— Да, отец аббат. Однако дело обстоит не совсем так, как ты полагаешь. Думаю, что все окончательно разъяснится, когда вернутся Оливье де Бретань и Люк Меверель, а пока еще остаются кое-какие вопросы. Но одно я могу сказать с уверенностью: сегодня вечером все разрешилось наилучшим образом, и нам остается лишь благодарить Всевышнего.

— Стало быть, все закончилось хорошо?

— Лучше и быть не могло, отец аббат.

— В таком случае с подробностями можно подождать до утра. Вам обоим надобно отдохнуть. Может быть, прежде чем отправитесь спать, вы зайдете ко мне, подкрепитесь и освежитесь вином?

— Искренне благодарю, отец аббат, — деликатно ответил Хью, — но я и так припозднился. Боюсь, что моя жена уже начала беспокоиться, а мне не хотелось бы ее волновать.

Настаивать аббат не стал.

— Благослови тебя Господь за то, что ты так ловко отговорился, — сказал Кадфаэль, провожая Берингара к воротам, где тот оставил коня. — Я засыпаю на ходу, и сейчас даже хорошее вино меня не взбодрит.

Луна уже не светила, однако и солнце еще не взошло над горизонтом, когда Оливье де Бретань и Люк Меверель медленно въехали в ворота аббатства. Они и сами не смогли бы сказать, далеко ли забредали в своих ночных скитаниях, ибо оба плохо знали здешние края. Когда Оливье догнал Люка и осторожно попытался заговорить с ним, тот не ответил, а продолжал брести по лесу наугад, не разбирая дороги, ничего не слыша и не замечая вокруг. Однако со временем где-то за гранью своей отрешенности Люк почувствовал, что этот терпеливый, неназойливый, но неотступный преследователь не враг ему, а друг и желает только добра. Когда Люк, окончательно выбившись из сил, повалился в густую траву на опушке леса, Оливье спешился, привязал в сторонке своего коня и прилег неподалеку — не слишком близко, однако же так, чтобы Меверель мог видеть его и знать, что он терпеливо ждет. После полуночи Люка сморил сон, что было для него величайшим благом, ибо молодой человек, лишившись цели, поддерживавшей в нем волю к жизни на протяжении двух последних месяцев, был полностью опустошен. У него не осталось ничего, кроме неизбывной печали. В таком состоянии он и смерть принял бы с благодарностью, ибо не переставал терзаться горькими воспоминаниями: его лорд умер у него на руках, и несмываемое кровавое пятно обагрило не только рубаху, но и сердце молодого человека. Он хранил рубаху как залог ненависти и грядущего мщения. Но теперь все миновало, и сон должен был принести ему избавление.

Люк пробудился в тот таинственный предрассветный час, когда ранние птицы только начинали оглашать своим пением дремлющий лес, и, открыв глаза, увидел склонившееся над ним лицо — незнакомое, но дружелюбное и доброжелательное.

— Я убил его? — спросил Люк, каким-то образом догадываясь, что этот незнакомец наверняка знает ответ.

— Нет, — негромко, но отчетливо отвечал Оливье, — но в том не было нужды. Для тебя он умер. Ты можешь забыть о нем.

Люк скорее всего не вполне понял сказанное, но тем не менее принял на веру. Присев в густой прохладной траве, он огляделся. К нему постепенно возвращалась способность воспринимать мир. Он снова чувствовал сладкий запах земли и видел, как в бледном, предрассветном небе тают последние звезды. Люк внимательно всмотрелся в лицо Оливье, который молча улыбнулся в ответ.

— Я тебя знаю? — спросил Люк.

— Нет, но мы сейчас познакомимся. Меня зовут Оливье де Бретань, и я служу Лорану Д'Анже, вассалом которого был и твой лорд. Я хорошо знал Рейнольда Боссара, мы вместе приплыли из Святой Земли в свите барона Лорана и были друзьями. А сюда я приехал для того, чтобы передать послание некоему Люку Меверелю. Как я понимаю, это ведь и есть твое настоящее имя.

— Передать послание? Мне? — Люк недоуменно покачал головой.

— Да, тебе, от твоей родственницы и госпожи леди Джулианы Боссар. Она просила сказать, что ты нужен ей, она ждет твоего возвращения и никто не может тебя заменить.

Похоже, что Люк, все еще пребывавший в некотором оцепенении, не сразу понял, что означают эти слова, или не вполне поверил сказанному. Во всяком случае, в нем вновь пробудилась воля к жизни, но он не выказывал ни малейшего намерения что-либо предпринимать, хотя был готов следовать указаниям нового знакомого.

— Пожалуй, нам пора вернуться в аббатство, — рассудительно заявил Оливье и поднялся на ноги. Тут же поднялся и Люк.

— Бери-ка ты моего коня, а я пешком пройдусь, — продолжал Оливье, и Люк сделал что было сказано. Словно ребенок, он подчинялся, не размышляя и не задавая вопросов.

