- Я пойду одна, - решительно заявила Эмма, - я должна проститься с ним.
      Она еще не видела своего дядюшку мертвым, но братья ордена, поднаторевшие в скорбных трудах, призванных примирять живущих со смертью, наверняка постарались придать покойному благообразный вид.
      - Может быть, мне пойти с тобой? - предложила Элин.
      - Ты очень добра, - отвечала Эмма, - но мне лучше пойти одной.
      Элин вышла во двор вслед за Эммой и задержалась, глядя, как маленькая процессия направляется в церковь. Мартин Белкот с сынишкой везли на тележке гроб, а девушка шла рядом с ними. Затем плотник с сыном подняли тяжелый гроб и внесли его в храм. Эмма последовала за ними, а Элин еще некоторое время стояла, озираясь по сторонам. В этот час и гости, и служители аббатства в большинстве своем находились на ярмарке и в монастыре оставались лишь братья, занятые своими повседневными делами. Да за воротами конюшенного двора усердно скоблил лошадь юный конюх Иво Корбьера, а Турстан Фаулер, пристроившись на камне, посвистывая, начищал седло. Он был совершенно трезв и, судя по беззаботному выражению открытого, добродушного лица, давно прощен и вернул расположение своего господина.
      Элин задумчиво глядела в сторону церкви, когда ее окликнул возвращавшийся из сада брат Кадфаэль. Завидя монаха, она приветливо улыбнулась.
      - Мартин Белкот доставил в обитель гроб, - сообщила Элин. - Эмма сейчас в церкви, занята покойным и ни о чем другом и не помышляет. Но должна сказать тебе, Кадфаэль, по-моему, она не прочь ускользнуть из-под нашего присмотра. Во всяком случае, разок она уже попробовала. Сказала, будто хочет присмотреть на ярмарке перчатки взамен украденных. Все бы ничего, но стоило мне предложить составить ей компанию, как она тут же передумала.
      - Перчатки, - пробормотал Кадфаэль, почесывая подбородок. - И впрямь чудно, с чего бы это у нее посреди лета перчатки из головы не шли.
      Элин не уловила подоплеки его слов, а потому сказала:
      - Что же тут чудного? Мы все знаем, что у нее украли перчатки, причем редкостной работы, - где же еще купить такие, как не на нашей ярмарке. Все это вполне правдоподобно, хотя, сдается мне, перчатки всего лишь удобный предлог.
      Кадфаэль промолчал, но отправился к церкви, пребывая в немалой задумчивости. Чудным ему казалось вовсе не то, что девушка вздумала, раз уж представился случай, купить новые перчатки. Странным было стремление уверить Кадфаэля, будто на барже побывал обычный вор, и заявление о пропаже несуществующих перчаток, хотя, чтобы объяснить, откуда они взялись у нее посреди лета, ей пришлось сочинить историю с покупкой в Глочестере. Не иначе как все это время она думала о перчатках. А может быть, о перчаточнике?
      Мартин Белкот и его сын установили тяжелый гроб на задрапированные козлы в приделе храма и почтительно уложили в него тело мастера Томаса. Эмма склонилась над ним и долго смотрела в лицо покойного, не говоря ни слова. Глаза ее оставались сухими. Она хотела запомнить его таким, каким видела сейчас, - отрешенным и исполненным достоинства. Он выглядел строже, чем при жизни: черты его заострились, некогда цветущее Лицо покрыла восковая бледность. Неожиданно девушке захотелось преподнести ему прощальный дар, который он взял бы с собой в могилу. Только сейчас она поняла, что в сумбуре последних двух дней у нее не было времени даже подумать о прощании. И ей показалось совершенно необходимым оставить дядюшке какой-то знак, свидетельствующий о ее любви и преданности. Что-то личное, не имеющее отношения к церковному погребальному ритуалу.
      - Можно закрывать? - тихонько спросил Мартин Белкот.
