Иннокентий был несказанно удивлен услышанным. Некоторое время он переводил взгляд с одного из присутствующих на другого, словно говоря: и из-за такого-то пустяка?..
      - Поверь, Иннокентий Иванович, речь идет о деле государственной важности, - с досадой в голосе сказал Воголепов.. - Самому неприятно в кошки-мышки играть. Но... как бы тебе сказать... Если сразу все выложим, это может на твое воображение подействовать, что-то исказить в памяти...
      Иннокентий покрутил в руках карандаш, отложил его, взял другой. И заговорил каким-то бесцветным голосом:
      - В декабре двадцать третьего это было...
      К перрону с пыхтением подходил пассажирский состав. И паровоз, натужно извергавший столбы пара, и вагоны выглядели донельзя обшарпанными. Да и публика, ожидавшая поезд, была одета весьма затрапезно: поношенные пальто и полушубки, обсоюзенные валенки с ветхими голенищами, вытертые папахи и треухи. Но и в этой неказистого обличья толпе выделялись несколько оборванцев, жадно поглядывавших на подходивший скорый. Среди них был и Кешка Стахеев, чумазый, нечесаный. Самим облачением своим он отпугивал сограждан - вокруг него, куда он ни протискивался, немедленно образовывалось свободное пространство, словно окружающим хотелось получше разглядеть его короткую японскую шинель, подпоясанную веревкой, огромные, донельзя разбитые английские ботинки с высокой - под колено - шнуровкой и, наконец, кое-как державшуюся на макушке фетровую тирольку с глухариным пером.
      Едва состав отлязгал буферами и замер, Кешка ринулся к вагону первого класса. Оттерев всех, он оказался у двери. И едва из нее показались два внушительных чемодана, красные, обветренные ручищи парня протянулись к ним. Но когда вслед за чемоданами на перрон выплыл их обладатель и Стахеев встретился с его взглядом, он как-то сжался, проворно сунул руки в карман. Вальяжный молодой мужик в енотовой шубе и белых новеньких бурках поставил багаж, поправил папаху рукой, затянутой в безукоризненную черную перчатку, и с веселым прищуром стал разглядывать самозваного носильщика. Шрам, протянувшийся ото рта к уху, ярко белел на солнечном свету.
      - Эй, ты же совсем невоспитанный юноша. Попросту сказать, хам, насмешливо произнес вальяжный. - Хочешь заработать и даже не потрудился сказать: здравствуйте, поздравляю вас с прибытием в наш город...
      Он достал портсигар. Не спеша открыл. Взял папиросу. Крутнул колесико зажигалки. Кешка зачарованно следил за его изящно-ленивыми движениями, словно забыв, зачем он пришел сюда. Пассажиры уже все вышли, охотники поднести чемоданы порасхватали клиентов, а он будто прирос к перрону.
      - Ладно, тащи к извозчику, - смилостивился вальяжный, И, чуть поотстав, направился вслед за своим носильщиком.
      - Садись! - коротко приказал он, когда побагровевший от напряжения Стахеев опустил чемоданы возле обшарпанного ландо.
      Кешка уставился на него с полным непониманием. Однако энергичный тычок под бок не оставил сомнений: хозяин багажа подталкивал его в коляску.
      Когда отъехали от вокзала, вальяжный сказал:
      - Крепкий ты. А с виду - мозгляк...
      А когда полчаса спустя они сидели в трактире, новый знакомый, наблюдая, как Кешка, почти не жуя, поглощает жаркое, задумчиво говорил:
      - Да и проворный ты пацан, как я посмотрю...
      Кусок застрял у парня в глотке. Он резко отложил хлеб и вилку.
      - Ну чего ежом глядишь? Я ведь взаправду. Учил меня старичок, один из приисковых конторщиков: прежде чем человека на работу нанимать, погляди, каков он в еде. Кто на еду злой, тот и работник добрый.
      Кешка вновь взял хлеб, снова начал жевать, но уже как-то скованно, то и дело взглядывая на сотрапезника. А тот, поковыряв вилкой жаркое, вдруг отодвинул блюдо, разлил из графина себе и сотрапезнику остатки водки.
