Пролог

Окрестности Сан-Антонио, Техас

Март 1870 года

Ему нет никакого дела до чужих проблем. Да они его попросту не касаются.

Высказав про себя эту здравую мысль уже, наверное, в десятый раз, Эндрю Камерон, граф Кинлох, вновь пришпорил коня, посылая его в галоп в том же направлении, в котором скрылись трое незнакомцев, задумавших убийство.

Граф узнал об этом совершенно случайно в грязном захудалом салуне одного из безымянных техасских городков, в изобилии разбросанных по этому богатому скотоводческому краю. По правде говоря, Дрю не хотелось ничего слышать, но, к сожалению, голоса разговаривавших за соседним столиком мужчин становились тем громче, чем больше было выпито виски. Не услышать их пьяных разглагольствований было невозможно.

— Значит, так, — произнес один из этой лихой троицы, — завтра Кингсли поедет нанимать погонщиков для весеннего перегона. Поедет один. Денег у него, видишь ли, нет на помощников, будь он трижды проклят!

— Ублюдок! — проворчал второй. — Ублюдок и есть. Никто не прольет над ним и слезинки. Как там… «Из праха возник, в прах и вернется…»

— Поделом ему за то, что так поступил с нами!

— И то сказать, нам чертовски повезло, что мы наткнулись на этого коротышку, — заикаясь, поддакнул третий. — Хоть он и чудной тип, а пять тысяч на дороге не валяются!

Только этого ему и не хватало! Дрю тихо выругался. Безземельный шотландский пэр без гроша в кармане, он упорно трудился над тем, чтобы принизить величие своего титула, разрушить то уважительное отношение, которое кто-то еще мог питать к нему. И не без успеха — тридцатипятилетний прожигатель жизни, он знал толк лишь в картах да в лошадях. На родине его не ждало ничего хорошего, поэтому он приехал в Америку с единственным рекомендательным письмом в кармане на имя некоего О'Брайена. Письмо вручил ему при отъезде из Шотландии муж его сводной сестры, после того как Дрю заикнулся, что хотел бы стать ранчменом.

Но, будучи по своему духу настоящим перекати-поле, Дрю не был уверен в том, что так уж хочет пустить где-нибудь корни. Он всегда и во всем следовал своими собственными путями, подчас не совсем праведными, а то и вовсе бесчестными, но тем не менее дававшими ему то, что он ценил превыше всего, — свободу. А потому он старательно избегал привязанностей. Он слишком хорошо знал, каким мучением могут обернуться любовь и верность.

Дрю даже находил некоторое удовлетворение, если не утешение, в своем одиночестве. И все же в прошлом году ему пришлось, неожиданно для самого себя, выйти из привычной роли стороннего наблюдателя, когда прелестная четырехлетняя девчушка словно дикий хмель обвилась вокруг его сердца. Он привязался к ней всей душой и тогда же поклялся, что больше не станет повторять столь мучительной ошибки. И одного раза оказалось более чем достаточно, хватит на всю жизнь!

С тех пор Дрю честно старался ни во что не вмешиваться. Однако сейчас он просто не мог сделать вид, что его это не касается, и выкинуть из головы имя Кингсли, произнесенное мужчиной за соседним столом. Здесь, в этом захолустном городишке, не было представителя закона, к которому он мог бы обратиться, чтобы предотвратить готовящееся убийство. Здесь вообще не было никого, кто мог бы вмешаться, — ни полицейских, ни военных, одни только пьяные ковбои, способные лишь на бессмысленную потасовку.

Он сказал себе, что это не его дело, и отправился спать, честно пытаясь убедить себя в этом. И что же в результате? Он скачет по незнакомой дороге вслед трем незнакомцам, пытаясь спасти человека, которого совершенно не знает.

Трое наемных убийц свернули с дороги по направлению к каменной гряде. Дрю резко осадил лошадь. Что и говорить, эти пустынные, лишенные растительности скалы были очень удобным местом для засады.

