Однажды, когда моя бабушка ушла в соседнюю деревню Казанское на богомолье, я ее иконы с божницы снял. Воткнул их в грядку на огороде. Навозом полил и водой. Сижу, жду, когда ростки будут, а за ростками и много других иконок появится. Может, снаружи, как огурцы, а может, в земле, как картошка. Земля у нас плодовитая. И божья матерь, в этом я был уверен, мне с небес поможет. Думал я, как обрадуется моя бабушка Дарья Макарьевна, поскольку икон у нее будет больше, чем у заносчивой соседки Анфиски. Представил я густую толпу богов и серафимов, свежих и ярких, как цветы полевые. И тут почувствовал я удар бабушкиной палкой по голове..."
      На этом дяди Федины мемуары обрывались.
      - А дальше? - спросил Гришка шепотом.
      Дядя Федя голову поднял, посмотрел на него тусклым взглядом. И так же тускло ответил:
      - А что дальше? Когда я поправился, обрел способность к передвижению, папаша отправил меня в Питер в обучение к своему дальнему родственнику. Бабушка моя меня на дух не хотела видеть. Какая в обучении у дальнего родственника жизнь, ты, Гришка, сам должен знать из классической литературы писателя Чехова: "А вчерась мне была выволочка. Хозяин выволок меня за волосья на двор и отчесал шпандырем..." Это, Гришка, с моей биографии написано.
      Дядя Федя поднялся из-за стола. Затолкал пишущую машинку на печь, да так, словно она была в чем-то повинна.
      - Не по моему характеру мемуарами утешаться. Вперед, мальчик! - Дядя Федя сделал несколько физкультурных упражнений руками и поясницей. И сказал все еще грустным, но уже сильно окрепшим голосом: - Куда дел топор? Дров пойду наколю. Когда у меня нехорошее настроение, я всегда прибегаю к помощи колки дров. - Дядя Федя отыскал топор в сенях и уже с топором просунулся в комнату. - Думаешь, я зажирел? Неправильно думаешь. Знаешь, что мне Пашка настоятельно поручил? Он мне сказал: "Федор, без устали следи за нашим Гришкой. Нужно, чтобы становая ось у него была крепкая". И вообще... Какая у тебя становая ось? И не ври.
      - Тонкая...
      - Тогда иди бегай. Гуляй.
      - Уже вечер.
      - И вечером хорошо гулять. Вечер влияет на воображение.
      Я КРИЧУ НА ТОТ БЕРЕГ...
      Воздух в деревне пропах разнообразными сильными ароматами. Особенно хорошо пахло медовой травой. Небо переменило оттенок, подмешав в голубое немного краплака, - наверное, к ветру - и, опустившись вниз, перегородило деревню Коржи вертикальными плоскостями наподобие стеклянных дверей и зеркальных витрин. Гришка шел осторожно. Он без дела гулял. Вернее, гулял и думал: "Не было у дяди Феди счастливого детства. Что же он вспоминает, когда приятное вспомнить хочет? Наверно, друзей..."
      Подумал Гришка и о козле Розенкранце, до последнего времени одиноком: "Теперь козел Розенкранц вместе с пастухом Спиридоном Кузьмичом проживает. Теперь их двое. И нас с дядей Федей двое. Еще у меня мама есть и папа. А товарищей теперь у меня много". Представил Гришка всю свою группу из детского сада в разноцветной одежде. Посередине вообразил заведующую Ларису Валентиновну в зеленом платье. Рядом с ней с одной стороны посадил Пестрякова Валерия с футбольным мячом, с другой стороны - козла Розенкранца. Над их головами, в воздухе, вообразил воробья Аполлона Мухолова в тельняшке. Красиво получилось.
      "Будет у меня товарищей еще больше", - подумал Гришка с законной гордостью, хотел было взлететь, но вовремя спохватился и к воображенной уже картине довообразил следующее: на задний план поставил белого коня по имени Трактор. Внизу, на траве, - девочку Лизу в розовом платье, петуха Будильника и маленьких белых ягнят. Некоторым ребятам дал в руки щенят и кошек. А Ларисе Валентиновне - темно-бронзового карася Трифона, большого, как чемодан. Получилось настолько красиво, что Гришка даже остановился, зажмурившись от такого яркого разнообразия своих друзей, настоящих и будущих. А когда глаза открыл, увидел парня Егора.
