Черный Валет - Железное сердце

Когда они покончили со скудным ужином и кофе согрел их желудки, в комнате уже стало теплее. Они едва не падали с ног, и он подозревал, что ослаб больше других. Морган взял ключ из шляпы, пока Брэден был занят, и бросил ею Лори.

— Хотите размяться? — спросил он, и лицо ее чуть покраснело, но она кивнула и отомкнула руку от седельной луки, а Брэден с досадой взглянул на Моргана. Морган понимал — он укоряет себя за то, что не смог отыскать ключи.

— А мне можно размяться? — насмешливо спросил Брэден.

— Когда она вернется, — равнодушно произнес Морган. — Захватишь заодно дров.

— А что потом? — настаивал Брэден.

Морган прекрасно понял смысл его вопроса. Комната очень маленькая. В ней оружие, раненый и двое пленников, мечтающих лишь о том, чтобы подчинить себе этого раненого. И оба знают, что Моргану нужен сон.

Брэден поднял скованные руки.

— Не делай этого с ней, — сказал он. — Я чертовски мало просил в своей жизни раньше… — Он помедлил и продолжал:

— Но теперь прошу об этом.

Первый раз Брэден проявил какие-то чувства, и Морган понял, чего стоило парню выложить такую просьбу. Оба они с Брэденом были в этом одинаковы: оба презирали просьбы об одолжениях и прекрасно скрывали свои чувства.

Но у Моргана не было выбора. Он просто не доверял никому из Брэденов, что бы те ни обещали. Особенно после того поцелуя. И после той засады.

— Нет, — коротко произнес он.

— Твоя проклятая честь, Дэвис? — заиграл желваками Брэден. — После того как в тебя стреляла женщина?

— Из засады, Брэден. Будем точны: тем, кто был в засаде, я отказываю в повторном шансе.

— Она могла бы убить тебя. Она хороший стрелок.

Морган лишь недоверчиво поднял бровь.

Брэден беззвучно выругался и посмотрел на Моргана:

— Когда-нибудь я убью тебя, Дэвис.

— Что ж, попробуй, — сказал Морган, гадая, почему внутри у него не проходит грызущая боль.

Глава девятая

Лори мучительно поежилась между одеялами. Она лежала головой к ногам Ника, с прикованной к его ножным кандалам правой кистью. Руки Ника были соединены за спиной второй парой наручников. Проклятый рейнджер нашел единственный способ сделать их беспомощными на время его сна: сейчас они не могли двинуться более чем на несколько дюймов.

Огонь в очаге погас, пол хижины похолодел, и даже под четырьмя одеялами, укрывавшими ее и Ника, чувство вины и сочувствия к рейнджеру быстро исчезали в Лори. Она уже жалела, что не целилась ему в сердце. Она старалась на думать о том, что рейнджеру сейчас гораздо хуже, чем им с Ником.

Девушка услышала, как рейнджер медленно, с усилием поднимается с кушетки. Ей не хотелось показывать свое лицо, и потому она просто слушала, как он поднимает несколько поленьев, укладывает их в очаг и снова возвращается к своему ложу. Кушетка скрипнула, когда он уселся на нее с тихим стоном. Ник беспокойно шевельнулся рядом с Лори, — видимо, он испытывал боль из-за скованных за спиной рук и больной ноги. Рейнджер немного поколеблен, прежде чем приказал Нику замкнуть кольцо ножных кандалов на распухшей лодыжке…

И все-таки Ник немного поспал. Она слышала его ровное дыхание, чувствовала неподвижность сна. И сама она подремала. Они так устали, борясь с бурей и друг с другом.

— Ник? — прошептала она.

— Все в порядке, — произнес он и шевельнулся. — Постарайся немного поспать.

Она прислушалась к тихому храпу рейнджера. Ей хотелось поговорить, но она боялась разбудить человека на кушетке. Она не могла подвинуться к Нику, а брат к ней, иначе слетят одеяла, поднять которые они уже не смогут. Лори мысленно повторила все ругательства, слышанные когда-либо от Ника. Ей не приходилось еще сталкиваться с кем-либо наподобие Моргана Дэвиса. Он являл собой чистую бессердечную сталь, и глаза его, смягчившиеся в Ларами, стали холодны, как ветер снаружи.

