- Не птицы кричат, люди кричат.
      Побратим повернулся к нему с вопросительной миной на лице.
      - Значит, увидели лодку - медведя убитого везут...
      Иван не стал задавать вопросов и весь обратился в зрение и слух.
      На травянистой поляне тем временем появились люди - их было несколько десятков. Одни в шаманских одеяниях, обшитых лентами, галунами и бляхами, с татуировкой на лице, другие - в обычных охотничьих доспехах из звериных шкур. Все они двигались к берегу реки, размахивая руками и каркая на разные лады.
      Вот на узкой полоске воды, видной из окошка, появилась берестянка с тремя гребцами. Едва лодка ткнулась в берег, как к ней кинулись все многочисленные обитатели пауля. Поднялся целый фонтан брызг - люди что есть силы колотили по воде, обдавая друг друга, весело крича по-вороньи. Потом несколько десятков рук подхватили тушу медведя, бурой массой возвышавшуюся на дне берестянки, и потащили добычу к священному кедру, украшенному шкурами и цветными лоскутьями.
      Иван и Алпа увидели, как старый шаман что-то бранчливо сказал Пилай, как она, вспыхнув, бросилась к мань-колу.
      Войдя, она с обидой произнесла:
      - Прогнал - грех, мол, тебе на медвежьем празднике вертеться...
      - Что ж у них тут такое важное будет? - с усмешкой спросил Иван.
      - У зверя убитого прощенья просить будут. Обманывать его станут тебя не мы убили, тебя олени, или менквы, или птицы заклевали... - очень серьезно ответила Пилай.
      Иван недоверчиво слушал.
      - Правду говорит, - подтвердил Алпа. - Личины понадевают. Сам-то Воюпта, видно, журавлем оденется - так уж положено... Голову да шею журавлиную из деревяшки приладит...
      Караульный, приставленный к <рогатой> землянке с берестяной крышей, с завистью глядел в сторону кедра, где все уже было готово к празднеству. Перед головой медведя, уложенной поверх свернутой его шкуры на помосте, пылал большой костер, выхватывая из тьмы нижние ветви священного дерева и часть поляны. От котла, черневшего среди пламени, стлался пар. Шаманы, собравшиеся на праздник, сидели на земле полукольцом, почтительно глядя на морду убитого зверя. Позади них расположились сопровождавшие их служки в охотничьей одежде.
      Страж Золотой Бабы ощутил болезненный тычок в спину. Суетливо повернулся. Перед ним стоял Воюпта, только что вышедший из землянки.
      - Зеваешь? - прошипел шаман и, отстранив караульщика, направился к костру, позванивая монистом.
      Увидев его, сидевшие у костра замерли, сложив руки на коленях. А Воюпта, глядя поверх голов, прошествовал к помосту, взял лежавший рядом со шкурой бубен и стал нагревать его над огнем. Потом отошел от костра и на минуту замер, словно давая гостям возможность насладиться созерцанием его костюма. Тут и впрямь было на что посмотреть. На голове у колдуна топорщилась шапка из меха росомахи, обшитая бубенцами. Балахон из оленьей кожи украшали десятки, а может быть и сотни, блях, монет, лент, деревянных фигурок; гирлянды медвежьих и волчьих зубов опутывали шею.
      Сухо и величаво поклонившись зрителям, Воюпта поднял над головой бубен, обтянутый кожей, и задергал им со всевозрастающей скоростью. Колокольцы на обруче бубна залились тонко и тревожно. Резким движением шаман выхватил из-за пазухи лапку гагары и что есть мочи стал бить в бубен. И вдруг присел, закрыв лицо руками. Но через несколько мгновений ладонь его снова колотила по инструменту, вызывая глухие угрожающие звуки.
      А потом кудесник начал крутиться на одной ноге, визжа и причитая, заклиная и будто бы жалуясь кому-то. Словно вихрь, носился он по поляне, то подпрыгивал, вздымая полы своего балахона, то начинал кататься по траве, как в припадке.
