Поселок на озере

Уоми повернулся к Пижму и пристально посмотрел ему в глаза.

— Не бойся, Пижму, наговоренного ножа, — сказал он. — Бойся другого!

Уоми обернулся к матери и взял из ее рук посох с толстым набалдашником:

— Узнал ли Пижму этот посох? Сам Дабу отдал его Уоми. Теперь Пижму пусть остерегается делать Уоми зло. Уоми развяжет ремень, и огненная Хонда выйдет на волю.

Уоми взялся за конец ремня, показывая, что он сейчас же готов исполнить свою угрозу.

Пижму изменился в лице и с усилием поднялся с земли. Голова его шла кругом. Он поднял перед собой обе руки, как бы защищаясь от страшного призрака. Сутулый и неуклюжий, как медведь, стоял он перед Уоми, шатаясь от страха. Губы его тряслись. Рот открывался и закрывался. Он не мог выговорить ни слова. Колени дрожали, и весь он трепетал как в лихорадке. Наконец он склонился до самой земли.

— Нет! — глухо простонал он. — Не выпускай Хонды! Пижму не скажет слова против Уоми.

Старый Пижму сдавался без борьбы и со стыдом молил о пощаде.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

СОВЕТ СТАРИКОВ

Еще одни сутки продолжалась похоронная тризна после смерти Мандру. Когда привезли убитую лосиху, Уоми угощал ею весь Ку-Пио-Су, ласково потчуя стариков поселка.

Он говорил, что скоро придет к ним просить совета по важному делу. Прошло несколько дней. Жизнь, казалось, начинала входить в колею, но все чувствовали, что наступила перемена и теперь все пойдет по-новому, не так, как прежде.

Умер Мандру, а новый старшина рода не внушал уважения. А тут еще Уоми затевает какое-то загадочное дело.

Стариков разбирало любопытство:

— Советоваться хочет… О чем?

Пробовали подсылать разведчиков.

Светловолосая Кунья, внучка Пижму, вползла в хижину. Долго стояла без улыбки, без слов.

— Кунья, садись сюда, — сказал Ная отодвигаясь.

Девушка села на меховую постель подруги.

— Что слышно? — спросила Ная.

— Ничего не слыхать, — ответила Кунья, и еще с минуту длилось молчание. Вдруг Кунья обхватила шею подруги и тихо сказала: — Дедушка приказал узнать, о чем хочет говорить со стариками Уоми. Уоми мастерил кремневую пилу. Это была кропотливая работа. Между двумя половинами расщепленного вдоль стволика молодой осинки нужно было защемить десятка полтора острых кремневых зубьев, заранее подобранные осколки одинаковой толщины уложить так, чтобы зубцы были все на одной линии. Но этого было мало: надо было каждый из них закрепить и проверить, чтобы он твердо сидел в своей лунке, проделанной каменным долотом. Такой пилой нельзя было перепилить толстое дерево, но спилить сук, сделать кольцевой надрез вокруг молодой елки, чтобы легче потом сломать, было вполне возможно. Ею можно было также проделать глубокую борозду в каменной плитке сланца, чтобы потом резким ударом отбить нужный кусок как раз по борозде.

Кунья робко повторила вопрос и сейчас же спрятала раскрасневшееся лицо за спину Наи.

— Скажи деду: старики позовут — Уоми придет и все скажет. Не захотят

— пойдет к самому Дабу.

Больше ничего не сказал Уоми. Кунья подождала еще и тихонько вышла из хижины, В тот же день старики собрались в доме Ходжи и послали за Уоми. Когда посланный привел Уоми, старики уже сидели вокруг пылающего очага.

Вошедший отвесил низкий поклон.

— Старики! — сказал он. — Приходила во сне к Уоми невеста, дочь хозяина Большой Воды. Три раза приходила, звала его. Будет ждать на берегу.

— А-а! Ждать будет? — послышались любопытные голоса.

— Будет. Взять хочет Уоми девушку-невесту.

— Хороша девушка?

— Как лебедь! Кланяюсь вам, старики. У вас разуму больше. Научите, где Большая Вода! Старики переглянулись, не находя ответа.

