Фрэнсис и Кэт должны были сочетаться браком в старой церкви в Хэвенли Рест, строгом сооружении на скале, у подножья которой плескалось море, а позади был лес. В середине того дня Фрэнсис и Ти проехали вместе через весь остров.
      Они почти не переставали разговаривать с тех пор, как она приехала двумя днями раньше. Они говорили 6 Кэт, о Маргарет, о Марджори и Мейган, о политике и фермерских делах. Они делали это так, как не делали с тех пор, когда он еще мальчишкой приходил из школы домой, в маленькую желтую гостиную наверху, где она обычно поджидала его, чтобы услышать о том, как он провел день.
      И вдруг между ними воцарилось молчание. Слишком уж много эмоций грозило вырваться наружу. Даже этот чудесный обряд бракосочетания почти причинял боль. Как часто бывает, радость ходит рядом с печалью.
      Накануне он посадил Мейган на самолет, чтобы отправить ее к Марджори в Нью-Йорк. Слава Богу, расставание не было болезненным для ребенка, иначе он вряд ли смог бы это выдержать. Она просто ушла от него, поглощенная сосанием леденца на палочке, и даже не обернулась. О, он увидит ее снова, конечно, увидит, но это будет выглядеть уже по-другому. Все прошлое закончилось, было аккуратно упаковано, снабжено адресом и отослано прочь. Завершение фазы. Мать коснулась его руки:
      – Ты думаешь о Мейган.
      – Да.
      – Ей будет лучше с Марджори. Хорошая школа, жилье со специальными удобствами для нее…
      – Но как же ты! Ты говоришь это мне, а ведь сама больше никогда…
      Он остановился. Это был тот самый вопрос, который задавать ей было бесполезно. Но к его удивлению на это раз она ответила.
      – Нет Правил, которые годились бы для всех. Каждый из нас – продукт того, что было до него.
      Он с любопытством взглянул на нее, но ее лицо было повернуто в сторону, и его взгляд лишь скользнул по ее черным волосам и остановился на серебристой зелени сахарного тростника вдоль дороги.
      – Можно знать, что надо делать, и быть не в состоянии сделать это, – заговорила она очень тихим голосом, так, что ему пришлось напрячь слух. – Но ты не должен думать обо мне как о некой болезненной мученице. Мне на самом деле живется очень хорошо…
      – Разумеется, я знаю об этом, – перебил он ее. – Я знаю, как ты живешь. И все же, позволь сказать это тебе, какой бы близкой ты не была со мной, со всеми нами, я всегда чувствовал, ощущал, что какая-то часть тебя скрыта от меня. Все равно как закрытая дверь, занавес… Мне кажется, отец чувствовал это тоже.
      Она не ответила, но обернувшись, посмотрела на него невыразимо глубоким взглядом и опустила глаза.
      – Ну хорошо, я понимал… мы все это понимали… Вы были странной парой. Никакие два человека не могли быть столь различны между собой, как вы.
      Она все еще не отвечала.
      – Конечно, я понимаю, в ваше время развод был не таким простым делом. К тому же у вас было четверо детей.
      И снова она смотрела куда-то в сторону, а взгляд блуждал по зарослям тростника, качающегося под ветром. Она заговорила голосом, который он еле улавливал:
      – Я никогда бы не разрушила его дом и семью. Потом он поймал еще одну фразу:
      – Я была обязана ему всем.
      Но он был не уверен, что расслышал правильно, и не решался переспросить, потому что она вдруг резко подняла голову и легким движением, выражающим упрек, остановила его.
      – Хватит с меня! Я приехала на свадьбу и хочу слышать только о ней.
      – Ну что же, ты знаешь, что будет только сама церемония, и все. Все равно ведь ты сразу после нее вернешься домой.
      – Я приеду опять зимой. Обещаю.
      – Я рад. Ты полюбишь Кэт, когда узнаешь ее поближе. И она тебя тоже полюбит, – сказал он, желая сделать ей приятное. – У нее всего лишь несколько кузин и кузенов. Они приедут сегодня. Будет и наш новый премьер-министр. А также его теща, вдова нашего последнего премьера. Ты помнишь, я рассказывал тебе о Патрике.
      – Да, я помню.