      Когда камлание закончилось, Воюпта дал знак одному из постоянных обитателей пауля, сидевшему во втором ряду зрителей. Тот резво поднялся и кинулся в одну из юрт. Спустя полминуты появился оттуда вместе с Жиляем.
      Пленник остановился возле костра, опасливо озираясь по сторонам. И замер, услышав голос шамана, звучавший с грозно-пророческими интонациями:
      - Рущ! Ты помогал. Тебе верю. Хочу совсем вера иметь. Клятва даешь?
      - Да нешто я... - с подчеркнуто преданным видом начал Жиляй.
      - Я говорю! - Воюпта зыркнул на него глазами, в которых отражались языки пламени. - Клятва даешь?
      - Даю, даю, - поспешно согласился цыган.
      Последовал новый знак шамана одному из его служек, и на траву перед Жиляем упали две половинки собачьего трупа.
      - Пройди между разрубленный собак!
      Цыган, боязливо семеня ногами, прошел, как ему было указано.
      - Садись! Праздник смотри! Верю тебе!
      И шаман отошел в сторону.
      Из темноты немедленно вынырнули двое вогулов, ведя на кожаном аркане белого оленя. Когда тот замер возле костра, едва приметно поводя своими синеватыми глазами, из полукруга зрителей поднялся один - молодой шаман и с криком вонзил нож оленю под лопатку. Жертвенное животное рванулось вперед, но двое его поводырей крепко держались за концы тынзяна. Повалившись на бок, олень забился, закусив язык.
      Прошло всего несколько мгновений, а сердце оленя, его почки, мозг, печень уже дымились в расписных деревянных чашах, и один из шаманов поливал их кровью. Воюпта взял в руку трепещущий глаз и сунул ладонь к лицу Жиляя. Тот в ужасе отшатнулся, но старый шаман умело впихнул ему в рот студенистую массу. И пока цыган, перемазанный кровью, содрогаясь от отвращения, пытался проглотить глаз, Воюпта с ласковыми интонациями повторял:
      - Е-ешь, рущ! Е-ешь, гость дорогой!..
      Когда гости немного подкрепились оленьим мясом, Воюпта поднялся и сказал:
      - Пляска, однако, начинать надо.
      И пошел к рогатой полуземлянке. Шаманы и их служки последовали примеру хозяина и разбрелись по чумам и землянкам.
      Через некоторое время стали появляться вновь. Но теперь было невозможно узнать, кто есть кто, - каждый был одет в какой-нибудь необычайный костюм и с маской на лице. Одни в вывороченных мехом наверх малицах и берестяных колпаках, с длинными деревянными носами, другие в лохматых париках из размочаленного луба, скрывавших все лицо, третьи в звериных шкурах, с рогами на голове, четвертые в женских одеяниях и шалях. У многих в руках были различные инструменты - у кого сангультап, похожий на гусли, у кого суп-думран - свирель, у кого - кат-думран - нечто вроде скрипки. У других - палицы, копья.
      Наконец из полуземлянки появился <журавль> - из прорези вывернутой мехом наружу малицы торчал березовый шест с птичьей головой, заканчивавшейся длинным клювом.
      Один Жиляй остался в чем был - в красной рубахе и помятом грешневике. Какой-то сердобольный <менкв> в берестяном колпаке сунул ему грубую личину из такой же бересты. Цыган со вздохом надел ее, нахлобучил шляпу. К нему подскочило какое-то существо с огромным горбом и петушиным гребнем, поднесло чашку с мутной жидкостью. Жиляй отрицательно покачал головой. Тогда существо отхлебнуло из чашки и причмокнуло:
      - Пить нада! Хорошо будет. Башка веселый будет.
      Жиляй с сомнением взял в руки деревянный сосуд, хлебнул. Сморщился. Запустил пальцы в чашку. Поднес к огню бесформенный ослизлый кусок.
      - Гриб! - подбадривало существо. - Хорошо!
      - Так то ж мухомор! - крикнул Жиляй и плюнул в траву.
      - Все пьют! Все башка веселый!
      Цыган оглянулся. Возле костра действительно толпились <менквы>, <олени>, <глухари>, <утки> и иные ни на что не похожие твари и, приплясывая на месте, пили из таких же деревянных чаш.