      Сидел парень Егор на бревнах. Ну, сидит себе парень на бревнах - и пусть сидит. Смотрит парень на дом, который напротив, и пусть смотрит. Но в лице парня Егора было что-то очень настойчивое и напряженное, словно он кричит, а Гришка не слышит.
      Гришка в ушах поковырял - не слышит. Головой потряс - не слышит. Подошел Гришка к парню, сказал:
      - Извините. Мне кажется, вы кричали?
      - И сейчас кричу.
      - Тогда почему же я ничего не слышу?
      - Я не для тебя кричу, - сказал парень. - Я кричу на тот берег. Лицо его снова стало настойчивым, немного печальным и напряженным.
      Гришка по сторонам посмотрел. Никакого берега нет.
      - Вы и сию секунду кричите? - спросил Гришка.
      Парень кивнул.
      - Как же на том берегу услышат, если я на этом не слышу? К тому же вы сидите спиной к реке, и она не так близко.
      - Не мешай, - сказал парень. - Впрочем, может быть, ты прав. Я так громко кричу, даже охрип, но она не слышит. Может быть, в моем крике не хватает чувства?
      Гришка внимательно посмотрел на парня.
      - Чувства у вас достаточно, но зачем кричать? Я бы на вашем месте постучал в дом напротив, вошел и сказал: "Таня, здравствуй, это я".
      Парень сначала подумал, потом насупился.
      - Ишь ты, - сказал он. - Вот когда будешь на моем месте, тогда и действуй по-своему. У каждой самбы своя падейра.
      - Чего? - спросил Гришка.
      - Пластинка такая есть, заграничная, - объяснил парень, иносказательная. В русском толковании значит: у каждого человека свой подход и характер.
      - Тяжело вам, - сказал Гришка. - А вы не пробовали перейти речку вброд?
      - Для моих чувств вброд нельзя. Необходим мост красивый.
      - Трудное дело...
      Но парень уже Гришку не слушал, он снова лицом просветлел и опечалился - снова кричал на тот берег.
      Гришка потихоньку слез с бревен и так, чтобы парень не заметил, огородами пробрался к дому напротив. Влез из огорода в окно и увидел: сидит Таня на диване, ноги под себя поджала, книгу читает - роман - и транзистор слушает.
      - Здравствуйте, - сказал Гришка. - Вы тут транзистор слушаете, а на ваш берег кричат, докричаться не могут.
      - Кто кричит? - спросила девушка.
      - Тот и кричит, у кого чувства. У каждой самбы своя падейра.
      - Что-что? - спросила девушка Таня.
      Гришка объяснил:
      - Падейра. Чего же тут непонятного - значит свой голос. А ваш транзистор могли бы и выключить, он вас, наверно, глухой сделал.
      Девушка транзистор выключила. Прислушалась.
      - Действительно, - сказала она. - Кто-то кричит. Как будто тонет.
      - Может, и тонет, - сказал Гришка. Спрыгнул с подоконника и опять огородами побежал на улицу к парню Егору, что сидел на бревнах.
      А девушка уже вышла. Посмотрела на парня и засмеялась. И пошла вдоль по улице по своей стороне. И парень засмеялся. И тоже пошел по улице по своей стороне. Они шли, как будто между ними протекала река и не было мостика, чтобы им встретиться.
      - Ничего, - сказал Гришка. - Мостик, наверное, будет.
      Он прибавил девушку Таню и парня Егора к толпе своих друзей. Поставил их на картине позади Ларисы Валентиновны. Но чтобы они не стояли так безразлично, он, поразмыслив, посадил их на белого коня Трактора верхом. Получилось красиво. А когда дорисовал картину, сел на бревна и задумался.
      "Что ли, мне закричать на тот берег? Чувства у меня тоже хорошие". Он и не закричал еще, как его кто-то за плечо тронул. Обернулся Гришка позади него девочка Лиза стоит.
      - Ты чего так громко кричишь? - спросила девочка Лиза. - Даже мой Шарик, на что вертлявый и озорной, и тот услышал.
