Ах, стрелять не умеет, ну ладно же. Андрей выждал, когда белка появилась на его стороне, и шарахнул из одного ствола, шевелится - дал из другого, а она опять что-то там, быстро перезарядил и третий раз долбанулсерым пуховым платком летяга спланировала вдоль ствола и бесшумно легла у основания дерева. Он еще победно посмотрел на Николая - кто стрелять не умеет? Отец подбежал, отругал, сказал, чтобы не вздумал хвалиться ни в деревне, ни в Москве, приказал оставить ее тут же, на пне: кому надо, тому и достанется. Андрей первый раз стрелял из своего ружья- французской двустволки шестнадцатого калибра.
      ...Это ружье оказалось у них случайно. Гуляли как-то с отцом в дальнем салтыковском лесу за лесничеством, вышли к полям орошения, которые простирались за безымянным ручьем в ивах и ракитах. Обратили внимание на парня с ружьем впереди них. Тот все целился в летавшее там большими, шумными стаями воронье. Никита Владимирович догадался: хочет набить ворон, чтобы сдать лапки - за пару в аптеке на станции вроде бы платили по пятьдесят копеек. Надо было объяснить ретивому "санитару", что негоже это делать в ближнем Подмосковье, где каждая тварь в радость. Но тот решил, что его преследуют работники лесничества или какие-нибудь ретивые общественники, сиганул от них прямо в осенний ручей и скрылся в кустах на том берегу. Заметили, что из воды парень выскочил без ружья. Назаров старший выломал длинную палку, пошуровал ею в не успевшем затянуться зеленой ряской омутке и за погон вытащил двустволку... Теперь встала проблема, как отдать ружье хозяину. Парень на сближение не пошел, убежал, а ружье осталось у Назаровых.
      Колька всю дорогу молчал, посапывал, а перед деревней вдруг согласился пойти ночью на глухаря. Есть тут недалеко ток, он посмотрел куда-то в сторону, с прошлого года оставался матерый косач, посмотрел через другое плечо, сплюнул и замолк. Решили: в двенадцать он за ними зайдет. Весь день на их уговоры не отвечал, резину тянул, цену набивал...
      - Хлопец, - позвал Назаров сына, - ты идешь или останешься? Просто феноменальные способности - так спать!
      - Идем! - садясь, выкрикнул Андрей, повалился обратно и сонно забормотал: - А сколько времени, па? Уже пора? Уже пора, да?.. - и принялся искать в сене сапоги.
      За деревней они свернули с дороги и пошли перепаханными полями. Смотреть под ноги было бесполезно, фонари не помогали - это Андрей понял скоро и стал смотреть вперед, на выгнутую линию, где темная земля переходила в черно-синее небо.
      На макушке распаханной высотки светлела пирамидка камней. Андрей подумал, что это памятник погибшим в боях, но так было и на следующем поле.
      - Как же здесь техника выдерживает? - спросил Назаров. - Сплошной камень...
      - Так и выдерживает, как у нас все выдерживает, - хохотнул Николай. Сезона три - и списывают. Вроде осенью с полей стаскали все на сторону, а как начнем пахать, еще больше прет, будто они там размножаются. Мучаемся с этим камнем, а ничего не сделаешь. - Он помолчал и добавил с оттенком гордости: - Валдайская возвышенность. Прежний владелец, Сазонов, барин был хозяйственный, еще до революции, камни вывозил и на фундамент их пускал. Видели, наверное, ограду у церкви? Там сейчас психбольница...
      Позавчера утром они с Андреем, навьюченные рюкзаками с едой, спальниками и ружьями, так и не дождавшись ни автобуса, ни попутки в этот глухой угол, пешком миновали сие малопривлекательное заведение, крашенное белой дешевой краской. Две ночевки они уже здесь провели, как время незаметно летит, подумал Никита Владимирович.
