В квартире никто не отвечал. Когда она попыталась дозвониться в офис, автоответчик проинформировал ее, что офис закрыт до утра понедельника. Желает она что-нибудь сообщить? Нет. Едва ли можно оставить сообщение о том, что следует избегать мужчины с огромными желтыми зубами.
      Потом она позвонила Мартину, застала его дома и все пересказала.
      – Я уверена, что именно этот человек убил Джорджа, – пришла она к заключению. – Джордж был прав, зубы действительно огромные.
      – Если убийца и не он, то ему наверняка известно, кто это сделал.
      – Ну, он и так сказал много. Я думаю, не Фишер ли подстроил все с Джорджем?
      – Я не знаю. Мы наблюдаем за ним очень пристально. Тут есть еще и другие дела в городе, я не могу говорить о них по телефону. В любом случае, будьте осторожны с телефоном, пока мы не удалим жучок. Я позабочусь об этом в понедельник. – Последовала пауза. – Я знаю, вы больше не участвуете в этом деле.
      – Это правда. Я была отстранена. – Она почувствовала потребность оправдать себя. – Это не из-за профессиональной непригодности. Это глубоко личное.
      – Ну, я так, собственно, и думал. Мне очень жаль. Вы весьма опытный профессионал.
      Она ощутила, что при этих его словах у нее на глаза снова навертываются слезы, и поблагодарила его.
      – Ну, хорошо, что вы не пострадали. Это самое главное. Но вы пережили такое потрясение, и я вам советую пойти домой, выпить глоток виски и отдохнуть.
      Когда телефонный разговор закончился, страх снова прокрался в комнату. «Мне нужен кто-то, кто-нибудь еще, – подумала она. – Не друзья, которым ничего не известно обо всех этих делах. Не Джилл. Нельзя искать опоры у молодой девушки, нельзя пугать ее до смерти».
      Но еще оставался Питер… И она позвонила в Уольдорф-Асторию.
      Он казался удивленным и довольным.
      – Ты едва застала меня. Я уже собирался идти на обед с несколькими друзьями, которые прилетели сегодня из Чикаго.
      – Ох. – Эти слова совсем сразили ее. – Ох,– повторила она, вздыхая.
      – Что случилось? Ты плачешь.
      – Нет. Да. – И она снова разрыдалась и рассказала о происшедшем с ней.
      – Боже мой! Ты сообщила в полицию?
      – Нет. Он же ничего не сделал мне Что я смогу доказать?
      – Это смешно. Для чего тогда полиция? Позвони прямо сейчас.
      – Ты не понимаешь! Я каждый день сталкиваюсь с подобными вещами! К ним поступают тысячи звонков в минуту со всего города. Ты не знаешь. Они пальца о палец не ударят, если что-то чуть не случилось, но все-таки не случилось. И этот человек… исчез куда-то. – Она заговорила нерешительно. – И, кроме всего, я совершенно без сил.
      – Я приеду прямо сейчас, – решительно сказал он. – Запри дверь офиса, пока я не приеду. Я попрошу машину подождать и отвезу тебя домой.
      – Но у тебя же назначена встреча.
      – К черту все это! Подожди меня там.
      – Мой телефон прослушивался. Ты можешь представить? Он знал о Джилл. – Она сняла не только разорванную блузку, но также пиджак и юбку, все, что на ней было надето, словно это было осквернено; она никогда не наденет их снова. Сейчас она сидела в кресле, дрожащая и напряженная, замерзающая даже в своем толстом махровом халате.