      - А ты чего такая нервная? - спросил Гришка. - Вдруг гроза, а ты нервная.
      Девочка Лиза села рядом с Гришкой, повздыхала и рассказала историю, печальную до слез.
      АХ, КАКОЙ ЖАБИК
      Началась вся история с художника-живописца Мартиросяна. Зимой художник Мартиросян устроил в городе Ленинграде персональную выставку своих картин под общим названием "Моя волшебная новгородская родина". На всех картинах были изображены деревня Коржи и ее окрестности в таких ярких красках, что многие посетители выставки написали в книгу отзывов восторженные слова. И про себя решили не ездить в отпуск на Южный берег Крыма, на Кавказ или в Прибалтику, но поехать именно в Коржи, полюбоваться красотой Валдайских угоров. Взрослые посетители выставки взяли своих детей, а те, естественно, взяли своих собак. Собаки все с родословными, такими длинными и неистребимыми, как корень растения под названием "хрен". Все, как одна, с медалями за красоту и породу.
      Дачные дети ходили по берегу реки, водили своих собак на поводках, друг на друга смотрели свысока - каждый считал, что его собака неизмеримо выше по происхождению, чем все другие. На красоту окрестностей они не смотрели - все на своих собак смотрели, чтобы те не испачкались, предположим, в навозе, поскольку по улице ходит деревенское стадо и испачкаться породистой собаке можно в один миг.
      Девочка Лиза ничего про собачью чистопородность не подозревала. Она подобрала себе щенка, который случайно оказался в деревне Коржи и, дрожа от дождя и холодного ветра, пришел ранней весной к ней на крыльцо и поцарапался в дверь. Он был совсем маленький, с совсем голым брюхом. Уши у него печально висели, с хвоста капала сырость. Глаза смотрели на Лизу с мольбой. Девочка Лиза была счастлива со своим щенком, которого за круглый вид прозвала Шариком. Счастье их кончилось именно в тот момент, когда девочка Лиза, обидевшись на Гришку и Пестрякова Валерия, пошла презирать их в свой палисадник, где пышно росли цветы.
      "Гришка глупый, Пестряков грубый, - думала Лиза. - Не стану я с ними дружить. Они мне совсем не подходят".
      Щенок Шарик попытался лизнуть Лизу в нос, чтобы хоть таким образом развеять ее настроение.
      - Шарик, Шарик, - сказала Лиза, - я сейчас привяжу тебе золотую ленточку на шею и пойду с тобой на берег реки, где гуляют культурные дети со своими красивыми собаками. А на этих бескультурных Валерку и Гришку я обижена на всю жизнь.
      Обида - ах! - это трудное слово, но как оно легко произносится. Именно в этот момент Пестряков Валерий, чинивший рогатку, поежился и попросил маму:
      - Мам, закрой дверь, сильно дует.
      Гришка споткнулся, коленку ушиб. А дядя Федя, высунувшись в окно, осмотрел ясное небо.
      - Тучи, - сказал дядя Федя. - Сгущаются.
      Лиза привязала Шарика на золотую ленточку, вплела себе в косу золотой бант, надела золотое платье и прошлась со щенком по берегу реки, там, где прохаживались и прогуливали своих собак посетители выставки. Лиза шла носик кверху, губы шнурочком шелковым. Взрослые посетители, нужно им отдать справедливость, говорили с ласковыми улыбками:
      - Ай, какая мордашка. Ах, какой жабик... - Это про Шарика.
      - Ну, умница... - Это про Лизу.
      Зато дети, как люди более искренние, именовали Шарика шавкой, сявкой, чучелом, муравьедом, даже помесью кошки с метлой. Про Лизу они говорили "дурочка", а также спрашивали: "Ты его для блох держишь?" Лиза не вынесла такого отношения, распечалилась, даже утопиться хотела или голодом себя уморить.
      ТОГДА ОНИ ПРИТАЩИЛИ ОЛЬХУ
      - Позор, - сказал Гришка, выслушав Лизин печальный рассказ. - Я тут сижу, кричу на тот берег, а нужно совсем о другом кричать. Пойдем к моему дяде Феде. Он нам поможет. Он одиноко скучает без дела.
