Золотая баба

      - Мишка-то тоже все деньгами прельщал, - вдруг вырвалось у Анны.
      Но, сказав это, она сама испугалась и даже прикрыла рот ладошкой. Поспешно заговорила, явно стремясь загладить впечатление от своих слов:
      - Да нешто я вам пара, нешто я в этих фонтанах чего уразумею? Не-ет, не по нашей сестре честь. Вам по барской-то стати другую надобно - чтоб язык ваш понимала, чтоб...
      Немец слушал ее, мелко встряхивая головой в знак протеста. Глаза его смятенно шарили по залу. Наконец взгляд его упал на блюдо со сластями. Фогель с каким-то отчаянно-радостным выражением бросился к нему. Поднес Анне.
      - Вот, вот... Скушай штрудель, милая. Или вот этот красивый пирожок...
      Когда девушка начала без аппетита жевать, управитель заговорил с боязливо-упрашивающей интонацией, как бы взывая к ее милосердию:
      - Ты думаешь, Фогель богач, Фогель гордый? Не-ет, Фогель был совсем бедный... - Немец даже всхлипнул и достал из кармана камзола платок. - Он был студент и не имел ничего... Тогда он любил одну девушку, но ее родители не позволили ему жениться. И Фогель поехал в Россию, чтобы...
      Управитель замолчал, увлажнившимися глазами глядя куда-то в бесконечность, словно пытаясь различить далекую Саксонию.
      На минуту он унесся воображением в холмистую зеленую долину Эльбы. Увидел щегольскую карету запряженную четверней, себя самого в окошке экипажа, сидящую рядом Анну, одетую в изящное платье, со столь любезным его сердцу белым капором на голове. Вот они подъехали к городским воротам Дрездена, покатили по мощеной улице мимо высоких зданий, украшенных лепниной.
      И вдруг он встретился глазами с Нею - с той, чей портрет стоял у него на клавикорде. Но боже, как она постарела, поседела. Какая невысказанная боль была в ее взгляде, когда она узнала Фогеля, с какой завистью смотрела она на свежее личико Анны. А эта развалина рядом с ней - ее муженек, - да он казался просто насмешкой над человеком в сравнении с цветущим Фогелем...
      И люди, шествовавшие по улице, проезжавшие во встречных экипажах, все они узнавали Фогеля, снимали в знак приветствия шляпы, что-то говорили своим женам, указывая глазами на Анну...
      Но голос юной раскольницы вернул его к действительности.
      - Нет, не сходно мне с вами уехать, - тихо, но твердо говорила Анна. - Не брошу я суженого да родителей его в заводской неволе... Благодарим за честь великую, а только я слову своему верна...
      Но Фогель словно бы не услышал последней фразы. Какая-то мысль осенила его, и он, не в силах совладать с охватившим его возбуждением, встал и несколько раз прошелся по залу. Остановившись у дальнего окна, произнес, не глядя на девушку:
      - Анете, если пойдешь за меня замуж, освобожу твоего... Ивана и его родных. Дам им бумагу... А не согласишься - будут до конца своих дней в заводе работать. И за Ивана не выйдешь - обратно в деревню отправлю. Там Мишка тебя давно поджидает...
      По мере того как он говорил, смертельная бледность заливала лицо Анны. Наконец, не выдержав, она вскочила и, закрывшись руками, выбежала за дверь.
      Узкая тропа по временам терялась в густом подлеске. Алпа то забегал вперед, то, поотстав, шел за лошадью. Иван, сидя в седле, напряженно вглядывался в чащу. Но то, что произошло, было полной неожиданностью для них обоих.
      Едва лошадь углубилась в поросль молодых сосен, как раздался короткий возглас Ивана, послышался треск ветвей и глухой удар о землю. Алпа бросился за товарищем и, продравшись через сплетение ветвей, увидел, что на траве бьется лошадь, а придавленный ею Иван пытается освободиться от стремени. Из конвульсивно раздувающегося бока и шеи животного торчали несколько стрел с двойным оперением.
      На мгновение вогул оторопело замер, потом бросился на выручку побратиму.