Когда они наконец выбрались на дорогу, то натолкнулись на прикорнувшего в траве посланного Хью конюха с двумя оседланными лошадьми. Оливье забрал своего коня, а Люк легко и свободно, в силу выработанной годами привычки, вскочил на свежую лошадь. Если разум его прояснился еще не полностью, то тело сохранило былые навыки. Конюх, позевывая, поехал впереди, указывая им путь.

Всю дорогу Люк лишь односложно отвечал на вопросы и, только когда они были уже на полпути к Меолу, неожиданно заговорил первым.

— Так ты сказал, она хочет, чтобы я вернулся? — промолвил он с болью и надеждой в голосе. — Это правда? Я ведь покинул ее, не сказав ни слова. Что она после этого могла обо мне подумать?

— Что, что — надо полагать, она поняла, что у тебя были свои основания на то, чтобы уйти, так же как у нее есть свои, чтобы ждать твоего возвращения. Я проехал пол-Англии, повсюду справляясь о тебе, — и все это по ее просьбе. Тебе этого мало?

— Я думал, что уже никогда не смогу вернуться, — промолвил Люк, оглядываясь на уходившую за горизонт длинную-длинную дорогу. Он действительно не рассчитывал когда бы то ни было возвратиться даже в Шрусбери, не говоря уже о далеком маноре на юге. Но все обернулось иначе и теперь он ехал верхом рядом с этим невесть откуда взявшимся Оливье, направляясь в аббатство. По узенькому деревянному мостику они пересекли Меол — тот самый ручей, через который Люк перебрался вброд, покидая обитель, и, миновав мельничный пруд, въехали в монастырские ворота. Там они спешились, и шерифский конюх, не теряя понапрасну времени, повел лошадей в стойло.

Люк стоял у ворот и растерянно озирался по сторонам, по-видимому, еще не до конца осознавая, где он, почему и что происходит, хотя жизнь постепенно возвращалась к нему. В этот ранний час монастырский двор был пуст. Впрочем, нет — не совсем. На ступеньках крыльца странноприимного дома, не сводя с ворот сосредоточенного, бесконечно терпеливого взгляда сидела девушка. Как только Люк спешился, она поднялась, сбежала по широким ступеням и быстрым, легким шагом поспешила к нему. И тут он понял, что это Мелангель. Люк узнал ее и в этот миг, казалось, заново увидел весь мир — каменные стены у нее за спиной и даже гравий под ногами обрели объем, форму и цвет. В тусклом свете раннего утра он отчетливо различал тонкие, нежные черты. Жизнь вернулась, но вместе с ней вернулась и боль…

Девушка шла прямо к нему, в глазах ее застыла тревога, а на губах — слабая, робкая улыбка. В нескольких шагах от Люка она заколебалась, помедлила, и тут в глаза ему бросилась темная отметина — след его удара. Люк содрогнулся, от жгучего стыда он готов был провалиться сквозь землю. Ноги едва держали его. Неверным шагом, спотыкаясь, бросился он навстречу Мелангель, которая приняла его в свои объятья. Упав на колени, Люк спрятал голову у нее на груди и зарыдал. Лицо и душу его омывали слезы, очищающие и целительные, как вода из источника Святой Уинифред.

Когда после собрания капитула приор Роберт, брат Кадфаэль, Хью Берингар, Оливье и Люк явились в аббатские покои, дабы окончательно прояснить все обстоятельства, связанные с гибелью Рейнольда Боссара и последовавшими за нею событиями, Меверель уже полностью владел своим голосом и лицом.

— Отец аббат, — промолвил Кадфаэль, возвращаясь к так и не завершенному ночному разговору, — боюсь, что я, сам того не желая, ввел тебя в заблуждение. Когда ты спросил, не приветили ли мы под своим кровом убийцу, я ответил, что это так и что нам надо поторопиться, чтобы предотвратить еще одну смерть. Тогда я очень спешил и не сразу сообразил, как ты мог истолковать мои слова, учитывая, что мы оба видели следы крови на рубахе. Но видишь ли, отец аббат, убийца мог забрызгать кровью рукав или ворот, но никак не залить ею плечо и всю грудь напротив сердца. Такое пятно могло остаться лишь на рубахе того, кто держал в объятиях истекавшего кровью человека. Кроме того, убийца, коли уж его одежда оказалась перепачканной, наверняка постарался бы от нее избавиться — сжечь, закопать или что-нибудь в этом роде. А окровавленную рубаху, хотя и тщательно застиранную, бережно хранили, возможно, как залог грядущего мщения. Все это помогло мне понять, что Люк Меверель, которого мы знали под именем Мэтью и в чьей суме обнаружили эту реликвию, — вовсе не убийца. А потом я припомнил все слова и поступки этих молодых людей, и в свете того, что уже удалось узнать, они приобрели противоположный смысл. Я понял, что тот, кого принимали за заботливого друга, на самом деле неумолимый преследователь, и испугался, что дело кончится второй смертью.

