Ум, разум – любопытная вещь. У Дедушки была книга, в которой был рисунок мозга – серый комок в бороздах и складках. Казалось, мозг должен быть цветным, как мозаика, с отпечатками картинок твоей жизни. Она подумала, что если нарисовать рядом ее мозг и мозг Клайда, то это будет одно целое – так они будут похожи.
      Разный у них только цвет кожи, да и то не слишком. Ее загорелые руки почти такие же темные, как у него.
      Клайд закончил лозу. Она получилась веселой из-за цветов и изгибов.
      – Ну как, вам нравится?
      – Она красивая! Ты художник, Клайд.
      – Не настоящий. Я бы хотел им стать. – Но он был польщен. – В Испании живет один человек, Антонио Гауди, который вырезает такие же цветы из камня: Он строит собор в Барселоне, весь в листьях, виноградных лозах, там будут даже изображения животных, целый лес из камня… Мир полон прекрасных вещей.
      Откуда он все это знает? Да что видел этот паренек в своей жизни, кроме жалкой деревенской хижины?! Он и в Коувтауне-то бывает редко, а уж Барселона… Волна сочувствия поднялась в Ти.
      – На сегодня все, – сказал он, убирая инструменты.
      – Тогда, до завтра.
      – До завтра.
      Так проходили недели, Ти была непонятно счастлива и больше не чувствовала себя одинокой. По утрам из окна своей спальни она смотрела, как вороны прилетают с гор и клюют что-то на дедушкиных королевских пальмах на подъездной аллее. Тянулась череда тихих дней. Теплыми вечерами после дождя она стояла у окна в ночной рубашке и слушала поющих в кронах деревьев ржанок. Ее счастье было таким умиротворяющим! Она не знала почему. Она даже не задавала себе этого вопроса.

* * *

      Гамак слегка раскачивался между двумя мастиковыми деревьями, растущими за домом. Они были такими высокими, что их вершины наклонялись от ветра, в то время как внизу было тихо. Зевая, Ти положила книгу на колени. Дедушка спит, воскресный послеобеденный сон; весь мир, кажется, погрузился в дрему.
      Она очнулась. По дорожке за клумбами роз быстро шел Клайд, покачивая бамбуковой птичьей клеткой.
      – Что там у тебя? – крикнула Ти.
      – Попугай, – крикнул он в ответ.
      – Я хочу посмотреть!
      Он поставил клетку перед гамаком. В ней сидел огромный попугай, фута два ростом, королевская птица с перьями цвета аметиста и изумруда.
      – Цицерон, – гордо сказал Клайд. – Императорский попугай.
      – Где ты его нашел?
      – Поймал утром. Между прочим, это было непросто.
      – А что ты собираешься с ним делать?
      – У меня есть покупатель. Матрос с итальянского корабля. Он как раз приплывает в этом месяце. Я пообещал ему такого, когда он был здесь в последний раз.
      Птица приподняла крылья, но поскольку в клетке было мало места, чтобы расправить их, покорно их сложила и забылась в терпеливом ожидании. Но круглые, настороженные и любопытные глаза смотрели на Ти, словно отвечая на ее внимание. Ей стало жалко попугая.
      – Какой спокойный… – заметила она.
      – Еще не привык к клетке. Он напуган.
      – Он ужасно грустный, правда?
      – Возможно, мисс Ти.
      – Они так быстро летают – так любят летать!.. Дедушка говорит, что они живут до шестидесяти лет.
      – Так оно и есть. Этот попугай молодой. Года два, не больше.
      – Значит… оставшиеся пятьдесят восемь ему придется провести в тюрьме!
      Клайд посмотрел на попугая, потом перевел взгляд куда-то вдаль.
      – Сколько тебе пообещал заплатить этот моряк?
      – Он точно не сказал, думаю, что много.
      – Сколько бы он ни дал, я дам больше.
      – Вам… вам нужен этот попугай?
      – Да. Я хочу купить его и выпустить на волю. Клайд не знал, на что решиться:
      – Если вам так хочется, я выпущу его сейчас, прямо здесь. Мне не нужны деньги.
      – Нет, я заплачу. А то получится несправедливо. А попугая мы должны выпустить не здесь, а там, где его дом.
      – Он найдет дорогу домой. Это высоко на склоне Морн Блю.