      - Еще бы вершок - и в ногу, - потерянно проговорил Иван, выбравшись из-под тяжелого корпуса лошади.
      Выдернул из крупа стрелу и уважительно провел по грани окровавленного наконечника пальцем. Алпа только теперь наконец осознал, что произошло, и со страхом озирался по сторонам. Тайга хранила мертвое молчание. Лишь предсмертный храп лошади нарушал тишину. Ивану тоже было не по себе. Взяв в руки ружье, он сделал несколько осторожных шагов по тропе. Потом двинулся в ту сторону, откуда прилетели стрелы.
      - Вот тебе и менквы! - услышал вогул. - Алпа, глянь!
      Нырнув в заросли, тот увидел целую батарею луков, укрепленных на стволах самых крупных сосен. Иван, стоявший рядом, поманил его пальцем и показал на волосяную лесу, пропущенную между всеми тетивами. Проследив, куда она тянется, молодые люди снова оказались на тропе. Свитая кольцами, леса лежала в траве, опутывала копыта издохшей лошади...
      - Нельзя дальше, - поежившись, прошептал Алпа.
      Но Иван будто не слышал его. Задумчиво перебирая волосяную путанку, он какое-то время сидел на корточках. Потом сказал, будто обращаясь к кому-то в глубине чащи:
      - Ну нет, брат. Ты вороват, да я узловат. - И кивнул Алпе: - Бери топор.
      Вогул недоуменно отвязал притороченный к седлу инструмент и, опасливо озираясь, пошел за Иваном в чащу. Остановившись возле сухой сосны, тот обошел ее и коротко сказал:
      - Вали!
      Когда ствол рухнул наземь, он лег рядом с ним так, чтобы ноги доставали края комля. Приложил ладонь к бревну на уровне своего затылка и снова распорядился:
      - Вот здесь отрубишь.
      Евдя и его чернявый спутник остановились у глинистого яра.
      - Он! - Вогул указал на четкие отпечатки лошадиных копыт, тянущиеся вверх по откосу. - Надо быть, вчера прошел.
      И проворно взобрался к опушке бора, от которой начиналась тропа. Не оглядываясь, ходко зашагал в ту сторону, куда вели катпосы.
      Бородатый едва поспевал за ним. То и дело поправляя на плече ружье, он поглядывал на затянутые смолой меты, настороженно постреливал глазами по сторонам.
      Глухой вскрик Евди, только что скрывшегося в молодой сосновой поросли, заставил, его вздрогнуть всем телом. В следующее мгновение он бросился в сторону от тропы и затаился за стволом с ружьем наперевес.
      Из зарослей показалась спина вогула - тот, не разбирая дороги, пятился назад. Наткнулся на дерево и стал медленно сползать на землю. Бородатый в смятении смотрел, как Евдя пытается выдернуть из груди тонкий прут с красным оперением. И вдруг, пригнувшись, бросился в сторону от тропы. Добежав до мохового болотца, он в изнеможении повалился на мягкую кочку и долго лежал, слушая стук собственного сердца, который, казалось ему, наполнил всю тайгу. Потом сел, затравленно огляделся. Во всех направлениях тянулся дремучий бор. И только за спиной у беглеца расстилалось бледно-зеленое поле, утыканное чахлой хвойной растительностью.
      Бородача точно подбросило. Лихорадочно шаря глазами по стволам сосен, он пошел прочь от болота, все убыстряя шаг. Но куда ни обращался его взгляд, виделись только могучие деревья, поросшие седым мхом. Он метался по тайге, все сильнее запутываясь в этом молчаливом лабиринте.
      Знакомый катпос словно ударил его по глазам. Бородач на мгновение замер, увидев заплывший смолой знак, потом бросился к нему, обхватил руками ствол, словно боясь, что он опять исчезнет. Еще не веря случившемуся, лихорадочно озирался. И чуть не вскрикнул, разом увидев всю линию катпосов, уходящую в глубь урмана.
      Некоторое время он переводил взгляд то в одну сторону, то в другую. Наконец, решившись, направился туда, где лес казался посветлее.
