Он перестал смеяться.
      – О Кэт, Кэт, любовь моя! Почему все надо так усложнять? В жизни все так перепутано!
      – Но мы все преодолеем! Правда ведь?
      – Это я во всем виноват. Я доставляю тебе столько хлопот!
      – Нет. Ты вернул меня к жизни. Прости меня, мне вдруг стало так тоскливо! Больше это не повторится. Кто-то должен брать на себя инициативу и нести бремя ответственности – играя ключами от машины, она ему сказала: – Первое, что я сделаю, – это куплю подарок для Мейган, второе… Боже мой, мне не хочется взваливать на тебя еще какие-то заботы… Я не хотела даже и упоминать об этом, по крайней мере, до возвращения Николаса Мибейна, то есть до завтрашнего вечера, но было бы преступлением ждать так долго, ничего не предпринимая…!
      – О чем ты? Кэт присела.
      – Сегодня утром арестовали Патрика. У Фрэнсиса защемило в груди.
      – Можно ли представить что-либо глупее и преступнее этого? Какой-то тупоголовый осел решил, видно, поймать в свои сети кого угодно, даже если человек просто захотел выразить свое мнение. «Подстрекательство к бунту!» Это Патрик-то!?
      Он сухо спросил:
      – А что ты хочешь от меня?
      – Надо внести залог. Нужны деньги. Я – на мели, иначе я не беспокоила бы тебя подобными просьбами, у тебя и своих забот хватает. Но даже думать об этом не хочется: такой человек, как Патрик, проведет ночь в тюрьме!
      Он ушам своим не верил! Он старался не давать волю чувствам, никоим образом не выказать свою обиду на Патрика.
      – Что касается меня, так я за то, чтобы его повесили сегодня же, – равнодушно сказал Фрэнсис.
      Кэт уставилась на него.
      – Да как ты можешь?
      – Мой отец сгорел заживо в этом доме. Мать же спасло лишь чудо, Божья милость. И ты еще спрашиваешь, как я могу!
      – Да при чем здесь Патрик, Фрэнсис? Бог с тобой! Уж не думаешь ли ты, что он прокрался сюда ночью и поджог твой дом?!
      – Нет, конечно, не он сам, но я чувствую его влияние. И ты не переубедишь меня в этом!
      – Да нет, черт побери! Я смогу и постараюсь это сделать! – Кэт задыхалась от возмущения.
      – Он не такой, каким мы его себе представляем. Открой глаза…
      – Может быть, не такой, каким ты себе его представлял, но…
      – Он мог помочь мне спасти урожай. По крайней мере, хотя бы попытаться. Но он отказал мне. А после этого произнес свою подстрекательскую речь прямо у ворот моего дома! Он знал темперамент этих людей, и вместо того, чтобы защитить своего друга, он собрал их и…
      – Подстрекательская речь! Да он при всем желании не мог выступить с такой речью! Он не умеет провоцировать людей, он говорит, как школьный учитель, взывая к людскому разуму. Хочу заметить: уж если он собирается заняться политикой, ему следует многому научиться, в том числе умению говорить.
      – У него это и так хорошо получается. Лионель сказал мне…
      – Лионель! – Кэт презрительно усмехнулась. – Теперь я понимаю, откуда ветер дует. Так, значит, это Лионель распространяет слухи по Коувтауну! Он, только он несет ответственность за все происходящее. Так, значит, он всего лишь жалкий осведомитель – не думала я, что он падет так низко! Нет, мне даже в голову не могло прийти подобное! – она вскочила. В руках она вертела сумку, то открывая, то закрывая ее. – Фрэнсис! Послушай меня. Выслушай меня! Меня, а не Лионеля!
      Он не слушал ее. Ему вспомнился Патрик Курсон, его спокойный невозмутимый голос, его слова: «Ты слишком важный и величественный, ты – настоящий феодал». Он вспомнил, как сетовал Озборн: мы сделали все, что могли, мистер Лютер. Он стоял под дождем, казалось, стихия оплакивала вместе с ним его прекрасный дом, на месте которого было теперь пепелище.
