Глава шестнадцатая

Незаметно летели день за днем. Эйприл и Дэйви освоились, полюбили хижину. Сообща обдумывали, как украсить свое жилище, сделать его уютным. Жизнь шла заведенным порядком. Утром они уходили в лес на прогулку. Днем Маккензи отправлялся на охоту, оставляя волка караулить их. Строго наказывал: от хижины — ни на шаг! У них оставался еще запас лосятины, но кто знает, как долго придется жить здесь? А вдруг опять буран? Как-то Маккензи подстрелил зайца и оленя. Из зайчатины и оленины они заготовили копченое мясо.

Вечерами Маккензи замыкался в себе. Ложился спать последним и сразу засыпал.

Однажды он притащил огромную окровавленную шкуру.

— Господи, это еще зачем? Что с ней делать? — Эйприл с интересом рассматривала трофей.

— Придется потрудиться, — ответил Маккензи, не вдаваясь, как всегда, в подробности.

Эйприл быстро оделась, и спустя минуту они вдвоем уже шагали к ручью, который еще месяц назад весело журчал, а теперь неторопливо бежал под ледяным панцирем.

Октябрь сменился ноябрем, наступил декабрь, но такого снегопада, как в те два дня, когда они добирались до хижины Роба Маккензи, больше не было. Сразу ударили морозы, и горные тропы покрылись ледяной коркой. Маккензи радовался. Теперь уж до них никто не доберется, а Мэннинги пробудут с ним до самой весны.

Он проделал прорубь в толще льда, сковавшего ручей, и каждое утро спешил сюда, чтобы освободить отверстие от наледи. Зачерпнув ведерком воду, шел домой, а потом возвращался и ловил рыбу.

Погрузив шкуру в бадью со студеной водой, они долго отмывали ее от крови. У Эйприл окоченели руки, но она помалкивала.

Лед отношений с Маккензи ей так и не удалось растопить, и она радовалась хотя бы тому, что они дружно заняты делом, и даже Дэйви помогает.

Вернувшись в хижину, растянули шкуру на полу, присыпали волосяной покров золой, а потом смочили золу водой.

Прошло три дня. Мех слез, и можно было выщипывать из шкуры волоски. Они принялись за дело.

Для ребенка любое занятие важно превратить в игру, и Маккензи объявил соревнование: кто больше всех надергает волосков, тот и выиграл.

Работа закипела. Взрослые не особенно усердствовали — пускай Дэйви окажется победителем.

Но уловка не осталась без последствий. Руки Эйприл и Маккензи то и дело соприкасались, и настал момент, когда он намеренно продлил касание. Всего на какую-то секунду, но при этом в его глазах появилось такое выражение, которого ей раньше видеть не доводилось. Эйприл задержала дыхание и проглотила ком в горле. Такие мгновения случались все чаще и доставляли Эйприл наслаждение, потому что черты его лица тотчас становились мягче и появлялось подобие улыбки.

Дэйви распирало от гордости, когда Маккензи торжественно объявил его победителем.

— А приз? Маккензи, какой я получу приз?

— Так и быть, спою для тебя твою любимую песенку про Лягушонка и Мышку, — улыбнулся Маккензи.

В песне говорилось о нежной дружбе двух зверьков. Маккензи пел с чувством, на разные голоса, а когда закончил, Дэйви спросил:

— Маккензи, скажи, если Лягушонок квакает, а Мышка пищит, разве они могут договориться остаться на всю жизнь друзьями?

Маккензи поразился смышлености ребенка и ответил со всей серьезностью:

— Когда двое постоянно вместе, они начинают понимать друг друга, даже если молчат. Думаю, с Лягушонком и Мышкой именно это и случилось.

— Но все-таки, все-таки… можно догадаться, но ведь можно и неправильно понять. Разве я ошибаюсь?

Маккензи бросил на Эйприл умоляющий взгляд. Она тут же пришла на помощь:

— Когда двое любят друг дружку — а то, что Лягушонок и Мышка любят друг друга, в этом нет сомнения, — они все понимают без слов, — сказала Эйприл и покосилась на Маккензи.

— Но, мамочка, так не бывает…

— Бывает, сынок. Есть язык жестов… Лягушонок нежно дотронулся лапкой до шкурки Мышки, и та сразу все поняла. Вот ты, например, погладил волка, и он, конечно же, почувствовал, что ты ему друг, а не враг. Обрати внимание, какими глазами он на тебя смотрит, мол, в обиду тебя не даст и будет служить тебе верой и правдой. Глаза, сынок, тоже о многом говорят. Согласен?

