Записки промышленного шпиона

      – Я не спрашиваю, кто вы, – заметил Альписаро Посседа, разливая по чашкам ароматный кофе. – Я, собственно, и не хочу знать, кто вы такой, но вот любопытно… – он поднял на меня умные темные глаза. – Любопытно, что в «Газетт» пишут о вашей судьбе?
      – Ничего, – сказал я правдиво.
      – Совсем ничего?
      – Совсем.
      – Значит, такие люди еще есть?
      – Что значит – такие?
      Он пожал мощными плечами. Его темные глаза были очень выразительны:
      – Вас удивила сегодняшняя «Газетт»?
      Я кивнул.
      – И вы пришли посмотреть на сумасшедшего, который сам полезет под пули сумасшедших?
      Я опять кивнул.
      – Ну и как? Похож я на сумасшедшего?
      – Не очень. Но я рад, что я вас увидел. Мне кажется, вы не поддадитесь искушению.
      – Искушению? – он задумался. – Пожалуй, это точное слово. – И вдруг он взглянул на меня чуть ли не смущенно: – Послушайте… Раз уж вы пришли… Я там не все понял в этой заметке… Ну, башни Келлета, мотыга, полицейские, ладно… Но я не знаю, что такое Бастилия…
      Я чуть не рассмеялся.
      – Это тюрьма, – объяснил я. – Знаменитая тюрьма. О ней упоминалось в школьных учебниках еще при Ферше, но сейчас никаких упоминаний вы не найдете, учебники переписаны много раз. Тюрьму эту снесли французы во время своей самой знаменитой революции.
      – Тюрьма… – разочарованно протянул Альписаро Посседа. – Всего-то… Хватит с меня и башен Келлета…
      Я кивнул.
      Визит меня не разочаровал. Уходя, я знал, что жители Альтамиры, к счастью, состоят не только из таких, как я".
 

