Пролог

УБИЙСТВО

…Бокала Ей не хватило.

Она была единственной, кому не хватило бокала. Единственной из шести женщин и четырех мужчин. И одной собаки, хотя никому бы и в голову не пришло предложить шампанское собаке.

И на три минуты — ровно столько понадобилось официанту, чтобы исправить оплошность, — это стало главным событием вечера. Поводом для очередной демонстрации могущества, рассчитанной на телекамеру. И так идущей и Ее платью, и Ее бесстрашно-открытым, ничем не украшенным ключицам, и перстням на пальцах, и бледно-восковому цветку в разрезе декольте. Это оценили все; во всяком случае, все придвинулись.

Все, кроме собаки. Она и без того сидела у Ее ног.

«Сука, — подумала Первая женщина. — Она просто издевается над нами! Даже из культпохода в сортир может сделать шоу, не говоря уже о шампанском. Сваляла дурака, чтобы лишний раз нас унизить…»

«Сука, — подумала Вторая женщина. — Какого черта я вообще согласилась участвовать в этом балагане? А ведь Иван меня предупреждал!..»

«Сука, — подумала Третья женщина. — Пропади ты пропадом! Дождешься, что когда-нибудь тебя прищучат. И будет за что, уж поверь. Судя по твоей физиономии, налогов ты не платишь… Да, мать твою, не вовремя я ушла из прокуратуры…»

«Сука, — подумала Четвертая женщина. — Под хвост заглядывать неудобно, но, по-моему, все-таки сука. И порода восхитительная. Нужно переговорить с этой муреной о помете. Интересно, сколько она берет за щенка?..»

«Сука, — подумала Пятая женщина. — Ничего-ничего, пока все идет по плану…»

«Сука, — подумали все четверо мужчин. — Но до чего хороша! На “переспать” никаких шансов, хотя, может быть, удастся проводить Ее до двери… И кто знает… В этом возрасте дверь обычно оставляют открытой…»

Наконец с маленьким инцидентом было покончено. Шампанское снова скользнуло в Ее руку, Она подняла бокал и обвела взглядом комнату. Последовал тост с упоминанием имени каждого из присутствующих. Милых, обаятельных, обворожительных людей. И таких красивых. По-настоящему красивых! Как жаль, что у Нее не было возможности познакомиться с ними раньше, но теперь, когда это произошло, — рога в землю, флот в гавань, шпаги в ножны, перемирие на всех фронтах. Капитуляция — полная и безоговорочная.

Если, конечно, никто не возражает.

Никто не возражал. Все признавали Ее первенство.

Сжав челюсти, нагнув подбородки, сцепив пальцы — все признавали Ее первенство. Ее превосходство.

Все сдвинули бокалы и чокнулись.

Она первой сделала глоток. Маленький глоток. И снова улыбнулась.

Вы не находите, что у этого шампанского странный вкус? Вы не нахо…

Бокал выпал у Нее из рук и разбился на мелкие осколки. Она сделала несколько шагов вперед, удивленно улыбнулась, перехватила пальцами горло и приоткрыла рот — как будто ей не хватало воздуха… А потом по Ее телу пробежала судорога.

«Ну вот, — подумала Первая женщина. — И здесь не удержалась от фиглярства! Давай вставай и кланяйся. Шоу мает гоу он, как говаривал покойничек Фредди Меркьюри…»

«Это не балаган, — подумала Вторая женщина. — Это вертеп. Это гиньоль. Это комедия дель арте. А ведь Иван меня предупреждал!»

«Некоторые и не такие штучки проделывали, чтобы вывезти активы за границу, — подумала Третья женщина. — Да, мать твою, не вовремя я ушла из прокуратуры!..»

«Какой дивный перстень, — подумала Четвертая женщина. — Пялиться на руки неудобно, но, по-моему, все-таки изумруд. И цвет восхитительный. Нужно переговорить с этой муреной о ювелире. Интересно, сколько он берет за огранку?..»

«Вот и все, — подумала Пятая женщина. — Вот и все, вот и все, вот и все… И как просто… Как просто, господи!..»