— Да, мамочка! Мы с волком понимаем друг друга. — Дэйви тряхнул головой и улыбнулся.

Эйприл взглянула на Маккензи. В его глазах без труда читалось восхищение ее сметливостью.

После короткой паузы он сказал:

— Давай-ка я тебя буду учить шотландскому языку. Для начала прочту тебе стишок.

Маккензи объяснил значение некоторых слов и начал нараспев:

— Зачем же, Дэви, милый друг,

Нам скорбью омрачать досуг,

Покоя краткий час?

А коль в беду мы попадем,

И в ней мы доброе найдем,

Как видел я не раз.

Пускай беда нам тяжела,

Но в ней ты узнаёшь,

Как отличать добро от зла,

Где правда и где ложь.

[2]

Умолкнув, Маккензи окинул Эйприл выразительным взглядом и после короткой паузы добавил:

— Это Роберт Бернс написал, великий шотландский поэт.

Эйприл была потрясена. Маккензи проявил себя с совершенно неожиданной стороны. Его ум, такт и деликатность сразили ее наповал. Он это почувствовал и, как говорится, сменил гнев на милость: в продолжение этого необыкновенного вечера шутил, улыбался, словом, вел себя раскованно.

Эйприл ждала ночи. Она надеялась, что сегодня они заснут в объятиях друг друга. Выражение лица Маккензи ее в этом убеждало. Однако он положил счастливого, полусонного Дэйви, как всегда, на кровать, а потом, не говоря ни слова, устроил себе лежбище из одеял возле очага.

Эйприл опечалилась, но в глубине души все же теплилась надежда, что в скором времени все изменится. Наверняка песенка про Лягушку и Мышь была спета им неспроста.

Очищенную шкуру Маккензи погрузил в чан с водой, добавил золы. Сказал, что, когда шкура обезжирится, придется еще поработать над ней.

В шесть рук они ее мяли, колотили, когда она высохла. Наконец, к изумлению Эйприл, он разложил на столе кусок великолепно выделанной кожи. Спустя четверть часа перед ней лежали заготовки для новой пары мокасин.

Эйприл приступила к священнодействию — опустившись на тюфячок возле очага, с величайшей осторожностью начала прокалывать шилом едва заметные насечки по краям заготовок. И только потом стала соединять голенища, верх и подошвы упругими и прочными высушенными жилами.

Время от времени Эйприл поглядывала на Маккензи. Он сидел с Дэйви на полу и обучал его шотландскому говору. Она прислушивалась. Длинное стихотворение о каких-то двух собачках поставило ее в тупик. Как ни старалась, она не смогла уловить смысл, а Дэйви кивал темноволосой головенкой и улыбался. Оказывается, ее сынишке было все понятно.

— Бобби Бернс, — сказал Маккензи, оглянувшись на нее. — Я учился читать по книге его стихов и по Библии. Можно сказать, с ними вырос. — Лицо Маккензи озарилось горделивой улыбкой. — А Бернса помню наизусть. Он как бы мой близкий друг.

Сердце Эйприл возликовало, поскольку такого пространного комментария она давно уже не слышала. Правда, сведений о его жизни в прошлом она так и не получила, поэтому спросила:

— Вас читать учил отец?

И тут же пожалела об этом. Маккензи погасил улыбку и повернулся к Дэйви, бросив коротко:

— Да, отец.

— А он здесь долго жил? — спросила она ласковым голосом.

— Я здесь родился. — Маккензи ушел от ответа.

— А ваша мать? — Эйприл решила не отступать, хотя и видела, что он недоволен.

В конце концов, разве можно понять человека, если ничего не известно о его прошлом? Возможно, в детстве и юности случилось нечто такое, что сказалось только теперь. А иначе как понять его упорное нежелание принять ее любовь?

— Она умерла, когда мне было столько же, сколько теперь Дэйви. — Обдав Эйприл ледяным взглядом, Маккензи поднялся с пола и направился к двери. — Пойду за дровами.

Это была очередная увертка, поскольку сухие поленья лежали горкой по обе стороны очага.

— Маккензи… — произнесла Эйприл жалобно. — Маккензи… — повторила она, не зная, что сказать.

Он задержался у порога.

— Наденьте полушубок, — распорядился он приказным тоном.