      Бородач двигался, стараясь не шуметь, поминутно осматривался, сжимая приклад ружья побелевшими пальцами. Мало-помалу - по мере того как тропа втянулась в приветливый березняк, - он успокоился, походка его стала более уверенной.
      И вдруг земля разверзлась у него под ногами. Хватая руками воздух, бородач провалился сквозь зеленый ковер, устилавший рощу. Острая боль пронзила его.
      Поднявшись на ноги, он осмотрел рану на предплечье. Рукава кафтана и рубахи были разорваны. На торчавшем посреди ямы остром колу застряли обрывки ткани.
      Посмотрев вверх, пленник даже застонал от досады - до краев ямы, полуприкрытой ветками и дерном, было два человеческих роста - не меньше. Скрежетнув зубами, он сел на землю и произнес:
      - Ввалился, как мышь в короб!
      Исступленно раскачивая кудлатой головой, бородач пытался отогнать навязчивое видение. Но память неумолимо возвращала его к одному и тому же дню.
      - Ну что, Крикорий, возьмешься? - потирая руки как от сильного озноба и безостановочно расхаживая по тесному пространству каземата, вопрошал Фогель.
      Бородач, сидевший в углу на соломе, обхватив мощными жилистыми руками <стул> - деревянный чурбан, прикованный цепью к обручу на шее, буравил управителя своим недоверчиво-насмешливым взглядом.
      - Ну, что молчишь, Жиляй?
      - Нетерпеливы уж оченно, - отозвался бородатый. - Обмозговать надоть... Дело-то какое тонкое: крещеную душу на тот свет отправить...
      - Тебе-то что? Вы цыгане - язычники...
      Жиляй вместо ответа расстегнул ворот. На волосатой груди четко выделялся шнурок. Потом сказал:
      - Это кто с табором ходит - те язычники... А я кузнец, давно среди русских живу...
      Фогель досадливо поморщился.
      - Ты не о душе, а о теле своем подумай. По <Уложению о наказаниях> за чеканку воровской монеты знаешь что положено?
      - Олово в глотку залить, - с мрачной усмешкой ответил цыган.
      - Так выбирай же, - в волнении глянув на дверь, сказал немец. - Или получаешь свидетельство купца первой гильдии, домом в Катеринбурге обзаводишься, торг открываешь, или...
      - А ежели я тебя, ваше благородье, объегорю да со статуем этим сбегу? - сощурился Жиляй.
      - Да куда ты его денешь? - пренебрежительно отмахнулся управитель. Да и зачем он тебе? Ведь ты все едино в розыске пребываешь... Монету опять бить начнешь? Так ведь снова попадешься - тогда уж не отвертеться.
      - Может, не попадусь, - обиженно проговорил цыган.
      - Для такого ремесла грамоту надо разуметь как следует и еще много чего знать, - с превосходством заметил Фогель. - Ведь вот как ты в этот раз попался? Стал серебряный алтынник чеканить. А то и невдомек тебе, что покойный император Петр Великий сию монету отставить повелел.
      Жиляй пристыженно опустил голову.
      - Понял, что добра тебе желаю? - начал управитель.
      - Ладно, - бородач хлопнул ладонями по отполированной поверхности <стула>. - Уговорил. Только деньжат набавь. Мне на обзаведенье сто рублев - это как пить дать...
      Фогель болезненно сморщился.
      - Да не куксись ты, господин управитель, не разжалобишь. Я ему Бабу Золотую, а он сто рублев жалеет.
      - Свобода дороже стоит! - с пафосом заявил немец. Но все же уступил. - Будет тебе сто. Как идола предоставишь - и деньги, и свидетельство, и отпускную получишь...
      Жиляй вздрогнул от шороха веток над головой. Вскинув голову, он увидел на краю ямы широкоплечего вогула, с холодным любопытством смотревшего на пленника. Копье в его руке было нацелено прямо в лицо Григория. Инстинктивно заслонившись ладонями, бородач заполошно крикнул:
      - Эй, не замай! Я к шаману иду!
      Вогул продолжал бесстрастно изучать Жиляя. А тот все заклинал:
      - Дело у меня к нему, слышь, дружба... Ты пику-то убрал бы...