      - Пора вроде бы и познакомиться? - Подняв рюмку, он подмигнул Кешке. - Меня Василием Мефодьевичем звать.
      - Стахеев, - пробасил Кешка с набитым ртом. - Иннокентий.
      - Отец-мать где?
      - Нету родителей...
      - Пойдешь ко мне, Иннокентий, на службу? - помолчав, спросил Василий. - Нужен мне на все руки человечек: чемоданы мои таскать, кухарить, лошади заведутся - за лошадьми ходить...
      - Холуй! - возмущенно уточнил Кешка.
      Василий укоризненно покачал головой и, не говоря ни слова, достал из кармана колоду карт, протянул Стахееву. Тот взял и недоуменно повертел ее в руках.
      - Стасуй! - предложил Василий. - А потом вынь любую карту и дай мне <рубашкой> кверху.
      Получив карту, он прикоснулся к ней на одно мгновение и сразу угадал:
      - Валет червей.
      Так он назвал - и каждый раз точно - подряд несколько карт.
      - Мне, брат Иннокентий, никакую грубую работу делать нельзя чуткость пальцев беречь надо. Потому и хожу я всегда и везде в перчатках... Вот они, кормильцы!
      И Василий протянул над столом растопыренные пятерни - холеные, белые, немужицкие.
      - И до того, любезный Иннокентий, я к перчаткам попривык, что без них руки мерзнут. Даже летом и то вроде озноб продирает.
      Кешка с испуганно-восторженным выражением на лице слушал Василия.
      - Ну, понял теперь, что не холуя ищу, а толкового да расторопного <начхоза>? Взял ты в толк, что нельзя мне наособняк, без товарища, по земле ходить?
      И началась лихая, развеселая жизнь для Кешки. Ездил он с шулером по приискам, стирал на Василия, варил, заботился о его лошадях, чистил и смазывал его щегольскую бричку. И не раз видел он, как <картежный художник> истончает кожу на кончиках пальцев наждачной шкуркой, как наносит иглой крап на карты.
      Но прошел год, другой, и все чаще стало закрадываться в душу сомнение: <Не так живешь, Стахеев>. Вспоминался отец-плотник, убитый в японскую оккупацию, его слова: <Руками все добудешь, Кешка>. И эти руки его вспоминались - натруженные, мозолистые, в порезах и шрамах, не то что у Василия...
      Решение порвать с Кабаковым пришло после одного <набега> - так называл шулер свои визиты в дальние ороченские улусы.
      ...Они приехали под вечер, когда розовый снег исполосовали синие тени сосен, окружавших поляну. Возле чумов носились полуодетые ребятишки, два десятка оленей бродили вокруг.
      Кешка осадил коня - сытого вороного рысака с лоснящейся шерстью. Выпрыгнул из кошевки и заботливо накинул на спину воронка старое одеяло.
      Василий откинул медвежью доху, барственно сунул руку подбежавшему хозяину-орочену.
      - Здорово, здорово. Примешь обогреться?
      Через несколько минут они уже сидели в чуме.
      Хозяйка плеснула кипятком на льдину, заменявшую оконное стекло. Иней смыло, и стало светлее. Кешка оглядел убогую обстановку жилища - оленьи шкуры, сложенные стопками, обитые жестью сундуки, горку щербатой посуды. В центре дымился закопченный котел с кипятком. Порывы ветра, налетавшие время от времени, отбрасывали шкуру, закрывавшую вход, и тогда дым, клубившийся в верхней части чума, заполнял все его пространство.
      Василий тем временем достал из дохи бутылку спирта, положил на сундук колоду карт. Лицо хозяина порозовело от предвкушения забавы...
      Уезжали с первым светом. Кошевка была доверху загружена сундуками, связками соболиных и беличьих шкурок. Василий едва уместился среди выигранного добра. Кешка, поминутно зевавший от недосыпа, хмуро привязывал к саням четырех оленей. Сел на край кошевы и, не оглядываясь на ороченов, стоявших у входа в чумы, хлестнул воронка.