      От неожиданности девушка вздрогнула и взглянула на плотника едва ли не с удивлением. Осанистый, видный мастер спокойно и терпеливо ждал ее распоряжений. Сын его, серьезный и молчаливый, не сводил с девушки больших светло-карих глаз. Будучи четырьмя годами старше, Эмма чувствовала себя взрослой в сравнении с пареньком. Ей подумалось даже, что не стоило бы столь юному созданию заниматься таким скорбным делом, но тут она поняла, что глаза паренька устремлены на нее, а не на покойного и что все в нем тянется к жизни и свету. В глазах цветущей молодости смерть - не более чем тень, на фоне которой краски бытия кажутся лишь ярче. Так и должно быть, ибо соответствует промыслу Божию.
      - Подождите минутку, - отвечала Эмма плотнику, - я сейчас вернусь!
      Девушка выбежала из церкви и огляделась по сторонам, ища дорожку к саду. Зеленая живая изгородь и кроны деревьев подсказали ей путь. Бенедиктинцы - отменные садовники - выращивали не только превосходные фрукты, но и дивные розы. Эмма выбрала один куст, непохожий на остальные. Цветы на нем были бледно-желтыми, с розовеющими по краям лепестками. Девушка сорвала всего лишь один цветок и понесла его назад в церковь. Это был не бутон, а уже полностью распустившаяся, хотя еще и не тронутая увяданием роза. Дядюшка Эммы был не молод, он пережил пору своего расцвета. Такое подношение было ему как раз подстать.
      Брат Кадфаэль видел, что девушка побежала в сад, а затем вернулась в церковь, и сам последовал за ней, но держался при этом в сторонке, в тени колонн. Подойдя к гробу, Эмма положила цветок на грудь покойного.
      - Теперь закройте его, - промолвила она и отступила на пару шагов, чтобы не мешать мастеровым. Когда гроб был закрыт, она поблагодарила и плотника, и его сына, и те ушли. Брат Кадфаэль последовал их примеру девушке требовалось побыть одной.
      Эмма еще долго оставалась колено преклоненной на холодных плитах придела, взгляд ее был устремлен к закрытому гробу, стоявшему перед алтарем. Покоиться в великолепном гробу в храме прославленного аббатства и быть удостоенным особой заупокойной службы - было высокой честью. Эмма знала, что дядюшка был бы доволен тем, как достойно провожают его в последний путь. А для себя она твердо решила, что сделает все, как хотел бы он. Во что бы то ни стало.
      Девушка читала молитву за молитвой, в душе ее крепло намерение осуществить то, что ей доверил дядюшка. И хоть он открыл ей часть своего замысла (и то только потому, что у него не было более близкого человека), она постарается выполнить поручение, и душа Томаса из Бристоля упокоится с миром. Ну а потом... Правда, так далеко Эмма не заглядывала, однако сердце ее было полно волнующих предчувствий. Она молода, красива да вдобавок еще и богата. Недаром сын плотника не сводил с нее глаз. Да не он один помнится, другой молодой человек тоже смотрел на нее с нескрываемым интересом...
      Наконец девушка поднялась с колен, оправила смятое платье и направилась к выходу. Обогнув колонну, она лицом к лицу встретилась с Иво Корбьером. Пока Эмма молилась, молодой человек терпеливо ждал ее в затененном углу. Но она прервала свое бдение столь неожиданно и так стремительно покинула придел, что едва не столкнулась с ним. Девушка испуганно вскрикнула, и Иво успокаивающе поддержал ее, после чего вовсе не спешил убрать руку. В церкви царил полумрак, и в нем кудри и склоненное над девушкой загорелое лицо Корбьера казались отлитыми из золота.
      - Я напугал вас? Прошу прощения - этого я вовсе не хотел. Привратник сказал, что плотник доставил сюда гроб и ушел, а вы остались в храме. Беспокоить вас я не решился, но подумал, что если подожду, то смогу поговорить с вами. Поверьте, если до сих пор я не докучал вам своим вниманием, - сказал Иво порывисто, - то не оттого, что не думал о вас. Я не забывал вас ни на миг.
