С заднего сиденья Фрэнсис видел лицо Кэт, повернутое к нему на три четверти. Все, о чем она думает, тут же отражается у нее на лице, подумал он. Некоторое время они молчали.
      Словно вспомнив об обязанности развлекать гостей, Кэт заговорила:
      – Посмотрите на те горные пальмы, вон там, у них гладкие стволы и совсем немного листьев на верхушке. Тут есть узкие ущелья, где можно найти разные окаменелости и ракушки с коралловых рифов. Когда-то здесь был только океан.
      Красное дерево и бамбук склонялись над узкой дорогой. Густая листва тропического леса совсем не пропускала солнца.
      – Через такие заросли, наверное, не пробраться, – поежилась Марджори. – Мне даже жутко.
      – Здесь есть дорожки. Сюда пробираются местные жители и ловят здесь попугаев, хотя это и запрещено законом. Их тайно вывозят в чемоданах, большинство из них гибнет в пути. Какая жестокость! Я просто из себя выхожу, когда думаю об этом, – со страстью сказала Кэт.
      Дорога постепенно пошла вниз. Они проехали маленькую деревушку, на склоне горы виднелись обработанные куски земли, паслись овцы и коровы.
      Они проехали еще немного и внезапно Кэт остановила машину:
      – Вот, Элевтера.
      Перед ними на открытом пространстве стоял длинный белый дом. Позади него возвышалась гора, перед ним в величественном молчании расстилалось мерцающее море.
      – Край света, – тихо произнесла Кэт.
      Она отпустила тормоз, и машина двинулась. Узорные ворота распахнуты, длинная пальмовая аллея заросла травой. Изящная арка над дверью разрушилась, а окна закрыты ставнями. Дорожки затерялись в высокой – по колено – траве. Упадок, подобный разрушительной болезни.
      С минуту они смотрели на открывшуюся им картину. Потом Марджори спросила:
      – В этом доме выросла твоя мать?
      Фрэнсис кивнул, будучи не в состоянии говорить. Он не ожидал, что будет настолько потрясен, почувствует такую боль. На этой террасе сидели и разговаривали, по этой дорожке подъезжали гости, их встречали цветы и дружелюбный лай собак. Все было полно жизни.
      Глаза у него увлажнились и, чтобы никто этого не заметил, он вышел из машины.
      Они вошли в дом. В просторном холле все деревянные детали были отполированы и украшены резьбой. Лестничные перила были сделаны в виде спирали, а вместо шаров на балясинах красовались ананасы. Стены были обшиты резными панелями. Через открытую дверь в помещение проник солнечный луч, и в теплом воздухе заплясали пылинки.
      – Уменьшенная копия Драммонд-холла, – заметила Марджори.
      – Эти большие дома строились на один манер, – ответила Кэт. – А вот здесь библиотека. Красное дерево, и очень дорогое. Оно выглядит особенно красиво, когда отполировано.
      – С этой стороны нет шкафов! – воскликнула Марджори. – Работа сделана только наполовину! Как странно.
      Фрэнсис почувствовал, что должен сказать веское слово практического свойства:
      – Взгляните, здесь протекает крыша, – и добавил с сомнением, – как вы думаете, нужно ли ее отремонтировать прежде, чем выставлять дом на продажу?
      – Я считаю, что мы не должны вкладывать ни цента, – заявила Марджори. – Во-первых, у нас нет денег. Просто пометим: продается «как есть».
      – Странно, что это место не разграблено, – заметил Фрэнсис.
      – Здесь люди верят в нечистую силу, – сказала Кэт. – Деревенские жители считают, что существуют духи и ведьмы. Вы слышали о сказках Ананси?
      – Да, – ответил Фрэнсис. – Старые сказки, пришедшие из Африки.
      – Потрясающее невежество, в наше-то время, – фыркнула Марджори.
      – Совсем не потрясающее, если учесть их образ жизни, – сказала Кэт. В голосе прозвучала нотка нетерпимости.
      Она в самом деле слишком нетерпима, подумал Фрэнсис. В то же время, она права – местные деревни так убоги. Что могут знать эти люди?