      Едва приметным движением вогул метнул в яму свернутую в кольцо веревку. А когда Григорий ухватился за ее конец, бросил:
      - Ружье привяжи!
      Вытащив фузею наружу, он вскоре снова опустил веревку.
      Как только Жиляй перевалился через край ямы, вогул что есть силы ткнул его носком ичига под ребро. И пока пленник приходил в себя, завернул ему руки за спину, сноровисто связал. Потом затянул один конец веревки у него на шее, другой намотал на кулак.
      - Шаман хотел? Пойдем шаман...
      И двинулся в сторону от тропы.
      С трудом поспевая за ним, Григорий прохрипел:
      - Куда ведешь?! Правду тебе говорю: к шаману надоть! Слово к нему есть.
      Поводырь остановился. Насмешливо прищурив глаз, сказал:
      - Ворга дурак плутает. Мы короткий путь ходим...
      Иван и Алпа шли рядом, держась за длинный шест, на другом конце которого был укреплен толстый обрубок ствола высотой в рост человека. Через отверстие в нижней части бревна была пропущена ось; на ней были насажены сосновые кругляши с выбитой сердцевиной.
      Неровные колеса эти крутились вразнобой, отчего болван все время раскачивался, как пьяный.
      Когда вышли на склон каменистой осыпи, пришлось идти гуськом, то и дело сменяя друг друга у <правила>. Вдруг метнулась огромная глыба. На болвана обрушилась целая лавина камней. Побратимы едва успели отскочить назад.
      С оторопью смотрели они, как в потоке валунов, низвергающемся по отвесному склону, в щепу дробится деревянное <тело> болвана.
      - Не выдал, слава те... - утерев испарину со лба, выдохнул Иван.
      - Нового ладить надо, - деловито сказал Алпа, оглядывая опушку в поисках сухостоя.
      Мать Ивана осторожно гладила Анну по волосам, а та со слезами в голосе сбивчиво говорила:
      - В неметчине, сулит, жить будешь... В комнате мужиков да баб каменных наставлю... Показал на картинке - срамота, голые, а кои без рук, без головы...
      - Никто тебя не отдаст, кровная, - подрагивающий голос женщины звучал жалко, приниженно.
      Но девушка словно не слышала слов утешения. Глядя перед собой остановившимися глазами, она продолжала сетовать:
      - Подумать-то страшно об нем: сущий бритоус, сущий табачник! И везде-то табакерки стоят, и пальцы-то зельем сим блудным перепачканы...
      - Ох, страхота! - ужаснулась мать Ивана. - Да нешто о душе-то о своей не печется? Ну захотелось тебе дым глотать - воскури ладан росной да и вдыхай... Искусил, искусил враг человеческий табакопитием...
      - Вирши читать учал, - все так же отрешенно глядя в пространство, сказала Анна. - И слова-то душевредительные прибирает: люблю тебя, радость сердца, виват драгая...
      Некоторое время обе подавленно молчали. Наконец мать Ивана со вздохом спросила:
      - Может, отступится?.. Ежели что - пойду в ноги ему, супостату, кинусь...
      Крепко прижимая Анну к груди, женщина в то же время полными страха глазами смотрела на дверь, словно ждала, что кто-то ворвется к ним в полутемную кухню, озаряемую лишь отблесками огня в печи.
      Анна подняла голову и благодарно взглянула в лицо своей утешительнице. Но ее изможденный вид, седые пряди, выбившиеся из-под платка, худоба плеч сами взывали о сострадании, и девушка внезапно устыдилась своей слабости, порывисто смахнула слезы, освободилась из объятий и отошла к печи. Завороженно глядя на угли, рассыпавшиеся на поду, Анна заговорила по видимости спокойно и как бы раздумывая вслух:
      - Проку-то от упорства... Скажу ему <да> - хоть вы на воле вольной поживете. А нет - всем опять же худо...
      Мать Ивана в растерянности смотрела на девушку. Заговорила голосом, похожим на стон:
      - У-у, анафема! Вот ведь сети-то как расставляет...
      Обхватив голову руками, долго раскачивалась на лавке. И тихо, просительно сказала:
      - Не надо, Аннушка, не согласимся мы на свободе жить... такой ценой...