      Тогда Жиляй залпом опрокинул в себя мухоморную жижу и с отчаянной бесшабашностью бросил оземь свою многострадальную шляпу...
      Караульщик потерянно топтался у входа в капище, не сводя глаз с освещенной костром поляны, где вовсю шло веселье. Гудение струн, сипение свирелей, крики людей и треск углей, скачущие фигуры в причудливых одеяниях, отбрасывающие гигантские тени, - это зловещее действо тревожило сердце одинокого стража, и он то и дело воинственно потряхивал копьем, словно сам собирался пуститься в пляс.
      Среди сонма топчущихся и скачущих возле священного кедра уже невозможно было разобрать отдельные фигуры. Только красная рубаха Жиляя мелькала то там, то здесь. Маска сбилась, из-под нее торчала спутанная борода. Цыган откалывал вприсядку, по временам зычно выкрикивая: <Эх, жизнь копейка! Голова - наживное дело!> И снова пропадал в гуще беснующихся...
      Когда с краю толпы отделились двое - <журавль> с отчетливо выделяющейся в свете костра деревянной <шеей> и невысокий <менкв>, караульщик почтительно отступил в сторону от входа и пропустил обоих участников пляски в капище. Присел на корточки, опершись на копье.
      Веселье мало-помалу начинало угасать. В костер давно уже не подбрасывали хворост, и он стал оседать, сгоревшие дрова и ветви рассыпались, угли тлели в траве.
      Страж поднял голову - над краем леса едва заметно посветлело, поблекли звезды. Крики и гудение струн слились в монотонный гул, постепенно сходивший на нет. Одна за другой от костра, пошатываясь, брели фигуры в масках, шкурах и колпаках, скрывались в чумах и землянках.
      И вдруг караульщика словно подбросило. К нему направлялся <журавль>, голова его свесилась набок, клюв уныло колебался, словно подбирая просыпанное зерно.
      Страж вскинул копье, загородил вход. Из прорези малицы высунулась седая голова Воюпты. Он с усталой злостью бросил:
      - Уйди!
      Караульщик отскочил в сторону, с задумчиво-недоуменным выражением уставился на шкуру, закрывавшую дверной проем. И тут же его снова точно в грудь толкнуло - из землянки послышался душераздирающий вопль.
      Сбежавшиеся к капищу увидели, как старый шаман, позабыв про усталость, что есть силы колотит журавлиной шеей незадачливого стража, а тот, катаясь у его ног, норовит закрыть голову от ударов клюва.
      Когда несколько гостей, одетых кто менквом, кто оленем, кто женщиной, проникли вслед за Воюптой в землянку, они увидели, что у противоположной стены ее навалены связки мехов, мерцают расставленные полукругом лампады.
      Старый шаман, не в силах произнести ни слова, только стонал и, исступленно раскачиваясь, показывал на квадратную дыру, вырезанную в углу берестяной крыши.
      В высокой траве, росшей вдоль опушки, темнели три бесформенные груды. Но едва по краю леса размеренно прошагала фигура с копьем, две из куч зашевелились, приподнялись над поляной.
      Клубок меха прошептал:
      - Вроде пронесло. Наляжем, Иван, недалеко до реки.
      И распрямился во весь рост. В руке у него была журавлиная <шея> с клювом.
      Иван тоже встал и, сдернув с головы колпак менква, сказал:
      - Чего мы с собой все это тащим?
      - Да впопыхах-то... - С этими словами Алпа отшвырнул <шею> и взялся за край свернутой шкуры, лежавшей рядом с беглецами на траве.
      Иван тоже отбросил колпак и взялся за другой конец шкуры.
      На берегу реки стояло несколько берестянок. Когда подтащили к ним шкуру, за которой оставался на песке глубокий след, над крайней лодкой поднялось лицо Пилай. Легко выскочив из своего укрытия, девушка столкнула берестянку на воду и бросилась помогать побратимам.
      - Ты лучше лодку держи, - сказал Иван и откинул край шкуры.