      – Мне его недостает.
      Внезапно в его памяти возник момент той ночи, вспомнились огни фар, пересекающие лужайку, и Патрик, что-то говорящий, нерешительный, собирающийся что-то ему сказать и не сказавший… Что это могло быть? Он заморгал, возвращаясь из прошлого в настоящее.
      – Его ум, мышление… Ох, пожалуй, это звучит напыщенно или даже глупо, я не знаю… его мышление, казалось, является отражением моего собственного. Почти всегда. Это было почти зеркальное отражение. Поэтому мне было очень легко говорить с ним.
      – Могу себе представить. А что скажешь, у него была хорошая жизнь?
      Странный вопрос, подумал Фрэнсис. Что значит хорошая жизнь?
      – Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.
      – Ах, ну вел ли он все время страшную борьбу, пришелся ли он здесь к месту с его английским образованием, было ли у него достаточно денег…
      – Он никогда не хотел слишком многого. Да, ему здесь было, я бы сказал, неплохо. И он любил это место, на самом деле любил. Я думаю, у него здесь было хорошее, здоровое детство, в простых условиях… И еще он ужасно любил свою мать. Некоторые из здешних туземных женщин так добры и нежны. Они великолепные матери. И он взял очень хорошую девушку в жены. Дезире очаровательна. Ты сама увидишь.
      На противоположной стороне острова недавно прошел дождь. Вода еще блестела на листьях и старых камнях, когда они въехали в церковный двор. Кэт уже была там. На ней были розовое платье и розовая шляпка на светлых волосах. Она поцеловала Ти.
      – Я так рада, что вы приехали. Я знаю, вам не легко было вновь увидеть Сен-Фелис.
      – Я хотела приехать, – засмеялась Ти. – Кроме того, я боюсь, что никогда не смогу научиться говорить Фрэнсису: «нет».
      – Я тоже.
      Обе женщины с минуту стояли, рассматривая друг друга, а потом, словно убедившись в том, что их прежняя оценка была верной, повернулись к дверям.
      Вместе с ними в церковь вошли Дезире с дочерьми и их женихами. За ними последовали кузины Кэт. Дезире принесла с собой букет алых цветов и положила его на алтарь. Если не считать этого букета, то больше никаких украшений в церкви не было.
      – Мы приехали рано, – сказала Кэт. – Отец Бейкер еще не пришел. Я чувствую себя как Джульетта, убегающая вместе с Ромео в келью монаха.
      – Патрик и я были обвенчаны здесь вот таким же ветреным днем, как сегодня, – заметила Дезире.
      Кэт была потрясена:
      – Я никогда не сделала бы этого, если бы знала! Я была абсолютно уверена, что вы венчались в городе.
      – Да будет вам. Посмотрите, какой красивый вид!
      Через открытую дверь можно было видеть кусочек океана с быстро несущимися по нему бурунами.
      – Разве это не восхитительно? – воскликнула Лорен. – «Здесь покоятся останки Пьера и Элевтера Франсуа, сыновей Элевтера и Анжелики Франсуа, умерших и обретших рай…
      … в год одна тысяча семьсот второй от Рождества Христова… Наши слезы омоют вашу могилу». Восхитительно!
      Пришел отец Бейкер в туфлях на каучуковой подошве.
      – Если покопаться в родословных достаточно глубоко, то окажется, что практически в каждом жителе этого острова течет кровь либо Да Куньи, либо Франсуа, а то и их обоих.
      – Я хотела бы поставить здесь памятник Патрику, – сказала Дезире. – Я не знаю, чья кровь в нем текла, тем не менее…
      И голос ее затих.
      Ти положила руку на плечо Дезире:
      – Было бы очень хорошо сохранить здесь память о нем, – сказала она ласково и тихо. – Вы поговорите об этом с отцом Бейкером и позвольте мне внести свою лепту?
      – Я не понимаю… – начала было Дезире.
      – Ведь он был… мне рассказывали… необыкновенным человеком. Вот мне и хотелось бы почтить этим его память. Пожалуйста, не отказывайтесь!
      – Ну, тогда благодарю вас, – просто сказала Дезире.