      – Осмотрим поместье? – предложила Кэт. – Здесь можно было проехать вокруг, но сейчас дороги стали непроходимыми для автомобиля.
      – А как вы ориентируетесь? – спросила Марджори.
      – Я бывала здесь в детстве. Мой дедушка знал Верджила Фрэнсиса.
      – Вы знали моего прадедушку? – изумленно спросил Фрэнсис.
      – Не очень хорошо. На Сен-Фелисе все друг друга знают и имеют представление о родственных связях. А знаете, мне кажется, что вы похожи на него. Он был высоким, и нос у него был такой, как у вас, – произнесла она, разглядывая Фрэнсиса. – Забавно, какие, казалось бы, незначительные вещи помнишь о человеке через столько лет.
      Марджори обнаружила сахарную мельницу или скорее ее развалины. Верхний слой черепицы был сбит, куски ее валялись в высокой траве. Тут же лежал огромный заржавевший котел.
      – В нем варили похлебку из маниоковой муки для рабов, – сказала Кэт. – Смотрите, здесь на замковом камне выбито «Т.Ф.»; «Ф», естественно, Фрэнсис, а кто был «Т» – не знаю… Поставлен год – «1727».
      Марджори ушла вперед, не обращая особого внимания на детали. Фрэнсису, напротив, хотелось все рассмотреть, почувствовать вкус, помечтать. Ему даже показалось, что он слышит топот ног, голоса, звук работающего механизма.
      – Здесь должно быть был дом, – позвала Марджори. – Остался фундамент.
      – Это дом надсмотрщика, – крикнула в ответ Кэт. – Он жил здесь вместе со счетоводом. А дальше стояли бараки рабов. На таком участке их помещалось до пятидесяти.
      Внезапно в траве кто-то зашевелился. Несколько коз появились из травы, посмотрели на чужаков и возобновили трапезу.
      – Они одичали, – заметила Кэт.
      – Они едят что-то похожее на кактусы, – удивилась Марджори.
      – Так и есть. Это растение называют «Турецкая голова», и едят его только козы.
      Фрэнсис стоял неподвижно. Я хочу все прочувствовать. Гудение пчел. Дуновение ветра. Козы, шуршащие травой.
      Истома, тоска и печаль окутали его. Вслух он произнес:
      – Грустно. Грустно.
      – Ничуть! Все держалось на труде рабов, – резко сказала Марджори.
      – Конечно, я не об этом. Я хотел сказать – он осекся.
      Голос Марджори звучал громко и ясно:
      – Они заслужили то, что получили. Помимо владения другими людьми, они были ужасающе некомпетентны. Они истощили почву, тратили больше, чем имели, и привели все в упадок. Может, вернемся в дом?
      Они сели на ступеньках террасы. Далеко внизу поблескивала серебристая речка. На берегу маленького заливчика видны были деревья, наклоненные океанским ветром в сторону суши.
      – Здесь встречаются Атлантика и Карибы. Если вы страдаете морской болезнью, то лучше не ходить здесь под парусом, – предостерегала Кэт.
      Марджори вскрикнула и вскочила. Маленькая змейка переползла то, что осталось от садовой дорожки, и скрылась в траве.
      – Она неопасна, – успокоила Кэт.
      – На острове нет ядовитых змей? Я слышала, что есть такие, от укуса которых погибаешь за минуту.
      – Раньше были такие. Около пяти футов в длину. Они прятались в связках бананов, и от их укуса действительно можно было умереть через несколько минут. Когда я была маленькой, они еще водились, но теперь их больше нет.
      – Мне все равно страшно, – сказала Марджори. – Давайте поедем. Или ты, Фрэнсис, хочешь еще что-нибудь посмотреть?
      – Я хотел бы уточнить, какие достоинства этого места я могу подчеркнуть при продаже?
      Кэт развела руки:
      – Его достоинства перед вами.
      Он взглянул на нее. Она была очень серьезна.
      – Да, – мягко согласился он, – красота. Красота этой горы.