11

 
      "…Несколько дней я не видел очередного номера «Газетт», так как безвылазно сидел на старой мельнице Фернандо Кассаде. Все эти дни Маргет искала меня, а вечерами ходила смотреть на негаснущее окно президентского кабинета. Там собирались восторженные толпы, но, приходя домой, Маргет плакала – не находя в списках моей фамилии. На пятый день, совсем расстроенная, Маргет решила наконец разыскать меня. На узкой тропе, ведущей к мельнице, она сильно вывихнула ногу. Случайные прохожие привели ее домой, а в это время вернулся и я.
      Кое-как успокоив и утешив ее, я взялся за «Газетт».
      И сразу обнаружил значительные изменения.
      Сперва я подумал о невнимательности корректоров, потом о спешке и необходимости собирать весьма объемную информацию в столь короткий срок. Впрочем, сама первая полоса, постоянно и обильно выдававшая портреты нового президента (примерно пять разновидностей), а также постоянно и обильно рассказывающая о вчерашней погоде, солнечных и лунных фазах, осталась прежней. Это, естественно, касалось прежде всего цифр. Им и полагается быть неизменными, но вот слова, те самые, которые читатель обычно отмечает автоматически, даже не прочитывая, не произнося их про себя, эти слова большей частью выглядели достаточно нелепо. Скажем, «время восхода» печаталось теперь и читалось и как «вьырхзспранди», и как «хрьдошлавцами», и даже как «пъзъролдржак». Собственно, слова эти действительно можно было и не читать, ведь время восхода все равно останется временем восхода.
      – Хрьдо шлавцми… – произнес я вслух.
      Маргет не нашла в этом ничего дурного.
      – Ты все равно пропускаешь эти слова, значит, они необязательны. – Ее логика была проста. – А цифры есть цифры. Они остаются точными.
      Похоже, новая жизнь вполне удовлетворяла Маргет. Ее слезы могли касаться вывихнутой ноги, моего пристрастия к обандо, но уж никак не новой жизни. Она считала, что впервые за много лет, а может быть, впервые за всю историю в Альтамире воцарились спокойствие и уверенность. Каждый (почему-то она забывала про меня) знает, чем будет занят его завтрашний день, и каждый уверен, что этот день не будет хуже вчерашнего. А если кому-то уготована судьба похуже, что ж… не злоупотребляй обандо… разве нас не предупреждают?
      Я сам слышал, как кто-то на улице спросил: хохрз сшвыб? – и ему ответили: пять семнадцать.
      Хохрз сшвыб… Я перестал чему-либо удивляться.
      Лишь одно не могло меня не трогать. По страницам «Газетт» прошли все жители Альтамиры, не упоминалось ни разу только мое имя. Мне ничего не пророчили, ничего не обещали. Почему?
      Правда, никто и не мешал мне жить так, как я живу.
      Теперь я каждый день ходил на мельницу старого Фернандо Кассаде. Я не пытался больше уйти от патруля, ведь солдаты и офицер просто шли за мною, никогда и ни в чем не препятствуя. Наверное, в их постоянном присутствии был какой-то темный смысл, но (святая Мария!) я никак не мог его уловить. Однажды я даже сказал устроившемуся выше по ручью под тенью пальмы офицеру:
      – Я прихожу сюда пить обандо.
      – Нехорошее дело, – ответил тот убежденно.
      – Наверное. Но я прихожу сюда пить обандо. Вы когда-нибудь пробовали обандо?
      – Конечно, – сказал офицер.
      – А сейчас вы пьете обандо?
      – Нет. Нехорошее дело, – опять убежденно ответил он.
      – Наверное, вас интересует спорт?
      – Да. Это полезное дело.
      – Это так, но ведь оно возбуждает, лишает покоя. Ведь всегда интересно знать, какая лошадь придет в гонке первой.
      – Вы, наверное, не видели сегодняшней «Газетт», – с достоинством заметил офицер. – Сегодня первой придет «Гроза». Она принадлежит Хесусу Эли.
      – Вот как? А какая лошадь будет второй?
      Офицер перечислил всех лошадей по порядку достижения ими финиша. Я расстроился:
      – А как же с прелестью неожиданного?
      – О чем вы? Не понимаю.
      – Вот и хорошо, – вовремя спохватился я. – А зачем вы за мной ходите? Ведь об этом ничего не говорится в «Газетт».
      – Обандо, – поцокал языком офицер. – Есть нарушения. Это временные меры.
      Тем не менее патруль ходил за мной повсюду. Я привык к нему, как постепенно начал привыкать в «вырхз спранди» и «хрьдо шлавцми», как постепенно привык к «Газетт» и к телевизору, на экране которого не было ничего, кроме пресловутого «Пожалуйста, соблюдайте спокойствие». Я научился соблюдать спокойствие и мог часами сидеть перед мелко подрагивающей картинкой. Я начал понимать, что свобода это вовсе не выбор. Свобода – это когда у тебя нет выбора.
      Ожидание, впрочем, оказалось слишком долгим. Я, видимо, перегорел. И не почувствовал ничего необычного, когда однажды утром Маргет воскликнула:
      – Кей, ты с нами!
      Я взял «Газетт» из ее рук.
      Бурхх молд… Шромп фулхзы… Шрхх жуулд… Ну да, высота солнца, сообщения синоптиков, прогноз… Мне ничего не надо было объяснять. Я понимал новую речь без каких-либо комментариев. Это действительно был новый язык, но одновременно он был вечным. Я, кстати, ничуть не удивился, найдя короткое сообщение о некоем Альписаро Посседе. В три часа дня, выпив плохого обандо и скинув с себя всю одежду, этот Посседа появился перед башнями Келлета, громко крича, что ему не нравятся эти исторические строения. Он, видите ли, помнит, как французы сносили с лица земли такие же башни, только они их называли Бастилией. После этого Альписаро Посседа принес мотыгу и попытался разрушить башни Келлета. Это у него не получилось, и он пал в неравной борьбе с вызванными кем-то из прохожих полицейскими.