      Когда приехали на станцию, он молча бросил вожжи Кабакову и, исподлобья глянув на него, сказал:
      - Все, Василий Мефодьич, отъездился. Ищи себе другого начхоза.
      - Ты чего, Кеш? - сонным голосом спросил Кабаков, угревшийся среди связок меха.
      - Не товарищ я тебе по этой части - нищету шерстить...
      - В картишки-то хоть обучил вас Кабаков, а, Иннокентий Иванович? нарочито беспечно спросил Гончаров, когда Стахеев окончил рассказ.
      Исповедь далась тому явно нелегко. Говоря о прошлом, он старался ни с кем не встречаться взглядом. Теперь, с признательностью посмотрев на Гончарова, Иннокентий ответил:
      - Да маленько нахватался, насмотревшись на его спектакли. Правда, с ним в паре не играл никогда.
      - Только-то и науки за два года? - Боголепов тоже поддержал шутливый тон, заданный начальником штаба.
      Но Стахеев выглядел все таким же настороженно-смущенным. Поняв его состояние, начальник райотдела деликатно откашлялся и доверительно заговорил:
      - Вот теперь наш черед рассказывать. Для начала обстановочку обрисую, чтобы понять ты мог, Иннокентий Иванович, насколько серьезное задание тебе предстоит...
      Когда Стахеев узнал о подозрениях в отношении Кабакова, то протестующе покачал головой.
      - Куда ему!.. На разбой он не отважится, осторожен больно...
      - Ты не забывай - семнадцать лет прошло, - сказал Панов. - Какой он стал? Может, ему теперь человека убить, что клопа раздавить. К тому же если Кабаков в Харбине осел, тамошние семеновцы его во как прижучить могли... А им такой человек позарез нужен - кто лучше здешнюю тайгу знает?
      Боголепов скорбно развел руками:
      - Хотелось бы разделить вашу веру в чистоплотность Кабакова, но...
      - Да разве я говорил... - начал Стахеев.
      - Шучу-шучу, - успокоил Боголепов и деловым тоном добавил: - Мы сделали запросы, о вашем бывшем <батьке> - ни в местах лишения свободы не значился, ни арестован не был. Провели расспросы сотрудников советских учреждений, выехавших с КВЖД, и в точку попали: видели в Харбине человека, по всем приметам похожего на Кабакова.
      - Все это мы выяснили за те двое суток, пока вас разыскали и доставили из-под Севастополя... Дело взято на контроль очень высоким начальством, - вставил Гончаров.
      - Так я чем могу. - Стахеев вскочил и по-военному щелкнул каблуками. И тут же обмяк, развел руками: - Только что я могу?..
      - Николай Семенович, объясните суть вашего плана, - сказал начальник райотдела и кивнул Иннокентию:
      - Садитесь.
      - Есть у Кабакова кто-то либо в райцентре, либо в Золототресте, а может, и там и здесь свои люди, - начал Панов. - Оттого и не удается его прихлопнуть. Сколько раз засады делали - он обязательно в стороне ударит, будто насмехается... Один выход - своего человека в банду посадить...
      Боголепов, тяжело ступая на больную ногу, подошел к Стахееву и посмотрел на него в упор:
      - Ну, что скажешь, Иннокентий Иваныч? Не знаю, какие там чувства к тебе Кабаков питает, а только риск смертельный...
      Грузовик затормозил возле нефтебазы. Из кабины выскочил Стахеев в форме ВОХРа и направился к будке охраны. Предъявив накладную, распахнул ворота, и машина въехала на территорию базы.
      Учетчица, упитанная женщина средних лет в черном халате и кирзовых сапогах, взяла документы у Иннокентия и, просмотрев их, флегматично сказала:
      - Тридцать четыре литра положено. В бочку будете брать или в бак?
      - Какая уж там бочка, - словоохотливо заговорил шофер высунувщись из окна кабины. - С этим нормированием вечно на пустом баке. Того и гляди встанет машина. Ей-богу, лучше уж на газогенераторных - накидал дровишек в топку, и айда...
      Учетчица, не говоря ни слова, отметила мелом на доске количество взятого бензина, сунула предъявленные бумаги в карман.