      – У тебя будут покупать не красоту, – сказала Марджори. – Я захватила карандаш и бумагу, давайте сделаем пометки, – она повернулась к Кэт. – Вы знаете, как вести такое хозяйство. Что бы вы сделали, если бы оно принадлежало вам?
      – Я бы начала с посадки деревьев. На высоких местах леса почти не осталось. И так повсюду на острове. Результат недальновидной деятельности. От этого происходит эрозия почвы, засухи и наводнения. Мы пытаемся обучать мелких фермеров.
      – Бьюсь об заклад, без особого успеха, – произнесла Марджори.
      – На это требуется время, – ответила Кэт.
      Фрэнсису было неуютно. Женщины, определенно, невзлюбили друг друга. Непонятно почему… и что с этим делать.
      Кэт продолжала:
      – После этого я бы посадила бананы. И немного сахара, потому что для него требуется много техники. Я бы развела крупный рогатый скот, овец, ну и фрукты. И не только на экспорт. Здесь огромная нехватка продуктов питания. Вы знаете, что этот маленький остров даже не может себя прокормить? Какой позор! Дети пьют импортное консервированное молоко, если вообще пьют! Позор!
      Марджори холодно наблюдала за ней:
      – Пожалуйста, продолжайте. Я записываю.
      – Я бы посадила какао. На этой стороне острова много дождей, а это как раз подойдет. Используйте бананы как временную защиту, когда сажаете молодые растения какао. И кокосы. В городе есть фабрика по производству копры. Из кокосового молока женщины делают масло для приготовления пищи, а отжимки идут на корм скоту. Еще есть маис, мускатный орех. Это можно выращивать на экспорт. Я помогала вам?
      Марджори быстро писала:
      – Да, спасибо. Хотя мне представляется, что тот, кто захочет купить это поместье вряд ли будет всем этим заниматься. Эти записи скорее всего бесполезны.
      – Трудно сказать. Фрэнсис поднялся:
      – Очень убедительно, Кэт. Может, вы уговорите и покупателя? У вас, кстати, никого нет на примете?
      – Это будет нелегко. Обратитесь к «Аттербери и Шоу» в Коувтауне. Они занимаются недвижимостью. Поехали?
      Несколько мгновений он стоял у машины, держась за дверцу, и смотрел на дом.
      Кэт с любопытством посмотрела на него:
      – Он заворожил вас?
      – Это поэма, как вы и сказали.
      Она улыбнулась в ответ, показывая щербинку между зубами. Не пойму, почему эта щербинка так очаровательна, рассеянно подумал Фрэнсис.
      В их комнате в Драммонд-холле Марджори произнесла:
      – Она тебе понравилась?
      – Кто?
      – Не прикидывайся, – со сладкой улыбочкой отозвалась она. – Кэт, конечно. Кто же еще?
      – Ну конечно, она очень приятный человек. Она сделала все, чтобы помочь нам.
      – Я не это имею в виду. Она понравилась тебе по-настоящему. Ты увлекся. Ты желаешь ее.
      – Ты сошла с ума, – гневно сказал он.
      – Это твой тип. Сильная и сексуальная, – сказала Марджори, снимая блузку. Над белой грудью темнел загорелый участок кожи в форме сердечка.
      – Сексуальная? Да она даже не хорошенькая. Не очень.
      – Она старше меня.
      – На полгода!
      – Они несчастливы, ты заметил?
      – Я знаю. Мне жаль их.
      – Да, она – твой тип. Просторы, животные. Такая же духовность. Она раздевала тебя глазами.
      – Что? – закричал он.
      – Да, когда рассказывала, как выглядел твой дедушка.
      – Я не помню.
      – Ты прекрасно помнишь! Она сказала, что у тебя дедушкин нос.
      – Прадедушкин.
      – Смотри-ка, помнишь!
      – Прекрати, Марджори.
      – Это правда, ты ее желаешь. Она начала переодеваться к обеду.
      – Слушай, – сказал он, – давай-ка пошлем этот обед к черту. Я объясню тебе кое-что насчет желания.
      В зеркале трюмо отражалась гибкая молодая женщина с выразительным ртом и умными глазами; мужчина, стоявший позади, был почти такого же возраста, но улыбался он улыбкой мальчика, стремящегося доставить удовольствие.