      Гришка неправду сказал - был не в курсе. Пока он прогуливался по деревне, дядя Федя сбегал в правление колхоза, провозгласил себя бригадиром дачников на покосе и сейчас энергично действовал у кухонного стола.
      - Будем жарить баранину, - сказал дядя Федя. - Мне для ударной работы мясом заправиться нужно. Баранину я помыл, уксусом сбрызнул, перцем и солью посыпал, луком проложил. Пусть пропитывается. Ты поди на берег в ольшаник, там я видел две ольхи сухие, кем-то срубленные. Ты со своей подружкой приволоки их сюда. Уголь у ольхи стойкий, жар ровный - царские дрова. Раньше ольхой Зимний дворец отапливали. Она аромат прибавляет.
      - Дядя Федя, пожалуйста, дайте совет.
      - Это потом, - сказал дядя Федя. - Я сегодня, не поев баранины, не способен к оригинальным мыслям.
      - Пойдем, - сказал Гришка девочке Лизе.
      Тогда они притащили ольху.
      Дядя Федя развел костер. Поджарил баранину на шомполе от старинного ружья. Когда они поели и облизали пальцы, дядя Федя сказал:
      - Выкладывайте.
      Гришка изложил Лизин рассказ в сокращенном и усиленном виде.
      - Разве это беда? - сказал дядя Федя и посмотрел на Лизу по-своему, как бы вбок, но все же прямо в глаза. - Эх, беда-лебеда! А ты не пробовала перейти речку вброд?
      - Это еще зачем? - В Лизином вопросе, как распаренная каша, пыхтела обида. - Буду я ноги мочить в новом платье...
      - Ладно. Придется снасть делать... Как зовут твою жучку?
      - Шариком, - сказала Лиза.
      - Какой размер?
      - Маленький. Ему, наверно, три месяца. Такой, если взять без хвоста. - Она показала размер, какой бывает коробка из-под вермишели.
      А ГДЕ У НАС ЛЬВЫ?
      Лиза пришла чуть свет. Гриша и дядя Федя спали. Дядя Федя - на широкой кровати, которую купил благодаря своему ревматизму; Гришка - на раскладушке, как сверчок в алюминиевой мыльнице. Лиза села с Шариком у окна в кухне. Шарик тихо сидел, наверное, чувствовал что-то особенное.
      Гришка проснулся от дяди Фединого громкого голоса.
      - Гришка! - кричал дядя Федя. - Хочешь, чтобы я на покос опоздал? Мне еще бригаду нужно будить. Пока растолкаешь - умаешься. Вставай, Гришка, беги за водой. Ополоснемся, позавтракаем - и вперед, мальчик!
      Гришка схватил ведро, за водой сбегал. А Лиза сидела с Шариком у окна и даже завтракать с Гришкой и дядей Федей не захотела.
      - Да, - сказал дядя Федя. - Беда-лебеда!.. Снасть! Вот, бери снасть. - Он полез под кровать, достал оттуда ошейник в медных заклепках и бляшках с неизвестными письменами и знаками и ремешок узкий с кисточками по всей длине. Возле петли, за которую поводок рукой держат, была надета большая стеклянная бусина старинного вида.
      Дядя Федя обрядил Шарика в ошейник. Погладил и сказал:
      - Идите теперь туда, где тех собак выгуливают. Я скоро.
      Лиза понурая шла, ничего не говорила. Гришка ее утешал - мол, дядя Федя не подведет.
      Детей с собаками на берегу прибавлялось мало-помалу. Известно, городские, утомленные телевидением дети на летних каникулах любят поспать подольше. Гришка и Лиза прогуливались с Шариком, ни на кого не обращая внимания. Зато владельцы высокопородных собак то и дело поглядывали на Шариков ошейник и поводок. Один из них, Костя Гостев, владелец эрдельтерьера, предложил Лизе выменять ошейник и поводок на губную гармошку.
      Лиза и Гришка разговаривать с ним не стали.
      Вдруг послышался шум. На берегу появились дачники в шортах. Каждый нес грабли. Впереди - дядя Федя без граблей. Ему, как бригадиру, некогда сено сгребать: все свое время он решил распределить на показ приемов труда и словесное обучение.