      – Я хочу посмотреть, где они гнездятся.
      – Их гнезда очень высоко, на старых пальмах. Посмотрите на его крепкий клюв – он может выдолбить себе дупло за пару минут.
      – Я знаю, но все равно хочу посмотреть.
      – Подъем туда очень трудный, – с неохотой сказал Клайд.
      – Ты не хочешь идти? Тогда я пойду одна. Дай мне клетку.
      – Мисс Ти, вы не сможете взобраться туда одна. Вы заблудитесь или упадете.
      – Тогда иди со мной.
      Сначала дорога шла через банановые плантации, потом постепенно стала подниматься вверх. Теперь они шли среди пальм и папоротников, напоминающих зеленые зонты. Вскоре растения совсем закрыли свет, и они двигались в сгущающемся сумраке, как по дну океана. Ти карабкалась, спотыкаясь, Клайд легко шагал впереди, покачивая клеткой.
      – Мне нужно передохнуть, – крикнула она.
      Он ждал, пока она переведет дух, прислонясь к дереву.
      – Вы знаете, что это за дерево, мисс Ти? Его называют свечным деревом, потому что из его веток получаются хорошие факелы для ночной рыбной ловли.
      – Дедушка говорит, что ты великолепный рыбак.
      – Я просто люблю рыбачить. Я люблю море.
      – Тебе многое нравится. Мне бы хотелось знать столько, сколько знаешь ты, особенно об этой земле, где мы живем.
      – Я действительно знаю эту гору, как свои пять пальцев. Я многое могу вам показать! Могу поспорить: вы никогда не видели пресное озеро в кратере вулкана. А я видел.
      – Я – нет.
      – Неподалеку отсюда есть еще пруд, вам, правда, будет трудно туда добраться. В нем живут слепые рыбы. Этот пруд находится в пещере, я ходил туда со своим учителем. На поверхности воды – похожая на лед пленка, но это не лед, а известь, которая осыпается с потолка пещеры. Мой учитель был в Канаде и поэтому знает про это. Если прорвать эту пленку, под ней можно увидеть рыб. Их сотни. Они слепые, потому что Там темно, хоть глаз выколи, а они живут в этой темноте уже многие поколения. Если вы отдохнули, пойдемте.
      Через несколько минут они почувствовали, что находятся на большой высоте. В воздухе струилась прохлада, земля была сырой, а скалы вокруг покрывал мох.
      – Выше этого места сахарный тростник уже не растет, – отметил Клайд. – А если и растет, то – дикий.
      – Сахарный тростник, так высоко?
      – Да. Во времена рабства он рос на всех островах и покрывал склоны гор до середины. А сейчас на месте тех плантаций трава и джунгли, иногда на всем острове. Такие маленькие острова, как Галатея и Пирамид, теперь просто пастбища.
      – Какая это мерзкая вещь! – воскликнула Ти.
      – Что мерзкое?
      – Рабство, конечно! Владеть другим человеком! Когда я даже не могу видеть попугая в клетке!
      – У вас доброе сердце, мисс Ти. Но разве вы не знаете, что даже сегодня есть люди, которые бы и пальцем не пошевелили, чтобы отменить рабство, существуй оно сейчас?
      – Я не верю! Таких людей нет! Ты встречался с такими?
      – Встречался, – Клайд усмехнулся. – Но об этом нет смысла говорить.
      Его слова отрезвили ее. Ее как будто отругали, но этот выговор исходил не от него, а от нее самой. С ее стороны было бестактно заводить разговор о рабстве, напоминать ему о его ужасном прошлом! Ти поняла, что прошлое может быть постыдной тайной, которую человек стыдится и которая прилипла к нему, как колючка, и причиняет боль.
      Клайд засвистел. Всего только отрывок мелодии, несколько тактов, прозвучавших как жалоба, как вопрос без ответа. Нет, не будет у тебя того, что ты хочешь, подумала Ти, словно будущее приоткрылось ей. Тебе нужны музыка, цвет, возможность действовать. Я понимаю, чего ты хочешь. Но скорее всего ты так и умрешь на этом острове со своими инструментами в руках. Дедушка назвал тебя необычным. Но кто поможет тебе? Если бы я могла, я бы это сделала. Да, да, сделала бы.