Эйприл бросилась одеваться. Дэйви тоже вскочил, но Маккензи покачал головой, дав мальчику понять, что следует остаться дома. Дэйви молча кивнул.

На улице подмораживало. Светила полная луна, на темно-синем небе перемигивались звездочки. Воздух был прозрачен и свеж. Эйприл взяла Маккензи за руку — к ее удивлению, он отнесся к этому жесту спокойно. Однако она понимала, что это ровным счетом ничего не значит.

Они зашагали к опушке леса, там Маккензи остановился. Эйприл подняла на него глаза и поняла, что мыслями он не с ней. На его лице отразилось раздумье — на переносице пролегла глубокая складка, вокруг рта обозначились жесткие морщины.

— Маккензи, простите меня. Не стоило мне приставать к вам с расспросами, — сказала она вполголоса.

Он тут же отстранил ее руку, а свои сцепил за спиной.

— Мой отец, — начал он свой рассказ, — был человеком трудной судьбы. Он происходил из старинного дворянского рода, потерявшего все в безуспешной борьбе за восстановление шотландской династии Стюартов на английском престоле. Спасая жизнь, мои предки бежали в Америку. Нелегко пришлось моему отцу. Набедствовался, наголодался. В конце концов решил поселиться в горах. Горы… напоминали ему о далекой родине. Жил уединенно. Горечь, обида терзали его. Мне кажется, он никого не любил. Не смог полюбить…

— А ваша мать?

— Она родом из племени шошонов. Команчи выкрали ее, сделали рабыней. А потом продали моему отцу. Вернее, обменяли на лошадь. Для отца она всю жизнь оставалась наложницей, служанкой. И не более того. Моя мать все время молчала. Прожила жизнь молча. А потом умерла. Думаю, она видела в смерти избавление от тягот. Так что я испытываю… горькое одиночество… с детства. — Маккензи поморщился. — Отец приучал меня к нелегкой жизни в горах. Выучил читать и писать. Ему нужен был помощник. Он отправлял меня торговать шкурами. Был уверен, что сын не обманет. Научил играть на волынке. Мог часами слушать шотландские мелодии. В те минуты, судя по всему, воображал себя шотландским лордом… — Вспыхнув до корней волос, он с жаром воскликнул: — Эйприл, теперь вы понимаете меня? Я-то надеялся: есть у меня долина, заживу нормальной, человеческой жизнью. Разорву наконец этот замкнутый круг. А что получилось? Буду доживать свой век, как отец, скрываясь от закона. Такая жизнь не для Дэйви. И не для вас.

Голос его дрогнул, а Эйприл почувствовала, как по щеке скатилась слеза. Одна, вторая… Господи, она понятия не имела, что довелось ему испытать! Одиночество при живых родителях, полное отсутствие материнской и отцовской любви…

— Но вы совсем не такой, как ваш отец. Дэйви просто купается в вашей любви и внимании к нему… Не лишайте его того, чего были лишены сами.

— Вы что же, полагаете, я этого хочу? — Из груди Маккензи вырвался всхлип, похожий на стон. — Я не способен причинить кому-либо зло… но…

Эйприл не дала ему договорить:

— Маккензи, я люблю вас. Никогда не думала, что можно так сильно любить. — Она провела ладонью по его щеке. — Я не переживу разлуки.

Маккензи глянул на нее, и у него защемило сердце. По ее лицу катились слезы, глаза светились такой любовью, что сердце немедленно отозвалось сильными толчками. Он невольно наклонился и слизнул языком слезинки с ее лица. Сразу осмелели руки. Заключив Эйприл в объятия, он крепко прижал ее к себе. Время остановилось. Маккензи замер, стараясь запомнить это мгновение, прежде чем распроститься с грезами любви навсегда. Навеки.

Эйприл прильнула к нему. Теперь, когда она поняла все, о чем раньше не догадывалась, ее любовь к нему обрела новые грани. Едва только она почувствовала, что он возбудился, как тут же пришло желание слиться с ним воедино. Прогибаясь, она потянула его на себя.

— Эйприл, — прошептал он, — мы не можем здесь… а Дэйви…

— Дэйви, скорее всего, спит… и это не займет много времени…

Маккензи задержал дыхание. Он уже не справлялся с собой — сердце бухало в ребра, возбуждение достигло предела.

— Нельзя, Эйприл, — прохрипел он. — Что будет, если вы забеременеете?

— А я хочу как раз родить вам ребенка, — сказала она срывающимся голосом.

