37

Игратос. Воин из клана Медведей

Что я могу рассказать об этом месте? Почти ничего. Говорить, как песнопевец, я не умею.

Храм Жизни и Радости – одно из названий этого места. Многое я там увидел – не глазами, во сне, но понял мало, а рассказать могу еще меньше.

Это были странные сны. Чужаки – не т'анги – что-то делали, что-то строили. Очень большое, непонятное. Прокладывали дороги в разных местах, теперь эти дороги называют проклятыми; строили мост через реку и еще один мост в горах, над широким и глубоким провалом. Таких гор нет в наших местах, нет и такого разлома, с темно-красными и сверкающе-желтыми полосами камней. Еще был праздник – много огней, цветов, смеха и незнакомых мне танцев; огни на деревьях (таких деревьев я тоже не знаю) собирались в какие-то узоры, огни в руках и на одежде танцоров, высоко над головой тоже огни, но не звезды! На огни над головой смотрят, машут им руками... Еще одна стая чужаков. Они стоят на краю обрыва, а далеко внизу блестит вода... много воды... больше, чем в озере. Один чужак прыгает с обрыва (в воду?) и летит, раскинув руки. А те, что остались наверху, разговаривают, смеются, бьют ладонь об ладонь. (Зачем?) Чужак-летун вытянул руки впереди себя и падает в воду вниз головой. Но скоро его голова появляется из воды. А его лицо... Это какая-то неправильная вода! Она не выжгла ему глаза, не испортила шкуру на лице. Чужак улыбается. (Ему нравится в воде?) Он машет рукой тем, наверху, приближается к берегу, выходит... живой. Живой! Вода не убила его! Тело чужака блестит от воды и солнца. Он не похож на мужей нашего клана. У него короткие руки и безволосая кожа. (Тот чужак, что увел нас от хостов, немного похож на него, но у нашего хоть есть волосы на теле.) Еще один с обрыва прыгает в воду. Все повторяется – полет, улыбка, взмах руки, мокрое тело. Этот чужак – самка. Она похожа и непохожа на т'ангай нашего клана. Потом эти двое стали играть на берегу, как играют самец и самка, когда нравятся друг другу. Я и сам так играл, только не так долго, и моя самка не прыгала в воду.

Я видел еще сны, яркие, живые. Были в них другие места, другие чужаки, другие самцы и самки, что веселились и радовались жизни... Я смотрел на них и очень старался (очень!) не думать о смерти. Наставник сказал, что я должен жить, и сказал почему. У меня больше нет права на смерть. Моя жизнь теперь уже не моя. Я старался не думать о том, что опозорил себя и наставника, о позоре, который не смогу искупить; старался не думать о том, что наставник молча принял из-за меня и не стал мстить за неуважение. Тогда я еще не знал, что он делает это ради меня. Я думал, что наставник стал слабым и глупым, что он не достоин называться воином и больше не может требовать от меня подчинения. Я ошибся тогда. Очень сильно ошибся. И так трудно снова захотеть жить, когда внутри уже почти умер. Но я старался. Очень старался. И у меня получилось.

Камень подо мной вдруг стал теплым и прозрачным, а моя нога попала внутрь него, как рыбешка кири, что может вмерзнуть в лед и спать, пока лед снова не станет водой. Я смотрел на свою ногу так, будто ничего интереснее не видел. Нога провалилась в камень намного выше раны, что я получил где-то в пустыне. После ямы я потерял счет дням и ночам, все перепуталось, только боль оставалась со мной постоянно. И вдруг боль исчезла, впервые за много дней и ночей. Я мог спокойно лежать и думать. Никого не было рядом, никто не мешал, не отвлекал, все остались где-то далеко. Не помню, о чем были эти мысли, я все забыл, когда возвращался к тем, кто меня ждал. Наставник и отец, еще был воин из клана Котов, идущий со мной по одной тропе, еще был чужак, что вел нас этой тропой, остальные... их не было, они не ждали меня. Не знаю, куда они делись и когда.

