Закончился опрос жалоб и заявлений, но личный состав, разведенный по категориям, остался в строю.
      — Приступить к опросу функциональных обязанностей, знаний статей устава, осмотру формы одежды! — прокаркал начальник штаба.
      Огромный нос начальника штаба был главным виновником его клички, известной всем — от адмирала до рассыльного, — Долгоносик.
      Шел инспекторский строевой смотр. К нему долго готовились и тренировались: десятки раз разводили экипажи подводных лодок под барабан и строили их по категориям: то есть в одну шеренгу — командиры, в другую — замы со старпомами, потом — старшие офицеры, а затем уже — мелочь россыпью.
      В шеренге старших офицеров стоял огромный капитан второго ранга, командир БЧ-5, по кличке «Ботик Петра Первого», старый, как дерьмо мамонта, — на флоте так долго не живут. Он весь растрескался, как такыр, от времени и невзгод. В строю он мирно дремал, нагретый с загривка мазками весеннего солнца; кожа на лице у него задубела, как на ногах у слона. Он видел все. Он не имел ни жалоб, ни заявлений и не помнил, с какого конца начинаются его функциональные обязанности.
      Перед ним остановился проверяющий из Москвы, отглаженный и свежий капитан третьего ранга (два выходных в неделю), служащий центрального аппарата, или, как их ещё зовут на флоте, — «подшакальник».
      «Служащий» сделал строевую стойку и…
      — Товарищ капитан второго ранга, доложите мне… — проверяющий порылся в узелках своей памяти, нашел нужный и просветлел ответственностью, — …текст присяги!
      Произошел толчок, похожий на щелчок выключателя; веки у «Ботика» дрогнули, поползли в разные стороны, открылся один глаз, посмотрел на мир, за ним другой. Изображение проверяющего замутнело, качнулось и начало кристаллизоваться. И он его увидел и услышал. Внутри у «Ботика» что-то вспучилось, лопнуло, возмутилось. Он открыл рот и…
      — Пошшшел ты… — и в нескольких следующих буквах «Ботик» обозначил проверяющему направление движения. Ежесекундно на флоте несколько тысяч глоток произносят это направление.
      — Что?! — не понял проверяющий из Москвы (два выходных в неделю).
      — Пошёл ты… — специально для него повторил «Ботик Петра Первого» и закрыл глаза. Хорош! На сегодня он решил их больше не открывать.
      Младший проверяющий бросился на розыски старшего проверяющего из Москвы.
      — А вот там… а вот он… — взбалмошно и жалобно доносилось где-то с краю.
      — Кто?! — слышался старший проверяющий. — Где?!
      И вот они стоят вдвоём у «Ботика Петра Первого».
      Старшему проверяющему достаточно было только взглянуть, чтобы все понять, он умел ценить вечность. «Ботик» откупорил глаза — в них была пропасть серой влаги.
      — Куда он тебя послал? — хрипло наклонился старший к младшему, не отрываясь от «Ботика». Младший почтительно потянулся к уху начальства.
      — Мда-а? — недоверчиво протянул старший и спокойно заметил: — Ну и иди, куда послали. Спрашиваешь всякую… — и тут старший проверяющий позволил себе выражение, несомненно относящееся к животному миру нашей родной планеты.
      — Закончить опрос функциональных обязанностей! — протяжно продолгоносил начальник штаба. — Приступить к строевым приемам на месте и в движении!

      Офицер свихнуться не может. Он просто не должен свихнуться. По идее — не должен.
      Бывают, правда, отдельные случаи. Помню, был такой офицер, который на эсминце «Грозный» исполнял, кроме трех должностей одновременно, ещё и должность помощника командира.
      Его год не спускали на берег. Сначала он просился, как собака под дверью: все ходил, скулил все, а потом затих в углу и сошел с ума.
      Его сняли с борта, поместили в госпиталь, потом ещё куда-то, а потом уволили по-тихому в запас.
      Говорят, когда он шел с корабля, он смеялся, как ребёнок. Бывает, конечно, у нас такое, но чаще всего офицер, если окружающим что-то начинает казаться, все же дурочку валяет — это ему в запас уйти хочется, офицеру, вот он и лепит горбатого.