В этот момент случилось неожиданное.

Маккензи с лицом, перекошенным от ярости, оттолкнул ее и, злобно прищурившись, выпалил:

— Ну уж нет! Никакого ребенка, пропадите вы все пропадом!

Он резко повернулся, быстро зашагал и скрылся в лесу.

Она долго смотрела ему вслед, а потом медленно побрела к хижине, ругая на чем свет стоит его отца.

Ранним утром на заднем дворе форта Дефайенс сидели двое: Эллен Питерс и лейтенант Филипп Даунc. Филипп недавно появился здесь. У этого молодого человека были хорошие манеры, но он производил впечатление человека замкнутого — с офицерами компанию не водил.

Как-то раз Филипп зашел в прачечную сдать белье в стирку и разговорился с Эллен.

Весьма сочувственно он выслушал ее сбивчивый рассказ. Бедная девушка! Несчастная жертва негодяя-полукровки. Отец зверски убит, а она — одна-одинешенька на белом свете.

Они стали встречаться. Филипп был мягок и предупредителен, старался ничем не обидеть Эллен. Не позволял себе ничего лишнего. Поцелуй на прощание — и все. Ничего более. Эллен была на седьмом небе от счастья. Сбывается ее заветная мечта! Наконец-то она станет женой офицера.

Эллен удвоила свои старания. Роль невинной жертвы ей удавалась. Она то роняла слезу, то напускала на себя гордый, неприступный вид. Филипп увлекся. Он искал встреч, старался понравиться. Правда, временами взгляды, которые бросала на него Эллен, вгоняли его в краску. Молодой, неопытный, он тушевался.

Эллен, как истинная дочь военного, прибегала к разнообразным маневрам. То и дело, будто случайно, сталкивалась с молодым человеком в укромных уголках. Потупив взор, в душе торжествовала. Рохля… Никуда он от нее не денется! Она добьется своего. Заставит этого девственника на себе жениться…

Однажды, возвращаясь домой, Филипп случайно услышал разговор трех офицеров.

— Этот Даунс, он что, всерьез втюрился в Эллен Питерс? — спросил один.

— Поделом ему! — заметил другой. — Нечего задирать нос! Мы ему, видите ли, не компания. А отпетая шлюха — в самый раз.

— Поверил, будто она невинная жертва. Ее и насиловать незачем. Только мигни — сама прыгнет в постель, — хмыкнул третий.

— Как? И ты?..

— А чему ты удивляешься? Здесь многие переспали с ней. Можно опросить всех и выяснить, кто воздержался. Бьюсь об заклад, что таких не найдется.

Раздался громкий смех.

— С ней легко сговориться, — хохотнул первый. — Страстная девушка.

— Вот только навязчивая очень, — заметил второй. — Не по мне. Вспомни хотя бы Маккензи. Наверняка он ни в чем не виноват. Как пить дать, сама липла к нему. А когда застукал папаша, подняла крик.

— Боб Моррис говорит, что и генерал так считает.

— Как он сам-то?

— Молчит. Будто воды в рот набрал. Злой как черт — дочку Вейкфилда найти не удалось.

Третий голос задумчиво произнес:

— Ты прав, Сэм. Я, к примеру, недолюбливаю Маккензи, но, уж коли он провел рекогносцировку, точно знаешь, чего опасаться. А сейчас? Сплошные неудачи. На прошлой неделе угодил в засаду отряд Картера. Будь Маккензи здесь — этого бы не произошло.

— А что думает предпринять генерал?

— Поди знай! Горные перевалы под снегом. В горы не сунешься.

— Жаль генерала. Весь извелся. Так ждал дочь!

— Я тоже. Думал, наконец-то появится в форте настоящая леди. Она, заметь, вдова. Да любой холостой офицер должен был бы отправиться на поиски этого малахольного Маккензи, лишь бы освободить генеральскую дочку.

— Смотри, не дошло бы до генерала, как ты аттестуешь его разведчика. Намылит тебе шею, ручаюсь!

— Не думаю. Вейкфилд наверняка обозлился. Так что былой дружбе конец.

— Вряд ли. Сержант Террелл принялся было копать под Маккензи, да, похоже, получил от ворот поворот.

— Интересно, куда он теперь намылится? Небось чуть не лопнул от злости. Впрочем, отставка почетнее, чем трибунал. А генералу под горячую руку лучше вообще не попадаться. Хорошо, что меня не включили в группу Морриса. Не найти генеральских родственников! Это прямо как сражение проиграть.

