Поселок на озере

В складе оружия достали две дубовые рогатины с остро отточенными концами. Взяли также два тяжелых копья. В мешок положили сушеную рыбу. Урхату пошел ночевать к Пижму, но чуть только забрезжил свет, как его медвежья голова уже показалась из-за меховой занавески в доме Гунды.

— Уоми, собирайся! — рявкнул гигант, отряхивая снег с шубы.

Братья вскочили и вылезли наружу, где уже лежало заготовленное с вечера оружие и поклажа. Все трое подвязали лыжи и двинулись гуськом прямо через озеро.

НАДО СПАСАТЬ УОМИ

Не прошло и двух часов после ухода охотников, как Ная, запыхавшись, вбежала в дом и вызвала Гунду наружу.

Там, позади хижины, стоял, робко оглядываясь, Гарру, которого за руку держала Кунья. Вид у Гарру был растерянный. Он, видимо, чего-то боялся и все посматривал в ту сторону, где виднелась кровля хижины Пижму.

Как только подошла Гунда, Кунья дернула брата за рукав:

— Вот, расскажи! Все расскажи, что слышал!

Гарру, заикаясь, стал говорить. Речь его была отрывистая и путаная.

Но суть ее можно передать так.

Еще летом, после похорон Мандру, он возил деда Пижму в гости к Урхату. Пижму рассказывал ему, что боится Уоми: Уоми его враг, он завладел посохом, в котором заговорена его старая болезнь. Пижму просил друга помочь и спасти от Уоми. Потом они заставили колдовать старуху Рефу. Была страшная гроза и гром. Рефа увела Пижму в свою пещеру. Там ворожила ему над водой и сказала, что Уоми может погибнуть от когтей медведя, если только лишится своего наговоренного ножа. Урхату обещал Пижму найти берлогу самого большого медведя, который живет в соседнем лесу. Всю осень ходил он по его следам и выследил, где залег медведь. У самой берлоги, на сухих еловых сучках, Урхату нашел клочок выдранной медвежьей шерсти. Урхату взял эту шерсть и принес ее своей матери. Рефа заворожила шерсть и сказала: медведь теперь заколдован. Встретит Уоми — тот узнает его когти.

Урхату положил завороженную шерсть за пазуху и пошел в Ку-Пио-Су звать Уоми на охоту. Урхату спал в хижине Азы и подложил под изголовье Уоми медвежью шерсть. И вот Уоми сам захотел идти к заколдованной берлоге. Накануне, во время сборов, Урхату изловчился и вытащил заветный кинжал из дорожного мешка Уоми.

Этой ночью Гарру проснулся и услышал: шепчутся старики. Он притворился, что спит, а сам все слышал. Урхату рассказывал про медведя и про то, как ему удалось вытащить из мешка Уоми волшебный нож. Гарру из-под закрытых век следил за стариками и видел, как Урхату передал деду кинжал. Пижму долго смеялся и спрятал нож под изголовье. «Теперь не бойся, — сказал Урхату. — Медведь убьет Уоми. А если нет, это сделает сам Урхату».

Старики уснули, а Гарру долго лежал и думал. Жалел Уоми и не знал, как спасти. Уснул поздно. Проснулся — в доме никого! Ушел куда-то и Пижму. Вернулась Кунья и стала вздувать огонь. Гарру рассказал сестре все, что слышал. Кунья бросилась к постели деда и вытащила волшебный кинжал Уоми. Она схватила брата за руку, и они побежали к дому Гунды…

Гунда стояла ни жива ни мертва:

— Где нож?

Гарру молча подал ей бронзовый нож.

Гунда схватила нож и спрятала его у себя на груди. Потом она бросилась будить всех мужчин:

— Вставайте! Идем спасать Уоми!

Она сбегала также к Карасю и подняла на ноги молодежь в доме его старой жены. Захватить оружие было делом одной минуты. Скоро вся ватага вооруженных людей уже бежала по лыжному следу в погоню за коварным Урхату.

У БЕРЛОГИ

Урхату привел Уоми и Тэкту в лес, заваленный буреломом. Ураган повалил здесь множество старых деревьев. Они лежали еще зеленые, с неосыпавшейся хвоей. В одном месте бурелом был особенно велик. Деревья лежали вершинами в одну сторону, громоздились друг на друга, как будто какой-то великан заготовил здесь целый склад леса. Тропинка, по которой Урхату ходил уже не раз, привела братьев к груде деревьев, опрокинутых вершинами к северу. Стволы, вывороченные с корнями, подняли целые пласты лесной почвы, которые вставали там и тут огромными земляными стенами.

Тропинка оканчивалась перед двумя елками, лежащими рядом. Корни их, залепленные глинистой почвой, образовали что-то вроде земляных ворот.

— Здесь! — шепнул Урхату и ткнул пальцем в проход между елками.

Там, на снежном сугробе, покрывавшем нижние ветки елей, виднелось круглое, желтое от дыхания медведя пятно.

Тут же сбоку был лаз, сделанный медведем.

Урхату поставил братьев здесь и велел ждать, а сам пошел к другому лазу, чтобы оттуда пугать медведя.

Уоми приготовил рогатину. Воткнул один конец в снег, а «рога» направил против лаза. Тэкту взял наперевес тяжелое медвежье копье и стал рядом с братом.

Прошло минуты две, показавшиеся Уоми вечностью. Вдруг рявкнул зверь. Урхату пугал медведя, стукая по корням тяжелой рогатиной. Что-то глухо охнуло в глубине берлоги, и прямо против Уоми показалась медвежья голова. Уоми готовился нанести удар рогатиной, но медведь попятился и скрылся в берлоге. И вдруг послышался отчаянный крик Урхату. Слышна была какая-то возня, трещали сучья, рычал медведь, и дико голосил Урхату. Уоми бросил рогатину, выхватил копье у Тэкту и бросился на выручку. Урхату лежал опрокинутый навзничь, а на него навалился рассвирепевший хозяин леса. Окровавленная и переломленная рогатина валялась тут же на снегу.

Медведь яростно драл когтями опрокинутого наземь врага и, казалось, ничего не замечал, кроме поверженного Урхату. Уоми подбежал к зверю вплотную и с размаху всадил в него копье. Удар был настолько силен, что дубовое копье глубоко вошло в тело. Зверь рванулся с такой силой, что копье переломилось. Медведь ухватился за обломанное древко обеими лапами, как бы стараясь вытащить его из раны.

Уоми отпрянул в сторону и сунул руку в сумку, чтобы вынуть кинжал.

Кинжала не было…

Уоми был беззащитен перед разъяренным и раненым зверем! Но медведь не бросился на Уоми. Он нагнул голову и вдруг стал падать и навалился всей тушей на лежащего под ним Урхату. Кровь хлынула из его пасти и залила голову старика.

В это время подоспел Тэкту и ткнул медведя рогатиной. Этот удар был уже лишним: копье Уоми и без того пробило медведю сердце. Еще несколько судорог, и медведь высунул язык и затих.

— Пей кровь, Тэкту! Пей, пока горяча. Твой удар!

— Нет, — сказал Тэкту. — Твое копье убило. Твое копье — твоя кровь!

Уоми нагнулся, смочил кровью ладони и облизал языком. В это время раненый стал громко стонать. Братья принялись тащить медведя, чтобы освободить лежащего под ним Урхату. Туша была тяжела. Охотникам пришлось напрячь все силы, чтобы сдвинуть в сторону грузного зверя.

Вид истерзанного Урхату заставил их содрогнуться. Медведь когтями содрал кожу с затылка и темени и надвинул этот кровавый скальп на лоб и глаза охотника до самой переносицы. Шуба на груди была также изорвана медвежьими когтями, и несколько глубоких царапин шли наискось через грудь. Тэкту ладонями приподнял голову Урхату и передвинул кожу на место.

Потом он стал утирать снегом залитое кровью лицо. Жалобный стон вырвался из груди Урхату. Он был еще жив, несмотря на страшные раны. Потеря крови лишала его сил. Пушистым снегом засыпал Уоми рваные раны на груди. Урхату умолк, тяжело дышал и морщился от боли.

— Языком! Языком надо! — прохрипел он.

Тэкту стал лизать рану.

— Пусти! — сказал Уоми, отстраняя брата. — Дай и мне!

Он опустился на колени и начал зализывать глубокие царапины, выправляя скомканную кожу ссадин. Он лизал человечью и звериную кровь, которые смешались. Силы зверя и могучего человека переходили в его нутро.

ОБА ЖИВЫ

Сзади затрещали кусты. Сквозь темные стволы деревьев показалась толпа бегущих людей. Впереди всех был Карась, за ним бородатые дядья Уоми, а дальше вооруженная чем попало молодежь.

— Жив Уоми? — крикнул Карась, издали махая руками.

— Уоми жив! А вот Урхату…

Толпа, ахая и задыхаясь, окружила место недавней схватки. Все с ужасом глядели на залитые кровью тела мертвого медведя и раненого Урхату.

— Кто убил? — спросил Карась.

— Уоми, — ответил Тэкту. — Урхату был под медведем.

— Ну, ему-то поделом! — с сердцем сказал Карась.

И тут все наперерыв стали рассказывать все, что знали о кознях Урхату и Пижму. История с кинжалом и колдовством Рефы была рассказана с особенным негодованием.

Тут было покушение на жизнь и подлое воровство, а воровство в общине Ку-Пио-Су было почти неслыханным поступком. Карась вынул из сумки бронзовый кинжал и гневно замахнулся им на Урхату.

— На, возьми, Уоми! — сказал он. — Сам убей его.

Уоми взял нож и молча поглядел на Урхату.

— Убей! — прохрипел Урхату.

Уоми посмотрел на Урхату почти с жалостью:

— Нет, Уоми не тронет Урхату. Уоми с ним породнился: он только что лизал его кровь. Теперь Уоми не станет ее проливать. Дабу сам наказал Урхату. Не медведь повалил его, повалил Дабу.

Урхату глядел с изумлением на врага, который не хотел ему мстить.

— Кто научил тебя? — сурово спросил его Карась.

— Пижму, — глухо сказал Урхату.

Люди стояли кругом тесным кольцом. Урхату зажмурился, чтобы не видеть столько враждебных глаз, которые казнили его позором.

— Отнесем Урхату в Большую Щель, — сказал Карась, — пусть там умирает. От медвежьих когтей раны не заживают.

— Убей… — едва слышно прошептал Урхату, взглянув на Уоми, и опять закрыл веки: он слабел с каждой минутой.

Охотники тихо совещались, как лучше нести. Карась говорил: надо сначала идти к реке, а там уж он знает дорогу.

Молодежь наскоро сделала носилки. С трудом положили на них тяжелого Урхату, и печальное шествие молча тронулось в путь.

— Уоми, — сказал Тэкту, — возьмем у него когти!

Он показал на медведя. Тэкту вынул из сумки кремневый нож, Уоми свой бронзовый, и, пока Тэкту только распорол кожу вокруг правой кисти медведя, Уоми уже отрезал всю пятерню с длинными кривыми когтями. Тэкту с восхищением глядел на отточенное лезвие, которое так легко справлялось со своим делом.

Уоми быстро отрезал обе ступни и начал резать голову. Тэкту помогал ему снимать кожу и заворачивал ее вниз на шею. Покончив с головой, братья уложили отрезанные части в мешки и пустились догонять медленно двигающиеся носилки. На своих лыжах они быстро скользили по протоптанной и заметно покатой тропе. Они уже почти настигли шествие, как вдруг женский вопль пронзил морозный воздух. Навстречу с поднятыми вверх руками бежала женщина. За ней виднелись еще несколько мужчин и женщин. Женщины голосили.

— Уоми! Уоми! — кричали они.

— Мать! — крикнул Тэкту и пустился обгонять шествие.

Уоми побежал за ним.

Это, действительно, была Гунда. Ей невмоготу было дожидаться жутких известий, и она решила идти сама по следу охотников. Вместе с ней побежали Ная и еще несколько женщин. Белая лайка, как всегда, увязалась за Наей. Скоро к ним присоединились трое подростков-мальчиков, которые захватили из дома луки и подвязали охотничьи лыжи. Когда Гунда проходила мимо дома Пижму, подошли Кунья и Гарру и также решили идти вместе с Гундой.

Женщины шли скоро. Тропа, уплотненная ногами и лыжами стольких людей, была достаточно твердой. Когда толпа свернула от берега в лес, она наткнулась на медленно двигающиеся носилки.

— Уоми несут! — крикнули мальчики, и тотчас раздался тот потрясающий вопль, который заставил шествие остановиться.

Вопли разом умолкли, когда женщины увидели обоих братьев, бегущих навстречу.

— Жив! Жив! — кричали кругом, и Гунда, радостная, но еще с мокрыми от слез щеками, бросилась в объятия Уоми.

Тэкту молча стоял рядом и ждал. Ему так хотелось, чтобы мать взглянула и на него.

Гунда вдруг выпустила Уоми и испуганно оглянулась:

— А Тэкту? Где Тэкту?

— Вот он, — тихо сказал Тэкту, ловя ее руки.

— Оба живы! Оба живы! — всхлипывала она, не зная, на кого из них глядеть.

Медленно подошли остальные. Носилки опустили на землю. Начались расспросы и длинные рассказы о том, как все случилось. Урхату лежал как мертвый, с закрытыми глазами. Он еще дышал, но был в забытьи.

Здесь толпа разделилась. Женщины вместе с близнецами и подростками повернули назад, в Ку-Пио-Су, остальные понесли Урхату в Каменную Щель. Впереди шли Гарру и Карась. Они показывали дорогу.

КТО ЗАЩИТИТ?

Пижму трепетал.

Уоми вернулся цел и невредим. Союзник и друг, Урхату, — при смерти. Все замыслы заговорщиков разоблачены. Все заклинания и злое колдовство старухи, которой боялись ближние и дальние соседи, сокрушены и развеяны явным покровительством самого Дабу. Едва ли не самым страшным представлялось Пижму таинственное исчезновение волшебного кинжала, который он сам запрятал под свою постель.

Гарру молчал, а Гунда обещала Кунье не открывать никому ее секрет. Весь Ку-Пио-Су гудел от страшного негодования против Пижму. Его заговор против Уоми и воровство кинжала оттолкнули от него даже тех, кто до сих пор был на его стороне.

В первый же день после возвращения сыновей Гунды до ушей Пижму донеслись песни Ходжи, сложенные в честь Уоми. Люди ходили толпой за близнецами и требовали еще и еще раз рассказать о победе над свирепым жителем берлоги и о тайных кознях врагов.

Пижму сидел дома, мрачный и подавленный. О том, как все произошло, он узнал еще накануне: Кунья под свежим впечатлением рассказала домашним о славной победе Уоми и позоре Урхату.

Спросил только:

— А где Гарру?

— Понес с мужчинами Урхату в Щель. Помирает Урхату.

Пижму весь съежился, замолчал. До ночи он сидел один. Семья ушла слушать Ходжу и бесконечные рассказы Тэкту и Наи. Вернулся Гарру на другой день. Он даже не взглянул на деда и сейчас же куда-то ушел.

К вечеру старик вышел было на улицу. Он прошел на край поселка поглядеть в ту сторону, куда так недавно уходил Урхату вместе с близнецами. Но тут он почувствовал еще острее свое одиночество. Женщины отворачивались. Мужчины, завидев его издали, поворачивались спиной и уходили. Девушки подталкивали друг друга локтями и шептались. Два старика, сидевшие у домов, низко опустили лица и старались на него не смотреть. Один даже зажмурился, а потом закрылся ладонью. В стороне, позади хижин, заметил он близнецов и с ними вместе сыновей Карася. Они сдирали шкуру с медведя и собирались его потрошить. Тут же стоял и его внук Гарру.

— И он с ними! — прошептал Пижму.

Сгорбившись, ушел он домой и больше не показывался. Вечером старики собрались у Азы. Они не сговаривались — вышло как-то само собой. Им не сиделось дома. Смутная тревога гнала их пойти к кому-нибудь в надежде, что станет, может быть, легче. Неладно было в Ку-Пио-Су. Тот, кого признавали они старшим, потерял их уважение. Отменить старшинство нельзя, как нельзя было прибавить или убавить себе рост. Старшинство — это не должность. Пижму продолжал оставаться старшим, несмотря ни на что. Но в этом-то и была беда. Старший, потерявший уважение, превращался в ничто. Община теряла свою голову. Перед костром Азы сидели старики на полу и молчали. Только изредка перекидывались они словами и умолкали опять.

О чем было говорить?

Словами испорченного дела не поправишь. Надо было действовать, но в том-то и дело, что никто не знал как.

Нет головы. Кто защитит Ку-Пио-Су, когда придет беда? Аза тоже молчал. Он только иногда насмешливо посматривал на сокрушенных собеседников. Больше половины их чувствовали себя неладно, потому что недавно еще дружили с Пижму.

Впрочем, Аза не только молчал. Его руки были заняты рукоделием. Перед ним на нарах лежало двадцать огромных когтей убитого медведя. Уоми просверлил их насквозь кремневым шилом, Азе оставалось только их подвязать. Он брал их по очереди и продевал в каждое по короткому сухожилию. Потом взял крепкий, но тонкий ремень, примерил на себе в виде широкого ошейника и начал привязывать к нему когти. Навязывал не как попало: самые крупные когти — в середину, самые мелкие — по краям ожерелья. Центр оставался свободным. Сюда предполагалось навязать четыре клыка, выдернутые из медвежьей пасти.

Когда ожерелье было закончено, Аза весело взглянул на свою работу, поднялся с постели, и глаза его сверкнули.

— Старики, — раздался его добрый голос, — вот медвежье ожерелье! Уоми добыл эти когти и эти зубы. Вот кто защитник Ку-Пио-Су! Уоми, сын Великого Дабу!..

ВЫГНАЛ ИЗ ДОМУ

На другой день, несмотря на мороз, все Ку-Пио-Су пировало. На большом костре, горевшем перед домом, женщины обжаривали надетые на палки куски медвежьего мяса. Слои толстого подкожного жира топились в глиняных горшках на выгребенных из-под костра углях.

Но вот мясо изжарилось, и женщины начали сзывать всех на пир. Они звонко кричали:

— Есть! Есть! Есть!..

Из всех домов стали вылезать и не спеша подходить к костру люди. Каждый получал свою порцию. Двадцатипудовым медведем можно было досыта накормить весь поселок.

Только Пижму никто не позвал. По обычаю, если старший не мог сам по болезни прийти на пир, лучший кусок все-таки подносили ему. Обыкновенно для этого посылали молодых женщин, по одной от каждого дома. На этот раз никто не соглашался отнести мясо. Наконец позвали Кунью, и старшая сноха Пижму подала ей палку с нацепленным на нее куском жаркого.

— Отнеси деду! — приказала она.

Кунья вспыхнула, и протянутая было рука опустилась вновь.

— Не пойду! — сказала она.

Насилу ее уговорили.

Кунья пошла неохотно, останавливалась в растерянности на дороге и наконец, собравшись с духом, вошла в дом.

— Дед, прислали тебе!

Она протянула ему обжаренный кусок.

Пижму не сразу понял.

— Кто прислал? — спросил он, нахмурив брови и беря мясо.

— Все. Празднуют они.

Пижму нахмурился еще больше:

— Что же, кроме тебя, некого было прислать?

— Некого, — чуть слышно шепнула Кунья.

— Что празднуют? Откуда мясо?

— Медвежатина, — шепнула Кунья. — Уоми убил.

Тут только понял старик стыд своего положения. Весь поселок празднует победу его врага, а ему, как последнему человеку, присылают подачку. Пижму побелел от злобы и вдруг поднялся во весь свой огромный рост.

— Вон! — закричал он не своим голосом, и кусок мяса вместе с палкой полетел в голову девушки. — Убью! — рычал он, рассвирепев еще больше оттого, что Кунья успела увернуться.

Он вскочил на нары и сорвал со стены висевшее там копье.

Кунья бросилась в сени и опрометью выбежала вон. Она слышала, как брякнуло в стену копье и как яростно гремел сзади голос деда:

— Ступай к своему Уоми! Убью, если вернешься!

Кунья в ужасе мчалась через весь поселок. Ей казалось, что дед гонится за ней по пятам.

Только у хижины Азы она оглянулась. Деда не было видно. Дрожа как в лихорадке, вбежала она в дом и с рыданием бросилась к Гунде.

— Убьет! Убьет! — кричала она. — Сейчас придет сюда!

— Кто убьет? Что ты? — спрашивала Гунда.

— Дед! Пижму! Убить хочет!

— За что убить?

— За медвежатину. Меня послали. Я принесла, а он копьем. Пролетело мимо…

Тут только стала понимать Гунда, что именно произошло.

— Не нужно было посылать, — сказала она. — Он думает — над ним смеются.

— Зверь он! Зверь! — всхлипывала девушка.

Гунда как могла успокаивала Кунью.

— Стой, я посмотрю, — сказала она, выглянула наружу и сейчас же крикнула еще из сеней: — Нет его! Не выходил.

— Не придет сюда, — раздался голос Азы. — Побоится. Уоми не даст обидеть.

Кунья понемногу стала приходить в себя. Она глубоко вздохнула и благодарно взглянула на белого как лунь Азу. По сравнению со страшным дедом он казался ей таким добрым, несмотря на свои свирепые брови. Гости и хозяева сидели вперемешку. Ели молча, медленно откусывая мясо маленькими кусочками.

Кунья сидела в стороне и, как будто забывшись, молча глядела на Уоми.

— Кунья, что же ты не ешь? — спросили ее.

Кунья вздрогнула и стала плакать.

Гунда рассказала, что дед ее выгнал и бросил в нее копьем.

Кунья вдруг громко заголосила:

— Не пойду, не пойду к деду! Сказал — убью!

Все стали ее утешать. Гунда убеждала ее не бояться. Старик сегодня сердится, а завтра забудет.

Кунья ничего не хотела слушать.

СУАМИНТЫ

Выгнав из дому внучку, Пижму, шатаясь, вернулся к своему ложу. Дикая вспышка обессилила его. Бешенство сменилось унынием. Тяжело дыша и хватаясь рукой за грудь, с усилием взобрался он на нары и тяжело упал на меховую постель.

В голове у него звенело, кровь колотилась, шумело в ушах; чудилось, что лежит в болотной трясине и вязнет в ней с головой. Тяжелое забытье охватило его.

Очнулся он утром. Сердце у него ныло. Но странно: он помнил, что случилось что-то плохое, но что именно — вспомнить не мог. Только постепенно вернулась память. Он сидел на нарах угрюмый и мрачный.

Между тем жизнь в Ку-Пио-Су шла своим чередом. Мужчины добывали из-подо льда рыбу, ловили налимов, гарпунами, насаженными на длинные шесты, тыкали в глубокие омуты и вытаскивали со дна уснувших на зиму сомов. Молодежь ходила на охоту. Стреляли глухарей и рябцов, били тупыми стрелами белок, ставили западни на куниц.

Женщины сидели по домам и шили из меха зимние мужские и женские одежды.

Однажды мирное течение жизни было нарушено военной тревогой.

Молодежь из дома Сойона прибежала из лесу с громкими криками:

— Суаминты! Суаминты!

Суаминтами жители Ку-Пио-Су называли лесных бродячих людей. Это было прозвище загадочного племени, говорившего на чужом языке. Когда племя рыболовов стало расселяться с юга на север, оно всюду встречало этих людей. Они питались только мясом птиц и зверей. Малолюдные орды этого народца вечно переходили с места на место в поисках обильной добычи. Постоянных селений они не имели, у них были только временные становища в два-три небольших шалаша, сплетенных из древесных ветвей. Зимой они жили в землянках.

Как только в окрестностях звери начинали попадаться реже, орда бросала становище и переселялась в другую местность. Рыболовы, напротив, жили гораздо более крупными поселками, построенными на удобных для ловли местах: на речных островках или по берегам богатых рыбой озер.

Рыболовы всюду оттесняли суаминтов от своих поселений. Вернее, те сами уходили в глубь лесов, куда рыболовы не заглядывали. Суаминты редко подходили к берегам больших рек. В Ку-Пио-Су о них не было слышно по целым годам. Но иногда они вновь начинали бродить в окрестностях поселка.

Об их появлении узнавали не только по случайным встречам. Суаминты охотно таскали попадавшуюся в ловушки добычу, а иногда воровали кстати и звероловную снасть.

Были случаи, когда они похищали детей и женщин. Это делало их особенно ненавистными. Среди рыболовов ходили фантастические, но упорные слухи, будто они людоеды и поедают всякого, кто попадется им в руки. На этот раз нападению подвергся один из сыновей Арры, жены Сойона. С утра молодой Сойон ушел проверять поставленные ловушки и не вернулся. На заре товарищи отправились на поиски. Места, где были поставлены ловушки, были хорошо известны. После долгих поисков молодого Сойона нашли у дальних ловушек. Окровавленное тело его было истыкано в нескольких местах. Убили охотника, чтобы ограбить. Унесено было все: меховое платье, обувь, охотничья сумка и все оружие.

Братья Сойона внимательно изучили следы, оставленные убийцами. Опытные следопыты определили, что здесь было не менее девяти человек. Ушли они в глубь леса, двигаясь прочь от реки. Шли гуськом, и следы их сливались в одной протоптанной тропе.

На снегу, возле трупа, валялся короткий сломанный лук и одна стрела, форма лука и грубого каменного наконечника разрешила все сомнения. Убить молодого Сойона могли только суаминты.

Преследовать убийц немедленно было рискованно. Их было, считая и убитого, всего пять человек. Оставалось только бежать домой, чтобы собрать народ.

Весь Ку-Пио-Су закопошился, как растревоженный муравейник. Все, кто был еще способен носить оружие, вооружились копьями, пращами, дротиками и дубовыми палицами. Наскоро подвязывали лыжи и на ходу надевали теплую одежду. Все поголовно собрались в погоню за суаминтами. Человек двадцать, более бойких, уже двинулись вперед.

— Стой! — раздался вдруг оклик Уоми, когда толпа поравнялась с хижиной Гунды. — Нельзя уходить всем: суаминты хитры. Нападут без нас — кто защитит детей с матерями?

Бойцы остановились:

— Кому же идти?

— Пойдут самые быстрые ноги.

— Слова Уоми как мед, — сказал Карась. — Иди отбирай, кому в поход.

Уоми подошел и стал отводить в сторону тех, кто посильней и помоложе.

— Старшие останутся в Ку-Пио-Су!

Странно, что никто не удивлялся: сам моложе чуть ли не всех, а его слушают, как деда.

— Ведь он Уоми!..

Незаметно авторитет переходил от седых к юному сыну Дабу. Власти старшего старика со времени позора Пижму больше не существовало.

Подходившие сзади охотники спрашивали:

— Почему остановка?

Им отвечали:

— Уоми отбирает дружину.

— Бегуны пойдут. Кто постарше, будут стеречь Ку-Пио-Су, — сказал Уоми.

Все соглашались, что так лучше. Уоми рассудил как седой. И каждый послушно отходил туда, куда указывал сын Дабу. Из молодых только одному Гарру велел Уоми остаться.

— Гарру бегает скоро! — обиженно заявил тот.

— Что же, — сказал Уоми. — Понадобятся и тут твои ноги. Нужно в Ку-Пио-Су быть хоть одному бегуну.

Старшему Сойону Уоми отвесил низкий поклон.

— Кланяемся тебе, Сойон, будь вожаком в походе!.. Кто из отцов всех лучше знает леса? — обратился он к толпе.

— Сойон! — отозвалось несколько голосов.

— Кто будет больше всех торопить погоню?

— Сойон! Суаминты надругались над его сыном.

Сойон, сидевший молча на камне, поднялся, страшный, волосатый, с багровым от ветра лицом:

— Сойон будет гнаться как волк!

Опытный охотник был польщен. В словах Уоми почувствовал он признание своих прав и как мстителя за убитого сына и как первого знатока лесных тропинок.

— Стойте еще, — остановил Уоми. — Тэкту, тащи вяленой рыбы. Запастись надо не на один день.

Несколько человек бросились помогать Тэкту. Позади каждого дома Ку-Пио-Су была зимняя кладовка. Она была похожа на большое гнездо орла. Помещалась она на врытом в землю столбе. Ее набивали вяленой или мороженой рыбой. Ни волк, ни лисица, ни забежавшая в поселок лесная мышь не могли добраться по столбу до запасов. Тэкту прислонил сделанную из сучковатой сосны подставку и взобрался по ней, как по лестнице. Там он раскрыл кладовку и стал выкидывать вниз охапками кипы сушеной рыбы. Все торопливо набивали ею свои охотничьи сумки.

Сойон с сыновьями Арры двинулся вперед, и три десятка бойцов зашагали следом за ним. Всем не терпелось скорее попасть к тому месту, где в лесу, на окровавленном снегу, валялось окоченелое тело молодого Сойона.

ЛЕСНАЯ ВОЙНА

Несколько суток об ушедших не было ни слуху ни духу.

В ночь на пятый день жители поселка были разбужены лаем и воем собак.

Псы заливались так яростно, что люди похватали оружие и выбежали из домов. Ночь была темная. На небе, окутанном тяжелыми облаками, не видно было ни одной звезды. Псы, столпившись у пристани, тявкали хором на лесистый берег.

Там кто-то ходил: собаки чуяли чужих.

Волки ли подходили к поселку или лихие люди? Надо было дождаться света. Идти в темноте никто не решался.

Карась приказал разжечь костер:

— Пусть знают, что мы не спим.

Интересно, что седые держались теперь совсем пассивно. С тех пор как старший в роде опозорил себя участием в воровстве, они совсем растерялись. Самые деятельные только давали советы в кругу своих. Но выходить на первый план и командовать, как они делали раньше, никто из них не решался. Больше всех слушались Азу, но он был слаб ногами и почти не показывался вне дома.

Карась, как хороший оружейник и мастер, пользовался славой умелого человека.

Руководство в укрепленном поселке как-то само собой перешло к нему. После тревожной ночи Карась с двумя десятками мужчин отправился на разведку.

На льду озера, на снежной пелене, виднелись свежие человеческие следы. Было ясно, что люди подходили к островку довольно близко и потом повернули назад, когда поднялась тревога.

— Испугались! Бегом бежали, — усмехался Карась.

Обратные следы были расставлены гораздо дальше друг от друга. Следов было много. Можно было подозревать, что на этот раз соединилось вместе несколько мелких орд и суаминты в поисках лучших мест двигались группами гораздо более крупными, чем обычно. Решили все-таки пройти по пробитой тропе и проследить, куда она направляется. Но не успели они сделать и тысячи шагов, как вдруг шедшие впереди были осыпаны целой тучей стрел.

Люди отряда, который вел Карась, двигались вереницей друг за другом, и потому передняя часть оказалась в невыгодном положении. Она была охвачена силами неприятеля, которые нападали не только спереди, но и с боков. Стрелы у суаминтов были плохой отделки, но стреляли они метко, и несколько человек были ранены или серьезно ушиблены в этой перестрелке. Пришлось быстро отступать. Суаминты криками и свистом преследовали рыболовов, которые бежали до самой опушки. Выбежав из леса, рыболовы почувствовали себя смелее.

Суаминты привыкли сражаться в лесу, прячась за стволами, нападая из-за кустов и поваленных деревьев. На открытом месте они действовали неуверенно. Они не умели наступать строем, не знали никакой дисциплины и привыкли действовать, как кому взбредет в голову. Они были на этот раз многочисленнее своих врагов, но выступить из леса и лишиться своих прикрытий все-таки не решались. Завязалась перестрелка.

Суаминты держались за кустами и деревьями лесной опушки. Отряд Карася отошел от нее на расстояние полета стрел суаминтов и, развернувшись широким строем, обстреливал, в свою очередь, врага. Тем временем быстроногий Гарру уже мчался по льду в Ку-Пио-Су за подмогой, хотя воинов, способных сражаться, оставалось там немного. Перестрелка продолжалась довольно долго. Карась уже начал опасаться, что суаминты тоже получат подкрепление. Они становились все смелее, и один отряд их начал обходить рыбноозерцев с фланга. Положение становилось настолько трудным, что Карась хотел уже отступить к укрепленному островку Ку-Пио-Су, как вдруг вся картина боя резко изменилась.