Дорога на Урман

      - Какой там! Даже в профсоюзе не состоял. - Иннокентий уже оправился от легкого замешательства. Но хмель ударил в голову, и он говорил как-то особенно развязно, без надобности жестикулируя.
      - Врешь, - убежденно произнес Желудок. - Путевки только коммунистам и стахановцам дают.
      - Ксплуататоры! - злобно пробурчал бандит в солдатском обмундировании, глядя куда-то в сторону дальних сопок.
      - Да побожусь! - Стахеев уже стоял на коленях и, позабыв про еду, вдохновенно врал. - Стахановцев всех в область угнали на совещание. И тут звонят: на шпалозавод путевка есть, дайте лучшему рабочему. А я как раз на сверхурочной погрузке три дня стоял - хошь не хошь норму перекрыл. Директор гля на доску - ну, где передовых-то за неделю пишут, - смотрит он, значит: Стахеев. И - дать, мол, ему...
      - Ну чего было-то? В Крыму, то есть, - уже с интересом спросил Желудок.
      - Хэ-э, ровно князь жил. Значит, так: пальмы тебе, балюстрада...
      - Это как так - люстрада? - встрял бандит в солдатском.
      - Ну, столбики беленькие по набережной, на манер забора. Чтоб красиво.
      - А-а, - разочарованно протянул бандит.
      - Идем дальше, - продолжал Стахеев. - Санатории - пять этажей. Колонны, натурально. На крыше - статуи.
      - Бабы голые? - умильно улыбнулся Желудок.
      - Почему бабы? Шахтеры. Металлурги. Эти... как их... конструкторы.
      - Дерьма-то, - сплюнул Желудок.
      - Не, красиво тоже, - возразил Стахеев. - Ну ладно, поднимаешься по ступеням, заходишь. Мрамор везде, вазы, понимаешь, понаставлены... Ладно, дальше топаешь, ключ берешь... Заходишь в палату. Там... - Стахеев даже глаза прикрыл от восторга. - Кровать никелированная, тумбочка белая. Диван во такой. На столике патефон стоит. В углу радио. Сюда посмотришь - дверь. Туда посмотришь - дверь. Первую открыл - унитаз тебе стоит. Другую дверь открыл - ванна. Тут же аптечка с зеркалом - хошь брейся, хошь причесывайся.
      Стахеев невольно усмехнулся, припомнив, как он на самом деле впервые попал в санаторий под Севастополем. Прошло всего несколько дней с тех пор, как он, давно не видевший своего отражения, заглянул в зеркальце аптечки, висевшей в ванной санаторной палаты, и увидел свое чумазое неулыбчивое лицо. Тогда он помочил пятерню под краном, из которого еле сочилась вода. Пригладил волосы. Огляделся. Все вокруг было усыпано осколками кафеля и кусками штукатурки. На стенах виднелись клетки дранки.
      Он вышел из ванной. По номеру расхаживали солдаты с автоматами на груди. Один из них сел на диван, стал с восторженной улыбкой раскачиваться, показывая большой палец. Другой открыл патефон, принялся искать в груде разбитых пластинок хотя бы одну уцелевшую.
      Стахеев подошел к двери на балкон и замер, глядя на охваченный пожарами город, на пустынное море. Среди зданий то и дело вздымались пыльные облака разрывов.
      С балкона были хорошо видны статуи у фасада санатория. Часть из них пострадала, другие еще стояли во всем своем довоенном великолепии, но клочья дыма, проносящиеся над ними, как бы подчеркивали их недолговечность и хрупкость...
      - Ну, давай рожай! - торопил Желудок. - Чего застрял опять?
      - Ну вот, - продолжал Стахеев. - Проснулся ты в номере. Побрился. Причесался. Поодеколонился. Гладишь пижаму, надеваешь - и на набережную. Хочешь - велосипед берешь. И девушек катать. А там репродукторы везде, музыка целый день гремит.
      Он прикрыл глаза и неожиданно для самого себя запел:
      - Утомленное солнце тихо с морем прощалось...
      - Как-как? Ну-к, снова давай, - закричал Желудок.