— Пикерингу, надо думать, светит отставка.

— Точно. А ведь тоже пострадал из-за этой Эллен. Как по-твоему, женится Даунс на ней или нет?

— Женится! Трахнет и побежит под венец. Спорим?

Раздался взрыв смеха.

Филипп готов был сквозь землю провалиться. Он что, скаковая лошадь? А кто же еще, если на него делают ставки… Лейтенант закрыл лицо руками и застонал. Оказывается, все знают Эллен как облупленную! Все, кроме него. Какой стыд… Связался с такой непорядочной девицей. Может, все-таки удастся вернуть уважение товарищей?

Вечером Эллен, как всегда, подкараулила его и увела на задний двор. Бросив на Филиппа зазывный взгляд, тут же скромно опустила глазки. Молодой офицер в душе бушевал. Оскорбленная добродетель… Хватит! Эллен хотела взять его за руку, но Филипп отпрянул.

— Что случилось, милый? Сегодня ты будто чужой.

— Не будто, а так оно и есть. Она придвинулась ближе.

— Когда же наша свадьба? Даунс отшатнулся.

— Вот так, с бухты-барахты?

— Ты же обещал любить меня вечно…

— Как и другие? — Он едва сдерживался.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду. — Эллен все прекрасно поняла, но цеплялась за соломинку. — Наслушался пустой болтовни, милый! Вообразил невесть что, а все потому, что меня изнасиловали.

Филипп молчал.

Эллен настолько вошла в эту роль, что стала думать, будто все именно так и произошло. Она всхлипнула.

— Филипп, надо мной жестоко надругались, — прошептала она, глотая слезы.

— В самом деле? А я слышал, все было иначе.

— Ложь, бессовестная ложь! До того, как это случилось, я была невинной девушкой. Клянусь! Ты что, не веришь? — Эллен теряла власть над собой. — Ты обещал жениться на мне! — Глаза ее гневно сверкнули.

— Ничего я не обещал. Так, пустословил, но теперь вижу, это невозможно.

— А я вижу, что очень даже возможно! Эллен прибегла к испытанному средству.

Она расстегнула его рубашку, затормошила ширинку брюк. Не в силах пальцем пошевелить, Филипп смотрел на нее во все глаза.

— Если не женишься на мне, расскажу всем, что ты изнасиловал меня. Вот увидишь! Сломаю тебе карьеру, насидишься в тюрьме. Ну что, не подхожу тебе, да? — Эллен злобно фыркнула.

Филипп молчал. И тогда она уже спокойнее сказала:

— Но если сдержишь обещание…

— Когда рак свистнет, — отрубил лейтенант.

Эллен закричала так, что у него уши заложило. А когда появился патруль, заявила, что лейтенант Даунс пытался ее изнасиловать. Солдаты пялились на нее, а капитан отправил Филиппа под домашний арест. По дороге лейтенант попросил немедленно сообщить генералу Вейкфилду, что обладает важной информацией.

На следующее утро Эллен привели к генералу. Боб Моррис и армейский писарь уже были там. Генерал предложил ей сесть, сам опустился в широкое старинное кресло напротив.

— Весьма сожалею, мисс Питерс, что у вас столько неприятностей из-за моих подчиненных, — вкрадчиво начал Аира Вейкфилд.

Эллен, мрачно насупившись, глянула на него. Верит он ей или нет?

— Две попытки изнасилования! — вздохнул генерал. — Держитесь подальше от моих ребят, мой вам совет. Так две или одна?

— Я полагала, лейтенант Даунс — джентльмен. Я жестоко ошиблась в нем!

— Да я и сам порядком удивлен. У Даунса блестящий послужной список. Это происшествие испортит ему карьеру. Судя по всему, дело кончится тюрьмой. — Генерал помолчал. — Вы именно этого хотите? — Он кинул на нее внимательный взгляд.

— Да, — заявила Эллен. — Даунс набросился на меня. Пусть ответит по закону.

— В самом деле? А он, конечно, отрицает это.

Эллен покраснела.

— Понятное дело. Как же иначе?

— Маккензи тоже отрицал свою вину? — Генералу хотелось получше понять эту девицу.

Щеки Эллен запылали.

— Нет! — торжествующе воскликнула она. — Никогда не отрицал!

Вейкфилд взглянул ей в глаза.

— Где уж ему оправдываться, верно? Ведь вы с Терреллом решили заставить его умолкнуть навеки.

— Он убил моего отца.

— Может, оборонялся от него?

— Да… нет… отец пытался защитить меня.

— Защитить от чего?

— Этот недоносок изнасиловал меня…

— Изнасиловал или пытался сделать это?

— Изнасиловал.

— И Филипп Даунс тоже? — Голос генерала стал еще вкрадчивее.

Боб Моррис понял: шеф переходит в наступление.

Вейкфилд встал, взял бумаги со стола.

— Здесь несколько заявлений. Вот, пожалуйста! От лейтенантов Кэнфилда, Хардинга, Дайви, сержанта Эдвардса, капрала Брауна. Вы знаете этих людей?

Эллен смертельно побледнела. Она пыталась что-то сказать, но слова застряли в горле.

— Каждый из них, — продолжал Вейкфилд, — заявляет под присягой, что состоял с вами в связи. Вам известно, что за лжесвидетельство полагается срок? Вот так, мисс Питерс. Ни больше ни меньше.

— Я не сделала ничего плохого.

— Ой ли? Вы солгали, и это стоило жизни вашему отцу. Собственно, по вашей вине пропали мои родные. Сейчас вы пытаетесь погубить карьеру еще одного офицера. Опасная вы штучка, мисс Питерс! По вас плачет тюрьма, вот что я вам скажу.

Эллен Питерс сразу сникла.

— Умоляю, только не в тюрьму, — прошептала она.

— Тогда расскажите мне все. Предупреждаю, мисс Питерс, не лгите. Возможно, я смогу что-нибудь для вас сделать. Итак, что произошло в гарнизоне Чако?

— Маккензи собирался изнасиловать меня. Я не вру! — Эллен разрыдалась.

— Как вы оказались в бане? — спросил генерал.

— Принесла чистые полотенца.

— Увидели, что там кто-то есть, и все равно остались?

— Я не думала, что там кто-то окажется перед самым ужином!

— А где был Маккензи?

Эллен наклонила голову. Все! Вейкфилд загнал ее в тупик. Она попалась. На черта приплела Даунса?

— Значит, Маккензи и пальцем не тронул вас. Хотя вам показалось, что тронул. И тут входит ваш отец. Он первым кинулся на Маккензи? Правду, говорите только правду. Иначе — тюрьма.

— Будьте вы все прокляты!

— Прекрасно. Стало быть, Маккензи защищался. — Вейкфилд откинулся на спинку кресла.

— Интересно! — взвизгнула Эллен. — Тогда скажите, имеет ли грязный индеец право убивать белого человека?

— А в чем он перед вами провинился, мисс Питерс? Отверг вас, как и Даунс? — Вейкфилд вздохнул. — Подпишите протокол. Сержант Ивенс, капитан Моррис и я заверим его. Вы немедленно покинете форт Дефайенс! И упаси вас Бог когда-нибудь приблизиться к армейскому гарнизону. Обещаю, вы ответите за все зло, причиненное вами!

Он встал и вышел. Моррис последовал за ним.

— Вы были правы, генерал.

— Единственное, что меня радует сейчас. Значит, Маккензи виновен в краже лошади и похищении людей.

— А записка вашей дочери? Маккензи не похищал их. А вы, генерал, здорово прижали хвост этой вертихвостке.

— Не хочу, чтобы на Маккензи навешивали лишнее. Но за то, что совершил, будет держать ответ!

— Я думал, вы хотите, чтобы он снова работал у вас.

— Три месяца, Боб, три долгих месяца… И ни одной весточки! Не ожидал такого от Маккензи. Все надеялся: отыщет способ доставить их в форт! — Генерал сжал кулаки. — Ведь там, в горах, — дочь, внук! Если бы вы знали, Боб, как он мне нужен! Позарез…

Глава семнадцатая

Эйприл стояла на пороге хижины и с тревогой посматривала на небо. Свинцово-желтые тучи обещали буран. Так уже было однажды.

Маккензи надел полушубок, взял кольт и ружье.

— Пойду за мясом. Никуда не выходите, слышите, никуда! Волка я беру с собой. Похоже, надвигается ураган. Сидите дома, носа не высовывайте.

— Ладно, — буркнула Эйприл. — Обещаю.

Маккензи скрылся за деревьями, следом бежал волк.

Эйприл вернулась в хижину, подсела к Дэйви. Сынишка заучивал наизусть стихи Бернса. Ну как же! Делает все, как Маккензи.