Любопытные валом валили во дворец, надевали тряпочные туфли, чтобы не пачкать исключительные паркеты, и поднимались по мраморной лестнице в апартаменты государей, погружаясь в яркий свет дорогих люстр, отражаясь в бесчисленных зеркалах и в зеркальных паркетах, любуясь бесконечными статуями, мраморными и чугунными бюстами, блеском щитов, сабель, алебард и разукрашенными портретами царских особ и представителей их семейств.
      А в один прекрасный день даже была объявлена распродажа личных царских вещей трудящимся Можно было зайти во дворец и приобрести за не очень большую сумму ночную рубаху императрицы Марии Федоровны, ночные туфли Николая Второго или кальсоны Николая Первого, а также кошельки, зубные щетки, флаконы из-под ихнего одеколона, перья, карандаши и всякое барахло их императорских величеств.
      - Мы идем на экскурсию в Зимний дворец! - объявил на уроке истории Александр Юрьевич Якубовский своим (взвизгивающим голосом. И мы двинулись во дворец.
      Женщина-экскурсовод с насморком и большим кожимитовым портфелем водила нас по бесконечным комнатам и объясняла:
      - Мы с вами находимся в спальной императрицы Александры Федоровны, жены Николая Александровича Второго. Вы видите под балдахином ее кровать с шелковым одеялом, обрамленным андалузскими кружевами. Не трогайте одеяло руками. Слева - ночной столик-маркетри. На нем лежит евангелие. Супруга государя была очень религиозной. Это портрет Распутина, а это ее сына царевича Алексея. Прошу всех сюда. Это ванная комната. Здесь царица принимала ванну. Слева портрет Распутина. Старицкий, не трогайте мыло, это подарок поставщика двора - знаменитого парфюмерного фабриканта Ралле. Пройдемте дальше, там еще интереснее..
      Мы вошли в кабинет Николая Второго. Письменный стол государя был огражден висящим на кольцах толстым красным шнуром. На столе лежали какие-то бумаги, стояла огромная хрустальная чернильница, фотографии в кожаных рамочках и лежал большой желтый карандаш. На стенах висело много икон.
      - Как в церкви, - сказал Гурьев.
      - Столько всяких вещей, невозможно понять, как люди жили в такой тесноте, - возмутился Ошмян.
      А Ромка (точнее, Иоасаф Романов) подозвал к себе Никсу Бострикова и что-то прошептал ему на ухо, сильно наклонившись, потому что Ромка был очень высоким человеком.
      Никса кивнул утвердительно головой и быстро подошел к дежурной музея пожилой даме в пенсне, не сводившей своего пенсне с посетителей кабинета.
      - Простите, пожалуйста, товарищ дежурная, вы не можете оказать мне, кто изображен на этой небольшой иконе, вон на той стене, и какого века эта икона?
      Дежурная встала со своего кресла и подошла к увешанной иконами и фотографиями стене.
      - Это Святой Филарет, - сказала она, - а икона девятнадцатого века. Художественной ценности не имеет.
      - Большое спасибо.
      Этот разговор отвлек дежурную от письменного стола и привлек внимание экскурсантов. А Ромка в это время просунул свою длинную руку под красный шнур, схватил государев карандаш и молниеносно сунул его в карман своих брюк.
      Это видели Маруся Мошкович и Женька Данюшевский. Но они были столь потрясены этим, что только выпучили глаза и молчали.
      Мы ничего не приобрели, нас как-то никого не волновало царское барахло, и мы вернулись в школу.
      И вот тут Женька не выдержал и оказал:
      - Товарищи! Иоасаф украл желтый карандаш Николая Второго.
      - Ты с ума сошел, Ромка! Как ты мог совершить подобный поступок?! возмутился Костя Кунин. - Это же грабеж среди бела дня.
      - Спокойно, - сказал Ромка. - Во-первых, царь сам грабил народ, и все его вещи награблены у нас. Это раз.
      Так что я не очень уж грабил. И второе: этим карандашом Николай Второй подписывал свои указы, и все это выполнялось мгновенно. И я решил отисать этим карандашом письменную по тригонометрии. Если все так, я должен решить все на "отлично". Это будет эксперимент.