      – Ты не там смотришь, – мягко объяснила Маргет. – Совсем не там. Перелистни три страницы.
      Я перелистнул. Думая, правда, об Альписаро Посседе. Интересно, что бы он там кричал, не объясни я ему, что такое Бастилия?
      – Ниже. Еще ниже.
      «В три часа дня, – прочел я напечатанное мелким шрифтом сообщение. – Кей Санчес, физик без работы, встретится с президентом Кристофером Колондом».
      Тут же был напечатан небольшой, но четкий портрет президента. Видимо, чтобы я узнал его при встрече.
      – Почему он решил, что эта встреча состоится?
      Маргет взглянула на меня с испугом:
      – Кей!
      – Насилие… – пробормотал я.
      Маргет возразила:
      – Ты счастливчик… Увидишь Кристофера Колонда… Мы часами глядим на окно его кабинета, а ты увидишь самого Кристофера Колонда…
      – Ну уж нет! – не знаю, почему я был так разъярен. – Весь этот день я проведу на мельнице старого Фернандо Кассаде. И не вздумай меня искать. На этот раз я сам вывихну тебе ногу.
      Маргет плакала.
      Я не стал ее утешать. Мне нравилась живая Маргет, а не эта самоорганизующаяся система. Как система она не вызывала во мне отклика. Я вдруг понял, что все эти годы я жил рядом с ней ожиданием чуда. Ну, знаете, нищий старик приходит на берег и находит горшок с золотом… А мне пытаются подсунуть горшок с дерьмом. Все во мне восставало. Я не хотел сидеть на ипподроме, зная, что первой придет «Гроза». Наверное, это превосходная лошадь, но я не хотел на нее ставить. Мир не хочет меняться? Пожалуйста. Пусть остается неизменным, при чем здесь я?
      Короче, я не желал встречаться с Колондом.
      С утра я ушел на старую мельницу. Мне что-то мешало. Я не сразу понял, что. А-а-а! Меня не сопровождали патрульные. Они исчезли. Испарились. Впервые за долгое время я был один. Это меня обрадовало. Я решил весь день лежать в траве и смотреть на плывущие облака. «Газетт» обещала облачную погоду.
      К старой мельнице я шел кружным путем, не хотел, чтобы меня перехватили где-нибудь по дороге. Я шел мимо башен Келлета по улицам, знакомым с детства, и не узнавал их. Не было автомобилей, зато по обочинам бродили козы. Они щипали листья с живых изгородей, и никто их не гнал. Кое-где на скамеечках покуривали мужчины. Их лица были спокойны. Это были лица людей, твердо уверенных в завтрашнем дне. Они просто покуривали, а воздух на улицах Альтамиры был чист. Кто хотел, тот кивал мне, кто не хотел, тот этого не делал. Я мог подойти к любому и с любым заговорить. Скажем, о вчерашней погоде.
      Я не торопился.
      Шел по городу, рассматривая витрины. Кристофер Колонд ждет меня во дворце, а я буду бродить по улицам, потом двинусь к мельнице. После трех. Я шел, заглядывая во дворики брошенных домов – таких много на окраине Альтамиры. Иногда заглядывал в лавки. Я спрашивал: у вас есть обандо? Мне вежливо отвечали: нет, но готовы были дать чашку. Разумеется, не пустую. Я спрашивал: можно ли найти обандо в соседней лавочке? Мне вежливо отвечали: нет. И добавляли: почему бы вам не попробовать обандо у нас? Похоже, национального напитка в Альтамире просто не существовало. Правда, он был везде.
      «Обандо – это нечто вроде электрона, – усмехнулся я про себя. – Он есть и его нет». По уравнению Шредингера, электрон всегда как бы размазан, размыт по пространству. Нельзя сказать определенно, где он находится в настоящий момент и где окажется в следующий.
      Кристофер Колонд тоже учился физике. Он не мог не знать уравнений Шредингера. Меня подмывало позвонить по телефону и спросить: «Кристофер, что ты думаешь об отсутствии обандо в стране?».
      Боясь, что Маргет не сможет скрыть моего местопребывания, и меня все же разыщут, я забрел в один из заброшенных двориков, каких много на старой восточной окраине Альтамиры. «Здесь я и отлежусь до трех часов, – решил я и спросил себя: – Шхрзыл змум?». И взглянул на часы. Было без четверти три. Я радовался. Я не попал под власть Колонда и оставался самим собой.
      Я нашел в глухой каменной стене калитку и потянул за медное, давно позеленевшее кольцо.
      Калитка открылась. Я увидел полуразрушенный бассейн – в нем, впрочем, оставалась вода, – невысокий навес, криво наклонившуюся к забору пальму.
      Под навесом, в тени, что-то звякнуло.
      Я сделал шаг и рассмеялся.
      Под навесом, удобно опустив босые ноги в бассейн, сидел человек. Он был в тени, я плохо видел его лицо, но он, несомненно, уже принял первую чашку обандо.
      Увидев меня, он и мне протянул чашку.
      Мне это понравилось. Ведь я ушел из-под власти Кристофера Колонда.
      Я взглянул на часы и опять рассмеялся. Хрдин зръх! Три часа. Кристофер Колонд вынужден отменить встречу.
      Я так торопился, что, даже не скинув сандалии, сунул ноги в отстоявшуюся за годы, прозрачную как стекло воду. Я выпил полную чашку обандо. Изнутри меня обжег жар. Блаженно улыбнувшись, я поднял глаза на приветливого незнакомца.
      И застыл.
      На меня смотрели знакомые насмешливые глаза. Передо мной сидел президент Альтамиры…".
      – Джек, – спросил я. – Кто-нибудь, кроме нас, прослушивал эту пленку?
      – Конечно, нет, Эл.
      – Что вы там такое испытали в этой Альтамире, а, Джек?
      Берримен приложил палец к губам:
      – Прослушай до конца, Эл.
 