      Спустя несколько часов автомобиль Золототреста, в кузове которого сидели Стахеев и еще два охранника, катил по пыльной улице таежного поселка, сжатого сопками в линию вдоль трассы. Возле чайной грузовик остановился.
      Дверь кабины открылась, уполномоченный НКВД постучал по кузову:
      - Эй, народ, обедать!..
      В чайной было сумеречно. За столами всего несколько посетителей. Старший команды сразу направился к раздаточному окну. Положив перед поваром талоны, подозвал остальных. Вохровцы и шофер проворно разобрали тарелки с дымящимся борщом.
      Когда уселись за столом, пожилой охранник подмигнул Иннокентию:
      - Что, взмок, паря, пока доехали? То и дело по сторонам зыркал, винтовку из рук не выпустил... Поглядим, как с прииска поедешь - то-то тебя колотун станет бить...
      Стахеев пристыженно склонился над тарелкой.
      - Ты, Петрович, чай, тоже трухал в первый-то раз едучи, - заметил шофер. - Когда и банды-то в помине не было.
      - А чего ему дрейфить было, - сказал другой охранник. - В то время никто и не слыхивал про такие дела. Сколько лет возили золотишко - всегда один охранник ездил, да не с винтарем, с наганом на боку...
      И умолкли, сосредоточенно работая ложками. В тишине стал отчетливо слышен голос диктора, доносившийся из черной тарелки репродуктора в углу чайной.
      Стахеев вдруг перестал жевать и застыл с хлебом и ложкой в руках.
      - ...после упорных кровопролитных боев оставили Севастополь, - звучал скорбный голос.
      - Чего ты, Кеш? - взглянув на побледневшее лицо Стахеева, встревожился пожилой.
      Трое других тоже сострадательно глядели на Иннокентия.
      - Родные, что ль, там? - спросил кто-то.
      Стахеев молча кивнул, потом вяло начал есть. Но кусок не лез в горло, и он отодвинул тарелку.
      Утром следующего дня в маленьком приисковом поселке Стахеев впервые увидел, как происходит приемка золота. Он стоял с винтовкой в руке у крыльца конторы и настороженно поглядывал на толпившихся поодаль обитателей прииска, в то время как пожилой охранник укладывал в кузове грузовика небольшие ящички, обмотанные проволокой и опломбированные. Шофер и второй охранник подносили драгоценный груз из конторы.
      Иннокентий исподволь оглядывал старателей, женщин, подростков, собравшихся у конторы. И чуть не каждое лицо казалось ему подозрительным. Вот мальчишка резко отвел глаза, встретившись с бдительным взглядом Стахеева. А вот пожилая костлявая женщина с погасшей папиросой в зубах что-то уж больно сосредоточенно уставилась на кабину грузовика.
      - Что, завидно? - сказал кто-то за плечом Иннокентия. - Приисковые <Беломорчик> курят, на боны купленный, а вашему брату - махра с поцелуем...
      Стахеев резко повернулся.
      - Вы как... как сюда попали? - одновременно строго и растерянно спросил он, обескураженный тем, что просмотрел этого человека, подошедшего с другой стороны конторы.
      - Как попал-то? - усмехнулся невысокий мужик средних лет в выгоревшей восьмиклинке. - А эт секрет...
      И пошел от Иннокентия, заложив руки в карманы, самой походкой своей выражая насмешку по адресу этого недотепы.
      Стахеев оглядел тропинку, выбитую возле палисадника конторы - ничего в общем-то зловещего не было здесь, и незнакомец, наверное, действительно подошел отсюда без особого умысла. Но Иннокентий все же сощурился вслед иронической спине - в этом типе определенно было что-то подозрительное.
      Стахеев перевел взгляд на пожилого охранника. Тот закончил укладывать ящички и присел на них, праздно поглядывая по сторонам. Перехватив неестественно-напряженный взгляд Иннокентия, он добродушно спросил:
      - Чего глаза пучишь? Не выспался? - и ухмыльнулся: - Я слыхал: всю ночь вертелся. Видно, подружку вспоминал. Аль женатый?
