– Я тоже довольно умерен. Но у меня как раз все наоборот: в юности у меня было все, хотя возможности наши были весьма ограничены. Только позже я понял это.
      – Ты пришел к завтраку. Присоединяйся.
      – Да, с утра ничего не ел: лишь чашка чая, а позже ромовый напиток.
      – Тогда проходи на кухню.
      – Пахнет хорошо! – он прошел за нею.
      – Семейный пирог, а попросту говоря, мясной пирог. Класть сюда можно все, что есть под рукой: ветчину и цыплят, кусочки телятины и овощи. Может быть, позавтракаем на улице?
      Около черного входа, под кустом олеандра, стоял стол и два стула. Там же дремали две домашние собаки, большая дворняжка и надменный белый пудель.
      – Смешная пара, правда? Большого пса я подобрала на дороге. Он выбивался из сил. А пуделя мне подарил Лионель, он был совсем щенок, и, конечно, я люблю его, хотя пудели меня не привлекают: они слишком шумные и суетливые. Но оставить его я не могла, это убило бы его. Подожди, я принесу сейчас сыр и фрукты.
      Да! Это не «Причуда Джорджины»! Фрэнсис сравнил домик Кэт с гостиной у Лионеля. Да и на мой дом не похож. Фрэнсису стало грустно. Но он, как игрушка, – кукольный домик!
      – Я читаю твои статьи, – начал он, – и я думаю, что пишешь ты великолепно. Просто здорово! Все покупают «Рупор». Многих газета раздражает, а некоторых просто приводит в бешенство, но, по крайней мере, ее читают все!
      – Это не моя заслуга, скажу без ложной скромности, а Патрика Курсона, – искренне ответила Кэт. – И я хотела бы, чтобы нашей страной да и всей Центральной Америкой правили такие люди, как он и Николас. Они могли бы или хотя бы постарались хоть как-то исправить сложившуюся ситуацию и предотвратили бы многие неприятности.
      – Жаль, что Патрик так редко заходит ко мне. Я всегда рад его видеть!
      – Ему сейчас некогда. Патрик уделяет так много времени этому мальчику! Дезире с ним не ладит. Конечно, она очень приятный человек. Может быть, не так умна, как жена Николаса. Она немного наивна, да что говорить, она – хорошая мать, но для девочек! Да и Билл – трудный мальчик.
      – Патрик говорил мне, что у него никого нет.
      – Поэтому-то он и хочет усыновить Билла. Это довольно странный ребенок: очень серьезный, почти никогда не улыбается.
      – Да и ты тоже редко улыбаешься, – Фрэнсис не ожидал от себя подобной фразы.
      – Да, ты прав. Раньше, но не сейчас. Я смеюсь на работе, спроси Патрика. Там очень весело. Я люблю нашу редакцию. У нас великолепные репортеры, одна умненькая девушка-негритянка, две мои юные кузины. Да, у нас еще работает Робби Уэлч, сын управляющего банком. Он приехал на каникулы из Англии. Конечно, поначалу его семья была шокирована, что он будет работать с черными, но потом они успокоились. У нас хорошие люди, и мне они очень нравятся, – повторила она. – Наконец-то я сделал свой выбор, я нашла себя, и я счастлива.
      – Я рад за тебя, Кэт!
      Он хотел спросить ее о Лионеле, об их отношениях. Но нет, о личных делах не расспрашивают. Инициатива должна исходить от собеседника.
      Он избегал ее взгляда. Он смотрел на ее руки, на пальце не было изумрудного кольца. Он посмотрел вниз и увидел маленькую ящерку, скользнувшую на свободное кресло, что стояло в нескольких шагах. Она смотрела на него своими изумрудными глазами, и Фрэнсису стало не по себе.
      – Джекко, – задумчиво сказала Кэт. – Хорошее имя, подходит ей. Кстати, как правильно? Имя должно подходить или наоборот?