      - Я Ивашку люблю! - всхлипнула Анна. - Каково-то мне по земле ходить, коли он цепями звенеть будет?.. - И безутешно зарыдала.
      На краю обрыва стояли четверо: Жиляй с веревкой на шее, но с развязанными руками, двое вогулов, вооруженных луками и копьями, и шаман высокий сухощавый старик с аскетическим лицом, одетый в какое-то подобие бабьего платья с бляхами на спине и плечах, с нашитыми многочисленными лентами всех цветов. На груди его висело массивное ожерелье из медвежьих клыков.
      - Зря, ой зря фузею оставил, - укоризненно глядя на вогула, доставшего его из ловчей ямы, говорил Жиляй. - У Ивашки-то ведь добрая оружья, тоже немцем дадена...
      - Почему сразу правда не говорил? - упрекнул тот.
      - А ты спросил? Я ж толковал: дело важное.
      Шаман с непроницаемым лицом смотрел вдаль, будто вовсе не слыша эту перебранку. Отсюда, с большой высоты, было видно, как по расстилающейся внизу таежной растительности, по ржаво-зеленым плешинам болот и крутым лбам сопок медленно ползут тени облаков. По зеленому коридору листвы и хвои, протянувшемуся между двумя болотами, то и дело прокатывались волны крепкий ветер, вырываясь из распадка между горами, порывами обрушивался на тайгу.
      - Лук, однако, лучше, - бесстрастно сказал второй из вооруженных вогулов и искоса глянул на шамана.
      - А может, он давно под какую-нибудь каверзу вашу угодил? предположил Жиляй после недолгого молчания. - Хитер, хитер парень, а с вашими затеями поди совладай... Ладила баба в Тихвин, а попала в Ладогу...
      - Много говоришь, - не поворачиваясь к Григорию, произнес шаман.
      Тот пристыженно кашлянул и тоже стал смотреть вдаль.
      - Эйе! - удивленно воскликнул вогул-смотритель западни. - Трое идут!
      - Где? Не вижу ничего, - забеспокоился Жиляй.
      - Трое, - подтвердил другой вогул и снова воззрился на шамана.
      Наконец и Григорий увидел три точки, движущиеся одна за другой по болотистому редколесью. Они приближались к концу зеленого коридора, сжатого двумя болотами.
      - Э, да тут луками-то, чай, не обойдешься. А ну как у них у всех ружья?
      Шаман тоже обеспокоился. С лица его словно бы слетела маска возвышенного презрения ко всему мирскому. Он сложил руки на груди, нахмурился. Чеканя слова, заговорил:
      - К Золотой Баба идут... Правду сказал... Правда, что убить хотел... Как теперь делать будешь?
      - Ума не приложу, - униженно глядя на него, ответил Жиляй. - Где же двоим с тремя справиться? Они, вишь, какие - не клади палец в рот, все ваши хитрости обошли...
      - Тебя убить посылал... Ты думай, как... - жестко произнес шаман.
      Некоторое время Жиляй растерянно глядел вниз, на волнующуюся под ветром полосу леса. Потом резко повернулся. В глазах его полыхнула радость.
      - Пал надо пустить. Ветер-то от нас несет. Как раз этот колок между болотами и выжжет.
      - Умный башка! - Шаман с уважительным удивлением воззрился на Григория.
      Подошел к нему и полоснул ножом по веревочному ошейнику. Жиляй освобожденно потер ладонью горло. С новым вдохновением заговорил:
      - Им версты три идти. Поближе будут, тогда и поджигать... Никуда не денутся голуби - слева, справа болота, а от огня не убежишь, он по такому ветру - ого-го-го как поскачет...
      Иван и Алпа шли по тропе, катя впереди нового болвана. Этот выглядел попригляднее, не переваливался, как его предшественник, почивший во время камнепада.
      - Видать, немного осталось, - заговорил вогул. - Отец сказывал: у самого начала гор Витконайкерас...
      - А что значит это? - заинтересовался Иван.
      - Скала водяной царевны...
      - Кто такая?
      - А та, что в озерах да в реках живет.
      - Вроде как русалка по-нашему...