Лори старалась не думать о поцелуе в коридоре гостиницы, о недолгой теплоте, ушедшей теперь навсегда. Ясно, что он не простит ей содеянного, и хотя она не верила, что он нарочно мстит Нику, его усилившаяся осторожность грозила брату еще большими неприятностями.

Она мечтала заснуть. Тело ее задеревенело от неподвижности, но ей не хотелось беспокоить прерывистый сон Ника, его краткое забытье от невзгод, которые его постигли. Девушка гадала, идет ли все еще снег и как долго им придется еще пробыть здесь вместе. Этим вечером напряжение между ними настолько усилилось, что ей казалось, будто оно грозит взорвать хижину изнутри.

— Не волнуйся, — услышала она шепот Ника. — Все будет хорошо.

Но у Лори было ужасное предчувствие, что теперь уже никогда не будет ничего хорошего. Все, что было когда-то, уже не повторится. После того поцелуя и ее осознанного выстрела в Моргана Дэвиса она лишилась его доверия. Она знала, что никогда теперь не увидит в его глазах того, что видела в них несколько ночей назад.

Неужели гнетущее ощущение потери никогда не покинет ее?

* * *

На третий день их пребывания в хижине Морган подумал, что сойдет с ума, если они не двинутся в путь. Физически он чувствовал себя лучше и знал, что плечо заживает быстрее, чем он мог ожидать, после пытки, которой подверг его в тот первый день бури. Но еще один день в хижине с Лори и Ником Брэденом — и он способен будет выйти отсюда и застрелиться, чтобы покончить с таким жалким положением.

Ему чертовски хотелось, чтобы они хотя бы посетовали на жесткое обращение, но Ник не говорил больше о Лори, очевидно понимая, что не добьется ничего хорошего, и не желая унижаться. Он ни разу не попросил и за себя, хотя Морган видел по его усталым глазам, что он не мог спать ночами и что железо болезненно впивается ему в лодыжку. Но Морган не видел способа исправить это — ему нужен отдых.

Что касалось Лори, он знал: она слишком горда, чтобы жаловаться. Он замечал это в ее манере вздергивать очаровательный подбородок каждый раз, как он «укладывал» их на ночь, почти вызывая обоих на просьбы о сострадать. Он позволял Лори двигаться, но держал наручники и ножное железо на Нике Брэдене. Он знал, что Ник представляет главную угрозу, тем более что сам он восстановил лишь часть обычной силы.

Морган позволял Лори выходить одной, но всегда забирал с собой Ника, когда кому-то из них нужно было справить нужду, принести дров, натопить воды из снега или присмотреть за лошадьми. Снегопад все еще продолжался, и иногда трудно было даже следить за пленником, а снежные заносы опасны для них обоих. Поэтому все трое вынуждены были уживаться друг с другом в хижине. Ник проводил большую часть времени за игрой на гармонике, пока Морган не пригрозил бросить ее в огонь. Но он понимал, что это единственное, на что парень имел сейчас право, и, скрипя зубами, терпел его прихоть.

Особенно выводила его из себя Лори. Когда Брэден играл по вечерам, сестра подпевала ему, и оба, ссутулившись, сидели перед очагом, освещенные пламенем. При этом лицо Брэдена поражало сверхъестественным сходством с его собственным, а Лори просто очаровывала своими песнями о найденной и потерянной любви, от которых у него ломило все тело, и даже боль в плече бледнела по сравнению с этими мучениями. Ему хотелось протянуть руку, схватить ее и снова поцеловать, как бы опасна она ни была. И он ненавидел себя за эту слабость.