      Неделю спустя Лионель показывал ему свои владения.
      Он рассказывал о сахарном тростнике, о механизации, о не использованных еще возможностях, а Фрэнсис поймал себя на том, что хотя он с неподдельным интересом слушает своего дядю, думает он о том, насколько разные Лионель и Кэт, и, что совершенно непонятно, как они могли пожениться.
      Когда они вернулись к дому, Лионель показал на двух пятнистых лошадей, пасшихся за забором:
      – Питомцы Кэт. Она понимает толк в разведении лошадей, но этих двух она пестует, как комнатных собак. Наверное, из-за того, что у нее нет детей.
      Фрэнсис промолчал.
      – Доктора говорят, что она никогда не сможет иметь детей. У нее что-то там разладилось после выкидыша.
      – Мне очень жаль, – сказал Фрэнсис.
      – Кэт помогает мне. Она ведет бухгалтерские книги, объезжает плантации – лишняя пара глаз, – они спустились по ступенькам. – Я отвезу тебя к отцу. Я бы предложил тебе остаться пообедать, но Кэт в городе. Мне нужно встретить ее в половине первого.
      Фрэнсис почувствовал легкое разочарование. Смешно!
      – Ничего, вы и так уделяете нам столько времени. Со стороны Кэт было большой любезностью отвезти нас тогда в Элевтеру.
      – О, она это любит! Она обожает показывать остров гостям. Она славная, – помолчав, несколько смущенно он добавил, – тебе могло показаться, что я был с ней немного грубоват тогда, на свадьбе… Я все понимаю, она болеет сердцем за всех и за все, но когда-нибудь это причинит ей неприятности. Я-то это понимаю, и злюсь, но ничего не могу с собой поделать.
      Фрэнсису почему-то было неприятно слышать эти слова, и он неловко повторил:
      – Вы так к нам добры.
      – Все что нужно, только скажите. Если что-то беспокоит, просто скажите.
      – О, все прекрасно, только Марджори волнуется, что ей не хватит нарядов.
      – Никаких проблем. Пойдите к Да Куньи. Платья у него из Франции, Марджори может накупить себе одежды на два года вперед.
      – Боюсь, так долго мы здесь не пробудем.
      – Вы задержитесь дольше, чем думаете. Если только не хотите оставить все на попечение «Аттербери и Шоу».
      – Я, наверное, так и сделаю. Но сначала все-таки попытаюсь продать сам, запрошу минимальную цену.
      – Что ж, попробуй, – кивнул Лионель. И они вернулись в Драммонд-холл.
      Мистер Аттербери проводил Фрэнсиса до двери.
      – Мой человек быстро свяжется с нужными людьми. Могу вас заверить, мистер Лютер, что эта сделка дело решенное.
      Фрэнсис поблагодарил его, скрестив украдкой пальцы. На улице его ждал взятый напрокат автомобиль, но ему почему-то не хотелось возвращаться к расписанной по часам жизни Драммонд-холла, и он пошел вниз по Причальной улице, мимо классического георгианского фасада «Барклай банка», к площади.
      Был базарный день, и город кипел жизнью. Автобусы доставляли людей из деревень, босые женщины в соломенных шляпах были одеты в хлопчатобумажные платья неописуемых ярких расцветок. Дети всех возрастов бегали среди связок бананов, плодов хлебного дерева, рыбы и кокосов. Желтые собаки – все собаки здесь были, похоже, одной породы, хотя в них было намешано много кровей и эта смесь сама уже превратилась в породу – рыскали повсюду в толпе и дрались из-за еды.
      Фрэнсис немного постоял, наблюдая оживленную картину, и свернул за угол. У сиротского приюта он остановился, чтобы послушать пение детей – в предыдущее воскресенье он слышал их на службе в соборе. Напротив приюта было кладбище. Он перешел улицу и ступил за ограду, но не пошел дальше, а, погрузившись в ощущение безмятежной радости, дослушал гимн и вернулся на тротуар.