Уоми опять поклонился:

— Наставьте, старики! У вас разуму больше.

Старики молчали.

Первый заговорил слепец Ходжа:

— Ходжа ростом мал, а разумом меньше всех. Ждал, что скажут большие.

Никто рта не открывает. Прикажите говорить слепцу Ходже!

— Говори, — сказал Пижму.

— Скажу вам, старики, одну правду. Был Ходжа молодой, были у него глаза. Ходили тогда молодые добывать себе невест. И Ходжа с ними. Снарядили восемь челнов. Был и тогда слух про Большую Воду. Хотели дойти до Большой Воды.

— И дошли? — радостно крикнул Уоми.

Ходжа помолчал, пожевал губами и вдруг грустно покачал головой:

— Не дошли. Немного не дошли, назад вернулись. А были близко!

— Слыхали и мы про это, — сказал Карась.

— Вот, — сказал Уоми. — Ходжа не дошел. Пойдет Уоми. Кланяюсь вам, старики. Хочет Уоми набрать дружину для дальнего похода. Кто захочет идти, не мешайте. Трудно одному идти на край света.

— Нет! — раздался басистый голос Пижму. — Сам иди куда хочешь, а молодых не мути. Пусть дома остаются. Невесты и близко есть. Пижму сидел потный, красный как рак, и видно было, что скрытая ненависть его к Уоми так и рвется наружу.

Уоми повернулся к Пижму и внимательно взглянул на злобствующего старика.

— Пижму, — сказал он, — помни: посох твой в моих руках. Если забыл, Уоми тебе напомнит.

Пижму поднялся багровый. Злоба душила его. Глаза сверкнули. Он с сердцем махнул рукой и рявкнул, не глядя на Уоми:

— Пусть едут на край света! Пусть едут! Только пусть назад не возвращаются.

Он вышел и с досадой задернул за собой меховую занавеску.

МОЛОДЫЕ И СТАРЫЕ

На свою голову раскричался Пижму на совете старцев. Этот уход, похожий на бегство, сильно подорвал его авторитет в глазах обитателей Ку-Пио-Су. Теперь всем ясно: Пижму боится. Какой же он старший, если молодой берет над ним верх?

За эти дни Уоми стал настоящим героем молодежи. Пожилые люди и особенно старики смотрели более осторожно. У иных тоже была причина побаиваться Уоми. После ухода Пижму они стали говорить:

— Что ж, пусть едут!

Некоторые, как и сам Пижму, были бы не прочь избавиться от этого слишком уж смелого сына Гунды. Отпускать же с ним свою молодежь почти никому не хотелось.

Но молодежь думала иначе. Обычай добывать себе жен из отдаленных селений прочно вошел в быт рыбноозерцев. Это считалось удальством. Чем дальше взята невеста, тем больше почета жениху.

— Почему не пускать? — говорил Карась. — Нужно молодым добывать невест? Нужно. Так о чем тут спорить? Уоми — молодец. С ним не страшно. Да что молодежь! Сам пойду с ними! Довольно Карасю дома сидеть. Может быть, и Карась себе невесту найдет.

Весть о том, что и Карась хочет идти вместе с Уоми, разбила последние надежды Пижму. Теперь никто уже не слушал стариков. Молодые кричали:

— С нами тоже старики!

Вслед за Карасем к Уоми присоединился слепец Ходжа. Сказки рассказывать и песни петь — вот что обещал слепец. И еще одна седая голова вдруг оказалась на стороне молодежи. Это был дед Аза. Аза был только немного моложе Пижму. Болезни и старческая слабость приковывали его к нарам. Но Аза понимал молодежь.

— Идите, идите! — бормотал он всякий раз, как укладывался спать. —

Идите, не бойтесь! Сам, когда молодой был…

На этом Аза замолкал, и никто не слышал, какие славные подвиги его юности воскрешала стариковская память.