      – Ублюдок! – закричал он. – Низкий, подлый, самонадеянный, неблагодарный ублюдок! Так, значит, на самом деле ты пришла просить за него?! Не ради меня, а ради него! И ты все это время, что была со мной, думала о нем?
      Слова Фрэнсиса привели ее в полное смятение.
      – О чем ты говоришь? Ты же знаешь, что я пришла к тебе, ради тебя! Но я так надеялась на тебя! Я думала, что могу рассчитывать на твою помощь в спасении нашего общего знакомого. Он – один из самых лучших людей! Я и представить себе не могла, что ты вбил себе в голову эту безумную идею!
      – Безумную? Одно дело понимать и иметь сострадание, Кэт, быть, – он запинался, его трясло от гнева, – быть щедрым, но ты зашла слишком далеко! Ты требуешь от меня невозможного: простить твоему протеже-неудачнику, жертве несправедливости все! Поджог? Убийство? Что еще?
      Она положила руку ему на плечо.
      – Фрэнсис, пожалуйста. Ты сам не понимаешь, что говоришь. Ты борешься со мной. Не надо! Это ты и я, Фрэнсис и Кэт!
      – Нет, Кэт. Меня этим не возьмешь. Я получил удар между глаз. Не часто жизнь преподносит такие испытания, через которые прошел я, – сказал он с горечью.
      – Ты думаешь, я не понимаю это? Но мы говорим с тобой о разных вещах.
      – Нет, это одно и то же. Ты возвеличиваешь и делаешь героя из человека, который отчасти виноват в моих страданиях. Это причиняет мне боль, и я не могу простить его, Кэт.
      Она отдернула руку. Они молчали минуту или две. Шум, гам, хлопанье дверей, голоса, доносившиеся с кухни, возвещали о том, что уже поздно, день подходит к концу.
      – Мне хотелось бы обсудить с тобой все спокойно и беспристрастно, – сказала наконец Кэт.
      – Хорошо. Давай обсудим все спокойно. Но ты должна понять и меня!
      – Даже если погибает твой друг? Подставить его – неповинного человека?
      – В том-то все и дело, что его нельзя назвать невиновным!
      – Ну а если я считаю его невиновным?! Упрямое выражение лица, гордо поднятая голова – всей своей позой она бросала ему вызов. Именно сейчас он остро почувствовал, каким сильным характером и волей она обладала.
      – Ты возвела каменную стену, – сказал он устало. – Я не могу достучаться до тебя.
      – В этой стене есть большая дверь. Ты не можешь открыть ее, потому что тебя не отпускают твои предубеждения и предрассудки!
      – Предубеждения! Да о чем ты говоришь? Ты очень хорошо знаешь, что я не склонен к предубеждениям и предрассудкам.
      – Ты только так думаешь, Фрэнсис. На самом же деле, склонен. Только сейчас я поняла это. Ты был взбешен. Как же, Патрик Курсон посмел отказать тебе, неблагодарный, он должен был вывернуться наизнанку, ведь ты удостоил его своим вниманием! Это привело тебя в ярость. И ты считаешь, что он виноват? Только поэтому?
      Он был измучен, оскорблен, сбит с толку. И она посмела пойти против него! Как можно не понимать элементарных вещей? Взбешенный, он принял ее вызов и начал наступление.
      – Ты ослепла, Кэт. Ослепла и поглупела. Ты – глупая фанатичка! Мне очень неприятно говорить тебе это, но, может быть, Лионель прав: он знает тебя лучше, чем я. Да, конечно, лучше и дольше.
      – Фрэнсис, это отвратительно! Будь ты проклят! – глаза ее излучали ярость. – Если ты позволяешь себе высказывать подобные вещи, то между нами все кончено, нас ничто больше не связывает. Руки пачкать не хочется, а то бы врезала я тебе за эту фразу!
      – Наверное, – сказал он, – будет лучше, если ты уйдешь. Мы с тобой по разные стороны баррикады.
      Она направилась к двери.
      – Видит Бог, да! И никогда, Бог даст, не будем по одну!
      Он слышал, как застучали по коридору ее каблучки, хлопнула входная дверь, зашумела удаляющаяся машина. Разбросанные подушки на диване. Рассеянно он положил их на место. Все произошло так быстро! Физическое и эстетическое наслаждение, красота, сладострастие, и вдруг – сводящая с ума опустошенность и полное изнеможение.
      Один единственный раз, в самый критический момент в его жизни ему нужна была ее полная поддержка, преданность, верность. А она – отвернулась от него ради того, чтобы броситься на помощь человеку, который так обидел его! Выходит, он совсем не знал ее? Да и она не знала его.
      Нас поманили, завлекли и обманули.
      Это похоже на то, что ты едешь в машине и насвистываешь какой-нибудь веселенький мотивчик; ты здоров, полон сил и вдруг – секундой позже, за поворотом, ты превращаешься в калеку-развалину, а твоя машина – в груду поломанных железок. Или: ты дружелюбно разговариваешь с приятным незнакомцем, шутишь, вы даже пропускаете вместе по стаканчику; и вдруг – перед тобой уже не добродушный незнакомец, а настоящий безумец, целящийся в тебя из пистолета! Вот так и у нас с Кэт.
      Он принял душ; чувствовал он себя отвратительно: на душе было тяжело, «кошки скребли». Ужин был приготовлен, но он ничего не мог проглотить. Он выпил бренди. Он никогда не пил много, но в этот раз взял бутылку в спальню: хотелось забыться, отвлечься от навязчивых мыслей, просто напиться. В голове все перемешалось. Пылал огонь и бились стекла; темнокожие мужчины швыряли страшные булыжники. Усмехался Патрик Курсон. Кривая, презрительная улыбка Кэт. Марджори томилась на больничной койке. Кричали, взывали о помощи его родители. Печальные глаза его матери. Все закружилось, закачалось вокруг, даже стены комнаты, пока это его состояние не сменилось отвращением, затем опустошенностью, и, наконец, он заснул.
      Патрик Курсон был освобожден вместе с организаторами забастовки. Приговор был вынесен лишь тем, кто принял непосредственное участие в беспорядках и совершил насилие. Мировой судья, англичанин в белом парике, напротив него – адвокаты в черных мантиях и тоже в белых париках. Было произнесено много изящных лаконичных речей о свободе слова и праве на забастовку. Действовала многовековая судебная система, перенесенная с туманного Альбиона на знойный, гудящий, жужжащий от многочисленной мошкары юг – в городской суд Коувтауна.
      Забастовка не закончилась поражением и была ненапрасной. Через две недели после того, как восстание было подавлено, прошла встреча плантаторов, на которой те договорились повысить тарифную сетку зарплаты на пятнадцать процентов, почти на столько, на сколько и требовали рабочие.

* * *

      Как это ни парадоксально, но лишь два человека понимали Фрэнсиса и могли поддержать его в горе. Это были Лионель и Марджори.
      Даже отец Бейкер не понимал его, ограничиваясь лишь банальными фразами, пытаясь выразить свое сочувствие к нему.
      – Знаю, Фрэнсис, что лучше не говорить с тобой на подобные темы, но ненависть подтачивает и губит душу. Ради собственного блага ты должен перебороть, победить ее. Тем более мы сами не знаем, кто виноват на самом деле.
      Тем самым косвенно оправдывая Курсона! И Фрэнсис уверенно отпарировал:
      – Мне доподлинно известно, кто это сделал, отец!
      У Николаса Мибейна было алиби, он был непричастен к трагедии. Он принес свои соболезнования. Почти сразу же по прибытии на Сен-Фелис он заглянул в Элевтеру. С собой он привез красивую серебряную чашу с выгравированным именем Мейган. Чаша была из коллекции Да Куньи.
      – Не могу выразить словами, как я казню себя, что я не был на острове, когда произошли эти беспорядки, – его экспрессивное лицо на сей раз было довольно важным и даже напыщенным. – Может быть, мне не следовало бы говорить так, но думается мне, что я смог бы предотвратить эту трагедию, если бы был здесь.
      – Стало быть, вы согласны со мной? Вы тоже придерживаетесь моей точки зрения относительно виновных?
      Мибейн ответил довольно уклончиво:
      – Мне трудно… Я нахожусь как бы между двух огней, как говаривал мой отец. Может быть, мне удалось бы уладить все со сбором урожая, с вашими бананами, – он улыбнулся. – А может быть, и нет. Все ведь зависит от твоего умения обращаться с людьми. Я не прав? В этом и заключается профессионализм в политике: четко определить, когда нужно требовать, а когда целесообразней пойти на попятную. Не так-то все это просто, и, ох, как бывает трудно порой!
      Профессионализм в политике, не о том разговор! Говорить, так без обиняков! Фрэнсис испытывал легкое нетерпение.
      – Да, я знаю, – ответил он.
      – Что касается меня, то я бы на месте Патрика не стал выступать рядом с вашим домом. Я искренне сочувствую вам, на вашем месте я вел бы себя точно так же, но я надеюсь, вы меня поймете – я должен учитывать все стороны этого дела. Патрик и я, мы слишком близки, нас объединяет много общего. Я уже говорил с ним и еще раз поговорю…
      – Не стоит, – прервал его Фрэнсис. – Что сделано, то сделано. Я не хочу, чтобы вы из-за меня расстраивали свои планы.
      – Профессионализм в политике, – повторил Мибейн, – это искусство компромисса. И способность трезво мыслить и здраво рассуждать! Боюсь, что моему другу Патрику следует еще многому научиться, в том числе и этому, – он вздохнул. – Иногда мне кажется, Фрэнсис, будто я все время иду по туго натянутому канату. У меня – собственная партия, здание, со мной работают очень умные люди. Но я постоянно должен сохранять равновесие, балансировать. А потерять дружбу с вами… этого я никак не могу допустить!
      – Нет, нет, – заметил Фрэнсис. – Мое и ваше мнение о мистере Курсоне – какими бы разными они не были – никоим образом не должны отразиться на наших взаимоотношениях.
      – Вы меня успокоили. Рад слышать это, – Мибейн встал. – Может быть, в один прекрасный день все образуется. Кто знает? – он быстро добавил: но самое главное, что мы с вами – союзники. Мы оба обеспокоены будущим острова. Вы – как производитель, а я – будем надеяться – как член правительства. И я думаю, мы хорошо понимаем друг друга.
      Фрэнсис кивнул головой в знак согласия.
      – Можете рассчитывать на мою поддержку в будущем.
      Да, именно это он имел в виду. Независимо ни от чего, он все же был политиком! Мибейн – умный, порядочный, практичный человек. С ним можно иметь дело. С ним следует считаться.
      – Если когда-либо вам понадобится моя помощь, – тихо сказал Мибейн, – вы знаете, где меня найти. – Он пожал Фрэнсису руку; его массивное золотое кольцо легонько задело пальцы Фрэнсиса. – Я слышал, ваша мать выздоравливает. Искренне рад.
      – Да, слава Богу. Завтра я провожаю ее. Она улетает домой.
      – Мужественная женщина! Передайте ей мои наилучшие пожелания! Передайте от меня привет вашей супруге и обязательно – маленькой леди! – сказал он на прощание.
      – Это был Николас Мибейн. Посмотри-ка, что он подарил Мейган, – Фрэнсис поставил чашу на кровать; Марджори сидела, обложенная белыми кружевными подушками.
      – О, великолепно! Фрэнсис, это же датское серебро ручной работы! – Марджори внимательно осматривала чашу, осторожно ощупывая ее, поглаживая пальцами рисунок. Она перевернула ее вверх дном. – Да, конечно, посмотри на клеймо. Датское серебро.
      – Роскошный подарок. Очень, даже слишком дорогой, – он испытывал неловкость, когда получал дорогие подарки, может быть, это следовало рассматривать как пережиток – ведь его отец обладал таким утонченным вкусом и получал истинное наслаждение от всех этих красивых, роскошных вещей!
      – А почему бы и нет? Он безумно богат, все об этом говорят. Как бы то ни было, Николас мне нравится. Всегда нравился. И его Дорис мне тоже нравится. Конечно, жаль, что такая симпатичная и умная женщина обладает столь серьезным недостатком – я имею в виду цвет ее кожи. Понимаешь, Фрэнсис, я не расистка и не ханжа, хотя ты всегда так думал. Я просто никогда не любила Патрика, вот в чем дело. С самого начала я не воспринимала его: он казался мне большим смутьяном, нарушителем всеобщего спокойствия. Ты знаешь это. И что, разве я была неправа? – торжествующе закончила она.
      Он молчал. Бог его знает, он не испытывал никакого удовлетворения! Разочарованный в друге и любовнице, он не имел повода радоваться этому. Он был подобен путнику, выбравшему не то направление, сбившемуся с пути и блуждающему в неизвестности. Он обидел, его обидели. Все произошло так быстро! Он был сбит с толку. Он постарался припомнить и восстановить в определенной последовательности все недавние события, но не смог сделать это: все застилала полоса гнева, ярости – Кэт, Патрика, его…
      Он вдруг осознал, как много он потерял в своей жизни! На глаза навернулись слезы. Пытаясь скрыть свои чувства, он наклонился, чтобы поправить подушки вокруг Марджори.
      – Ты так измучен! Ты так много пережил за эти дни! – мягко сказала Марджори. – Единственное, что может быть хуже – это потерять ребенка!
      Он был так благодарен ей за чуткость, которую она проявила, за внимание, за добрые слова. Да, надо отдать ей должное: в трудную минуту она всегда с ним рядом! Умная, верная, она всегда вела себя достойно! Даже, когда истерично требовала, чтобы они навсегда уехали с этого острова, а позже, успокаиваясь после его бурных заверений и признаний, она всегда была рядом, зная, что он никогда не покинет Элевтеру. Неважно, чем она руководствовалась правилами ли приличия, консервативными ли нормами поведения, что бы ни было, но он был благодарен ей за это!
      Он тоже должен вести себя достойно. Надо взять себя в руки!
      – Да, – сказал он, продолжая свою мысль. – Да, ты помнишь, что говорил мой отец? «Первая заповедь – ищи всегда номер один!» В нашем случае, номер один – это мы втроем, единое целое, все, как один.
      – Все очень просто.
      – Не знаю, наверное, не этому учат в воскресных школах. Все, дорогая, прямо с понедельника принимаюсь за дела! Предстоит так много наверстывать из-за того потерянного урожая! Мисс Мейган нужны новые туфельки.
      Марджори засмеялась.
      – Она такая хорошенькая. Правда, Фрэнсис?
      – Я думаю, что у нее нос Фрэнсисов.
      – Ну и славно! – Марджори зевнула и потянулась.
      Фрэнсис давно уже не видел ее такой счастливой, открытой, такой нежной и ласковой. Может быть, теперь в их жизни все будет по-другому. Свершится чудо, и вновь молодость, влюбленность, радость познания войдут в их семью? А другая женщина и связь с ней, может быть, это было какое-то наваждение, умопомрачение? Бог его знает! В жизни так часто бывает. Считается, что мужчина не испытывавший подобного – не от мира сего.
      – Ох, я так хочу спать, – томно сказала Марджори.
      – Да, вздремни немного. Принести тебе чего-нибудь? Может быть, ты хочешь холодный напиток?
      – Спасибо, попозже. Принеси мне лимонад где-нибудь через час. Ты так добр ко мне, Фрэнсис.
      – Женщина, способная родить такого ребенка, как наш, заслуживает большего, – ответил он беспечно.
      Он вышел и мягко прикрыл дверь. Он был доволен и умиротворен. Уже спускаясь по лестнице, он вдруг подумал: они ведь ни разу и не поцеловались с тех пор, как он привез Марджори из больницы!
      Малышка лежала в кроватке на веранде. Фрэнсис присматривал за нею, пока отлучилась сестра. Внезапно подъехала машина, остановилась, из нее вышел Патрик Курсон.
      – Я приехал сразу же, как освободился, – начал он. – Кэт мне все рассказала. Мне надо поговорить с тобой.
      Фрэнсис не предложил ему сесть. Более того, он встал сам, так он и стоял на протяжении всего разговора, прислонившись к колонне.
      – Мне не о чем говорить с тобой, – сказал он.
      – Фрэнсис, я был потрясен, когда узнал о том, что случилось.
      – Правда? – сухо заметил Фрэнсис.
      – Кэт говорит, что ты считаешь, что во всем виноват я. Ты упрекаешь и ее из-за меня. Она говорит…
      – Я не хочу знать ее мнение.
      – Ты несправедлив ко мне. Выслушай меня!
      – Уж кому-кому, но не тебе говорить о справедливости!
      Как он покраснел! Можно только пожалеть бедного ублюдка! Ну уж нет, кто угодно, а он жалеть не будет! Фрэнсис посмотрел на малышку, она тихонько вскрикнула в своей колыбельке. Если бы она родилась неделей раньше, она бы тоже погибла в этом страшном пожаре, задохнулась бы в дыму. Он снова почувствовал знакомое ему чувство отвращения, граничащее с омерзением, и как его постепенно охватывает ярость. Он был оскорблен до глубины души!
      – Не стоит рвать отношения… – начал Курсон.
      – Не смей говорить мне, что следует делать, а чего не следует делать!
      – Я только прошу тебя, дай мне возможность объясниться с тобой. Ты глубоко заблуждаешься.
      Удивительная самонадеянность! До чего же дерзок этот человек! Он уже сумел показать себя во всей своей красе, а Кэт, и она приняла его сторону! Этого мерзавца, из-за которого он чуть было не остался без крыши над головой! И он еще смеет говорить о том, что Фрэнсис заблуждается! Да как он смеет!
      – Я уже сказал тебе, что мне не о чем с тобой говорить. Скажи спасибо, что я не даю волю чувствам. Оставь меня, прошу тебя!
      – Мне больно слышать это, Фрэнсис. Жаль, что все так получилось!
      – Да. Тебе лучше уйти отсюда. Ты никогда не будешь желанным гостем в этом доме!
      Некоторое время он сидел и смотрел на облако пыли, поднявшееся из-под колес машины Патрика, когда тот дал полный газ. Сидел и смотрел до тех пор, пока оно не рассеялось. Он окинул взглядом поля, на которых в полуденной тишине отдыхали откормленные животные брахмановской породы. Левее, внизу, так далеко, что виден был лишь кусочек, сверкало, серебрилось побережье в том месте, где солнце встречается с морем. За домом поднимались, наслаиваясь зелеными пластами, банановые, пальмовые рощи. Они тянулись до вершины Морн Блю, окутанной облаком хлопчатника. Его королевство, маленькое славное государство! Пусть обойдут его стороной все бури и невзгоды, социальные потрясения и интриги политиков! Пока он жив, он будет охранять покой и обеспеченное существование в этом благословенном уголке!
      Непроизвольно он вытянул правую руку, напрягая мускулы. Он снова посмотрел на спящего ребенка. Никто, никто, ей богу, не посмеет нарушить твой покой!
      – Мерзавец! Подлец! – он закричал так громко, что чуть дрогнули веки младенца.
      Словно пытаясь искупить свою вину перед этим маленьким родным комочком, он наклонился и осторожно поправил мягкое белое одеяло.

Глава 17