      Не слишком знакомый с городом, он свернул под аркаду. В густой тени фиговых деревьев стояли дома с узкими окнами и похожими на кружево железными балюстрадами. Их вполне можно было бы встретить в Париже на площади Вогезов. Он остановился на следующей маленькой площади, чтобы прочитать надпись на круглой бронзовой табличке, вделанной в мостовую. Она гласила: на этом месте 11 июля 1802 года был казнен через повешение Самуэль Вернон, член Совета Его Величества, за убийство своего негра-раба Плуто.
      – Ужасная история, не правда ли?
      Из-под большой соломенной шляпы ему улыбалась Кэт Тэрбокс.
      – Этот зашел слишком далеко. Ему нравилось смотреть, как людей забивают до смерти. В конце концов не выдержали даже пэры. Его судили и повесили.
      – Очень сложное общество! – потряс головой Фрэнсис.
      – О да! Оно по-прежнему такое. А что вы делаете в городе?
      – Брожу по улицам. А вы?
      – У меня здесь маленькая контора. Семейная консультация. Да, я знаю, что пытаюсь вычерпать ложкой океан. Я заметила, вы подняли бровь.
      – Да? Я не хотел.
      Наступил момент, когда нужно было либо сказать несколько вежливых слов и расстаться, либо найти новую тему для разговора.
      Фрэнсис произнес:
      – Я думал о том, что следует купить подарки для родных. Я подумал, может быть, вы… может быть, вы что-нибудь посоветуете?
      – Можно пойти к Да Куньи. Я не знаю, сколько вы хотите потратить.
      – Умеренную сумму. Булавка или бусы.
      – Тогда, идемте.
      Они вернулись к базарной площади. Фрэнсис чувствовал себя очень заметным: рядом с маленькой Кэт он казался очень высоким.
      Необходимо было поддерживать беседу:
      – Я не знаю названий половины этих фруктов и овощей. Вот это, я знаю, капуста, а там что такое?
      – Маниока. Это плоды тамариндового дерева, а это анона игольчатая. Вон тот плод по вкусу похож на банан, но его подают горячим. А это плоды хлебного дерева.
      – Прямо как в фильме «Мятеж на Баунти».
      – Правильно! Капитан Блай привез их с Таити. Дешевая пища для рабов, на ней вполне можно жить. Вот мы и пришли.
      Красивая чернокожая девушка с длинными до талии волосами подошла к ним.
      – Дезире, – сказала Кэт, – это мой друг… нет, мой племянник. Я его тетка по мужу, забавно, правда? Одним словом, это мистер Лютер. Он хочет выбрать подарки.
      Помещение со сводчатыми потолками принадлежало, несомненно, восемнадцатому веку. Медленно кружившиеся под потолком вентиляторы – девятнадцатому. Сингапур, Сомерсет Моэм, подумал Фрэнсис. Таинственно поблескивали хрусталь, фарфор и серебро. Под стеклом в витрине лежали наручные часы, украшенные бриллиантами.
      Он сделал несколько покупок. Быстро прикинув, сколько у него наличными, выбрал куклу для Маргарет (которой было уже двадцать четыре), три серебряных булавки для матери и двух сестер, сигары для отца, и они покинули магазин.
      – Правда, красивая девушка? – спросила Кэт. – Рядом с ней я всегда чувствую себя такой незначительной. Африканская принцесса.
      – Она красива, но у вас нет причин чувствовать себя незначительной рядом с кем бы то ни было, – автоматически вежливо отозвался он.
      – Она замужем за школьным учителем. Ее отец – лидер рабочего движения, Клэренс Портер. Мой друг.
      – Ваш и Лионеля? – уточнил Фрэнсис. Кэт безрадостно рассмеялась:
      – Нет, конечно, не Лионеля.
      – Как насчет ланча? – без перехода спросил он.
      – С удовольствием.
      – Тогда, называйте место.
      – Есть только одно заведение, кроме загородных клубов. Гостиница Кейда на другой стороне залива.
      Они попали со света в полумрак комнаты, отделанной красным деревом. Несколько человек сидели за столами среди темных портретов. Они снова вышли на свет и заняли столик у садовой стены.