      Иннокентий набрал воздуху в легкие и, плавно помахивая рукой, снова запел: <Утомленное солнце тихо с морем прощалось...>
      Молчавшие до сих пор бандиты одобрительно загудели, глядя на Стахеева с полной симпатией. А Иннокентий, пьяно улыбаясь, смотрел победителем, будто и впрямь упиваясь произведенным эффектом.
      Нестерпимая жара загнала всех в бараки. Только двое часовых, назначенных Кабаковым, затаились в кустах с винтовками в руках.
      Стахеев лежал на нарах в землянке рядом с Желудком и делал вид, что дремлет. Конопатый то и дело вставал, шумно пил воду из ведра, вполголоса матерился и снова растягивался на голых досках.
      Скрипнула дверь, и в ярко-голубом проеме появилась чья-то фигура. Иннокентий, щурясь после темноты, попытался разглядеть вошедшего.
      - Выдь-ка, Желудок, - Кабаков помедлил минуту на пороге, привыкая к полумраку хибары, и шагнул внутрь. - Чего взаперти сидеть?
      - От мух да от гнуса спасенья нет, - проворчал конопатый. - Лошади-то рядом - вот и роятся...
      Василий присел на край грубо сколоченного топчана, мотнул головой в сторону двери:
      - Живо.
      Когда они остались вдвоем со Стахеевым, Василий сказал:
      - Значит, говоришь, Кешка, не взяли в армию?..
      - Грыжа у меня, ты ж знаешь, - с застенчиво-льстивым лицом произнес Стахеев.
      - Не помню.
      - Забыл, значит...
      - По правде сказать, физию твою не враз признал. Видать, действительно память слабеть стала.
      - Неужто и то забывать стал, как мы с тобой?.. - с элегически-скорбной миной на лице начал Иннокентий.
      - Помню, - прервал Кабаков.
      Просительно глядя на атамана, Стахеев заговорил:
      - Ты б хоть рассказал, как все годы-то эти жил... - И зачастил словно боясь, что Василий не даст ему договорить: - Другой ты стал, другой совсем. Раньше-то, помню, все одно мне вдалбливал: не пачкайся, Кешка, в кровушке человечьей - липкая-де она...
      Кабаков помрачнел, его тяжелый неподвижный взгляд остановился на румяном от выпитой ханжи лице Иннокентия. Стахеев осекся, встретившись глазами с этим свинцовым взглядом.
      - Вопросики ты, миляга, подсыпаешь... Насчет кровянки, Кеш, правильно я гутарил: липкая она. Но и другое в толк возьми: убить - это только в первый раз трудно... А воды-то много утекло, всему научиться было время...
      Стахеев подавленно молчал, как бы боясь взглянуть на Василия. А тот, напротив, уставился на него долгим немигающим взглядом. Потом снова заговорил:
      - Ну ладно, мобилизовали тебя в вохру. Так чего ж тебе не жилось, зачем ко мне напросился?
      Стахеев потерянно пожал плечами, робко поднял глаза на Василия.
      - Обрадовался, когда тебя узнал... Ни о чем не думал - кинулся к тебе, и вс?...
      - А теперь жалеешь...
      - Н-не знаю... - неуверенно ответил Иннокентий. - Назад-то пути нет...
      - Молодец, что не врешь, - Василий хлопнул Стахеева по плечу и поднялся.
      Постоял с полминуты, раскачиваясь на носках. И с ядовитой усмешкой произнес:
      - А насчет воспоминаний... Помню ведь я, как ты от меня ушел. Чистеньким захотел быть... Ну и как оно, в чистоте-то себя содержать?..
      Понизив голос до яростного шепота, Кабаков сказал:
      - Пришить бы тебя, человеколюбца... Да может, исправишься, бес тебя ведает...
      Василий подошел к двери, чуть приоткрыл ее, с минуту смотрел в щель, потом вернулся к нарам. Заговорил вполголоса:
      - Я ведь, Кешка, оттуда, из Харбина, пришел. А назад не хочу намыкался... И здесь жить не сумею - позабыл, как да что.
      Он сел рядом со Стахеевым, схватил его за плечи, всмотрелся в лицо.