      - Нет, батя, не попадается пока подходящая. - Стахеев улыбнулся одними губами, а взгляд остался колючим.
      - Правда твоя, их нонче мало, путных-то. Вот, в мое время девки были! - пожилой прицокнул языком. - Платья - во носили каблука не видно. Косы во! А работящие какие. Теперя накося, выкуси - сам все по дому робь. Я на свою Аньку не надивуюсь - уж вроде все применял как следовает: и ремень, и супонью от хомута стегал, и так и эдак учил. Нет, косу обрезала, платье такое пошила, что все добро наружу, гляди, вывалится. Тьфу!..
      - А ты Кешу с ней познакомь, может, понравится она ему, - смеясь, проговорил шофер, показавшись на крыльце конторы. - У них ведь свой вкус.
      За ним вышли уполномоченный НКВД, служащие прииска. Пряча сопроводительные бумаги в портфель, уполномоченный со вздохом сказал:
      - Хорошо у вас здесь. Ночь переночевал - как в деревне у тещи побывал. Уезжать не хочется.
      - Не захочешь, пожалуй, - тревожно глядя в сторону сопок, произнес один из провожающих.
      На лица людей легла печать озабоченности, все как-то подобрались, посуровели. Когда подошли к грузовику, начальник прииска положил руку на борт кузова, обитый листовым железом.
      - Хорошо, хоть машины мало-мало оборудовать стали.
      - Бог не выдаст, свинья не съест, - мрачно сказал уполномоченный и протянул ему руку.
      Шофер нахлобучил на стекла кабины металлические жалюзи завел двигатель.
      Жители прииска не расходились, пока машина не поднялась на сопку и не пропала за поворотом.
      Автомобиль, натужно воя двигателем, взбирался по склону сопки, поросшему пихтачом. Охранники сидели на дне кузова под прикрытием бортов, держа в руках винтовки. Стахеев настороженным взглядом провожал пушистые верхушки пихт, уходившие назад...
      Всех троих рывком бросило вперед. Падая на спину, Иннокентий успел заметить, как одна из пихт позади дрогнула и накренилась в сторону дороги. Через несколько секунд раздался треск сучьев, над задним бортом машины взметнулся столб пыли. И сразу же прогремело несколько выстрелов. Тонкий свист воздуха из пробитых шин стал отчетливо слышен в наступившей тишине.
      Едва Стахеев и его товарищи вскинули винтовки и высунулись из кузова, как пули застучали по обитым железом бортам.
      - Бросай оружие! Сопротивление бесполезно! - раздался густой бас из чащи.
      Охранники настороженно переглянулись. Старший, виновато вздохнув, медленно поднялся, кинул винтовку в придорожную пыль.
      - Живее! - нетерпеливо рявкнул бас.
      Иннокентий и второй охранник тоже встали и швырнули винтовки на землю.
      Теперь Стахеев понял, почему автомобиль так резко затормозил, - путь был прегражден огромной разлапистой пихтой, такой же, как та, что рухнула на дорогу позади машины.
      - Всем отойти в сторону! - продолжал командовать невидимый обладатель баса.
      Шофер, уполномоченный НКВД и охранники сгрудились вместе в нескольких метрах от грузовика.
      Иннокентий избегал прямо смотреть на товарищей - на их лицах было написано выражение растерянности, досады. Шофер чуть приметно покачивал головой, горестно шепча:
      - Вля-япались...
      Из придорожного кустарника вынырнули вооруженные люди. Одни взяли на прицел команду золотоохраны, другие забрались в кузов.
      Появилось еще несколько бандитов, ведя на поводу лошадей. Стали поспешно перегружать на них опломбированные ящики.
      Последним из пихтача выехал коренастый детина в глубоко нахлобученной шляпе. Окладистая борода с проседью ниспадала на офицерский френч, перепоясанный новенькой портупеей. На ногах у всадника были новые хромачи. Руки в светлых перчатках перебирали богатую уздечку.
      - Эй вы, я дарю вам жизнь... - зычно сказал он.
      Иннокентий вздрогнул. Теперь он узнал этот бас. Взгляд его словно бы прирос к узким ладоням, затянутым в перчатки.