Все пятеро стояли неподвижно, и на них не было никакой надежды. Да и какая надежда может быть на женщин?

И тогда, собрав последние силы, Она повернулась к мужчинам. К четырем мужчинам. Вернее, к четырем мужчинам и телекамере.

Вернее — к телекамере. К ней одной.

Камера, опешившая так же, как и люди, все еще работала. И Она заглянула в нее, Она бросила в нее прощальный взгляд. И растянула губы — то ли в улыбке, то ли в гримасе. И, оторвав наконец руку от шеи, погрозила пальцем. Кому-то или чему-то. Или указала. На кого-то или на что-то.

Но скорее всего это был ничего не значащий жест.

Через секунду Ее лицо налилось синевой, и Она как подкошенная рухнула на пол. И затихла.

— Врача! Позовите врача!..

Но первым рядом с ней оказался не врач, которого на этой вечеринке не было и в помине, а официант. Он присел на корточки перед распростершимся на полу телом. А потом осторожно коснулся Ее шеи кончиками пальцев.

Сколько прошло времени? Минута, час, несколько секунд? Все как завороженные смотрели на плоские, коротко подстриженные ногти официанта. И ни у кого не хватало смелости посмотреть на Нее саму. На Ее исказившийся профиль. На волосы, моментально прилипшие к черепу, сбившиеся в кучу от страха.

Всем остальным тоже было страшно. К тому же залаяла собака.

— Заткните ее, бога ради! — крикнул кто-то из женщин.

— Ну?! — крикнул кто-то из мужчин. Бесполезный вопрос и совершенно очевидный ответ. Официант поднялся и почему-то стал отряхивать брюки. А потом — в полной тишине — бесцветным голосом произнес;

— Никакого врача не нужно. Она мертва.

"Слишком хорошо, чтобы быть правдой”, — подумала Первая женщина.

"Слишком хорошо, чтобы быть правдой”, — подумала Вторая женщина.

"Слишком хорошо, чтобы быть правдой”, — подумала Третья женщина.

"Слишком хорошо, чтобы быть правдой”, — подумала Четвертая женщина.

"Слишком хорошо, чтобы быть правдой, — подумала Пятая женщина. — Но это правда!..”

Глава 1

За двенадцать часов до убийства

Я смотрю в иллюминатор на плывущие на фоне белой, заснеженной земли, разрезанной черными линиями дорог, розовато-белые облака и опять вспоминаю, как это все случилось, и думаю, сколько еще я выдержу…

…Итак.

Человек появляется в эпоху голоцена (наплевав на триас, юру и мел <Голоцен, триас, юра, мел — периоды геологического развития Земли.> с их влажным засильем ящеров); у Юпитера одиннадцать спутников, а белье от Шанталь Томас не идет ни в какое сравнение с продукцией фабрики “Ивановские ситцы”. Все вышеперечисленное — абсолютная истина. Как и то, что я занимаю свое нынешнее место не по праву.

Но и ухом не веду. Напротив, стиснув все имеющиеся в наличии зубы, продолжаю с энтузиазмом играть так несвойственную мне роль.

Даже старичок-апостол Петр выглядел бы в ней куда естественнее. Если бы, конечно, сбрил бороду, забросил в ближайшие кусты орешника ключи от Царствия Небесного и, задрав тунику, ринулся в погоню за автографом Аглаи.

Мир сошел с ума, ничего не поделаешь. Мир сдвинулся по фазе и пребывает в ожидании Библии-2, автором которой непременно станет Аглая. Только она, и никто другой. Ей не нужны соавторы: ни Матфей, ни Марк, ни Лука, ни Иоанн. И вообще, лучшее, что она может предложить заслуженным евангелистам, — это воскресные визиты к ним, в Дом ветеранов сцены (кто бы мог подумать — у этого заведения существуют квоты на престарелых писак)…