      - Отсидимся, Кеш, с полгодика - вс? одно краснюкам хана скоро, немец к самой глотке подобрался... А потом заживем...
      - Это на какие шиши? - с недоверчивой ухмылкой спросил Стахеев.
      - Я, думаешь, зря сюда пришел?.. Мне один старичок, помирая, словцо сказал - где атаманскую казну в двадцать втором году сховали... когда большевики внезапно ударили.
      - Так чего ж ты спешил-то? - все так же недоверчиво сощурился Иннокентий. - Коли красным каюк придет, тогда бы и приезжал, без хлопот свое добро забрал.
      - В том-то и дело, что торопиться приходится. Не я один про тайну старикову узнал. Опередить надо...
      - А я-то как помогу?
      - Ты здесь все ходы и выходы ведаешь, как-никак никуда не уезжал. А меня - появись я на людях - враз сцапают, не знаю ведь я вашей жизни.
      - Уйти отсюда хочешь?
      - Не сразу. По золотишку надо еще ударить да с Шаманом разобраться...
      Шаманом в банде звали орочена с обветренным морщинистым лицом - того самого, чей испытующий взгляд несколько раз ловил Стахеев.
      - А чего он-то тебе мешает? - простодушно спросил Иннокентий.
      Кабаков скрипнул зубами и стукнул себя кулаком по колену.
      - Я бы его... Давай, говорит, по продуктовым складам, по баржам... Золото золотом, а продукты да шмотье еще нужней...
      - Зачем ему?..
      - Много будешь знать - скоро состаришься. Покамест я тут вопросы задаю. Поработай на меня сначала, а потом... До какого прииска от райцентра семьдесят два километра?
      Стахеев понял, почему Кабаков так резко переменил тему - видимо, сказал лишнее. На минуту задумавшись, Иннокентий коротко ответил на поставленный вопрос:
      - До Огонька.
      Кабаков озадаченно наморщил лоб и сказал:
      - Далековато...
      - И до Романовского! - хлопнув себя по лбу, воскликнул Стахеев.
      - Что до Романовского?
      - Тоже семьдесят два.
      Кабаков помрачнел. После недолгого раздумья спросил:
      - А на какой из них последнее время за золотом ездили?
      Стахеев пожал плечами:
      - Наш наряд ни на одном не был.
      - А другие? - настаивал Василий.
      - Вот не соврать бы, - раздумчиво произнес Иннокентий. - Как будто на Романовский ездили...
      В кабинете Боголепова было душно. Жуков в расстегнутой гимнастерке, без ремня расхаживал вдоль стены, обмахиваясь газетой. Гончаров, оседлав стул и опершись локтями на его спинку, сидел у карты района, то и дело утирая платком испарину со лба и шеи.
      - Все делаем, как школяры, - ни к кому не обращаясь, с горечью говорил начальник штаба ББ. - Вон сколько брошенных приисков мне Николай Семенович назвал - и ни один на карту не был нанесен. А еще за бандой взялись гоняться.
      - Это ты прав, - кивнул Боголепов, сидевший на подоконнике у раскрытого окна. - Давно надо было старичков собрать да вместе с ними карту подправить. Где шахта была, где старатели золотишко мыли - пусть лето простояли, а все какая-нибудь хибара осталась.
      - Собираетесь весь год в кошки-мышки играть? - ядовито спросил Вовк, также ни к кому конкретно не обращаясь. - А что, я считаю, что операция проводится с полной безответственностью! Послали одного на аэроплане летать, другого в Золототрест под видом ревизора бумажки перебирать. Теперь мало того, что отдел ослабили еще и утечка информации неизбежна... Я подам рапорт!
      - Не кипятись! - Боголепов флегматично махнул на него рукой. - Тебе бы только рапорты писать...
      Но Вовк явно еще не выговорился. Губы его подрагивали от возбуждения. Рубя воздух ребром ладони, он забегал по кабинету.
      - Да и вообще затея со знаками для самолета!.. Детский сад какой-то. В шпионов играем. Что с воздуха увидишь?..
      - Погоди, Федор. - Жуков резко повернулся. - Сначала насчет того, что людей разбазариваем... Тебе, как и всем, прекрасно известно, что с самого начала операции начались регулярные облеты района и для наблюдения выделили сотрудника...