Дрю обдумывал свои действия. Конечно, самым мудрым в его положении было бы повернуть коня и ускакать обратно со всей скоростью, на которую был способен его скакун. Другая возможность таила в себе некоторую опасность — он мог обогнуть эту гряду камней по широкой дуге, встретить человека, который будет подъезжать к этому месту, и… оказаться при этом в глупейшем положении человека, сующего нос туда, куда его не просят.

Однако долго думать Дрю не пришлось. С противоположной стороны гряды послышались выстрелы. Теперь уж он тем более не мог уехать. Его не просто возмущал сам факт нападения из-за угла — к подобным трусам у него был особый счет.

Дрю пришпорил коня. Подъехав к гряде поближе, он спешился и стал карабкаться вверх по склону, отчаянно надеясь, что еще не слишком поздно. Ответные выстрелы сказали ему, что застать врасплох свою жертву убийцам все-таки не удалось. Значит, не все потеряно!

Взобравшись на вершину скалы, Дрю увидел, как трое мужчин, засевших за огромным валуном прямо под ним, стреляли в четвертого — возможно, это и был Кингсли, — скорчившегося за крупом убитой лошади. Вот теперь у шотландца появился личный счет к этим негодяям. Если он и не слишком хорошо относился к людям, то к лошадям питал самые искренние чувства и глубокое уважение.

Выбрав удобную позицию за скалой, Дрю достал винтовку, купленную недавно в Денвере, прицелился и открыл огонь. Он уложил двоих прежде, чем кто-либо из них сообразил, что, собственно, произошло. Когда третий, наконец поняв, что к чему, круто развернулся, Дрю поспешно спрятался за камнем… но его противник оказался проворнее.

Дрю почувствовал, как пуля ударила ему в плечо, затем — еще одна… Когда сознание окончательно покидало его, губы все еще кривились в горькой ироничной усмешке…

Вот уж действительно — ему совершенно нет никакого дела до чужих проблем!

1.

Окрестности Сан-Антонио, Техас

Май 1870

Смаргивая слезы, Мэрис Габриэль Паркер безжалостно отхватила ножницами несколько прядей. Так же решительно она пыталась выбросить из головы ужасные воспоминания о том, что произошло на прошлой неделе.

«Не думай об этом».

Как будто она могла думать о чем-то еще! Перед ее мысленным взором снова и снова возникала страшная картина. Спектакль кончился, когда раздались выстрелы. Отец содрогнулся и упал прямо на нее, приняв на себя второй выстрел, предназначенный дочери.

Она зажмурилась, но успела увидеть стрелявшего: высокий, худой, видимо, молодой мужчина. Лицо его она рассмотреть не смогла, оно было скрыто шляпой, серебристой лентой на тулье блеснувшей в скудном свете, что падал из окон гостиницы. Он бросился к открытой двери, и сразу вслед за ним повалили зрители. Габриэль попыталась снова мысленно воссоздать его облик. Она должна его запомнить. У нее были планы насчет этого человека. И насчет другого — по имени Кингсли.

В ушах все еще звучали последние слова отца. Что это было? Предупреждение? Предсмертное признание? Неожиданный, ошеломляющий наказ, который он оставил ей? Эта мысль, наверное, была мучительней всего.

Габриэль взглянула в потрескавшееся зеркало на стене — таких зеркал полным-полно в дешевых гостиницах городков, подобных Пикенсу, штат Техас, что в сорока милях от Сан-Антонио. Но именно в этом городе в один жестокий и страшный вечер был полностью уничтожен мир, в котором она до сих пор жила.

Из зеркала на нее взглянуло осунувшееся, встревоженное лицо. Габриэль с трудом узнала певицу, которая всего неделю назад сорвала громовые аплодисменты в «Сан-Антонио Палас». В ней почти ничего не осталось от той Габриэль, которая привлекала толпы нежеланных поклонников. В синих глазах погасло сияние жизни, щеки поблекли, губы забыли, что такое улыбка.