      – Господи, если бы я не нашла это письмо! Он был в такой ярости, такая странная спокойная ярость. Он ни разу не повысил голос. Это было жутко. Слава Богу, я нашла письмо, и, слава Богу, он поверил. – Она все говорила и никак не могла остановиться с тех пор, как Питер привез ее домой. Ее голос был нервным и высоким. – Это никак не укладывается в моей голове. Это девственная земля, Питер, она всегда была такой, с растущими на ней деревьями, с дикими животными и гусями, прилетающими туда из Канады. Девственная! – кричала она. – А потом приходят двуногие чудовища и начинают бороться за нее, разрывая друг друга на части или убивая за нее. Да, чудовища! Я видела достаточно, ты знаешь. В моей работе сталкиваешься не только со светлым и чистым, но, пока ты не пройдешь сквозь это сам, ты не поверишь, на что способны люди ради денег. Насилие, когда ты читаешь об этом, ничто, пока ты сам не становишься жертвой… О, я все еще чувствую его запах; ты можешь это понять, Питер? У него одеколон или крем после бритья, запах, который я узнаю снова; такой сладковатый запах, почти как корица. Если бы эти уборщики не пришли, – о, Господи, ты думаешь… ты думаешь, может быть, он убил бы меня потом? Или, быть может, только изуродовал мое лицо? Он что-то говорил о том, чтобы порезать его. Ты помнишь, был похожий случай? О, я никак не могу поверить, что это случилось со мной! Это что-то, о чем только читаешь в газетах или слушаешь по радио.
      Обхватив руками колени, она сжалась в кресле и стала совсем маленькой. Сильный порыв ветра с дождем ударил в окно и испугал их так, что они оба оглянулись.
      – Ничего, – успокоил ее Питер. – Это всего лишь порыв ветра, а наши окна выходят на север. – Он казался большим и спокойным. – Никто не войдет сюда, Дженни. Дверь закрыта. Я запер дверь на замок.
      Она улыбнулась.
      – Спасибо, ты прочитал мои мысли. – С ним она чувствовала себя в безопасности. Это было уже во второй раз. – Ты так добр ко мне, – сказала она.
      Его брови сошлись вместе на переносице.
      – Я никогда не думал, что доживу до того момента, чтобы услышать от тебя, что я был добр к тебе.
      – Я не имела в виду тогда. Я говорю сейчас. Эти несколько последних дней и эта минута. Ты помог мне все преодолеть.
      – Я останусь на всю ночь. Я не оставлю тебя одну. Она подняла глаза и встретила его обеспокоенный, сочувствующий взгляд. Он хотел было сказать что-то, потом закрыл рот, посмотрел в сторону и наконец заговорил:
      – Я не говорил тебе полностью о той вине, которую я постоянно ощущал.
      – Ты говорил, Питер. Не стоит ворошить все это еще раз. В этом нет необходимости.
      Но он настаивал.
      – Я должен был поехать за тобой, когда она родилась, независимо от того, хотела ты меня видеть или нет.
      Когда она протестующе подняла руку, он продолжал упорствовать.
      – Не останавливай меня. Да, я должен был. Я хочу, чтобы ты знала это. И я думал о ребенке. Но ты так ясно показала, что не хотела иметь ничего общего со мной…
      Она вставила замечание, не желая больше слушать:
      – Это правда. Я так сделала. Но что пользы сейчас…
      – Только чтобы освободиться от этого. Может, это и эгоистично с моей стороны, я не знаю, но все кипит во мне, выплескивается через край при попытке забыть это или вычеркнуть из своей жизни, и я хочу, мне просто необходимо, Дженни, необходимо высказать все это.
      «Все выплескивается наружу при попытке забыть или вычеркнуть». И она очень тихо сказала:
      – Я думаю, после той боли, которую и я причинила тебе…
      Он повернул свои руки ладонями вверх, как бы в горестном раздумье.
      – Это царапина в сравнении с твоими ранами. Совершенно недостаточное оправдание, которое я придумал для себя, – то, что я был очень молод. Совершенно недостаточное.
      Свет лампы падал на его склоненную голову и сцепленные руки. Было что-то знакомое в этой позе. У нее ушло несколько минут на то, чтобы припомнить, когда она видела его таким раньше. Среди всех расплывчатых, забытых образов один возник с неожиданной, почти шокирующей ясностью: в последнюю ночь перед ее отлетом на самолете в Небраску он сидел точно так же на краю кровати в грязном мотеле, глядя в телевизор.