12

 
      "…Я был страшно разочарован.
      – Кристофер… – сказал я.
      Он отобрал у меня чашку и издал странный смешок. Этот его смешок показался мне омерзительным. Я опять взглянул на часы.
      – Ты точек, Кей, очень точен, – Кристофер Колонд был крайне доволен. – Наша встреча состоялась, и состоялась вовремя.
      – Я готов разбить часы, – сказал я мрачно.
      – Время этим не остановишь.
      – Наверное… – Я был угнетен, но не собирался сдаваться. – Как тебе удалось превратить в идиотов все население Альтамиры?
      – Не всех, – поправил он меня.
      – Ну да… Кто-то упал в колодец, разбился на рифе Морж, кого-то убили под башнями Келлета…
      – И так далее, – подвел итог Кристофер.
      – Микроскопическая половая клетка, – сказал я, – содержит в себе такое количество наследственной информации, какое не уместится и в сотне объемистых томов… А твои сограждане, Кристофер? Достаточно ли человеку знания вчерашней погоды?
      – Вполне. И ты не сможешь этого отрицать. Человека мучает не отсутствие информации, Кей, чаще всего его мучает неопределенность. Наши сограждане счастливы. Я первый человек, сделавший своих сограждан счастливыми. В самом деле, – сказал он без всякой усмешки, – зачем, скажем, дворнику знать, бессмертны ли бактерии или как работает ядерный реактор?
      – Слова… Всего лишь слова…
      – Возможно. Но моя система принесла людям уверенность. Не строй иллюзий, Кей. Я знаю, что ты хочешь сказать… Конечно, навыки пчел, охраняющих и опекающих матку, теряют смысл, если матка удалена из улья. Но разве пчелы перестают искать пищу и охранять улей?
      – Человек не пчела, Кристофер. Ты отнял у людей все живое.
      – Человек – та же пчела. Я дал людям счастье.
      Я покачал головой.
      – Кей, ты только что пересек город. Ты видел там хмурые лица, драки или смятение в глазах?
      Я был вынужден признать – не видел.
      – Все, что случается в мире, все, что в нем происходит – от взрыва сверхновых до случки каких-нибудь там лемуров, – все связано жестокой цепью достаточно определенных причин. Я поставил все это на службу людям.
      – Возможно, Кристофер. Но мне скучно говорить об этом.
      – Скучно?
      – Да.
      – Но почему?
      – Я люблю смотреть на облака, ты еще не научился управлять их бегом. Мне нравится жить в ожидании чуда, способен ли ты его не допустить? Я никогда не убивал, Кристофер, это тоже меня радует. А еще Маргет…
      – Маргет… Не убивал… – Колонд усмехнулся. – Ты невнимательно просматривал последнюю «Газетт», Кей.
      – Что я там пропустил?
      Он процитировал без усмешки:
      – «В два часа десять минут, разыскивая Кея Санчеса, с берегового обрыва сорвется Маргет Санчес…»
      Он спросил:
      – Кто, по-твоему, убил Маргет?
      Меня затопило ледяное равнодушие.
      Он спросил:
      – Ты рассказал Альписаро Посседе, что такое Бастилия… Кто, по-твоему, убил его?
      – Святая Мария!
      – И разве этим список исчерпан, Кей?.. В день переворота тебя активно искали. Кто-то из моих ребят сильно тебя не любил… Нет, нет! – махнул он рукой. – Этот человек не будет тебя преследовать, его застрелили в тот же день… Но были арестованы два твоих приятеля по университету. Они почему-то отказались говорить о тебе, и оба повешены в башнях Келлета… Еще один человек, ты его не знаешь, случайно наткнулся на закопанную тобой на берегу бутыль обандо. Он был застрелен патрульным… Некто Авила Салас шел к тебе ночью – предупредить, чтобы ты ушел. Его тоже убили… Ну и так далее…
      Я поднял глаза.
      Кристофер Колонд улыбался. Он смотрел на меня, как на свое собственное изобретение. У него были мокрые усы, но внимательные глаза. Никто не назвал бы его красивым, но он привлекал внимание. Как кривое дерево на закате, когда на него смотрит не лесоруб, а художник".
      – Сумасшедшие, – сказал я.
      – Гении, – выдохнул Берримен.
 