Несмотря на презрительные укоры в предательстве, он уважал ее. Он восхищался преданностью более, чем любым другим качеством. Он сражался три долгих года за дело, в которое не верил, просто потому, что поклялся рейнджерам. Когда его рота была включена в армию конфедератов, он решил, что у него нет иного выбора, как сражаться, и отдавал этому делу всю свою сноровку. Он полагал, что следует выполнять долг просто из преданности делу. Он достаточно часто подавлял собственную совесть, но мужчина достоин своего имени, лишь свято следуя определенным правилам, в которые верит.

Он никогда не считал, что философия касается и женщин, а может, просто не думал об этом. Морган замечал сожаление, даже боль в глазах Лори каждый раз, когда ее взор падал на его плечо. Но все же он не доверял ей. Он знал, что она — под стать ему — способна на все, чтобы добиться своей цели — освободить брата.

Рейнджер нервно прошагал к двери и открыл ее, ожидая могучего порыва ветра. Ожидание оправдалось, но снегопад уже стихал, и Морган произнес не частую для него молитву, чтобы завтра они смогли тронуться в путь. Кстати, буря кое в чем оказалась полезной: она замела следы и дала ему время поправиться.

Но теперь он заболел «лихорадкой хижины». Ему не хотелось думать, что эта лихорадка может терзать его по другой причине — из-за Лори.

Завтра они покинут хижину и направятся к Джорджтауну, где он попросит шерифа придержать Лори, пока он не вернет Брэдена в Техас.

— Снег почти перестал, — послышался у него за спиной голос Лори. Это были первые слова, сказанные ему девушкой за последние три дня, не считая кратких ответов на вопросы и приказания.

— Да, — повернулся он к ней.

— Это значит, мы уходим?

Он кивнул:

— Завтра утром.

Ее взгляд остановился на его плече, но он заверил девушку, что все будет в порядке.

— Могу я выйти? — спросила она, избегая его глаз.

— Пять минут, не больше, — предупредил он. — И не отходите далеко. Утром я видел следы кугуара.

Она взяла свою куртку, но он остановил ее:

— Возьмите мою шляпу. Снаружи холодно.

— А вам не все равно? — смело посмотрела она ему в глаза.

— Я не хочу, чтобы случилась непредвиденная задержка, — ответил он.

— Ну конечно, — бросила она, и губы ее задрожали. — Как глупо с моей стороны.

Вдруг он слегка улыбнулся. Его улыбка, подумала Лори, привлекательна скорее всего потому, что видишь ее крайне редко. Возможно, и потому, что он как будто стесняется, словно ему чуждо малейшее проявление удовольствия.

— Не думаю, что вы и впрямь глупы, мисс Лори, — протянул он, и она вышла из хижины, оставив его прислонившимся к косяку двери.

Лори завернула за угол, где стояла на привязи Клементина. Ей нужно было позаботиться о лошади. По сути, она не думала о причине страстного желания хоть что-то сделать. Ни рейнджер, ни Ник не позволяли ей этого, и желание сводило ее с ума. Сделать хоть что-то, все равно что. Она не обладала терпением Ника.

Девушка потерлась лицом о голову Клементины, и шляпа рейнджера чуть съехала набок. Шляпа была ей велика и пахла Морганом. Кожей и потом. До сих пор это сочетание отнюдь не казалось ей привлекательным, но в этой холодной, уединенной глуши вдруг показалось ей дразнящим.

Клементина издала легкое ржание и мотнула головой, словно убеждая хозяйку, что, как минимум, в одном она права. Но все шло наперекор, и Лори сомневалась, смогут ли когда-нибудь дела выправиться. Она зарылась лицом в конскую гриву, борясь с искушением просто умчаться. Но у нее нет ни оружия, ни припасов, и однажды она уже совершила глупый поступок. Она последует примеру Ника — подождет подходящей минуты. А что потом?

— Думаете о побеге?

Он стоял рядом, прислонившись к бревенчатой стене хижины, и его темные волосы развевались на ветру.

— К сожалению, нет, — задумчиво ответила она, надеясь на то, что он не видел ее затуманенного взора.

Он подошел ближе, и она отвернулась, скрывая охватившую ее слабость. Нужно было что-то сказать.