Мир сошел с ума, мир сдвинулся по фазе, мир помешался на Аглае Канунниковой: ничем другим объяснить происходящее я не могу. Остается только принимать его таким, каков он есть. Конечно, я отдаю себе отчет в том, что где-то существует и другой — большой — мир. Мир, отличный от обложек ее книг. В этом мире ведутся войны, его иногда посещают гении, инопланетяне и сиамские близнецы; этот мир сотрясают кризисы на фондовых рынках, террористы с их пластиковой взрывчаткой, оргазмы и подвижки горных пород; этому миру угрожает глобальное потепление и такая же глобальная компьютеризация…

Чего только в нем, черт возьми, не происходит! Совсем как в Аглаиных, черт возьми, опусах. Она — единственная. Она — зубодробительная. Она — номер один. И ей крупно повезло, что она родилась в России. В любой другой, менее экзальтированной стране госпожа Канунникова получала бы скучные миллионы, жила бы на скучной вилле, отбрыкивалась от скучных папарацци и читала бы скучные лекции в скучных университетах.

А вот Россия — Россия совсем другое дело. И поэт в ней больше, чем поэт, и салат в ней больше, чем салат (не тот, который семейства сложноцветных, а тот, который оливье)… И детектив в ней больше, чем детектив. Так, нечто среднее между поваренной книгой, моральным кодексом строителя коммунизма и десятистраничным пособием для бойскаутов “Как развести костер, если отсырели спички”.

И все потому, что мы, русские, обожаем, когда нас учат жить. Со сладострастием, достойным лучшего применения, мы подставляем головы и задницы под интеллектуальные розги да еще обижаемся, если ими недостаточно резво нас охаживают. И не оставляют рубцов истины на коже. Эта — совсем не бесспорная — мысль принадлежит моей университетской подруге Дарье. Именно ей, Дашке, я обязана своим сегодняшним местом. И своим сегодняшним жалованьем, и доступом к телу Аглаи Канунниковой. Это тело и сейчас маячит у меня перед глазами. Я могу протянуть руку и коснуться (о, несбыточная мечта фанаток от масскульта!) Аглаиного плеча. Или ее подбородка, уткнувшегося в бумажный пакет: великая Аглая не переносит болтанку, она вообще ненавидит самолеты, как ненавидит поезда, паромы, роликовые коньки, горные велосипеды. И письма от поклонниц с одним и тем же воплем в постскриптуме: “Почему вы сделали убийцей Макса (Сержа, Карла Кузьмича, фамильный ледоруб — в зависимости от порядкового номера книги), он ведь такой душка!.."

Мне, в отличие от Аглаи, глубоко плевать на воздушные ямы и на то, что в салоне бизнес-класса, которым мы летим, обнаружилось с пяток безумиц, мертвой хваткой вцепившихся в последний опубликованный роман Канунниковой.

Не самый, между прочим, хороший.

Я прочла его сигнальный экземпляр еще летом — теперь это входит в круг моих обязанностей. Этот круг достаточно широк и включает в себя сортировку писем, ответы на звонки, долгие беседы с журналистами и выгул Ксоло. Ксоло, отвратительное на вид существо, носит гордое имя “мексиканская голая собака”, хотя мне она больше всего напоминает неудачно размороженного цыпленка.

Аглая же в ней души не чает.

Настолько не чает, что я едва не лишилась места, когда неделю назад высказала робкое предположение о.., м-м.., гостинице для собак. На время нашей.., м-м.., поездки. Аглая заклеймила меня как собаконенавистницу, черствую маленькую дрянь, которая рано или поздно будет привлечена к ответственности за жестокое обращение с животными.

Мне пришлось заткнуться и оставшиеся до отъезда дни заниматься прививками, ветеринарными справками и шитьем меховых попонок для мерзкой собаченции. Меховые попонки — вот он, мой звездный час! Особенно если учесть, что я занималась шитьем все последние годы.

Я занималась бы им и сейчас (перелицовка пальто, кройка мужских брюк, костюмы для детской театральной студии Дома культуры им. В. Кингисеппа), если бы… Если бы прошлым летом не оказалась в Москве. Поездка в Москву была спонтанной — такой же спонтанной, как и моя свадьба и последующий за ней развод. Именно после развода я и отправилась в столицу — зализывать раны.