13

 
      "…Я убил Кристофера Колонда пустой бутылью из-под обандо. Убил в заброшенном дворике на дальней окраине Альтамиры. Он был президентом почти семь месяцев, и все эти семь месяцев Альтамира считалась краем спокойствия. Я не остался рядом с трупом, а пришел во дворец. Начальник личной охраны старший лейтенант Эль Систо отдал мне честь. Я спросил старшего лейтенанта: нужен ли Альтамире порядок? Он ответил: «Да, Кристофер». Я собрал служащих в приемной и спросил их: в чем больше всего нуждается народ Альтамиры? Мне ответили: «В стабильности, президент». Я спросил: верят ли они в меня? От имени всех ответил старший лейтенант Эль Систо: «Да, Кристофер!»
      Почти всю ночь я просидел в кабинете Колонда.
      Я вызвал головную боль, и время перестало делиться для меня на прошлое и будущее. Я вычленил из него тот момент, который принято называть будущим, и увидел…"
      – Что он увидел, Джек?
      – Нет, нет, – сказал Берримен. – Это место мы обязаны пропустить.
 

14

 
      «…пить обандо, стареть среди близких, не обижать, не плакать, не воровать», – если это и есть счастье по Колонду, как его опровергнуть?
      Я рылся в библиотеке Колонда, исследовал его бумаги, видел – я делаю то, что всегда делал он. Даже в книгах мое внимание обращено прежде всего к цитатам, подчеркнутым Кристофером.
      Пьер Симон Лаплас. «Опыт философии теории вероятностей».
      «Ум, которому были бы известны для какого-либо данного момента все силы, одушевляющие природу, и относительное положение всех ее составных частей, если бы вдобавок он оказался достаточно обширным, чтобы подчинить эти данные анализу, обнял бы в одной формуле движение величайших тел Вселенной наравне с движениями легчайших атомов: не оставалось бы ничего, что было бы для него недостоверно, и будущее, так как и прошедшее, предстало бы перед его взором».
      Всего одна формула. И – весь мир!…"
 