      Послезавтра Пестриков устроил письменную, и мы (те, кто знал об эксперименте) следили за Ромкой и видели, как он прикрывал страничкой тетради исторический карандаш.
      Работу он написал на "не вполне удовлетворительно" и с ненавистью к царизму сказал:
      - Цари только обманывали народ!
      - Да, глупо, - согласился Селиванов. - Хоть ты и Романов, но это не твой карандаш. Подари его лучше мне.
      - Возьми, - сказал Ромка. - Следующую письменную я буду писать обычным хартманом и ручаюсь, она будет выполнена на "отлично". Я все-таки не последний из дома Романовых.
      ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ
      На заседании ШУСа - школьного ученического совета - стоял один вопрос: отставание класса по физике.
      Председатель совета Ваня Розенберг сказал:
      - Главными отстающими, тянущими наш класс назад, являются Старицкий, Попов и Селиванов. Давайте же спросим у них - в чем дело?
      Старицкий сказал:
      - Мне не дается физика. Я завалился на Магдебурских полушариях. Их лошади не могли разнять, а ты хочешь, чтобы я с ними оправился. Ну, что делать?
      - Лучше готовиться к урокам, - сказал Розенберг. - Ты просто не прочитал Краевича и ничего не знал. И нечего ссылаться на лошадей. Ты человек, и ты должен быть умней лошади. Попросим высказаться Попова.
      - Он любимчик Акулы, и поэтому он считает, что ему можно пропускать уроки. Он не был на двух последних физиках, - сказал Лебедев.
      - Чей я любимчик? - закричал Попов. - Ты за это ответишь! Я тебе за Акулу нос отгрызу!
      - Вы слышали? - сказал Лебедев. - Теперь уже совсем ясно, за что его любит Акула. Он сам акуленок.
      - Прекрати, Иван. Мы же уговорились, что отменяем все прозвища.
      - А почему тогда меня зовут "Сало"? Потому что я толстый? А Людмилу Александровну зовут Акулой, потому что она на уроках пения открывает рот, как будто у нее пасть.
      - Мало ли кто как открывает рот. А прозвища мы отменили. А тебя, Ваня, тоже уже неделю как не зовут "Салом". Почему ты пропускаешь уроки, Вадим?
      - Я был нездоров, - сказал Попов. - У меня была ангина.
      - А мама знает, что ты был болен?
      - Я скрыл от нее. Я не хотел ее огорчать.
      - А она знает, что у тебя плохо с физикой?
      - Нет.
      - И что ты думаешь делать дальше?
      - Я ничего не думаю.
      - А нужно начинать думать.
      - Хорошо, я подумаю.
      - Селиванов, что у тебя?
      - У меня неважно, - оказал Селиванов. - Я не понимаю закон Архимеда.
      - А что тут сложного: "Каждое тело теряет в своем весе столько, сколько весит вытесненная им жидкость".
      Это же очень просто.
      - А почему тело теряет?
      - Ты ванну когда-нибудь принимаешь? В воду погружаешься?
      - Я хожу в баню, - оказал Селиванов. - Там никуда не погружаются. Там шайки и души.
      - А в реке ты когда-нибудь купался?
      - Конечно, купался.
      - А ты не заметил, что когда ты погружаешься в воду, то уровень воды поднимается?
      - Это когда бегемот погружается, а когда я погружаюсь, не заметно.
      - Ну хорошо. Если ты в полный стакан воды бросишь камень, то часть воды из стакана выльется?
      - Я никогда не кидал камни в стакан с водой.
      - Товарищи, он из нас делает идиотов, - сказал Розенберг.
      - По-моему, их не нужно делать, они уже готовые, - сказал Селиванов.
      Розенберг зазвонил в председательский колокольчик.
      - Я призываю к серьезности, - сказал он. - Если вы уважаете общественное мнение и считаетесь со своими товарищами, то вы должны подтянуться. Хотите, мы выделим хорошо знающих физику и прикрепим их к вам. Они будут c вами готовить уроки. Попросим Гольцман и Купфер.
      - Лучше я приму ванну, - сказал Селиванов.
      И тут встала Зоя Тереховко и сказала:
      - Как вам не стыдно?! Вы кладете пятно на весь класс!