— Значит, в Москву? Разгонять тоску? — вежливо осведомился мой бывший муж, не ко времени явившийся за потрепанной магнитолой — единственной вещью в доме, купленной на его деньги. — Супружеское ложе еще не остыло, а ты уже… Ну-ну.

Внизу, у подъезда, его ожидала новая пассия — из окна кухни я видела, как они подъехали на крепеньком мускулистом джипе. Пассию звали Тамара Константиновна, и мой Бывший нарыл ее на “Ленфильме”, куда таскался в тщетной надежде пристроить один-единственный написанный им сценарий. Сценарий назывался “Дервиш взрывает Париж” и проходил по разряду эксцентрических комедий.

Судя по тому, как скоропостижен был наш разрыв, царица Тамара оценила “Дервиша…” по достоинству.

Кроме того, она была владелицей карликовой продюсерской компании “Флитвуд Интертэймэнт”.

— Когда запуск? — не удержалась я, сжимая в руках постылую мужнину магнитолу.

— В сентябре. — Он даже раздулся от осознания собственного величия. — Могу пристроить тебя ассистентом. Если, конечно, тебе не надоело шить подштанники для пионеров.

Это было слишком.

— Пионеров больше нет, ты разве не в курсе? — спросила я. И через секунду магнитола со свистом шваркнулась о стену — в опасной близости от наглой, опухшей от мании величия, издевательски-круглой головы Бывшего.

— Сука, — сказал он.

— Подонок, — не осталась в долгу я.

— Неудачница.

— Альфонс.

— Швея-мотористка.

— Бездарь.

— Дура фригидная!

— Геронтофил-любитель…

Через пятнадцать минут, когда поток эпитетов иссяк, мы переключились на ближайших родственников с его и моей сторон — и брань вспыхнула с новой силой. Но и ее прервал требовательный автомобильный гудок.

— Твоя старая кляча, — сказала я, утирая пот со лба, — и получаса без тебя прожить не может. Надо же, какой темперамент. И это в ее-то годы!

— Заткнулась бы. — Бывший, тотчас забыв о наших препирательствах, подозрительно смахивающих на флирт, легко отодвинул меня и опрометью бросился к выходу.

— Беги, беги, женишок, — напутствовала его я. — Беги, а то передумает финансировать твою дешевку!..

Оставшись одна, я оросила слезами трупик поруганной магнитолы (восстановлению она не подлежала). После чего отправилась в спальню собирать вещи.

Дарья.

Дарья — вот кто отвлечет меня от мыслей, попахивающих самым банальным суицидом!

…Дарья встречала меня на Ленинградском вокзале.

За те три года, что мы не виделись, Дарья почти не изменилась. Все тот же целеустремленный нос, все тот же стальной взгляд, все те же бледные арийские космы, волевым усилием собранные в пучок. В университете лицо Дарьи было несколько размытым (скорее всего от жизненной неопределенности), но теперь приобрело стервозную законченность.

— Похоже, ты становишься стервой, — констатировала я, целуя ее в жесткую, отстраненно-московскую щеку.

— Уже стала, — хохотнула она и отобрала у меня сумку. — Это же Москва, а не благословенный Крыжополь. Как твой дервиш? Взорвал Париж?

— Почти. — Я снова пригорюнилась. — Мы развелись на прошлой неделе.

— Ушел от тебя к богатой старухе, ясно. А ты все подштанники кроишь?

— Крою, — призналась я. — И не только подштанники.

— Ну, и стоило для этого журфак кончать? Вопрос был риторическим, и я промолчала. Мы промахнули очумевший от людской толпы Ленинградский и оказались на площади трех вокзалов.

— Москва! — Я полной грудью вдохнула основательно подзабытый столичный воздух. — Москва!

— Москва, чтоб ей пусто было, — согласилась Дарья. — Москва, чтоб ей ни дна ни покрышки. Пот и кровь, девочка моя, пот и кровь. А мест под солнцем не так много.

— Не так много, это точно. Мне — не хватило. Я сделала шаг в сторону распаренного метро, но Дарья ловко ухватила меня за руку.

— Не сюда, — шепнула она и, вынув из кармана ключи, поболтала ими перед моим носом. — Тарантас подан, мэм.

Тарантасом оказалась вполне приличная “Мазда”, терпеливо ожидавшая нас у обочины. Респектабельную физиономию “Мазды” заметно портили подбитая фара и вывороченное левое крыло, но все равно: Дарья-автомобилистка — это было здорово!

— Твоя?

— А ты как думаешь?

— Думаю, что свое место под солнцем ты отвоевала. — Уметь радоваться успехам других было единственным ремеслом, которому я научилась. Если, конечно, не считать обметку петель с последующей их оверложкой. — Гоняешь как сумасшедшая, признавайся!

— В основном стою в пробках. Это же…

— ..Москва! — в который раз с благоговением произнесла я.

— Вот именно.

— А вмятины откуда? — Я осторожно коснулась нагревшегося на июльском солнце капота. — Попала в аварию?

— Объясняю еще раз: пробки. — Дарья плюхнулась на водительское сиденье и жестом пригласила меня последовать ее примеру. — Нервы не выдерживают. Начинаю ерзать и толкаться в общей очереди. Ты же знаешь, как я их ненавижу — очереди.

— Может быть, имеет смысл снова пересесть на метро?

— Исключено. Вот что, мне нужно заехать в редакцию. Много времени это не займет, а потом я буду в полном твоем распоряжении. Ты не возражаешь?

Как я могла возражать?

— Ты по-прежнему в “Квартале”? — спросила я, когда мы остановились на первом светофоре.

Бесхитростный журнальчик для домохозяек “Квартал” был местом последней дислокации моей амбициозной и шумной, как Ниагарский водопад, подруги.

Губы Дарьи выгнулись в презрительной улыбке, и я сразу же поняла, что “Квартал” оставлен. Покинут. Брошен на произвол судьбы. Забыт, как страшный сон. Как газета в метро. Как малотиражка завода железобетонных изделий.

— С ума сошла! Я теперь в “Роад Муви”! Это прозвучало, как: “Я вышла замуж за Майкла Дугласа, а свидетелями со стороны жениха были Сильвестр Сталлоне, Микки-Маус и Дональд Дак”. Против утки, мыши и примкнувшего к ним жеребчика Сильвестра я не имела ровным счетом ничего, а вот Майкл Дуглас вызывал во мне гораздо меньше симпатий. И к тому же был тривиально женат.

— Что это еще за “Роад Муви”? Дарья даже бросила руль.

— А ты не знаешь? — недоверчиво спросила она.

— Понятия не имею.

Лучше бы я этого не говорила.

— Ты, я смотрю, совсем очумела за своей швейной машинкой! От рук отбилась! Это же самый продвинутый журнал на сегодняшний день. Искусство, литература, театр, кинематограф. Ты знаешь, какие бабки платят знаменитости, чтобы у нас засветиться?

— Зачем же знаменитостям платить? — совершенно искренне удивилась я. — Они ведь и так знаменитости.

— Господи, это концептуальное издание! Определяет моду, формирует вкусы…

— Ну, это ты загнула. Вкусы формирует толпа, а моду определяет время. При чем здесь твой “Роад Муви”?

Дарья надулась и покраснела. А я сразу же устыдилась своего кавалерийского наскока. В конце концов, это я приехала к ней плакаться в жилетку, а не она ко мне. В конце концов, это я все последние годы подмахивала игле и наперстку, а не она. В конце концов, это я прохлопала свою жизнь — я, а не она.

А она — она в жизни преуспела.

Да еще Бывший со своей выпотрошенной временем продюсершей!..

— Прости. Я сейчас неадекватна. Он меня бросил, ты же знаешь. — Я положила руку на локоть Дарьи и легонько его пожала.