      Кэт сняла шляпу. Яркие волосы, освободившись, заструились вокруг веснушчатых щек, лаская подбородок. Он внезапно вспомнил слова Марджори, сказанные в спальне: о, да она раздевала тебя глазами. Ему сделалось жарко от неловкости.
      Однако сейчас глаза Кэт были обращены на меню.
      – Рыба здесь всегда хорошая. Абрекка, баллахоу, семга, грант…
      – Я буду семгу. Единственное, что мне знакомо.
      Они уселись поудобнее. На ее руке, лежащей на столе, он увидел кольцо с изумрудом, которого не замечал раньше. Кольцо было сделано со вкусом – сын своего отца, он понимал толк в таких вещах – но, казалось, не принадлежало именно этой женщине, настолько оно не вязалось с ее простым платьем, сандалиями, безвкусными манерами. На Марджори оно выглядело бы стильно. К сожалению, он не мог и, видимо, никогда не сможет позволить себе подарить ей подобное.
      – Вы, действительно, избавились от Элевтеры? Гораздо быстрее, чем мы ожидали.
      – Думаю, что да. Хотя, конечно, предстоит много бумажной волокиты.
      – Значит, вы уезжаете.
      – Мне нужно домой, но если потребуется всего одна-две недели, чтобы покончить с продажей, я полагаю, мне следует задержаться.
      – Вы вернетесь.
      – Это не такой уж близкий путь. Что вас заставляет думать так?
      Она улыбнулась:
      – Ваши связи приведут вас сюда. И ветра и облака над Морн Блю.
      – Облака над Морн Блю. Я говорил вам, кажется, что вы выражаетесь, как поэт?
      – А если серьезно, вы еще многого не видели. Рождество и ночь Старого года, то что вы называете кануном Нового года. Вам нравится калипсо?
      Он кивнул.
      – Вам нужно послушать музыку во время карнавала. Не ту, которую они играют для туристов в отелях. Все в масках. Костюмы – просто фантастические. А певцы тут же сочиняют песни; они могут сложить песню о вас, если попросите. На улицах не протолкнуться. А потом наступает среда Великого поста и все кончается, – она щелкнула пальцами, – вот так кончается.
      – Что ж, может быть, когда-нибудь я увижу это.
      – Как странно, что ваша мать, выросшая здесь, никогда не рассказывала вам об этом! Но возможно – задумалась Кэт, – у нее остались какие-то неприятные воспоминания. Не ладила с матерью…
      – Если бы я слышал эти слова только один раз, – перебил ее Фрэнсис, – но я слышал их двадцать раз: как странно, что ваша мать никогда не рассказывала вам о Сен-Фелисе!
      – Извините, – сказала потрясенная Кэт, – я не хотела совать нос не в свое дело, поверьте.
      Он устыдился своей раздражительности:
      – Нет, это я прошу прощения. Она покачала головой:
      – Я действительно вторглась в личную жизнь, я знаю. Ужасная оплошность. Мне следовало бы откусить себе язык за слова о вашей бабушке.
      – Не откусывайте. Мне она тоже не слишком-то нравилась, когда мы несколько раз встречались с ней до этого. Полагаю, что ее невесткой быть совсем нелегко.
      – Она терпит меня, но с трудом. Это из-за моих предков. У меня великолепные предки, – она усмехнулась.
      – Расскажите!
      – В роду у меня с обеих сторон плантаторские семьи, которые с отменой рабства потеряли все. К тому времени, как я появилась на свет, денег просто не было. У моего отца было прекрасное образование, полученное, естественно, в Англии. Он был священником, хорошим другом отца Бейкера, который так сказать, присматривал за мной, когда умерли мои родители. Он прекрасный человек. И верит в труд.
      Он хотел спросить, как случилось, что она вышла замуж за Лионеля, но, конечно, не смог.
      И тут же она сказала, как если бы он и в самом деле задал этот вопрос:
      – Лионель хотел жениться на цветной девушке. Он все еще любит ее. Но, естественно, это было невозможно. И поэтому он женился на мне.
      – Понятно!
      – Она, конечно, умолчала об этом, потому что это стыдно, хотя это и не ее вина. Так устроен мир.
      – А как все узнали?
      – Здесь все обо всех все знают. Большинство состоит между собой в родственных связях, если покопаться. Мы, например, поколений шесть назад породнились с семьей Да Кунья. Таким образом, в моей родословной один еврей, а остальные – шотландцы и французы.
      Ему хотелось услышать больше, но она вдруг сказала:
      – Я увлекалась генеалогией в молодости. Теперь у меня есть дела поважнее.
      – В молодости! – насмешливо протянул он.
      – Мне тридцать. Я говорила вам.
      – Мне тоже.
      – Вы выглядите старше. Думаю, так было всегда. Вы чувствуете себя ответственным за события, за людей.
      – Так и есть, – задумчиво отозвался Фрэнсис.
      Полуденный покой теплой рукой накрыл маленький сад. Когда они садились за стол, на ветках щебетали птицы. Сейчас же все погрузилось в тишину, не раздавалось ни звука, кроме плеска воды в каменном фонтанчике у стены.
      … но, естественно, это было невозможно. И поэтому он женился на мне. Слова повторялись и повторялись в его голове.
      – Я утомила вас своими разговорами? Фрэнсис вздрогнул:
      – Утомили? Нет, пожалуйста, продолжайте.
      – Лионель говорит, что я – склад бесполезной информации.
      – Небесполезной для меня, – вежливо ответил Фрэнсис. – Скажите, а что это за странные деревья у той стены?
      – Песочные деревья. В Англии пустые стручки наполняли песком и посыпали пергамент, чтобы просохли чернила. Теперь, когда вы узнали, вам стало легче?
      – Намного! А вот еще: кто такие креолы?
      – Так называют тех, кто родился здесь, но чистокровный европеец или чистокровный белый. Что еще вы хотите узнать?
      – У меня сто вопросов, но в данный момент я наслаждаюсь рыбой.
      … но, естественно, это было невозможно. И поэтому он женился на мне.
      – Полагаю, вы путешествовали? – спросил он.
      – Мы ездили за границу в свадебное путешествие. Лионель серьезно относится к работе, поэтому мы нечасто уезжаем в отдаленные края.
      – А вы не чувствуете, что вам чего-то не хватает, что остров ограничивает вас?
      – Нет. Люди в больших городах любят говорить о своей насыщенной жизни – концерты, балеты, театры, а станешь расспрашивать – никуда-то они не ходят. У меня есть коллекция записей – это моя главная причуда – и хорошее пианино. С книгами труднее. Книжный магазин у нас маленький, книги надо заказывать. Ждешь целую вечность.
      – Был бы рад прислать вам книг, когда вернусь домой. Или, – поправил он себя, – это сделает Марджори, если вы дадите список.
      – Очень мило с вашей стороны.
      – Расскажите, чем вы занимаетесь, помимо чтения, игры на фортепиано, лошадей и… семейной консультации, так, кажется?
      – Вы не смеетесь надо мной?
      – Почему я должен смеяться?
      – Некоторые смеются, вы знаете. Меня считают эксцентричной. Непрактичной, – она подперла подбородок руками, ногти у нее были недлинные, покрытые эмалью. – Но сама я считаю себя очень практичной. Вы видели, как живут здесь люди; если даже не брать моральный аспект, неразумно оставлять все, как есть. Наступит день, когда они просто не захотят мириться с существующими условиями. Такие, как Лионель, хотят, чтобы ничего не менялось, но даже ребенок понимает, что это невозможно.
      – Что вы предлагаете?
      – Мирно и постепенно изменять настоящее положение вещей. Нам нужны школы. Легкая промышленность и новые рабочие места. Жилищное строительство. Настоящая больница. Я пыталась убедить Лионеля начать строительство дороги. У него достаточно денег, вложенных в отели на Ямайке и Барбадосе. Он может осуществить это.
      – Но не стал?
      – Он дает обещания и ничего не делает. Как правительство.
      – Вы чувствуете себя неудовлетворенной.
      – Да. Вот почему я занялась общественной деятельностью.