Потом мы долго отдыхали. Я спал и не видел снов. Или забыл их. А когда я проснулся, ко мне вернулись силы и... боль. Не такая боль, как раньше, тень той прежней боли. Еще проснулся голод. Нет – ГОЛОД. Таким голодным я не был уже очень давно.

Едва я пошевелился, и воин-Кот открыл такие же голодные глаза. Но я не заметил в них злости и отвращения, какими обмениваются при встрече самцы разных кланов. Кот смотрел на меня спокойно и почти дружески, а еще... Наверное, я ошибся – ему не за что меня уважать. Когда он заговорил со мной, я стал отвечать. Отвечал, как мог. Вот только мог я совсем немного. Трудно рассказать о том, чего не понимаешь. Какой храм внутри? Красивый, но говорить о красоте храма должен песнопевец, а не я. С таким делом мне не справиться. Рассказать о своих снах? Почему-то мне кажется, что храм показал бы Коту что-нибудь другое или совсем ничего. Когда вожак приказал идти к воде, я охотно подчинился и прекратил разговор.

Вожак.

Я впервые так назвал чужака. Только теперь я поверил наставнику: мягкотелый больше всех нас достоин быть вожаком.

Когда слишком близко подходишь к миру мертвых, то начинаешь по-другому видеть мир живых.

Не ведаю, какие еще испытания пошлет мне Прародитель, но я знаю (или это храм шепнул мне), что наша жизнь похожа на бег по бесконечной дороге, что мы живы, пока движемся по ней. Вожак знает эту истину и когда-то давно пытался рассказать мне, только я не понял его, не захотел слушать. Я и теперь мало еще понимаю, но сходить с дороги больше не хочу, и пусть она ведет меня, куда ведет. Тот, кто остается на обочине, теряет право на жизнь. Один раз я уже свернул с дороги. И тогда прежний Игратос умер, а в храме Жизни родился новый.

38

Мерантос. Воин из клана Медведей

Игратос изменился.

Я сказал это вожаку тогда, в том странном месте, и говорю это себе теперь, пока Игратос разговаривает с воином-Котом. Я слушаю молодого и едва его узнаю. Я ждал, что он изменится, когда узнает о решении старейшин, но не думал, что изменится так сильно. Исчез нетерпеливый, упрямый и самоуверенный воин, а вместо него появился кто-то другой. И тот, кто появился, казался много старше моего Игратоса, спокойнее и молчаливее.

Игратос мало говорил в этом походе и с этими попутчиками, но я помню его по другим походам и с другой стаей. Там, где нельзя было говорить словами, он обходился пальцами или мыслями, а его Дверь Тишины не закрывалась даже во сне. В самом начале этот поход тоже был похож на те: я не знал покоя ни днем, ни ночью от беззвучной болтовни молодого. Походка Охотника, запах Зовущей, рост воина-Кота, речь вожака, жара и песок – все казалось ему подходящим для насмешки или осуждения. Потом между нами выросла стена из непонимания, злых слов, обиды и долгого молчания.

Обида и непонимание ушли, одни слова сменились другими, а молчание так и осталось. Это не было молчанием ледяной, промерзшей вершины, где нет ничего живого. И гнетущей тишиной, что появляется перед камнепадом, это тоже не было. Больше всего молчание Игратоса стало похоже на спокойное горное озеро, где глубоко в темной воде прячется что-то живое. Но что это – неведомо. Может быть, маленькая, не больше пальца кири, не умирающая во льду, или олистор, способный проглотить неосторожного охотника и тех, кто попытается его спасти.

Игратос изменился. Он так не похож на себя прежнего, как спелый арис не похож на зеленый. Зеленый арис едят совсем мелкие детеныши, когда его собирают едят воины и охотники, когда нет другой еды и питья. У зеленого ариса сочная мякоть с кисло-сладким вкусом и плотная кожица. Он легкий и небольшой – намного меньше моего кулака, долго хранится, и его берут с собой туда, где мало воды. Почему-то раньше, когда я собирал его на склонах, арис казался мне очень большим и вкусным.

И только в теплый сезон арис не опасен.