— Ладно. Проехали. Ужасно рада тебя видеть, правда! Она бросила руль, обеими руками обхватила мою голову и по-матерински прижала к груди. И едва не врезалась в идущий прямо перед нами бодрячок-“Фольксваген”.

— Осторожнее! — пискнула я. — Твоя машина!

— Плевать, новую куплю, — парировала Дарья, но по тормозам все-таки дала.

…Через полчаса мы наконец-то добрались до уже основательно мной подзабытого исторического центра и с ходу пронзили Кривоколенный переулок. За это время я успела узнать, что Дарья ведет в “Роад Муви” рубрику “Гамбургский петух” (рецензии на книжные новинки), съездила в Венецию и Мадрас, была на приеме в австрийском посольстве, где ей поцеловал руку “дыши глубже, сам Никас Супрунов” (интересно, кто это такой?). Кроме того, она поменяла два резца в верхней челюсти и двух мужей. И сейчас подыскивает спутника жизни под номером три.

— А кто это — Никас Супрунов?

— Художник, деревня! — Дарья смерила меня презрительным взглядом. — Берет пятьдесят тысяч за холст. В баксах, между прочим. А какой сексапил — просто фантастика!… Отдалась бы ему прямо на биде!

Редакция “Роад Муви” находилась в самом конце патриархального Кривоколенного и занимала двухэтажный особняк, украшенный колоннами. Площадка перед особняком была заставлена дорогими иномарками, из чего я сделала вывод, что дела у концептуального издания идут неплохо.

Мы поднялись на второй этаж, и Дарья приветливо распахнула передо мной дверь с табличкой “Гамбургский петух”.

— Я к главному, ненадолго. А это тебе, чтобы не скучать.

И, сунув мне внушительную стопку “Роад Муви”, она пулей вылетела из комнаты.

Глянцевые знаменитости обоих полов — все, как один, холеные, загорелые, оскалившие в снисходительной улыбке идеально ровные зубы (уж не сам ли господь бог снабжает запасными челюстями своих любимцев?); глянцевые знаменитости — мне не было никакого дела ни до них самих, ни до их верных возлюбленных и верных татуировок, ни до их обожаемых устриц и обожаемых ботинок в стиле “унисекс”.

Дарья — совсем другое дело. Дарья — моя лучшая подруга. Соратница и наперсница, с которой прожито пять незабываемых лет в общаге универа. Пять лет — со всеми нашими мальчиками, абортами и волнистым попугайчиком Кешей, которого Дарья научила одной-единственной, но сакраментальной фразе: “Девки, выпьем!"

…Долго рыться в помойке под флагом “Роад Муви” не пришлось: первый же номер явил мне “Гамбургского петуха” и его подведомственную курицу-несушку Д. Валикову.

"Д. Валикова”, очевидно, и была Дарьей, хотя я знала ее как Ставицкую, а потом — как Улюкаеву-Гессен. Как и положено сотруднице продвинутого журнала, Дашка обмирала от Умберто Эко, хлопалась в обморок от одного упоминания о Саше Соколове и к месту и не к месту клялась святыми мощами вседержителя Набокова. К прочей мелкокалиберной шушере она относилась с прохладцей и так и норовила подлить в бочку меда даже не ложку дегтя, а ложку касторки. От этого ее заметки выглядели несколько странно и общий их пафос сводился к следующему: “Хотя если быть до конца принципиальными, то невозможно не указать и на проколы. NN, конечно, писатель любопытный, но, по-моему, ему жена изменяет. И вообще у него простатит, а дед его находился на оккупированной территории”.

Но в целом Дашкины пасквили были прехорошенькими и до безобразия походили на саму Дашку — такие же веселые, циничные и саблезубые. Она была просто создана для спецопераций по отстрелу зазевавшихся беллетристов.

Мне же в лучшем случае остается только нашивать ей на рукава знаки отличия. И щипать корпию. А всему виной мой аналитический тугоплавкий ум, пригодный разве что на философские трактаты: не ко времени, ох не ко времени я его выпестовала! Да еще Бывший со своей заджипованной клячей!..

