Фогель стоял, сложив руки на груди, и ждал. На нем был мундир горного офицера, ботфорты и треуголка. За поясом торчали два пистолета с простыми деревянными рукоятками. На мрачном лице его застыло недоверчивое выражение. Однако, когда среди листвы мелькнули очертания золотой статуи, он весь подался вперед, на щеках выступили багровые пятна. Рука его метнулась к пистолету.
      И тут же откуда-то сверху раздался короткий свист. Фогель вскинул голову. На толстой ветви кедра сидел, свесив ноги в ичигах, Алпа. В руке он держал длинный шест с привязанным к нему ножом. Лезвие было направлено на немца.
      Вогул укоризненно покачал головой. Не в силах вымолвить ни слова, управитель снял треуголку, трясущимися пальцами достал из-за подклада свернутый лист.
      Иван взял бумагу, внимательно прочел, осмотрел подпись и печать. Сунул за пазуху и произнес, обращаясь то ли к Фогелю, то ли к Золотой Бабе:
      - Счастливо оставаться.
      На берегу лесного ручья сидели Воюпта, Жиляй и несколько вогулов в охотничьей одежде. Все были вооружены луками и копьями. Старый шаман выжидающе поглядывал в сторону бора, тянувшегося вдоль ручья, и по временам чуть запрокидывал голову набок, явно прислушиваясь к отдаленным звукам, напоминавшим потрескивание углей.
      Из глубины чащи неслышно появился еще один вогул. Подошел к Воюпте и почтительно доложил:
      - Солдаты там. Большой лодка построили. Весла рубят...
      Лицо шамана напряглось. Глаза сузились. В его облике появилось что-то хищное - как зверь, учуявший добычу, он жадно вслушивался в цоканье далеких топоров. Медленно сказал:
      - Однако, идти нада. С один сторона и с другой сторона.
      Оглядел свое воинство.
      - Ты, ты, ты... и ты - вокруг идите.
      Встал, жестом поманив за собой остальных.
      Едва сделали несколько десятков шагов по тайге, шаман вдруг остановился, стал смятенно озираться. Следовавшие за ним вогулы встали, недоуменно глядя на Воюпту.
      - Рущ! Рущ! - восклицал старик.
      Вернулся назад к ручью, кинулся в одну сторону, в другую. Обескураженно глядя на темную стену бора, с болью проговорил:
      - Эй, рущ! Собака пополам рубил, между половинка ходил...
      На берегу, усеянном стружками и обрубками бревен, шли приготовления к отплытию. Несколько солдат в синих мундирах увязывали узлы, один из них под руководством Фогеля, распоряжавшегося с берега, устанавливал вырубленные из цельного бревна рулевые весла. Потом сошел с барки и принялся помогать остальным.
      Вдруг из кустов тальника, нависавших с яра над полосой гальки, скатилась фигура в красной рубахе.
      - Карла Иваныч! Господин управитель, помилуй многогрешного!
      Жиляй повалился у ног Фогеля, обняв его сапоги.
      Немец с оторопью глядел на кудлатую голову цыгана. В волосах застряли мелкие ветки, трава, какие-то перья. Под замызганной рубахой обозначились острые лопатки, выпирал хребет.
      - Ты... ты откуда?..
      - От басурманов сбежал, Карла Иваныч. Сюда они идут, вас повоевать хотят.
      Сведя брови у переносья, Фогель оглядел берег.
      - Ладно, потом с тобой разберусь. Неси вон тот узел в барку.
      Когда Григорий оказался на борту судна, ему бросился в глаза продолговатый предмет, обмотанный грубой тканью, лежавший под мачтой. Цыган оглянулся на Фогеля и солдат: они были заняты увязкой последних тюков.
      Улучив момент, Жиляй полоснул по мешковине ножом и раздвинул образовавшуюся прореху. На мгновение замер, потом резко сдвинул края ткани. Прошелся по барке, как-то лихорадочно потирая руки и покусывая губу.
      Увидев солдат, несущих тюки и фузеи, он бросился к ним, принял сначала поклажу, затем оружие. А когда они вернулись назад, чтобы собрать оставшийся скарб, цыган быстрым движением перерезал веревку, которой барка была привязана к берегу. И сразу встал к рулевому веслу на корме.
      Подхваченное сильным течением судно быстро отходило от берега. Жиляй успел несколько раз взмахнуть тяжелым веслом, прежде чем оставшиеся на берегу заметили его бегство. В первое мгновение Фогель остолбенел, затем выхватил из-за пояса пистолет и бросился к воде. Солдаты, ничего не понимая, смотрели то на управителя, то на барку, то друг на друга. Только когда грохнул выстрел, они сообразили, что происходит. Но не бросились вслед за немцем, который, изрыгая проклятия на родном и на русском языках, мчался по берегу вслед уходящему судну.
      - Не догнать, - флегматично промолвил один из солдат.
      - Не уйдет далеко. На такой барке вчетвером надо выгребаться. Как бог свят, на пороге разобьет... - сказал другой.
      А Фогель, совершенно обезумев от случившегося, мчался, не разбирая дороги.
      Выстрел услышали и вогулы. Шаман остановился. Постоял, ожидая, не донесется ли еще стрельба, призывно махнул рукой своим соплеменникам и быстро двинулся через березняк. Поднявшись на обрывистый берег, Воюпта увидел барку, несущуюся в лабиринте камней. С высоты порог казался кипящим варевом, из которого то и дело выныривали мокрые лбы валунов.