      Раньше в запас уйти сложно было; раньше нужно было или пить беспробудно, или, как уже говорилось, лепить горбатого.
      Но лепить горбатого можно только тогда, когда у тебя способности есть, когда талант имеется и в придачу, соответствующая физиономия, когда есть склонность к импровизации, к театру есть склонность или там — к пантомиме…
      Был у нас такой орел. Когда в магазине появились детские бабочки на колесиках, он купил одну на пробу.
      Бабочка приводилась в действие прикрепленной к ней палочкой: нужно было идти и катить перед собой бабочку, держась за палочку; бабочка при этом махала крыльями.
      Он водил её на службу. Каждый день. На службу и со службы. Долго водил: бабочка весело бежала рядом.
      С того момента, как он бабочку водить стал, он онемел: все время молчал и улыбался.
      С ним пытались говорить, беседовать, его проверяли: таскали по врачам. А он всюду ходил с бабочкой: открывалась дверь, и к врачу сначала впархивала бабочка, а потом уже он.
      И к командиру дивизии он пошёл с бабочкой, и к командующему…
      Врачи пожимали плечами и говорили, что он здоров… хотя…
      — Ну-ка, посмотрите вот сюда… нет… все вроде… до носа дотроньтесь…
      Врачи пожимали плечами и не давали ему годности. Скоро его уволили в запас. На пенсию ему хватило. До вагона его провожал заместитель командира по политической части: случай был исключительно тяжелый. Зам даже помог донести кое-что из вещей.
      Верная бабочка бежала рядом, порхая под ногами прохожих и уворачиваясь от чемоданов. Перед вагоном она взмахнула крыльями в последний раз: он вошёл в вагон, а её, неразлучную, оставил на перроне. Зам увидел и вспотел.
      — Вадим Сергеич! — закричал зам, подхватив бабочку: как бы там в вагоне без бабочки что-нибудь не случилось; выбросится ещё на ходу — не отпишешься потом. — Вадим Сергеич! — зам даже задохнулся. — Бабочку… бабочку забыли… — суетился зам, пытаясь найти дверь вагона и в неё попасть.
      — Не надо, — услышал он голос свыше, поднял голову и увидел его, спокойного, в окне, — не надо, — он смотрел на зама чудесными глазами, — оставь её себе, дорогой, я поводил, теперь ты поводи, теперь твоя очередь… — с тем и уехал, а зам с тем и остался.
      Или, вернее, с той: с бабочкой…

      — Где этот моральный урод?!
      Слышите? Это меня старпом ищет. Сейчас он меня найдет и заорет:
      — Куда вы суетесь со своим ампутированным мозгом!?
      А теперь разрешите представиться: подводник флота Её Величества России, начальник химической службы атомной подводной лодки, или, проще, — химик.
      Одиннадцать лет Северный флот качал меня в своих ладонях и докачал до капитана третьего ранга.
      — Доросли тут до капитана третьего ранга!!! — периодически выл и визжал мой старпом, после того как у него включалась вторая сигнальная система и появлялась, извините, речь, и я знал, что если мой старпом забился в злобной пене, значит, все я сделал правильно — дорос!
      Умный на флоте дорастает до капитана первого ранга, мудрый — до третьего, а человек-легенда — только до старшего лейтенанта.
      Нужно выбирать между капитаном первого ранга, мудростью и легендой.
      «Кто бы ты ни был, радуйся солнцу!» — учили меня древние греки, и я радовался солнцу. Только солнцу и больше ничему.
      Химия на флоте всегда помещалась где-то в районе гальюна и ящиков для противогазов.
      — Нахимичили тут! — говорило эпизодически мое начальство, и я всегда удивлялся, почему при этом оно не зажимает себе нос.
      Химик на флоте — это не профессиональный промысел, не этническая принадлежность и даже не окончательный диагноз.
      Химик на флоте — это кличка. «Отзывается на кличку „химик“.
      — Хы-мик! — кричали мне, и я бежал со всех ног, разлаписто мелькая, как цыпленок за ускользающим конвейером с пищей; и мне не надо было подавать дополнительных команд «Беги сюда» или «Беги отсюда». Свою кличку «химик» лично я воспринимал только с низкого старта.