      Я чувствую, что должна что-нибудь делать. Учу родителей, как кормить детей. Занимаюсь трудными детьми. Они называют их «плохими», но все из-за того, что они растут без отцов.
      Ее глаза собирали свет, словно призмы. Свет пробивался сквозь листву, и они меняли цвет от фиалкового до коричневого, а потом – от темного до пронзительно голубого.
      – Мы также, – она смотрела прямо на Фрэнсиса, – учим их, как больше не иметь детей.
      – Контроль над рождаемостью?
      – Да. Вы не одобряете?
      – Если люди не хотят детей, они не должны их рожать. Для блага детей, по крайней мере.
      – Некоторые, и черные, и белые, просто в ярости. Они говорят, что я учу этому, потому что сама не могу иметь детей.
      – Это злоба и глупость.
      – Ужасно хотеть ребенка и не иметь его, – тихо сказала она, – но хуже, когда у тебя шестеро, которых ты не можешь накормить и одеть, – она поднялась. – Вы закончили? У вас еще есть дела, и у меня тоже.
      Они подошли к его машине.
      – Вы знаете, – сказал он, берясь за ручку дверцы, – у меня странное ощущение, что я здесь уже был.
      – Deja vu. Бывает.
      – Я всегда очень чувствителен к окружающему меня: комнатам, домам, улицам. И не потому, что они красивы или значимы. Я бывал в прекраснейших местах, которые оставили меня равнодушным, и где, я знаю, я был бы несчастлив. Но я шел по улице в маленьком городке и радость наполняла меня.
      – Вы чувствуете это здесь? Радость?
      – Да. Нелепо, учитывая, что я ничего не знаю о здешних местах.
      – Эти места могут быть жестокими. Нужно очень любить их, чтобы примириться с этим.
      – Вы говорили совсем другое, когда рассказывали о карнавале и музыке.
      – У медали две стороны, – ответила она.
      Со мной, определенно, творится что-то странное, думал он.
      – Не уверена, что Марджори понравилось бы здесь, – сказала Кэт, – она городской житель.
      Он подвел черту:
      – В любом случае, это всего лишь мечты. Спасибо, что согласились пообедать со мной.
      Он не сказал, передайте привет Лионелю. Когда он тронулся с места, она махнула рукой.
      Это было невозможно. И поэтому он женился на мне. Он бы отдал все, чтобы узнать больше.
      Черт! Как несправедлив мир!
      Две недели прошли в ожидании ответа от возможного покупателя. Марджори играла в теннис и плавала. Фрэнсис поехал в Элевтеру, хотя в этом не было необходимости. Он сидел в одиночестве на ступеньках террасы, а зеленые ящерицы шныряли между колонн. Он смотрел на поля и горы. Посадить на высоких местах бананы, сказала Кэт Тэрбокс. Фруктовые сады. Скот на лугу у реки.
      «Я нашел свое королевство», – написал первый Франсуа в своем дневнике, который так потряс маленького Фрэнсиса, «где текут чистые реки, а воздух прозрачен».
      Свое королевство! Крестьянин, бывший пиратом, ставший плантатором, носил в себе искорку поэзии.
      Осторожно, Фрэнсис, не глупи с этой «искоркой поэзии». Поэзия еще никого не накормила. Тут же перед ним встал город, шкафы в конторе, телефоны, пересчет денег. Хорошо, если ты создан для этого, а если нет?
      А для чего он, в таком случае, создан?
      Он думал: мне не к чему возвращаться, я должен начать новую жизнь. Тогда почему не здесь? Почему бы и нет?
      Он встал, возбуждение нарастало, как от вина. Возьми ответственность. Создай что-нибудь. Как стоит художник перед чистым холстом, как скульптор смотрит на глыбу камня, так человек может стоять перед заброшенной землей.
      Он начал взвешивать все «за» и «против». Не может же всё быть настолько трудным! Конечно, ему придется многому научиться, как учились Герберт и Лионель. И у него это получится так же хорошо. Он сможет помочь родителям, он сможет помочь живущим на этой земле, построит больницу, покажет, что могут сделать разум и добрая воля…