Она осталась одна. Почти всю свою жизнь Габриэль провела рядом с родителями. Ее мать была акстри-сой, папа — оперным певцом. И вот теперь она совсем одна…

И кто-то покушался на ее жизнь, хотел убить ее, как отца… У них не вышло, но убийцы еще могут исправить свою ошибку, если только она не опередит их.

Убийцы — или убийца — будут искать актрису с осиной талией, длинными волосами, в пышном нарядном платье. Они будут искать женщину с бросающейся в глаза, легко узнаваемой внешностью. Они не обратят внимания на худенького, бедно одетого паренька.

Габриэль взглянула на роскошные пряди волос, устилавшие пол, а затем на то, что осталось от ее длинных темных локонов. И с трудом подавила рыдания — она так гордилась своими чудесными волосами! Они скрадывали некоторые менее привлекательные черты лица, отвлекали внимание от слишком широкого рта и вздернутого носа. «У тебя волосы точно у ангела, совсем-совсем как у мамочки», — частенько повторял отец. И Габриэль помнила, как причесывала ее мама и всегда говорила, что волосы — главная женская красота.

Габриэль прикусила губу. Она больше никогда не услышит красивый бархатный голос отца, и его прекрасные руки уже не будут никогда летать по клавишам и умело перебирать струны. Какое это страшное слово — «никогда». Девушка сжала ножницы и яростно набросилась на оставшиеся локоны, уже не пытаясь сдерживать слезы.

Габриэль старалась стричь как можно короче. Освободившиеся от своей тяжести, короткие прядки тут же свивались колечками.

Ей нужно всегда помнить о роли, которую предстояло сыграть теперь уже не на сцене, а в жизни.

Чтобы подбодрить себя, она стала тихо напевать старую французскую колыбельную песенку. Звук ее голоса прозвучал очень одиноко в убогом гостиничном номере. Эту колыбельную хорошо петь на два голоса, но не было никого, кто мог бы ей вторить… И девушку охватило такое щемящее чувство одиночества, какого она не испытывала еще никогда в жизни.

Когда последний состриженный локон присоединился к груде волос на полу, Габриэль разделась донага. Положив на узкую кровать газеты, она завернула в нее платье, корсет, прелестные ботинки на пуговках и шелковые чулки. Затем перевязала сверток бечевкой. Надо будет оставить его в церкви под скамьей. Может быть, священник найдет ее вещам полезное применение.

Затем, стоя совершенно нагой перед зеркалом, она открыла коробку с гримом и стала накладывать краску на лицо, чтобы нежная белая кожа казалась загоревшей и обветренной. Грима потребовалось немало. Начиная с корней волос, Габриэль прошлась красками по всему лицу, чтобы не осталось ни одного предательски белого пятнышка, и оттенила шею, еще раз прошлась палочкой грима от подбородка ко лбу, а затем прибавила несколько настоящих грязных пятен. Грязью девушка запаслась заблаговременно. Она знала, что если не умываться, то краска на лице продержится несколько недель. И надо взять с собой краски про запас, чтобы потом возобновить грим, а за это время она осуществит намеченный план. Так или иначе, но она с этим справится.

Удовлетворившись результатом своих усилий, Габриэль взяла нижнюю юбку и разорвала ее на полоски, чтобы перебинтовать грудь. Грудь у нее небольшая, тело худощавое, и женственные формы легко спрятать под многослойной одеждой, а все же лучше не рисковать и предусмотреть всякие случайности.

Костюм, купленный в единственном магазинчике городка, где она играла, выглядел чересчур новым. Надо что-то предпринять, подумала девушка, надевая жесткую, хорошо выглаженную пару. Впрочем, шляпа подходила ей превосходно. Габриэль выудила ее из отцовского сундука. Отец надевал эту шляпу, когда они всем семейством разыгрывали какую-то мелодраму. Он купил ее у пьяницы-ковбоя за два доллара, и вид у нее был очень потрепанный. Надвинув шляпу на лоб, Габриэль недовольно сморщилась: от подкладочной ленты пахло потом. А затем девушка собрала все свое мужество, расправив плечи, и опять повернулась к зеркалу.