      - Перед работой, - говорил дядя Федя, - хорошо перейти речку вброд. Холодная вода придает бодрость и ударное настроение. А это что?! - вдруг воскликнул дядя Федя таким голосом, словно споткнулся о небольшую Пизанскую башню. - Удивительно! Откуда у нас такое чудо?
      Дачники с граблями стали смотреть по сторонам. Но дядя Федя привлек их внимание туда, куда надо, присев перед Шариком на корточки.
      - Сюда смотрите! Это же африканская вангва! Шарсимба! Охотник на львов. Перед вами, товарищи, прекрасный экземпляр щенка этой редкой, отважной собаки.
      Один из дачников возразил.
      - А вы, - сказал, - не заблуждаетесь? По-моему, это дворняжка.
      - А кто, по-вашему, был моряком дальнего плавания, я или еще кто-нибудь? - спросил дядя Федя.
      - Я, во всяком случае, не был, - сконфузившись, признался дачник.
      - Вот именно. - Дядя Федя поднял Шарика на руки, поглядел его зубы, когти, нашел какие-то обязательные для африканской вангвы бородавки и пятно на хвосте. - Ошибки быть не может, - сказал он. - Вангва! Шарсимба! Чудо!.. Я, когда с завода ушел - мы на заводе с Пашкой работали, он академик нынче, - куда я наладился? В торговый флот. Не могу на одном месте долго сидеть - характер движения просит... Вы знаете, какой раньше у нас был флот? Очень небольшой. Месяц в океане идешь, два - своего флага не встретишь. Все английские, голландские и прочий капитализм. А сейчас? Мне мои друзья-моряки рассказывают: приветственные гудки по всем широтам. Из-за мыса вырулишь - навстречу корабль с красным флагом. "Привет, братишки, куда путь держите?" Вот сейчас как! - Дядя Федя поцеловал Шарика, для чего стал на четвереньки. - Чучулуп мау лефу назия пык! приказал он.
      Шарик принялся прыгать и рычать. В одну сторону рыкнет, в другую... Перевернется и снова рыкнет.
      - Африканская вангва, - повторил дядя Федя чуть ли не со слезами. Она таким образом львов ищет. По специальной команде. Это у них в крови. А уж как найдет - не удержишь. Пойдемте, товарищи, перейдем речку вброд. Дядя Федя предположил вслух, что, вероятнее всего, какой-нибудь неразумный моряк привез вангву своим неразумным родственникам. - А где у нас львы? спросил он, вступая в воду реки.
      Дачники с граблями пустились переходить речку. Они обсуждали событие с привлечением фактов из книги охотника Даррелла и других иностранных авторов. Тем временем на берегу собралось много юных владельцев собак, которые все слышали и видели и теперь стояли понурясь. Окончательное уныние напало на них, когда на берегу появились парень Егор и девушка Таня. Они отстали от основной массы помогающих колхозу дачников, потому что парень развивал перед девушкой по пути различные интересные темы, сворачивал не в ту сторону и останавливался. Подойдя к берегу, парень Егор оглядел ребят и собак заинтересованными глазами.
      - Странно. Африканская вангва. Шарсимба. Охотник на львов. - Лицо парня покрылось румянцем, глаза засверкали огнем интересных тем. - Кстати о львах и ошейниках древнеафриканской ручной работы! - воскликнул он и предложил Тане перейти речку вброд.
      МОЖЕТ БЫТЬ, ОН НЕ ХОЧЕТ
      Мальчишка Костя Гостев пнул ногой своего эрделя.
      - Лизка, давай меняться. Я тебе Юшку отдам. Он цыпу умеет делать.
      Костин эрдель Юшка сел на задние лапы, передние он держал на весу согнутыми, словно на каждой лапе висело по ридикюлю.
      - Губную гармошку в придачу отдам и водяной пистолет, - продолжал Костя.
      - А я тебе что?
      - Вангву. Шарсимбу.
      - Что ты, - прошептала Лиза. - Разве можно такое говорить? - Она погладила Костиного эрделя рукой изгибисто и не прикасаясь. - Пойдемте, Григорий, обратно.
      "Что-то вежливость на нее напала", - подумал Гришка с опаской.
      Шарик бежал за ними, рычал и тявкал.