После первых холодов он становится совсем маленьким, как кири, и таким же желто-коричневым. Плотная жесткая мякоть уже не спасает от жажды, зимой этого и не надо, но воин, что держит во рту арис, не чувствует голода день, два, иногда больше. Спелый арис берут в дальний поход, он всегда выручит, если охота будет совсем плохой. Но после холодов арис становится опасным. Когда его мякоть отходит от косточки, та начинает трескаться. Косточку надо сразу же выплюнуть и только потом жевать мякоть. Из треснувшей косточки растет ариссар. А растет он очень быстро! Я видел, как умирали глупцы, уснувшие с арисом во рту. Не самая легкая смерть и не самая достойная. Но косточка ариса может развязать язык упрямому пленнику. Или росток ариссара. Утром он тоньше и ниже пальца, а на закате уже выше воина и толще его руки. Я больше нигде не видел такой травы. Думаю, она растет только в наших горах.

Ну вот, я опять думаю о горах! В последние дни я часто вспоминаю родные места. Они уже сниться мне начали. Вот и в этот раз, когда мы ушли из храма, мне снилось, что я ем арисы, сочные, недоспелые арисы, ем и не могу наесться.

Когда Игратос зашевелился, я тут же проснулся. Ни одного ариса возле меня не было, и пить хотелось еще сильнее, чем перед сном. Я лежал, думал о воде и слушал, как молодой разговаривает с воином-Котом. Но они тут же забыли о разговоре ради похода к воде. Я тоже присоединился к ним. Если вожак зовет в поход... да и съеденные во сне арисы не прогнали мою жажду.

Вожак шел уверенно, словно видел реку за стенами города. Или чуял воду. Я не чуял ее, но не все т'анги умеют это.

Мы шли мимо стен из цветного камня, мимо арок, мимо маленьких пустых площадей, мимо чего-то непонятного из камня. Так мы дошли до площади, где посреди квадратной ямы стоял ярко-красный столб. Яма была большой, почти на половину площади. Нам пришлось идти под стенами. Я не мастер камня, но даже я понял, что эти стены строили из какого-то редкого камня, такого в наших горах нет.

– Раньше это был фонтан Солнечной Воды. И все, кто хотел, могли пить или купаться здесь. Или просто смотреть на блики огня в воде. Огонь на воде – это очень красиво... было. – Вожак замолчал так же внезапно, как и заговорил.

А мне почему-то подумалось, что он видел этот фонтан, полный воды и огненных бликов, видел сам, своими глазами видел, а не пересказывал с чужих слов. Еще мне показалось, что вожаку больно из-за того, каким сделался тайный город.

Удивительно, что я стал думать о таком. Для меня все здесь было чужим, непонятным и... опасным, хотя город давно уже пустой. А может, из-за пустоты и тишины мне и не нравилось здесь. Все-таки мы последние живые в забытом и заброшенном городе. Его стены помнят многих и многое. Только Прародитель знает, кто бродил здесь до нас. Появись тут какая-нибудь тварь из пустыни, я бы обрадовался и ей. Четырех воинов мало, чтобы вернуть жизнь в такой большой город.

Но я поторопился, желая встречи с кем-нибудь живым. Радости не было совсем, когда я понял, что за нами следят. Кто-то прятался в сплетении арок и столбов, что непонятно как удерживались на краю большой круглой ямы. Кто-то следил за нами из засады, и от чужого взгляда мне хотелось рычать и сражаться. Я почти задохнулся и только тогда вспомнил, что не могу измениться в ошейнике. Игратос и воин-Кот тоже держались за свои ошейники, задыхаясь и дрожа всем телом. Только вожак спокойно шел вперед, будто не чуял опасности, а то, что мы отстали, не встревожило его.

– Привет, – сказал он, стоя возле ямы. – Ты здесь одна? Хочешь пойти с нами?

Я не сразу увидел, с кем он говорит. Слезы мешали смотреть. Вместе с болью и кашлем они пришли после неудавшегося изменения. Когда я снова смог видеть, рядом с вожаком уже стояла Ипша.

ИПША.

Вот уж без кого я не скучал. Прародитель подготовил нам еще одно испытание: Ипша стала Зовущей.

Плохо, когда в маленькой стае есть Зовущая. Воины быстро забывают про поход и порядок и становятся самцами, ожидающими Зова. Но когда в стае появляется еще одна Зовущая, то кто-то уходит в мир мертвых. Прародитель хранил меня от таких походов. До этого, последнего, но теперь... Даже думать не хочу, что будет, когда Ипша-Зовущая встретит Зовущую из клана Кугаров. Если нам повезет, мы с Игратосом будем далеко и не увидим этой встречи.

А вот вожак радовался Ипше. Еще с первой встречи она почему-то нравилась ему. И он разговаривал с Ипшей так, будто она была из его клана, будто они давно не виделись и вдруг встретились далеко от родных мест.

Ипша пошла с нами.

Нет! Не с нами! Ипша пошла рядом с вожаком, и воину-Коту очень не понравилась такая соседка. Он немного отстал, чтобы быть от нее подальше.

Раньше Игратос решил бы, что молодой Кот испугался, и не стал бы молчать об этом. Он сказал бы мне, Коту и всем в нашей стае. Но теперь молодой промолчал даже мыслями, будто не заметил, что Кот сильно отстал от вожака.

В последние дни Игратос много молчал: то закрывал свою боль от меня, хоть на меня и падала ее тень, то прятал обиду, то... После храма Жизни он по-прежнему много молчит. Тогда я еще не знал, что это стало его привычкой, что через несколько сезонов его так и назовут – Игратос Молчаливый. А еще он продолжает хромать; не так сильно, как раньше, но все же хромает. Внутренний огонь уже не сжигает его тело, и нога перестала казаться распухшей и неповоротливой. Пока он не отстает от остальных и после отдыха еще ни разу не подтягивал ногу рукой.

Но идти к реке долго...

39

Игратос. Воин из клана Медведей

Ипша!

Страх, потом желание стать четырехлапым и бежать обрушились на меня. Желание было таким сильным, что я чуть не задохнулся в ошейнике. И только потом, когда я ослеп от слез и ослабел от неудавшегося изменения, я вспомнил, что так и не увидел Ипшу. Это не я испугался и захотел измениться, это был кто-то другой. Ничего удивительного, если бы это было желание Мерантоса – между учеником и наставником всегда есть связь, как и между сыновьями одного отца, но измениться хотел коротышка из клана Котов! Я услышал желание т'анга из чужого клана, а наставник учил, что такого не бывает, что для связи нужна общая кровь. «Кровь откликается на зов родной крови» – так и чарутти говорят, а они никогда не ошибаются. Или?.. Странно, что я вдруг засомневался в их непогрешимости. Если бы наставник узнал, о чем я думаю, он устроил бы мне трепку. Удивительно, что он все еще не устроил ее – не знает или откладывает наказание? А я почему-то совсем не страшусь этого наказания и неправильных мыслей о чарутти тоже не страшусь, хотя раньше обмочился бы от ужаса, если бы мудрый только косо глянул на меня.

В этом походе много странного и удивительного. Некоторые за всю жизнь столько не испытают, и подземного города не увидят, и с таким вожаком не разделят тропу. А я вот почувствовал страх коротышки, ну и что? Одной странностью больше, только и всего. Еще я узнал, что он злится на себя за этот страх, но не может подойти к вожаку, пока Ипша рядом. Ну и пусть боится, если ему страшно, или смеется, если смешно, а мне вот все едино.

Почему-то вспомнилось большое темное озеро, к которому меня приводил наставник. Давно это было, я тогда еще не носил воинский пояс. В озере плавало солнце, сначала одно, потом два, а вода все равно была холодной. И цветами вода не пахла, хоть в нее и смотрели ветки цветущей лойты.

Это был один из первых уроков моего наставника.

– Запомни, – сказал он мне тогда. – Многое можно увидеть в воде, но вода всегда останется водой.

Но я не понял его.

– А как же лед?

– Лед может блестеть, как солнце, но только солнце согреет тебя, а лед останется льдом.

Я так и не понял тогда наставника.

А теперь...

...похоже, что я сам стал озером, в котором все отражается. И злость воина-Кота, и тревога наставника, жажда и голод вожака, желание Ипши... А сам я почти ничего не чувствую: ни страха, ни тревоги, ни удивления, – даже боль, моя боль, похожа на отражение чужой боли. Вода все отражает, но остается водой. Теперь я понимаю, что хотел сказать наставник, теперь, когда что-то во мне изменилось. Но почему-то понимание не радует меня. Мне все едино. Вода остается холодной, когда в ней купается солнце.

Никогда прежде я не думал о таком. Даже не знал, что бывают такие мысли. Или ученики чарутти и должны быть такими... странными?

Вожак устроит привал, и я отвлекся от необычных мыслей. Мои глаза наблюдали – наблюдали? А почему не следили? – а голова запоминала.

– Километров двадцать прошли, не меньше, – сказал вожак, радуясь чему-то, и тут же обернулся ко мне: – Как ты? Нога болит?

– Болит, – услышал я свой голос – Меньше болит.

– Молодец. Ты сегодня хорошо шел.

– Знаю.

Похвала вожака не радовала и не злила меня. А вот наставник удивился моему ответу.

Вожак негромко хмыкнул, сказал «отдыхай» и отошел.

Я не стал нарушать его приказ: сел у ближайшей стены, вытянул ноги и... стал отдыхать. Оказалось, наблюдать еще интереснее, чем учиться убивать.

Вот вожак: он ходит от одной стены к другой, трогает их руками, и вид у него такой, будто он вернулся в родные места, а они так изменились, что он едва узнает их. А иногда вожак вздрагивает, качает головой и смотрит вокруг, словно бы удивляется, как он сюда попал и что здесь делает.

Таким мыслям не место в голове вожака, да и в моей им нечего делать, а вот... бродят.

Воин-Кот тоже бродит как потерянный. Ипша заняла его место возле вожака, вот и приходится держаться в стороне, а подойти ближе... опасно.

Наставник сел спиной к стене и закрыл глаза. Со стороны кажется, что он спит и ни о чем не думает, а на самом деле в нем соединились тревога и уверенность Странная смесь, как огонь и лед. Я немного посмотрел и понял, что тревожился наставник из-за меня, а уверен он в себе.

Ипша...

С Четырехлапой мне труднее, чем со всеми остальными. Говорят, что чарутти умеют слышать то, о чем думают другие. Я не могу слышать Ипшу, как слышал Мерантоса, когда он говорил со мной не открывая рта. То, о чем думают другие, словно спрятано от меня за стеной. Я вижу цвет этой стены, форму ее камней, могу понять, согрета она солнцем или застыла от ледяного ветра. Такое у меня получается с вожаком и воином-Котом, а вот с Ипшей... с ней все по-другому: темнота и стена в темноте, даже не стена – преграда из... из чего-то... не камня, как у всех остальных.

Раньше я не замечал, что могу такое. Или это могут только те, чья нога попала в пасть к пустынной твари? Тогда мне еще повезло: тварь могла отгрызть всю ногу, до самой шеи. Отдать кусочек мяса за такое умение... да я сам больше съедаю за один раз!

А вот о еде лучше не думать – отвлекает.

Есть мысли, что похожи на ветер, который тревожит гладь озера и мешает воде отражать.

Почему-то я опять думаю об озере, хотя раньше мне не нравилось возле него. Мрачно там и слишком... красиво. Не только меня пугала мрачная красота озера, немногие ходили к нему. И только раз или два в сезон чарутти приводил нас на берег для совета. Теперь я понимаю, почему все советы там заканчивались быстро и именно так, как хотел мудрейший. Интересно, последний совет старейшин тоже собрали у озера? Надо бы спросить наставника... Потом, на следующем привале. Кажется, вожак решил идти дальше.

– Отдохнули? Подъем! Привал окончен, – услышал я голос вожака.

Все зашевелились, заняли привычные места.