      Тропинка сузилась и исчезла. Обломанные сучья и ветки перегородили дорогу. Лианы в руку толщиной свисали над головой. Каскадами, как фонтаны, из темноты спускались папоротники. Таким был мир, когда Господь создал его, когда еще не было человека. Она ощущала их с Клайдом присутствие здесь как вторжение и молчала.
      Внезапно они вышли на открытое место. Это была круглая поляна размером со среднюю комнату, полом служила невысокая трава, вместо стен стояли пальмы и мастиковые деревья, высокие, как собор в Коувтауне. С верхних ветвей, с высоты ста футов, спускались крепкие зеленые веревки.
      – Это корни, – сказал Клайд, бросив на них беглый взгляд. – Трудно представить, что они там, наверху, а само растение растет книзу. Дело в том, что попугаи едят его плоды и роняют семена на ветки деревьев.
      – А здесь корни, похоже, в земле, – с сомнением сказала Ти.
      – Да, они действительно укоренились здесь, но это скорее исключение.
      – Ты поймал его здесь?
      – Именно здесь. Выпускаем?
      – Да, пожалуйста. Бедняжка… Открывай клетку. Дверцу распахнули. Освобожденная птица мгновение сидела неподвижно, моргая в лучах света, словно не веря людям, потом расправила свои великолепные крылья и с резким криком взмыла вверх, как катапультировала. Задрав головы, они следили за его почти вертикальным взлетом: он поднимался все выше и исчез в кроне самой высокой пальмы.
      Секунду спустя туча попугаев закрыла свет. Птицы кричали, оглушительно хлопали крылья – все потонуло в этом шуме. Это длилось несколько мгновений. И снова наступила тишина.
      Ти стояла, объятая благоговейным чувством:
      – Это место, оно… оно волшебное. Я никогда в жизни его не забуду, никогда. И тебя, потому что ты мне его показал. – Она взяла Клайда за руку. – Ты рад, что отпустил птицу? – прошептала она.
      – Да, если вы довольны.
      – Да! Разве ты не видишь?
      Он взглянул на нее сверху вниз и быстро произнес:
      – У вас необыкновенная кожа. Вы похожи на те маленькие статуэтки, что стоят у вашего дедушки на полках.
      – А, эти. Они из белого нефрита. Их сделали в Китае много веков назад. Один наш родственник торговал с Китаем.
      – Белый нефрит. Или молоко, – проговорил он. – Да, как молоко.
      И взяв ее другую руку, он нежно провел по ней пальцами от локтя к запястью.
      Она была потрясена, потрясена настолько, что не оказала никакого сопротивления. Она растерялась и смутилась. Никто и никогда так не прикасался к ней, с такой нежностью. В их семье не было принято проявлять свои чувства. Эти мягкие движения зачаровывали ее: к щекам прилила кровь, она почувствовала слабость. Она хотела, чтобы это продолжалось, и в то же время понимала, что надо отодвинуться от него. Ее смущало, что он так близко и рассматривает ее, а она не знает, что ответить. Как бы ненароком она попыталась высвободить руку, но это ей не удалось – он крепче сжал ее и завладел второй рукой.
      – Ты прекрасна, – сказал он. – Ты одно из самых красивых созданий в мире.
      Ее щеки запылали сильнее, тепло разлилось по всему телу.
      – Я не знаю. Я никогда не думала, что я…
      – Ты никогда не думала, что ты красива, потому что ты не такая, как другие.
      Откуда он знает, – удивилась она.
      – Потому что ты не занимаешься пустой болтовней, не прихорашиваешься, не делаешь прически, как в модных журналах…
      Она опустила глаза вниз – под ногами и вокруг подобно океану расстилалась трава. Откуда-то донесся запах ванили и гвоздики. У нее закружилась голова.
      – У тебя есть сердце, у тебя есть душа…
      Он притянул ее к себе, обнял, и она вдруг лишилась сил. Он был сильным. Никогда она не испытывала ничего подобного, она почувствовала себя беспомощной, потерянной, словно во сне. Она откинула голову.
      – Я не причиню тебе боли, – услышала она. Ти взглянула в лицо, ставшее незнакомым, напряженным и странным. Она не поняла.
      – Я никогда не причиню тебе боли, – нежно повторил он. – Я люблю тебя.
      Внезапно ее охватила тревога. Происходит что-то не то, что-то… Она очнулась.
      – Нет, нет! – закричала она, но ее крик оборвался – он зажал ей рот рукой. Он подхватил ее, и вот она уже распростерта на земле – он действовал не грубо, но с силой.
      – Нет, нет, – снова закричала она, хотя его рука продолжала зажимать ей рот.
      Другая рука быстро двигалась, забираясь под тонкую ткань платья, под еще более тонкие кружева белья. Мозг Ти лихорадочно работал, напоминая обезумевшую машину: да, да, это то самое. Конечно, то самое. Это то, за что была наказана Джастина. Это было все время. А я не знала. Как я могла не понять?
      Пригвожденная, раздавленная, мечущаяся, ее желтая юбка на голове – закрывает лицо. Щебет птиц. Ужасная боль, ужасная боль и шок. Ее собственный голос, пробивающийся сквозь ткань юбки, сквозь тяжесть навалившегося на нее тела. Ужас. Ярость. Неверие.
      Через минуту или две все было кончено. Она почувствовала, что свободна. Она могла посмотреть вверх, на него, стоявшего над ней. С выражением ужаса на лице он смотрел на обнаженную плачущую Ти, лежавшую перед ним.
      – О, Господи, – выговорил он, – о, Господи!
      Она услышала, как он бросился бежать вниз, под гору. Камень щелкнул о скалу, хлестнули ветки. И снова навалилась тяжелая тишина. Она поднялась. «Я, я…» – подумала она и перестала плакать. Она расправила юбку, разгладила ее, нашла ленточку и завязала волосы. По утрам Агнес завязывает мне бант в моей комнате, в восемь часов утра луч солнца пробивается сквозь жалюзи и слепящим пятном отражается в правом верхнем углу зеркала. У нее дрожали руки, но она смогла завязать бант, правда, не так аккуратно, как Агнес. С бантом и юбкой все в порядке. Все кончилось и никогда не повторится, клянусь Богом, потому что я теперь знаю, что это такое. Но ведь меня накажут за это.
      И она бросилась бежать, споткнулась и упала, вскочила, смахнула успевших забраться на руку муравьев и помчалась, как сумасшедшая, вниз, вниз, туда, где кончается лес и высокая острая трава хлещет по ногам. Она бежала и бежала.
      – Ваше платье перепачкано! Где вы были? – требовательно спрашивала Агнес. – Где вы были?
      – Я упала. На тропинке был камень.
      – На тропинке? На какой тропинке?
      – На Морн-Блю. Я гуляла там.
      – Одна наверху? Зачем?
      – Мне захотелось. Этого недостаточно?
      – Вполне достаточно, – с высокомерием в голосе сама же и ответила Ти.
      Агнес молча глядела на нее, пораженная тоном Ти, – такого еще никогда не было.
      Конечно, это высокомерие вызвано страхом и самозащитой. Если я не смогу держать себя в руках, они вытянут из меня правду. Но почему я боюсь, если здесь нет моей вины? Но ведь отчасти и я виновата. О, я могла бы убить его, могла спокойно наблюдать, как его убивают, разрывают на куски на моих глазах – я только была бы рада. И все равно, это и моя вина. Открытость – глупость. Да, именно так.
      Она вспомнила, что если с ней что-нибудь случалось – тонула она или падала с лошади – ей давали бренди. У Дедушки была бутылка в специальной подставке на буфете. Какой ужасный вкус – горький и обжигающий, но может быть она перестанет дрожать. Со стаканом бренди она ушла к себе в комнату. Из кухни доносились обычные звуки, сопровождавшие приготовление обеда, на лугу ворковали лесные голуби. Она сидела не двигаясь. Спиртное помогло ей увидеть себя как бы со стороны – отчужденную, замкнутую, свернувшуюся клубком, как кошка, и с кошачьим лицом, хитрым и скрытным…
      Ты не должна об этом думать. Волевым усилием можно сделать так, будто этого никогда и не было. Если ты никогда об этом не вспомнишь, значит этого никогда и не было.
      В этот день и на следующий по всему дому разносился дедушкин голос:
      – Где этот чертов Клайд? Дедушка был в ярости:
      – Он бросил работу на середине, разбросал инструменты по всей комнате. Какая безответственность! – все повторял он в течение двух недель. Клайд так и не появился.