Ваш выход, Гэйб Льюис! Здесь больше нет Габриэль, любимой и лелеемой дочери Джеймса и Мэриан Паркер. Дочери преступника, если верить признанию отца, вырвавшемуся у него в предсмертные минуты. А как могла она не поверить отцовским словам?

И снова сердце у Габриэль заныло от глубокой, затаенной тревоги, которую она пыталась заглушить лихорадочными приготовлениями к бегству. Еще она чувствовала гнев. И жаждала справедливости и отмщения убийцам.

Она схватила письмо и газетную вырезку, которые отец хранил в сундуке. Он как раз об этом ей и сказал, умирая: «В сундуке письмо… все объяснит». Собрав последние силы, он, вцепившись в ее руку, добавил: «Статья. Кингсли. Это он. Дэвис. Опасность для…» И тут слова стали неразборчивы. Затем он сделал еще одно, огромное усилие и прошептал: «…Оставь… Техас. Обещай».

Пообещать Габриэль уже не успела, но она и не собирается покидать Техас, особенно теперь, когда отыскала и прочла отцовское письмо с приложенной к нему газетной вырезкой. Это было в одинаковой степени и признанием вины, и предупреждением. Он, конечно, написал письмо из-за статьи. Он почувствовал угрозу, быть может, даже опасался за свою жизнь и хотел, чтобы Габриэль знала правду. Письмо было датировано числом накануне того рокового дня, когда застрелили отца, и на конверте стояла надпись: «Открыть в случае моей смерти». Сначала девушка не поверила написанному, но почерк был отцовский.

Отец так много значил в ее жизни. Она всегда любила его сердечный смех и веселые искорки в глазах! Он был любящим мужем, замечательным отцом, человеком, который способен отдать нищему последние гроши. Нет, Габриэль никак не могла совместить этот образ с тем человеком, который написал письмо. Невозможно поверить в то, что он был в дружеских отношениях с людьми, которые могли обманывать и предавать.

И тем не менее отец сам признавался, что совершил поступки, которые заставили его покинуть Техас на целых двадцать пять лет. Все это время он хранил в душе страшную тайну. Теперь она понимала, что Джеймс Паркер платил за грехи юности всю свою жизнь — и наконец расплатился за них смертью. К ее горю и гневу примешивалось теперь и чувство вины, ведь это именно она упросила отца вернуться в Техас, он очень не хотел сюда ехать.

И тогда Габриэль решила: ее долг — заставить убийцу отца тоже расплатиться сполна. Господь милосердный, и зачем только она уговаривала папу приехать в Техас!

Но она это сделала — и вот результат. Отец мертв, а правосудию до этого нет никакого дела. Габриэль прямо обвинила в убийстве отца человека, имя которого он тогда назвал: «Кингсли», — но шериф только рассмеялся и отмел обвинение. Он никак не может быть убийцей, даже если его обвинил сам убитый.

Габриэль взяла статью и снова прочла заголовок. Руки задрожали, и слова расплылись перед глазами. Впрочем, она знала эти слова наизусть: «Кингсли намерен перегнать стада на Север».

Статья, в которой подробно рассказывалось о человеке по имени Керби Кингсли, занимала почти целую газетную колонку. Габриэль пробежала ее глазами, почти не читая, она помнила ее наизусть. Теперь сомнений не оставалось: именно статья была причиной того, что отец за два-три дня до смерти вел себя так беспокойно. И Габриэль мучилась острым чувством вины. Она понимала, почему отец не хотел возвращаться на Запад. Если бы он отказался ехать, то мог бы остаться в живых. Это она виновата в его смерти, и теперь на собственном опыте Габриэль убедилась, что горе, усиленное чувством вины, почти нестерпимо.

Остается только одно: если убийцу не привлекут к ответственности — а она почти не сомневалась, хотя ей и было нестерпимо больно думать об этом, — она сама с ним рассчитается. Как именно — она не знала, но была уверена: она должна что-то предпринять.