      – Дженни? Кажется, как будто и не было этих девятнадцати лет, правда? Я хочу сказать, что не чувствую отчужденности, которую я должен был чувствовать, как я думал раньше, а ты?
      Она ускользнула от ответа, сказала лишь:
      – Полагаю, что нет.
      – Нам было хорошо вместе, пока все это длилось, правда? – В его голосе звучала какая-то надежда. Он ждал, что она согласится с ним.
      – Это правда.
      Она почувствовала, как ее охватывает печаль при упоминании об утрате. Чем же тогда была жизнь, как не цепью утрат и потерь? Что-то заставило Дженни протестовать против этого: в жизни должно быть нечто большее. Было и большее. Однако печаль оставалась.
      – Примешь успокоительное? – спросил Питер.
      – Я его никогда не принимаю. – Слова прозвучали гордо.
      – Я подумал, может, после сегодняшнего тебе и нужно немного принять.
      – Нет. Но я думаю, что уже могу пойти спать сейчас. Ты уверен, что хочешь остаться здесь?
      – Уверен.
      Решение обрадовало ее. Внешне она пыталась сохранять мужество, но все же лучше было бы не оставаться одной. Так неестественно спать в одиночестве, даже собака любит, когда кто-то рядом, чтобы ощущать чье-то присутствие ночью.
      – Я достану одеяла. Очень жаль, но есть только софа.
      – Чудесно. – Когда он свернулся и лег на бок, чтобы продемонстрировать, как он будет лежать, его колени почти упирались ему в грудь.
      – Коротышка, – сказала она, глядя вниз на него, и хихикнула. – Папа спросил меня, почему тебя прозвали Коротышкой, и я ответила ему, потому что ты ростом метр восемьдесят три. Тебе будет очень неудобно здесь. Лучше вернуться в отель.
      – Я не собираюсь возвращаться. Особенно после того, что с тобой случилось пару часов назад.
      Она о чем-то размышляла. Ее кровать, которую она привезла из спальни своих родителей из Балтиморы, была огромных размеров. Три человека могли спокойно спать в ней, даже не касаясь друг друга. Все еще в нерешительности она предложила:
      – Ты можешь лечь на краю моей кровати, если хочешь. Слишком неудобно лежать, скрючившись на софе. Ты не сможешь заснуть.
      – Если ты и вправду предлагаешь это мне, я принимаю предложение. – Он сел и сморщился. – Здесь действительно очень неудобно.
      – Тогда договорились. Я выключу свет, и ты ляжешь, когда будешь готов.
      – Нет проблем.
      Долгое время она лежала без сна, пытаясь избавиться от воспоминаний об этом типе и его наглых руках, от этих ужасных воспоминаний о том, что было, что едва не произошло, что могло бы случиться потом, если… если…
      Отблеск ночного неба над городом проникал сквозь жалюзи, так что она могла видеть очертания неподвижной спины Питера, когда он лежал на боку. Она кисло подумала: «Меня обвиняли, что я была в постели с ним, когда этого не было, а сейчас я действительно лежу в постели с ним. В последний раз это было в мотеле много лет назад. Мы тогда тоже лежали отдельно, но по другой причине. Он боялся дотронуться до меня, пугался, потому что я была беременная, я полагаю, или, возможно, его отталкивало то, что было в моем животе. Горечь той ночи!
      Но когда-то они занимались любовью с наслаждением, считали часы от одного выходного до другого. От одной ночи в пятницу до следующей было сто шестьдесят восемь часов. «Когда на неделе мы встречались мимоходом, наши глаза говорили о том, что помнили и предчувствовали».
      Каким чудесным было начало! Свежим, как весна, которая длилась словно целый год, теплая и светлая. Сколько же было неугомонного молодого смеха. И задумалась теперь: если бы их женитьбе не препятствовали другие люди, остались бы они вместе после всего; осталась бы с ними вся эта радость и нежность?
      Но тогда бы у нее не было Джея. Странная мысль. Она бы никогда не узнала его нежность, его утонченную мудрость, его привлекательность. Она бы не знала его и не теряла тогда. Странно.
      Простыни захрустели, когда Питер повернулся.
      – Вытяни свою руку.
      Их пальцы едва смогли коснуться из-за ширины кровати.
      – Я только хотел пожелать спокойной ночи. Приятных снов, Дженни. Постарайся не думать о сегодняшнем, если сможешь.
      Голос и легкое прикосновение утешили. Звук его дыхания успокаивал. «Ты в безопасности, – уговаривала она себя. – Ты не одна». Движение на улице напоминало отдаленный шум, как прибой. Она почувствовала себя плывущей по волнам…
      И она видела сон. Ей грезилось, что ее обнимали, что руки держали ее, любящие, нежные руки; и в то же время она говорила себе: «Да, тебе снится этот прекрасный сон, так что не думай, что секс может быть ужасающим. Продолжай, мечтай, не просыпайся, не останавливайся, это прекрасно, это чудесно».
      Она наполовину проснулась. Кто-то целовал ее, и она отвечала:
      – Дорогая, – произнес Джей.
      – … Да, да, не останавливай меня, – услышала она и замерла, полностью проснувшись теперь.
      – Питер, ради Бога, что ты делаешь? – закричала она, потрясенная, и села, собираясь соскользнуть с кровати.
      – Я держал тебя в объятиях в течение десяти минут. Ты хотела этого, – просто ответил он.
      – Я грезила! Ты не понимаешь! – произнесла она, закрыв лицо руками.
      – Я знаю, и я тоже грезил. Мне казалось, ты хотела, чтобы тебя любили.
      У нее задрожали губы.
      – Это была глупая идея. Это мне нужно было лечь спать на софе. Она достаточно длинная для меня.
      Она включила лампу. Глаза Питера, опалового оттенка, были испуганными и смущенными.
      – Сон это или нет, но ты хотела, чтобы тебя любили.
      – Да, – призналась она дрожащим голосом.
      – Но не я.
      Она не могла ответить, и тогда он сказал, настаивая:
      – Он, все еще он?
      – Ты задаешь слишком много вопросов. Я не могу ответить. Я не знаю.
      Но она знала. В своем сне она видела Джея, это с ним она лежала, это его лицо она видела, его имя произносила. И она поняла, резко и остро, что она не могла любить пока другого мужчину. И сможет ли когда-нибудь быть с кем-то еще?
      Свет падал на ковер, на пестрое одеяло, на покрасневшее лицо Питера.
      – Только еще один вопрос, – настаивал он. – Ты сердишься на меня?
      Она была крайне смущена. Он не имел права думать, что она согласится… И все же – во сне или наполовину во сне – она лежала у него на руках, в теплых, крепких объятиях. И она поняла, что он почувствовал себя отвергнутым как мужчина, и почувствовала жалость к нему.
      – Ты все еще один из самых привлекательных мужчин, которых я когда-либо встречала, – мягко сказала она.
      – Спасибо, но тебе не следует это говорить. Ты говоришь так, потому что думаешь, что обидела меня.
      – Это нисколько не умаляет правды. Ты действительно один из самых привлекательных мужчин. – Она зажала горло руками, и ее рот скривился. Неожиданно грустное осознание абсурдности ситуации, сцены, картины, которую они представляли, овладело ею.
      Питер сразу сказал:
      – Я пойду на софу. Ты ложись снова в кровать.
      – Я проснулась. Я не смогу больше заснуть.
      Она последовала за ним в другую комнату. Стало холоднее, потому что тепло выветрилось. Ледяной ветер все еще бил в окна. Сейчас он, завернувшись в одеяло, и она в теплом халате сидели друг напротив друга. Через минуту Питер нарушил молчание, спросив:
      – Это он втянул тебя в это дело о земле, не так ли?
      – Он.
      – Том, если тебе нравится. Это такое хорошее имя. Вот почему ты оказалась отстраненной от своего дела.
      – Да. А почему ты спрашиваешь?
      – Просто любопытно. В любом случае хорошо, что ты вышла из дела. Все оказалось довольно опасным.
      – Но я хотела победить в этом деле. Я душу вложила в него.
      – Будут и другие дела. И другие люди тоже, – добавил Питер после паузы.
      – Не знаю.
      – Но у тебя же были другие за все эти годы.
      – Другие дела или другие люди?
      – Другие люди, я имею в виду. Мужчины.
      – Да, но в этот раз все было по-другому.
      – Разве люди не всегда так думают? Она слегка улыбнулась.
      – Но иногда, когда они думают так, это действительно так и есть. Один человек умирает или уходит прочь, а другой совершенно изменился.
      Питер бросил на нее серьезный взгляд, она так же серьезно посмотрела в ответ. Их глаза встретились. И он медленно произнес:
      – Да, я думаю, что ты только одна в мире такая. – Он вздохнул.
      Дженни почувствовала, о чем он хотел поговорить. Возможно, он действительно надеялся, что они вдвоем смогут заново пройти весь круг и вернуться к началу; разве Джилл не говорила, что это было бы так «здорово», что у нее «ощущение»?
      И в этот момент он произнес:
      – Я бы хотел сказать тебе, что у меня появились некоторые, довольно неожиданные даже для меня самого мысли за эти последние несколько дней. Мне следовало бы знать, что они нереальны. Можно, я скажу тебе, какие?
      – Конечно.
      – Ну, тогда… Естественно, я не ожидал, что чудо сразу же произойдет, но я думал, что, может быть, это была судьба, что-то, что в определенный момент соединит нас с тобой. Я не суеверный, ты должна знать это, но я действительно думал, и увидел какое-то предзнаменование в том, как все вышло с Джилл, и то, как мы с тобою снова встретились, не испытывая ненависти друг к другу. Но ты не хочешь этого. – Его вздох был печальным.
      – Питер… я ведь словно мертвая внутри, в душе, разве ты не видишь?
      – Нет, не так. Ты живая, но у тебя все болит внутри. А ты не заслуживаешь этого.
      Она не ответила. Какой-то момент он ждал, потом спросил очень тихо, почти шепотом:
      – Ты не расскажешь о нём?
      – Нет. Я сделала свой выбор. Что кончено, то кончено.
      – До меня только что дошло… как странно, что оба раза в твоей жизни именно Джилл послужила причиной разрыва. Сначала со мной, а сейчас с ним.
      – Но все было по-разному, Питер.
      – Правда. Но ты должна быть замужем, – вдруг резко произнес он. – Уже настало время.
      Она улыбнулась его горячности.
      – Ты так думаешь? А как же ты сам?
      – Я был женат. Три раза. – Он отвернулся, словно предпринимал усилие, чтобы преодолеть замешательство. – Это удивляет тебя, да?
      – Немного.
      – Нельзя вкратце рассказать обо всем. Нечем гордиться и нелегко говорить об этом.
      – Тогда не говори об этом, – сказала она, жалея его.
      – Я никогда не говорил. Но по некоторым причинам я хочу, чтобы ты знала. – Он глубоко вздохнул. – Первой была подруга моей сестры, та, что была во время твоего приезда.
      «Тот ребенок, который сидел на кровати, когда я примеряла то чудное платье», – вспомнила она.
      – Мы поженились на следующий день после моего окончания колледжа. Ей было семнадцать с половиной.
      Но нам совершенно не о чем было говорить. Я оставил ее, когда стал учиться в университете.
      – Почему же, ради всего святого, ты женился на ней?
      – Она стала такой красавицей. И наши семьи… Я не знаю. Мы всегда росли вместе.
      – Понимаю. Близкие семьи… легкие толчки локтями, подмигивания, тонкие намеки, небольшие ужины и романтические пикники. Я понимаю.
      – Мы пробыли вместе около двух лет.
      – А детей не было?
      – Слава Богу, нет. Следующей была прилежная девочка из Алабамы, закончившая колледж в Эмори. Она не смогла ужиться с моей мамой. Она ненавидела мою семью и не пыталась скрыть этого. И моя мать тоже не была в восторге от нее, полагаю.