СБОРЫ В ПОХОД

Начались сборы в поход. Прежде всего нужны были исправные лодки. Челноки были общей собственностью. Когда заходила речь о том, какие лодки можно отдать участникам похода, поднимались горячие споры. В далекий поход нужны были большие, хорошие и быстроходные челноки. С собой нужно было взять немало всяких вещей: одежду, оружие, сети и другие рыболовные снаряды. Опытные люди советовали:

— Возьмите лыжи и полозья. Не везде пройдете водой, придется волоком перетаскивать лодки.

Нужно было иметь с собой солидный запас подарков, чтобы мирно уладить дело с родными девушек. Все это составляло порядочный груз, и малый челнок не годился для такого похода. Но и те, кто оставался, вовсе не желали довольствоваться маленькими и худшими челноками. Ведь Рыбное Озеро в бурю и непогоду тоже шутить не любит! Да и отдавать на сторону лучшие произведения тяжелого и долгого труда старикам и пожилым не хотелось. Ведь каждая лодка была делом их рук.

Молодежи приходилось рассчитывать главным образом на лодки, которые еще не были готовы.

На островке с раннего утра раздавались теперь глухие удары. Это стучали кремневые тесла, долота и топоры, отбивая кусок за куском древесину внутри наполовину уже выдолбленных дубовых или осиновых колод. А сколько нужно было сделать весел и речных багров! Другая, не менее важная, забота — оружие. В далекий и опасный путь надо было отправляться хорошо вооруженными. В каждом доме был некоторый запас копий, луков и стрел. Но это оружие нужно было и тут, на месте. Тэкту, Уоми, сыновья Карася и другая молодежь усиленно трудились над обработкой каменных наконечников: маленьких — для стрел и больших — для копий.

Лето уже кончалось. Начиналась дождливая осень. С каждым днем становилось все ясней и ясней, что до весны нечего было и думать пускаться в дорогу.

ПИЖМУ

С самого дня похорон Мандру спокойный сон покинул старого Пижму. Он боялся. В руках этого Уоми — убийцы Мандру — его заговоренный посох. Захочет — выпустит Хонду, и Огненная Девка снова придет его терзать. Он вспомнил то время, когда хворал, и волосы зашевелились на его голове. Лихорадка мучительна сама по себе. Но для Пижму главный ужас заключался в образе страшилища Хонды. Он хорошо помнил, как она приходила к нему, чтобы пить по ночам его кровь.

Почти каждую ночь будила его тревога. Он садился на нары и боязливо осматривался. Прислушивался к мирному дыханию спящих, следил, как медленно догорает огонь в очаге, как тлеют затухающие угли. Иногда он подбрасывал в очаг несколько сучьев и снова ложился, чтобы мучиться до утренней зари. Но чаще выходил, сгорбившись, наружу, опираясь на толстый дубовый сук.

Мысль об Уоми сделалась у старика неотвязной. Если Уоми попадался ему навстречу перед сном, Пижму, случалось, не мог уснуть всю ночь напролет. После одной из таких бессонных ночей Пижму полдня провалялся на нарах и с трудом поднялся с постели. В хижине была одна Кунья. Она сидела у очага и грела воду. Она кидала в воду раскаленные камешки и с любопытством следила за тем, как от них, шипя, поднимались пузырьки.

— Кунья! — позвал Пижму хрипло и глухо. — Сядь сюда. — Он поманил ее пальцем. Кунья вскочила и села около старика.

— Ходишь к Нае? — спросил Пижму.

— Хожу, — ответила Кунья.

Пижму молчал долго. Кунья подумала, что разговор кончен, хотела встать и уйти. Вдруг дед крепко ударил ладонью по ее коленке, и голос его загудел.

— Уоми враг! Хочет меня погубить. Снял с дерева мой заговоренный посох. За это прежде кидали в огонь!

Кунья со страхом следила, какой злобой вдруг исказилось лицо старика.

— Спрятал посох, а в посохе моя болезнь. Развяжет, выпустит, и мне — смерть! — Старик сжал кулаки, и щеки его побагровели. — Найди, Кунья, посох! Узнай, где спрятали. Не найдешь, живой не оставлю! Он вдруг схватил ее за горло и так крепко сжал пальцами, что Кунья стала задыхаться. Она хотела крикнуть и не могла. Пижму отпустил ее и взял себя обеими руками за голову. Кунья сидела ни жива ни мертва. Она начала плакать. Всхлипывала потихоньку, и слезы струйкой стекали по ее грязной от копоти щеке.