15

 
      – Еще один переворот? – удивился я. – Кей Санчес – президент Альтамиры? Как так? Я же помню, президент Альтамиры – Кристофер Колонд!
      – Ну да, именно так все считают, – ухмыльнулся Джек Берримен.
      – Погоди, погоди… – Я заново пытался осознать услышанное. – Это предупреждение на экране… «Пожалуйста, соблюдайте спокойствие»… Так ведь? Эта бессмысленная, на первый взгляд, картинка, и этот бессмысленный, на первый взгляд, язык «Газетт»… Как там назвал его Санчес? Ну да, интуитивный язык, поведенческое общество… Хрзъб дваркзъм! Почему нет?.. Кто, как не Санчес, мог это продолжить?.. Хотелось бы мне узнать, что он там увидел в будущем, этот Санчес? Что он такое увидел, что старший лейтенант Эль Систо вытянулся перед ним и рявкнул в полную мощь: «Да, Кристофер!»?
      – Было бы лучше, Эл, если бы ты и впрямь ничего не понял.
      – Ты уже говорил это, Джек… Идеологическая модель… Ладно, это мы уже знаем, это мы уже видели не только в Альтамире… «Газетт», телевизионная картинка, бдения толп под негаснущим окном кабинета, новый язык, бессмысленный, но всем понятный… Тут что-то еще, что-то еще, Джек… Ну да! Обандо!.. Как ты сам сказал: это не просто напиток, это перспективный напиток, да?.. С ним ведут борьбу, его запрещают, он изгнан из обихода, но он есть повсюду, его пьют, его можно приобрести в любой лавчонке…
      Я усмехнулся. И понял:
      – Что вы там испытали такое в этой Альтамире, Джек? Что-то психотропное? Что-то посильнее? Как вы добились этого превращения: Кей Санчес – Кристофер Колонд?
      Джек Берримен ухмыльнулся:
      – Если и испытали… Почему ты думаешь, что это обязательно мы?.. Мы, Эл, обязаны внимательно следить за любой необычной акцией, кто бы ее ни проводил… Что же касается этой истории, согласись, выглядит она эффектно. Правда?
      Он помолчал и подмигнул мне:
      – Признаюсь, Эл, она и оплачивалась неплохо.

ПРИГОВОРЕННЫЙ

      Зовите меня Израил.
Г.М.

 