      В спор вмешался Нефедов:
      - Товарищи, я вижу, у вас какие-то давние разногласия...
      - Начальник отделения службы считает, что на банду работает кто-то из отдела, - с ядовитой усмешкой пояснил Гончаров.
      Встретившись с требовательным взглядом Нефедова, Вовк отвел глаза и глухо сказал:
      - Береженого бог бережет...
      - Вы кого-нибудь подозреваете, Федор Григорьевич? - бесстрастно спросил Нефедов.
      - Нет пока...
      - Тогда давайте больше не будем поднимать эту тему... - Нефедов помолчал, потом спокойно спросил, будто никакой размолвки не было: - А почему вам кажется, что с самолета ничего не увидишь - напротив, любой предмет правильной формы бросается в глаза.
      - Да ведь в районе больше сотни брошенных приисков, зимовок, рудничных разработок...
      - Опять за рыбу деньги, - раздраженно вставил Боголепов. - Никто и не отрицал сложность задачи... Если даже Стахееву не удастся выложить знак, он может на крайний случай сбежать потемну из банды и сообщить нам о ее пристанище.
      Вовк хотел что-то ответить, но тут заливисто затрезвонил телефон. Нефедов снял трубку.
      - Райотдел. Сейчас.
      Передал трубку Боголепову.
      - Слушаю, - сказал тот и через секунду начал лихорадочно строчить на листке бумаги. Хмуро бросил:
      - Держите в курсе.
      Положив трубку, объявил:
      - Нападение на обоз с мукой...
      Наступило долгое молчание. Его прервал Жуков.
      - У меня никаких сомнений: они уничтожают продукты и промтовары, чтобы оставить прииски на голодном пайке, заставить прекратить работу...
      Гончаров медленно покачал головой и с сомнением сказал:
      - А почему им не уничтожать захваченное на месте? Мы не видели никаких следов этого - ни кострищ с остатками мануфактуры, ни рассыпанного сахара и соли...
      Нефедов тряхнул свернутыми в кольца телеграфными лентами и сказал:
      - А ГУББ требует от нас определенности. Проводим операцию, не до конца уяснив цели противника.
      Все пристыженно молчали.
      - Что телеграфировать прикажете: просим снять дивизию с укрепрайона для проведения войсковой операции по прочесыванию?..
      - Да тут десяти дивизий не хватит, - бросив взгляд на каргу, сказал Боголепов. - Две Бельгии...
      Солнце стояло в зените. Склоны сопок, обступавших котловину, в которой лежал брошенный прииск, дрожали в горячем мареве. Стахеев сидел возле камелька и с выражением безмерной скуки на лице оглядывал окрестности. Он уже во всех деталях изучил все эти полуразвалившиеся строения и заросшие кустарником мостки.
      Чуть в стороне местность была словно изрыта гигантскими кротами отвалы пустой породы чередовались с шурфами, над ними поднимались в небо деревянные журавли-подъемники. На некоторых болтались тяжелые рассохшиеся бадьи.
      Перехватив взгляд Иннокентия, сидевший с ним Куклим заметил:
      - Преисподня, да и только. Будто бес какой изрыл...
      Стахеев согласно кивнул головой и лениво поднялся. Сказал:
      - Пойду еще хворосту принесу...
      Он уже несколько раз пытался выложить из палок какую-нибудь правильную геометрическую фигуру. Старенький биплан дважды проносился над пустырем, но знак каждый раз не был готов. А потом Иннокентию самому приходилось разбрасывать разложенные хворостины, когда Желудок как-то слишком назойливо начинал вертеться рядом.
      Сегодня за первую половину дня Стахееву удалось вытянуть в прямую линию несколько валежин. Оставалось приладить еще две палки, чтобы получилась стрела, указывающая прямо на барак.
      Сделав несколько шагов, Иннокентий почувствовал на себе пристальный взгляд. Резко обернулся. В дверном проеме барака мелькнула серая кепка Желудка.
      <Глаз не сводит, скотина>, - подумал Стахеев и сделал вид, что зацепился штаниной за ветку.