      Эмма подняла глаза, восхищенные и очарованные. Когда бы не царивший в храме полумрак, она ни за что бы не позволила себе столь откровенного взгляда. Девушка и думать забыла о том, что ей не мешало бы высвободиться из его объятий. Наконец руки Корбьера соскользнули с плеч Эммы и коснулись ее ладоней. Сначала это было легкое прикосновение, а затем - по взаимному согласию - пожатие.
      - Минуло уже целых два дня, с тех пор как я говорил с вами, промолвил Иво, - мне они показались вечностью. Но вас окружали добрые друзья, и я полагал, что не вправе... Однако сейчас, когда мы все-таки оказались вдвоем, прошу вас подарить мне хотя бы час. Давайте прогуляемся по монастырским садам. Думаю, у вас не было времени взглянуть на них.
      Рука об руку они вышли из храма на залитый солнцем монастырский двор. Близилась вечерня, и в обитель после дневных трудов стекались братья, да и гости понемногу начинали возвращаться с ярмарки. И конечно же, девушке дочери ремесленника и племяннице торговца - было лестно пройтись на виду у всех под руку со знатным лордом, владельцем множества имений в Чешире и Шропшире. Они присели на каменную скамью на солнечной стороне побелевшей от солнца живой изгороди, неподалеку от цветочной клумбы. Легкий ветерок доносил до них пьянящий аромат трав из садика брата Кадфаэля.
      - Вам предстоят немалые хлопоты, - серьезно заметил Корбьер, - и если я смогу хоть чем-то быть вам полезен, дайте мне знать... Я сочту за честь послужить вам, чем сумею. А тело вашего дядюшки вы отправите для погребения в Бристоль?
      - Да, он хотел бы, чтобы его похоронили там. Поутру братья отслужат заупокойную мессу, а потом мы отнесем гроб на баржу и отправим домой. В обители все так добры ко мне.
      - А вы? Вы тоже вернетесь домой на барже?
      Эмма помедлила с ответом, но в конце концов решила - почему бы и не довериться этому молодому человеку. Иво заботлив, внимателен и, конечно, поймет ее беспокойство.
      - Нет, - промолвила она, - думаю, это было бы неразумно. Будь дядюшка жив, я бы вернулась с ним, но сейчас - совсем другое дело. Один наш работник - нет, я не хочу сказать о нем ничего худого, он ни в чем не провинился, но... он чересчур увлекся мной. Я считаю, что нам не стоит отправляться в дорогу вместе. Но мне не хотелось бы и обидеть его недоверием. Поэтому я скажу ему, что задержусь в Шрусбери на несколько дней по просьбе шерифа, ибо могут открыться новые обстоятельства, касающиеся смерти дядюшки.
      - Но как же тогда, - спросил Иво с неподдельным участием, - вы собираетесь вернуться в Бристоль?
      - Я останусь с леди Берингар до тех пор, пока не найду попутчиков, да таких, чтобы среди них обязательно были женщины. Хью Берингар обещал посодействовать мне. Деньги у меня есть, и потому я ни для кого не буду обузой.
      Иво окинул девушку долгим серьезным взглядом и не удержался от улыбки:
      - У вас здесь столько доброжелателей, не приходится сомневаться в том, что вы благополучно доберетесь до дому. Я, со своей стороны, тоже постараюсь чем-нибудь вам помочь. Но это потом, а сейчас, прошу вас, забудем о вашем предстоящем отъезде и вместе проведем оставшиеся нам немногие часы. - Он поднялся и, взяв девушку за руку, увлек ее за собой. Пойдемте, забудьте о вечерне, о ярмарке, о делах и обо всем том, во что придется вникать завтра. Думайте только, какой сегодня чудный летний вечер, что вы молоды и прекрасны и у вас надежные друзья... Давайте спустимся мимо рыбных прудов к ручью. Не волнуйтесь: я не заведу вас слишком далеко.
      Эмма с благодарностью приняла его предложение, и, взявшись за руки, молодые люди направились к ручью. За аббатскими полями царила прохлада, дул свежий ветерок, на воде играли солнечные блики, порхали и щебетали птицы, и на какое-то время Эмма почти забыла о долге, который ей предстояло исполнить. Иво держался с ней галантно и учтиво, ни в чем не выходя за рамки приличий. Но когда девушка с сожалением сказала, что ей пора возвращаться, так как она боится обеспокоить своей задержкой Элин, Иво проводил ее до самого странноприимного дома и почел своим долгом предстать перед Элин, которая по достоинству оценила его любезность и прекрасные манеры.