1

 
      «Господи, господи, господи, господи…»
      Голос Джека Берримена, великого профессионала, голос человека, сломленного судьбой, голос, полный ужаса, боли, отчаяния, взывал из бездны; взывал ко мне, не к Господу.
      Он и мог взывать только ко мне.
      Ведь это я, не кто-то другой, был там – в юрском периоде, видел цикадоидеи и беннетиты, деревья гинкго и летающих ящеров! Правда, я сумел всплыть, а Джек Берримен утонул, как утонули Лесли и его напарник.
      Не в омуте.
      В океане времен…
      Вскрыв банку пива, я вытянул ноги в проходе между рядами кресел.
      Я мог лететь сейчас над океаном, но раздумал, сменил рейс. Я не хотел в Европу, меня туда не манило. Затеряться можно и здесь – в Питтсильвании, или в краю нижнего Пидмонта, или в горной стране, или в Калифорнии, жаркой, как печь; может быть, это даже проще. Мне было все равно, отличаются ли облака Европы от облаков, плывущих над краем каштанов, над дельтой Отца вод или над лесами мормонов; и там, и здесь, тронутые тревожной чернью, они в любой момент могут пролиться дождем или градом. Мне все казалось одинаково отвратительным. Я всех ненавидел. Даже улыбчивых стюардесс.
      Да, я угнал машину Парка, а Джой раздобыла нужную документацию, что из этого? Разве Джек с нами?.. Да, я пристрелил инженера Формена, я прошел все защитные пояса фирмы «Травел», что из этого? Разве я чувствую себя победителем?..
      Я сжал зубы.
      Транснациональные корпорации, промышленные секреты, отравленные реки и целые регионы… Пока все это существует, Берримены и Миллеры необходимы миру.
      Нужны!
      На таких, как мы, можно, конечно, смотреть с презрением, но если тех, кто нас нанимает, нисколько не смущает моральная сторона нашего ремесла, почему это должно смущать нас? Ведь это именно наши действия позволяют более разумно распределять или, скажем так, перераспределять промышленную и интеллектуальную информацию. Не всем это по вкусу, всегда находятся люди, готовые в нас стрелять, но…
      Берримен!
      Я все еще не смирился с тем, что Джек не вернется.
      В свое время на Джека было заведено не одно судебное дело, в него стреляли, он попадал в аварии; несколько весьма мощных компаний не без оснований подозревали, что Джек тайно побывал в святая святых их самых секретных отделов; в двадцати странах Джек получил патенты на изобретения в области химии и электроники, при этом мало кто знал, что элегантный инженер Д.К.Берримен умеет разбираться не только в сложнейших электронных схемах, но и в тайнах человеческой психологии: он водил все виды транспорта, он умел пользоваться любым оружием…
      Бывал… Получал… Умел…
      Я еще крепче сжал зубы.
      Когда за тобой следят, ты чувствуешь себя необычно. Ты еще ни о чем не догадываешься, но интуиция подсказывает – что-то вокруг не так; ты становишься немного не таким, какой есть на самом деле. Не знаю, следили ли за мной, находился ли в самолете человек, интересующийся мною, но с первой минуты полета я чувствовал некий неуют, некую тревогу. И снять это ощущение не могли ни ровный гул двигателей, ни спокойные голоса в салоне.
      Белые облака медленно текли под крыльями самолета.
      Ни один человек в мире, за исключением доктора Хэссопа, не мог знать, где я сейчас нахожусь, а мой главный противник – Лесли – тот вообще находился на миллион миль отсюда, уж в любом случае – за миллионы и миллионы лет. Он копался в разбитой электронике машины Парка и время от времени в ужасе оглядывался на влажные заросли, из колючей смуты которых в любой момент могла показаться медлительная тень хищного динозавра, высокомерно и тупо задирающего в небо плоскую морду. Со дня, в котором я бросил Лесли, действительно прошли миллионы, десятки миллионов лет, но Лесли продолжал копаться в разбитой электронике МВ и будет копаться в ней до скончания дней.
      «Господи, господи, господи, господи…»
      Кто-то из пассажиров, проходя мимо, споткнулся, на мгновенье коснувшись моего плеча.
      Вздрогнув, я отклонился.
      – Простите…
      Я поднял голову.
      Темные очки, темный костюм, строгий галстук. Загорелое лицо, открытая улыбка. Ничего особенного, разве что глаза. Цепкие, быстрые глаза, глянувшие на меня сквозь стекла темных очков.
      Да нет, я ошибаюсь… Сама доброжелательность… Я молча показал человеку большой палец.
      Неизвестный расцвел. Он страдал от своей неловкости.
      Проводив его взглядом, я незаметно глянул на дорожку, уложенную между рядами кресел. Идеальная работа – нигде ни морщинки. Дерьмо! Как можно споткнуться на столь ровном месте?
      «Господи, господи, господи, господи…»
      Я был полон ненависти.
      Успокойся, сказал я себе. Успокойся, возьми себя в руки. Не теряй равновесия, это ведет к ошибкам.
      Успокойся!
      «Господи, господи, господи, господи…»
      Голос Джека Берримена, хриплый, умирающий голос рвал мне душу. Никакими силами не мог я выбросить его из памяти. Я боялся, что сам закричу.
      «Сделай мне больно…»
      Я готов был вопить от боли.
      Джек… Лесли… Джой… Формен…
      Возьми себя в руки, сказал я себе. Ты всегда терял и будешь терять, это входит в правила игра. Но ты двигаешься, ты чувствуешь… Разве этого мало?
      Ладно.
      Я вновь увидел человека, насторожившего меня, – он возвращался из туалета.
      На этот раз он прошел мимо меня не споткнувшись, даже не повернув головы, но именно деланное его равнодушие подсказывало, наводило на мысль – он помнил о случившемся, он ни на секунду не забывал случившегося, для него оно вовсе не было случайностью.
      Дерьмо!
      Скорее всего, за мной следили. Скорее всего, меня пытались, а может, уже и взяли на поводок. Трудно ли обронить на сидящего человека микроскопического электронного «клопа»? Отыскать такого «клопа» без специальной аппаратуры невозможно – «Мозлер рисерч» и «Кал корпорейшн» выпускают весьма надежную технику для промышленного шпионажа. Такой электронный «клоп» может держаться даже на зеркальной поверхности, а сигнал, испускаемый им, улавливается на расстоянии до сорока миль. Где бы я теперь ни находился, люди, интересующиеся мною, всегда будут знать, где я.
      «Господи, господи, господи, господи…»
      Я не знал, на кого может работать человек со столь благожелательным голосом, но что-то подсказывало мне – он интересуется мною. Этот цепкий взгляд, каким он меня наградил… И его сосед, почему-то и в самолете не снявший с себя плащ, тоже мне не понравился. Его квадратная физиономия вновь разбудила во мне бешенство. Я не собирался терпеть опекунов, на кого бы они ни работали, даже если они работают на шефа. Никто в мире не должен был знать – кто я, куда лечу, где нахожусь; никто, проходя мимо, не должен меня касаться. Конечно, случившееся могло быть простой случайностью, но я никогда не верил случайности.
      Ладно, сказал я себе. Я займусь всем этим в порту дозаправки. Там у меня будет примерно сорок минут. Не так уж мало, если действовать быстро.
 