— Когда мне было двенадцать, — медленно начала она, — я сбивала выстрелами яблоки с голов моих братьев. Это входило в представление вместе с трюками фокусников и индейцев. Я сбивала яблоко с головы Ника, а он гасил выстрелом пламя свечи, которую я держала между пальцев.

Его лицо походило на гранит, но она заметила, как на щеке у него дрогнул мускул.

— Должно быть, вы здорово доверяете друг другу.

— Да, — согласилась она, хотя прежде это не приходило ей в голову. Она повернулась и посмотрела на него снизу вверх. — Я просто хочу, чтобы вы знали, что задумай я действительно убить вас, мне удалось бы это с легкостью.

Что-то блеснуло в его глазах, но она не могла прочесть его мыслей. Он был слишком скрытен, особенно после того, как она однажды уже нарушила его оборону. Теперь он вдвойне осторожен, и она чувствовала усилившееся недоверие.

— Значит, надо было убить меня, мисс Лори, — протянул он мягко, но с неумолимостью, от которой Лори похолодела. — Потому что другого шанса не будет.

— Вы в самом деле готовы умереть, лишь бы не отпускать его? — поразилась она.

— Такова моя работа.

— Дело не только в ней. Это ваша проклятая религия! — зло бросила она.

Он пожал плечами:

— Если я не сдам его властям, его убьет охотник за премией. Вы этого хотите? Он будет бегать от пули всю оставшуюся ему недолгую жизнь, и любой, кто будет рядом, окажется в опасности.

— Нельзя, чтобы этим человеком были вы, — возразила она, ненавидя слезы, неожиданно наполнившие ее глаза.

— Но почему, Лори? — голос его неожиданно смягчился. — Ей-богу, это интересно. — Она отвернулась, но рука его поймала ее руку. — Почему не я, Лори?

Настойчивость в его голосе заставила ее вновь взглянуть на Моргана. Теперь глаза его были темными, уже не бесстрастными, а горящими неведомым чувством. Она не знала, кроется ли в его словах ловушка, сердится ли он или хочет ее столь же сильно, сколь вожделеет к нему она где-то в глубинах души. Его голова чуть склонилась, и девушка почему-то приподнялась на цыпочки. Их губы были близко, совсем рядом.

Она услышала его глубокий, тихий стон, рожденный в груди и выражающий внутренний протест, но, как и она в этот миг, он не хотел прислушаться к голосу рассудка.

Слеза сбежала по ее щеке, замерзая. Она едва заметила это, потому что в ней рос внутренний жар, отчаянно требующий выхода как жар вулкана. И росла ее страсть, столь же сильная, как и жар.

И еще страх. Страх, что ее поглотит водоворот страсти, грозящий закружить их. Неужели желание и ненависть могут идти рука об руку?

Но она не питает к нему ненависти. Она хотела ненавидеть его с той же страстью, с какой добивалась других целей. Но не могла. Она смотрела на это жесткое, неумолимое лицо и видела в нем искру пробуждающейся жизни.

Вскоре мысли покинули ее, потому что губы их встретились, и она погрузилась в поток ощущений, не имеющих смысла. Они не могли насытиться друг другом, упивались соками друг друга, и каждым двигало яростное отчаяние, противиться которому было невозможно, несмотря ни на какие предостережения. Она чувствовала его жадные губы, вторгающийся язык и принимала их радостно, соблазненная ими и изумленная множеству проснувшихся в ней ощущений. При нем была винтовка, но она упала на землю, и рука его обняла девушку, погружаясь в ее волосы.

Он притянул ее ближе, так близко, как только позволяли их куртки. Но ей было этого мало. Она хотела его тепла и силы, хотя и боялась их. Лори ощущала дрожь, бьющую ее волнами и заставляющую отчаянно колотиться сердце.

Запретный плод. Он всегда манил ее, он стал легендой в их семье. Скажи Лори, что это не для нее, и она непременно добьется своего. Как тогда, когда ей было запрещено стрелять. Ведь она слишком молода и к тому же девчонка. Но она очаровала меткого стрелка из их труппы, чтобы тот обучал ее тайно, и добилась таких успехов, что Джонатан смягчился и она получила номер в шоу. Не послушав совета Ника.