      - И даже на всю школу, - добавил Розенберг. - В чем же будет состоять наше самоуправление, если вы не будете с ним считаться? Вы же сами избрали ШУС, мало того: вас самих в него избрали - я имею в виду Селиванова, а Селиванов острит, вместо того чтобы взяться за уроки. Государство оказывает нам внимание, заботится о нас, бесплатно нас учит, чтобы мы стали полезными людьми, а мы треплемся, манкируем уроками и в результате приходим к зачетам, ни черта не зная.
      - Ладно, - сказал Селиванов, - довольно. Все ясно.
      Я постараюсь получить по физике хорошую отметку.
      - И я, так и быть, постараюсь, - сказал Старицкий.
      - А со мной пусть позанимается Купфер, - сказал Попов. - Может, что-нибудь и получится, хотя я сомневаюсь.
      - Я уверена, что получится, - сказала Аля Купфер, - ведь ты не такой тупой, (Каким кажешься.
      На этом чрезвычайное заседание ШУСа закончилось.
      ПРОМЕТЕЙ
      У нас был школьный сторож. Это был высокий, совершенно седой старик с длинной кощеевокой бородой.
      Все его лицо было в морщинах, маленькие хитрые глазки были почти прикрыты густыми бровями. Говорил он сильно окая, всегда был суров, мрачен, несловоохотлив. Жил он в крохотной комнатке в вестибюле, и комнатка эта была набита всяческим хламом. На столе стоял сломанный будильник, теснились какие-то пустые банки и склянки, валялись тряпки, гвозди, старые замки и ключи. В углу висела, поблескивая бисером, маленькая икона Серафима Саровского Сторож верил в бога, был старообрядец и не выносил ребячьего шума.
      - Вот так и живу, как прикованный к этой школе, - говорил он.
      Мы его звали "Прометей". Знали, что он Павел Кириллович, и никто, по-моему даже заведующий школой, не знал его фамилии.
      - Не ребята, а свиньи прямо какие-то, - говорил он, - мусорят, мусорят, а я должен подбирать, будто бы я для этого произведен на свет...
      Очень он не любил убирать за нами. Да и за собой тоже. Хлам не переводился в его комнате.
      Мы побаивались сердитого Прометея, но привыкли к нему и даже любили его в глубине души.
      Как-то я не приготовил урока по химии, меня выставили из класса и сказали, чтобы пришли мои родители.
      Грустный, расстроенный я шел вниз по лестнице, и меня увидел шедший со щеткой Прометей.
      - Чего нос повесил? - спросил он.
      - Из класса выгнали, - сказал я. - С химии.
      - Плохое дело химия, - сказал он. - Идем ко мне.
      И он повел меня в свою конурку.
      - Садись на постель, - сказал он.
      И я сел на постель, застланную одеялом из разноцветных лоскутов.
      - А кому нужна эта химия? - сказал Прометей - Господь создал сушу, и воду, и небо и не знал ни про какой кислород и водород. И зверей создал он, и гадов всяких, и насекомых, и все это безо всякой химии.
      - Но ведь даже вода состоит из кислорода и водорода, - сказал я, сверкая своими знаниями - Вода - это Н2O.
      - Еще чего, - сказал он. - Не знаю я никакого "аш"
      и знать не хочу. И "О" - тоже.
      - А без этого "О" вы бы не могли жить, - сказал я - "О" - это кислород. Вы им дышите. Даже растения без него жить не могут.
      - Ну да! - рассердился Павел Кириллович. - Вот у меня фикус стоит. Растет безо всякого кислого рода.
      Чепуха это все. Сказать можно что угодно. Все от бога.
      - А зачем же тогда учиться?
      - А и не надо. Читать и писать надо уметь - вот и все. Для того и школа.
      - Но ведь должен я быть кем-нибудь, когда вырасту?
      - Человеком будь. Че-ло-ве-ком.
      - А специальность?
      - А ты кем быть решил?
      - Еще не знаю. Мама хочет, чтобы я был врачом...
      - Не надо. Бог дал жизнь - бог и возьмет. И никакой врачеватель не поможет. Это ведь все выдумки - скорлатина там, либо дифтерит, или онгина, или инфлуэнция. Это все просто болезнь. Как ее ни называй.