      Я правильно предсказал поведение неизвестных опекунов.
      Нацепив на меня «клопа», они потеряли всякий интерес к моей персоне. Я их больше не интересовал. До этого я, наверное, занимал все их мысли, теперь они позволили себе расслабиться и в порту дозаправки фундаментально утвердились в баре. Конечно, ошибка не исключалась – прикосновение человека в темных очках могло быть чистой случайностью, но лучше перестраховаться, для меня это всегда было законом.
      Сменить одежду! – вот что следовало сделать немедленно.
      Я мог это сделать в одном из магазинчиков, разбежавшихся по периметру зала, но я сказал себе – не торопись. И злился, разглядывая витрины с жареным миндалем, с апельсинами, с тряпьем и оптикой, злился, обходя парикмахерские и бары – в шумной толпе я никак, не мог почувствовать себя одиноким.
      Сидеть на привязи…
      Меня переполняло холодное бешенство.
      Когда-то Беллингер – писатель, которого я сам опекал, – сказал мне: ты считаешь себя некоей величиной? Официально я числился его садовником. Даже в шкуре садовника я чувствовал себя некоей величиной, я думать не хотел, что меня могут водить два подонка.
      Еще раз заглянув в нижний бар, я убедился, что мои опекуны никуда не торопятся. Они свое дело сделали, даже в настоящем муравейнике я от них не укроюсь. Я прошелся по бару, пусть видят – я никуда не исчез.
      Больше из любопытства, чем с какой-то определенной целью, я заглянул в узкий коридорчик служебного отделения, – он заканчивался тупиком.
      Лампы дневного света, плевательница в углу, единственная дверь без таблички…
      Дверь вдруг открылась.
      Темнокожий мужчина, флип, наверное, в джинсах, в рабочей короткой курточке, приподнял левой рукой очки, близоруко всмотрелся в меня:
      – Вы кого-то ищете?
      – Дженкинса, – пробормотал я.
      – Кто это?
      Я пожал плечами. Меня не интересовали ни мифический Дженкинс, ни он сам. Я внимательно осмотрел его одежду:
      – Вы тут один?
      Он опустил очки на переносицу и нахмурился:
      – Я тут всегда один, но вам придется уйти. Это служебное помещение.
      – Конечно, – ответил я и коротко ударил ладонью по его беззащитному горлу.
      Минут пять, а то и больше, этот человек проведет в забытье. Когда он очнется, многое покажется ему удивительным. Его тряпки не стоили моего костюма, который я на него натянул, предварительно очистив карманы. А когда однажды, привлеченные сигналами «клопа», к нему явятся неизвестные, но непременно крепкие ребята, он удивится еще больше.
      Я ему не завидовал.
 
      Из первой же телефонной будки я позвонил доктору Хэссопу.
      Я боялся, что не застану его, но доктор Хэссоп отозвался сразу.
      – Меня ведут, – сказал я, не тратя времени на объяснения. – Я меняю план.
      – Ты хорошо все обдумал?
      Еще бы! Я знал, что его волнует. Меняя план, я уходил и из его поля зрения, но меня это устраивало.