      В предрассветной мгле сокровенно блеснуло тело идола - это была небольшая - в половину человеческого роста - фигура обнаженной женщины с поднятыми руками.
      С огромным напряжением подняв Золотую Бабу, Иван и Алпа кое-как дотащили ее до берестянки.
      Ряженые, размахивая факелами, как-то развинченно мотаясь во все стороны, мчались вдоль темной полосы, тянувшейся по серой от росы траве.
      Жиляй выбежал на берег одним из первых. Крикнул:
      - А здесь-то борозду какую пропахали!
      Подоспевший Воюпта несколько мгновений не мог заговорить, с трудом переводя дыхание. Все с почтительным страхом смотрели ему в лицо, ожидая приказаний.
      - Беда! - наконец прохрипел шаман. - Сушь стоял. Вода совсем мало! Как бы закол не обсох, как бы не убежали...
      И быстро оглядев столпившихся вокруг него <менквов>, <оленей>, <уток>, стал распоряжаться. Одному из своих служек велел:
      - Десять людей возьми. Бегите Витконайкерас. Качающийся Камень столкните.
      Другому показал на лодку:
      - Пять людей плывите! Может, перед заколом догоните...
      Остальным крикнул:
      - Лодки берите! Перешеек побежим! Рущ! Со мной будешь.
      Жиляй, с очумелым видом слушавший Воюпту, покорно кивнул и бросился помогать тем, кто взваливал берестянки на плечи.
      Лодку несло в <трубе> - река, сжатая отвесными скалами, пенилась и с шумом билась о гранит. Иван и Алпа вовсю работали веслами, а Пилай, сидя на носу, вглядывалась в курящуюся туманом поверхность воды по курсу лодки.
      - Ну чего как пришибленные? - прервал молчание Иван. - Все ведь любо-мило вышло.
      - Боюсь. Ее боюсь, - повернулась к нему Пилай и украдкой указала на золотую статую.
      - А ты пообещай ей подарить чего-нибудь, - с улыбкой посоветовал Иван. - Может, она нам и пособит от Воюпты удрать.
      Вскоре Пилай вскрикнула:
      - Загорожено! Река загорожена!
      Иван даже привстал, чтобы лучше видеть, что делается впереди. Действительно, от одного скалистого берега к другому протянулся высокий забор из бревен.
      - Ого! Сажени три будет... - растерянно проговорил Иван. - Во-он почему тебе, Алпа, старики-то толковали, что вверх по реке не даст пройти этот ваш... за народом надзирающий...
      - Мирсуснехум, - испуганно подсказала Пилай.
      - Во-во. Только, на мои глаза, не его это рук дело.
      Закол стремительно приближался. Иван стал поворачивать лодку, чтобы ее навалило на преграду боком. Когда борт ткнулся в обросший илом частокол, он стал перебирать по нему руками, ведя берестянку вдоль бревенчатой стены.
      Между тем почти совсем рассвело, и река была видна на всем своем протяжении до первого поворота. Отсюда казалось, что лавина воды катится с холма.
      - Назад не выгрести, - обреченно сказал Алпа, проследив за взглядом товарища.
      - Сам вижу, - пробормотал Иван. - Думать надо, как вниз пройти... В заколе дырки должны быть - иначе его водой снесло бы... Помогайте!
      И с новой силой стал перебирать руками по звеньям городьбы. Но теперь он старался вести лодку на некотором удалении от закола, внимательно вглядываясь в поток за бортом.
      - Есть! - Иван кивнул вниз.
      В прозрачной воде было хорошо видно, что несколько бревен обрывались недалеко от поверхности.
      - Ну, что делать будем? - Иван переводил взгляд с Алпы на Пилай. Статуя нам не перетащить через закол. Здесь бросать придется, а самим подныривать.
      На лице вогула появилась протестующее выражение, он хотел что-то сказать, но побратим не дал ему заговорить.
      - Делать-то нечего. Те, знать, нашу хитрость открыли уже... Тут не до жиру, быть бы живу. Черт с ним, с идолом!..
      - Не можем мы, - наконец прервал его Алпа. - Не умеют вогулы плавать.