      - ...Мы не изверги. Так и скажите людям...
      Стахеев встретился глазами с бородачом. Тот на секунду осекся, прищурился, словно что-то припоминая. Потом продолжал:
      - Вы будете находиться под прицелом в течение часа, пока мои люди будут отходить с грузом... Потом можете идти на все четыре стороны.
      Он чуть помедлил, беспокойно глянул на Стахеева и повернул лошадь. И в тот же миг Иннокентий с каким-то отчаянно-восторженным выражением на лице выкрикнул:
      - Вася! Василий Мефодьич!
      Нефедов говорил медленно, явно рассчитывая на то, что его слова будут выслушаны с особым вниманием:
      - Можно считать установленным тот факт, что банда пришла из-за Амура. Частота нарушений границы именно в сопредельном с нами районе наводит на мысль, что японцы пытаются прикрыть переход связных. Но характер акций бандгруппы до сих пор не позволяет точно определить ее цели. Поэтому ГУББ требует представить всесторонне обоснованный анализ этих действий. И второе. Назначен предельный срок ликвидации банды - пятнадцатое июля. В полном соответствии с военной обстановкой мы и действовать должны по-военному. У меня все.
      Штаб ББ заседал в полном составе. Боголепов, уступивший на этот раз свое место представителю области, присел на стул в углу кабинета. Жуков и Гончаров расположились за столом заседаний друг против друга. А Вовк, свернув козью ножку, устроился на подоконнике.
      Порывы ветра то и дело относили от окна сизые клубы махорочного дыма, и Нефедов непроизвольно морщился. Заметив это, Гончаров достал пачку <Беломора>.
      - Закурите, товарищ майор. От его проклятого зелья только так отбиться можно. Клин клином...
      - Не-ет, я до табака не очень-то, - сказал Нефедов, вынимая из кармана пеструю коробочку. - Угощайтесь.
      Он откинул крышку, и Гончаров увидел мелко наколотые кусочки сахара.
      - С гражданской еще это у меня - как наголодался без сладкого, - со смущением объяснял Нефедов.
      Это пристрастие и впрямь казалось комичным в крепко сложенном мужчине с волевым подбородком и кустистыми бровями.
      - До войны еще леденцами баловался. Теперь вот на рафинад перешел... Знаете что... - Он заговорщически подмигнул Гончарову и предложил: Давайте бросим: вы - курево, а я - сладкое...
      Гончаров почесал затылок.
      - Вот поймаем бандитов, тогда подумаем...
      Нефедов весело рассмеялся. Но тут же посерьезнел и уже деловым тоном добавил:
      - Но вернемся к делу. Я связался с ближайшим аэродромом. Самолет для облетов района будет выделен с завтрашнего дня. Нужно назначить кого-то из сотрудников райотдела в качестве наблюдателя. И второе - управляющий Золототрестом дал добро на присылку нашего человека под видом ревизора...
      - Кстати, о золоте. Меня... смущает все-таки, что мы отправили машину с грузом свинца под видом драгметалла, - начал Вовк.
      Но Боголепов категорично заметил:
      - Прикажете каждый раз дарить банде кучу денег - на целую танковую колонну?.. А если осечка выйдет и они уйдут с добычей в Маньчжурию?..
      - Я уже говорил, но повторю еще раз, - вмешался Жуков. - Убежден, что бандиты не станут разбивать хорошо упакованную тару... В прошлые-то разы они взяли настоящее золото...
      - Да если даже и вскроют... - Гончаров на мгновение нахмурился. Стахеев - головастый парень, выкрутится как-нибудь...
      По таежной тропе растянулась цепочка всадников. В середине тяжело шагала лошадь, на которой поперек седла висел связанный Стахеев.
      Иннокентий то и дело пытался размять опутанные веревкой руки, распрямить затекшую спину, но куда там - тело словно налилось свинцом, перед глазами шли кровавые круги. Мерно вздувался и опадал потный бок лошади.
      - Как какого-то... носом к пузу... - бурчал пленник. - Что я, по своей воле в машину эту залез?..