      Гришка отметил: шла Лиза не так, как прежде, не просто, но как бы с умыслом, с какой-то настораживающей заботой, а когда пришла и села на бревна возле нового дома, платье оправила, подбородок подняла величаво и опустила ресницы со вздохом.
      - Григорий, - сказала она. - Вы знаете, о чем я мечтаю? Нет, вы, Григорий, не знаете. - И слова у нее были мертвыми, словно хорошо высушенное и отлакированное дерево, сохраненное для потомства. - В детстве я мечтала о говорящей кукле. Сейчас я мечтаю о говорящей собаке. А когда вырасту, буду мечтать о говорящей лошади.
      - Да? - сказал Гришка. - Может быть, Шарик еще научится?
      Лиза возразила с уверенностью:
      - Не спорьте, Григорий. Шарсимба очень отважный пес, но разве он сможет заговорить?
      - А может быть, он не хочет, - сказал Гришка. - Ведь всегда есть опасность наговорить глупостей.
      - Мне его жалко, - вздохнула Лиза.
      Шарик, который до этого разговора рычал и крутился волчком, вдруг сник. Уши опустил. Хвост поджал. Теперь это был не охотник на львов, а маленький и беззащитный одинокий щенок.
      - Интересно, - прошептал он. - Может быть, вы объясните все же...
      - А ты помолчи! - прикрикнула на него девочка Лиза. - Тебя покамест не спрашивают. Не терплю, когда младшие в разговор вмешиваются.
      Шарик поднялся и, поджав хвост, побежал мелкими шагами в край деревни.
      Лиза крикнула:
      - Шарик, ко мне!
      Но Шарик не обернулся.
      - Ко мне! Тебе говорят!
      Но Шарик только надбавил шагу.
      Девочка Лиза принялась возмущенно высказываться на тему, как она Шарика спасла, как давала ему конфеты и каким, сам видишь, он оказался неблагодарным.
      Отметил Гришка - изменилось что-то в природе, словно приблизилась гроза с гремучими молниями, пока еще невидимая, но уже ощутимая. Понял, что жизнь его теперь усложнилась - только глаз, да ушей, да еще доброты для понимания ее будет мало.
      КОГДА-ТО ДАВНО
      Еще издали поманил Гришку теплый хлебный запах. Гришка на запах пошел. Он думал: что же случилось, почему так грустно ему? Думал и хлебный запах вдыхал.
      Мама всегда говорила:
      - Относись к хлебу почтительно, как к отцу. Ешь его аккуратно.
      Дядя Федя, наверное, относился к хлебу, как к другу, он его похлопывал, и приговаривал, и подмигивал, будто давно с ним не виделся. А когда нарезал для еды, прижимал каравай к животу. Ломти отваливал толстые, одним круговым движением, присыпал крупной солью и дышал с удовольствием, словно выходил из продымленного помещения на улицу.
      - Подыши, - говорил он. - Дух какой. Всякий раз поражаюсь. И что в нем? Не пряник - хлеб простой, а как пахнет.
      Запах хлеба по мере Гришкиного продвижения становился все крепче. Заметил Гришка, что собаки и курицы вдруг повернули носы в одну сторону. А запах хлеба стлался над землей величественно, как басовый звон.
      - В пекарне, наверное, хлеб поспел.
      Пекарня посреди деревни была в бывшей старинной церкви. Церковь ту старинную купец Зюкин построил, очень хитрый купец и очень все к себе загребущий. Была церковь толстостенная, грузная, как сундук, даже самые древние бабки-старухи на нее не крестились - такая некрасивая, к земле прижатая.
      И вот запах хлеба ее как бы поднял, стены раздвинул, как бы раскалил изнутри.
      Шел Гришка к пекарне медленным шагом, задавал себе вопрос: "Почему мне так грустно?" И размышлял о хлебе - он недавно вкус хлеба понял. Рядом и позади Гришки собаки шли, курицы, лошади, кошки, сороки, муравьи...