      — Наглец! — говорили мне.
      — Виноват! — говорил я.
      — Накажите его, — говорили уже не мне — и меня наказывали.
      «НХС» — значилось у меня на карманной бирке и расшифровывалось друзьями как — «нахальный, хамовитый, скандальный».
      — С вашим куриным пониманием всей сущности офицерской службы!!! — кричали мне в края моей ушной раковины, на что я хлопал себя своими собственными крыльями по бедрам и кричал:
      — Ку-ка-ре-ку!!! — и бывал тут же уестествлен.
      «Кластерный метод» — как говорят математики. Берется «кластер» — и по роже! И по роже!
      На флоте меня проверяли на «вшивость», на «отсутствие», на «проходимость» и «непроходимость», на «яйценоскость» и на «укупорку», и везде стояло — «вып.» с оценкой «хорошо».
      — Наклоните сюда свой рукомойник!!! (Голову, наверное.)
      — Я сделаю вам вливание! Я вас физически накажу!
      — Есть, наклонил.
      — Перестаньте являть собой полное отсутствие!!!
      Есть, перестал.
      — И закусите для себя вопрос!!!
      Уже закусил.
      А что вы вообще можете, товарищ капитан третьего ранга, подводник флота Её Величества России? Я могу все:
      От тамады до дворника,
      От лопаты до космоса,
      От канавы до флота!
      Могу — носить, возить, копать, выливать, вставлять!
      Могу — протереть влажной ветошью!
      Могу — ещё раз!
      А Родину защищать?
      А это и есть — «Родину защищать». Родина начинается с половой тряпки… для подводника флота Её Величества России… и химика, извините за выражение…

      В глазах застыла картина навсегда: центральный пост атомного ракетоносца; размеренно и тихо; все по углам; лодка у пирса; послеобеденное время; все переваривают; в едином временном измерении; дремотно.
      Вдруг в центральный — ни с того ни с сего — влетает старпом и, наклонившись, орет:
      — Суки! Суки! Суки! Все — суки!!! У-у-у, ё-ёлки! — и убегает.
      Все застывают. Замирают. Соображают. Думают про себя. Онемело. Остекленело. Минуту, наверное.
      Наконец, мимо, внося с собой жизнь, проходит вахтенный: он пришёл из другого отсека, не присутствовал.
      Словно подуло. Потихоньку отпускает. Дышится. Движения свободней. Дежурный говорит матросу:
      — Ты в трюме был? Давай рысью туда.
      Тот в трюм.
      Все оживает, восстанавливается и — потекло; размеренно; чинно; послеобеденное время; хорошо; опять все переваривают…

      в выражениях, междометиях, афоризмах,
      в вопросах и ответах, в бессвязных выкриках…
 
      — Что это у вас?
      — Это усы, товарищ капитан первого ранга!
      — Это не усы, это трамплин для мандавошек.
      — Сгниешь на «железе», сгниёшь!.. А я говорю, сгниёшь!.. Да… а вы думали, здесь что?.. Что вы думали?..
      — Чего вы тут сявку раз-зявили?! Что вы тут сидите… молью! Я вам тут что?! Что?!! Я вас-с-спрашиваю!!! Мал-чи-те!.. Лучше!!! Я вам верну дар речи, когда это нужно будет!!! Если хотите со мной говорить, то молчите!..
      Абсолютно новый крик:
      — Что вы тут ходите!.. Ногами!.. С умной рожей!.. Па-дай-ди-те сюда… я вам верну человеческий облик!..
      — …по-ротно… на одного линейного дистанции…
      — …Ссс-чет! — Раз! — Ииии-раз!!!
      — …Поздравляю вас…
      — Уууу-ррр-ааа!!!…
      — Эй, сколопендра!
      — Это вы мне?..
      — А кому же! Ползи сюда!..
      — Что вы мечетесь, как раненная в жопу рысь! Вы мичман или где?..
      — Слушай, что стряслось во вселенной? Умер кто-нибудь из высшего командования или съели твой завтрак?
      — Где ваш конспект?
      — Сильные не конспектируют…
      — Кто вы такой?! Кто вы такой, я вас спрашиваю?! Вот доложите: кто вы такой?!