      С кормы на нос поминутно перебегал человек в красной рубахе, поработав одним веслом, он спешил к другому. Но барка слушалась плохо, по временам начинала поворачиваться поперек потока. Однако рулевому какое-то время удавалось выравнивать ее ход. Когда же судно попало в главную струю порога, оно сразу потеряло управление и его развернуло кормой вперед. Пролетев с полверсты и со скрежетом задев несколько камней, барка с силой ударилась о гряду валунов у противоположного берега и зависла на ней. Вогулы бросились в ту сторону, прячась за кустарником.
      Фогель увидел разбившуюся барку совсем близко - едва выбежал из-за поворота. До слуха его донеслись металлические удары. Приостановившись, он увидел, что Жиляй с размаху бьет обухом топора по чему-то у основания мачты. И в следующее мгновение в руке его блеснул продолговатый кусок желтого металла. Поняв, что беглец хочет завладеть хотя бы частью Золотой Бабы, немец со всех ног кинулся к барке.
      Но когда он был уже рядом с судном, цыган даже не сделал попытки бежать. Как бы не замечая наведенного на него пистолета, он сидел на корточках, протягивая к Фогелю отбитую руку статуи, и хохотал.
      Немец выстрелил почти не целясь. Жиляй ткнулся лицом в днище барки и выронил золотую руку. Когда Фогель схватил ее и поднес к лицу, он увидел, что в месте откола совсем другой - красный - металл, как бы окруженный золотым ободком.
      Он медленно распрямился. В глазах его была пустота. И в этот миг в его грудь беззвучно вошла стрела с двойным оперением.
      Фогель лежал на спине. Небо стремительно темнело. Солнце рассыпалось черным дождем. Коснеющий язык его выталкивал изо рта только кровавые пузыри. Но в последнем усилии он все же прохрипел:
      - Анете! Анете, она не есть золотая...
      Вокруг широкого тесового стола в горнице сгрудились братья Ивана. А он сам, сидя на лавке рядом с отцом и матерью, высыпал из сумки ржаво-бурые камни. Анна, присевшая на край лавки у дальнего конца стола, с затаенной гордостью смотрела на жениха. Стоявшие подле нее Пилай и Алпа с любопытством осматривались.
      Все вокруг было покрыто слоем пыли, из углов свешивались тяжкие полога паутины.
      - Эхма! - воскликнул старший брат Василий, когда Иван прикоснулся лезвием ножа к кучке руды. - А я думал, брешешь...
      Мать резко повернулась к Ивану, положила руку ему на плечо.
      - Не ходи ты в горное правление, не носи камень! Только беда от него. Опять завод построят да мужика на работы погонят...
      - Верно маманя-то говорит, - сказал другой брат - Степан. - Да неужто ты на руки свои не надеешься? Не гонялся бы, паря, за наградой.
      - Погодь, - остановил его старик, неотрывно глядя на руду. - Помните того енарала, что с управителем наезжал... как же его... Татищев! Слова-то его не запамятовали? Воля волей, а о благе казенной радей. Крут Татищев, но, по всему видать, не о себе - о казне, о воинстве нашем печется. Зазря над народом не измывается.
      - Сами ж говорили, тятя... - с упреком начал Василий.
      - А для кого мы годами по горам-то шарили, все шурфами истыкали?! разошелся старик. - Нешто из-за одной лихой деньги? Не-ет, Вася, для обчества старались. А теперь вот вышел Ивану фарт, а он сокровище от людей запрячет? Да и то сказать: навечно не схоронишь...
      В сенях раздался топот множества ног, послышались возбужденные голоса.
      Дверь, взвизгнув, распахнулась. В горницу ввалилось несколько человек. За ними теснились еще и еще. Впереди всех был коренастый осанистый мужчина в синем кафтане, в ладном грешневике, с кнутовищем в руке. Чуть позади него два дюжих малых, набычась, оглядывали запущенную избу. Из-за спины предводителя этой компании выглядывал сухонький мужичок с лицом недоросля.
      - Явились?! - загремел обладатель синего кафтана, бесцеремонно проходя к столу. - И ты, касатушка, прилетела?..
      Он ядовито сощурился, глядя на Анну.
      - Ты, Егорий, что, в хлев зашел? - подымаясь с места, тихо спросил Антипа. И вдруг с яростью крикнул: - А ну шапки сымите, охальники!
      Но незваные гости и не подумали подчиниться. А Егор, с той же ядовитостью усмехнувшись, сказал:
      - Это с тебя, смутьяна, надо было шапку-то снять. Да только с головой вместе.
      Его свита с готовностью загоготала.
      - Эх вы! - горько произнесла мать Ивана. - Людей не стыдитесь, так хоть образам-то святым честь воздали бы...
      - Глядите на нее! - дурашливо крикнул кто-то из толпы. - У самих в красном углу мизгирь в тенетах висит, а она других корит. Хоть бы лампаду-то затеплили, анафемы...
      Великовозрастный недоросль все это время с какой-то отрешенной, умильно-умоляющей улыбкой, не отрываясь, смотрел на Анну. Иван, постепенно наливаясь кровью, сидел неподвижно. Только рука его, словно позабытая хозяином, продолжала играть ножом - то со щелчкам приложит лезвие к магнит-камню, то, легко звякнув, отлепит.
      Это позвякиванье заставило отца Анны обратить лицо к груде камней на столе. Рот его еще змеился в ядовитой усмешке, он еще хотел бросить что-то дерзко-обидное. Но в глазах его уже мелькнула растерянность. Егор замер, словно прикипев взглядом к груде руды.
      А нож все прыгал в руке Ивана - то щелкнет, то звякнет о камень. И один за другим немели лица ворвавшихся в дом, все взгляды были прикованы к ржаво-бурой горке на широком тесовом столе.
      Рука Егора как бы помимо его воли потянулась к шляпе, и он медленно стащил грешневик.
      Один за другим обнажили головы все, кто толпился у входа.