Статья, которую девушка перечитала множество раз, подсказала ей способ действий. Керби Кингсли задумал перегнать свои стада с нескольких ранчо Центрального Техаса, и это, по слухам, будет крупнейшим перегоном за все время освоения Техаса. Кингсли сам будет сопровождать стада от южного предместья Сан-Антонио до железной дороги в Абилене. И для этого он нанимает погонщиков.

Вот она, Габриэль, и станет одним из таких погонщиков. Она сумеет, наверняка сумеет! Она сыграла достаточно мужских ролей, чтобы усвоить походку, манеры и речь простых ковбоев. Сумеет она и голос изменить. Конечно, Гэйб Льюис неказист с виду, но она достаточно перевидала ковбоев, чтобы не волноваться по этому поводу: среди них встречаются совершенно разные: высокие и низкие, плотные и худые, а некоторые из них не старше четырнадцати-пятнадцати лет. На Западе дети быстро взрослеют.

Главным и достаточно серьезным препятствием к осуществлению ее плана было то, что она не слишком искусная наездница. Она, конечно, умела ездить верхом… немного. У нее просто не было достаточной практики. Они путешествовали главным образом в поездах и в дилижансах, хотя отец в свое время настоял, чтобы дочь овладела элементарными навыками верховой езды. Он также потребовал, чтобы она в целях самозащиты научилась стрелять, чтобы постоять за себя.

Габриэль упрямо сжала челюсти. Она заставит Кингсли себя нанять. И любой ценой. И обязательно выполнит намеченный план. Она узнает правду, даже если придется пустить в ход оружие. Влиятельный и солидный Керби Кингсли поплатится за смерть отца. И его наемник тоже. Хотя Габриэль не видела убийцу в лицо, она все же заметила достаточно, чтобы его узнать: необычайно высокий человек с быстрыми, кошачьими движениями и серебристой лентой на шляпе. Она отыщет его и, если именно ей суждено совершить акт возмездия, вырвет у него признание в содеянном.

Чем это все может закончиться для нее самой — о том Габриэль не думала. С такой бурей скорби и чувства вины в душе будущее кажется беспросветной бездной. Ее мечты — нет, то были мечты отца: когда-нибудь петь в грандиозных концертных залах — рассеялись как дым, и ничто, казалось, не могло их возродить.

Глубоко вздохнув, Гэйб Льюис надвинул шляпу поглубже, рассовал по карманам свои скудные сбережения, ваял сверток с одеждой под мышку и вышел из номера.

Необходимо было сделать еще одно дело, прежде чем выходить на сцену в новой роли. Надо было раздобыть лошадь.* * * Дрю Камерон сладко потянулся в удобном кресле. Бережно сжимая в руке стакан с великолепным бренди, он раздумывал над своим будущим. Еще недавно Дрю полагал, что никакого будущего не предвидится. Он едва не умер от потери крови, а потом от лихорадки… однако Керби Кингсли просто не мог позволить ему умереть. Обеспечив ему самую лучшую в этих условиях медицинскую помощь, Керби, словно верная сиделка, не отходил ни днем ни ночью от его постели. И это было самое меньшее, что он мог сделать для человека, спасшего ему жизнь.

Возможно, именно то, что они спасли друг другу жизнь, и послужило основой их довольно странной дружбы. Странной — потому что они были слишком разными людьми. Не знающий, что такое настоящий труд, Дрю, воспитанный на крохи былого богатства, принадлежал к старинной шотландской аристократии. Трудяга Керби, теперь владеющий богатым ранчо, в детстве и молодости видел лишь жесточайшую нужду. Дрю, выбравший путь беззаботного прожигателя жизни, не имел никаких привязанностей. Керби же не мыслил жизни без своего ранчо, своих стад, своего брата и племянников. И всегда чувствовал личную ответственность за всех родных и близких, а также за все, что ему принадлежало.

Однако, как ни странно, у них с Дрю оказалось и много общего. В юности они оба были изгоями и оба пытались бросить вызов обществу и своим родным, восстав против несправедливости. Однако выбрали они для этого способы, которые причинили вред только им самим.