      — Что вы тут разматываете сопли по щекам?! Что вы тут роняете пену на асфальт?! Га-ва-ри-те члена-раздель-на! Члена-раздельна! Каждый свой член в раздельности…
      — Где ваш план? Что вы мне подсовываете здесь постоянно?! Это что?! План?! Почему за месяц?! Где за год?! Восстановить немедленно! Жизнь без плана — жизнь впустую!..
      — Что вы тут опять написали? Липа должна быть липовой, а не дубовой. Поймите, дело может стоять, но журнал должен идти…
      — Что такое флотский смех? Это когда по тебе промахнулись.
      — И все-таки, а какова преамбула?
      — Че?..
      — Преамбула… говорю, какова?
      — Че?..
      — Дадада!.. Да! Те же яйца, только в профиль! Значить так! Задернить! Восстановить методом заливания! Нештатные тропинки уничтожить! Ямы защебенить! Для чего достать щебенку! Озеро одеть в гранитные берега. Назначаю вас старшим над этим безобразием. Горячку пороть не будем. К утру сделаем.
      Через три часа, когда ты уже задернил:
      — Так! Все! Дрова в исходное! Удалось отбиться: теперь это не наш объект.
      — Видишь ли, Шура, замечания и традиции у нас с русско-японской войны. А может быть, с Чингис-хана… Не устранены ещё… И грань между замечанием и традицией такая стертая… что замечание легко переходит в традицию, а традиция… в замечание… Так что потом, когда мне говорят вот это: «славная традиция» или «беречь и умножать традиции… бережно сохранять»… я все думаю: о чем они говорят… бедные…
      — У вас такое лицо, будто вы только что побывали в лапах нашей флотской организации…
      — Не организации, а «долбо-ледизма».
      — А это как что?
      — Дробь БП и долбить лед… до бетона…
      — Личный состав, обалдевший от обилия вводных, действует ли по этим вводным?
      — А как же! Аж пиджак заворачивается!..
      — …и осуществили ремонт методом выхода из дверей…
      — Боже мой, сколько не сделано… сколько не сделано… а сколько ещё предстоит не сделать…
      — Кяяк сейчас размажу… по переборке! Тебя будет легче закрасить, чем отскрести…
      — Говорят, подводнику положено десять метров дополнительной жилой площади. Есть постановление…
      — Это только после увольнения в запас…
      — Чтоб лечь и умереть спокойно…
      — Только не квадратной, а кубической…
      — Что это за корыто на вас?
      — Это фуражка, товарищ капитан первого ранга!
      — Бросьте её бакланам, чтоб они её полную насрали…
      — Товарищ капитан третьего ранга, а когда нас накормят?
      — Вот если б ты питался от моей груди, то был бы всегда сыт…
      — Па-че-му не гла-жён?! Почему?! (По кочану, вот почему.) Времени не хватило?! Я вам найду время? Лучше б ты в море упал. Наберут отовсюду не поймешь каких трюмных!..
      Начальник физической подготовки и спорта — флагманский мускул — доложил: «Слишком много у нас больных!»
      Принято решение: впредь больных вместо физзарядки выводить на прогулку с… ломами! И знаете, больные резко сократились.
      «Ч-т-о ж т-ы с-п-и-ш-ь, с-о-б-а-к-а, т-ы ж г-е-р-м-а-н-с-к-и-й к-о-н-ь… — между прочим, из германского героического эпоса». — «А из японского можешь?» — «Могу: Ч-т-о ж т-ы с-п-и-ш-ь, с-о-б-а-к-а, т-ы ж я-п-о-н-с-к-и-й к-о-н-ь…»
      — …Великое, старина, — это простое… Простое, старина, — это плоское… Великое — это плоское, старина…
      — Ты мешаешь мне правильно реагировать на те порции света и тепла, которые исходят от солнца лично для меня…
      — Ты знаешь, какая самая первая самцовская обязанность?
      — ?
      — Метить территорию. О-собыми выделениями о-собой тер-рриториальной железы… Выходишь… ежедневно и… метишь…
      — И последнее, товарищи! Так, с хвостов, встаньте в каре. И последнее. Командующий требует спокойствия и выдержки. В ходе инспекции десять человек сымитировали повешение. Трое доимитировались до того, что повесились…
      — Ну как ваш новый зам?