      Возвращаясь к камельку, он как бы невзначай уронил одну из палок, подправил ее ногой. Чуть отойдя, неприметно оглядел полянку - вдоль всего края вытянулась ровная линия, выложенная из хвороста. Еще один заход, и знак будет готов.
      Но едва Стахеев свалил возле камелька дрова, как послышался отдаленный топот копыт.
      Куклим обеспокоенно встрепенулся:
      - Что-то стряслось. Чего это они среди бела дня возвращаются... Пыль-то за десять верст видать. Да и ероплан, гляди, опять появится...
      Банда влетела на поляну на полном скаку. Иннокентий прикусил губу, увидев, как под копытами лошадей разлетелся выложенный им знак.
      Кабаков нетерпеливым жестом подозвал к себе Шестого. Орочен помог ему слезть с седла. Василий повалился на землю и поднял ногу:
      - Сдерни!
      Орочен взялся за сапог, но Василий рыкнул:
      - Легче, морда!
      Из сбивчивых объяснений бандитов Иннокентий понял, что один из возчиков мучного обоза швырнул в Кабакова топором и слегка ранил ему ступню.
      - Накормил дурака из пипетки, - сказал безусый бандит в синей сатиновой косоворотке и хлопнул по колодке маузера.
      - Что тут у вас? - спросил Василий, когда орочен туго перебинтовал ему ногу.
      - Петруха долго жить приказал, - сказал Куклим. - Утрось еще как уехали вы...
      Василий поднялся и, припадая на раненую ногу, пошел к бараку. За ним потянулись остальные.
      Остановившись перед нарами. Кабаков повернул к себе заострившееся лицо умершего. Прищурившись, пожевал губу. Желудок отыскал глазами Стахеева и глумливо сказал:
      - Я так кумекаю, что один рот прибыл, один рот убыл. Баш на баш. Правильно я мыслю, а, легавый?
      И разразился хриплым смехом.
      Шаман медленно повернулся к нему, бесстрастно пробормотал:
      - Эй, Желудок, шутки шутить не надо...
      Конопатый беспечно глянул на него и с прежней усмешечкой повернулся к Кабакову.
      Но Василий посмотрел на Желудка с таким выражением, что тот непроизвольно втянул голову в плечи.
      - А чего, я ж так...
      - Все прииска Петруха знал, все ходы и выходы видал... наставительно произнес Кабаков и неожиданно наградил Желудка увесистой затрещиной. Потом опустился на нары и сказал:
      - Теперь на твою память вся надежда, Шестой, - один ты из местных остался.
      - Тоже времени много прошло, - с жалкой улыбкой ответил орочен. - С тридцать второго года не был...
      Подошел Куклим. Деловито осведомился:
      - Ну что, могилку копать надо?..
      - Может, сжечь? - в раздумье сказал Кабаков. - Никаких следов оставлять нельзя. На разрытую землю собаки придут...
      - Но коли сжигать труп, обязательно целую груду хвороста придется спалить. А если в это время ероплан прилетит? Угли в секунду не размечешь, - робко сказал Куклим.
      - М-да... - задумался Кабаков.
      - А шахты-то брошенные на что? - спросил Иннокентий. - Ни одна собака не учует...
      - Толково, - похвалил Кабаков. - Вот и займитесь этим, как поедите. Ты, ты... - Он ткнул пальцем сначала в Желудка, потом в Куклима, помедлил и показал на Стахеева. - И ты.
      Когда сверху по шесту журавля спустился Стахеев, Желудок зацепил край бадьи за проржавевший костыль, торчавший из стены шурфа. Посмотрев вверх на голубой кругляшок неба, сказал:
      - Метров десять, а то и пятнадцать будет.
      Под ногами у него лежала целая охапка факелов из бересты. Взяв один из них и запалив, Желудок распорядился:
      - Ты, мент, держись за мной и неси пару факелов, а Куклим с лопатами сзади пойдет.
      И двинулся в глубь штрека, отходившего от шурфа.
      Шли медленно, то и дело оглядывая ветхий крепеж. Кое-где стойка обрушилась и проход был полузасыпан породой. В нескольких местах обнаружили обширные пазухи над переплетением горизонтальных балок.