      Пекарь - раскрасневшаяся тетя Полина высыпала из окна всем гостям крошек-обломышей. Гришке дала краюху мягкую, пушистую, неровную, но от запаха как бы круглую, такую большую и всевозрастающую. Такую чудесную, что Гришка глаза зажмурил и вообразил следующее: когда-то давно, много-много лет назад, когда все люди были детьми, когда деньгами служили разноцветные стеклышки, земля была свежая и молодая, такая мягкая, такая пушистая и такая духовитая, как горячий хлеб. И вот на ее поразительный запах слетелись со всей вселенной букашки, и лошади, и слоны, и киты, и медведи, и черепахи. Тогда небось все летали. Слетелись - и теперь на земле обитают.
      Сквозь эту грезу различил Гришка щенка Шарика. Шарик лежал в отдалении, в тени лопухов, а в глазах его темных стояли слезы.
      - Худо, - сказал Гришка. - Так худо, хуже и не придумаешь.
      И вдруг Гришка ответил на свой вопрос: "Почему мне так грустно?" Потому, ответил, что осознал одну чрезвычайно простую мысль.
      При встрече он выскажет ее девочке Лизе без колебаний.
      Я НАД ТОБОЙ ХОЗЯЙКА
      Возле правления колхоза висела доска с надписью: "Приказы и объявления". И то и другое сугубо официального смысла прикалывали на доску кнопками. Вечером на этой важной доске появилось объявление частного характера, к колхозным делам никакого отношения не имеющее. Написано на нем было:
      САБАКА ИЩЕТ СЕБЕ ВЕРНАВО ДРУГА.
      А под объявлением сидел щенок Шарик, и вид у него был неважный.
      Первым объявление прочитал Гришка: он всякое письменное слово читал, развивался для будущего поступления в школу.
      - Зачем искать? Пойдешь ко мне. Не сомневайся, я очень верный.
      - А я и не сомневаюсь, - ответил Шарик и хвостом вильнул, как бы извиняясь. - Только ты меня взять не можешь, тебе у мамы спрашивать нужно.
      - Она согласится. Она как увидит тебя, так сразу полюбит. Будем вместе в городе жить, - сказал Гришка таким голосом, словно дело это решенное.
      Шарик глаза опустил, голову между лап свесил.
      - Нет, - сказал он. - Я здесь хочу жить, в этой красивой местности.
      Дачные дети подошли, прочитали объявление, стали наперебой щенку Шарику предлагать себя в верные друзья. А Костя Гостев, который своего ученого эрделя Юшку хотел променять, стоял сейчас в речке, синий от холода, и уши водой мочил - бабушка у Кости была человеком решительным и справедливым. Вдруг толпа расступилась - к доске объявлений подошли сразу двое: Пестряков Валерий и козел Розенкранц.
      - Ясное дело, я тебе верный друг, - заявил Пестряков. - Сразу в лесной поход пойдем по компасу.
      Шарик голову еще ниже свесил.
      - Извини, я к тебе не могу...
      - То есть?! - воскликнул Пестряков вопросительно.
      - У тебя удивления нет, - прошептал Шарик. - Вдруг мы в лесном походе льва встретим?
      Пестряков Валерий рот широко открыл и долго не мог закрыть.
      - Да, - сказал козел Розенкранц. - Положеньице.
      Тут толпа расступилась еще раз, как бы в кружок стала. И в этом кругу посередине оказалась девочка Лиза в совсем новом платье.
      - Это еще что? - сказала она и ногой топнула. - Ты моя собственность. Я над тобой хозяйка.
      Все молчали. И собаки, которые пришли с дачными детьми, тоже молчали, только носы отворачивали.
      - Я человек честный, - объяснила Лиза с гордостью. - Признаю: может, я его немножко обидела в словесной форме.
      - Если совсем маленько, то может быть... - попробовал заступиться за Лизу козел Розенкранц, но фыркнул вдруг и добавил: - Лизка, скажи большое спасибо, что я теперь стал культурный, даже книжку читаю о путешествиях в жаркие страны, не то я бы тебя сейчас в пыли вывалял и в крапиву затолкал.
      Тут Гришка выступил вперед и без колебаний высказал Лизе простую мысль, которую понял, когда ел горячий хлеб из пекарни. Но поскольку он еще не учился в школе, то простые мысли не умел излагать просто. Вот что у него получилось:
      - Если друг, то не собственность. Если собственность, то унижение. Если унижение, то в дружбе измена. Если измена, то предательство. А предательство маленьким не бывает.