      — Видишь ли, Шура, в детстве его так сильно напугали «бабайкой», что ещё с колыбели в ответ на «Коза идет, коза идет» он научился приставлять ладонь торцом к переносице.
      — Наберут трусов на флот, а потом хотят, чтоб они умирали гер-роями…
      Цок, цок, цок.
      — Доложите в центральный: прибыл гражданский специалист к радистам.
      — Цэнтралный. Прышол дэвишка, хочет радыстов.
      — Я не девушка, я гражданский специалист. К радистам.
      — Цэнтралный… ана нэ дэвишка… ана хочет радыстов.
      — В пять утра прибыть в казарму!
      — Мда-а…
      — Не успели с моря приплыть — на тебе…
      — Сейчас почти час, в два — дома, в три — на жене, в пять — в казарме…
      — Вот они, пассаты, дующие в лицо…
      — Мама моя, лучше б я назад в море ушел или в говно упал.
      — Страна ты моя Дуремария…
      — Вы что-то сказали или мне показалось?
      — Вам показалось…
      — Ночь. Везде темно. И только в Стране Дураков загорался свет…
      — А в Абрам-мысе водку по прописке продают…
      — Иди ты! А где её берут?
      — Кого? Водку?
      — Нет, прописку…
      — Внимание, товарищи! Командующий флотом объявил оргпериод флоту! С сегодняшнего дня — якорный режим. Сход запрещен. Экипаж на борту. Сходню сбросить!
      — Мать моя женщина, опять семья на якорном режиме…
      — Жалуйтесь. В лигу защиты сексуальных реформ…
      — Никак не пойму, это что — домой сегодня не пустят?
      — Плохо быть деревянным…
      — Не-ет, флотом управляют двоечники…
      — Вы хотите сказать, что командующий флотом — двоечник?
      — А разве командующий флотом управляет флотом?..
      — А мне ещё двенадцать лет вот так просидеть на оргпериоде — н все!
      — Помрешь, что ли?
      — Пенсия…
      — А-а…
      — А американцы вообще говорят: «Войну им объявим, но не начнем. Они себя сами задолбают оргпериодами…»
      Крыса попалась в петлю. Её повесили в боевой рубке с биркой: «Повесилась в результате якорного режима».
      — Я вас категорически приветствую. Прошу разрешения подержаться за вашу мужественную руку. Как ваше драгоценное для флота здоровье?
      — Безнадежно здоров. Годен только к службе на подводных лодках. Место службы изменить нельзя. У нас нет оснований для беспокойств и переводов. А списывают с плавсостава теперь по двум статьям: трупные пятна и прободение матки.
      — Ну с маткой, я думаю, у нас все в порядке.
      — Слушай, что это за козёл ходил с вами море удобрять?
      — Из института. Мы с ним три вахты проговорили. Я думал, он серьезный мужик, а он кандидатскую пишет…
      — «Есть», «так точно», «никак нет» и «ура!» — четыре слова, отпущенных военнослужащему. Как из них сделать кандидатскую диссертацию? Не понимаю…
      — Мужики, слушайте, что пишут в нашей любимой газете, удивительное рядом, докладываю близко к тексту: «Крейсер. Ночь. Корабль спит. Устало дышат кубрики. Затихли орудийные стволы. Легкий бриз. Лишь одно окно освещено. Это окно замполита. Стук в дверь. На пороге — старшина трюмный, старшина первой статьи Перфильев.
      — Разрешите, товарищ капитан третьего ранга?
      — Проходи, проходи… Перфильев…
      — Вот, задумка есть, товарищ капитан второго ранга, как бы мне вывести свою команду в отличные?.. — и ещё долго-долго не тушился свет в каюте замполита».
      — Во дают, растудыт её в качель… живут же люди… к замполиту тянутся…
      — А наш хрючит по ночам, как трофейная лошадь, аж занавески развеваются…
      — Почему у вас начштаба зовут Бамбуком?
      — Потому что деревянный и растет быстро.
      — Факт, как говорится, на лице; я не хочу, чтоб он был у вас на лице.
      — Я сейчас соберу узкий круг ограниченных людей; опираясь на них, разберусь как следует и накажу кого попало.
      — Я теперь, порой, иногда даже думаю с ошибками.
      — Если нет мозгов, бери блокнот и записывай! Я всегда так делаю.
      — Я вчера в первый раз в жизни подумал, осмотрелся, осмотрелся, взглянул на жизнь трезво и ужаснулся.
      — Поймите вы, созерцательное отношение к жизни нам чуждо, чуждо… Этим занимались древние греки… и хрен с ними.
      — Товарищ командир, прошу разрешения быть свободным.
      — Вас освободила Великая Октябрьская революция.
      — Товарищ командир, прошу разрешения на сход с корабля.
      — А зачем?
      — К жене.
      — Дети есть?
      — Двое.
      — Остальное — разврат!
      —  Пачему бревно плавает?!
      Командир дивизии уставился в распорядительного дежурного (вахтенные, собаки, проворонили; чёрт, как он возник, неизвестно).
      — Почему бревно плавает?
      Распорядительный (в первый раз заступивший самостоятельно испуганный лейтенант с чахоточной грудью) испуганно приподнимается, вылезая из очков.
      — Вы что… онемели?
      — Так… (время идет).
      — Я спрашиваю: почему плавает бревно?!!
      — Так… удельный вес… этой… воды… он больше…
      — Вы что, идиот?!
      Лейтенант вздрагивает и смотрит долго.
      — Идиот?!!
      Лейтенант вздрагивает и смотрит долго.
      — Почему… бревно… плавает?!!
      Лейтенанта сняли, унесли, откачали, отжали. Комдив имел в виду акваторию, захламленную плавником.
      Запись в личном деле: «Передан вместе с материальной частью».

      — …и жрёт и жрёт…
      — А это психология отличника боевой и политической подготовки…
      — …лежу я, значит, мечтаю о демобилизации и вдруг…
      — Крысиные блохи из вентиляции сыплются тебе прямо на рожу.
      — Да они на человеке не живут.
      — Укусят… и подыхают…
      — А у меня вчера на подушке крыса ночевала…
      — Военнослужащий может испытывать радость от человека напротив. Вот сидит человек напротив, а военнослужащий смотрит на него… и радуется… Так что ты говоришь насчет крысы?..

      — Там город, Саня, город! Театр! Кино! Там женщины, Саня… прямо на асфальте… Идешь… на асфальте — и женщина… идешь — ещё одна…
      — Не люблю ночевать с дурами. Никакого интеллектуального удовлетворения…
      — Ох и баба на днях попалась…
      — Ви-тя (укоризненно)… Пехотный офицер образца 1913 урожайного года сообщил бы офицерскому собранию: «Элегия… эле-гия, а не женщина» или сказал бы: «Её бедра метались, как пойманные форели», а Витенька, интеллект которого неизмеримо выше табурета, говорит «баба». И с этой женщиной он провел лучшие минуты сегодняшней ночи…
      — Да пошёл ты…
      —  Что вы ползёте, как беременная мандавошка по мокрому… хууу-ю?!!
      — А-а-а-тдать носовой?
      — Есть, отдать носовой!
      — Отдать кормовой!
      — Есть, отдать кормовой!
      — Проверить буй усилием шести человек на отрыв!
      — Есть, проверить буй усилием шести человек на отрыв!.. Проверен буй усилием шести человек на отрыв!.. Буй оторван…
      — ПА-ЧЕ-МУ?!! (Пятнадцать восклицательных знаков.) Па-че-му не стрижен?!! (Глаза оловянные.)
      — Так… тащ капитан второго ранга… ведь перешвартовка… а время теперь на подготовку к вахте не предоставляют… я докладывал… а в парикмахерской очередь…
      Визг:
      — Пачему не стрижен?!!
      — Тык… я же… время же не дают… я отпрашивался… сегодня…
      Вой:
      —  Пачему не стрижен?!!
      — Тык… времени… же… а в парикмахерской…
      — Хер в парикмахерской, хер! Почему не стрижен?!
      Длительное молчание по стойке «смирно», потом:
      — Есть…
      Что и требовалось…

      «Все пропьем, но флот не опозорим!»
      — Да… был у нас один… непьющий… вообще ничего не пил совершенно… из партии исключили… юн думал, что все тут — как в газетах… ну и от несоответствия совсем… одичал… командир его как вызовет на профилактику… так он выходил от него, и его тошнило… аллергия у него была… на командира… отказался с ним в автономку идти… ну и выгнали его… а что делать…
      Твердые, как дерево; обветренные, как скалы; пьют все, что горит, после чего любят бешено все, что шевелится.
      Белая ночь, розовая вода, тишь. По заливу медленно маневрирует тральщик. Гладь. На мостике три вытянувшиеся, остекленевшие рожи (по три стакана в каждой). В глазах — синь. Воздух хрустальный. Баклан пытается сесть на флагшток. Мегафон в его сторону, и с поворота:
      — Ты куда-а! Ку-да! Та-кой-то и такой-то рас-куро-чен-ный па-пу-а-с!!!
      По рейду: «…ас …ас …ас…»
      С испугу баклан срывается и, хлопая крыльями, летит. Вслед ему на весь залив:
      — Вот так и лети… ле-ти… к та-кой-то ма-те-ри!!!
      Комбриг перед строем, в подпитии, фуражка на глаза, чтоб никто не заметил. Из него факел метра на полтора. Покачиваясь, сложив губы дудочкой, примеряясь?
      — Ну-у… Кто у на-с за-ле-тел?.. се… дня…
      — Да вот, Плоскостопов…
      — Плос-кос-то-пов! (Тыча пальцем.) Обрубок вы… а не офицер…
      — Товарищ командир, тут вот телефонограмма для вас.
      Командир слегка не в себе, старательно не дыша:
      — А выбрось её… сь… сь…
      — А? Что вы сказали, товарищ командир, куда? — дежурный склоняется от усердия.
      — Выб-рось её к-к-к… х-хе-рам…
      На офицерском собрании:
      — …И далее. Лейтенант Кузин привел себя в состояние полной непотребности и в этом состоянии вошёл сквозь витрину прилавка магазина готового платья и всем стоячим манекенам задрал платья, после чего он вытащил свой…
      Комдив, прерывая докладчика:
      — Лейтенант… Лейтенант встал.
      — Вы что, не можете себе бабу найти?!
      — Что?! Опять?! И уписался?! Где он лежит?!. Так… ясно… струя кардинала, почерк австрийский…
      — Пол-ный впе-ред!
      — Так… товарищ командир, пирс же…
      — Я те что?! Я те что, клозет тя поглоти?! Полный…
      Т-та-х!!!
      — На-зад… Отдать носовой…
      На пирсе строй полупьяных со вчерашнего матросов. Отмечали приказ. Перед ними замполит: два метра и кулаки слава Богу, с голову шахматиста. Зам проводит индивидуальную беседу со всем строем одновременно:
      — Я уже задрался идти вам навстречу!!! Облупился… весь! Ноги отстегиваются! Куда ни поцелуй моряка, везде жопа! Ублюдки! Рокло! Салаги! Карасьва! (Волосатый кулак под нос.) Вот вам, суки, и вся политработа! Всем понюхать!
      Все понюхали. Пожалуй, все… а теперь на горшок и спать. Такая армия непобедима…

Будущее

 
      «…И осталась от человека только дымящаяся дырка… и пепел… пепел… пепел… и ногти из пепла… с траурной каймой».
      Пропел, прокричал, проорал, прорычал, проскулил, провыл, залопотал… пискнул, чикнул, чирикнул… прососал… — и все это на флоте синонимы слова «сказал».
      — Смотрю я на своего начальника и думаю: «Какое славное специфически мужицкое лицо». А он разговаривает со мной, отрывая себе зубами заусеницу…
      — Смотреть нужно только взад… исторически, разумеется… только так и можно двигаться вперёд…
      — Прошу разрешения чего-то не знать… Прошу разрешения видеть, но не все… Прошу разрешения различать, но только частности… Прошу разрешения чувствовать, но не до конца… Прошу разрешения страдать, но не тем местом…
      Надо же что-то оставить и для начальства…