      Захочет бог, ты выздоровеешь, не захочет - помрешь.
      - Бога нет, - сказал я. - Это все сказки. Религия - это опиум для народа.
      - А я не курю, - сказал он. - Ни табак, ни этот твой опиюм. А если бога нет, откуда же ты взялся?
      - От мамы, - сказал я.
      - А мама?
      - От своей мамы.
      - А она?
      - От (своей.
      - Ну, а первая мама откуда?
      - От обезьяны, - сказал я.
      - А обезьяна?
      - От своей мамы.
      - А первая обезьянья мама?
      Я не знал, что ответить.
      - Без бога и обезьяны бы не было.
      - Наверно, я буду инженером, - сказал я. - Электриком. Потому что у нас сейчас век электричества.
      - Электричество, электричество! Нет никакого электричества. От создания мира была молния, и она зажигала такую иллюминацию, что безо всякого электричества светло было. И был гром, и была божия гроза, и никаких тебе киловаттов.
      - Молния - это электрический разряд, - сказал я. - Вы ведь сами, Павел Кириллович, пользуетесь электричеством.
      - С чего ты взял?
      - Да вот у вас лампочка висит.
      - А что же мне делать, ежели провели мне лампочку. Не-ет, инженером не надо.
      - А математиком?
      - Это совсем лишнее Что это за А плюс Б? Я хочу жалованье получать. Больше пятидесяти рублей все равно мне не дадут. Что же мне считать? Больше ста я и не умею. А икс плюс игрек я получать не хочу. Мне математика не нужна. Я ее не уважаю.
      - А вот Булка Майковокий собирается быть артистом. И Таня Хлюстова хочет.
      - Это позор. Будет девушка на сцене ногами дрыгать. Кто ее замуж возьмет. Или этот Мойковокий. Бог дает человеку смех и слезы. Бог сделал людей добрыми и злыми, пугливыми и храбрыми. Такими и быть должно. А изображать из себя другого человека никому не дозволено. Это грех большой.
      - Тогда я стану естествоиспытателем.
      - Еще хуже. Бог создал и человека, и льва, и обезьяну, и лягушку. А ваша Собунаева на уроке вчера лягушку резала. Лягушка - живая тварь Ей скакать и квакать положено, а она ее в разрезе показывает. На что это похоже? Вот ты про обезьян говорил. Это вам ваша Собунаева объясняет и говорит, что это открыл какойто иностранец по фамилии Дарвин. Я о таком иностранце не слышал. Может, этот иностранец и произошел от обезьяны. За границей, может, это бывает, но русские люди произошли от господа бога, и не случайно он пишется с большой буквы. Нет, я не одобряю это ваше учение.
      - А вот меня за то, что плохо учился по химии, из класса и выставили.
      - И не огорчайся. Это тебе господь бог зачтет на том свете Непременно в рай попадешь. Песнопения ангелов слушать будешь, блаженство испытаешь, вечный покой обретешь.
      - Хорошо, - оказал я - Если есть бог, почему он меня не наказывает за то, что я его не признаю?
      - А почему ты знаешь, что не наказывает? Может, поэтому ты таким дураком и вырос. Это и есть тебе его наказание.
      - Не верю я в эти предрассудки, Павел Кириллович.
      - А не веришь, дак и иди отсюда, и нечего ко мне в кабинет ходить! Давай, давай отсюда, хулиган, химик! Чтоб духа твоего здесь не было! Провались ты в тартарары, несчастный!
      И Павел Кириллович распахнул дверь и подтолкнул меня к выходу.
      В комнату влетела, как обезумевшая, худая серая кошка.
      - Кис, кис, кис, - сказал Павел Кириллович, - иди сюда, кошка, мы с тобой понимаем друг друга.
      Я услышал эти слова и вернулся.
      - Кошку вы понимаете, - сказал я, - а человека понять не можете. И ваш господь тоже вам не поможет.
      В это время на улице прогрохотал гром и сверкнула молния.
      - Вот! - сказал Павел Кириллович. - Понял?