      – Я всегда вам говорила, – заявила Джулия в разговоре по телефону, – на них нельзя полагаться. А вы все твердили, что он такой необыкновенный.
      – Я и до сих пор так думаю. Одно другому не мешает.
      В последующие дни небывалая жара иссушила землю. Потом пришли шторма и грозы, проливные дожди.
      – Какая странная, непонятная погода, – заметил Дедушка. – Это из-за нее ты такая молчаливая, Ти?
      – Нет, – ответила она.
      Я только хочу, думала она, чтобы все было, как раньше, когда мы с Клайдом были друзьями. Я ненавижу эту злобу внутри себя! Он испортил все хорошее, что у нас было. Он знал, что я глупа и невежественна, и все равно сделал это со мной. И теперь нет никого, с кем можно поговорить, – ни вообще, ни о том, что произошло. У меня столько вопросов. Кого спросить? Некого.
      Внутри, в доме, разрушались стены, снаружи возвышалась страшная темная гора. Ярко блестело море. И не было места, где можно было спрятаться от одиночества.
      Когда прекратились шторма, вернулась жара, наказывая эту землю в течение всего долгого, долгого лета. По утрам Ти просыпалась с влажными волосами, хотя на ночь закалывала их на макушке. Однажды, проснувшись, она села, но, почувствовав слабость, легла снова. Голова гудела. Во рту скопилась слюна.
      – Меня тошнит, – сказала она, когда в комнату пришла Агнес.
      – Опять! Это свинина. Я им все время говорю, чтобы в такую погоду свинину не готовили, но меня никто не слушает.
      Резкий запах поднялся от ковра, лежащего на полу.
      – Нет, это ковер… Тошнотворный запах.
      – Он никогда вас раньше не беспокоил! Нет, он ничем не пахнет! Ти! – вскрикнула Агнес – рубашка Ти в этот момент упала с плеч, открыв заметно увеличившиеся груди. Ти наклонилась над тазом, затем вяло откинулась на спину, выпуклый живот слишком сильно натянул ткань.
      – Дайте мне посмотреть! – скомандовала Агнес. – Не будьте глупой, у вас нет ничего такого, чего нет у других! О, Боже мой!
      Агнес прижала руку к губам, сглотнула, потом заговорила очень спокойно и раздельно:
      – Послушайте меня, когда у вас последний раз было… вы знаете, когда это было в последний раз?
      – Не помню, может быть, в мае.
      – О, Боже! Потом точно не было?
      – Кажется, да.
      – Кажется? Вы не знаете? Вы не знаете, что с вами происходит? Вы не смотрели на себя?
      – Что это? Что, Агнес, что?
      – Иисус и святые угодники, она спрашивает, что это! У вас будет ребенок! Вы этого не знаете? Кто это? Где вы были? – выкрикивала Агнес, треся Ти так, что золотые кольца в ушах прыгали. – Как? Вы никуда не ходили!
      От ужаса Ти не могла говорить. Расширенными глазами Агнес всматривалась в лицо девочки:
      – Это не… это не может быть… это не этот проклятый Клайд? Говорите! Говорите!
      Ти, шатаясь, встала.
      – Боже мой, я говорила вам, Ти, я говорила… – Агнес обняла девочку, пытаясь ее утешить. – Вы догадывались, да? Вы должны были. И боялись об этом думать. Бедное дитя… этот дьявол… что нам с вами делать?
      – Я не знаю… Мне никто никогда не говорил, – зарыдала она.
      – Что мы будем с вами делать? Господи Боже, что? – повторяла Агнес.
      Ужас женщины передался девочке, по коже побежали мурашки, зубы застучали.
      – Вы мерзнете! – Агнес натянула на Ти одеяло. – Такая жара, а вы мерзнете. – Она растерла Ти спину, раскачиваясь и причитая. – Мужчины! Я вам говорила…
      – Ты не говорила мне…
      – Вы правы, я рассказала недостаточно. Мужчины! Им нельзя доверять, ни одному из них. И чем скорее девочка заучит это, тем лучше для нее. О, этот мир поганое место для женщин, да, да…
      – Что со мной будет, Агнес?
      – Я не знаю, но я знаю только одно, я позабочусь о вас, не сомневайтесь ни на минуту. Агнес позаботится о вас.