      «Я могу себе представить», – подумала Дженни. Холодок невольно пробежал по ее коже, словно она снова сидела в просторной комнате под фамильными портретами на стене.
      – Отношения вдруг стали довольно напряженными. Она могла представить себе и это: Питер метался между женой и матерью, когда все, чего он хотел, этот великодушный мальчик, каким он был, – так это мир и спокойствие.
      – Это не могло продлиться долго. Я был все еще сильно привязан к своей семье, ты знаешь, даже несмотря на то, что я не всегда был согласен с ними.
      Дженни знала. Зачем отстаивать свою точку зрения о Вьетнаме? Лучше промолчать и притвориться, что согласен. Так гораздо спокойнее и приятнее.
      – Она не хотела оставаться в Атланте после окончания учебы, а я хотел. Так все и кончилось. Самое смешное, что через несколько месяцев я сам уехал в Чикаго. Ну, вот это был номер два. – Питер замолчал. – Ты шокирована? Разочарована?
      – Ни то, ни другое.
      Ее тронула искренность его рассказа о собственном поражении. У него все еще сохранились его открытость и прямодушие. По контрасту она представила себе рассудительную манеру Джея и его благоразумие, которое не покидало его, какие бы чувства им ни обуревали.
      – Что же случилось с номером три?
      Как резкий порыв ветра громко захлопывает дверь, которая была широко открыта, так замкнулось и лицо Питера. Ей пришлось некоторое время ждать его ответа.
      – Алиса, – сказал он. – Она умерла. – И потом, словно дверь снова широко распахнулась, он громко и быстро заговорил: – Она была чудесной, Дженни, действительно чудесной. У нее был маленький мальчик. Мы были счастливы вместе, втроем. Ее родители взяли его потом, после того, как она ушла. Я потерял его, потерял ее. Ну вот, видишь, как все обернулось? Ты понимаешь?
      Дженни могла только ответить:
      – Мне очень жаль, Питер.
      Он бросил на нее изучающий взгляд, странный взгляд, печальный, тоскливый и одновременно с легким оттенком юмора.
      – Я хочу тебе что-то сказать. Она была очень похожа на тебя. Полна идеалов и энергии. Она даже внешне немного напоминала тебя.
      И снова Дженни смогла подыскать только несколько слов:
      – Спасибо, Питер.
      Она была глубоко тронута этим его признанием и опечалена его рассказом. Возможно ли, чтобы их счастье с Алисой оказалось долгим? С одной стороны, после двух неудач, и если он все еще оставался маменькиным сынком, это было бы весьма затруднительно. Слишком сложны пути, соединяющие людей друг с другом; нужно еще очень и очень многое понять, чтобы разобраться в этом. Теперь она определенно знала только две вещи: что Питер был хорошим человеком и что он был не для нее, что бы ни думали об этом Джилл или он сам.
      – Ты выглядишь такой грустной, – с беспокойством произнес он. – Мне не следовало бы взваливать на тебя еще и свои проблемы.
      – Ну что ты, – запротестовала она. – И это ты говоришь после всего, что взвалилось на тебя за эту неделю? Я думаю, я надеюсь, что с тобой произойдет что-то очень хорошее.
      – О, у меня уже есть много хорошего! Ты не думай, что я жалуюсь на свою жизнь. Мне нравится, где я живу, у меня много друзей, и я занимаюсь тем, к чему всегда стремился. Кроме того, не считай, что я хвастаюсь, но должен признаться, что сам добился кое-какой известности, и довольно широкой.
      – Я знаю. Джилл говорила мне об этом. Ее отец археолог-любитель, и он следит за твоими работами, особенно с того момента, как она рассказала ему о тебе.
      – Они, кажется, очень порядочные люди.
      – Да. Стоит только взглянуть на Джилл, чтобы понять, какие они.
      Питер рассмеялся.
      – А разве мы с тобой не оказали никакого влияния на нее? Давай не будем такими скромными.
      – Да, да, конечно, и мы тоже.