      Она улыбалась, но только ртом, а глаза ее были полны светлых слез, и к удивлению Фрэнсиса в глазах его матери тоже стояли слезы.
      – А вот мемориальная доска, поставленная Фрэнсисом, – сказал отец Бейкер, подводя группу гостей к новой белой каменной плите у западной стены храма. И он прочитал вслух четко выгравированную надпись:
      «В знак любви и памяти к моему отцу, Ричарду Лютеру…»
      На второй половине доски не было ничего.
      – А это место для меня, когда придет мой день, – сказала Ти.
      – На самом деле? – с недоумением спросила Кэт.
      – Вы удивлены? Я не могу жить здесь. И все же хочу покоиться здесь после смерти, среди своих близких.
      Фрэнсис взглянул на мать, улавливая своим чувствительным ухом каждый нюанс ее тона. Не могу жить здесь? Она сказала не могу, а не не хочу или мне не нравится. И в тысячный раз он спросил себя, почему, зная ее так хорошо, он не знал о ней очень многого и никогда этого не узнает.
      Наступившую тишину нарушила Лорен. У нее был красивый голос, веселый и чуть хрипловатый.
      – Хватит надгробных камней! Мы собрались на свадьбу!
      – Вы правы, – сказал отец Бейкер. – Давайте начнем.
      И он раскрыл свою потрепанную черную книгу, готовясь начать церемонию.
      – Дорогие мои, мы собрались здесь…
      Старые, давно известные слова звучали музыкой в ушах Фрэнсиса, но голова его была чересчур переполнена мыслями, чтобы понимать значение этих слов. Он как бы прислушивался к себе. Он никогда не думал о себе как о религиозном человеке, но сейчас, здесь, ему открылось, что нужно иметь в себе что-то достаточно прочное, если хочешь выжить. Нужно верить, что делаешь все, что можешь, на что способен, будь это разрыв брака, который никогда не должен был заключаться, или начало другого брака, в который нужно было вступить давным-давно, или забота о требующем ее ребенке (а разве не все дети так или иначе нуждаются в заботе?), или борьба с преступными людьми. Если ты творишь добро, твое дело восторжествует. Он должен в это верить. Вероятно, он, в конце концов, тоже религиозен.
      Потом все закончилось, он поцеловал свою жену, и все они вышли из церкви, чтобы постоять и посмотреть на океан, словно им не хотелось разрушать очарование этого дня своим расставанием.
      – Как бы радовался за вас обоих сегодня наш Патрик! – воскликнула Дезире. – Ведь он так любил вас.
      – И мы его любили, – ответила ей Кэт. – Каждый любил, Кто знал его. Я бы очень хотела, чтобы вы были с ним знакомы, – добавила она, обращаясь к Ти.
      – Я тоже, – сказала Ти.
      Небольшая группа собравшихся на церемонию явно не решалась расставаться. И вдруг Кэт вскрикнула:
      – Сморите, смотрите! Вон там!
      Все повернулись в направлении ее вытянутой руки. Из пальмовой рощи в джунглях, поднимающихся на холм за церковью, выпорхнула с резким шумом пестрая стая птиц и, сделав крутой разворот, столь же быстро исчезла.
      – Попугаи, – сказал отец Бейкер. – Здесь достаточно пустынно и безлюдно, поэтому они чувствуют себя в безопасности.
      – Прелесть, прелесть! – в восторге повторяла Дезире. – Вы знаете, я родилась на этом острове и прожила здесь всю жизнь, но никогда не видела диких попугаев. А вы видели? – спросила она Ти.
      – Да, однажды видела. Очень давно.
      Ти подошла к самому краю скалы. И тут словно по взаимному согласию все устремили на нее свои взоры. Грациозная и все еще достаточно молодая, она стояла там и прикрыв от солнца глаза ладонью, смотрела на море. Стояла так, в раздувающейся от ветра юбке, с высоко поднятой головой, сильная и гибкая под напором ветра, и была похожа на фигуру, вырезанную на носу какого-то древнего гордого корабля.
      – Это, наверное, самое красивое место на земле, – сказала она наконец. – Разве не об этом ты мне всегда говоришь, Фрэнсис?
      – Но вы же покидаете его, – возразила Кэт.
      И вновь Ти улыбнулась своей долгой печальной улыбкой.