      РЕЛИГИЯ И ЖИЗНЬ
      В Ленинграде, вернее, на его окраине, в Старой Деревне, пропив парка культуры и отдыха, на берегу Невы, находился буддийский храм. Этот храм был построен императором Николаем Вторым, и это, кажется, единственный буддийский храм в Европе. Его настоятелем был буддийский монах, почему-то по фамилии Теннисон, ходивший с красной бородой и гигантской палкой по городу. В храме стоял (вернее, сидел) огромный Будда с жемчужиной во лбу. Сюда приезжали монахи из Японии, Китая, Монголии и Тибета и совершали службу, ударяя в гонги и тряся колокольчиками. Но это бывало редко, а в остальное время храм пустовал.
      Я и Миша Гохштейн увлекались естествознанием и каждое воскресенье с сачками отправлялись на пруды Каменноостровского парка ловить жуков-плавунцов, водяных паучков, улиток и зеленых лягушек, завезенных сюда еще во времена Екатерины. И однажды, возвращаясь со своим уловом из парка, мы зашли в буддийский храм.
      Нам в нем очень понравилось Понравилась тишина храма, огромный Будда и статуи маленьких Будд, гонги, запах каких-то благовоний. Что мы знали о буддизме? Почти ничего, кроме того, что буддисты стремились к состоянию нирваны, в котором они пребывали в полном покое, ни о чем не думая, наслаждаясь этим состоянием.
      К нам подошел Теннисон. Очень странно, но он был не японец, не китаец, не монгол, никогда не бывал в Тибете, а вот стал буддистом и даже жил при храме. Он и рассказал нам об этой религии.
      И мы с Мишей решили стать буддистами. Ведь это же действительно здорово - ни о чем не думать, не готовить уроки, не слушать нотации родителей и педагогов. Мы давно .стремились к нирване.
      Во дворе храма мы нашли два куска мрамора и унесли их с собой.
      В понедельник, придя в школу, мы легли в классе, подложив под головы эти куски мрамора.
      - Встать! - крикнул староста класса Лебедев.
      Но мы лежали не шелохнувшись. В класс вошла преподавательница истории Ольга Ефимовна.
      - Что с Гохштейном и Поляковым? - спросила она испуганно.
      Класс молчал. Никто ведь не знал, в чем дело.
      - Вам плохо? - спросила она.
      - Нам хорошо, - ответил я. - Мы находимся сейчас в нирване.
      - Что это значит?
      - Это значит, что с сегодняшнего дня мы буддисты, - оказал Миша.
      - Мы имеем право на свободу вероисповедания, - сказал я.
      - Встаньте и выйдите из класса, - сказала Ольга Ефимовна.
      Мы подобрали свой мрамор и вышли.
      Назавтра вызвали наших родителей. Пришел Мишин отец и моя мама.
      Разговаривала с ними Ольга Ефимовна. Не знаю, что она им говорила, но вечером отец пришел ко мне в комнату и оказал:
      - Ты живешь в трудовой семье. Твои отец и мать всю жизнь работают, чтобы принести пользу людям. Государство тратит большие деньги на образование таких оболтусов, как ты. Оно это делает для того, чтобы ты чему-то научился и стал человеком, чтобы ты не жил как инфузория, а что-то делал для людей, для своей родины. А вы с Мишей захотели стать тунеядцами - ни черта не делать и жить на шее у своих родителей.
      Буддизм - это философия. Я не верю в нее, но знаю, что буддисты учатся, и работают, и слушают своих родителей и учителей. Я не знаю, как поступают в этом случае у буддистов, но в кино ты на этой неделе не пойдешь. И в гости к Вержбинокому тоже. Ты будешь сидеть дома и (готовить уроки.
      Не знаю, что оказал Мишин отец, но знаю, что Мише почему-то два дня было (больно сидеть.
      КРАСНАЯ ШАПОЧКА И СЕРЫЙ ВОЛК
      Любовь Аркадьевна задумала поставить силами нашего класса спектакль для младших классов. Было решено взять сюжет "Красный Шапочки" - сказки Перро.
      Сказку инсценировал Ваня Лебедев. У него был литературный талант, и надо сказать, что получилась вполне приличная пьеса.
      Бстал вопрос о распределении ролей.
      - Красную Шапочку будет играть Аня Труфанова, - сказала Любовь Аркадьевна, и все согласились.