      Впереди послышался треск. Он быстро приближался. Побратимы насторожились. Иван вскинул ружье, взвел курок и подсыпал пороху на полку.
      Ломая сучья, подминая мелкие деревца, навстречу путникам огромными прыжками летел матерый лось. Увидев их, он даже не отклонился в сторону, только еще сильнее закинул голову, отягощенную гигантскими рогами, и, роняя пену с губ, промчался в нескольких саженях.
      Мгновение Иван и Алпа стояли оцепенев. Когда до слуха их донесся дальний гул, они вопросительно уставились друг на друга. Но, увидев, как совсем неподалеку прошмыгнули несколько зайцев и лис, побратимы разом воскликнули:
      - Пожар?!
      - Удирать надо, - сказал вогул.
      Иван с сожалением взглянул на болвана, потом медленно спустил курок. Втянул носом воздух и упавшим голосом подтвердил:
      - Горит.
      И быстрым шагом отправился назад по тропе. А через минуту они уже со всех ног бежали, не разбирая дороги. За спиной у них все нарастало грозное гудение. Языки дыма протянулись между стволами.
      - Давай в сторону! Может, на болотце отсидимся, - на бегу крикнул Иван.
      Алпа кивнул и стал забирать влево.
      Когда они выскочили к краю трясины, дым уже клубился тяжелыми волнами. А невидимое пламя ревело и завывало на все лады.
      - Топь! - обреченно сказал вогул.
      И бросил в болото увесистую гнилушку. Она беззвучно погрузилась в бурую жижу. Они снова пустились бежать, то и дело оглядываясь назад. Из дымного марева один за другим вылетали огненные шары - скрученные еловые лапы, объятые пламенем.
      Внезапно Иван споткнулся и с размаху полетел на землю. Руки его ушли в жидкую грязь. Алпа остановился, чтобы помочь ему встать, и вдруг заметил узкую полоску воды, сочащуюся под нависшим мхом. Показал на нее побратиму. Тот все понял без слов. Поднявшись с земли и подхватив ружье, он быстро пошел вдоль ручья.
      Бочаг нашли, когда дым уже окрасился в зловещие багровые тона, когда сквозь сплошную его завесу начали там и сям пробиваться огромные языки пламени, а сверху сыпались тлеющие уголья. В этом охваченном грозной стихией пространстве небольшая ямка, наполненная ключевой водой, на поверхности которой лениво кружили хвоинки, казалась неправдоподобно спокойной. Белый песочек, устилавший дно бочага, словно бы свидетельствовал о чистоте и прохладе хрустальной влаги.
      Беглецы помедлили несколько секунд, будто не решаясь совершить кощунство. Но столб огня, взметнувшийся совсем рядом - занялась кряжистая ель, - заставил их прыгнуть в бочаг. Воды было только по грудь Ивану, и, чтобы скрыться с головой, им пришлось сесть. Места в тесной ямке едва хватило для двоих.
      Скоро пожар бушевал прямо над ними. Иван и Алпа успевали на мгновение высунуть голову из воды, чтобы схватить воздуху, и снова погружались по самую макушку.
      Они не видели, как, подпрыгнув, выстрелило ружье, лежавшее на мху рядом с бочагом, как взялась огнем его ложа, как пламя налетело на брошенный здесь же берестяной пестерь Алпы. Не видели побратимы, как рушились вековые деревья, как из треснувших стволов лесных великанов фонтанами била горящая смола.
      Но огненное действо длилось недолго. Пожар ушел дальше, оставив у себя в тылу обугленные колонны, черную землю, россыпи углей и завалы тлеющих валежин, от которых поднимались густые струи дыма.
      Когда Иван и Алпа выбрались из воды, первым, что они увидели, были останки ружья и груда пепла на месте пестеря. Вогул ткнул ичигом эту жалкую кучку, она беззвучно распалась, обнажив кусок металла. Алпа наклонился, поднял топор без топорища. Встретился глазами с Иваном. Тот только вздохнул виновато. Потом отвязал от кушака ставшую ненужной пороховницу и бросил в бочаг.
