Молчун заметно подрос за последние годы. А иногда ему лень становиться невидимым. При такой любимой зверушке сберегатель мне нужен только для поболтать. Но разговаривать вслух я почти разучился. Предпоследний раз я сотрясал воздух лет десять назад. Последний – в Обители, за несколько дней до Прихода. О нем меня тоже предупредили в Обители. Думаю, на всякий случай. Вдруг у гостя прогрессирующий склероз?

За заботу я, разумеется, поблагодарил, но задерживаться не стал. До Прихода мне надо было многое успеть. Преодолеть полконтинента и найти место, что понравилось бы Ему. Надеюсь, это будет последняя моя служба, а потом Он отпустит меня.

Кажется, мы оба устали друг от друга. И я, и этот мир. В последние дни земля заметно вздрагивает под моими ногами. Даже когда Молчун лежит неподвижно. И делает вид, что спит. Похоже, он стал таким же ленивым и равнодушным, как и его хозяин. Даже еще ленивее. Это хозяину, то есть мне, хочется иногда побывать в другом городе или на другом континенте. А Молчун, дай ему волю, спал бы без просыпу, пока лес вокруг него не вырос бы.

Ничего, скоро его мечта сбудется. Может быть, даже сегодня. Проклятая долина давно уже перестала быть опасной, но ее по-прежнему обходят стороной. Значит, так тому и быть. Я подарю Долину Ему. Последнему зерну Тиамы, что дремлет на моей руке. Воспоминаний этой Долины Ему хватит надолго. Потом Он свяжется с другими Тиамами. Или станет наблюдать, жизнь Городов и людей. Боюсь только, что люди покажутся слишком суетливыми и неинтересными. А может, это я придираюсь на старости лет.

И зачем-то пытаюсь оттянуть тот самый момент. Даже нацарапать несколько строк вздумал и… исписал половину свитка. Хотел оставить что-то вроде предсмертной записки: «В моей смерти прошу винить старость», а получились воспоминания за последние не помню уж сколько, лет. Вот только для кого я их нишу, не знаю. Да еще на незнакомом этому миру языке. Вряд ли кто-то рискнет «густиться в Долину, когда я закончу Обряд. Вряд ли кто-то найдет шкатулку с… Разве что Молчуна попросить?.. Хотя кому нужны откровения утомленного жизнью бессмертного? Или полубессмертного? Очень надеюсь, что все-таки „полу“… Я давно уже не пользовался Ножом и надеюсь – ну вот опять „надеюсь“"! – что его создатель мной очень недоволен. Может, он давно уже хочет дать Ножу другого Хранителя. В самое ближайшее время у него будет эта возможность.

Хранитель Ножа не может так просто умереть, но, чтобы прорасти, Тиаме требуется кровь. И жизнь. Я даю Ему и то и другое. А еще свою память. Знаю, несколько сотен лет – это как капля в море. А по сравнению с миллионами сезонов этого мира так и еще меньше, но… Как там говорилось в старом анекдоте: «Все, что могу лично…» – так, кажется?

Интересно, а я смогу сделать харакири этим скальпелем или лучше взять Нож? Зерну Тиамы нужна не только кровь, но и боль. Что-то вроде ритуального мучительства, чтобы докричаться до крепко спящего.

Думаю, боли будет много. Такими дрожащими руками даже лепешку резать опасно. Этим рукам лет пятьсот на вид. А то и шестьсот. Прям не руки, а пятнистые, морщинистые клешни. Хорошо, что никто не увидит, как я буду ими работать. Может, ради этого я и выбрал первый день Прихода. Чтоб никто не увидел, не помешал.

Больно…

Правую руку просто огнем жжет. А рукоять Ножа вот-вот треснет под пальцами.

Блин, как же больно!

В глаза светит обычное солнце. Совсем не яркое. Как и положено ему на рассвете. А где черно-красное небо? Где Око Карающей, на которое я пялился ну вот только что?

Нету?

Ну и ладно.

Как там говорят старухи, если просыпаются после кошмара? Кажется, «куда ночь, туда и сон». Вот и пусть он идет… туда. А я совсем в другую сторону пойду. Когда встать смогу.

И приснится же такое!

На всякий случай пощупал тиамный браслет. Все зерна на месте. Кроме тех двух, что я уже успел пристроить.

Ну а если б чего-то не хватало, боюсь, что я удивлялся бы не меньше, чем Первоидущий, что пялится сейчас на меня. Прям как поал на поалиху… после брачного сезона. Типа, ну чего тебе от меня еще надо?!

Хотя кое-чего не мешало б узнать.

– Идущий, это ты меня вынес из Храма?

– Нет. Ты сам…

Краткость, конечно, сестра таланта, но мачеха красноречия.

– Не сам. Это ОН его вывел.

Все буквы у «он» были испуганно-большими. Как глаза у прорицателя.

Деду явно требовалось чего-нибудь успокаивающее. В таком возрасте вредно волноваться.

– Кто «ОН»?

Старик указал подбородком. Пальцем тыкать не решился.

Это для кого он таким незаметным старается стать?

Оглянулся.

Присмотрелся.

Напротив, на стене Храма, восходящее солнце изобразило симпатичную такую тень. Похожая на нее осталась в круглой комнате, вместе с Ассом. А еще через секунду я вспомнил, кого еще напоминает это темное пятно.

Кажется, не только я один вспомнил.

– Ты все-таки привел его с собой, – обвиняюще прошептал старик.

– Никуда никого я не вел! Он сам… И не надо его так бояться. Он мой…

Вот только сообразить сразу не смог, кем мне Молчуна назвать: другом или зверем?

Дед покачал головой, но спорить не стал.

– Господин, это твое! – Девушка Первоидущего протянула мне какой-то свиток.

– Где ты это взяла?

– Он выпал у тебя из рукава.

Я развернул и тут же свернул обратно. Почерк слегка похож на мой, но текст едва знакомый или почти забытый. Словно писано по пьяни или с сильного устатку.

– Что там? – заинтересовался Первоидущий.

– Про тебя точно ничего.

Я не хотел грубить мужику, но если в свитке то, чего я думаю, то его лучше сразу сжечь. Как говорится, перед прочтением.

Я так и не сжег то, чего притащил из Храма. Решил, что успею. Потом. Когда отосплюсь, поем и соберусь с мыслями. Все необратимые действа надо делать на трезвую голову и недрогнувшей рукой. Чтобы потом не было мучительно больно и обидно. Вот я и принял пару чаш тифуры вместо антидепрессанта и завалился спать. Успел еще Малька перед сном послать. Чтоб не приставал ко мне с «покушать и помыться». Это уже когда проснулся, тогда и ванну к постели потребовал, и обед из четырех блюд, и обязательно с десертом. А то что снаружи вечер наметился, так мне по фигу! Второй прием пищи считается обедом. И нечего экономить на голодном хозяине!

Малек не спорил. Затащил в палатку кожаную поилку, вылил в нее буримс воды и сообщил, что «ва-анна» готова, а еду он принесет, как только я пожелаю. Мальку старательно и молча помогал мужик среднего роста и неопределенного возраста. Я не сразу вспомнил, кто он такой и с какой это радости его на трудовой «энтузиазизм» растащило. А когда вспомнил и спросил, то получил такой ответ, что почти аппетита лишился. Я сначала помылся, а уже потом обедом занялся. Ел, старательно пережевывая, внюхиваясь и вкушиваясь в каждый кусок. Время тянул, чтобы не думать, чего делать с новоявленным рабом и странным свитком, к которому и прикоснуться-то стремно. От написанного в нем – волосы дыбом по всему телу. А если поверить, что это я сам, своей собственной рукой, через незнамо сколько лет… то крышу сорвет прям сразу.

Вот я и не стал ничего сегодня решать. Насчет свитка. Так непрочитанным и бросил его в шкатулку. Вот года через два вытащу и… посмеюсь над собой, неврастеником. Если доживу. (Лучше уж сомневаться в своих силах и приятно ошибиться, чем быть твердо уверенным и… обмануться.)

Я позвал Сервуса, чтобы прекратить это глупое философствование. Неизвестно, до чего еще я дофилософствуюсь, пока обед прикончу.

Сервус очень быстро явился на мой зов. Будто стоял возле палатки и ждал. Хотя… может, он этому у прежнего хозяина научился? Стоять и ждать. Чтобы потом по первому зову и бегом.

Ну вошел мужик и тут же уставился на заменитель ванны в суровых походных условиях. Ясное дело, человек он культурный, бывший наставник все-таки мыться, наверно, по три раза на день привык, а прежний хозяин держал его в грязном теле. Вот я, по доброте душевной, и предложил ему помыться. А то амбре от него такое, что противогаз вспоминается. С тоской и сожалением.

Без повышенного энтузиазма, но и без лишних разговоров Сервус приступил к водным процедурам. Начал елозить мокрыми руками по телу, стоя рядом с «ванной». Похоже, большой любовью к воде он не страдал, как и повышенной стыдливостью. В палатке еще два человека, а он устроил, понимаешь ли, мужской стриптиз. А вдруг у меня ориентация с поворот-подвывертом? Или у моего оберегателя? Совсем мужику нечего терять или так привык выполнять приказы, что действует на автомате?..

Вошел Малек, увидел это мокрое безобразие и фыркнул. Я согласно кивнул:

– Моется, как кот языком, и считает, что так и надо.

– Услышал бы тебя тисл, смертельно обиделся бы. Господин, они же воду видят только в котле, когда асту варят.

– Или в кошмаре. Кстати, большой любитель чистоты, а ты помыться хочешь?

Малек изобразил на лице ужас и отвращение. Очень у него это правдоподобно получилось.

– Не в этой воде, в чистой, – успокоил я пацана.

Но тот все равно затряс головой:

– Нет! Не хочу!

– А когда ты в последний раз мылся? – полюбопытствовал я.

– Недавно. После Злого леса.

– Это когда лопнул старый буримс, и на тебя упало три капли воды?

– Не три капли! У меня вся спина и голова были мокрые!

– А-а… Ну тогда ты точно очень чистый. Прям стерильный. Можно хоть сейчас в операционную.

– Куда?

Малек сделал большие глаза.

Так, похоже, меня слегка занесло. Стерильность и операционная – это из другой жизни.

– Не куда, а откуда. Забирай ванну, Сервуса и заканчивайте мытье на улице.

– Где?! – Малек удивленно заморгал. – Господин, мы не в городе. Перед Храмом улиц нет.

– Сам знаю, что нет. Это у меня так, случайно вырвалось. Короче, буквоед, снаружи все дела доделывайте. А то устроили у меня банно-прачечный комплекс. Теперь понятно?

– Нет.

– Чего тебе непонятно?!

Умеет пацан иногда так достать, что прибить его хочется.

– Как ты меня назвал, господин?

– Как надо, так и назвал. А за каким это ты вообще сюда зашел?

– Пустой кувшин забрать. И сказать хотел…

Оглянулся, лизнул запястье. Почесаться ему в облом или звериная привычка сработала?

– Забирай и говори. Если не передумал.

– Я Марлу видел, – сообщил Малек, когда «ванны», Сервуса с вещами и посуды уже не было в палатке.

– Где?!

– В караване.

– Когда?!

Мне хотелось встряхнуть пацана, чтоб он говорил быстрее.

– Я только думал зайти к тебе, господин, а тут вижу, Марла идет…

– Куда она пошла?

– К себе в…

– А-а… ну ладно. Я к ней потом зайду.

Вдруг Лапушка отдохнуть задумала, поесть там или помыться, а тут я завалюсь. Полчасика потерпеть смогу. Снаружи. Возле костра. Вроде как при деле и сразу видно, что хозяин дома.

Но «терпеть» больше пришлось. Марла ко мне только после Санута подошла.

Посидели немного у костра, на огонь посмотрели, тифуры выпили, потом в палатку забрались. В мою. И все это молча.

В палатке тоже обошлись без разговоров.

Марла держалась со мной так, точно мы не полтора дня, а полтора года не виделись. Или я вдруг стал дорогим и хрупким товаром, на который только смотреть можно. Пока не купишь.

Но природа… она свое завсегда возьмет. Взяла и на этот раз.

Лапушка разошлась так, словно решила восполнить недополученное за все дни и ночи нашей разлуки. Я уже и не помню, когда в последний раз так активно полировал свои фамильные драгоценности.

Про Меченого мы заговорили ближе к завтраку. Да и то, если бы я не спросил, Марла так и ушла бы от меня. Молча. Кажется, ее совсем не тянуло озвучивать свои похождения в Храме. Моими, кстати, она тоже не интересовалась. Скорее наоборот. Если б додумалась, то уши, наверно, заткнула бы. Себе. Или мне пасть. Хорошо, я быстро понял, как ее «интересуют» мои воспоминания. И сразу же на вопрос перешел. Конкретный. Типа, а с Меченым чего делать будем? Ну а после такого захода и рассказать пришлось кой-чего. Без лишних подробностей, правда. Они-то как раз к делу Меченого – никаким боком. Да и про него много интересного не расскажешь. Ну встретились, ну пообщались, потом я ушел, а он остался. С ножом в пузе. Обычная бытовуха, можно сказать. Не хотел, но получилось. Теперь вот последствия этого «получилось» разгребать надо.

А если надо, то как? И когда? Вчера Первоидущий нас строить не стал, но сегодня… как в той песне может получиться: «…По дороге, по широкой дороге. Там, где мчится курьерский…» Поезда, правда, по здешним Дорогам не бегают, но поалы тоже развивают очень даже приличную скорость. А мне не только Меченого найти надо, но и сеанс исцеления провести. А это все – время. Которого с каждой секундой становится меньше. Пока я сижу и жду чего-то. Особого приглашения? Или разрешения? От Лапушки.

Она задумчиво покатала в ладонях округлый камень. Посмотрела, как мерцают зеленые искорки в его темной глубине.

Таких камней я здесь еще не видел.

– Есть хозяин, есть раб и есть слуга. – Голос у Марлы низкий, глухой и какой-то отрешенный. Точно она не со мной говорит, а думает вслух. – А есть еще те, кому трудно служить…

– Это мне-то трудно служить?! – не выдержал я поклепа. – Да этот мужик меня почти не видел и не слышал!

Лапушка подняла голову. И, наверно, в первый раз за сегодня прямо посмотрела на меня. А в глазах ее, похоже, печаль всей вселенной собралась.

– При чем тут ты, Пушистый?.. Это Меченому трудно быть слугой. Он как-то сказал… – Марла сжала камень в кулаке. – «Я похож на касырта в паланкине. На связанного касырта. Ни убежать, ни обогнать паланкин не могу, ни другой путь выбрать. И так до самой смерти. Связанный и в чужом паланкине». – А голос у нее ну точь-в-точь как у Меченого сделался. Закрой глаза, и поверишь, что мужик рядом стоит.

Глаза я закрывать не стал. Чтоб не обманываться.

Блин! Ну как можно быть таким недогадостным? Видел же, что Меченому не слишком радостно жить возле меня. Но что настолько все хреново… что ему легче умереть, чем дальше служить…

– Если б я знал, давно бы отпустил его. Честно, Лапушка. Ну что я, зверь какой?..

– Как бы ты его отпустил?! – Кажется, Лапушка немного удивилась.

– Ну как?.. Обыкновенно. Как всех остальных отпускают.

– Таких слуг не отпускают.

– Почему?

– Потому что не отпускают. Они связаны с хозяином до смерти.

Неуютно мне стало от таких разговоров.

– А разорвать эту связь?

– Как разорвать?! – Марла даже свой камень уронила.

– Ну с помощью ритуала…

– Нет такого ритуала! – Голос у Лапушки сделался тверже поднятого камня. И холоднее утреннего ветра.

– Ну тогда я придумал бы чего-нибудь.

– Ты?! Придумал бы?!

– Ну да. А что, нельзя?

На меня посмотрели так, будто я небо с землей предложил местами поменять. Марла даже подобралась как-то вся. Как перед опасным местом, которое мы проехать должны. Похоже, я здорово удивил Лапушку. И напугал.

– Ну ладно. Чего ты, в самом-то деле? Сейчас-то я ничего придумывать не буду. Нынче решать надо, как с Меченым быть. Одному мне соваться в Храм никак нельзя. Мне ассистент нужен, чтоб присмотрел за мной, пока я его тащить буду. Чтоб за руку меня подержал. А то ведь заблудиться в чужом сне – раз плюнуть. Так предсказатель наш говорит.

Я даже устал от своей речуги. И рассказывать, как спасал Первоидущего и его компанию, не стал. В другой раз как-нибудь. Если Лапушка захочет. Только спросил ее:

– Пойдешь со мной? Поможешь?

– Нет.

Я обалдел и онемел. На минуту.

Совсем другого ответа ведь ожидал.

Да если б Кранта можно было взять в Храм, я и просить бы Марлу не стал. Смотались бы по быстрячку, справились бы с проблемкой по-тихому и спокойно обратно вернулись. Уже втроем. А Меченый – мужик не из болтливых. Не станет он о нашем недоразумении распространяться. Крант – тоже. Но с ним я в Храм не ходок. И Малька со мной он не отпустит. Точнее, «слабого, беззащитного» меня со «страшным и ужасным» ипшей. Обязательно присмотреть за мной захочет. Хотя бы издали. А что из этого получится, я уже видел. Во сне. Я с криком проснулся после него. И дня три потом только шепотом говорить мог.

– Пушистый, я не пойду в Храм. И тебе идти не надо.

– А Меченый? Он же того…

– Он уже мертвый. – Голос у Марлы не дрогнул. Только зубы сжались. До хруста.

– Еще нет. – Уверенности в моем голосе было не меньше. Я не мог объяснить, но точно, на сто процентов знал, что время в том месте, где сейчас Меченый, не движется. Застыло, как стоп-кадр. И будет стоять, пока я решаю, чего делать с проблемой. Почему я, а не Меченый должен решать, этого я не знаю. Может, закон какой существует. Или поправка к закону.

Даже понять такое трудно. А рассказать, да еще так, чтобы поверили… думаю, эта задачка не про меня. Но я честно попытался.

– Он еще живой, Лапушка. Я… знаю это.

Она покачала головой.

«Не поверила», – подумал я.

И ошибся.

– Он хочет умереть свободным. Отпусти его, Пушистый.

Ну я и «отпустил». Если женщина просит…

Где-то на большом дворе, перед распахнутыми воротами, стоит на коленях мужик. И улыбается. Отчего шрам на лице кажется еще глубже. Руки его прижаты к животу, а в глаза светит закатное солнце. Он щурится, улыбка превращается в оскал… это руки тянут из живота широкий нож. Вытянули, уронили, опять прижались к животу. Мужик валится на бок. Глаза плотно закрыты.

Мои, кстати, тоже.

Но понял я это не сразу. Как не сразу сообразил, когда и за каким это я свернулся в позу зародыша. И какого хрена у меня мокрые щеки, а Марла гладит меня по спине и голове. Как больного детеныша.

Да-а, насыщенным выдался день вчерашний. А знай я, что мне готовит сегодня, просыпаться бы не стал.

После первого восхода мы ушли от Храма.

Я вернул Сервусу Имя и свободу. Теперь у каравана новый колдун.

Надеюсь, я не буду сильно скучать по Ассу.

Домой, домой, большими прыжками домой!

Ну если не совсем домой, то хоть прочь от Храма. И очень быстро. Как говорил провидец: «Надо уходить, пока нас отпускают».

Возвращаться по пройденной уже дороге совсем нетрудно. И неинтересно. Уже не ждешь с нетерпением день завтрашний. Уже не хочется забежать за поворот и посмотреть, что там. Знаешь, что там. Проходили, видели. Осторожность, конечно, не помешает, но ничего нового в пути не предвидится. Обычные, рутинные трудности, с которыми справились раньше, справимся и на этот раз.

А с таким колдуном, что теперь вместо Асса, так и вообще на все проблемы можно положить и забыть. Уже то, как он нас сквозь Злой лес провел, отдельного разговора стоит. И благодарности перед строем. В смысле перед караваном.

Не знаю, как у Сервуса это получилось, но однажды всему каравану, включая рабов и поалов, приснился поход сквозь Злой лес. Или это Лесу приснилось, что между его деревьями ползет нечто мелкое и незначительное. А ради такой мелюзги и просыпаться не стоит.

Хоть я давно со снами не на «вы», да и то не сразу сообразил, как Сервус это провернул. А для остальных этот переход выглядел чудом на ровном месте! Спать ложились перед Лесом, проснулись уже за ним. Не иначе, колдун в подоле всех перенес. Все живы, никто не потерялся – хорошо-то как! Спасибо, Мудрый и Великий, что ты у нас есть.

Никто и спрашивать не стал, по какому это праву он унаследовал все хозяйство Асса. Унаследовал, значит, смог. Значит, так и должно быть. А все из-за моей лени беспробудной началось.

Ну не было у меня желания возиться со всякими колдовскими штучками, что после Асса остались. Вот и спихнул их на Сервуса. Он мужик умный, его учили с ними обращаться. А если и подзабыл чего, то вспомнит по ходу дела.

Кажется, не все в караване и заметили, что у нас колдун сменился.

Только особо близкие друзья, ежели такие имеются, или не слишком скромные мужики – вроде меня – называют его по имени. Для остальных он – Великий и Мудрый, на которого и пялиться незачем. А уж допрашивать, за каким он в Храм ходил и почему с другой мордой лица вернулся, никто не рискнет. Вредно это. Тут многие верят, что колдуны, как и ильты, любого с того света вернуть могут. А тех, кого не могут, другой колдун уже вернул.

Кстати, мы с Сервусом старательно делаем вид, будто не знали друг друга прежних. Типа не было у Многодоброго и Многомудрого Лёхи Серого раба по имени Сервус Аштинский. А у Великого и Могучего Сервуса Аштинского не было – и быть не могло! – какого-то там хозяина. Но встретиться двое таких реальных мужиков очень даже могли. И Дорогу разделить – тоже. А бродить друг к другу в гости, водку пьянствовать и лепшими дружбанами становиться – совсем не обязательно. Могут же у нас быть свои собственные интересы, что никаким боком не соприкасаются. Типа разошлись как в море корабли. Спасибо, что не обстреляли друг друга. Или как тут военно-морские действия ведутся?

Еще один «корабль» по имени Марла то держится несколько дней в районе горизонта, то берет меня на абордаж. И настроение у нее стало таким же переменчивым, как погода весной. А перед Проклятой долиной Лапушка моя чуть Малька на клочки не порвала. Только из-за того, что пацан неудачно пошутил.

Ну женщины вообще не любят, когда их внешность критикуют. Новая морщинка или несколько лишних сантиметров в талии не делают бабу счастливее и ласковее. А Марла никогда не была слишком ласковой. И избытком доброты не страдает.

В последнее время ее подчиненные обращаются к ней на расстоянии и с повышенной осторожностью. А приказы бросаются выполнять прежде, чем Марла рот закроет. И если Малек думал, что я стану разгребать кучу глупостей, что он наворотил, то он крупно лоханулся. Я не нянька ему. А хозяин завсегда может передоверить наказание наглого слуги другому. Или другой.

Не надо было обижать женщину, что в полтора раза тяжелее хозяина, то есть меня. И что одним ударом может свалить груженого поала. Если догонит, конечно.

Бегает Лапушка теперь не так быстро, а то, что ест больше обычного, это еще не повод насмехаться. С ее ростом и габаритами толстой она не выглядит. И слабее не стала.

Так что не надо было Мальку говорить, будто она ест за троих. То есть на беременность намекать. Похоже, дети – это больной вопрос для Марлы. Точнее, их отсутствие. Она и прибить за такую шутку может. Если захочет. И я вряд ли ей помешать смогу. Если тоже захочу. Это когда жизнь мне очень надоест…

Спасать и воскрешать Малька не пришлось. Ипши вообще-то живучий народ. А за битого, как говорится…

С Марлой я пошептался потом. Когда она успокоилась немного. Когда боевой и любовный пыл у нее поутих. И есть ей больше не хотелось. А с сытой и удовлетворенной женщиной поговорить и пошутить завсегда можно. Если меру знать.

Ну и выяснил, чего такого обидного Малек сболтнул.

Думаю, мало пацану досталось. Ему еще добавить надо бы. Для просветления мозгов.

Это кем же надо быть, чтобы сравнить Лапушку с тиу. С серомордой и лупоглазой. У которой за один раз может родиться детенышей больше, чем пальцев на руке имеется. А у Кугаров один детеныш – это норма. Два – уже патология. С двумя – проблем не оберешься. Второго папашке вернуть полагается. А того еще пойди и найди. Послушать Малька, так Лапушке в Храм возвращаться придется. И там искать.

Да уж… перспектива малорадостная. И совсем не смешная.

Вот я, чтобы успокоить Марлу, и предложил – в шутку, понятное дело, – считать папашей меня. Если вдруг чего. А кто там станет разбираться и тест на отцовство проводить?.. И идти за три поля и два моря ей тогда не надо. Да и знакомы мы все-таки не первый день. И, надеюсь, не последний. Вот и помогу, чем смогу.

Короче, нес всякую ерунду, пока Лапушка фыркать не начала. Кажется, даже роды у нее принять пообещался. Если она захочет. И если у нее не ложная беременность. На фоне хорошего аппетита.

Вот так человек и создает себе проблемы. Своим длинным и болтливым языком. Придет как-нибудь Лапушка ко мне и четверых котят в подоле принесет – ну и чего я тогда делать буду?

Но подумал я об этом уже потом. Когда сам-один остался. И на Проклятую долину засмотрелся. Здорово она выглядит при свете Санута.

Туман раскрашен в такие цвета, что и название им не сразу придумаешь. И пейзаж получается совершенно нереальный. Как сон про другую планету. Жаль только…

Ну вот я и вернулся. Домой. К Намиле.

Но помотало меня, как тот осенний листок. И дальше по тексту старой, еще земного розлива песни. Там тоже обо мне: «Я менял города, я менял имена». Не свои имена я менял. Из меня разведчик, как из поала летун. Просто менялись те, с кем я делил Дорогу. Появлялись новые попутчики, а старые уходили. Кто-то из моей жизни, а некоторые из жизни вообще. Потом и я сошел с дистанции. Вернулся домой. Дом для того и покупают, чтобы было куда возвращаться.

Не скажу, что Намила сильно обрадовалась мне. Получилось, как с тем мужем, что вышел на пять минут за спичками, а вернулся через два года. Из кругосветки. Типа извини, дорогая, так получилось. А два года – это не два часа и даже не два месяца. За два года можно так соскучиться, что и подзабыть, по ком скучаешь. У меня так с бывшей любовью получилось. Разъехались по разным городам и стали переписываться по Интернету. Типа мобила – это серые будни, а письмо – это романтика. Вот и переписывались первые полгода, и довольно регулярно. А потом… то не сразу на письмо ответишь, то с праздником поздравить забудешь, то настроения нет отвечать. Типа отвечу завтра или на днях. А дни взяли и в три недели сложились. Потом и отвечать вроде бы поздно – устарело послание. Да и в облом. Тут ведь как? Чем дольше чего-то не делаешь, тем меньше это делать хочется. А жизнь-то не стоит на месте. Года через три встретился с Олькой – случайно как-то получилось – и обалдел. Совсем ведь чужая женщина! Непонятно, о чем раньше говорили и как в койку попадали.

Ну с Намилой проще. Нас ведь не только прошлые, полузабытые воспоминания связывают. У нас дело общее есть. Партнеры мы вроде как. А это сильно меняет весь расклад.

Никто меня особо не торопил, но включился в работу я довольно быстро. И к режиму местной жизни притерся так, что уже с трудом верю в свои дальние странствия. А всего-то полсезона прошло после возвращения.

Вот и открыл шкатулку со своими записками. А там… обрывки свитков, куски пергамента, листы бумаги разного сорта и размера. И на всем-то оставил я свои каракули. Отчеты о славных и не очень славных делах. За несколько сезонов поднакопилось этих отчетов…

Некоторые делались, что называется, по горячим следам, другие – через неделю-две после случившегося. Кое-что потерялось, что-то показалось сначала неинтересным, а потом… «файл затерт, восстановлению не подлежит». За некоторыми именами уже и лиц не вижу. Любит человек забывать, любит. Другим впечатлениям место освобождает. А потом и они забудутся. Затрутся со временем.

Вот прочитал первые «отчеты» и будто не я их писал. Не верится, что я был таким придурком. Или что так быстро стал другим человеком. Ну почти другим. Кажется, тот прежний Лёха Серый все еще прячется где-то в глубине души, как первые записки на дне шкатулки.

Не помню уже, на каком базаре я купил ее. Продавец клялся, что она волшебная. Мол, ничего в ней не пропадает и из нее ничего нельзя украсть, и саму шкатулку украсть или потерять нельзя – только продать. И два золотых просил. Над продавцом смеялись. А я… посмотрел на этого задохлика, на коробку его, простую, без украшений и… достал монеты.

Это теперь я знаю, что на них можно год прожить не голодая, а тогда показалось мне, что не такие уж это большие деньги, что старику они нужнее будут.

Может, и навешал он мне лапши, но ни разу я не пожалел об этой покупке. И о потраченных деньгах тоже. Всякое пережил: горящие корабли и тонущие города, землетрясение и извержение вулкана, умирал и убивал, терял друзей на караванных тропах и в кабацких драках, а шкатулка все еще со мной.

Она оказалась крепче очень и очень многих вещей. Или удачливей. Смешно вспомнить, но как-то меня выловили после неслабого шторма. На обломке мачты. Из одежды – только то, что на мне. А из имущества – Нож да шкатулка, в которую никто и заглянуть не пожелал.

Не знаю, зачем я продолжаю эти записи. Теперь уже реже, чем раньше, но все-таки открываю иногда шкатулку и добавляю в нее исписанный лист или свиток. Не понимаю, как в нее все помещается? И кто и когда это прочитает? Не говорят здесь на таком языке. И не пишут. Закрытый это мир. Вернее, мир-полупроводник: в него можно, а обратно ни-ни.

Да и не тянет меня обратно.

Кто-то жалуется на ностальгию по прошлому, кто-то – по настоящему, а у меня, похоже, иммунитет ко всяким ностальгиям. Прошлое прошло. А настоящее… еще вчера оно было будущим.

Во загнул! Словно я здесь Витьку Писаря замещаю. А может, и замещаю. Как держать писчую палочку, еще не забыл. Вот и продолжаю свои никому не нужные мемуары. Сколько раз порывался бросить их в огонь, но рука не поднимается. Пока складываю, так сказать, до лучших времен и не знаю, наступят ли они когда-нибудь. Как и того, в чем заключается тема и идея моей писанины. А может, и знаю, но не хочу формулировать. Похоже, надеюсь на что-то, тайком от себя. Хорошо, что не надо никому объяснять, как у меня получилось то, что получилось. А с собой я как-нибудь договорюсь.

Пишу я обычно вечером или ночью, но, когда на небо выползает Санут, выхожу на прогулку. С Молчуном. Он сильно подрос за последнее время. В холке уже ростом с меня. И земля слегка вздрагивает под ногами, если мы гуляем по улице. Стекла пока не вылетают и стены не трескаются, но, если зверек не перестанет расти, придется мне искать тихое, безлюдное место. И как это земля динозавров выдерживала? Не отсылать же Молчуна куда подальше от городских улиц. Типа сходи, привет дружбанам передай…