Из раздумий о невыносимой легкости бытия меня вывел голос Дарьи. Она стояла, ухватившись за ручку двери, и с кем-то сладострастно грызлась.

— Как же вы меня достали с вашей Канунниковой! — с яростью в голосе вопила она. — Может быть, вообще переименуем журнал, раз уж она в каждом номере восседает? Так и назовем — “Аглая: призрак ночи”. Или нет — “Аглая: симфония ужаса”.

За дверью кто-то осуждающе забубнил. Несколько секунд Дарья молчала, но потом ее голос вновь взвился до апокалиптических высот:

— Не буду я давать рецензию, не буду!!! Пускай “Спутник библиофила” дает. Он всем дает. И как только триппер до сих пор не подхватил, удивляюсь!

Закончив свою бурную речь этим венерологическим пассажем, Дарья ввалилась в комнату и так хлопнула дверью, что у меня из рук вывалилась вся стопка “Роад Муви”.

— Неприятности? — Я сочувственно покачала головой.

— Творческие разногласия. Не обращай внимания…

— А кто такая Канунникова?

Дарья, до этого бегавшая по комнате, остановилась как громом пораженная:

— Ты не знаешь, кто такая Канунникова?!

— Нет.

— Ты меня разыгрываешь.

— Да нет же.

Все последующее показалось мне дурным сном. Дашка, надменная, циничная Дашка, повалилась передо мной на колени и принялась исступленно бить поклоны. И так же исступленно креститься:

— Господи! Благодарю тебя, господи"! Свершилось! Хоть кто-то о ней не знает! Хоть кто-то о ней не слышал, господи! Какое счастье!…

На глазах у Дарьи проступили слезы благодарности. Еще раз стукнувшись лбом о паркет, она попыталась ухватить мою руку и поцеловать ее.

Это было уж слишком. Я отдернула пальцы, на всякий случай отошла к окну и уже оттуда запустила в Дарью вопросом:

— Может, объяснишь мне, что происходит?

— Сначала поклянись, что ты не врешь. Что ты действительно не знаешь, кто такая Аглая Канунникова.

— Понятия не имею.

— Поклянись.

— Хорошо. Клянусь.

Религиозный экстаз затух так же стремительно, как и вспыхнул, Дарья устроилась в кресле, выбила из пачки пухлую светло-коричневую сигарету “Captain Black” и с наслаждением закурила.

— Я жду, — напомнила о себе я.

— “Дервиш сжигает Париж”, — с выражением произнесла моя чумовая-подружка и нехорошо засмеялась. — Что такое “Дервиш сжигает Париж”?

— Кич, — с готовностью произнесла я, почувствовав, как организм начинает декалитрами вырабатывать желудочный сок. — Квинтэссенция пошлости.

— А теперь представь эту самую квинтэссенцию, но в объеме не… Сколько там было страниц у твоего бабуина?

— Восемьдесят семь.

— А теперь представь еще одно: их не восемьдесят семь, а четыреста восемьдесят семь. Четыреста восемьдесят семь страниц кича каждые четыре месяца. Это и есть Аглая Канунникова.

— Так она писательница? — осенило меня. Дарья дернулась, как от удара током.

— Помнишь покойного Кешу?

— “Девки, выпьем”?

— Именно. Наш несчастный попугай — и тот нацарапал бы лучше. Жаль, подох не вовремя. А то украсил бы собой масскультуру.

— Чего ты бесишься? В стране полно авторов подобного чтива.

— Она — единственная. — В голосе Дарьи было столько ненависти и страстной убежденности, что я даже поежилась. — Единственная, кто смог так раскрутиться. Куда ни плюнь — всюду она. Знаешь, почему я купила машину? Потому что в метро все читают только ее. Видеть этого не могу!

— Ты меня пугаешь, — начала было я, но Дашка перебила меня самым бесцеремонным образом:

— А теперь еще новый геморрой. Эта сволочь выпустила очередную книжонку, которую я должна рецензировать. Редакция, видите ли, с большим интересом следит за творчеством Аглаи Канунниковой.