      Иво проявил отменную чуткость и деликатность. В покоях Элин он оставался не дольше, чем приличествовало первому визиту, и удалился, произведя на хозяйку наилучшее впечатление.
      - Стало быть, это и есть тот самый молодой человек, который помог тебе во время беспорядков на пристани, - промолвила Элин, когда Корбьер ушел. Знаешь, Эмма, по-моему, он не на шутку тобой увлечен. - Про себя Элин подумала, что обретенный поклонник может стать для девушки достойной заменой утраченному покровителю. - Он принадлежит к славному роду, продолжила Элин. Сама она, урожденная Сивард, хоть и принесла мужу в приданое два манора, была напрочь лишена дворянской спеси. С Эммой она держалась как с ровней и помянула знатное происхождение Иво, далее не вспомнив о том, что у ремесленников и торговцев свои представления о гордости и чести. - Корбьеры состоят в дальнем родстве с самим графом Ранульфом Честерским. К тому же мне кажется, он весьма достойный молодой человек.
      - Но он не моего круга, - рассудительно, хотя и не без сожаления отозвалась Эмма. - Я дочь каменщика и племянница купца. Простая горожанка не пара знатному лорду.
      - Ты - это ты, а вовсе не простая горожанка, - решительно возразила Элин.
      Поздно вечером, после повечерия, брат Кадфаэль обдумал сложившееся положение и нашел, что оно не внушает особых опасений. Эмма находится в странноприимном доме, под надежным присмотром Элин, да и Берингар, наверное, уже вернулся домой. Поэтому монах в кои-то веки с легким сердцем отправился в постель в одно время со всей братией и безмятежно спал, пока колокол не пробудил их к полуночной молитве. По черной лестнице братья молча спускались в церковь, чтобы встретить новый день, восславив Всевышнего. В тусклом свете алтарных свечей монахи заняли свои места, и началось богослужение, а вместе с ним и третий день ярмарки Святого Петра. Третий, и последний.
      К полуночной службе брат Кадфаэль всегда поднимался охотно, бодрым и воодушевленным, сна у него не было ни в одном глазу. В этот час все чувства его обострялись до степени, невозможной при дневном свете. Полумрак, нависавшие тени, приглушенные голоса, отсутствие в храме молящихся мирян все это помогало полностью сосредоточиться на молитве, воспарявшей к престолу Вседержителя. В такие минуты он ощущал необычное единение со всеми собравшимися в храме. Они воистину были его братьями по плоти, крови и духу, даже те из них, к кому в обычное время он не испытывал особой симпатии. Бремя монашеских обетов он воспринимал как высокую привилегию. Ночная молитва, как ничто другое, придавала ему сил для дневных трудов.
      Зрение и слух Кадфаэля были обострены до крайности. Каждая деталь церковного убранства даже в полумраке выделялась резко и отчетливо. Нота, случайно взятая невпопад полусонным старым монахом, резанула слух. Но более всего его внимание притягивало одно-единственное пятнышко на полу под козлами, на которых покоился гроб мастера Томаса. Его не должно было быть там, но все же оно там было. Оно попалось на глаза Кадфаэлю в самом начале прославления, и монах больше не мог забыть о нем.
      Как только служба закончилась и братия безмолвной процессией направилась к лестнице, ведущей к кельям, брат Кадфаэль отступил в сторонку, наклонился и поднял с пола то, что приковывало его взгляд и не давало ему покоя. Это оказался лепесток розы. В сумраке невозможно было отличить его цвет. Кадфаэль разглядел только, что он бледный, с темными краями. Монах сразу узнал, что это за лепесток, и отчетливо понял, откуда он взялся.
      К счастью, Кадфаэль видел, как Эмма принесла свой прощальный дар и положила его в гроб Томаса из Бристоля, иначе значение этой находки осталось бы для него тайной. Но теперь ему стало все ясно. Девушка несла розу в ладонях, осторожно и бережно, не только не уронив ни лепесточка, но не просыпав на пол даже пыльцы.
      Тот, кто так настойчиво охотился за таинственным сокровищем мастера Томаса, тот, кто убил его, обшарил его баржу и торговую палатку, ныне не остановился перед кощунством и обыскал гроб. В промежутке между повечерием и прославлением гроб был открыт и закрыт снова, но при этом один-единственный лепесток незаметно выпал наружу и остался лежать на полу немым свидетелем совершенного святотатства.
      ТРЕТИЙ ДЕНЬ
      Эмма проснулась, едва забрезжил рассвет, поднялась с широкой кровати, которую делила с Констанс, и принялась тихонько одеваться. Однако, как ни была девушка осторожна, Констанс открыла глаза и бросила на Эмму встревоженный, любопытствующий взгляд.
      Эмма приложила палец к губам и многозначительно показала глазами на дверь, за которой спали Элин и Хью.
      - Тсс! - прошептала она. - Я не хочу никого разбудить. Мне нужно сходить в церковь к заутрене.
      Констанс слегка поерзала на подушке, приподняла брови и понимающе кивнула. Сегодня монахи собирались отслужить мессу по мастеру Томасу, а затем перенести его тело на баржу для отправки домой. Ничего удивительного, что в такой день девушка решила облегчить собственную душу, помолившись с утра пораньше за упокой души убиенного дядюшки.
      - Только вот стоит ли тебе идти одной? - спросила служанка.
      - Я ведь только до церкви, - заверила ее Эмма.
      Констанс снова кивнула, и глаза ее закрылись. Прежде чем Эмма приоткрыла дверь и бесшумно выскользнула наружу, служанка уже спала.
      Брат Кадфаэль поднялся к заутрене вместе со всей братией, но покинул келью раньше других монахов, ибо собирался сообщить о сделанном им открытии тому, кого оно в первую очередь касалось. Кощунственное деяние было совершено в стенах аббатства, и аббат имел право узнать об этом первым.
      Войдя в строгую келью аббата и закрыв за собой дверь, Кадфаэль выложил все, что узнал и о чем догадался. Он и Радульфус хорошо понимали друг друга и говорили напрямую, без обиняков. Желтоватый, розовеющий по краям лепесток, слегка увядший, но все еще шелковистый и нежный, лежал на ладони аббата, словно золотистая слеза.
      - Ты уверен, что дочь наша не обронила его, когда несла цветок? спросил Радульфус. - Воистину это было достойное приношение.
      - Уверен, святой отец, что она даже пыльцы не просыпала. Девушка несла его в обеих руках, точно полный до краев кубок. Я еще не видел гроба при дневном свете, однако не сомневаюсь, что он выглядит так же, как выглядел, когда плотник закрыл его. Гроб был вскрыт, а затем заколочен снова, хотя никаких следов наверняка не осталось.
      - Я тебе верю, - промолвил аббат, - какое гнусное святотатство.
      - Это так, святой отец, - отозвался Кадфаэль.
      - И ты не можешь назвать имя того, кто совершил его?
      - Пока нет.
      - И ты не знаешь, добился ли - не приведи Господи! - этот человек того, чего хотел?
      - Не знаю, но верю, что Господь не попустит.
      - Сделай все, что в твоих силах, - промолвил Радульфус и, размышляя, на некоторое время умолк, а затем заявил: - Мы обязаны сообщить о случившемся мирским властям. Думаю, лучше этим заняться тебе, ибо, насколько мне известно, помощник шерифа склонен прислушиваться к твоим словам. Я же займусь иным. Осквернив гроб усопшего сына нашего, неизвестный нанес оскорбление не только наследнице, но и всей обители и святой церкви. Сегодня утром по усопшему будет отслужена месса, и священный обряд очистит его от скверны. Что же до девушки, то не стоит ее тревожить, ибо душа ее дядюшки ныне в руках Всевышнего и ничто земное не в силах повредить ей.