      - Ат незадача! - Иван пристукнул кулаком по колену. - А ну давайте еще вдоль загородки проплывем, авось где щелка найдется...
      И снова они лихорадочно принялись пересчитывать руками бревна закола. Уткнулись в нависший над водой край скалы.
      - Назад пошли! - быстро сказал Иван и глянул в сторону речного поворота.
      В глазах его была тревога.
      Снова погнали лодку вдоль закола. Руки всех троих мелькали с еле уловимой быстротой. Когда прошли середину реки, Пилай крикнула:
      - Стой!
      Иван и Алпа вытянули шеи в направлении, указанном девушкой. Перед самым носом берестянки слышался мерный плеск. Казалось, разбухшие торцы четырех бревен размеренно бьют о поверхность потока, поднимая мгновенные буруны.
      Подогнав лодку к этому месту, Иван сунул ладонь между водой и концами лесин. С мрачной усмешкой сказал:
      - Вершок будет... А у нас борт - во где.
      Задумался на несколько мгновений, потом взглянул на потерянные лица вогулов, с тоской всматривавшихся в скалистую расселину, из раствора которой скатывался свинцово отблескивавший вал воды.
      - Чего глядеть-то! За весла беритесь.
      Алпа и Пилай молча повиновались. Иван энергичными взмахами весла гнал лодку к берегу, противоположному тому, где они только что были. Суденышко с трудом преодолевало мощное течение.
      - Крепче, крепче налегайте! - подгонял Иван, а сам то и дело поглядывал в сторону речной излуки.
      Он правил к ржаво-бурой осыпи, громоздившейся над скалой. И когда берестянка достигла ее, прыгнул на камни. Кое-как удерживаясь на груде валунов, по временам оступаясь в воду, он принялся нагружать берестянку камнями.
      - Разбрасывайте по дну! Притопим лодку, авось проползем...
      Алпа и Пилай послушно принялись раскладывать груз. И борта стали постепенно уходить в воду.
      Вдруг девушка выронила камень и испуганно охнула. Иван вскинулся и сразу увидел то, что ужаснуло Пилай. Из-за поворота вылетела лодка с несколькими гребцами. Лопасти весел мелькали с угрожающей быстротой.
      Почти одновременно и преследователи увидели беглецов. Яростный гомон голосов заметался в гранитном ущелье <трубы>. Над лодкой взметнулись несколько рук с копьями.
      Алпа закрыл лицо ладонями и ничком сунулся на дно лодки, словно надеясь таким образом укрыться от ревущего воинства. Пилай шарила глазами вокруг себя, будто ища убежища.
      - А ну шевелись! - с неожиданной злостью рявкнул Иван и швырнул в свою лодку сразу два камня.
      Плечи Алпы вздрогнули, как от удара. Он поднял на Ивана помутившиеся от страха глаза. Встретившись с его горящим взглядом, как-то разом встряхнулся, принялся быстрее прежнего раскладывать груз по дну. Пилай тоже ожила, глядя на побратимов.
      Преследователи были в полуверсте, когда Иван, присев на осыпи и прищурившись, прикинул осадку лодки. Жестко сказал:
      - Будет!
      Осторожно сел на корму, взял весло.
      - А теперь ложитесь!
      Пилай и Алпа распластались на камнях, а Иван несколькими мощными взмахами отогнал берестянку от осыпи и направил ее к просвету в заколе. Борта едва не черпали воду, когда он перебрасывал весло с руки на руку и делал гребок. До преграды оставалась уже какая-то сажень, и он рухнул грудью на дно лодки. Послышался скрежет, треск, и Ивана обдало водой.
      Он осторожно выпрямился. Перед ним плескалась широкая лента воды, круто уходившая за скалистый берег. Повернувшись назад, он увидел быстро удалявшийся закол. И тогда крикнул:
      - Ушли!
      И тотчас же каньон взорвался воплями преследователей. Спутники Ивана с опаской переглянулись и неожиданно для себя рассмеялись. А он, достав нож, принялся срезать с бортов и кормы лохмотья бересты, задравшейся от удара о торцы бревен.