      - Ее маму я бы дала сыграть Ире Кричинской.
      - Мне еще рано играть маму, - сказала Ира.
      - Но ты очень подходишь, - заявил Навяжский. - У тебя и рост годящийся, и голос серьезный.
      Уговорили.
      - А кто же бабушка?
      - Мне кажется, что бабушку может сыграть Нюра Безрукова, - сказал Старицкий.
      - Какая же я бабушка?! - возмутилась Нюра. - Сам ты бабушка!
      - Очень хорошо, - сказал Старицкий, - я с удовольствием сыграю бабушку.
      - Какая же ты бабушка?! - закричал Штейдинг. - У тебя же мужской голос.
      - У моей бабушки тоже мужской голос, - сказал Павка.
      - Попробуем, - согласилась Любовь Аркадьевна. - А кто же будет у нас Волком?
      - Было бы хорошо, если бы эту роль сыграл наш директор Александр Августович, - сказал Старицкий.
      - Ты с ума сошел, Старицкий! - аж вскрикнула Любовь Аркадьевна. - Не можешь обойтись без своих неуместных шуток...
      - Могу, - сказал Павка. - Пусть тогда Волка играет Поляков. У него волчий аппетит, он умеет щелкать зубами, и вообще он очень похож на волка.
      - Чем это я похож? - возмутился я. - Что я - серый? Может быть, у меня есть морда? Может быть, я вою?
      - Воешь, воешь, - сказал Павка. - Вспомни, как ты позавчера выл, когда получил "неуд" по математике.
      - Перестань, Старицкий. Зачем обижать своих товарищей? - сказала Любовь Аркадьевна. - Поляков будет играть Волка, потому что это нужно для дела.
      - Для дела я согласен, - сказал я.
      - Ну, а в роли охотников выступят Навяжский и Гурьев.
      Каждый вечер по два часа мы репетировали. И наконец состоялся спектакль. В актовом зале большую часть мест занимали ученики младших классов, на остальных местах сидели родители и родственники, учителя и незанятые в спектакле наши одноклассники.
      Увертюру на рояле сыграла ученица младшего класса Ася Барон при участии Володьки Петухова (барабан).
      Открылся занавес. Сцена изображала комнату мамы.
      - Доченька, - сказала Ира, изображавшая мать в платье своей матери и в высокой (под взрослую) прическе, - пойди навести нашу бабусю. У нее скарлатина, и она одна в доме. Снеси ей пирог, который я испекла для нее.
      - А где пирог? - спросила Аня (ей очень шла сшитая специально для спектакля красная шапочка).
      - Действительно, где пирог? - спросила Ира.
      Для спектакля Ирина мама испекла самый настоящий пирог с повидлом.
      Красная Шапочка и ее мать обыскали всю сцену, но пирога не нашли.
      - Без пирога играть я не буду, - оказала Аня.
      И тут из-за кулис прозвучал громкий голос Штейдинга, который был у нас машинистом сцены и стоял у занавеса:
      - Павлушка, негодяй, съел пирог.
      В зрительном зале раздался смех.
      - Тогда навести бабулю, - сказала Ира, - и скажи ей, что пирог я пришлю ей завтра. Будешь идти по лесу, будь осторожна. Не попадись навстречу Волку.
      - Не беспокойся, мамочка, я буду осторожна, - сказала Аня.
      Штейдинг опустил занавес, и оркестр исполнил музыкальную интермедию. Атмосфера нагнеталась. Громыхал барабан, и жалобно пел рояль. Тучи сгущались.
      Открылся занавес. Сцена изображала лес. Это мы привезли несколько березок и одну елку и укрепили их в ведрах. Аня шла по лесу и пела свою песенку:
      Я иду к своей бабусе,
      Я иду, ничуть не труся.
      Страшным лесом я иду,
      На свою да на беду.
      Стихи написал Бродский, он у нас считался поэтом.
      Аня пела, а я в волчьей маске стоял за кулисой и смотрел на Аню. Я был по-прежнему в нее влюблен и не мог отвести от нее взгляда.
      - Поляков, на выход! - шептала Любовь Аркадьевна. Но я ничего не слышал.