Запретный плод. Единственный человек на свете, которого нельзя полюбить.

Страх стиснул ее сердце.

Оттолкни его! Но она не могла. Вместо этого она таяла в его властной и влекущей силе. Неожиданно она поняла, что всю жизнь ждала именно этой силы и этого непреодолимого желания: слиться с другим человеком. Чтобы потерять частицу себя, чтобы приобрести частицу другого. Волны страсти понесли ее вдаль, когда он прижал ее к себе сильнее.

Мысли исчезли, поглощенные поразительными ощущениями. Она снова услышала тихий стон, его губы смягчились, и ей показалось, что они приглашают ее поискать вместе путь в смятение неведомых чувств. Их «скорлупкой» был гнев, но сердцевиной — жадное, грубое желание.

— Черт тебя побери, — услышала Лори голос брата.

И почувствовала удар от броска Ника на рейнджера. Она упала наземь вместе с обоими парнями и отползла прочь от катающихся по снегу тел.

Лори молча следила за ними. Нику мешали кандалы, но помогал гнев. Рейнджеру досаждала рана, нападение застало его врасплох, но он все же знал, что у скованного противника нет ни единого шанса. Ник сильно ударил кулаком, целясь рейнджеру в лицо, но тот смог увернуться, затем схватил здоровой рукой за цепь между запястьями пленника и зло дернул.

Ник с трудом откатился на несколько футов, потом согнул ноги и пнул рейнджера в живот. Лори услышала короткий вопль; Ник навалился на Дэвиса всем телом, пытаясь перенести цепь кандалов под затылок рейнджера, но тот успел увернуться и сам нанес Нику удар кулаком по скуле.

Ник получил удар ногой, упал на бок и очутился под противником, а тот, придерживая цепь, снова ударил Ника в челюсть. Лори потянулась к брошенной рейнджером винтовке и подняла ее.

— Отпусти его! — приказала она, и голос громко прозвенел в морозном воздухе.

Рейнджер замер, все еще удерживая Ника.

— Ты снова хочешь подстрелить меня, Лори? — спросил он грубо, с трудом переводя дыхание. Тело его тяжело содрогалось от усилий.

Слова были словно пули, пронзившие ее тело и рвущие на кусочки сердце.

— Если придется, то да, — прошептала она.

— Ваши поцелуи смертельны, мисс Лори, — сухо произнес он.

Ник был неподвижен до этой минуты. Теперь он попытался сбросить с себя рейнджера, но тот лишь перенес вес тела, жестоко скручивая цепь наручников, и Ник снова замер.

— Я сказала «отпусти его», — повторила Лори окрепшим голосом.

— Не думаю, что я послушаю тебя, Лори, — произнес рейнджер нарочито интимно, словно провоцируя в ней ярость. Она расслышала в его голосе угрозу и еле сдерживаемый гнев. Оба взвешивали каждое слово.

Лори почувствовала в руках дрожь. Он испытывает ее. Но он ошибается. Она непременно выстрелит.

— Стреляй же, Лори, — побуждал ее рейнджер. — Конечно, ты можешь задеть Брэдена, но ведь ты гордишься своей меткостью, а?

Теперь он насмехался над ней, бросал вызов. Палец ее лег на курок, но она не могла заставить себя нажать на него. Только не сейчас. Она замерла.

— Не можешь выстрелить, когда я так близко, Лори? — продолжал рейнджер. — Из засады гораздо легче, верно? Ведь издали не разглядеть лица… — Она знала, что он подталкивает ее, желая знать, выстрелит она или нет.

И тут она поняла. Она поняла, черт бы его побрал. Святые Мария и Иосиф! — она поняла. Лори подняла дуло, нацелила его в заросли и выстрелила. Курок щелкнул — патронник был пуст. Он вынул патроны.

— Положи ее, — сказал рейнджер.

Но теперь пришел ее черед позлить его.