      – Да, давай-ка лучше поговорим об именах. Кэт, например – он заставил себя посмотреть на нее. – Да, тебе подходит только это имя. Кэт ассоциируется с веснушками и яркими огненными волосами. Маленькая, живая, любопытная и честная.
      – Много болтает и слишком умничает. Так, а, Фрэнсис? Надо подумать, Фрэнсис – высокий и стройный. Им управляет разум. А еще… он очень добрый.
      – Ты говоришь о святом, а не обо мне, – сказал он с легкостью, которой не ощущал. – Дай-ка я помогу тебе отнести все это в дом.
      Он стоял с ней рядом, ставил в раковину тарелки и говорил, произнося слова, которые помимо его воли, желания, опережая его мысли, «соскакивали» с языка.
      – Странно, но ведь мы и не поговорили-то толком ни разу с тех самых пор, как завтракали в городе. Это из-за тебя я остался в Элевтере! Это ты помогла мне решиться на это! Да, да, ты! С тех пор мы избегали друг друга, даже когда мы были вместе. Но зачем нам скрывать свои чувства от самих себя?
      – Что? – крикнула она. – Что ты говоришь? Они смотрели в глаза друг другу. Казалось, она вот-вот упадет.
      – Ты сказал, я скрываю, что? – прошептала она.
      – Я сказал, ты… – он запнулся, речь его перешла в бессвязное бормотание. И тут она, действительно, упала, качнулась и упала в его объятие. Его охватило сильное, страстное желание, это желание вытеснило все остальное.
      Они не знали, как долго стояли обнявшись, тесно прижавшись друг к другу. Смущение прошло, побежденное желанием, потребностью быть вместе. Оба понимали это и молчали. Она взяла его за руку и провела через холл. По узкой лестнице они поднимались наверх. Он чувствовал необыкновенную легкость, невесомость, словно не шел, а плыл, словно его несло, тянуло вперед сильное течение.
      После ослепительного солнца на улице в комнате серо-белых тонов было довольно прохладно. Она задернула шторы, «впустив» сумерки. Сумерки и белизна их тел. Он увидел прекрасную старую кровать, слишком большую для этой маленькой комнатки. Фрэнсис заметил и красные зиннии в вазе на туалетном столике, а висящее над ним зеркало отражало линии, изгибы ее тела, бедер и движения его рук; он закрыл глаза, и все исчезло.
      Они курили, облокотившись на подушки. Две струйки дыма от зажженных сигарет обволакивали две фигуры. Они говорили и не могли наговориться. Тысяча слов, вопросов, тайных мыслей – все самое сокровенное было высказано в эти минуты.
      Когда он впервые заметил и выделил ее среди остальных женщин? Правда ли, что она с самого начала, в тот первый день в Элевтере влюбилась в него с первого взгляда? И неужели он до сих пор не знал это?
      – Почему ты ушла от Лионеля? – спросил он.
      – Спроси лучше, почему я вышла за него замуж.
      – А почему?
      Она положила голову ему на плечо:
      – Это некрасивая история. Воспоминания причиняют мне боль. Я говорила тебе однажды, что семья наша была очень бедная. Знатный род, происхождение и прочая чепуха! Да ты, наверное, сам видел и знаешь все эти захудалые знатные семьи. В их домах со стен осыпается штукатурка, а холодильник стоит в гостиной, потому что на кухне течет крыша. Вечерние чаепития на террасе и полное отсутствие денег. Они и сейчас живут на острове, правда сейчас их меньше, чем раньше: корпорации стали скупать земли, – Кэт вздохнула. – Когда рвется последняя пара чулок, продолжаешь носить их, весело изображая, что ты только что порвала их и не можешь сию минуту сменить. О, как я страдала тогда! Лионель был строен и красив. Я и сама не ожидала – так быстро все произошло. Мы поехали с ним к Да Куньи, и он купил мне кольцо, которое стоило дороже, чем дом моего отца. Дом, в котором мы с тобой находимся. Дом, который я любила и одновременно презирала. Я была слишком молода, если, конечно, это может служить оправданием.
      Подул ветер, солнце спряталось за угол дома, Кэт поежилась. Фрэнсис притянул ее к себе, укрыл покрывалом, стараясь согреть ее. Она теснее прижалась к нему.
      – У него были очень милые родители, даже моя свекровь, твоя бабушка. Она – тяжелый человек, но она хорошо приняла меня. Я не могла понять, почему, но позже я узнала о девушке, которую любил Лионель. Помнишь? Конечно, он ни за что не женился бы на ней: она была полукровкой, в ее семье были цветные, но родители Лионеля боялись за него. Она очень красива. Она живет на Барбадосе, в Бриджтауне. Время от времени он ездит к ней. – Он обманул меня, женившись на мне. Но я его не виню: я обманула его тоже. Мы не любили друг друга.
      – Значит между вами все кончено? Навсегда? – он знал ответ, но ему хотелось услышать это от нее.
      – Да, по моей инициативе. Лионеля устраивало все, как есть. Ему это было удобно, но я повзрослела. Я знаю, на что способна. Мне больше не нужны его деньги, и я не принимаю его образ жизни, – она засмеялась. – Единственно, чего мне не хватает, так это лошадей! Я так скучаю по лошадям! Здесь их невозможно держать. Зато я содержу себя сама! Лионель хочет помогать мне. Он – очень добрый. Вероятно, доброта – отличительная особенность вашей семьи. Но Николас хорошо мне платит, у меня есть дом, и мне больше ничего не надо. На следующий год мы разведемся.
      – Ты отважная и смелая! Ты великолепная! Ты очень красива, Кэт!
      – Можно мне спросить тебя о Марджори? Или лучше не надо?
      – Нет, – мягко ответил Фрэнсис. – Только не сейчас! И он снова подумал, последнее время он думал об этом постоянно, как все изменилось. Хотя сама Марджори осталась такой же. Милая, надежная, умная, утонченная – такой она была всегда. А он, он сам остался тем же? Все то же самое, только куда-то исчезла любовь, страсть, соблазн, влечение. С течением времени изменились не они, а их отношения, их брачные узы. Подобно тому, как ветер образует дюны, а море оттачивает скалы.
      – О Боже! – произнес он вслух.
      – Фрэнсис, дорогой, что с тобой?
      – Я люблю тебя! Люблю тебя! И ничего не могу с собой поделать!
      Она приложила руку к его губам:
      – Послушай меня! Все наладится само собой. Время затягивает раны. Первое время после замужества бессонными ночами, глядя на серый потолок, я думала: я погубила свою жизнь. Мне некуда было идти, у меня не было ни одной родной души. А сейчас… Все хорошо, что хорошо кончается. Мы будем вместе, Фрэнсис! Не знаю, как, когда это произойдет… Но я знаю, что так оно и будет!
      Он почувствовал, как сильно бьется ее сердце. Она закрыла глаза. У нее были темные с золотистыми кончиками пушистые ресницы. До чего же она хороша, прекрасна! Эта маленькая женщина, живая, дерзкая на язык и такая нежная, мягкая! А наивная вера, что мир будет, должен стать лучше; что один человек не обидит, не оттолкнет другого! Не будет голодных и обиженных ни среди людей, ни среди животных. Как она чиста и наивна!
      И я испытываю те же чувства, что и она! Негодование, сочувствие, желание дарить, отдавать. Но где-то в глубине подсознания ощущаю нечто другое, тайное, скрытое. Вспоминаю тех людей в клубе и свое ощущение интеллектуального превосходства. Да, да, поэт, историк, а думаю, что выше, лучше их? И одновременно стыжусь этого. Я выбрал именно эту жену, потому что она тоже ощущает чувство собственного превосходства. Этим она и привлекла меня!
      Кончиками пальцев Кэт нежно погладила его лоб:
      – Ты хмуришься, – прошептала она.
      – Я думаю.
      – О чем?
      – Да ни о чем. Всякие мысли, обрывочные воспоминания. Помнишь, как ты однажды играла Брамса в Элевтере! Мы с тобой на этой кровати. О, как бы мне хотелось просыпаться на этой кровати каждое утро!
      На самом же деле он думал совсем о другом. Он представил, как он скажет: нет, Марджори, так больше продолжаться не может! Он слышал ее возражения, даже рыдания, что все нормально, все хорошо. Да, так оно и было бы, если б не Кэт. Жили бы они с Марджори, как все семейные пары – хорошо, спокойно, тривиально. А как живут все остальные?
      Постепенно отступали все мысли. Он впал в состояние забытья. Кэт была рядом и тоже дремала. Стало прохладно, комната погрузилась в голубоватые сумерки. Кэт поднялась.
      – Надо вставать. Патрик обещал принести кой-какие бумаги к семи часам.
      – Патрик. Соль земли, как говорит мой отец.
      – Да, да, он очень своеобразный человек.
      На ночном столике лежал поэтический сборник. Фрэнсис перелистал страницы.
      – Эмили Дикинсон. Ты любишь ее стихи?
      – Да, последнее время я перечитываю ее. Одинокая женщина. Я подумала, что и мне не помешало бы у нее поучиться.
      До боли сжалось сердце. Он с трудом произнес:
      – Ты не можешь жить одна. Не ты ли не устаешь повторять, что расточительство – это грех.
      Она улыбнулась, но не ответила. Он внимательно осмотрел комнату, стараясь сохранить в памяти все детали: рисунок обоев – арабески в квадратах; циновку у окна, наверное, для собаки; ее голубые шлепанцы, украшенные на мысках перьями.
      – Посмотри, – сказала Кэт, – Бог Солнца! Жрецы инков посылали ему воздушные поцелуи на рассвете.
      Они стояли на ступеньках обнявшись.
      – Как я уйду от тебя?
      – Ты не уходишь от меня. Ты никогда не уйдешь! Ему стало так больно, тоскливо! Они не слышали ни скрипа калитки, ни шагов приближающегося к ним Патрика.
      – Извини, что так рано, – сказал Патрик, не глядя на них. Он вытащил пачку бумаг. – Возьми эти бумаги. Я тороплюсь.
      Фрэнсис быстро сказал:
      – Я тоже собирался уходить.
      Двое мужчин медленно спускались по улице, удаляясь от дома. Оба молчали, наконец Фрэнсис заговорил:
      – Ты все видел. Ты знаешь все.
      – Я ничего не видел и ничего не знаю. Я способен забывать все, что мне не следует помнить и знать.
      – Спасибо тебе.
      Они шли по опустевшим улицам. Парад уже кончился. Фрэнсиса, как и утром, охватило чувство одиночества. Ему просто необходимо было говорить и слышать голос собеседника.
      – Ты говоришь, что это не твое дело, но я хочу, чтоб ты знал. Сегодня мы встретились в первый раз. Это произошло впервые!
      – Нет, не впервые, – мягко сказал Патрик. – Это длилось давно.
      – Конечно, ты прав. Но я не знал или не хотел допускать и мысли об этом. Но дело сделано. Что дальше?
      – Она – необыкновенный, прекрасный человек! – Фрэнсис понял, что имел в виду Патрик. – Будь добр к ней! Береги ее! Трудно представить более достойного для нее мужчину, чем ты, – добавил Патрик.
      – Терпеть не могу, ненавижу обман! – Фрэнсис неожиданно вспомнил, как однажды видел своего отца в ресторане в обществе какой-то вульгарной девицы. Патрик молчал. – Я приехал сюда и был пленен этой землей, и нет для меня лучшего места, чем это! И теперь, – продолжал Фрэнсис, – у меня есть Кэт. И… не знаю, как это объяснить, Кэт и эта земля для меня – единое целое. Они неразрывны. Они – в моем сердце! Моя жена… – он замолчал.
      Патрик положил руку ему на плечо:
      – Сядь. Ты весь дрожишь.
      Они сели на каменный парапет на другой стороне улицы.
      – Странно, – задумчиво сказал Фрэнсис. – Никто не осудит интрижку, любовную связь с легкомысленной женщиной, а в данной ситуации забросают камнями. Ведь так?
      – Тебя это волнует?
      – Да нет, я волнуюсь не за себя, за Марджори. Ты не любишь ее.
      – Да и она от меня не в восторге, – тихо ответил Патрик.
      – Да, ты прав. Думаю, это не ее вина. Таковы ее нравственные устои, воспитание, сформированные взгляды – все заложено с детства.
      – Но ты был воспитан по-другому?
      – Мне трудно судить. Ведь ты – единственный представитель своей расы, кого я знаю так хорошо.
      – По крайней мере, ты искренен.
      – Стараюсь. Правда лучше, даже если она причиняет боль. Это моя точка зрения. Но я – трус: я содрогаюсь от ужаса, когда представляю страдания Марджори.
      – Послушай, – мягко сказал Патрик. – Совсем не обязательно тебе сегодня строить планы на будущее.
      Поезжай домой и постарайся выспаться. Утром поработай. Не спеша обдумай, и, в конце концов, все утрясется, и ты найдешь приемлемое решение.
      Фрэнсис молчал, он лишь взглянул на Патрика.
      – Ты думаешь, я говорю банальные вещи? Да, наверное. Прости меня. Я не знаю, что говорят в таких случаях. Лучшего я ничего не могу придумать.
      Фрэнсис взял Патрика за руку:
      – Хочешь верь – хочешь нет, но я рад, что ты все знаешь. Было бы ужасно хранить все это в себе. Никому я не доверяю так, как тебе, – Фрэнсис встал. – Теперь я еду домой.
      Марджори сидела в спальне; у ног ее были разбросаны журналы. Она ревела: веки ее опухли от слез. Она была так некрасива в этот момент! Ему стало стыдно, что он в первую очередь обратил внимание на ее внешность, даже не подумав о ней самой.
      – Где ты был весь день? – спросила она.
      – Ты ведь знаешь, я был на параде.
      – Весь день?
      – Я встретил знакомых. Мы пообедали, выпили, – он заметил, что она так и не переоделась с утра и была все в том же платье. – А что делала ты?
      – Сидела и думала, почему же ты не спросил меня, что было вчера в городе.
      – Не понимаю.
      – Ты знал, что я ездила к доктору.
      – Ну и почему что-то должно произойти?
      – Ох, – сказала она с напускным спокойствием, – смею сказать, что да, это произошло. Доктор сказал, что я беременна. Только и всего!
      Фрэнсис похолодел:
      – Ради всего святого, почему же ты не сказала мне об этом вчера?!
      – А почему ты меня не спросил об этом? Ты все говорил и говорил о всякой всячине, о своих жеребцах и ни слова… – она всхлипнула.
      – Ты уже знала об этом вчера вечером и утром…
      – Да, и поэтому я была, как ты изволил выразиться, злой, раздраженной. Я не злилась. Я была обижена. О Боже, мы так долго ждали, а ты даже не поинтересовался, что сказал доктор!
      Он опустился на колени подле стула, на котором она сидела, обнял ее:
      – Марджори, Марджори, ты прекрасно знаешь, что мне не все равно! Но ты так часто бывала у доктора прежде, что я подумал, что это – обычный визит, откуда же мне знать! Прости меня!
      А сам думал: Кэт!
      – Я никак не могу поверить в это. Мне все кажется, что вот-вот я проснусь, и все это окажется сном! Я так боюсь этого! Так бывает со всеми, но со мной это впервые!
      – Я верю, что так оно и есть. Прекрасно! Изумительно!
      – Ты кого больше хочешь, мальчика или девочку? Он так давно мечтал о сыне! Но ответил достаточно лаконично:
      – Мне все равно. Лишь бы все было хорошо!
      – Конечно, тебе больше хочется сына. Это глупо, наверное, но мне почему-то кажется, что у нас будет мальчик, – она болтала, находясь в состоянии умиротворенности и крайнего возбуждения. – Как мы назовем его? Мне совсем не нравится имя Джуниор. Если девочка, лучше, думаю, назвать Мейган. Или Энн – в честь моей любимой бабушки…
      Сердце его было полно сострадания не только к Марджори, но и этому маленькому существу в ее утробе. Он так хотел и так любил этого малыша, еще не появившегося на свет!
      Ох, Кэт, что же мне делать?
      Они спустились вниз и поужинали. Затем Марджори захотела прогуляться к морю. Она была в состоянии крайнего возбуждения. Он не видел ее такой со дня их свадьбы. Конечно, не гормоны, а простое человеческое счастье привели ее в такой восторг. Конечно, это ненадолго. Возбуждение кратковременно. Ну а простая человеческая радость? Нет, тоже ненадолго. Ведь Марджори, в отличие от Кэт, не столь жизнерадостна…
      Он не спал. Марджори, немножко всплакнув от счастья, крепко спала. Ее классически правильное, античное лицо было спокойно во сне. Как же он любил ее или думал, что любит! Вернуться бы назад, в прошлое, и все изменить, переиначить! Или уйти вперед! Но нет, теперь уже нельзя, он связан по рукам и ногам. Слишком поздно. Поздно.
      Всю ночь ему снились маленькие существа, стучащие, трепещущие, пробивающие себе дорогу в жизнь! И так всегда, вечно, пока земля стоит под небесами!
      Маленькие счастливые несмышленыши! Их единственная забота – расти, цвести, любить. И да не коснутся их жизней страдания и печали, муки и горечь потерь, угрызения совести! Всю ночь они стучали, трепетали, прыгали.
      – Любимый мой, – сказала Кэт, – ты же хотел ребенка.
      – Да, хотел.
      – Ты думаешь о том, что это мог бы быть наш ребенок…
      – Да, да.
      – Но у меня не будет детей, Фрэнсис. Никогда.
      – Мне так жаль. Нас. Всех.
      – И нет ни чуточки благодарности.
      Он лежал на диване в ее спальне. Голову он положил на колени Кэт.
      – Я не знаю. У меня такое чувство, будто мне что-то одной рукой дают, а другой – отбирают.
      – Мы не позволим ничего у нас отнять! Мы попробуем сохранить все.
      – Но как?
      – Я всегда буду здесь. Мы можем встречаться.
      – Что, потихоньку, украдкой, днем? Это не то, что я хочу для тебя и чего ты заслуживаешь.
      – Но лучше, чем ничего, дорогой!
      В комнатке между увлажнителем и моделью корабля, сидел его отец и умолял его: «Не говори матери, сынок. Ты же знаешь, ни за что на свете я не причиню ей боль».
      Но у него-то все было по-другому. Не надо было стыдиться связи с грязной, неряшливой шлюшкой, не надо было прятаться и скрывать все это. У него есть любимая! И пусть об этом знает весь мир!
      – Да, теперь я понял.
      – Понял? Что?
      – Нет пути назад, если уж я сделал свой выбор. Я понял это еще тогда, когда мы завтракали в отеле Кейда. Но я хотел уберечь, пощадить тебя.
      – И уберечь Марджори?
      – Да, и Марджори тоже. Бог свидетель, я не настолько великодушен. Но я всегда стараюсь быть искренним, порядочным. Ненавижу лгать, изворачиваться.
      – И я тоже. Хотя иногда приходится.
      – Патрик сказал мне, что не надо пытаться предугадать будущее, решить все наскоком. Не торопись, сказал он, и все само собой утрясется. Но он не знал ничего о ребенке.
      – И все равно он прав. Тебе и не надо все за всех решать. Мы никого не обидим. Нельзя никого обидеть, если ты любишь и любим.
      Она опустилась на колени и поцеловала его в лоб. Он обнял ее. Вот оно, его спасение, его отрада. Здесь в этом доме его любовь! Он отошел, отогрелся душой, и его охватили мир и спокойствие.

Глава 13