      Когда берестянка проскочила поворот, Пилай сказала:
      - Вон та скала с голой вершиной и есть Витконайкерас.
      Иван, продолжая работать ножом, скользнул взглядом по изрезанному трещинами утесу. И вдруг озабоченно сощурился:
      - Солнце в глаза бьет, не пойму... Ровно как шевелится кто-то.
      Алпа тоже поднял голову, всмотрелся. Лицо его посерело.
      - Из пауля люди!
      Теперь и Иван разглядел, что на вершине копошатся несколько фигур в нелепых одеяниях. Облепив огромный валун, они раскачивались вместе с ним из стороны в сторону. Мгновенно поняв, что происходит, все трое налегли на весла.
      Берестянка на большой скорости влетела на шумливый перекат под скалою. И одновременно с вершины сорвалась глыба. Со страшным грохотом прыгая по уступам утеса, она неслась, казалось, прямо на лодку. И все же беглецы, отчаянно колотя веслами по воде, опередили ее. Подняв огромный фонтан брызг, обрушенный преследователями камень пронесся в нескольких саженях от кормы лодки.
      Но едва Иван и его спутники успели отдышаться после бешеной гонки, как их ожидала новая неожиданность. Когда, пройдя крутую луку, они выплыли на длинный плес, вольно разбежавшийся между пологими лесистыми берегами, из сосняка, который они только что миновали, высыпало больше дюжины участников ночного действа. Спустив на воду три берестянки, <менквы>, <утки>, <волки> и прочие существа, предводительствуемые <журавлем>, бросились в погоню. Воинственные крики опять заметались над водой.
      Расстояние между преследователями и преследуемыми быстро сокращалось. Пока преодолевали плес, все три лодки, вмещавшие ряженых, шли рядом, но потом они растянулись одна за другой. В первой, где среди косматых шкур и берестяных панцирей мелькала красная рубаха Жиляя, сидел и Воюпта. Потрясая копьем, он то и дело хрипло вскрикивал, подбадривая гребцов.
      Прошли порог. Мощная струя главного слива с огромной скоростью несла берестяную посудину в облаке водяной пыли, и беглецам лишь в последний момент удавалось заметить и обойти многочисленные камни в русле. Когда молодых людей вынесло на чистую воду, они обернулись назад. Лодка старого шамана, вырвавшаяся вперед, тоже успешно преодолела препятствия.
      Проскочила и вторая берестянка, а третьей не повезло. Налетев на камень, она навалилась на него бортом и мгновенно сложилась пополам. В волнах запрыгали, как мячи, головы преследователей.
      Когда подошли ко второму порогу, расстояние между лодками сократилось настолько, что Воюпта уже не скрывал своей радости. Он то и дело привставал, воздевая к небу копье и издавая воинственные вопли.
      Иван лихорадочно греб, все чаще оглядываясь назад. И вдруг внимание его привлек ствол ели, прибитый течением к камню у входа в порог. Лесина как бы зависла, не решаясь ринуться на стремнину. Ощетинившись обломками ветвей, она подрагивала под напором струи.
      Решение пришло мгновенно. Крикнув Алпе: <Держи нос!>, молодой человек швырнул весло на дно лодки и схватил топор на длинной суковатой ручке. Когда берестянка уже входила в порог, он с размаху всадил лезвие в еловый ствол и с силой дернул его на себя. Лесина отцепилась от камня и вслед за лодкой полетела в ревущий поток, сжатый валунами. Но поскольку вошла она в порог наискось, ее мгновенно развернуло поперек течения. Иван выдернул топор и, кинув его под ноги, поднял весло. И в самое время - суденышко уже неслось среди крутоверти огромных - в человеческий рост - валов.
      Ель, развернувшуюся поперек главной струи, немедленно навалило на камни и как бы запечатало ею порог. Но лодки преследователей, подхваченные мощным течением, уже не могли уклониться от встречи с острыми сучьями, усеявшими ствол. Они почти одновременно налетели на неожиданную преграду. Податливая береста треснула, разодранная сразу во многих местах. В огромные пробоины хлынула вода. Гребцов завертело в толчее волн.