— Ты все еще не знаешь, рейнджер? — спросила она. — Ты так и не знаешь, смогу ли я выстрелить или нет? В этом и была цель этой игры, да?

Он ответил злым взглядом. Желание все еще горело в его глазах, но вместе с ним пылала раскаленная ярость.

— Нет, — возразил он. — Я не настолько хитер. Я не ожидал… — Он смолк, затем, взяв себя в руки, продолжал:

— Я вынул патроны из винтовки в первую ночь в хижине. Это показалось мне необходимым в данных обстоятельствах.

Лори испытала ярость, неведомую ей до сих пор. Ярость была смешана с другими, непостижимыми переживаниями. Как могла она питать какие-то чувства к мужчине, едва не умоляющего ее выстрелить, но знающего, что оружие безопасно?

— Ты отвратителен!

— Ты была другого мнения пару минут назад.

— Я просто хотела взять винтовку, — солгала она.

Он медленно поднялся, сделал несколько шагов к Лори и отнял у нее винтовку. Потом следил, как медленно и мучительно поднимается Ник. Кисти его покраснели от крови в местах, где железные браслеты врезались в плоть во время схватки.

— Позаботься о нем, — устало сказал он Лори. Ник повернулся к нему:

— Разве в этом путешествии не хватит одного Брэдена, Дэвис? Тебе обязательно нужно уничтожить нас обоих? Морган не ответил.

— Держись подальше от моей сестры, — произнес Брэден сквозь стиснутые зубы и крепко сжав кулаки.

— По-моему, она сама может позаботиться о себе, Брэден, — сказал рейнджер, и Лори показалось, что в голосе его прозвучала пораженческая нотка.

И опять тоска захлестнула ее, потому что сердце отозвалось на печаль в его голосе, и она поняла, что он ошибается — она просто не могла заботиться о себе, когда рядом он…

Глава десятая

Они покинули хижину на следующее утро. У Моргана распухло лицо и под левым глазом появился синяк, но Ник выглядел еще хуже. Правда, Моргану было от этого не легче. Брэден был скован, Морган — нет. Он любил честную борьбу, а то, что случилось, не было честным, даже принимая в расчет рану Моргана.

Поэтому, черт побери, он горел желанием выплеснуть грозившее взорвать его изнутри разочарование. Пусть с помощью голых кулаков. Матч без правил между ним и Ником Брэденом.

Хотя отнюдь не Брэден заставил его почувствовать себя последним глупцом. Боже, как мог он быть таким опрометчивым? Его пленил промелькнувший на запрокинутом лице Лори проблеск желания, он оказался беспомощным перед ним и мог лишь притянуть девушку к себе.

Беспомощным — черта с два! Просто жалким слабаком. Он никогда не был слабым прежде. И не станет оправдывать себя сейчас, перекладывая вину на нее. Она была также беспомощна перед неожиданной вспышкой желания — он понял это по ее глазам.

Но все же он не счел низким воспользоваться этим преимуществом. Он только не знал, нажмет ли она на курок, — ведь он не предполагал, что винтовка не заряжена.

Подумать только, как силен был накал страстей и их постоянное стремление друг к другу. Ужин из бекона и бобов прошел в полном молчании, и на этот раз не заиграла гармоника Брэдена, лелеющего свои израненные кисти. Молчание действовало на Моргана гнетуще, и он рад был первому лучу солнца, которое сменило беспокойную ночь.

Теперь солнце искрилось на снегу. Снег таял, обнажая опавшие золотые листья осины, и капли воды поблескивали на них, как алмазы. Этот день в горах был торжественно-прекрасным; Моргану не приходилось видеть такой красоты, и в обычных условиях он спокойно наслаждался бы ею, позволяя себе нечастую роскошь душевного покоя. Но сейчас она лишь усиливала гнетущее ощущение одиночества. Он выступал один против всего света, выполняя свой долг, потому что был прав, — потому что всю жизнь ставил превыше всего закон.

Он прав и сейчас, черт побери. Он пытался гнать прочь одолевавшие его сомнения: они словно булавками покалывали его совесть, не позволяя спать ночью и продолжая мучить днем.