      - Чего ты там гундосишь? - прикрикнул на него ехавший следом бандит в засаленной кепке. - Живо у меня юшкой умоешься.
      Он пришпорил коня и, обгоняя других, унесся вперед, пристроился рядом с Кабаковым.
      - Василий, ну чего ты этого легаша с собой тащишь? Ей-богу, сердце не на месте. Позволь я ему брюшину пощекочу...
      - Не мельтеши, Желудок. Сам знаю, что к чему. Парень-то, может, и сгодится на что. На дело брать его с собой все одно не будем. Узнаем, мент он или взаправду мобилизованный. - Кабаков некоторое время молчал, о чем-то размышляя. - Если не легавый, кое-чего порасскажет полезное. Он ведь по приискам мотался, следственно, и дорогу до них знает, а главное сколько верст от каждого до райцентра...
      Василий вдруг умолк, словно спохватившись, что сказал лишнее и с неудовольствием посмотрел на Желудка. Но широкое туповатое лицо бандита не выражало ничего, кроме покорности. И Кабаков, сощурив глаза, проговорил:
      - Ну, а ежели... то пришить всегда успеем. А ты пока вот что: глаз с него не спускай ни днем, ни ночью. Головой мне за него отвечать будешь.
      Колыхание ветвей, мелькание стволов, размеренное движение лошади... Стахеев постепенно перестал замечать происходящее вокруг.
      Очнулся от резкого окрика над самым ухом. Кто-то грубо рванул его с седла, и Стахеев мешком упал на землю. Подняв голову, он увидел, что банда спешилась на обширном пустыре, сильно заросшем кустарником. Кое-где виднелись остатки зданий, приисковых сооружений.
      Всадники сгрудились возле приземистого полуразвалившегося барака. Навстречу им появился низкорослый орочен с красным лицом. Суетливо подбежав к Кабакову, взял поводья его коня. До Стахеева, казалось, никому нет дела. Полежав с минуту, он с трудом сел, а когда попытался рывком переместиться к замшелому пню, чтобы опереться на него спиной, то неловко завалился набок, больно ударившись плечом о камень. Послышался хриплый смех.
      Иннокентий поднял голову и встретился со злобным взглядом коренастого бандита, расседлывавшего лошадь. Широкое конопатое лицо, поросшее густой щетиной, хранило выражение неизбывной скуки, словно он давным-давно узнал цену этому миру и составил о нем весьма невысокое мнение.
      К лежащему на земле пленнику вразвалку подошел Кабаков.
      - Значит, говоришь, Кеша, в гости пожаловал? - Он приподнял носком пыльного сапога лицо Иннокентия. - А слыхал небось пословку такую: незваный гость хуже татарина?
      И, отходя от него, бросил конопатому:
      - Развяжи парня, Желудок. Да пусть поесть ему дадут - как всем.
      Желудок раздраженно перерезал ножом веревки, опутывавшие Стахеева.
      - Ищь, цаца! Свинцовой крупой его накормить бы...
      И, ткнув Иннокентия рукояткой ножа в ребра, он ядовито вопросил:
      - Может, вам, гражданин легавый, ма?незу?..
      Стахеев, сев на землю, принялся растирать затекшие руки, блаженно щурясь на солнце. На мгновение ему представилось, что все происшедшее с ним за последние несколько суток привиделось ему во сне, что сейчас мальчишеский голос взводного Сергеева врежется в тишину, и снова будет бег вверх по голому склону холма, будет немецкий окоп, торопливые удары штыком, хрипы умирающих...
      Запирая дверь служебного кабинета, Жуков вдруг ощутил, что за ним наблюдают. Резко повернувшись, он увидел: кто-то отпрянул от приотворенной двери начальника отделения службы. Разом подобравшись, он в несколько шагов пересек пространство коридора, разделявшее оба кабинета.
      Постоял, прислушиваясь, и решительно распахнул дверь. Перед ним застыл Вовк - нахохленный, с насупленным лицом.
      - Ты чего, Федор? - обескураженно спросил замполит.
      - А ты чего?
      - Да я... думал, чужой кто...
      - Вот и я думал. - Вовк повернулся на каблуках и прошел к столу, как бы давая понять, что намерен работать.