      Штрек неожиданно оборвался, и троица очутилась в новом шурфе. Желудок задрал голову и сказал:
      - А тут журавля не видать, не выберешься.
      Эхо его голоса заметалось по подземелью. В темноте зашуршала обвалившаяся порода.
      Бандит невольно втянул голову в плечи и приглушенным голосом произнес:
      - Не орать! Видите, что творится. Едва держится.
      Осмотрелись. Из нового шурфа в разные стороны расходились еще три штрека.
      - Давайте сюда заглянем, - Желудок кивнул головой на одно из темных пятен, зиявших в стене. И первым шагнул в проход.
      Они прошли около полусотни метров и уперлись в стену. В ней была выдолблена ниша - след давней попытки углубить шурф. Рядом валялся большой деревянный щит. Куклим поднял его и приложил к нише.
      - Гля, как нарочно пригоняли.
      - Тут, наверное, инструмент хранился, - предположил Стахеев.
      - Вот сюда и заховаем Петруху - стоймя. И копать ничего не надо, решил Желудок и, посвечивая себе факелом, повернул обратно.
      Идя следом за ним, Иннокентий приметил огромную пустоту над крепежными балками. Сунув туда свой факел, он с трудом различил своды полости.
      Оказавшись на дне шурфа, Желудок предложил обследовать другие штреки.
      Второй оказался совсем коротким, а третий тянулся долго и, неожиданно изогнувшись, пошел резко вверх. Впереди забрезжил свет. А вскоре, продравшись сквозь заросли шиповника, все трое выбрались на каменистую осыпь, спускавшуюся к речке.
      Желудок взобрался на гребень откоса и присвистнул.
      Ого, больше версты отмахали. Айда до табора...
      В тот же день на заброшенном прииске появился новый человек. Он приехал на лошади в сопровождении одного из бандитов, накануне куда-то отосланного Кабаковым.
      Василий, Шаман и приезжий уединились в бараке и просидели там дотемна. До слуха Стахеева доносились голоса - разговор явно шел на повышенных тонах. Иннокентию удалось даже расслышать несколько отрывочных фраз, однако составить представление о предмете спора он не смог.
      За ужином бандиты сидели как прибитые - всем было ясно, что произошла крупная размолвка. Кабаков был мрачнее тучи. Шаман, не говоря ни слова, недобро улыбался. Гость - высокий белесый мужчина с водянистыми глазами ел кашу из алюминиевой миски с таким выражением, будто глотал уголья. Потом они все трое снова отошли в сторону, обменялись несколькими репликами. Василий свистнул, Шестой стремглав бросился на зов, выслушал какие-то распоряжения Кабакова и пошел седлать лошадей.
      Вскоре раздались глухие удары копыт в темноте.
      Лежа на нарах, Стахеев думал о возможных причинах несогласий между Кабаковым и Шаманом. В том, что приезжий - курьер из-за кордона, Иннокентий не сомневался: уж очень барственно тот держался, да и сама речь его - насколько можно было судить по немногим фразам - имела налет чего-то нездешнего.
      Оброненное Кабаковым признание в том, что Шаман требует большей активности, доказывало: истинным хозяином банды является этот невзрачный орочен. Кто он? На чем основывается его власть? Какие у него полномочия? Что значит выкрик Кабакова <не хочешь по-моему - будем врозь атаманить>?
      Поразмыслив, Стахеев пришел к выводу, что назревает раскол банды и что связной, возможно, повез важную информацию за Амур. Если не ударить уже сейчас, то половина бандитов может ускользнуть, а тогда и возвращение награбленного ставится под вопрос. Еще хуже, если Кабаков предложит Иннокентию уходить из банды вдвоем. Тогда Шаман точно сменит ее местопребывание, и все придется начинать сначала.
      Как ни прикидывай, решил Стахеев, а выжидать больше нельзя. Не стоит уповать и на то, что удастся выложить знак для самолета. Завтра, быть может, будет поздно. Если же суметь передать информацию о местонахождении банды уже сегодняшней ночью, да к тому же известить о том, что к границе движется связной, и дать его приметы, то удастся, быть может, не только прихлопнуть Кабакова с братией, но и ухватиться за ниточку, ведущую в Харбин...