Сомнения, которых у него не было прежде.

Николас Брэден не был для него обычным арестантом. Обычно Морган не находил в своей двуногой добыче ни преданности, ни бескорыстия. Но Брэден бросился вчера на Моргана, зная, что вряд ли справится с ним в наручниках. Он сделал это не с целью бежать, а только ради сестры. Моргану не доводилось раньше видеть такой привязанности между братом и сестрой, и он просто не мог увязать поступок Ника с поступком человека, выстрелившего в безоружного мальчишку. Не верил он и в то, что Лори могла быть так предана человеку, способному убить не моргнув глазом.

Конечно, рейнджера дурачили и прежде. И это дорого обходилось ему…

Он оглянулся: Ник Брэден снова был прикован к своему седлу, а Лори ехала на собственной лошади, но он связал ей руки остатками рубахи, которая была на нем в тот миг, когда она в него выстрелила. Материя не вопьется ей в кожу, как веревка, к тому же ей будет удобнее в собственном седле, чем позади Брэдена. Оба пленника ехали с прямыми спинами, выражающими гордость и вызов, которые не шли у него из головы.

* * *

Бет Эндрюс стояла на коленях у могилы годичной давности, склонив голову перед простым деревянным крестом.

— Я старалась, Джошуа. Я так старалась держаться за твою руку… но теперь уже я не могу. — Она закрыла лицо ладонями, отпуская на волю поток слез впервые после того, как Джошуа умер от заражения крови.

Неосторожность с топором. Редкая случайность — и глубокая рана, которую он не принял всерьез. «Ничего страшного, милая, — сказал он, — тебе не о чем беспокоиться». Он никогда не хотел волновать ее, всегда обходился с нею как с принцессой, с того самого дня, как впервые вошел в лавку ее отца в Индепенденсе. Он был здоровяком, и ее хрупкая фигурка, казалось, пугала его. Пожалуй, это было единственное, что пугало его.

Вдобавок он был добрейшим из всех знакомых ей мужчин, а его крупное телосложение не соответствовало открытому для всех сердцу. В отличие от большинства жителей Запада, у него не было предрассудков в отношении индейцев, и когда они поселились в долине Колорадо, он немедленно подружился с племенем юта, которое пасло здесь своих лошадей. И индейцы не нарушали покоя фермы, на которой Джошуа выращивал пшеницу, овощи и скот, скрещивая мустангов со своей гордостью и радостью — племенным жеребцом. Он черпал наслаждение в своей ферме, вставая до рассвета и с улыбкой встречая солнце. «Бог уже подарил мне рай, — говаривал он. — Это ты, наша дочь и эта земля».

С ним она всегда чувствовала себя в безопасности, с той самой минуты, когда он робко снял шляпу и, запинаясь, пригласил ее поужинать с ним. Он был так не похож на других ухажеров — коммивояжеров с их гладкой речью или грубых ковбоев. Ради него она старалась полюбить землю. Ради него и ради Мэгги.

Но у нее не было силы Джошуа. Она не могла ни пахать каменистую землю, ни успешно скрещивать жеребца с горными кобылами, и у нее не хватало ловкости объезжать отловленных мужем мустангов. Изгороди нуждались в починке, на зиму не хватало дров. У нее не было денег, чтобы нанять работника, по крайней мере мужчин больше манили золото и серебро в горах. Редкие бродяги на пути через ферму, казалось, больше интересовались хозяйкой, чем несколькими монетами, которые она могла предложить, и ей пришлось отгонять кое-кого из них с помощью ружья.

Была и другая забота. После смерти Джошуа она пребывала в постоянном страхе за Мэгги — ведь случись какая-нибудь беда, медицинскую помощь оказать будет некому.

Последней каплей послужил вчерашний визит группы индейцев: они решили, что ей нужен мужчина. Она может выбирать из четырех воинов, сказали индейцы, и пожелали услышать ее выбор до следующего полнолуния. Через неделю.

Сзади послышался странный шум. Она оглянулась и увидела Мэгги — шестилетнюю Маргарет Энн. Девочка стояла молча, — казалось, радость жизни ушла из дочери по капле, когда умер Джошуа. Ее смех исчез, а не покидающая раньше лица улыбка стала редкой гостьей.

— Ты плачешь, мама? — произнесла девочка удивленно.

— Я скучаю по твоему папе, — сказала Бет.

Глаза Мэгги широко открылись, и Бет неожиданно поняла, что, утаивая свои переживания, она предает Мэгги. Не разделяя с матерью горе, дочь, очевидно, полагала, что мать вовсе не переживает. Бет подумала, что она должна казаться ребенку сильной, но вместо этого дочь решила, что мать бессердечна.

— Нам нужно уехать отсюда.

— Но я не хочу уезжать.

— Знаю, милая. Но я больше не могу заботиться о ферме.

Мэгги надула губы:

— Я не хочу уезжать. Здесь папа.

— Папа был бы за наш отъезд, — пояснила Бет. — Ради нашей безопасности.

— А как же Каролина? — спросила Мэгги, немного подумав. — Она сможет поехать с нами?

Бет вздохнула. Ну как они смогут забрать с собой свинью? Но Каролина была последним подарком Джошуа дочери. Еще будучи крошкой, Каролина сразу начала повсюду ходить за Мэгги. Слезы дочери спасли Каролину от уготовленной участи, и Джошуа отдал свинку Мэгги в собственность. За последний год ребенок привязался к своей любимице.

— Постараемся взять ее с собой, — сказала Бет. Она не была уверена, следят ли за фермой индейцы, или они полагают, что она оправдает их ожидания в недельный срок. В любом случае ей придется воспользоваться фургоном, ведь она не сможет оставить здесь все. А свинья не помешает им в дороге, и при необходимости они всегда смогут отпустить ее на волю.

Они уедут завтра ночью, за пять дней до того, как индейцы юта вернутся за ответом. Она и Мэгги направятся в Денвер.

Мэгги продолжала молча созерцать мать, и ее большие голубые глаза вымаливали обещание.

— Да, — продолжала Бет с большей уверенностью. — Мы возьмем с собой Каролину. Завтра мы нарвем цветов и принесем сюда. И еще ты сможешь искупать Каролину в дорогу. — Бет знала, чем это обернется: Мэгги в конце концов перемажется так, что и Каролине будет до нее далеко, но это отвлечет дочь от мыслей о прощании. Ведь она не знала в жизни ничего, кроме фермы.

Бет судорожно глотнула. Ей тяжело уезжать. Жизнь здесь была богата событиями. Мэгги родилась на ферме через четыре месяца после их прибытия. Тогда у них были соседи, Уильям и Каролина Грин, и Каролина помогала ей при родах. Но когда Уильяма охватила «серебряная лихорадка», они уехали, и Джошуа и Бет остались одни на плодородной равнине.

Временами ей было одиноко. Но истинная красота долины и окаймляющих ее гор с избытком компенсировали одиночество. У нее были Джошуа и Мэгги, горячие ключи, в которых они любили купаться, а до последних дней была и дружба индейцев. Теперь Бет поняла, что дружба эта опасна. Юта чувствовали себя ответственными за нее, а для них это означало выбор мужа.

Прежде чем вернуться в дом, Бет последний раз взглянула на могилу. Ей предстояло решить, что взять с собой и что оставить. Что остается у тебя после семи лет замужества?

И как начать жить снова?..

* * *

Дни слились для Лори в один. Сколько их было — четыре или пять с тех пор, как они покинули хижину? Она съежилась в седле, сожалея о том, что так быстро заживает рана рейнджера. С каждым днем он задерживал их в седле все дольше, и сейчас уже почти наступили сумерки, а они все еще в пути. Она была голодна, устала и страдала от грязи. Другим было не лучше, ведь у них так мало запасной одежды. У нее лишь одна рубашка и перешитая юбка, но оба мужчины уже использовали сменные рубахи, а рейнджер пока еще не позволил им выстирать то, что у них было. Казалось, он одержим одним желанием — двигаться.