      Дженни вдруг почувствовала себя обессиленной. Этот невероятный день, который начался с горького разочарования, продолжился сценой насилия и закончился сценой в постели – это было больше, чем она могла вынести.
      Она поднялась.
      – Уже поздно. На этот раз ты останешься на кровати, а я буду спать здесь. Софа как раз мне подходит.
      – Боишься попробовать снова, да? Не доверяешь мне?
      – Дело не в этом. Я просто думаю, что так будет лучше. – Она поцеловала его в щеку. – Спокойной ночи.
      Утром она проснулась поздно и увидела, что он ушел и кровать была заправлена. Он оставил ей записку: «Будь осторожней на работе с сегодняшнего дня. Запирай дверь дома тоже. Я позвоню тебе перед отлетом в Чикаго».
      Встряхнувшись немного, она начала заниматься привычными утренними делами, прибралась на кухне и вымыла волосы. Затем начала заниматься изучением дел, и на это ушел почти весь день.
      Ближе к вечеру в дверь постучала Ширли.
      – Эй! Ты дома?
      В своем новом ярком пальто, с разноцветными клипсами в ушах, Ширли явно была одета для вечеринки, отметила Дженни. Она также перехватила быстрый любопытный взгляд Ширли, скользнувший по комнате.
      – Ты не хочешь сходить пообедать или посмотреть фильм? Мы с подругами собираемся.
      – Спасибо, но я не могу. Меня ждет целая гора работы.
      Ширли, присев на краешек кресла, пожаловалась:
      – Ты ведешь себя так загадочно. По правде говоря, я уже начала беспокоиться за тебя.
      – Да я и не собиралась быть загадочной. – Дженни, перекладывая бумаги, хотела, чтобы Ширли ушла.
      – Господи, что случилось с твоим лицом?
      Синяк на ее щеке стал фиолетовым.
      – Я вставала прошлой ночью и ударилась о дверь в ванной.
      Брови Ширли недоверчиво поднялись вверх.
      – Дженни, что произошло между тобой и Джеем? Полагаю, я сую нос не в свое дело, но ведь мы знаем друг друга уже не один год. И хоть я не могу помочь, но мне не все равно. О, да, я любопытная, прости меня.
      Несмотря на всю решимость держать себя в руках, из глаз Дженни потекли слезы. Она склонила голову над бумагами и ничего не ответила.
      – О, – произнесла Ширли. – Прости меня, я не думала…
      – Только не жалей меня. И не надо мне сочувствовать. Мне будет только хуже.
      Ширли сразу же встала.
      – Я знаю. Я не буду. Но, пожалуйста, помни: когда бы ты ни захотела поговорить об этом, я здесь, рядом.
      – Я расскажу тебе все в свое время. Но сначала мне нужно научиться жить с этим.
      Еще долго после того, как дверь захлопнулась, Дженни сидела, положив голову на стол. Как же справиться с такой болью? Нужно постараться притупить ее, вот что надо сделать. Так, со стиснутыми зубами и сжатыми кулаками, она одолела ее, по крайней мере, на какое-то время и снова вернулась к своим бумагам. Тщательно, страница за страницей, она знакомилась с ними, делая пометки; прервавшись ненадолго, чтобы приготовить ужин из поджаренного хлеба и яиц, она снова вернулась к ним и все еще работала, когда около девяти часов зазвонил телефон.
      – Как ты? – поинтересовалась Джилл.
      На мгновение Дженни охватило приятное чувство.
      – Прекрасно. А ты? Чем ты там занимаешься, что звонишь мне в субботу вечером? Ты же обычно развлекаешься где-нибудь на вечеринках?
      – Отца моего друга положили сегодня днем в госпиталь. Так что я сейчас здесь, в общежитии. – Джилл понизила голос. – Питер звонил и рассказал мне, что с тобой случилось вчера. Так мерзко, так ужасно! Нужно убивать таких людей!
      – К несчастью, это не по закону. Но я не очень пострадала. Мне просто повезло.
      – Ты хорошо себя чувствуешь, можешь поговорить?