      Стахеев приподнял голову с топчана. Долго смотрел на соседние нары. Никто не шевелился. Слышалось тонкое с присвистом дыхание Куклима, частое сопение Желудка.
      Беззвучно ступив на земляной пол, Иннокентий взял гимнастерку, служившую ему вместо подушки, быстро надел. В несколько шагов преодолел пространство до двери и резко распахнул ее. Петли тонко пискнули.
      Стахеев постоял несколько секунд и так же резко закрыл дверь, в последний момент придержав ее рукой. Тотчас же на нарах сел Желудок, с кошачьей проворностью перемахнул через спящего Куклима и, отведя руку с маузером в сторону, взвел курок.
      Убедившись, что часового нет поблизости, Стахеев, осторожно ступая, направился в сторону зарослей. Но едва он скрылся за кустом, прогремел выстрел.
      Из-за барака немедленно выскочил караульный с винтовкой, из хибар высыпали полуодетые бандиты с револьверами и карабинами в руках.
      - Уйти хотел, собака, - Желудок с разбега пнул в бок скрючившегося за кустом Иннокентия.
      - Ты что, бешеный?! - морщась от боли, крикнул Стахеев. - По нужде не даст сходить!..
      - У-у, паскуда! - И Желудок еще раз самозабвенно пнул лежащего.
      - Встань! - грозно сказал подошедший Кабаков.
      Стахеев тяжело поднялся, держась за плечо.
      - Значит, деру дать решил?..
      - Да ты что, Василий, не веришь мне?.. - с самым искренним негодованием спросил Иннокений. - Разве ты меня плохо знаешь?..
      - Пришить легавого, и точка! - лениво сказал Куклим. - На кой он сдался?..
      - А я что говорил?! - заклокотал Желудок.
      - Васи-илий Мефодьич! - Стахеев жалостливо смотрел на Кабакова. - Ну чего он прицепился - ни днем, ни ночью покоя...
      - Кто еще видел, как этот, - Кабаков мотнул головой в сторону Иннокентия, - как этот в бега подался?..
      Никто не отозвался. Тогда Василий перевел взгляд на Желудка, сощурившись, смерил глазами Стахеева. Грубо спросил, ткнув пальцем в плечо.
      - Чего там у тебя?
      - Больно. Кровь идет, - чуть не всхлипнув, сказал Иннокентий.
      - Погляди, Шестой, - распорядился Кабаков.
      Разорвав рукав, орочен осмотрел рану и ободряюще сказал Стахееву:
      - Пустяк совсем... Затянет, как на собаке.
      - Замотай. А потом, слышь, Желудок, запереть его накрепко вон в ту землянку. И сторожить его день и ночь.
      Когда Иннокентия отвели в сторону, Кабаков хмуро сказал:
      - Завтра пошлю проверить про этого... Если что не так, отдаю его тебе, Желудок, - по-свойски разберешься...
      Стахеев лежал на охапке сухой травы, неотрывно глядя на щелястую дверь, через которую пробивались узкие лучики света. Снаружи слышались возбужденные голоса. Они быстро удалялись.
      Когда все стихло, Иннокентий услышал рокот мотора. Гул все нарастал, пока не заполнил собой все тесное пространство землянки.
      Едва самолет пролетел, наверху снова загомонили. Затрещали сучья у камелька, зазвенел молоток о железо.
      Яркие лучики, прорезавшие сумрак, погасли - кто-то подошел к двери. Звякнул замок. В слепящем прямоугольнике возник силуэт.
      - Эй, держи!
      Стахеев узнал Шестого. Орочен поставил на земляную приступку кружку с водой, положил сверху ломоть хлеба. Покачал головой, посмотрев на забинтованную руку Иннокентия, и со вздохом закрыл дверь.
      Насытившись, Стахеев сел на еловый лапник, устилавший пол, поджал под себя ноги и затянул песню про удалого казака, того, что гулял по-над Амуром...
      Через некоторое время лучики, бившие сквозь щели в двери, снова погасли.
      - Иннокентий, почему песню поешь? - негромко спросил Шестой. Василий человека послал узнать про тебя. Приедет - убьют, однако...