      Оглянувшись, беглецы увидели, как на мокрые холки камней, торчащие среди порога, карабкаются <менквы>, <гуси>, <волки>. А безутешный <журавль>, с которого ручьями лила вода, стоя на мелководье, куда его выбросила волна, исступленно машет кулаками вслед уносящейся за поворот берестянке.
      Через час Иван и его спутники пристали к пологому берегу. Выйдя из лодки и потянувшись, Иван сказал:
      - Сейчас костерок соорудим, обсушимся и дальше...
      Нагнулся, чтобы взять топор. На мгновение замер, потом сдавленно позвал:
      - Сюда! Сюда идите!
      Когда встревоженные Алпа и Пилай подбежали к нему, то увидели, что Иван держит топорище, пытаясь оторвать лезвие, словно прикипевшее к большому камню, лежавшему посреди лодки. Вот лезвие с усилием отлепилось, вот снова с легким звоном прильнуло к ржаво-бурой шероховатой поверхности.
      Достав из-за пояса нож, молодой человек стал прикладывать его поочередно ко всем камням, набросанным в лодке. И каждый раз слышался легкий щелчок - лезвие притягивала какая-то сила.
      Иван распрямился, утер рукавом испарину со лба. Сказал:
      - Ладно, что в суматохе не все камни выбросили.
      Пилай и Алпа непонимающе смотрели на него. Наконец девушка подавленно сказала:
      - Заколдованные... Золотая Баба... Нет, Мирсуснехум...
      - Мы же говорили... - охваченный суеверным страхом, Алпа прижал руки к груди, отступил от лодки.
      - Да не причитай ты, - недовольно перебил его Иван. - Это же магнит-камень. Знаешь, что это такое?
      - Не-ет.
      - Да это же... это почище всякой Золотой Бабы будет. Кто магнит-камень найдет, тому от казны знатная награда выйдет. И льгота во всем великая...
      - А откуда ты про этот камень ведаешь? - недоверчиво, спросил Алпа.
      - Да у нас в деревне любой тебе про то, как искать его, расскажет, по каким приметам на руду выходить, наслышались, какое счастье рудознатцам приваливает, коли на медь али бо на железо наскочат. Уж старики-то ворчать стали: обнищали, мол, оборвались, а все мечтают жар-птицу ухватить, все по горам шатаются...
      Иван с торжествующей улыбкой подбросил на руке увесистый камень. И с молодецким превосходством сказал, как будто ворчливые старцы могли слышать его:
      - Вот она, жар-птица, попалась...
      Взбивая пыль, лошадь летела по улице поселка.
      Поминутно приподнимаясь на стременах, Иван вглядывался в открытые окна заводской конторы - приземистого здания, выкрашенного желтой краской. Когда он был уже совсем близко, в глаза ему бросилась тщедушная женская фигурка с коромыслом и ведрами. Придержав лошадь, Иван спрыгнул на землю:
      - Маманя!
      Женщина обернулась на его голос. Во взгляде полыхнула мгновенная радость. Поставив ведра, она бросилась на грудь сыну.
      Поглаживая ее по исхудавшим плечам, Иван ласково говорил:
      - Все, все, родная, скоро домой все поедем.
      - Я знаю... - Мать подняла на него глаза. На лице ее была скорбь.
      - Ч-чего знаешь? - недоверчиво спросил Иван.
      - Карла Иваныч уж распорядился, чтоб семью нашу от работ освободили. Днями обещался бумагу дать...
      Молодой человек пораженно смотрел на мать, не в силах произнести ни слова. Наконец пробормотал:
      - Значит... значит...
      - Ради тебя она, ради тебя... - со слезами в голосе говорила мать, обняв Ивана.
      - Кто она? - все еще недоумевал он.
      Женщина еле слышно прошептала:
      - Аннушка...
      Управитель уже садился в свою бричку после осмотра доменного цеха, когда на усыпанную шлаком площадку влетел всадник. Подняв облако пыли, он остановился возле экипажа. Брови Фогеля полезли вверх.
      - Ты?! - Он обеспокоенно оглянулся, словно боялся, что кто-то может подслушать.