      Пауль, расположенный на берегу порожистой реки, был невелик. По травянистой террасе без всякого порядка разбрелись с десяток полуземлянок и чумов, а в стороне, вдоль опушки бора, выстроились амбары на <курьих ножках> - высоко опиленных пнях. Посреди поселка возвышался огромный кедр с истрескавшимся от старости стволом; ветви его, увешанные шкурами и цветными лоскутьями, лениво трепетали на слабом ветру, среди раскачивающихся хвойных лап по временам открывались черепа оленей с раскидистыми рогами. На большом кострище, черневшем поблизости от кедра, были уложены свеженаколотые дрова,
      Несколько вогулов беспрерывно сновали между юртами, и землянками: один устраивал треногу из бревен, к которой затем подвесил большой медный котел, другой подносил из тайги широкие свитки бересты, третий сооружал из тесин невысокий помост подле кедра. Коренастый чернявый мужик в красной рубахе бросался подсоблять всем по очереди. И только двое вели себя степенно - тот, кто стоял у двери обширной полуземлянки с берестяной крышей, украшенной оленьими рогами, и тот, что расхаживал вдоль опушки тайги, окружавшей пауль. Оба они были до зубов вооружены - на поясе колчан и нож, за плечом лук, в руке короткое копье. Изредка из покрытого оленьими шкурами чума появлялся шаман. Отдавал короткие указания и вновь скрывался за меховой полостью.
      Иван и Алпа, наблюдавшие за поселком, из зарослей малины на склоне холма, переговаривались вполголоса, то и дело опасливо озирались по сторонам.
      - Праздник, говоришь? - задумчиво сказал Иван. - А чего им праздновать - что нас зажарили?
      - Похоже, медвежья пляска будет. Вон порылитыхор как убрали - и дров наготовили, и котел принесли...
      - Порыли... чего?
      - Священное место, значит, - с некоторой обидой пояснил Алпа. - Здесь собираются...
      Вогул не договорил. Тело его напряглось, словно перед прыжком, в глазах появилось какое-то странное выражение - боль и радость вместе. Проследив за взглядом Алпы, Иван увидел, как из небольшой избушки на краю пауля вышла невысокая девушка в широком ярко-синем платье, расшитом красными узорами. Волосы ее были заплетены в две толстых косы, унизанных бляхами, кольцами, убранных разноцветными лентами.
      Некоторое время побратимы молча наблюдали за обитательницей пауля. Она неутомимо носилась по всему стойбищу - то от юрты к камельку, где на воткнутых в землю прутьях пеклись лепешки, то взлетала по ступенькам, вырубленным в бревне, к устроенному высоко над землей лабазу, то спешила с берестяными ведрами к реке. А едва выдавалась свободная минута, она присаживалась на пороге избушки и быстрыми стежками сшивала оленьи шкуры.
      - Добрая хозяйка будет, - наконец заметил Иван.
      Вогул покраснел, словно похвала относилась к нему.
      Когда девушка в очередной раз направилась к амбару, ближе всех стоявшему к месту, где прятались побратимы, Алпа неожиданно издал трескучий горловой звук. Помолчал несколько секунд и снова застрекотал.
      Девушка замерла на лестнице, прислоненной к амбару, потом с какими-то неловкими, суетливыми движениями стала доставать припасы. Со всех ног бросилась к камельку, сложила возле него добро, взятое из амбара. Потом ненадолго скрылась в маленькой избушке на краю пауля. Выйдя оттуда в шали и с туеском в руке, она что-то сказала вооруженному вогулу, мерявшему шагами опушку, и скрылась в лесу.
      Когда среди стволов бора, подходившего к малиннику, замелькало синее платье, Алпа опять негромко прокричал кедровкой. Сказал, не глядя на Ивана:
      - Подожди. Я быстро.
      И, пригнувшись, нырнул под полог ветвей, пестревших крупными ягодами.
      Они появились совершенно бесшумно. Иван даже вздрогнул, когда перед ним возникло девичье лицо, обрамленное цветастой шалью. Алпа, шедший следом, с затаенной гордостью сказал:
      - Вот, это Пилай...