      - А мне чего? - беспечно отозвался Стахеев. - Поел - повеселел. Вот и пою.
      - В моем улусе такую песню пели. Ты из каких мест?
      - Здешний.
      - Эйе! - радостно воскликнул орочен. - Да ты, может, и про Василия Петухова слыхал. Отец мой...
      - Как же - знатный охотник был. Орден получил - в газете нашей про него писали. Кажись, перед самой войной помер...
      Орочен долго молчал. Наконец глухо спросил:
      - Может, еще про кого из нашей семьи слыхал? Род-то наш большой братанов одних восьмеро да девок пять...
      - Нет, Шестой... Да имя-то есть у тебя?
      - Митькой раньше звали...
      - Что ж ты, Дмитрий Васильич, от родни своей отказался?
      - Десять лет как пес бездомный скитаюсь... Вот услыхал в Мохэ: людей из ороченов собирают, чтобы через границу идти - сразу примчался... Может, думаю, своих повидаю.
      - Не пойму я тебя... - начал Стахеев. - Что тебе не жилось?..
      - А-а, - протянул Дмитрий и, помолчав, сказал: - Меня к расстрелу приговорили...
      - За что? - оторопело спросил Иннокентий. Уж очень не вязалось с приниженно-добродушным ороченом это страшное слово.
      - За убийство... В тридцать втором году - в октябре это было приехали мы в райцентр в кооперацию: пороху, дроби, продуктов на промысловый сезон закупить. Да загуляли - приехал тут один из богатых наших соседей, водки набрал. Как в тумане были, дрались с кем-то... Проснулись на третий день - а тот мужик, Петро Анзямов, и говорит: в драке председателя сельсовета зарезали, теперь вас как подкулачников за террор к стенке поставят... Давайте, говорит, деру за Амур...
      - А-а, я слышал про этот случай, - задумчиво проговорил Стахеев. Была драка в клубе, до поножовщины дело дошло...
      - Вот-вот, - сказал Дмитрий. - Потом уж, в Китае, объявил нам Петро: не только председателя, еще двоих на ножи приняли. Теперь, сказал, вам назад пути нет - всех, кто в драке участвовал, большевики к расстрелу приговорили заочно.
      - И ты поверил? - поразился Иннокентий. - Да ведь о том случае и в газете писали, я помню. Маленько задели одного парня из ваших. Товарищеский суд был...
      - Правду говоришь?! - сдавленным голосом спросил орочен. - Так что же я?.. Десять лет... Десять лет из жизни выкинул...
      - Чем хочешь могу поклясться...
      - Верю твоему слову, земляк. Как тебя увидел - сразу понял: это человек хороший, - он помолчал, горестно покачивая головой, потом спросил: - А тебе-то зачем к Василию надо было? Не пойму...
      - Сам теперь жалею, - ответил Стахеев.
      Понизив голос, Дмитрий сказал:
      - Однако удирать надо... Если... если, как ты говоришь, не приговаривали меня... Дома у родных спрячусь... Пойдешь со мной?
      Сердце Иннокентия на мгновение сжалось, в висках застучало. Свобода! Свобода! И тут же словно холодом обдало: а если уйдут бандиты?! Стоит ему теперь бежать, как Василий сразу распорядится уходить с этого места, а то и вообще двинет за Амур. Рассчитывать на то, что бегство долго не обнаружится, невозможно. И Стахеев сказал:
      - Не-ет, не могу я вместе с тобой.
      - Почему? - недоуменно спросил Дмитрий.
      Но Иннокентий вместо ответа сам задал вопрос:
      - Что ж теперь, в улусе собираешься отсиживаться?
      - А куда деваться? За то, что мы здесь натворили, добра не жди... На войну, может, попроситься?
      - Хочешь заработать прощение? - напрямую спросил Стахеев.
      - Что надо делать? - В голосе Дмитрия затеплилась надежда.
      - Если ты уйдешь, Василий может перебраться отсюда. Где остановится через несколько дней - не знаю. Может, меня уже не будет. Ты должен запомнить главное: он знает километраж от райцентра до каждого прииска, и это почему-то позволяет ему подстерегать машины...