Очень скоро они почувствовали это родство душ. Спустя два месяца после того, как Дрю обосновался на ранчо Кингсли, он уже твердо знал, что обрел верного друга, возможно, даже отца, которого у него никогда по-настоящему не было.

Во время разговоров за выпивкой в поздние вечерние часы Дрю часто замечал печаль одиночества в глазах его нового друга. Но в этот день Кингсли был особенно угрюм.

— Все еще вспоминаешь о засаде? — спросил Дрю. — Неприятно думать, что кто-то желает твоей смерти, — хмуро ответил Керби.

— Думаешь, что убийца, кто бы он ни был, может повторить попытку? Но ведь уже два месяца прошло.

— Мы бы уже все знали, если бы смогли схватить эту троицу.

— Ну, двое из них едва ли станут тебе снова докучать.

— Мне от этого не легче, — вздохнул Керби. — Ведь тот, кто хотел меня убить, легко найдет других.

Дрю промолчал. Жалко, что он тогда не слышал каких-нибудь подробностей: имя, например, название города, ну хоть что-нибудь!

— И еще меня беспокоит ранчо. Если со мной что-нибудь случится…

Дрю снова постарался успокоить Керби:

— Два месяца прошло, а ничего не случилось, да и твой брат Джон на вид человек дельный.

— Да он только и умеет обращаться с животными, а дела не знает и в людях не разбирается. А племянники!.. Да, черт побери, Дэмиен парень толковый, способный, но он слишком горяч… и жаден. А Терри — точь-в-точь Джон. Добродушный, и его легко сбить с толку. А я, сам знаешь, столько сил на все это дело положил — не для того же, чтобы все пошло прахом.

Дрю не мог не согласиться с Керби. Шотландец недаром был игроком, а значит, хорошо изучил людей, их сильные и слабые стороны. Керби был выкован из стали, его брат слеплен из глины.

— Поедем с нами, — неожиданно предложил Керби. — Ты ведь хочешь узнать побольше о коровах. Лучшего способа не найти.

Пораженный столь неожиданным предложением, Дрю сначала решил, что Керби шутит.

— Да ведь меня ждет Кейн О'Брайен!

Керби только плечами пожал, не собираясь обсуждать столь нелепое возражение.

— Если ты хочешь изучать скотоводство, лучших уроков, чем во время перегона скота, ты нигде не получишь.

«А О'Брайен скорее всего только вздохнет с облегчением», — подумал Дрю.

Бен Мастерс, муж сводной сестры Дрю, просил своего друга О'Брайена опекать родственника, помочь ему устроиться на новом месте. При этом Бен упоминал, что за О'Брайеном остался должок. Но Дрю очень сомневался в том, что Кейн О'Брайен так уж горит желанием возиться с новичком.

— Подумай об этом, парень, — сказал Керби, словно прочитав мысли Дрю. — И учти, что мне-то ты и вправду очень нужен.

— Только ума не приложу зачем, — покачал головой Дрю, все еще колеблясь, — я ведь не погонщик. Керби немного помолчал.

— Я тебе доверяю, — наконец ответил он.

Эти простые слова тронули и обрадовали Дрю. Сам он мало кому доверял в своей жизни. И ему доверяли немногие.

Заинтересовавшись предложением Керби, он быстро прикинул в уме последствия своего исчезновения на несколько месяцев, пока будут перегонять стада. Керби уже известил письмом Кейна О'Брайена, что Дрю ранен, хотя сейчас быстро поправляется, — так что поездку к Кейну будет легко отложить. А кроме встречи с О'Брайеном, у Дрю не было никаких других обязательств.

И все же что-то заставляло его спорить.

— Думаю, твои племянники этому не обрадуются.

Дэмиен — правая рука Керби, а Дэмиен его недолюбливает. Дрю чувствовал, как растет эта неприязнь по мере того, как Керби все больше времени проводил со своим гостем.

— Это их трудности, — заявил Керби, — а я хочу, чтобы ты прикрывал мне спину. Ты ловко управляешься с винтовкой.

— А, вот оно что! Да любой шотландец хороший стрелок. Мне, правда, всегда везло, но, наверное, ты заметил, что когда самому нужно прятаться от пули, у меня это не очень хорошо получается.

— Да, не очень, — сухо согласился Керби, — и мы должны исправить этот недостаток.

— К тому же я умею бросать разве что кости, а за лассо даже не знаю как взяться — и не умею обращаться со скотом.

Керби пристально разглядывал Дрю, и в глазах его плясали веселые огоньки.

— Ты ведь рассказывал, что принимал участие в скачках, да и я в последние дни понаблюдал за твоим искусством наездника. Бьюсь об заклад, нет такой лошадки, которую ты не смог бы объездить, хотя тебе, конечно, надо поучиться некоторым нашим трюкам. Например, как обводить на лошади стадо. Ну, ты скоро всему научишься. Да один твой голос чего стоит, — прибавил Керби.

Дрю явно смутился.

— Я слышал однажды, как ты пел, — словно ничего не замечая, продолжал Керби. — Должен тебе сказать, ничто так не успокаивает скот, как мелодичная песня и мягкий голос.

— Ну, я могу вас порадовать лишь несколькими шотландскими боевыми песнями, — сухо заметил Дрю, — да еще одной-двумя балладами.

Керби усмехнулся и подмигнул ему.

— Черт побери, я буду единственным скотоводом, у которого погонщиком работает шотландский лорд! Готов прозакладывать свое ранчо, что под твоей благородной шкурой скрывается настоящий покоритель Дальнего Запада.

Дрю натянуто улыбнулся.

— Ну, мой титул едва ли делает мне честь.

Горечь, прозвучавшая в его голосе, была чересчур явной.

Керби помолчал, а потом добавил:

— Я знаю, что у тебя есть характер и что ты рисковал жизнью ради абсолютно незнакомого человека, и этого для меня более чем достаточно. И еще я знаю, что ты хочешь заняться разведением скота. Когда приедем в Канзас-Сити, я дам тебе полсотни коров. Можешь оставить их на развод, а можешь продать — как захочешь.

— Но это будет сверх обычной платы.

— В обычную плату не входит спасение моей жизни.

— А я и не требую награды.

— Ты считаешь, что моя жизнь ничего не стоит?

Решимость Дрю уже изрядно ослабела. Ему хотелось отправиться вместе с Керби на перегон. Кажется, он еще никогда так сильно ничего не желал. Он наслушался разных ужасов: пыльные бури, ураганы, наводнения, индейцы, беглые преступники… И все же Дрю отчаянно хотелось побольше узнать о стране, где один неверный шаг может стоить жизни. И еще это был шанс доказать не только Керби, но и самому себе, что он чего-то стоит, и не только как удачливый игрок. И все-таки Дрю медлил. Он разочаровал почти всех своих близких — но вот этого человека ему менее всего хотелось разочаровать.

— А Дэмиен и Терри? Что ты им скажешь?

Керби поджал губы.

— Нанимаю работников я, а не племянники.

Последний бастион сопротивления пал, смятенный непреклонной уверенностью Керби.

— Я согласен, — сказал наконец Дрю.

Последние пятнадцать лет он играл в жизнь, как в рулетку, ставя все на кон, все проигрывая и начиная вновь с нуля. Он сознательно старался опозорить титул графа Кинлоха. Таким образом он пытался отомстить человеку, который загубил жизнь его матери, а жизнь самого Дрю превратил в кромешный ад. Но со временем на том месте, где когда-то у него билось живое сердце, образовалась черная пустота, которую не могли заполнить ни месть, ни отчаянная игра, ни распутство.

Но, может быть, здесь, в новой стране, он найдет, чем заполнить эту пустоту?

Прочитав по выражению лица своего гостя нечто, видимо, вполне его удовлетворившее, Керби с довольным видом наполнил стаканы.