      - А меня Ивашкой зовут, - молодой человек во все глаза смотрел на возлюбленную побратима, а та, напротив, отводила взгляд. - Да ты не робей...
      - Она и не боится, - ответил за нее Алпа. - Просто нрав такой.
      Как бы подтверждая его слова, Пилай быстро заговорила, избегая, однако, смотреть на Ивана.
      - Нельзя вам здесь... Если ветер изменится, на пауль понесет - сразу собаки учуют...
      Иван беспомощно развел руками.
      - Нам деваться некуда. Мы ведь не за здорово живешь пришли...
      - Да я уж сказывал ей, - вмешался Алпа. - А она свое...
      - Завтра много гостей будет: шаманы с Пелыма, с Сосьвы... По тайге ходить станут, набредут...
      - А что за сборище такое?
      - Медведя убили.
      Иван и Алпа надолго задумались. Пилай решилась прервать молчание.
      - Надо вам, однако, в мань-кол схорониться...
      - Замолчи! - чуть не закричал Алпа.
      На лице его был написан неподдельный ужас.
      Иван недоуменно воззрился на товарища, потом спросил:
      - Чего благуешь?
      - Грех... грех... Нуми-Торум накажет... - побелевшими губами шептал Алпа.
      - Вон видишь, на краю пауля самая маленькая избушка, - сказала Пилай, впервые прямо взглянув на Ивана. - Это и есть мань-кол - бабий дом...
      - Нельзя мужикам в мань-кол! - прервал ее Алпа. - Даже шаман туда войти не смеет. Грех великий. Убьет Нуми-Торум.
      - А это еще кто? - с подчеркнутым спокойствием узнал Иван.
      - О-очень большой бог, - почтительно закатив глаза, отвечал вогул. Са-амый большой...
      - А как же тот... за народом смотрящий мужик?
      - И тот большой, и этот большой. Нуми-Торум, однако, главнее...
      - Морока с вами. У нас просто: один всех выше...
      Иван сидел на чурбачке возле чувала, смотрел, как огонь лижет закопченные бока котелка. И, не оборачиваясь к побратиму, ничком лежавшему на нарах, вполголоса говорил:
      - Да уймись ты, ничего тебе не будет... Хоть то в соображение возьми, что двум смертям не бывать, а одной не миновать. Ну, остались бы мы в кустах сидеть - только и выждали б, что кто-нибудь на нас наскочил...
      Поднялась шкура, закрывавшая вход, и в избушку, согнувшись под низким косяком, вошла Пилай.
      - Выспались? - В глазах ее притаилась тревога.
      - Я-то слава богу. А он, - Иван кивнул в сторону побратима, - он жалится: всю ночь продрожал-де. Вот сижу увещеваю...
      - Я и сама-то... - призналась Пилай. - Днем-то не так страшно.
      После короткой паузы сказала - уже другим повеселевшим голосом:
      - А гости уже подходят - пелымских шестеро на той стороне речки показалось. Сейчас поедут за ними.
      - У вас что, лодка есть? - заинтересовался Иван.
      - Не одна еще.
      - А говорили, что к вам по воде не подняться.
      - Наши вниз и не плавают - здесь поблизости. Да на озера ходят лодки-то берестяные, на плече унести можно...
      Весь день Иван и Алпа сменяли друг друга возле крохотного окошка, прорубленного над входом и следили за тем, что делается в пауле.
      - На миг не отходит, - наконец сокрушенно произнес Иван. - Поди подберись тут к статую... От кого он только бережет-то его. К вам ведь только свои добираются.
      Алпа с усмешкой посмотрел на вооруженного вогула, сидевшего у входа в <рогатую> полуземлянку, и сказал:
      - От своих и берегут. Сколько драк между шаманами из-за Золотой Бабы было. Украсть несколько раз пытались - кто ею владеет, тому вся тайга дары несет... Вот Воюпта и бережет ее пуще глаза.
      Вдруг откуда-то с реки послышался частый вороний грай. И почти сразу же отозвались невидимые из мань-кола птицы в самом пауле. Со всех сторон неслось карканье. Когда Иван с недоумением прильнул к оконцу, чтобы понять, чем вызван вороний переполох, Алпа бесстрастно сказал: