— Он говорит, что спал. Должно быть, это правда, потому как выглядит он бодрым и отдохнувшим. Я усердно за него молилась.

Переполняемая только что обретенным блаженством, лучившаяся от счастья разделенной любви, Мелангель испытывала потребность излить свою радость на окружающих. А брат Кадфаэль твердо верил в то, что любовь способствует обретению благодати.

— Знаю, ты молилась от всего сердца, — промолвил монах, — и не сомневайся: твоя молитва не была напрасна. Ну а отвар я, как и советует Рун, приберегу для какого-нибудь страдальца, того, кому он нужнее. Думаю, его вера добавила силы этому снадобью. Ну ладно, дитя, ступай, сегодня я еще увижу вас обоих.

Девушка ушла легкой, упругой походкой, откинув голову, словно хотела вобрать в себя весь утренний свет и безбрежную синеву неба, а брат Кадфаэль заглянул в сарайчик удостовериться, что к долгому и нелегкому праздничному дню все приготовлено.

Итак, все глубже проникаясь верой, Рун подошел к той грани, за которой душе открывается высшее знание, когда становится ясно, что физическая боль ничтожна и преходяща в сравнении с невыразимым таинством соприкосновения с Божеством.

«И кто же я таков, — размышлял монах, уединившись в тишине своего сарайчика, — чтобы осмеливаться просить святую ниспослать знамение? Уж коли мальчик терпеливо сносит боль и ни о чем не просит, мне остается лишь устыдиться своего сомнения».

Легким шагом Мелангель шла по тропинке из сада. По правую руку от нее, на западе, небосклон сиял отраженным, смягченным, но все же таким ясным светом, что девушка не удержалась и, повернувшись, устремила взгляд к горизонту. Волна света поднималась по склону и, перехлестнув бугор, растекалась по саду. Где-то там, на дальнем краю монастырских угодий, две волны встречались и свет запада тускнел перед лучезарным великолепием востока, но здесь громады зданий странноприимного дома и церкви заслоняли восходящее солнце, уступая место мягкому предрассветному свечению.

И тут девушка увидела, как вдоль дальней изгороди цветочного сада, глядя себе под ноги, осторожно и неуверенно ступает человек. Он был один. Тень неразлучного спутника не маячила у него за спиной. Вчерашнее волшебство еще сохраняло свою силу. Не веря своим глазам, Мелангель уставилась на Сиарана — на Сиарана без Мэтью. Это уже само по себе было маленьким чудом: похоже, сегодня воистину выдался день чудес.

Девушка наблюдала за тем, как паломник спускался по склону к ручью, и в тот момент, когда на виду оставались лишь его голова и плечи, она, повинуясь внезапному порыву, повернулась и пошла следом за ним. Тропка, спускавшаяся к воде, вела по краю горохового поля, вдоль густой зеленой изгороди над мельничным прудом. На полпути вниз по склону она остановилась, ибо засомневалась, стоит ли нарушать уединение паломника.

Между тем Сиаран спустился к ручью и, стоя на берегу, обозревал обмелевшее за три жарких недели русло: островки зеленого донного ила, песчаные отмели и выступившие на поверхность валуны. Посмотрев вверх и вниз по течению, он ступил в мелкую, едва доходившую ему до щиколоток воду, наверняка ласкавшую своей прохладой его натруженные ноги. И все же, как странно, что он здесь один. До вчерашнего дня Мелангель ни разу не встречала неразлучных спутников поодиночке. Неужто теперь пути их разошлись?

Девушка уже начала жалеть о том, что пошла за Сиараном, и собралась было потихоньку уйти и оставить его в покое, но ее задержало любопытство. Она приметила, как паломник, державший в руке какую-то крохотную вещицу, продел в нее тоненький шнурок, завязал, подергал, чтобы удостовериться, что держится крепко, и поднял руки, чтобы привязать кончик этого шнурка к веревке, на которой висел крест. Мелькнувший в воздухе маленький талисман блеснул на солнце, а затем Сиаран спрятал его за ворот рубахи. И тут девушка поняла, что это за вещь, и не смогла удержаться от восклицания, ибо от всей души порадовалась тому, что Сиаран вернул себе перстень и мог спокойно продолжать свое паломничество.

Хотя возглас ее был почти беззвучен, молодой паломник услышал его, испуганно вздрогнул и настороженно огляделся. Смутившись, девушка замерла на месте, а потом, сообразив, что все равно обнаружена и таиться нет никакого резона, поспешила вниз по травянистому склону.

— Выходит, нашелся твой перстень! — затараторила она на ходу, стремясь замять неловкость, — ведь он, чего доброго, мог подумать, что она за ним подглядывала. — Я очень за тебя рада! Значит, и вора поймали?

— А, это ты, Мелангель, — промолвил Сиаран. — Вот уж не чаял увидеть тебя в такой ранний час. Да, ты права: Господь смилостивился надо мной, и мое сокровище снова у меня. Лорд аббат вручил мне его всего несколько минут назад. Жаль, вора схватить не удалось. Говорят, он и его сообщники скрылись в лесу. Правда, теперь я могу без страха продолжить свой путь.

Он широко раскрыл темные, глубоко посаженные глаза под густыми бровями и улыбнулся ей, и девушка, привыкшая воспринимать его как безнадежно больного, неожиданно для себя увидела, что, несмотря на свой недуг, он молод и хорош собой. То ли ей почудилось, то ли он и вправду держался прямее, чем обычно, отчего казался выше ростом, да и лихорадочный блеск в его глазах, хотя и не пропал, но смягчился. Лицо его как будто озарял свет вновь обретенной надежды.

— Мелангель! — порывисто и страстно заговорил молодой человек. — Ты представить себе не можешь, до чего я рад встрече с тобой. Сам Господь послал тебя сюда. Я уже давно хочу поговорить с тобой наедине. Не думай, что раз я болен, то не замечаю того, что происходит у меня на глазах. Я все примечаю, особенно если это касается тех, кто мне дорог. У меня есть к тебе просьба, даже мольба — не говори Мэтью о том, что мне вернули перстень.

— А разве он не знает? — удивилась Мелангель.

— Нет. Его не было рядом, когда аббат прислал за мной. Он не знает и не должен знать. Сохрани мой секрет, если ты хоть немного сострадаешь моему горю. Я никому не говорил о том, что получил назад перстень, не говори и ты. Лорд аббат наверняка не станет об этом распространяться, ему нынче не до того. Если мы с тобой помолчим, никто и не узнает.

Мелангель растерялась, к глазам ее подступили слезы жалости и сочувствия.

— Но почему? — спросила она. — Почему ты хочешь скрыть от него свою радость?

— Ради него и тебя, да, по правде сказать, и ради себя самого! Думаешь, я не заметил, и уже давно, того, что он любит тебя. И того, что ты тоже к нему неравнодушна. А кто стоит между вами, препятствуя вашему счастью? Я! Разве не горько мне сознавать это? Не хочу больше быть вам помехой. Единственное мое желание — чтобы ты и он были счастливы вместе. И если он всегда был так предан мне, то почему я не могу позаботиться о его благе? Но ты ведь знаешь, каков Мэтью. Он пожертвует и тобой, и собой, и всем на свете ради того, чтобы довести до конца начатое и доставить меня в Абердарон. Но мне не нужна его жертва, она мне в тягость, и я ее не принимаю. Для чего вам обоим отказываться от своего счастья? Сейчас Мэтью думает, что я, лишившись своего перстня, не осмелюсь отправиться в дорогу — ну и пусть. Не разубеждай его. А я уйду, оставив вам на прощание свое благословение.

Страсть, которую вкладывал в свои слова Сиаран, передалась девушке. Слушая его, она трепетала, словно лист на ветру, не зная, что и думать.

— Чего ты хочешь? — спросила она. — Что я должна делать?

— Всего лишь сохранить мою тайну, — отвечал Сиаран. — Сохрани ее, а сама вместе с Мэтью отправляйся на сегодняшнее торжество. О, я уверен, он будет рад пойти рядом с тобой в праздничной процессии и не удивится тому, что я предпочел дожидаться возвращения святой здесь, в обители. Уж он-то знает, как тяжело мне ходить. Я же тем временем уйду своей дорогой. Ноги мои почти зажили, и теперь, когда у меня снова есть перстень, ничто не помешает мне исполнить обет. Ты можешь за меня не беспокоиться. Главное, постарайся отвлечь его. Пусти в ход все свои чары, не отпускай его от себя. Это все, о чем я тебя прошу.

— Но он все равно узнает, — возразила девушка, — как только спохватится и поймет, что тебя нет, он тут же примется всех расспрашивать, и привратник скажет ему, что ты ушел.

— Ничего подобного. Я уйду не через ворота, а этим путем, через Меол, благо он обмелел и перейти его вброд ничего не стоит. Видишь, воды здесь, дай Бог, по щиколотку будет. Прошагать несколько миль невелик труд, а там, глядишь, доберусь и до Уэльса, где у меня есть родня. К тому же, пусть даже он и хватится меня, вряд ли удивится, если не найдет сразу в этакой-то сутолоке. Да что там, если ты исполнишь свою роль как следует, он обо мне долго не вспомнит. Так что позаботься о Мэтью и знай, что я освобождаю его от всякой заботы обо мне и от всего сердца благословляю вас обоих. Со своей задачей я и сам справлюсь, тем паче, что знаю — ты по-настоящему его любишь.

— Да, это так, — со вздохом промолвила девушка.

— А если так, не упускай случая освободить его от обузы с моего ведома и согласия. А потом, но только потом, не сразу, — добавил Сиаран с загадочной улыбкой, — ты сможешь рассказать ему правду. Пусть знает, что я сам все это задумал.

— Неужто ты и вправду это сделаешь? Ради него и меня? Уйдешь один, чтобы мы… О, как ты добр! — страстно воскликнула Мелангель и порывисто прижала его руку к своей груди.

Сердце ее было исполнено признательности этому самоотверженному человеку, добровольно отказавшемуся от общества единственного друга, способного скрасить его последние дни, и подарившему ей целый мир, полный радужных надежд. И она понимала, что скорее всего у нее никогда больше не будет возможности поблагодарить его.

— Я никогда не забуду твоей доброты! — воскликнула девушка. — Я буду молиться за тебя всю свою жизнь.

— Нет, нет, — возразил Сиаран все с той же таинственной, мрачной улыбкой, — не благодари, а забудь обо мне сама и помоги в этом ему. это лучшее, что ты можешь для меня сделать. И довольно слов. Ступай найди его. Сейчас все зависит только от тебя.

Она отступила на несколько шагов, не сводя с Сиарана благодарного, восхищенного взгляда, неловко поклонилась и, послушно повернувшись, поспешила вверх по склону, на ходу ускоряя шаг. Наконец она побежала, и сердце радостно стучало в ее груди.

Разговевшись, монахи, служки, гости аббатства и горожане собрались на большом дворе. Не так часто в стенах обители скапливалось столько народу, да и предместье полнилось гулом голосов. Туда подтягивались представители городских цехов: провост, старейшины и почтенные мастера намеревались присоединиться к торжественной процессии, что двинется из обители к часовне Святого Жиля. Половине монастырской братии во главе с приором Робертом предстояло направиться к часовне и, взяв оттуда раку с мощами, принести ее в обитель, где их встретят со свечами, цветами и пением церковных гимнов остальные монахи во главе с самим аббатом. Не приходилось сомневаться в том, что многие паломники и богомольцы из города и предместья, во всяком случае, здоровые и крепкие телом, пристроятся в хвосте монашеской процессии и проследуют к часовне за приором, тогда как немощные и увечные будут дожидаться святую возле обители, чтобы вместе с аббатом Радульфусом поприветствовать ее по возвращении.

— Ой, как бы мне хотелось пройти с этими братьями до самой часовни, — промолвила раскрасневшаяся, возбужденная Мелангель, стоявшая рядом с братом и тетушкой среди заполнившей двор праздничной толпы. — И ведь это совсем недалеко. Жаль только — Руну никак не поспеть за процессией.

Опиравшийся на костыли Рун был молчалив и сосредоточен. Он весь светился, словно величие праздника сделало еще светлее его льняные волосы. Его огромные ясные глаза смотрели куда-то в пространство, как будто он не замечал царившей вокруг суеты. Однако он тут же откликнулся на слова сестры.

— Я и сам хотел бы пройти за братьями хоть немножечко, пока не отстану. Но вам нет нужды оставаться со мной.

— Ишь чего удумал, — закудахтала тетушка Элис, — я тебя одного не брошу. Мы с тобой вместе дождемся здесь возвращения святой. Ну а у Мелангель ножки крепкие, вот пусть и пойдет с процессией да заодно и помолится за тебя по дороге туда и обратно. Небось это всяко не помешает, а мы с тобой и вдвоем не пропадем.

Склонившись к племяннику, тетушка заботливо поправила ворот его рубахи, стараясь придать ему безупречный вид. Ее тревожила чрезвычайная бледность юноши: добрая женщина боялась, что чрезмерное возбуждение может свалить его с ног, хотя Рун был спокоен и безмятежен, а его отсутствующий взгляд устремлен куда-то вдаль. Мысли его витали там, куда она не могла последовать.

Натруженной ткацкой работой рукой Элис пригладила и без того аккуратно причесанные волосы, убирая каждый волосок с высокого лба, и, обращаясь к Мелангель, промолвила:

— А ты, дитя, ступай, только не иди одна. Держись кого-нибудь из знакомых: мистрисс Гловер или вдовы лекаря. А то сама ведь знаешь, к процессии всякий народ может прибиться. С иными греха не оберешься.

— Мэтью собирается пойти с братьями, — промолвила девушка, заливаясь румянцем. — Он сам мне сказал. Я встретила его сегодня, когда с заутрени возвращалась.

Это было правдой, хотя и не совсем. На самом деле Мелангель сказала, что хочет пройти весь путь, шаг за шагом, вознося молитвы за тех, кто ей дорог и близок. Она не называла имен, но Мэтью сразу подумал о ее несчастном брате. Однако девушка имела ввиду и двоих неразлучных друзей, один из которых недавно доверился ей. Осмелев, Мелангель решилась заикнуться о Сиаране.

— Жаль, что твой бедный друг не сможет поспеть за процессией. Ему, как и Руну, придется подождать в обители. Но разве им не зачтется, если мы с тобой проделаем за них этот путь с молитвою на устах?

И все-таки Мэтью колебался. Он растерянно оглянулся, но затем снова повернулся к Мелангель и, глядя ей в глаза, решительно заявил:

— Да, пойдем. Пройдем с тобой рядом хотя бы этот короткий путь. Думаю, я имею на это право… И весь путь, с первого до последнего шага, я буду неустанно молиться за твоего брата.

— Ну что ж, девочка, — успокоилась, услышав это тетушка Элис, — коли так, ступай да разыщи его. Уж Мэтью-то за тобой пригладит, не сомневаюсь. Смотри-ка, братья уже строятся, так что тебе лучше поторопиться. Иди, а мы с Руном будем тебя ждать.

Мелангель как на крыльях полетела к воротам, где приор Роберт и регент Ансельм уже выстроили братьев. За стройными рядами монахов, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, толпились, образуя длинный извилистый хвост паломники и местные богомольцы. Цветы, разноцветные восковые свечи, кресты и хоругви придавали процессии торжественный и красочный вид. Мэтью уже стоял там и ждал девушку. Завидев Мелангель, он протянул ей руку.

— Значит, тетушка отпустила тебя со мной. Выходит, доверила…

— А ты не беспокоишься о Сиаране, — не сдержавшись, с тревогой спросила Мелангель. — Хотя он вообще-то прав, что остается здесь. все равно ему не осилить весь путь.