      – О, конечно. А в чем дело?
      – Ну, я получила завтрашний номер газеты раньше времени, и там есть статья о деле по защите окружающей среды в северной части штата в местечке Грин-Марч. Это твое дело, не так ли?
      Больше не было причин что-то скрывать. Дженни ответила прямо:
      – Да, это было мое дело, ты угадала. Но я уже отстранена.
      – Питер говорил мне. Это, должно быть, ужасно обидно, когда ты уже так много сделала.
      – Больнее всего то, что застройщики теперь добьются своего. Боюсь, что так и будет.
      – Разве ты ничего не можешь сделать?
      – Нет, я же не являюсь постоянным жителем этого городка, и я не плачу там налоги.
      – Не могу согласиться. Ты гражданка Америки, ведь так? А это движение охватило уже почти всю страну. Ты можешь поехать, куда хочешь, и выразить свой протест. Нет никакой причины, почему ты не можешь поехать на то собрание и высказать свое мнение.
      Джилл говорила в своей обычной манере, очень настойчиво, так что Дженни могла представить себе даже жест, которым она откидывает волосы с лица, могла вообразить две вертикальные морщинки на лбу, появляющиеся, когда она пыталась сосредоточиться, и ее оживленный взгляд. Все это являло такой разительный контраст по сравнению с ее собственной слабостью.
      – У меня что-то нет сил, – сказала она.
      – Ты боишься из-за вчерашнего? Но ты же будешь в безопасности на многолюдном митинге.
      Гордость Дженни была задета этим упоминанием о страхе, вернее, ее ложная гордость, подумала она и торопливо ответила: – Причина не в этом. У меня просто больше не лежит душа к этому.
      – У тебя должна лежать душа, – настаивала Джилл. – Ты должна идти дальше. Неужели ты хочешь проиграть его сейчас?
      – Я больше не участвую в этой борьбе.
      – Это дело каждого, говорю тебе! Мои родители ездят по всему Юго-Западу, приезжают на каждое собрание, пишут своим сенаторам и не собираются сдаваться.
      Дженни вспомнила слова Марты Кромвелл: «Ты прирожденный оратор, который может увлечь слушателей, Дженни».
      Ее обращение, то, которое она как адвокат уже представляла себе в общих чертах, должно потрясти собравшихся. Оно должно дойти до сердца каждого, у кого только есть сердце и совесть.
      – Я поеду с тобой, если ты решишься на это, – говорила Джилл.
      Ей понадобилось некоторое время, чтобы обдумать это довольно странное предложение.
      – Ты поедешь со мной?
      – Я этого хочу. Я могу отпроситься с пары уроков. «Ты оратор, увлекающий аудиторию, Дженни».
      Это была дикая идея. С другой стороны, может, и не такая уж дикая. Просто как гражданин она может позволить себе больше высказать, чем адвокат. Она почувствовала, как волнение захватывало ее. Во всем этом деле была какая-то притягательная сила.
      – Дженни? Ты обдумываешь все это? Она признала как бы с неохотой:
      – Это может оказаться весьма интересным.
      – Я об этом же и говорю. Так ты едешь?
      У нее промелькнула еще одна мысль, вызвавшая приятное ощущение: она может показать дочери, на что она способна. В первый раз это слово промелькнуло так естественно и непроизвольно: дочь.
      – Хорошо, над этим стоит поразмыслить. Давай посмотрим, я могла бы взять напрокат автомобиль. Нам нужно будет выехать самое позднее в три часа. Ты сможешь в это время?
      – Даже раньше, если захочешь.
      – В три будет нормально.
      У Дженни пробудилась авантюрная жилка. Что-то говорило ей, что она как раз нуждалась в чем-то подобном. Это выведет ее из депрессии, даст новый импульс в жизни.
      В ее сознании затеплился крохотный огонек надежды: «Послушай, ведь была жизнь до Джея, и будет жизнь после него. Так должно быть. Черт с ним».
      – Да. Хорошо. Я буду ждать тебя возле главного выхода на Бродвей.

ГЛАВА 14