      В этой нарядной комнате, в это обычное утро, посреди обычных утренних звуков – голосов, звона косы на лугу, пения птиц за окном – плакали две женщины, одна от страха, другая от гнева.
      Подобно животным, боящимся покинуть свою клетку, Ти всю неделю просидела в комнате. Агнес приносила ей на подносе еду, но она не могла есть.
      – Что говорит Дедушка?
      – Что тут говорить? Его сердце разбито.
      – Он будет со мной разговаривать?
      – Будет, будет.
      Она хотела знать, что происходит, что должно случиться. Стоя за приоткрытой дверью, она ясно слышала разговор Дедушки и Агнес. Они сидели в кабинете.
      – Наши девушки, по крайней мере, знают, как уберечь себя, – говорила Агнес. – Они носят с собой ножницы или булавки – Она засмеялась. – Это не всегда помогает, но они хотя бы знают, что происходит, если что-то происходит! Молодые белые леди – бедный ребенок – они глупы, как младенцы, пока не выйдут замуж!
      Разговор стал неразборчивым, наконец Дедушка сказал:
      – Что ж, пусть все идет, как есть, Агнес, ничего не поделаешь… Мы любим ее, и мы поможем ей. Если ее мать когда-нибудь узнает…
      – Господь и святые угодники, это убьет ее!
      – Не думаю, – мрачно сказал Дедушка. – Ей будет тяжело жить. По крайней мере, здесь.
      И Дедушке тоже, подумала Ти. Она прижалась лбом к двери. Если бы я могла умереть и забрать это… Но я не верю этому, правда… Это ошибка. Все должно каким-то образом исправиться… Но как?
      – Клайда нашли на другой стороне острова, – сказала Агнес. – В Лайм-Рок. Кажется, у него там семья.
      – Да? Неужели? Я хочу, чтобы ты кое-что передала ему. Скажи ему… скажи ему, что я хочу его видеть. Он нужен мне, чтобы поехать на рыбалку. Он знает, как обращаться с моей лодкой.
      Через шесть дней вечером Дедушка наконец пришел в комнату к Ти. Она просто сидела у окна и глядела на сумерки, когда почувствовала, что он стоит на пороге.
      – Можно? – мягко спросил он. Он вошел и сел в противоположном углу. – Я должен тебе кое-что сказать, но сначала вот что… Я сегодня ездил на рыбалку. Лодкой управлял Клайд. Произошел… несчастный случай. Океан был очень неспокойным. Он упал за борт, и я не смог помочь ему… Он всегда плохо плавал.
      Она не отозвалась.
      – Я подумал, что ты захочешь узнать.
      Она посмотрела на своего Деда, ожидавшего ответа. Его усталые глаза светились заботой. В ее глазах не было ничего, кроме пустоты. Она чувствовала, как внутри нее нарастает волна безжизненности. Клайд умер, и это сделал Дедушка. Факт был прост, но ее мозг работал так медленно, что ей потребовалось несколько минут, чтобы осознать его.
      Дедушка подошел к ней, погладил по волосам:
      – Тяжело. Справедливость и милосердие. Да, – пробормотал он про себя. – Тяжело. Очень тяжело.
      «Значит, он мертв. Мертвы Браунинги, королевский попугай и каменные цветы Гауди в Барселоне. Юношеские мечты. Зачем ты все это испортил, не только мне, но и себе? У тебя было столько всего, ради чего стоило жить; даже если бы ни одна мечта не осуществилась, сколько всего было у тебя в душе».
      «Странно, – подумала она, – я уже не чувствую той злобы, что была раньше. Что-то изменилось. Дедушка рад, что он мертв. А мне жаль, ужасно жаль».
      – Ти, девочка, – произнес Дедушка, – я все обдумал. Ты поедешь во Францию. У меня в Париже есть старый друг, художник. Он сделает для меня все, что угодно. И для тебя. Я доверяю ему.
      – Франция, – повторила она.
      – Во Франции на подобные вещи смотрят иначе, чем у нас.
      Он имеет в виду скандал. Хотя он страшно гордился своим французским происхождением, он всегда говорил, что у французов нет морали.
      – А потом?
      – Посмотрим. Не все сразу. С тобой поедет Агнес. На корабле вы, конечно, будете есть порознь, но во Франции она будет твоей подругой. Вы сможете жить вместе, вместе сидеть за одним столом.