      - Ты прав, святой отец, - с благодарностью отозвался Кадфаэль, - будет лучше, если она ничего не узнает о случившемся. Эмма славная девушка, и нам надлежит дать ей утешение, а не усугублять ее печаль.
      - Позаботься об этом, брат. Ну а сейчас пора к заутрене.
      Выйдя из аббатских покоев и направляясь к церкви, Кадфаэль заметил впереди Эмму, которая свернула в ту же сторону. Монах замедлил шаги, решив, оставаясь незамеченным, понаблюдать за ней. Желание девушки зайти в храм и предаться молитве было вполне естественным, однако Кадфаэль знал, что есть у Эммы и некое загадочное дело, не имеющее к церкви никакого отношения, а потому хотел выяснить, ради какой надобности она поднялась в этот утренний час.
      Эмма вошла в церковь через южную дверь, а следом за ней украдкой вошел и брат Кадфаэль. Монахи к тому времени уже заняли свои места, и внимание их было приковано к алтарю. Девушка тихонько проскользнула в неф, как будто искала укромное место для уединенной молитвы, но не остановилась, а торопливым шагом двинулась дальше, к западной двери, предназначавшейся для прихожан. Дверь эта выходила в сторону предместья, за монастырскую стену, и почти никогда не запиралась - разве что в самые неспокойные дни, как во время прошлогодней осады Шрусбери.
      Итак, Эмма решила войти в одну дверь, выйти в другую, избавиться таким образом от надзора, чтобы пойти по своим делам, а затем вернуться прежним путем. Никто не должен был заметить ее отлучки: для всех она пошла в церковь - из церкви же вернулась.
      Стараясь не топать сандалиями по мощеному полу, брат Кадфаэль следовал за ней. Держался он в отдалении на случай, если девушка обернется, хотя был уверен, что она не станет этого делать. Большая приходская дверь не была закрыта на засов, и такой стройной девушке, как Эмма, стоило лишь чуточку приоткрыть ее, чтобы легко выскользнуть наружу. А поскольку дверь выходила на запад, то даже лучи утреннего солнца не могли попасть в открывающуюся щель и привлечь ненароком чье-то внимание. Кадфаэль помедлил, предоставив ей возможность свернуть, хотя и не сомневался, что она пойдет направо, к ярмарочной площади. Ясно, что в городе или у реки ей делать нечего.
      Когда монах вышел из церкви, девушка еще была в поле зрения. Она свернула за угол западной монастырской стены и направилась вдоль предместья. Сейчас она уже не спешила, а старалась приноровить свои шаги к размеренной походке ранних покупателей, что обходили торговые ряды, прицениваясь, торгуясь и ощупывая разложенные товары, В последний день ярмарки торг бывал особенно бойким, поскольку купцы, случалось, распродавали оставшийся товар по низким ценам. И теперь в предместье, несмотря на ранний час, было многолюдно. Эмма смешалась с потоком покупателей, делая вид, что глазеет на товары, но при этом у нее была определенная цель. Брат Кадфаэль неотступно следовал за девушкой.
      Лишь один раз Эмма остановилась и заговорила с каким-то торговцем, владельцем большой палатки. Судя по всему, она попросила показать ей дорогу. Купец обернулся и указал рукой вдоль улицы, в направлении стены аббатства. Эмма поблагодарила его и ускорила шаги. Не приходилось сомневаться в том, что она с самого начала знала, кто ей нужен, но где его найти, ей было не известно. Сейчас она выяснила это. Ярмарка продолжалась уже третий день, и за это время все мало-мальски приметные купцы прознали, кто, где и чем торгует.
      Второй раз девушка замедлила шаги почти в самом конце улицы, там, где к монастырской стене прилепилось с полдюжины палаток. По-видимому, Эмма пришла туда, куда ей было нужно, однако стояла она в растерянности, беспомощно озираясь по сторонам, как будто увиденное ее и озадачило. Кадфаэль незаметно подошел поближе. Девушка хмурилась, нерешительно поглядывая на самую дальнюю палатку, зажатую в углу между стеной и контрфорсом. Кадфаэль тут же вспомнил, как в тот вечер накануне ярмарки, когда стражники шерифа укладывали Турстана Фаулера на доску, чтобы отнести его в аббатство, из этой самой палатки настороженно выглядывал ее владелец. Эан из Шотвика, перчаточник. Теперь понятно, что Эмма не случайно выдумала, будто у нее украли именно перчатки. Вот где они всплыли!
      Но сейчас девушка пребывала в явном затруднении. Вокруг уже вовсю шла торговля, и только лавка перчаточника была закрыта. Эмма обратилась с вопросом к одному из ближайших торговцев, но тот пожал плечами и покачал головой. Нет, он сегодня перчаточника не видел. Возможно, тот уже распродал свой товар и уехал домой.
      Кадфаэль подошел еще ближе. В обрамлении строгого белого траурного плата юное личико девушки казалось особенно трогательным и беззащитным. Не зная, как поступить, Эмма сделала несколько шагов к палатке и подняла руку, намереваясь постучать в ставень, но заколебалась и отступила. Загорелый мясник, чей прилавок находился через дорогу, подошел к девушке, дружелюбно потрепал ее по плечу, а затем сам постучал в палатку перчаточника и прислушался. Изнутри не донеслось ни звука.
      Увесистая ладонь с размаху хлопнула Кадфаэля по спине, и возле его уха зазвучал зычный голос Родри ап Хува:
      - Надо же, здесь, кажись, что-то не ладно, - произнес тот по-валлийски. - Слыханное ли дело, чтобы мастер Эан вовремя не открыл палатку. Никогда бы не подумал, что он упустит хотя бы малейшую возможность поживиться.
      - А может, он уже домой отправился, раз лавка закрыта, - предположил Кадфаэль.
      - Ну уж нет! Сегодня после полуночи он был здесь - это точно. Я, знаешь ли, решил подышать свежим воздухом, перед тем как идти спать, и, проходя мимо, приметил, что у него в палатке горел свет.
      Сейчас никакого света не было и в помине. Правда, ярким солнечным утром его можно и не заметить, но, приглядевшись к щелям между рамой и ставнями, монах убедился, что внутри совершенно темно. Не далее как вчера в такой же растерянности стоял у другой палатки Роджер Дод. Но та была изнутри закрыта на засов, который злоумышленнику удалось поднять, просунув в щель кинжал. Эта же палатка была заперта - неизвестно, изнутри или снаружи. Ключа нигде не было видно.
      - Не нравится мне все это, - проворчал Родри ап Хув и, размашистым шагом подойдя к палатке, потрогал дверь. Как и ожидалось, она оказалась запертой. Прищурившись, валлиец заглянул в замочную скважину. - Ключа внутри нет, - бросил он Кадфаэлю через плечо, - и никакого движения не заметно.
      К тому времени монах уже стоял у него за спиной, а сзади напирали трое или четверо торговцев.
      - А ну-ка, отойдите в сторонку! - потребовал валлиец, и с этими словами вцепился руками в край двери, уперся ногой в дощатую стену и потянул дверь на себя с такой силой, что его могучие плечи вздулись от натуги. Дерево затрещало, полетели щепки, и дверь распахнулась. Родри покачнулся, но устоял на ногах и первым проскочил в дверной проем. Кадфаэль не мешкая ринулся за ним: он хотел быть уверенным в том, что валлиец ничего не тронет внутри. Монах и купец застыли бок о бок, напряженно всматриваясь в темноту.
      В палатке перчаточника царил хаос: товары были сброшены с полок и раскиданы по полу, на соломенном тюфяке валялся скомканный плащ, рядом, на железном подсвечнике, стояла оплывшая, потухшая свеча. А на полу, среди разбросанных ремней, кошельков, уздечек и седельных сум, навзничь, с задранными вверх коленями лежал Эан из Шотвика. Его седеющая голова и худощавое лицо были наполовину скрыты под грубым холщовым мешком, но из-под края мешка виднелся открытый рот, обнаживший в страшном оскале крупные белые зубы. Голова купца была неестественно, будто у сломанной деревянной куклы, повернута в сторону, что наводило на мысль о непоправимой беде. Кадфаэль повернулся и поднял ставень, впустив в палатку солнечный свет. Затем он склонился и потрогал искривленную шею и впалую щеку.