— Ну, — сказал он, — за удачный перегон!

— За удачный перегон, — эхом отозвался Дрю, залпом проглотив золотистую обжигающую жидкость.

2.

Под хохот глазевших на него погонщиков Дрю осторожно, очень осторожно поднялся с земли. Падение было нестерпимым позором. На его памяти такого никогда с ним не случалось.

Керби предупреждал, что лошади у ковбоев особенные и при виде коровы, отбившейся от стада, действуют проворно и непредсказуемо, Пегий, на котором скакал Дрю, к сожалению, доказал правоту Керби — он резко дернулся в сторону как раз в тот момент, когда уставший всадник чуть расслабился в седле.

Дрю мрачно взглянул на пегого, а эта проклятая животина оскалила зубы и радостно заржала. Дрю был совершенно уверен, что конь насмехается над ним, и поморщился при мысли о том, какого свалял дурака.

— Дядя Керби сказал, будто ты умеешь ездить верхом, — злорадно заметил Дэмиен Кингсли. — Какие еще небылицы ты ему наплел?

Дрю заставил себя улыбнуться, но улыбка получилась кривая. С той минуты, как неделю назад его включили в число погонщиков «Круга-К», он стал мишенью для нескончаемых насмешек. Шотландский акцент и полное незнание техасских пород скота только укрепили нелестное мнение о нем — слабак!

— Интересно, что они в своей Шотландии называют лошадьми? — насмешливо спросил другой погонщик.

— Проку от тебя не будет, — хмыкнул Дэмиен, сидевший на небольшой чалой лошадке так, словно составлял с ней одно целое.

Дрю ощупал руки и ноги. Ничего не сломано, но болит каждая косточка. Он привык ездить верхом, однако неделя работы по восемнадцать часов в день в седле утомила даже его тренированные мышцы. При мысли, что так будет продолжаться еще три месяца, Дрю совсем пал духом.

«Узнать все о коровах» — так Керби определил изучение скотоводства. В известном смысле он был прав, однако Дрю уже подмывало бежать отсюда куда глаза глядят. Когда-то пламенное желание стать королем скота теперь еле теплилось в его измученном теле, точно догорающая свечка.

Нет, будь оно все проклято. Дрю никогда не был слабаком, а тем более — трусом, он выдержит эти три месяца! Торжествующую улыбку на лице Дэмиена он тоже не желал видеть, но еще больше не хотел разочаровать Керби.

Дрю отер руки о штаны и направился к пегому, но от новой попытки укротить упрямую животину его избавил громкий смех Коротышки, одного из гуртовщиков.

— Нет, вы только посмотрите! — кричал тот, показывая куда-то за конюшню.

Из-за угла показалась самая тощая, заезженная кляча, какую шотландец когда-либо видел. На ее костлявой спине, неуверенно держась в седле, покачивался щупленький парнишка в шляпе, столь же старой и неказистой, как и лошадь.

— Пожалуй, на этой коняге удержался бы и наш Скотти! — заметил один из работников, громко смеясь собственной шутке.

Дрю охотно вбил бы ему в глотку и этот смех, и прозвище, которое ему дали, — но это могло причинить неприятности Керби. Дрю не знал, долго ли сумеет сдерживаться, ведь он не отличался долготерпением.

Ковбои во все глаза смотрели на горемычную парочку. Язвительные насмешки погонщиков заранее вызвали у Дрю сочувствие к незнакомцу.

Всадник остановил лошадь в нескольких шагах от собравшейся толпы. Паренек настороженно оглядел ковбоев, старательно при этом кутаясь в плащ, явно для него широковатый. Лицо мальчика почти закрывала грязная шляпа. Из-под опущенных полей на Дрю в упор глянули синие глаза. Потом юноша опустил взгляд и обратился к другим всадникам.

— Мне нужен старший, — проговорил он ломающимся голосом.

— Зачем? — спросил один из погонщиков, подтолкнув локтем товарища. — Хочешь продать своего рысака? Вон тот парень, рядом с пегим, может быть, заинтересуется.