«Когда твоя догадка сразу же подтверждается – это немного пугает, правда?»

Странная это была мысль, которая появилась неожиданно и тут же исчезла. Будто по ошибке пришла ко мне. Или это я услышал чужой голос внутри себя?

Такое может и напугать...

40

Крис Тангер

«А знаешь, Игратос может услышать меня, если я захочу», – сообщил Хранитель, как всегда очень вовремя. Я едва не подпрыгнул от неожиданности. Подхожу, понимаешь ли, к перекрестку, думаю, куда бы это повернуть, а тут он...

«И зачем ты мне это говоришь?» – старательно изображаю недовольство.

«Думал, тебе будет интересно».

«Интересно», что среди нас появился телепат? Ты не представляешь, как меня это радует!»

Хранитель сделал вид, что не заметил иронии.

«Конечно, это должно тебя радовать: у меня может появиться еще один собеседник», – заявил он.

«А тебе мало одного?»

Моя язвительность тоже не произвела на него впечатления.

«Конечно мало! С тобой я скоро стану настоящим занудой. А насчет телепата ты немного поторопился: Игратос пока ловит чужие эмоции. Конечно, и это немало, особенно для его расы, но...»

«...но это такой примитив, по сравнению с тем, чего достигла твоя», – закончил я его мысль.

«Точно, – радостно сообщил Хранитель. – Что-то в этом роде я и хотел сказать, только не успел подобрать нужных слов. Ты удивительно точно, хоть и достаточно примитивно выразил мою мысль. Ничего другого я и не ожидал от представителя твоей расы. – Хранитель не упустил возможности отомстить за мою язвительность. – Пожалуй, я не стану будить в Игратосе телепата: твои мысли слишком вредны для окружающих, особенно для т'ангов. Придется страдать мне одному».

«Страдалец!» – фыркнул я, пытаясь скрыть, как меня радует, что Игратос останется эмпатом. Одного телепата мне за глаза хватает. И так у меня нет ни одной мысли под грифом «Для личного пользования». А если мои мысли станут к тому же всеобщим достоянием, мне точно придется разучиться думать.

«Еще один вопрос...»

«Надеюсь, последний?» – недовольно ворчу я, перебив собеседника.

«Вопрос последний», – пообещал он подозрительно миролюбиво.

«Давай свой вопрос», – вздыхаю, зная, что еще пожалею о своем согласии.

Но если откажусь, то всю дорогу стану думать, о чем же хотел спросить Хранитель, словно у меня других дел не будет.

«Крис, ты заметил, как изменился в последнее время?»

«ЧТО?!»

Вот это спросил так спросил... И какой ответ он надеется получить?

«Ты изменился, – уверенно сказал Хранитель. – Стал легче, спокойнее, и... к тебе возвращается чувство юмора».

Оказывается, от меня и не ожидался ответ, Хранитель решил поговорить сам с собой, а от меня требуется только слушать и восторгаться. Ну уж нет! В эту игру можно играть и вдвоем.

«Я изменился? С чего бы это? У меня же совсем нет времени на такую ерунду: то одни маньяки меня похищают, то другие пытаются убить, то побег, то пустыня, то голодные твари, что хотят попробовать меня на зуб...»

«Это ты о тхархе?» – вклинивается в мой возмущенный монолог Хранитель.

«Так эту тварь звали тхарха? А я уже и забыл», – пытаюсь не потерять боевой настрой.

«Не отвлекайся, – посоветовал Хранитель. – А за этой аркой сверни направо. – Я свернул. – И продолжай, мне интересно, чего еще ты наговоришь, только бы не отвечать на один простой вопрос».

«Так, на чем я остановился? На тхархе? Точно! Тогда продолжу... Едва эта милая зверушка поняла, что я не в ее вкусе, как на меня сваливается генеральная репетиция местного конца света и целая толпа аборигенов, которые почему-то думают, что я знаю и могу больше всех и обязательно их спасу. Достало все до самой печенки! И ты считаешь, что у меня еще есть время на какие-то изменения?!» – возмущенно закончил я и тяжело вздохнул.