      - Холодный, - заявил стоявший позади него Родри, даже не потрудившись удостовериться в правильности своего заключения, которое, впрочем, полностью соответствовало действительности. - Он мертв, - произнес валлиец безо всякого выражения.
      - Уже несколько часов, как мертв, - подтвердил Кадфаэль.
      Закружившись в водовороте событий, монах совсем забыл об Эмме и вспомнил о ней, лишь когда услышал испуганный возглас. Монах обернулся и увидел, как девушка пытается заглянуть в палатку через плечи столпившихся перед дверью зевак. Глаза ее расширились от ужаса. Прижимая ко рту сжатые кулачки, Эмма шептала:
      - Нет!.. Не может быть, чтобы и он...
      Кадфаэль взял ее за руку и оттеснил двери палатки, растолкав локтями любопытствующих соседей.
      - Возвращайся в аббатство, пока тебя не хватились, - быстро прошептал он ей на ухо. - Тебе нельзя тут оставаться. Я сам разберусь с тем, что здесь приключилось.
      Однако монах не был уверен, что в таком состоянии девушка услышала и поняла его слова. Кадфаэль огляделся по сторонам в поисках кого-нибудь, на чье попечение он мог бы оставить Эмму, поскольку понимал, что ее не стоит отпускать одну. Сам же он хотел остаться на месте происшествия до прибытия Берингара или хотя бы одного из сержантов. И когда монах услышал встревоженный голос, выкликавший "Эмма! Эмма!", он вздохнул с облегчением.
      Иво Корбьер бесцеремонно прокладывал себе путь сквозь толпу, охаживая зазевавшихся дубинкой. Заслышав свое имя, девушка обернулась, и лицо ее оживилось. Благодарный случаю, брат Кадфаэль подтолкнул Эмму к молодому человеку.
      - Ради Бога, что здесь стряслось? Что с ней? - Корбьер перевел взгляд с ошеломленного лица девушки на взломанную дверь. Затем он глянул на Кадфаэля и неслышно, одними губами спросил: - Неужто снова? Еще один?
      - Отведи ее обратно в обитель, - не вдаваясь в объяснения, попросил Кадфаэль. - Позаботься о ней да передай Хью Берингару, чтобы пришел сюда. Здесь для него найдется работа.
      На обратном пути вдоль предместья Корбьер поддерживал девушку, стараясь подстроить свою размашистую походку к ее шагам, и нашептывал на ухо ободряющие слова. Эмма всю дорогу молчала. Она послушно шла рядом с ним, едва ли замечая ласковые прикосновения и утешительные речи. Лишь когда они подошли к западной двери церкви, девушка неожиданно произнесла:
      - Он мертв! Я сама видела - он мертв!
      - Но вы и видели-то его лишь краем глаза, - попытался возразить Иво, возможно, что он жив.
      - Нет! - воскликнула Эмма. - Он мертв, я знаю. Но почему? Как это могло произойти?
      - Увы, время от времени случаются грабежи, убийства и прочие злодеяния. - Иво нежно пожал ей руку. - Но в этом нет вашей вины, и что тут поделаешь - так уж устроен мир. Я был бы рад помочь вам поскорее забыть о пережитом. Но ничего, рано или поздно все забудется.
      - Нет, - промолвила Эмма, - этого я не забуду никогда.
      Первоначально она намеревалась вернуться в аббатство через церковь, как и ушла, но теперь это уже не имело значения. В конце концов, если кто-то и поинтересуется, как Эмма попала на ярмарку, можно сказать, что она встала пораньше, чтобы присмотреть себе перчатки взамен украденных. Поэтому она вошла через ворота рядом с поддерживавшим ее под руку Иво.
      К тому времени, когда они подошли к странноприимному дому, Эмма уже полностью овладела собой: щеки ее вновь окрасил легкий румянец, голос звучал бодрее, хотя в нем еще слышались нотки печали.