      – Вместе за одним столом?
      – Да, во Франции это возможно. У них нет предрассудков насчет цвета кожи. Она позаботится о тебе. Она знает, что делать. Может, пойдем поедим? Агнес сказала, что ты ничего не ешь.
      – Я не чувствую голода.
      – Пойдем, Адела все еще на кухне. Она даст тебе печенья и фруктов. Пойдем. Они думают, что у тебя была лихорадка.
      – Дедушка, – прошептала она, – я не знаю, смогу ли я все это выдержать.
      – Ты выдержишь. Мы – сильная семья.
      – Я – нет. – Она была застенчивой и любила книги, разве они все не говорили ей об этом постоянно?
      – Сильная. Это внутри тебя. Как гибкое дерево, которое не ломается во время урагана.
      Он обнял ее за плечи. В полумраке она увидела слезы в его глазах.
      Она отплывала из Форт-де-Франс на Мартинике в конце месяца.
      – Но она уже слишком большая, чтобы посылать ее в школу теперь! – протестовала Джулия. Ей пятнадцать, ей уже пора знакомиться с молодыми людьми. Она говорила это уже раз десять, и сейчас, в последнее воскресенье перед отъездом Ти, она снова и снова повторяла эти слова.
      Ти водила ложкой по тарелке с крабовым супом. Этот суп обычно готовили по праздникам. Также как и черепаху и гуся, которые ожидали своей очереди на литых серебряных блюдах.
      – Во Франции ты увидишь снег, – произнес Верджил, ведя светскую беседу.
      – Он как сахарный песок, в своем роде, – с готовностью объяснил дядя Герберт. – Представь себе песок, который сыплется с неба, только он холодный и белый.
      – Ты ничего не ешь! – воскликнула Джулия.
      – Она волнуется, – прервал Джулию Дедушка. – Это вполне естественно перед таким путешествием, не так ли? – Но его глаза умоляюще смотрели на Ти.
      Ради него она проглотила еще ложку супа. Что я буду без тебя делать, Дедушка? Я так боюсь ехать, а еще больше – оставаться.
      Она пережила обед, а два дня спустя – отплытие.
      С высоты палубы Ти ясно видела все лица: слезы Джулии и постоянную дедушкину улыбку. С самого утра на корабль грузили топливо – женщины носили на головах уголь, растянувшись в длинную цепочку от навеса до трюма. Наконец их работа была закончена, трап убран. На борту было написано:
      КОМПАНИ ЖЕНЕРАЛЬ ТРАНСАТЛАНТИК
      Корабль дрогнул и подался назад. Из форта прощальным залпом ударила пушка. Выстрел поднял в воздух стаю чаек и олуш. Судно развернулось по направлению к открытому морю.
      – Я никогда не вернусь сюда, – сказала Ти.
      – Вернетесь! Обязательно вернетесь! – воскликнула Агнес.
      – Нет, никогда. Возможно, только, чтобы быть похороненной. Да, пусть меня похоронят дома.
      – Что за разговоры в вашем возрасте? Спуститесь вниз, выпейте кофе. Там целая коробка миндального печенья и торт.
      – Нет, не сейчас.
      Я стою у борта, смотрю и не могу оторваться. Я покидаю тебя, Дедушка, я покидаю тебя, Мама, мне так грустно, потому что по-своему ты тоже любила меня. Сколько мыслей в голове! Кто будет ездить на Принцессе, когда по утрам станет прохладнее, кто будет приносить сахар в конюшню? Спросит ли кто-нибудь обо мне, когда в школе начнутся занятия, или поинтересуются, почему я уехала? Мои книги – они, наверное, раздадут их, как папины вещи, когда он умер. И тогда на Сен-Фелисе ничего от меня не останется, вообще ничего.
      Вот теперь – прощайте. Прощайте, Морн Блю и маленькая речка Спратт, ветер и солнце и та девочка, которой я была. Я не совсем точно знаю куда я еду, но я знаю, что так нужно.
      К середине дня остров остался позади. Так далеко, что казался завитком облака на небе. Или черепахой, спящей черепахой, отдыхающей в море, подумала Ти, как когда-то, когда была маленькой девочкой.

Глава 2