      - Еще несколько домов в округе - все Сазонов этот строил: у вокзала, в городе... - продолжал их спутник. - А здесь типа заказника - на охоту с друзьями и гостями приезжал. Здесь потом-то несколько раз даже кто-то из большевиков бывал - отдыхали, охотились. Чего-то им не понравилось, в другое место стали ездить. А у нашего Сазонова еще на юге имения были - там у него сахар и пшеница, моя бабка рассказывала, зажиточно жили... - Оборвал фразу, как бы испугавшись за возможные дальнейшие слова, которые напрашивались сами собой.
      - И что вы сейчас сажаете? - поинтересовался Назаров-старший, не без удивления вспомнив, как его мать рассказывала, что у его родного деда, ее отца, полковника русской армии Якова Сазонова, действительно были где-то в этих местах немалые охотничьи угодья. Хоть поохотимся теперь на земле своих предков, усмехнулся про себя Никита Владимирович.
      - Сажаем-то? Да что и все - рожь, картошку, овес. Как овес поспеет, так медведи приходят. А их бить запрещают. Когда пацаном был, нас по нескольку ребят на ночь в поле засылали: если медведи придут - отпугивать...
      - И приходили? - спросил Андрей и посмотрел в сторону темного леса.
      - Чуть не каждую ночь. Один раз медведица с детьми пришла, мы с дружками в шалаше замерли, не шелохнемся. Какой пугать, пальцем шевельнуть страшно - метрах в двадцати чавкают. Но недолго пробыла, наверное, что-то заподозрила и увела их от опасности. Они чуткие, - продолжал Николай, человека боятся, чуть что, сразу деру, только хрюкнет, как кабан, и пошел подлеском трещать.
      Вверху, в темноте, прямо у них над головами что-то хрюкнуло. Андрей не успел испугаться, как Николай скинул свою одностволку с плеча, судя по звукам в темноте, и полыхнул куда-то вверх.
      - Вальдшнеп. - он остановился и прислушался.
      По ближним кустам прошуршала дробь выпущенного заряда, и больше ни звука.
      - Промазал. - Николай закинул ружье на плечо. - Километра три осталось.
      Вступили в лес, поднимались и спускались с холма на холм, чавкали по воде, шуршали по тяжелому, мокрому снегу. Лес, словно по какому-то неслышному паролю, безмолвно расступался перед ними.
      Наконец сделали привал. По словам Николая, до тока оставалось немного. Ребята стали собирать хворост, Назаров принес воды, развели костер. Котелок вскипел быстро, выпили по кружке - немного согрелись. Костер горел ярко и весело. В неудобной позе, опираясь на локоть, незаметно заснул Николай; глядя на него, прикорнул и Андрей.
      Назаров не давал огню окончательно зачахнуть, старался не шевелиться, берег тепло. Вокруг молчал громадный лес, где-то в чащобе таилась их жертва. Шансы противников примерно равны. Разница в одном: человек точно знает все повадки зверя, знает, где он хоронится: зверь же, спасая свою шкуру, может обмануть человека. В конце концов Назаров тоже задремал. Но холод делал свое - лез за шиворот, проникал по рукавам, цепко оседал на лице, накапливался, накапливался и пересилил: они все разом, словно по команде, встрепенулись, зашевелились, стали собирать валежник.
      Луну, которая раньше нет-нет да и появлялась, окончательно съели облака, закрапал слабенький дождик. Монотонный шум первого весеннего дождя по палой листве был единственным звуковым фоном их шагам, редким, негромким словам. Без четверти три Николай сказал, что пора двигать.
      Начало светать. Темнота уплотнилась, словно накапливала силы для решительного боя со светом, а стволы берез и не растаявший снег чуть засветлились, как бы заранее торжествуя час близкой победы. Незаметно, как и начался, прекратился дождь. Андрей заметил, что звезд стало меньше, они сгруппировались на западной стороне небосвода, стали маленькими и колючими.
      Вышли на болото, огибавшее еловую крепь впереди. Каждый шаг по воде со снегом сопровождался в рассветной стылой тишине, казалось, такой силы чавканьем, что должно было давно свести на нет все их старания. Вдруг все трое вздрогнули. Звук, который они услышали, был похож на сигнал предупреждения - ясный и четкий, отрывистый костяной щелчок. Будто ельник впереди от чего-то предостерегал.
      Шедший впереди Николай поднял руку и встал. Они тоже повернули головы в одном направлении, словно хотели убедиться, что им не послышалось. Но было так тихо, что не верилось, что рядом есть другое живое существо. Четко выступал на подсвеченном рассветом небе неровный край ельника. И тут снова сильно и по-хозяйски свободно впереди них щелкнуло раз, другой, третий, чисто и даже будто отчаянно, словно тот, кто щелкал, знал о своих врагах, но ему было все равно, что они там задумали,- делайте все, что угодно, а сейчас не мешайте.
      У Андрея перехватило дыхание - вышли, впереди настоящий глухарь. И можно его подстрелить. Надо зарядить ружье. Он смахнул две холодные слезы, застывшие у переносицы, на ощупь достал из патронташа патроны, запутался в номерах дроби - какая крупней: та, у которой номер больше, или у которой меньше? Тут впереди в глубине леса кто-то, словно дурачась, стал раскачиваться на двери, висящей на ржавых петлях.
      - Он! - В зыбком свете Андрей видел желтое, как валун, лицо их провожатого.
      В глазах и сдавленном голосе парня были ужас и ликование, он сделал несколько больших прыжков, они за ним. Тот неожиданно замер, и они встали, как в игре "замри - отомри", в самых неудобных позах.
      - Ружье держи в руках, - услышал Андрей громкий шепот отца у себя за спиной, - потом зарядишь. До ельника ничего не делай.
      Охотники вступили на твердую землю и тут услышали всю песнь. Начало знакомое: несколько осторожных, как бы прощупывающих лесную тишину, щелчков, ускоряющихся и возрастающих по мощности звучания - настоящее крещендо, после которого певец без остановки, без паузы зашелся с такой яростной страстью и силой, что другого мнения быть не могло - оглох полностью, хоть из орудий пали.
      В этом незнакомом звуке было столько дикой, гипнотизирующей красоты и беззащитной, безрассудной мужественности, что Назаров решил не участвовать в скрадывании, а просто постоять и послушать, скорее всего - в последний раз. Он видел, как Николай, а за ним и его сын короткими перебежками двигались в рассветных зыбких сумерках на глухариную песню, и прикинул, что скоро должна наступить развязка. "Стрелять, конечно, будет Николай, - думал Назаров, мой хлопец, пожалуй, растеряется: первый раз, дитя асфальта, даже если и подойдет близко - это тебе не белок бекасинником сшибать. А Николай твердо нацелился на добычу. Пусть попрыгает - может, и повезет".
      Глухарь долго вслушивался в предательское безмолвие леса. Андрей шмыгнул носом, достал платок и услышал первый щелчок. Сейчас он зачастит, потом перейдет на "косу", можно сморкаться. Глухарь перескочил на "косу"темп песни стал нарастать, казалось, сейчас сорвется, даст петуха. Андрей выхватил платок, высморкался и замер, прислушиваясь, - вокруг была такая тишина, что Андрей подумал: "Либо я оглох, либо все бесповоротно испортил своим сморканием". И тут он услышал слабое попискивание. Ему показалось, что это у него в ушах. Он настолько привык к тому единственному существующему в этот час звуку, ритму его возникновения и затухания, что забыл о существовании других птиц. Их робкая заявка выглядела как оскорбительное, карикатурное подражание. Словно все эти невидимые пичужки хотели принизить мощную, ни на что не похожую песню владыки этого бескрайнего леса, примазаться к чужой славе, обратить внимание слушателей на себя. Общей тишины эта робкая проба голоса не нарушила, по-прежнему был слышен малейший шорох, и неизбежное трение рукава о куртку воспринималось как шум прошедшего в отдалении поезда.
      Свою последнюю песню глухарь начал неожиданно. Андрей решил сделать три обязательных прыжка - "под скрип петель" до светлеющей полянки впереди, где был их провожатый Николай. Но в самый неподходящий момент мальчик услышал там какое-то жутко постороннее всему происходившему здесь металлическое звяканье и замер в недоумении. Раздался шумный всплеск, словно что-то большое упало в воду, в то же мгновение впереди на высокой ели, в темной ее вершине, кто-то завозился, будто выпутываясь из больших невидимых сетей.
      "Меня увидел", - подумал Андрей с ужасом и обидой, что все так быстро и безрезультатно кончается.
      В утренней тишине вдруг раздались вверху вызывающе гулкие хлопки, как бывает при начале аплодисментов на концертах. Андрей завертел головой, услышал частые удары крыльев, что-то большое и темное с равномерным шуханьем крыльев мелькнуло над его головой в сторону, где находился его отец. "Вот же он, стреляй", - Андрей поднял и опустил свое ружье. Поздно. И тут сзади прямо у него над ухом грохнуло. "Отец не промахнется", - с восторгом и ужасом подумал Андрей.
      Шум крыльев оборвался, и что-то тяжелое, пробивая сплетение голых ветвей, стало падать вниз.
      - Папка, попал! - завопил Андрей. Ему показалось, что в его щеки и в глаза впилась невидимая ледяная колючка.
      Между тонких стволов на сером снегу билась темная большая птица, она дергала толстой длинной шеей с куриной головкой, с крепким, книзу загнутым клювом, ярко-красным гребешком и маленькой розовой бровью. Глухарь лежал на правом боку, его левый глаз затягивало серое, полупрозрачное веко - он дернулся и замер.
      "Все", - с ужасом подумал Андрей. Ему стало невыносимо страшно и захотелось все исправить, чтобы все вернулось назад, как было за минуту до выстрела. Но он отогнал эти детские представления, все эти чурики-жмурики. Ты на охоте, ты не малыш. Кончен бал, как говорила бабушка, отлетела душа в рай. Жалко: такой большой, свободный.
      - Готов, - с трудом разлепляя губы, сказал Андрей подошедшему отцу и смахнул ледяную слезу со щеки. Знал точно: слеза от холодного воздуха.- А здоровый, да, пап?
      - Да, брат, не ожидал. - Назаров говорил без интонации, будто за кем-то повторял слова. - Не ожидал, что так получится. Вот уж действительно на ловца и зверь. - Андрей слышал, что отец старается унять охватившее его возбуждение. - Настоящий косач, матерый...
      "Несчастная птица, - думал он, - зачем ты полетела в эту сторону". Понятно - к большому лесу, в укрытие. Думал, парень послушает песню, посмотрит, как к нему подходят... С другой стороны, что жалеть, дело сделано. Не с пустыми руками домой вернемся, и то хорошо".
      Шумно шаркая сапогами по остаткам крупного и сырого снега, к ним в густом ельнике подбежал Николай. Стал возбужденно рассказывать, как он подошел к косачу вплотную, но не мог различить его в темноте ветвей и решил бить на звук, а ружье дало осечку. Он показал патрон - день занимался, пологие лучи прошивали чащу леса, и хотелось выйти на простор - след от бойка в миллиметре от капсюля. Ружье у него было дедовское, тот обращался с ним как бог на душу положит. Потом вообще приклад отломал, а казенную часть забросил на чердак. Николай из дубовой чурки вырезал ложе, и несколько лет подряд он использует один и тот же латунный патрон - этот вот самый. Осмотрели глухаря: он был убит в сердце навылет.
      После того как гордая, смелая птица траурным платком легла у их ног, лес потерял для Андрея свою загадочность и притягательность, стал неинтересен. Минут пять он путался, не зная, как правильно закрепить трофей на веревке, - за шею было страшно, за лапы - тяжелые крылья постоянно выскальзывали и раскрывались. наконец ему помогли, и они двинули к дому.
      О глухаре больше не вспоминали. Ни Андрей, ни его отец на охоту с тех пор не ходили.