      Тогда Павка что есть силы толкнул меня в спину, и я пробкой вылетел на сцену.
      - Ай! - вскрикнула Аня.
      - Здравствуй, Красная Шапочка, - сказал я и забыл все свои слова. Я стоял и смотрел на Аню.
      - Вы, кажется, хотели спросить, куда я иду? - сказала Аня.
      - Да, - сказал я - Хотел.. Очень хотел... спросить...
      - Вы хотели спросить, не иду ли я к своей бабушке?
      - Да, я хотел спросить, не идете ли вы к своей бабушке, - повторил я, пытаясь вспомнить дальнейший текст, но все вылетело из головы.
      - А я иду к своей бабушке, - (сказала Аня, - она очень больна, и я иду ее навестить.
      Я мучительно вспоминал свою роль, но это было бесполезно. Мы стояли на сцене и молчали. И тогда Аня сказала:
      - Вы, кажется, хотели спросить, а где живет моя бабушка?
      - Да! - радостно сказал я. - Я как раз хотел спросить: а где живет ваша бабушка?
      - За лесом, в маленьком голубом домике, - сказала Аня. - Простите, я спешу.
      И убежала.
      И тогда я вспомнил вce слова и закричал:
      - Я опережу ее! Она пошла по тропинке, а я прямиком сквозь чащу! Что-то у меня чешутся зубы!..
      Я сделал немыслимый прыжок и умчался.
      Опять Штейдинг опустил занавес, и опять оркестр заиграл музыку, в которой еще больше нарастала тревога.
      Занавес открылся. Комната бабушки. В кровати лежит Павка Старицкий в очках и в чепце.
      - Что-то у меня плохо с сердцем, - сказал он. - Надо принять микстуру.
      Он взял с тумбочки, стоявшей у кровати, литровую бутылку c чаем и выпил ее всю под аплодисменты зала.
      В этот момент вошел я - Волк.
      - Здравствуйте, бабуся, - оказал я.
      - Ой! Ой! Волк! Волк! - закричал Павка и выскочил из постели.
      Любовь Аркадьевна запретила ему выскакивать и велела лежать под одеялом, но он не мог не показаться всем в ночной рубашке своей мамы, или, как он говорил, "в роскошном пеньюаре".
      И вместо того чтобы зрители в зале вскрикивали от ужаса, понимая, что Волк съест бабушку, они хохотали навзрыд, глядя, как Павка в розовом кружевном пеньюаре скакал по комнате и кричал: "Ой, мама!"
      - Идиот, - оказал я ему шепотом. - Мало того, что ты съел пирог, так ты еще не даешь мне съесть бабушку... Срываешь мне всю сцену...
      И я набросился на Павла с криком:
      - Вот я тебя сейчас съем!
      Я схватил его и потащил под одеяло. Забросив его на кровать, я накрылся вместе с ним одеялом, полагая, что он останется незаметно там, а я высуну голову и скажу: "Какая была вкусная бабушка!" Но не тут-то было: Павка стал меня щекотать, и кричала в результате не бабушка, а Волк.
      Наконец мне удалось заставить Павку прекратить свои шутки, и я высунул голову и сказал свои слова.
      Вслед за этим я надел на себя бабушкин чепец и очки.
      В комнату вошла Аня.
      - Здравствуй, бабуся!
      - Здравствуй, Шапуся! - оказал я. - Подойди ко мне и поцелуй меня, внученька.
      Я ждал две недели этого момента. Я надеялся, что Аня поцелует меня при всех. Пусть она поцелует меня в лице Волка. Хоть так. Я мечтал об этом.
      Но Аня сказала:
      - Я боюсь тебя, бабушка. Почему у тебя так сверкают глаза?
      - Это потому, что я смотрю на тебя, - ответил я. - Но совсем не по-волчьи, а нежно-нежно.
      - А почему у тебя такие большие уши, бабушка?
      Я посмотрел на Аню и опять забыл слова.
      - Вы хотели оказать - это для того, чтобы лучше слышать тебя? - оказала Аня и сердито на меня посмотрела.
      - Да, Анечка, - сказал я.
      - Я, между прочим, не Анечка, а Красная Шапочка, - сказала она.
      - Извини меня, - сказал я.