Пижму услыхал плач Куньи и поднял голову.

— Иди! Делай! — приказал он.

Кунья перестала хныкать, помолчала и сделала вид, что соглашается.

Лучше не спорить!

Кунья по опыту знала: послушание на словах — лучшее средство сделать в конце концов по-своему.

В этой борьбе, которую вел Пижму против Уоми, сердце девушки было не на стороне деда.

ЗАМЫСЕЛ ПИЖМУ

Хитрости Пижму не приводили ни к чему. Кунья чуть не каждый день бегала к Нае. Старалась заходить днем, когда мужчины были на работе. Порой Кунья осторожно переводила разговор на братьев, но, когда возвращался Уоми, Кунья умолкала, щеки ее заливались румянцем. Крепко схватив руку Наи, она сидела не шевелясь и неотступно следила за Уоми. Однажды она призналась Нае, что дед подсылает ее для того, чтобы высмотреть, куда прячет Уоми заговоренный посох.

— Только пусть Уоми не боится: Кунье Пижму — волк. Она не сделает, чего он хочет.

Ная вечером пересказала все матери и брату. Уоми насторожился. Через несколько дней неожиданно пожаловал сам Пижму. Он старательно высмотрел, когда Аза остался один, и пришел с явным намерением застать старика врасплох.

Но Аза не спал. Он сидел на полу и кашлял.

Пришлось и Пижму сесть у очага в ожидании счастливой минуты.

С усилием выдавливал он из себя слова, но разговор не клеился. В довершение всего, вдруг вернулась Гунда. Она уселась на нары, усмехнулась и пристально стала смотреть на непрошеного гостя. Пижму замолчал, покраснел, бегал виноватыми глазами.

— Не думай! — вдруг сказала Гунда. — Нет тут твоего посоха. Ступай-ка лучше отдохни от больших трудов!

Пижму съежился, втянул голову в плечи и, не прощаясь, пошел домой.

Несколько дней после того он чувствовал себя как побитая собака. Но в одно ясное утро Пижму поднялся, против обыкновения, совсем веселый. Сон ли ему добрый приснился или пришла новая счастливая мысль? Он бодро поднялся, плотно поел и стал собираться в дорогу. Подозвал старшего брата Куньи, Гарру, и приказал приготовить лодку. Гарру сбегал на пристань, пригнал лодку поближе к дому, вернулся и сказал:

— Готово. Челнок плыть хочет!

Пижму стоял перед очагом и надевал дорожную одежду:

— Далеко поедем. Захвати с собой побольше еды.

Дед и внук взяли оружие, рыболовные снасти и уселись в долбленку. Гарру поместился на корме и сильно толкнул лодку шестом. Пижму подгребал и правил челнок коротким веслом.

Солнце поднималось все выше над озером. На заливных лугах блестели там и сям старицы, болота и лужи.

УРХАТУ

В этот день солнце начало припекать уже с утра. Небо было безоблачно. Душное марево нависало над лесом. К полудню Гарру истомился вконец. Он взмолился об отдыхе. Пижму причалил к берегу. Место выбрали удобное: на зеленой траве, под тенью густых берез. Челнок вытащили на берег. Гарру, не теряя времени, кинулся в воду и долго окунался, мочил голову, фыркал и снова начинал окунаться. Дед тем временем высыпал на землю из горшка запас горячих углей, накидал сухих стебельков и раздул огонь.

После еды легли в тени на отдых. Пижму спал спокойно, как будто забыл про свою тревогу.

После отдыха двинулись дальше. На западной стороне росли облака, похожие на снежные горы.

За одним из выступов берега вдруг открылась мрачная картина.

Обгорелый лес с остроконечными копьями обугленных еловых стволов спускался

здесь к самой воде. Множество деревьев, вывороченных ветром с корнями,

лежало вершинами вниз по крутому скату берега.

— Поворачивай сюда, — сказал Пижму. — Причаливай к Щели!

Здесь к реке выходило устье глубокого оврага. У самого устья съехавшая вместе с глиняным оползнем огромная береза низко наклонилась над рекой и купала в ней свои длинные ветви.

Гарру прикрыл ладонью от солнца глаза, и вдруг неподдельный испуг изобразился на его лице.

— Дед! — позвал он шепотом. — Гляди: Лесовик!

На стволе поникшей березы сидел кто-то, кого едва ли можно было счесть за человека.

Лохматая копна бурых волос покрывала ему не только голову, но и шею и плечи. Волосатая грудь была закрыта широкой бородой, а рысья шкура, обернутая вокруг пояса, издали могла показаться его собственной шерстью. Чудовище свесило к воде длинные кривые ноги и, казалось, вовсе не обращало внимания на плывущую долбленку.

— Греби, греби! — грубо прикрикнул дед. — Какой Лесовик! Это Урхату!..

Гарру захлебнулся смехом. Об Урхату он слышал и раньше. Как это он сразу не догадался, к кому ехал дед?

Когда Пижму и Гарру подошли ближе к берегу, они поняли, почему Урхату не поднимает головы. Он пристально глядел в воду, а в правой руке держал свитую из жил длинную леску. Удильный крючок, вырезанный из белой кости, просвечивал сквозь толщу воды, а на поверхности плавал обломок тонкого сучка — поплавок.

— В гости приехал, — сказал Пижму.

— В дом пойдем, — ответил Урхату и спрыгнул с березы в воду.

Только тогда, когда Урхату подошел вплотную, можно было вполне оценить, какое это несуразное, огромное существо. Ростом был Урхату, по крайней мере, на голову выше Пижму. Его непомерно длинные волосатые руки и кривые ноги казались нечеловеческими. Длинные, с завитками брови нависали так низко, что глаза глядели из-под них, как из-под темных навесов.

— Налима привез, — сказал Пижму и вынул со дна челнока большую рыбину.

— Хорош! — осклабился Урхату, взвешивая его на руке.

Порыв ветра вдруг зашумел в листьях деревьев. Сверкнула молния, и гулкий удар прокатился по небу.

Гарру наскоро выволок челнок на берег и бегом пустился догонять деда и Урхату, уже повернувших в устье оврага.

Овраг этот был мрачен, как его хозяин. Быстрый ручей пробил здесь себе узкое русло среди известковых скал.

Тропинка стала подниматься выше. Они взошли на просторную площадку, нависшую над обрывом.

Две собаки с яростным лаем бросились им навстречу. Урхату крикнул и замахнулся на них палкой. Собаки, поджав хвосты, отбежали к стене и стояли там, ощетинившись и злобно оскалив зубы.

Гарру с удивлением осматривался вокруг. Не было тут ничего похожего на жилище. Не было даже землянки. У каменной стены обрыва сидела средних лет женщина и потрошила рыбу. Урхату поставил перед ней корзину с новым уловом и сказал:

— Скорее! Гроза!

Не успел он закрыть рот, как в туче ярко сверкнуло, и почти в тот же миг оглушительно ударил гром.

— Идти надо, — сказал Урхату и повел гостей за собой.

Через какие-нибудь два десятка шагов перед ними открылась большая ниша под выступом известковой кручи, а в глубине ее — низкий вход в темное подземелье.

Урхату провел гостей тесным коридором, и они очутились в большой и высокой пещере, освещенной внутри пылающим очагом. Вокруг него сидели несколько женщин и подростков.

РЕФА

Подземельем назвать жилище Урхату можно было только отчасти. Одна половина находилась под каменным навесом и представляла, действительно, подобие пещеры, выбитой руками людей. Другая половина была просто глубокой и широкой ямой, прикрытой сверху слоем длинных жердей. Между краем каменного навеса и деревянной кровлей находилось узкое отверстие для выхода дыма. Оттуда падали капли дождя, и Урхату послал женщин прикрыть дыру шкурами. Но еще долго после того срывались с деревянного потолка крупные капли пробиравшегося сквозь кровлю ливня. Звук шлепающейся на пол воды продолжал своеобразную музыку, к которой с робостью прислушивался Гарру. По временам это тихое лепетание капель прерывалось оглушительными ударами и раскатами грома, от которых дрожали стены пещеры.

— Громовик воюет! — сказал Урхату, опасливо поглядывая на кровлю.

Урхату подбросил в очаг охапку сучьев, и высокое пламя ярко осветило подземелье.

Тут Гарру заметил, что лосиная шкура, висевшая на стене, вдруг шевельнулась. Край ее стал оттопыриваться, и из-за нее вдруг выглянуло сморщенное старушечье лицо.

Маленькие зрачки по сторонам острого и горбатого, как совиный клюв, носа сверкнули из-под седых бровей и с любопытством уставились на сидящих у очага Гарру и Пижму.

— Входи, мать! Гости!

Занавеска откинулась, за ней открылся такой же узкий проход, как и тот, по которому они прошли в пещеру. В проходе стояла маленькая старуха, до такой степени сгорбленная, как будто ее спина была переломлена пополам. Старуха пожевала губами и затрясла головой.

— Что, Пижму? — заговорила она скрипучим голосом. — Знала, что придешь. Беда у тебя? Помогать надо!..

Пижму прижал обе ладони к груди и низко наклонил голову.

— Поворожить приехал. Думал: Рефа стара, много дел знает. Чего сама не знает, скажут ей лесные духи.

Пока Пижму говорил, Рефа подошла к огню. Она не села, а только нагнулась, достала с углей печеную рыбку и молча пошла к своей занавеске.

— Рефа сейчас не будет говорить. Громовик взбесился — покоя не дает.

Перестанет греметь, тогда буду ворожить.

Рефа отогнула занавеску и скрылась в глубине темного прохода.

НОВЫЙ ПОСЕЛОК

Урхату родился в Ку-Пио-Су. В детстве его звали по-другому. Прозвище «Урхату» получил он за свой рост и несокрушимую силу. На языке племени Ку-Пио-Су это имя означало «большой медведь». Еще в молодости не поладил он с самим Мандру. Не нравилось ему слушать его приказы.

Взял лучшую лодку, посадил в нее жену, двоих ребят, собаку и младшего брата; взял мать, горбатую Рефу, оружие и весь домашний скарб. Ночью выехал из поселка, и след его пропал надолго.

Никто не знал, куда он девался.

Только через несколько лет догадались, что он поселился в овраге Большая Щель.

Место это Урхату присмотрел себе еще раньше и облюбовал его неспроста.

В давние времена, о которых самые старые старики слышали от своих дедов, в этом овраге был большой поселок. Жило здесь племя «нуонки». Они говорили на особом наречии и славились искусством добывать замечательно хорошие кремневые желваки в виде круглых камней величиной чуть не с детскую голову. Снаружи желваки были покрыты корой, а на расколе имели светло-серый тон.

Кремень, который они давали, был превосходен для ручной обработки. Желваки от удара кололись правильными кусками, отлично поддавались стесыванию, «отжиму»и полировке, и дальние поселенцы приезжали к нуонкам выменять или выпросить хороших камней для собственных поделок. Оказалось, что нуонки добывали кремень из толщи известковых пластов, делая глубокие шахты в известняке.

Шахта начиналась в виде очень широкой и круглой ямы. По краям выбивали ступеньки, и по ним можно было спускаться на самое дно шахты. На глубине в три-четыре человеческих роста добытчики кремня прекращали дальнейшее углубление ямы и начинали делать не очень длинные штольни, подземные галереи.

В известковом плитняке Щели оказалось целых три таких шахты. Они соединялись подземными ходами. Одна из них обвалилась, две другие сохранились хорошо.

Груды выброшенного известкового щебня вокруг каждой из шахт успели уже обрасти травой и кустами и отлично скрывали входные отверстия. Вот в этих-то старых каменоломнях и поселился Урхату вместе со своим семейством.

Построить себе хижину все-таки не так просто, как поселиться в готовой пещере, которую быстро можно приспособить под жилье. Дикие звери, бродячие лесные люди иногда появлялись то здесь, то там в пустынных береговых лесах. От них хорошо было спасаться в темных каменоломнях.

Верхние отверстия шахт Урхату закрыл стволами молодых сосен, а на них навалил толстый слой торфа и земли.

Население нового выселка из Ку-Пио-Су начало быстро увеличиваться. Рождались дети. К семьям двух братьев прибавился еще один молодой переселенец с пожилой женой и кучей ее ребят. Жена эта скоро умерла. Поселенец решил добыть новую и отправился сватать невесту в один рыбацкий поселок. Сватовство было удачным: он привез себе сразу двух жен. Оба брата тоже высватали себе по новой невесте. Женские руки были нужны. Хлопот было много: устраивать новое жилье, шить одежду, лепить глиняную утварь, мочить крапиву, сучить нитки для рыболовных сетей.

Для большей безопасности Урхату приволок из лесу толстую сосновую жердь, сделал из нее идола и поставил на площадке перед входом.

Урхату и Пижму мирно беседовали между собой, ожидая, когда замолчит Громовик. Наконец ветер утих. Туча миновала. На прояснившемся небе загорелись звезды, и из-за леса показался тонкий двурогий месяц. Меховая занавеска откинулась еще раз, и Рефа позвала Пижму в свое подземелье. Оно было невелико. Низкий потолок его был неровен и покрыт тонкими сосульками известковых натеков. Посередине горел костер. Рефа сидела перед ним на камне. Рядом с ней стоял высокий горшок, до краев наполненный водой.

Голова старухи тряслась. Крючковатый нос нависал над беззубым ртом, губы беззвучно шевелились.

Пижму сел на другой камень и положил перед старухой ожерелье из костяных бус.

— Поколдуй, как спастись от врага. Уоми унес посох, а в нем все мои болезни. Грозит выпустить, погубить хочет.

— Знаю, знаю, — усмехнулась Рефа. — Все знаю! — Голова ее затряслась еще сильнее. — Что было, узнаем, и что будет, тоже узнаем, — бормотала Рефа.

Она наклонилась над горшком, бросила в него три сухих листка березы, стала дуть в горшок, и глаза ее, острые, как иголки, следили за тем, как забегали по воде эти гадательные листочки.

Быстро зашептали тонкие губы непонятные слова. Звучно капнула с потолка большая капля. Пискнула летучая мышь. Волхованье началось…

ЗИМА

Пижму вернулся на третий день веселый и довольный. Он успокоился. Посиживал возле дома, выходил поболтать со стариками и совсем не говорил об Уоми.

Старшина охотников, казалось, забыл о том, кто еще так недавно не давал ему покоя. Он перестал спрашивать о нем Кунью, перестал по ночам подходить к дому Азы. И только иногда, когда Уоми проходил мимо него, Пижму бросал ему вслед пристальный, полный ненависти взгляд. Между тем наступила и промелькнула осень, по утрам стали ударять морозы. Облетела последняя листва. Только на дубах еще желтели высохшие листья, не сдаваясь перед порывами осеннего ветра. Наконец захолодало совсем. Небо окутали зимние облака, и как-то утром поселок Ку-Пио-Су проснулся весь усыпанный пушистым снегом. С первой порошей в леса двинулись партии охотников. Рыба ушла в омуты. Рыбаки теперь превращались в звероловов. За зиму нужно было добыть побольше теплых мехов.

Уоми и Тэкту сколотили дружную охотничью партию. Гунда чинила зимнюю одежду, нашивала к рукавам длинные надставки, чтобы было теплее пальцам и чтобы в сильные морозы можно было глубоко запрятать в них озябшие руки. Каждому из сыновей она сшила по две пары запасных мягких и длинных меховых чулок.

Охотники перетягивали заново луки, подтачивали наконечники стрел, пробовали, прочно ли сидят острия дротиков.

Когда все было готово, каждый из охотников уложил свою поклажу в объемистую кожаную сумку. Туда запихали запасы сушеной и мороженой рыбы, запасное оружие и инструменты, нужные для жизни в лесу. Дорожный мешок прочно привязали к полозьям, скрепленным между собой лыком и деревянными перекладинами. Вещи прикручивали к салазкам длинным ремнем. К передним концам загнутых кверху полозьев привязали по крепкой ременной петле. Каждый охотник сам тащил свои узенькие и длинные санки. В поход выступили рано утром. Шли гуськом, ступая по следам передового пешехода. Впереди и сбоку бежали пушистые белые лайки, приученные к охоте.

Тридцать дней пропадали охотники. Дни и ночи шли лесами и лугами, покрытыми снегом. Убитую дичину, пока она теплая, ели сырой и только вечером, перед сном, пекли мясо на горячих углях костра. Спали в старых землянках, а то и просто в сугробах, как медведи в берлогах. За это время набили немало больших и малых зверей. Гоняли зайцев собаками, деревянными тупыми стрелами сшибали с деревьев простоватых белок. Жили то сытно, то голодно и по всему длинному пути ставили на звериных тропах хитрые деревянные ловушки, клали приманки в растянутые на земле ременные силки и петли. С удивительной памятливостью замечали охотники места, где были ловушки, и на обратном пути не только не сбивались с дороги, но не забывали осмотреть ни одной оставленной в лесу западни.

Домой вернулись худые, черные, но с богатым запасом разных мехов. Родные их ожидали, и долго потом матери и сестры усердно скребли шкуры кремневыми скребками, очищая их от жира и мяса.

ЗА КОГТЯМИ МЕДВЕДЯ

Прошло несколько дней. Морозы становились все крепче. Белым инеем украсились вершины берез.

В хижине Гунды все были в сборе: кто сидел на нарах, кто на полу.

Уоми лежал на лосиной шкуре, заменявшей ему постель. Вдруг меховой полог, висевший перед входом, колыхнулся, и из-под него высунулась бурая медвежья морда.

Женщины и дети с визгом бросились на другой конец хижины. Тэкту сорвал со стены копье, Уоми схватил тяжелую боевую палицу. Медведь отбросил полог в сторону, встал на дыбы и… громко расхохотался.

Медвежья голова была только колпаком. Из-под нее глядело круглое волосатое лицо, густые брови и огромный рот, обросший усами и бородой. Перед глазами испуганных женщин стоял Урхату, донельзя довольный своей шуткой.

Заразительный смех Урхату заставил смеяться всех, кто был в хижине. Смеялись мужчины и женщины, смеялся, кашляя и махая рукой, дед Аза. Даже маленькие дети, испугавшиеся было вначале, перестали плакать и присоединились к общему веселью.

Насмеявшись вдоволь, хозяева усадили гостя у очага и стали угощать его вяленой рыбой. Гость ел с аппетитом, а хозяйки добыли из каких-то тайных запасов горшочек меда, чтобы принять гостя послаще. Урхату был весел. Смеясь, отвечал на расспросы, передавал разные лесные новости, рассказывал о страшной буре, которая пронеслась в конце лета над Каменной Щелью и поломала в лесу много сосен. Ни слова не сказал только Урхату, что это случилось как раз в то время, когда у него гостил Пижму.

На другой день Урхату завел речь о медвежьей охоте. Он выследил в лесу в густом буреломе берлогу. Урхату звал молодежь идти вместе поднимать зверя. Пусть молодежь поучится у старых медвежатников.

— Уоми пойдет, — сказал Уоми.

В его воображении уже мелькнуло новое ожерелье из медвежьих зубов.

Тэкту, как эхо, повторил то же самое.

— Нет, — сказал Уоми. — Уоми хочет сам добыть медвежьи когти и зубы.

Тэкту выслушал молча, наклонив голову, и вдруг заявил твердо и решительно:

— Сын Дабу будет добывать зубы медведя, а Тэкту, сын Гунды, будет беречь его от медвежьих когтей.

Гунда так ласково взглянула на своего первенца, как никогда на него не глядела.

Сговорились выступить в поход на другой же день и начали готовиться к охоте.