Монашеский хор затянул псалом, и процессия двинулась через распахнутые ворота. Впереди шествовал приор Роберт, за ним выстроившиеся парами братья, следом городские старейшины и наконец многочисленные почитатели святой. Те из них, кто знали слова и мелодию псалма, воодушевленно подпевали монахам. Многолюдная процессия выплеснулась за ворота аббатства и, свернув направо, двинулась к часовне Святого Жиля.

Брат Кадфаэль пошел к часовне вместе с монашеским хором, а рядом с ним вышагивал брат Адам из Ридинга. Путь процессии пролегал по широкой улице, тянувшейся вдоль монастырской стены, мимо большого, покрытого вытоптанной травой треугольника ярмарочной площади. Затем богомольцы еще раз свернули направо и двинулись по дороге, пролегавшей через пожухлые от солнца поля и пастбища, по обочинам которой попадались домишки и хозяйственные постройки. Дорога тянулась до самого конца предместья, где на фоне ясного небосклона на вершине изумрудно зеленого холма отчетливо вырисовывалась темная приземистая часовенка. Рядом с ней из-за длинного плетня, огораживавшего сад, виднелась крыша приюта. По пути шествие становилось все более красочным и многолюдным, ибо житель предместья в лучших праздничных нарядах выходили из своих домов и присоединялись к процессии.

В маленькой темной часовне Святого Жиля места хватило только для братьев и самых именитых горожан. Остальные богомольцы сгрудились у входа, поднимаясь на цыпочки и вытягивая шеи в надежде хоть краешком глаза увидеть, что происходит внутри.

Брат Кадфаэль шевелил губами, почти беззвучно повторяя слова псалмов и молитв, и следил за тем, как пламя свечи играло на серебряном узоре, покрывавшем великолепную дубовую раку Святой Уинифред, высившуюся на алтаре часовни, как и четыре года назад, в тот день, когда ее доставили сюда из Гвитерина. Он сам добился права в числе восьми братьев нести ковчег из часовни в обитель, но теперь размышлял о том, были ли его помыслы достаточно чисты и нельзя ли счесть такое желание претензией на некие особые отношения со святой. Правда, намерение нести раку можно было расценить и как смиренное стремление к покаянию. В конце концов, ему уже за шестьдесят, дубовый ковчег, как помнилось монаху, изрядно тяжел и больно врезается в плечо, а путь до обители достаточно долог, чтобы основательно притомиться. Ежели после такой прогулки у него прихватит поясницу, сразу станет понятно, одобряет ли Святая Уинифред то, что он некогда совершил в Гвитерине.

Служба закончилась. Восемь избранных братьев примерно одного роста подняли раку на плечи. Величественно склонив седую голову, приор Роберт ступил сквозь низенькую дверь из полумрака часовни навстречу свету солнечного утра, и нетерпеливо дожидавшаяся толпа раздалась в стороны, чтобы дать дорогу святой. Теперь порядок процессии был несколько иным. Впереди, как и по дороге в часовню, шествовал приор, за ним — хор, за хором — братья с ракой на плечах, а по бокам от них богомольцы с крестами, хоругвями и свечами и многочисленные прихожанки с гирляндами живых цветов. Грянул торжественный гимн, и чинная процессия двинулась в аббатство, чтобы с благоговением и восторгом доставить в монастырскую церковь и установить на алтаре святые мощи или то, что эти невинные души почитали святыми мощами.

«Любопытно, — подумал Кадфаэль, старательно подлаживая шаг под остальных братьев, несущих раку, — кажется, нынче рака полегче, чем была в прошлый раз. Могло ли такое произойти всего за четыре года?»

В свое время Кадфаэль немало узнал о свойствах человеческой плоти, и живой, и мертвой. Ему довелось побывать в затерянной среди пустыни галерее пещер, в которых жили, умирали и были погребены первые христиане. Он знал, что плоть усыхает под воздействием сухого воздуха и от некогда грузного тела может остаться лишь легкая, почти невесомая оболочка. Но то в пустыне! Однако, что бы ни находилось внутри, дубовая рака легко лежала на плече монаха, ничуть не отягощая его.