      – Да, да. Я должна, – сказала она и, взглянув на часы, добавила. – Фактически уже через час.
      Лорен и Фрэнклин предложили отвезти ее в аэропорт, чтобы Кэт и Фрэнсис могли сразу же ехать домой.
      – Будь счастлив, – сказала Ти, даря Фрэнсису прощальный поцелуй. – На этот раз ты будешь счастлив. Я это поняла, как только взглянула на нее.
      Он хотел сказать ей еще так много. Сказать, как он хочет, чтобы Она тоже была счастлива. Сказать, что возможно еще не все потеряно, и она еще сможет найти себе друга… Но он сказал лишь одну фразу:
      – Благослови тебя Бог и спасибо, что приехала, и желаю благополучно вернуться домой.
      Потом она подняла руку в прощальном приветствии и уехала.
      Когда он сел за руль их машины, Кэт положила руку на его руку.
      – Очень непростая женщина, твоя мама.
      Он кивнул, слишком обуреваемый чувствами, чтобы говорить. Но потом сказал:
      – Ты тоже весьма непростая, особенная женщина.
      Они проехали через Коувтаун, где в разгаре был воскресный базар. Вдоль тротуара стояли корзины с серебристой рыбой. Тут были и угри, и килька, и кефаль. Отряд девушек-скаутов в коричневой форме английского образца выстроился у входа в картинную галерею Да Кунья.
      – Здесь мало что изменилось, – заметил Фрэнсис.
      – Разве?
      – О, ты знаешь, что я имел в виду, – сказал он и потянулся к ней, чтобы поцеловать. – Да, конечно, все изменилось полчаса тому назад.
      Они выехали на шоссе, ведущее к Элевтере.
      – Домой, – сказал он.
      Озборн уже ожидал их, чтобы поздравить.
      – Я должен сказать вам, как я рад, как все мы рады, что вы остаетесь! – восклицал он, крепко пожимая руку Фрэнсиса. За все эти годы, прожитые вместе, он лишь во второй раз так раскрылся перед ним.
      Фрэнсис и Кэт пересекли подъездную аллею, направляясь к веранде. Под ногами заскрипел гравий.
      – Ох, эти каблуки! – сказала она. Он посмотрел вниз:
      – Дорогая моя, у тебя красивые ноги.
      – Красивые ноги? И это все, чем ты способен восторгаться в день нашей свадьбы… Моими ногами?
      – Остальное я оставлю на потом, – сказал он ей.
      – Ой, смотри. Вон самолет, он только что взлетел! Ты думаешь, это самолет Ти?
      Самолет все еще был достаточно низко, и его иллюминаторы были различимы с земли. Он подумал, что Ти, возможно, смотрит сейчас вниз и может увидеть Дедушку на веранде и свою старую белую лошадь в стойле.
      – Ты помнишь тот день, когда ты привезла меня сюда? – спросил он внезапно.
      – Я помню все. И ящериц, и коз, и тишину, твое лицо.
      – Ты все еще говоришь стихами.
      И они посмотрели друг на друга. Это был долгий, трепетный взгляд, потом она отвернулась и произнесла что-то ординарное, чтобы снять волнение.
      – Я па минутку отлучусь посмотреть на собак. Он не мог не рассмеяться.
      – Не смейся! Им нелегко привыкать к новому месту. Они будут волноваться.
      – Ну хорошо, – сказал он. – Я приду туда через несколько минут.
      И он проследил, как она вошла в дом, скрывшись за дверью. Но сам он был чересчур возбужден, чтобы оставаться в доме. Он словно родился заново. Он был и Элевтером Франсуа, впервые стоявшем на этом месте. Он был и человеком завтрашнего дня.
      Боже мой! Это был великий день, когда можно было запрокинуть назад голову и кричать ветру! Крикнуть туда, где волны бьются о скалы, рассыпаясь брызгами восторга; крикнуть туда, где мрачная, как тяжкий сон, Морн Блю, поднимаясь уступ за уступом, расстилает свои бесконечные оттенки зеленого; крикнуть туда, где над живой землей бегут облака и где во все стороны, далеко-далеко, на сколько хватает глаз, переливаясь, блестит в своем движении вода.