— Ну и напиши, что книга — полный отстой. Дарья выпустила струю дыма мне прямо в лицо и прищурилась:

— Слушай, а почему бы тебе это не написать?

— Мне?!

— А что? Тряхни стариной, у тебя ведь неплохо получалось когда-то. Выспишься на этой твари как следует. Народ тащится, когда распинают его любимцев, это часть игры… Больших денег, конечно, не обещаю, но если ты понравишься главному… Это шанс.

— Я так не думаю…

…Остаток дня мы с шумом и гиканьем носились по разомлевшей Москве, пили кагор в каких-то кафешантанах и текилу в каких-то кабаках. Два раза меня вытошнило, два раза Дарью останавливали гаишники, и два раза ей удалось от них откупиться. Как мы добрались до Дашкиной квартиры, я не помнила. Но первое, что увидела, когда проснулась на следующее — отнюдь не прекрасное — утро, оказалось книгой Аглаи Канунниковой.

Книга лежала на полу у изголовья моей кровати.

Я свесила вниз голову, трещавшую по швам от непомерных вчерашних возлияний, и едва подавила в себе рвотный рефлекс.

Никогда больше не буду мешать текилу с кагором! С сегодняшнего дня — только минеральная. Ныне, присно и во веки веков.

Пока я торжественно клялась себе в этом, на пороге возникла Дарья с пакетом кефира в руках.

— Ну, как себя чувствуешь? — спросила она. Я красноречиво застонала.

— Выпей, — она присела на краешек кровати и протянула мне кефир. — Сразу полетает.

Полегчало не сразу, а минут через пять. Но за это время я успела завещать Дашке чешскую швейную машинку “Минерва”, мою единственную кормилицу. И богато иллюстрированное пособие “Шитье — сто один секрет”.

— Не майся дурью, — окоротила меня Дарья. — Лучше сунь два пальца в рот.

Произнеся эту фразу, она выразительно посмотрела на книжку неизвестной мне Аглаи Канунниковой.

— Может, в тазик будет сподручнее? — дрожащим голосом спросила я.

— Не думаю.

Приступ тошноты прошел, и ко мне снова вернулась способность соображать. А вместе с ней пришло раскаяние: последний раз я так безобразно напилась по случаю защиты диплома.

— Журналистского диплома, — уточнила Дарья. — Журналистского! Мое вчерашнее предложение остается в силе. Я сейчас убегаю, а ты полистай опус нашей священной коровы. Может, что-нибудь в голову и придет. Жратва в холодильнике. И не пей много кефира, там тоже есть градусы. Учти, что вечером мы приглашены на коктейль.

— Куда?

— На коктейль. В одну симпатичную галерею. Недавно открылась. Це.

"Це” означало “целую”. В более широком смысле:

"Будь здорова, не кашляй, водки не пей и не спи с кем попало”.

— Це-це, — ответила я и снова рухнула на кровать. Двужильная, закаленная в бесконечных московских попойках Дашка умчалась по делам своего “Роад Муви”. Я осталась одна и только теперь вспомнила, что о свинствах Бывшего и о моей плачевной участи мы так и не поговорили. И предстоящий рейд на коктейль вряд ли ускорит этот разговор.

Но, черт возьми, именно этого я и хотела: устроить большой сквозняк в голове. Уж он-то наверняка выдует все мысли о Бывшем. Так что да здравствуют Москва, Дашка и симпатичные галереи!.. Да здравствует большая прогулка!

Приняв этот лозунг как руководство к действию, я наконец-то расслабилась и протянула руку к томику Аглаи Канунниковой. Вопреки моим представлениям о подобного рода чтиве, книга вовсе не выглядела экстремально. Никакого оберточного глянца, никаких анилиновых красок, никаких блондинок с кинжалом, зажатым в расселине груди. Напротив, обложка являла образец сдержанности, да и название не было таким уж кроваво-разнузданным: “Такси для ангела”.