      Увидев Тихона с уставщиками, скривился и негромко сказал:
      - Поедем отсюда. - И тронул лошадей. Иван пристроился рядом.
      Поднялись на плотину.
      - Ну и?.. - Немец избегал прямого вопроса о Золотой Бабе.
      - Ну и добыл я статуй - уворовал с капища их поганского.
      Фогель выронил из рук вожжи.
      - Золото?!
      - А что же еще? С места кое-как сдвинешь. Тяжеленный болван вот-вот, гляди, в землю уйдет.
      - А велика ли? - Губы управителя побелели, он не замечал, что лошади давно встали посреди плотины.
      - С ребятенка десятилетнего будет...
      - Так где же она? - нетерпеливо сказал Фогель.
      - Как уговорились - в лесу схоронил в приметном месте.
      - Тогда...
      - Не знаю только, господин управитель, придется ли ехать за ней. Иван запнулся. Потом сказал через силу, глядя мимо Фогеля: - У тебя, я слышал, с моей невестой другой уговор вышел. Ежели-де пойдет замуж...
      - Молчать! - досадливо крикнул управитель и испуганно оглянулся.
      - А чего мне? - как можно беспечнее отозвался Иван. - Я от людей не таю ничего.
      Лицо немца как-то сразу посерело. Казалось, он стал меньше, вдавившись в кожаные подушки сиденья. И только напряженный блеск глаз свидетельствовал о том, что творится в его душе.
      - Откажись от Анютки, господин управитель, - негромко сказал Иван. Неровня она тебе... Что ей за старого-то идти...
      Ответа не было, и тогда, возвысив голос, кержак резко подался к Фогелю, так, что лошадь под ним испуганно вдрогнула всем телом.
      - Аль не нужна уж тебе Баба Золотая?!
      Немец медленно обратил к нему лицо, прорезанное глубокими морщинами. Казалось, скорбные тени залегли в этих суровых складках. Даже седой парик стал выглядеть как-то траурно.
      - Я буду думать... Я завтра скажу тебе...
      Приотворив дверь, Тихон прошмыгнул в кабинет управителя. Тот даже головы не поднял. Остановившимся взглядом он смотрел на свои полусжатые кулаки, лежавшие перед ним на столе. Что-то бесформенное, старческое появилось в его ссутулившейся спине, в опущенных плечах.
      - Звали-с? - нарушил тишину приказчик.
      - Скажи, Тихон, - нетвердым голосом проговорил немец. - Что на свете всего важнее?
      - Так это ведь... как кому, - с почтительным смешком сказал приказчик. - Если, примерно, нашему брату, так начальство богопоставленное почитать...
      На лице Фогеля появилось выражение досады. Он стукнул по столу своим вялым кулаком и поднялся:
      - Самое главное! Что самое главное?! Богатство? Власть? Любовь женская? Что?
      - А-а, это-то?.. Тут, Карла Иваныч, по моему разумению, и рядить нечего. Как говорят, крякнешь да денежкой брякнешь - все у тебя будет.
      Управитель вышел из-за стола и, покачиваясь, тяжело прошествовал к Тихону. Заговорил, размахивая рукой перед носом приказчика:
      - Эта пословица обманывает - здоровье не купишь. Любовь не купишь.
      - Не знаю, как насчет здоровья. А касательно любви... Опять же пословка есть: были бы побрякунчики, будут и поплясунчики.
      - Какие побрякунчики? - пьяно изумился Фогель.
      - А вот эти, - Тихон с радостной улыбкой постукал себя по карману.
      Звон монет словно бы несколько отрезвил немца. Он мотнул головой в сторону входа:
      - Уйди!
      Когда за Тихоном закрылась дверь, Фогель постоял, потерянно озираясь. Нетвердыми шагами прошествовал к клавикорду. Взял с крышки инструмента миниатюру, уставился на портрет налитыми кровью глазами. И вдруг что есть силы хватил его о паркет.
      * * *
      - Здесь, - сказал Иван, указывая на кучу молодых березок с подвянувшей листвой. И, оглянувшись на управителя, стал отбрасывать деревца в сторону.