Размышляя о поведанной Булгаковым истории мастера, можно проследить тот путь, по которому он неотвратимо движется навстречу Воланду и своей смерти. Этой трагедии предшествуют шесть важных этапов его жизни.
      Первый, самый длительный, – прелюдия к кратковременным, но бурным событиям. Это было незаметное и тихое существование, подобное летаргическому сну, завершившемуся удивительным пробуждением – выигрышем ста тысяч.
      Второй, начинающийся с этого выигрыша, – безмятежно-идиллический. Мастера поглощает работа над романом о Понтии Пилате. Это время творческого одиночества при материальном достатке: словом, «это был золотой век» (с. 554).
      Третий этап – самый счастливый – ознаменовался знакомством с Маргаритой. Единственное обстоятельство, нарушавшее гармонию, – формальное замужество Маргариты, но развод предполагался в ближайшем будущем. Этот этап – время полноты бытия – закончился вместе с завершением работы над рукописью, и радостное жизнеощущение сменилось тяжелыми переживаниями.
      О четвертом этапе повествуется кратко: неудача с публикацией, травля критиками, арест. Пятый – тюрьма.
      Шестой, заключительный, – клиника Стравинского, в которой мастер умер и из которой был похищен.
      В клинику мастер попадает зрелым человеком: ему 38 лет. Читатель так и не узнает, в какой семье он родился, как встретил революцию, когда приехал в Москву. То, что он не москвич, ясно: мастер жил «одиноко, не имея нигде родных и почти не имея знакомых в Москве» (с. 553).
      Правда, одно время он был женат, вероятно, на даме, работавшей в музее («еще платье полосатое... музей...») (с. 556), но женитьба эта представляется ему несущественной, и вся прошлая жизнь предана забвению. Его комната находилась на Мясницкой, и даже воспоминание о ней вызывает у мастера взрыв раздражения. По специальности он был историком, владеющим пятью языками, «работал в одном из московских музеев, а кроме того, занимался переводами» (с. 553). Однако обо всех этих жизненных обстоятельствах мастер упоминает вскользь, как бы нехотя, не останавливаясь на них.
      По-настоящему жизнь его изменилась только с выигрышем ста тысяч, и произошло это незадолго до описываемых в романе событий, два года назад, когда ему было 36 лет. С получением денег исчезла «проклятая дыра» на Мясницкой, появились свободное время и возможность реализовать очень важный замысел – роман о Понтии Пилате.
      Итак, до встречи с Маргаритой мастер был человеком внешне и внутренне одиноким, чуждающимся по складу своего характера всякого общения и занимающим внесоциальную позицию. Окружающий мир его не интересовал. Поскольку даже имени своей жены он в памяти не удержал, можно предположить, что она скользнула по поверхности его жизни, не оставив следа. Но это можно расценить и как проявление невнимания к людям, с которыми сводила мастера судьба. Эта черта свидетельствует о внутреннем холоде, возможном высокомерии, о внутреннем конфликте с миром. Ни с женой, ни с музеем, ни с людьми взаимопонимания не возникало.
      Исповедальная самохарактеристика мастера достаточно полно выражает его предпочтения: «Да, да, представьте себе, я в общем не склонен сходиться с людьми, обладаю чертовой странностью(здесь и далее курсив мой. – Т. П.):схожусь с людьми туго, недоверчив, подозрителен. И – представьте себе, при этом обязательно ко мне проникает в душу кто-нибудь непредвиденный, неожиданный и внешне-то черт его знает на что похожий,и он-то мне больше всех и понравится» (с. 560).
      Мастера не интересует тривиальность. «Странность» в человеке, в ситуации – единственное, что заслуживает его внимания.
      Страстное желание опубликовать написанный роман можно рассматривать как проявление естественного писательского честолюбия. Мастер воспитан в дореволюционном мире, творческая свобода в выборе темы для него абсолютно естественна. Он хочет писать на интересующие его темы и чурается злободневности, она ему неинтересна. Самоцензура автору неизвестна, представление о том, что может быть напечатано, а что нет, совершенно отсутствует, мастер не считает нужным идти в своем творчестве на компромиссы. Он полагает себя естественно свободным.
      Уверенный в значительности написанного, мастер смело покидает свой «тайный приют» с рукописью в руках. Честолюбива и его возлюбленная: она «сулила славу, она подгоняла его и вот тут-то стала называть мастером» (с. 558). Оба они знают, что роман о Понтии Пилате – великое произведение, но оба далеки от запросов своего времени. Мир литературы, так напугавший и удививший новоявленного писателя, – лишь отражение макромира, сложной жизни в целом. Булгаков не дает прямого ответа на вопрос, что мастеру о ней известно и хочет ли он вообще считаться с конкретной реальностью. Мастер вовсе не собирался бросать вызов литературной современности, он просто не знал злободневности, а узнав, возненавидел ее. Он хочет опубликовать свой роман потому, что он – личность избранная и его произведение имеет право на жизнь. Это попытка разрешить вечный гамлетовский вопрос «быть или не быть»; это стремление к самоутверждению и самоопределению, выход из безвестности, из духовного «подполья».
      Его литературным «наставником» становится Алоизий Могарыч. Мастер называет Могарыча своим другом, хотя знакомство их непродолжительно: встретились они осенью, а уже в середине октября мастера арестовали.
      Могарыч сам подошел к мастеру и «как-то очень быстро свел... знакомство» (с. 561), периодически заходя в гости. Интересно, что Алоизий «к себе как-то не звал» (с. 561), хотя жил рядом с мастером и был холост, то есть мог не опасаться недовольства своей жены визитами нового друга.
      Общеизвестна трактовка доноса Алоизия на мастера как репродукция выдачи Иудой Христа, но здесь есть очень тонкое различие. Булгаковский Алоизий вовсе не предатель, он осведомитель, «стукач». Мнение о его предательстве ложно. Азазелло спрашивает Могарыча: «Это вы, прочитав статью Латунского о романе этого человека, написали на него жалобу с сообщением о том, что он хранит у себя нелегальную литературу?» На что Алоизий «залился слезами раскаяния» (с. 704). Однако есть в вопросе Азазелло некий подвох, как очевидна и неискренность раскаяния Алоизия.
      Дело в том, что Могарыч познакомился с мастером значительно позже опубликованной статьи Латунского, когда первые возмущения Маргариты уже улеглись и в подвальчике «настали совершенно безрадостные дни» (с. 560). То есть никакого импульса «прочитал – написал донос» не было. Алоизий появился как результат статей.
      Второй вопрос Азазелло тоже не без подковырки: «Вы хотели переехать в его комнаты?» (с. 705). Да, конечно, хотел, и к застройщику пришел «по какому-то делу» (с. 561), и переехал в результате ареста мастера в этот самый подвальчик, но был ли переезд подлинной целью? Ведь Алоизий, живший рядом с мастером, обитал «примерно в такой же квартирке» (с. 561), какой же смысл, какая корысть ему в подвальчике? Тем более что в эпилоге читатель узнает, каким предприимчивым человеком был Могарыч, который после выдворения из злополучного подвальчика и пожара у застройщика буквально «через две недели... уже жил в прекрасной комнате в Брюсовском переулке» (с. 807–808).
      И уж совсем забавно, что, отрекомендовавшись мастеру журналистом (с. 561), он через несколько месяцев после пожара занял место финдиректора Варьете. Впрочем, в эпилоге романа мы видим много чудесных смен профессий, а точнее – должностей: перемещаются должностные лица, и кажется, что руководить можно чем угодно, лишь бы были начальнический опыт и желание. Но превратиться из журналиста в финдиректора!.. Однако Алоизий прекрасно осведомлен о требовании цензуры, настолько, что объяснил мастеру, почему его роман не может быть напечатан, и «с потрясающей точностью, как бы присутствуя при этом,рассказал все замечания редактора, касающиеся этого романа» (с. 561).
      В общем, Алоизий свое дело знал. Он оказался не столько корыстным человеком, доносчиком-любителем, сколько профессионалом, которому любая должность, как и любая слежка, по плечу. Во всяком случае Варенуха «такой сволочи, как этот Алоизий... никогда не встречал в жизни и... от этого Алоизия ждет всего, чего угодно» (с. 808). Можно ли в таком случае рассматривать донос на мастера как предательство? Нет, это санкционированная властями слежка и ее естественный результат. Мастер – просто-напросто объект наблюдения Могарыча, который добросовестно выполняет свою работу. Вероятно, одних рецензий для ареста мастера было недостаточно, Алоизий лично свидетельствовал неблагонадежность мастера, выражающуюся в хранении «нелегальной литературы». Следовательно, литература какая-то была – ведь не рукопись же имеется в виду, поскольку часть ее опубликована, да и шум вокруг романа предполагает наличие этой рукописи?
      Временное переселение Алоизия в подвальчик мастера можно рассматривать символически. Алоизий предстает чем-то вроде негатива мастера. У него нет ни внутреннего, ни внешнего конфликта с действительностью. Он выживает в любых ситуациях, в конечном итоге выгадывая. Этот «черный двойник» мастера, по которому тот даже скучает в клинике, постепенно вытесняет его из реальной действительности и занимает его место, его квартиру, можно сказать, замещает мастера в жизни, живет вместо него. Могарыч в этом мире может многое, но главное – преуспеть на несчастьях других, при том что нередко сам это несчастье и навлекает.
      Интересно, что Алоизий упросил мастера «прочесть ему... роман весь от корки до корки, причем о романе он отозвался очень лестно» (с. 561). Это не грубая лесть – Могарыч одновременно высказывает и предполагаемое мнение редактора, то есть противопоставляет свое личное отношение официальному, как бы заключает с мастером союз. Короче, входит в доверие через единственно верные двери.
      Встреча мастера с Алоизием фатальна для мастера. Она развивает тему предопределенности судьбы главного героя булгаковского романа. Каждый из встречаемых им людей – веха на его жизненном пути. Маргарита сразу же почувствовала в Алоизии врага, он произвел на нее «впечатление отталкивающее» (с. 561), однако мастер не в силах был противостоять навязанной ему Могарычом дружбе, и Маргарита ничего не могла изменить.
      К моменту встречи с Алоизием мастер – вполне сложившийся человек. Наивность его проявляется только в одном: свою неудачу он считает исключительной, точнее, у него нет ни намерений, ни желания сравнить себя с кем-либо из настоящих писателей, которые живут рядом с ним. Он высокомерен, и чужие страдания его не волнуют. Булгаков оттеняет неординарность своего героя «литературным фоном»: все, кроме мастера, оказываются подхалимами, приспособленцами и графоманами. Автор не совсем объективен, зато его задача – показать избранность героя.
      Горделивая замкнутость мастера порождает духовную слепоту: Алоизий легко становится «лучшим другом», поскольку хвалит роман и рассказывает о литературной кухне. Мастер заинтересован в Алоизии, открывающем ему неведомое. Естественно, ни о каком человеческом сближении, душевной дружбе речи быть не может, мастер эгоцентричен и замкнут на своих проблемах.
      Впоследствии и Маргариту он заставляет страдать и мучиться неизвестностью, тем более томительной, что узнать о судьбе любимого ей человека просто негде. И хотя сам мастер, помня Маргариту, скрывается от нее из соображений якобы гуманных, выглядит эта жертва слишком рассудочно. Подобный альтруизм граничит с бесчувственностью. Мастер слишком горд, чтобы отправить Маргарите письмо из психиатрической больницы. Более того, он надеется, что она забыла его. И в этом – не столько надежда, сколько тайное недоверие, он попросту не хочет верить в силу ответного чувства. Возможно, идея самопожертвования вообще ему чужда, и поэтому слова мастера: «...сделать ее несчастной? На это я не способен» (с. 566) звучат парадоксально. Он уже способствовал несчастью Маргариты, и каждый день его молчания приносил ей новые страдания. Сам же мастер затаился от любви, хотя и настаивал на своем благородстве. Таким образом, по отношению к самому близкому человеку он достаточно безответствен и жесток, но эта жестокость имеет реальное объяснение: мастер душевно болен, его психика подверглась тяжелым потрясениям и изменениям, его чувства мертвы, он живет только прошлым, хорошо помня из него один-единственный период. Возвращенный из клиники, он сомневается в преданности Маргариты: «Она образумится, уйдет от меня...» (с. 709). Короче говоря, он изверился и не в силах почувствовать свою необходимость Маргарите. Он ожесточен, достаточно циничен, словно несчастья выпили из него все соки, а испытания лишили человечности. По возвращении он не намерен браться за какую-либо литературную работу: «У меня больше нет никаких мечтаний и вдохновения тоже нет... меня сломали, мне скучно, и я хочу в подвал» (с. 708). Когда Воланд предлагает ему писать о современности, описывать «хотя бы этого Алоизия» (с. 708), мастер прекрасно сознает, что это абсолютно невозможно. Он вообще не стремится стать писателем, даже если бы Воланд предложил ему свои услуги. Современность ему неинтересна. Все силы вложены в роман о Понтии Пилате.

      О том, что мастер был болен в «летаргический» период своей жизни, в романе речь не идет. «Чертова странность» – вовсе не признак безумия, а отличительная черта, которая самому мастеру, в общем-то, нравится. Надо сказать, что он вообще относится к себе достаточно благодушно, во всяком случае не склонен ни к самобичеванию, ни к саморазоблачению, ни к самоуничижению. Ложной скромности в нем тоже нет: скорее, мастер знает свою исключительность, но без всякого самодовольства. Он человек, наделенный и гордостью, и чувством собственного достоинства.
      О своей болезни он говорит постоянно и много. Возникла она «в половине октября» в результате неудач с опубликованием романа. «Я лег заболевающим, а проснулся больным!» (с. 562).
      Ивану Бездомному мастер признается, что его довел до безумия роман и сидит он в клинике «из-за Понтия Пилата» (с. 552).
      Но болезнь пришла к мастеру не вдруг. Поначалу разгромные рецензии вызывали у него смех. Он чувствовал себя защищенным подвальчиком, тайной любовью, по инерции продолжал считать себя неуязвимым, а потому не принимал реакцию критиков близко к сердцу. Второй стадией стало удивление: мастер вдруг обнаружил, что его роман громят не потому, что он плох, а потому, что его самого пытаются искоренить как социальное явление. «Мне все казалось – и я не мог от этого отделаться, – что авторы этих статей говорят не то, что они хотят сказать, и что их ярость вызывается именно этим» (с. 562). Мастер почувствовал в статьях фальшь и трусость, которые задели его за живое, внутренняя неуязвимость кончилась, и в той броне, что окружала мастера, образовалась брешь. «А затем... наступила... стадия страха. Нет, не страха этих статей, а страха перед другими, совершенноне относящимися к ним или к роману вещами» (с. 561–562).
      Что это был за страх? Нам известно, к чему он привел – к сожжению рукописи. Это, конечно, мог быть страх ареста, но мастер отрицает всякую связь своего состояния с романом, а значит, и с последствиями, которые он, зная сложность своего времени, вполне мог предвидеть. Нет, мастер боится чего-то большего. В рассказе Ивану он намеком приоткрывает болезненную сущность страха, который появляется вначале как тревога, возникшая в тот момент,когда год назад, весною, он увидел желтые цветы в руках Маргариты. «Она несла желтые цветы! Нехороший цвет» (с. 555). Желтый цвет, цвет измены, вызвал первую тревогу, но затем был благополучно забыт. С чем же связано это предостережение, этот знак?
      Не с тем ли, что встреча с Маргаритой – роковая веха на пути героя? В этом нам предстоит разобраться в следующих главах. Итак, пунктир: тревога – счастье – смех – удивление – страх.Страх влезает в окно, как спрут «с очень длинными и холодными щупальцами», – так удлиняется рука Геллы, пытающейся открыть окно в кабинете Римского. Образ щупальца-страха возникает в романе Булгакова дважды. Один раз он связан с нечистой силой, которая стучится извне и лезет в окно. У мастера страх возникает тоже не в душе, он приходит извне. Психологически это можно объяснить так: мастер понял, что мир хочет его уничтожить, и понял неизбежность своей гибели. Ему открылась роковая обреченность. Но это и открытое вступление в его жизнь нечистой силы, которая явилась в образе страха-щупальца. Надвигалось безумие. Мастер стал «бояться темноты» (с. 562), он понял, что сходит с ума.
      Возможно, им овладело предчувствие роковой встречи с сатаной, за которой последует последнее отречение от земной жизни и от попыток понять Христа, которые, судя по теме романа, одно время занимали мастера. Это страх перед окончательным осознанием роли своего романа, поскольку жизнь мастера вручалась сатане; роман предлагался на суд. Мастер достаточно много знал о христианстве и о Христе, он позволил себе новую точку зрения на Его образ. Сожжение рукописи – вовсе не малодушие из-за возможных социальных последствий, но и акт магический. Мастер пытается уйти от темных сил, которые вторглись в его душу вместе с романом о Понтии Пилате и, с точки зрения научной психиатрии, стали источником его болезни.
      Страх перед темнотой оборачивается галлюцинацией: образом спрута, затем страх-спрут ощущается физически – «спрут здесь» (с. 562). После трехмесячного тюремного заключения страх и холод становятся «постоянными спутниками» мастера, доводят его «до исступления» (с. 565). В дальнейшем именно эти ощущения сопровождают финдиректора Римского, ломают его психику.
      Булгаков заостряет внимание на том, что общее психическое состояние граждан Москвы описываемого им периода явно нездорово. Все чего-то боятся, все или нечестны и нечисты в помыслах, или запуганы. Повальная неврастения открывает доступ нечистой силе и становится клиническим состоянием – люди начинают требовать себе для безопасности «бронированную камеру».
      Страх – симптом душевной болезни, которая уходит корнями в пугающую повседневную реальность. Страх не исчезает сам по себе, он может только усилиться. В романе мы замечаем, как, образуя порочный круг, меняются местами причины и следствия страха.
      Следует обратить внимание на то, что тема страха пронизывает буквально весь роман Булгакова, с первых его страниц.
       В «страшныймайский вечер» (с. 423) «необоснованный, но... сильный страх» (с. 424) проникает в сердце Берлиоза, а затем при появлении призрачного Коровьева возникает «ужас». Ивана Бездомного пугает надвигающаяся туча (с. 531), тревожит и беспокоит гроза (с. 790). Мастер, характеризуя себя и Ивана как сумасшедших, четко указывает поэту причину душевного расстройства: «он (Воланд. – Т. П.)вас потряс – и вы свихнулись, так как у вас, очевидно, подходящая для этого почва» (с. 552). Почва оказалась подходящей у большинства персонажей, столкнувшихся с «черным магом», но, в отличие от мастера, они попадают в клинику не добровольно: одних отправляют туда «органы», другие (как Жорж Бенгальский) отвезены «скорой помощью».
      Страх преследует и внешне неуязвимого Могарыча. К Воланду он доставлен «в одном белье, но почему-то с чемоданом в руках» (с. 704). Этот чемодан – символ времени, когда каждый человек прекрасно знал, куда и зачем вызывают ночью. Чемодан всегда наготове; никто не застрахован. Алоизий – приспособленец, даже из визита Воланда сумевший извлечь выгоду, но избавился ли он от страха? Неизвестно. Социальный страх и страх мистический в романе неразрывно связаны. Страх перед действительностью нередко оборачивается стремлением донести на ближнего, обезопасив себя.
      Финдиректор Римский – в кабинете которого пытается открыть окно ведьма, а вампир Варенуха выжидает удобного момента, – тоже трус и потенциальный доносчик, трепещущий перед властями. Правда, его попытки передать «дело» Степы Лиходеева в соответствующие органы были пресечены нечистой силой, но именно он отправил «туда» Варенуху со Степиными телеграммами. «Сейчас же, Иван Савельевич, лично отвези. Пусть тамразбирают» (с. 525). В результате – наказание дьявольским страхом.
      В романе наушничество всеобъемлюще: Алоизий Могарыч запланированно донес на мастера; Тимофей Квасцов – добровольный осведомитель, от чьего имени Коровьев донес на Никанора Ивановича Босого; барон Майгель – «наушник и шпион». Всем им впоследствии прямо или косвенно пришлось столкнуться с нечистью и испугаться ее куда сильнее, чем реальности. К наушничеству, к предательству толкает страх перед сильными мира сего, желание обезопасить себя, и в то же время возникает еще более сильный страх: в результате нечистых действий в жизнь доносчиков врывается сатанинская рать, доводящая их до безумия. Но безумие безумию рознь. Все персонажи, попавшие в клинику Стравинского, вроде бы в итоге излечились. Все, кроме мастера и Ивана. Душевную болезнь этих двух персонажей можно трактовать и в романтическом ключе. Так, у героев Э.-Т.-А. Гофмана безумие являет собою чистый внутренний мир, не подвластный контролю реальности. Как следствие сумасшествия возникает ясновидение, прозрение сверхъестественного. Душевная болезнь мастера и душевная болезнь Ивана Бездомного вызваны на первый взгляд разными причинами: мастера доводит до нее литературная травля, Ивана – сатана, но оба героя встречаются у Стравинского, чтобы поговорить о Воланде и его реальности. В самой литературной травле и гонении есть дьявольское начало – задушить человека, уничтожить его, сломить морально. Мастер не выдерживает этого испытания, однако настаивает на исключительности своей болезни: «Да, хуже моей болезни в этом здании нет, уверяю вас» (с. 566). Вылечить его нельзя: «Я неизлечим». Он стремится в сумасшедший дом не так, как потерявший ощущение жизни герой «Бедных людей» Ф. Достоевского – писатель Иван Петрович, желающий «хоть бы в сумасшедший дом поступить... чтобы перевернулся как-нибудь весь мозг в голове и расположился по-новому, а потом вылечиться». Мастер собирается остаться в клинике навсегда, потому что ему «удирать некуда» (с. 548), внешние связи с жизнью оборваны. Три неполных месяцадлится первое испытание мастера – выход на литературную арену (роман был дописан в августе). Этот период жизни закончился страхом и сожжением рукописи. Симптомы болезни увязались с присутствием в реальности потусторонних сил (страх-спрут). Болезнь обострила восприятие мастера до такой степени, что он стал не только ощущать, но и знать о появлении демонов. Следующие три месяца – тюрьма. Страх полностью охватил мастера: он, как говорит сам герой, «владел каждой клеточкой моего тела» (с. 566). Из тюрьмы реальной мастер уходит в духовную изоляцию, делая палату 118 местом своего пожизненного заключения. В ней он проводит три с небольшим месяца: «И вот четвертый месяц я здесь». Путь из клиники – только на тот свет. Мастер сам рассматривает свое пребывание у Стравинского как добровольное заключение в духовную тюрьму. «Итак, сидим?» – с горькой иронией обращается он к Ивану (с. 548).
      Девять месяцев отделяют окончание романа от смерти его автора. Страх можно определить как «вынашивание» мастером зародыша его собственной смерти по окончании романа. Помимо «беременности» смертью мастер троекратно проходит испытания, чтобы соединиться в конце пути с Воландом.
      Если тюрьма окончательно сломила его волю, то клиника Стравинского лишила всяких иллюзий. Мастер оказался полностью подвластен тому, кто руководил его действиями, – Воланду.
      Число 3 имеет в контексте романа магический характер. Не только мастер проходит три ступени «посвящения» – приобщения к Воланду. Иван Бездомный тоже становится «учеником» за три дня, как это положено в практике тайных союзов.
      Клиника Стравинского определенно связана с Воландом, который с иронией уверяет Ивана, что он в ней бывал, «и не раз» (с. 433), и лично знаком со Стравинским. («Жаль только, что я не удосужился спросить у профессора, что такое шизофрения. Так что вы уж сами узнайте это у него, Иван Николаевич!» (с. 433).) «Гениальный психиатр» (с. 552) не чурается общения с вездесущим «иностранцем». Может быть, именно поэтому его больница – не рядовое учреждение, а образцово-показательное: «Такого оборудования нет нигде и за границей» (с. 502). В этот своеобразный прообраз «вечного покоя», заслуженного мастером в конце романа, на некоторое время попадают все столкнувшиеся с дьяволом персонажи. Похоже, Воланд и впрямь управляет всем распорядком, если даже ничем не примечательный управдом Босой оказался в этом роскошном заведении. Все пациенты «избраны» Воландом, «восхищены» им до пределов клиники Стравинского.
      Три убежища имели символическое значение в жизни мастера: подвальчик, тюрьма и сумасшедший дом. В подвальчике он реализовал творческий дар. В тюрьме – сломился окончательно и отказался от внешнего мира. Клиника помогла ему отречься от всяких стремлений. Последний, четвертый, приют – вне земли – дар сатаны.
      В клинике мастер возненавидел свой роман – детище, погубившее его.

      У критиков, громивших роман мастера, не вызывал сомнения тот факт, что перед ними «апология Иисуса Христа» (с. 560), как выразился один рецензент, некто Ариман. О том, какие внутренние побуждения привели мастера к созданию произведения, в основу которого положен евангельский сюжет, в романе Булгакова не говорится. Тематика могла бы свидетельствовать о христианской направленности размышлений мастера, если бы Иешуа Га-Ноцри хотя бы раз был назван в романе Христом. Да и вообще главным героем романа мастер считает Пилата.
      Что касается религиозности мастера, то и она не бесспорна. Да, мастер использует в романе Новый Завет, но только как канву,на которой вышивает совершенно другой узор. На протяжении всего булгаковского произведения мастер ни разу не говорит ни о Боге, ни о Христе и вообще не обнаруживает своих взглядов на христианство, однако после рассказа Ивана очень просто объясняет незадачливому поэту, кем был загадочный «иностранец». Существование сатаны для него неоспоримая реальность, и он так хорошо знаком с тем, кого описывает Иван, словно не однажды встречался с ним и досконально изучил его внешность. Более того, «московское» имя сатаны ему известно наперед, без всяких подсказок. Впрочем, это тайное знание не свидетельствует еще о личном знакомстве мастера с Воландом.
      Некоторые исследователи «Мастера и Маргариты» склонны считать мастера дуалистом (И. Бэлза), некоторые – философом типа Григория Сковороды (И. Галинская), некоторые – творческой личностью, впавшей в «прелесть» и заключившей союз с дьяволом в обмен на творческую реализацию (Фаустова тема) (Б. Гаспаров). В последнем случае встает вопрос: а был ли мастер настолько религиозен, чтобы усомниться в Боге и обратиться к дьяволу? Или само наличие дьявола уже предполагает, что когда-то мастер верил в Бога?
      Факт остается фактом: мастер написал свое единственное произведение, чрезвычайно заинтересовавшее мир темных сил во главе с Воландом, который дал роману высокую оценку: он подтвердил Берлиозу и Ивану Бездомному, что все, о чем они услышали на Патриарших, происходило «в действительности именно так», как в этом рассказе, сиречь в главе из произведения мастера. В общем, если следовать уверениям Воланда, это глубоко реалистический роман, то есть правда, что с христианских позиций значит одно – ложь, ибо дьявол, как известно, отец лжи.