      Выйдя из райотдела, Жуков с минуту постоял на крыльце, потом озадаченно пожал плечами и не спеша направился к столовой. Тут его и увидел Гончаров.
      - Что это ты?.. Сам не свой...
      - Да... - неопределенно махнул рукой Жуков. - Федор чудит чего-то.
      - А-а, - улыбнулся начальник штаба. - И тебя решил пасти? Он уж сегодня подъезжал к Боголепову: предлагаю-де объявить отдел на казарменном положении. Чтобы никто никуда не отлучался до конца операции.
      - Зачем такие строгости? - недоуменно спросил Жуков.
      - Подозревает, что кто-то из отдела на банду работает. Может, даже из штаба ББ. Вот, чтобы не передал кто-нибудь про Стахеева...
      - Он что, сдурел? - Жуков едва не задохнулся от возмущения. - Да если б так было дело, бандиты давно уже про него прознали.
      - Вот и Боголепов так ему сказал.
      Возле сложенного из камней камелька разлеглись на траве члены банды. Перед ними стояли миски с похлебкой, на дощечке лежала горка хлеба, нарезанного крупными ломтями.
      - Принеси там... с устатку надоть, - сказал Кабаков.
      Невысокий краснолицый орочен, которого здесь держали то ли за прислугу, то ли за кашевара, поспешно кивая, скрылся в бараке. А когда появился вновь, в руках его была оплетенная камышовой соломой бутыль.
      - Плесни-ка, Шестой, и на долю Петрухи, - сказал Желудок, кивнув в сторону барака. - Может, полегчает бедняге.
      Петруха, могутный детина лет тридцати пяти, уже вторую неделю лежал пластом после ранения, полученного во время налета. Его подстрелил тот самый уполномоченный НКВД, труп которого обнаружила в машине засадная команда.
      - Не надо, однако, - с какой-то странной улыбкой, похожей скорее на гримасу боли, отвечал орочен. - В животе дырка, нельзя ему... воду и ту нельзя...
      - А-а, нельзя-нельзя, заладил, дураково поле, - раздраженно передразнил Желудок. - От всего она, матушка, лечит... А ежели суждено помереть, так уж лучше напоследок врезать...
      - Отчепись, - лаконично приказал Кабаков, и Желудок умолк.
      Когда, обходя сотрапезников с бутылью, Шестой дошел до Стахеева, он вопросительно взглянул на Василия. Тот едва приметно кивнул, и орочен щедро наполнил кружку Иннокентия.
      Пленник поднес спиртное ко рту и содрогнулся от отвращения.
      - Ханжа, - пояснил наблюдавший за ним Кабаков.
      - Ну и травиловка, - сказал Стахеев. - Не-ет, наш сучок лучше.
      Однако мужественно выпил китайский самогон. Отбросив кружку, принялся жадно нюхать хлеб.
      - Пятое число, - задумчиво произнес Желудок, глядя в кружку с ханжой. И усмехнулся: - Юбилей! Завтра второй месяц пойдет как мы здесь.
      Стахеев при этих словах отложил хлеб и прикусил губу. Перед глазами его вдруг возникли полуобвалившиеся стены окопа, фигура матроса, обмотанная бинтами. Лежа на подстеленной шинели, он силился что-то сказать, но язык плохо повиновался ему. А когда Стахеев присел на корточки и склонился к раненому, то разобрал:
      - Я прошлый год пятого июля расписываться собирался... Не повезло...
      - Ты чего, эй, мент? - Желудок с подозрением уставился на Иннокентия. - Пиявку проглотил?
      - Да нет, Севастополь вспомнил, - еще не придя в себя, ляпнул Стахеев.
      - Это с чего? - заинтересовался и Кабаков.
      - Да вот как раз пятого июля я туда приехал, в сороковом году, - на ходу сочинил Иннокентий.
      - На кой хрен? - так же подозрительно вопрошал Желудок.
      - А-а, путевку мне на шпалозаводе дали...
      - Стахановец, что ль? - враждебно-презрительно спросил один из бандитов, одетый в солдатскую форму без знаков различия.