      Лиза сделалась красной, как ее красный шелковый бант.
      - Ах, так! - воскликнула она. Направилась было уходить с высокомерным презрением, но повернулась, всхлипнула и прогудела не слишком разборчиво: - А Шарик сам изменник. И пишет безграмотно, как курица лапой... И вы такие же...
      ШУТКИ ТУТ НЕУМЕСТНЫ
      Пестряков Валерий остался у доски приказов и объявлений уговаривать Шарика, а Гришка пошел по деревне. Он размышлял над той простой мыслью и почему-то девочку Лизу жалел. Представлялась ему девочка Лиза, с носом, так высоко задранным, словно она хочет проклюнуть небо. Но ведь небо иллюзия, просто-напросто оптическая синева.
      - Здравствуйте, Григорий... Я, Григорий, домой вернулся.
      От неожиданности Гришка вздрогнул, голову поднял - на ветке воробей сидит нахохлившийся, Аполлон Мухолов.
      - Здравствуйте! - закричал Гришка. - Вы в отпуск?
      - А вы, как я вижу, стали шутником, - сказал воробей Аполлон Мухолов. - И пожалуйста. И на здоровье.
      - Что случилось?
      - И не спрашивайте!
      А когда они помолчали немного, не мешая друг другу вопросами, Аполлон Мухолов сказал:
      - Разбита мечта.
      - Вы поссорились с чайкой?
      - Нет. Я улетел тихо.
      - Но, надеюсь, вас теперь можно называть моряком?
      Аполлон Мухолов кинул на Гришу несколько быстрых булавчатых взглядов.
      - Нет. Моряка из меня не вышло. Хотя, если быть справедливым, морских воробьев нет в природе. Морские птицы питаются рыбой. У меня от нее изжога и дурной запах во рту... А волны! Вы видели волны?
      - Нет еще, - честно сознался Гришка. - Крупных волн я еще не видел.
      - А ветер! Бешеный ветер, и спрятаться негде. Весьма неприятное и постыдное чувство - неуправляемость. Тебя куда-то несет, а ты не можешь противостоять и бороться... Конечно, справедливости ради, нужно отметить, что тамошние береговые воробьи приноровились. Они умеют предчувствовать ветер и научились скрываться вовремя. А в затишье, когда тепло и безопасно, они купаются в море на мелком месте. Вы бы видели, какими они тогда становятся гордыми и надменными, прямо микробакланы. Но с моей отвагой на море невозможно. Последний раз я утомился, летая, как буревестник, над морем, там, где волны, сел на плавающий предмет, и - что вы думаете? - этот предмет оказался уткой-нырком, которая сунула голову в воду и высматривала добычу. Она ее высмотрела и нырнула. Не кривя душой, я скажу - я испугался. Вы бы не испугались, оказавшись в открытом море? К тому же, как вы, наверное, догадались, я не умею плавать.
      - Вас спасли пограничники? - спросил Гришка.
      Аполлон Мухолов посмотрел на него с укоризной.
      - Шутки тут неуместны. Меня спасла моя чайка... И это ужасно. Я потерял престиж. И я решил уйти тихо. - Аполлон Мухолов нахохлился. Именно в тот трагический момент в моих суждениях появились ирония и сарказм. Надеюсь, вы это заметили?.. Любовь, Григорий, дело ответственное. Нужно быть всегда на высоте и не выглядеть мокрой курицей. Ах, какое это сложное дело - любовь!
      ЧУЖДЫЙ СТУК КОПЫТ
      Придя домой, Гришка спросил прямо:
      - Дядя Федя, любовь - сложное дело?
      - Смотря как посмотреть. Если любовь, так - любовь. А если нет ее, тогда - сложное дело... - дядя Федя оживился, воскликнул вдруг: - Вот оно! - Полез на печку и, достав оттуда пишущую машинку, сказал: - Мемуары писать старикашечье дело. А я еще молодец - займусь поэтическим творчеством. Я в себе силы чувствую прилив.
      Дядя Федя принялся шагать по избе, размахивая руками, дергая головой. Потом набросился на пишущую машинку и зафиксировал:
      Она была красивая, как сон,
      Как воздух сна,
      Как сна очарование.
      В нее влюбивши был весь первый эскадрон.