      И наверно, все в зале, даже несмотря на то, что я в маске, видели, как я покраснел.
      - А почему у тебя такие большие руки, бабушка?
      - Чтобы обнимать тебя, - сказал я и обнял Аню.
      Наконец-то! Какое это счастье!
      Но Аня вырвалась из объятий Волка и спросила:
      - А почему у тебя такие большие зубы?
      - Чтобы съесть тебя! - закричал я. - Я съел твою бабушку и понял, что аппетит приходит во время еды.
      Сейчас я съем и тебя!
      - Нет, не съешь! - закричала бабушка - Старицкии и вылезла из-под одеяла.
      - Ты с ума сошел! - зашипел я. - Я же тебя съел, ку-да ты лезешь?
      - Он не съел меня, товарищи! - закричал Павка. - Не те времена! Нет такого волка, чтобы мог съесть нашу советскую бабушку!
      В этот момент на сцене появились охотники - Навяжокий и Гурьев.
      - Можете быть свободны, - сказал им Павка. - Бабушка не поддалась на провокации Волка, и Красная Шапочка тоже сразу его раскусила. Хватайте Волка, товарищи охотники, и мы все вместе отвезем его в зоопарк!
      Штейдинг дал занавес.
      Зрители бурно аплодировали.
      А автор пьесы - Ваня Лебедев - прибежал за ,кулисы красный, как светофор.
      - Ты провалил мне пьесу! - кричал он. - Ты все испортил! Ты превратил драму в комедию...
      И Любовь Аркадьевна, хоть и смеялась почему-то, сказала:
      - Так нельзя, Павел, это уже совсем не то. Ну что же это за бабушка?
      - Я лично горжусь такой бабушкой, - сказал Павел.
      ПЕРВЫЙ БОКАЛ
      Муся - девочка из младшего класса - пригласила нас к себе.
      - Мои родители уехали на два дня в Петрозаводск, - сказала она, - и я одна дома. Можно устроить у меня вечеринку. Из моего класса будет только Вера Хлюстова, а вы можете пригласить кого хотите. У меня есть патефон и три пластинки: танго "Танголита", вальсбостон "Рамона" и шимми "Электромиос". Сложимся по два рубля. Я и Вера организуем ужин. У меня могут поместиться десять человек. Значит, вы приходите всисьмером.
      Мы были в восторге. Мы - это Павка Старицкий, Бобка Рабинович, Шурка Навяжский и я. Решили пригласить Таню Чиркияу, Иру Дружинину, Нину Седерстрем и Эллу Бухштаб...
      - За дам платим мы, - сказал Старицкий.
      - А где мы достанем деньги? - спросил я.
      - Это уже второй вопрос.
      Деньги достали довольно просто. Шурка продал папину "Историю искусств", Бобка загнал четыре марки мыса Доброй Надежды, а я разбил свинью (у меня была такая копилка) и достал все ее содержимое. Таким образом мы вручили Мусе шестнадцать рублей.
      Собраться решили в субботу в семь часов вечера и веселиться до десяти, а если удастся убедить наших родителей, - до одиннадцати.
      Шурке и Бобке разрешили до половины одиннадцатого, а мои родители, на мое счастье, ушли на день рождения к зубному врачу Березовскому, а с тетей Феней я быстро договорился, что приду в полдвенадцатого.
      Мусе было поставлено условие, чтоб было вино. Это было первое самостоятельное вино в нашей жизни, и потому вечеринка имела для нас особое значение.
      Мы все пришли ровно в семь. Стол уже был накрыт:
      в вазе пестрел винегрет, на тарелке была аккуратно уложена селедочка. Было два сорта копченой колбасы, голландский сыр, маринованные грибы в баночке, и красная икра сверкала под желтым абажуром. А в центре стола, как в почетном карауле, стояли четыре бутылки портвейна.
      Мы молниеносно ринулись к столу. Бобка кашлянул для того, чтобы привлечь внимание, и достал из кармана голубую коробку папирос "Зефир трехсотый". Это было шикарно. Мы все взяли по папиросе. И девочки тоже. Затянувшись, все одновременно закашлялись, а Иру даже начало тошнить, но Бобка сказал, что со временем это пройдет.