Аббат внимательно посмотрел на Люка и без обиняков спросил:

— Брат Кадфаэль верно все истолковал?

— Да, святой отец, — ответил Люк и взволнованно, словно заново переживая случившееся, начал свой рассказ. — В тот вечер я сопровождал моего лорда. Мы увидели, как четверо или пятеро негодяев набросились на того писца. Лорд Рейнольд не колеблясь устремился ему на выручку, а я поспешил за ним. Нападавшие пустились наутек, но в последний момент, когда все думали, что схватка уже кончена, один из них обернулся и нанес удар. Это случилось у меня на глазах, и потому я ничуть не сомневаюсь, что убийство было намеренным. Мой лорд, которому я был так предан, истекая кровью, скончался в одно мгновение у меня на руках, — промолвил Люк, и глаза его вспыхнули мрачным огнем. Но я видел, куда побежал убийца, и, когда понял, что лорду уже ничем не поможешь, поспешил за ним, в проход возле здания епископского капитула. И тут неожиданно я услышал доносившиеся из ризницы голоса. Епископ Генри пришел туда после окончания совета, а этот негодяй Сиаран, пав перед ним на колени, выложил все. Я затаился и слышал каждое слово. По-моему, — добавил Люк с горькой усмешкой, — мерзавец поначалу рассчитывал на похвалу.

— Возможно ли, — в изумлении воскликнул приор Роберт, — чтобы лорд легат стал потворствовать столь гнусному злодеянию?

— Нет, конечно же, он не оставил преступление безнаказанным, но и не стал предавать его огласке. Его можно понять, — с кривой усмешкой заметил Люк, — он не желал, чтобы пошли толки о кровопролитии, совершенном не кем-нибудь, а его доверенным слугой, и уладил все тихо, не поднимая шума, который мог бы повредить его планам. Епископ сам, своей властью осудил Сиарана и вынес приговор, который я услышал и запомнил. Лорд легат повелел убийце отправляться в вечное изгнание на его родину, в Дублин, и никогда более не возвращаться в Англию. При этом весь путь до Бангора и оттуда в Кэргиби, к побережью, он должен был проделать босым, неся на шее тяжелый крест. А ежели он обуется или хоть на миг снимет крест, то, согласно вердикту епископа Генри, тут же окажется вне закона и каждый будет вправе безнаказанно лишить его жизни. Вы сами видите, — добавил Люк, — лорд епископ схитрил. Ведь никто, кроме него самого и Сиарана, не должен был знать о том приговоре, а стало быть, жизни убийцы ничто не могло угрожать. Епископ даже вручил ему перстень как знак покровительства церковных властей. Но Господь сделал меня невольным свидетелем, дабы я взял на себя воздаяние за совершенное преступление.

— Что ты и сделал, — ровным, спокойным голосом промолвил аббат.

— Что я и сделал, святой отец. Ибо точно так же, как Сиаран поклялся соблюдать все условия наложенной на него под страхом смерти епитимьи, так и я принес торжественный обет следовать за ним повсюду и, если он хоть на мгновение отступит от своей клятвы, взять его жизнь в уплату за жизнь моего лорда.

— Но как же ты узнал, кого именно ты будешь преследовать до рокового конца, — столь же невозмутимо спросил Радульфус. — Ведь, как я понял, во время схватки ты его лица не разглядел, а из ризницы был слышен только голос.

— Да, святой отец, но я знал, когда и в каком направлении он пойдет, а потому просто встал у дороги и стал дожидаться идущего на север босого человека с большим крестом на шее. Такого, — прибавил Люк с усмешкой, — чтобы сразу было видно, что он непривычен ходить босиком. Завидев такого путника, я пристроился рядом и прямо сказал ему, чего намерен добиться. Правда, назвался я по-другому, ибо боялся бросить тень на доброе имя леди Джулианы. Я был крещен в честь евангелиста Луки, а воспользовался именем другого евангелиста — Матфея. Так Люк превратился в Мэтью. Шаг за шагом я прошел вместе с ним весь путь до вашей обители, не оставляя его ни днем ни ночью, и ни на миг не позволял ему забыть о том, что смерть неотступно следует за ним по пятам. Он не мог никого попросить о помощи, ибо тогда я разоблачил бы его и ему больше не удалось бы выдавать себя за благочестивого паломника. Но я и сам не стремился раскрыть его тайну, отчасти опасаясь гнева епископа Генри, отчасти оттого, что не хотел обострения раздоров между партиями, — ведь наша вражда касалась только нас двоих. Но главное, я считал, что сам, и только сам должен поквитаться за своего господина, а потому не мог допустить, чтобы Сиарану грозила хотя бы малейшая опасность со стороны кого-либо другого. Итак, мы путешествовали вместе. Конечно, он пытался улизнуть от меня, но куда там. Он ведь вырос при дворе, босиком отроду не ходил, и ноги уже через несколько миль разбил вчистую. Он едва тащился, а я шел следом и ждал.

Неожиданно Люк поднял глаза и поймал сочувственный взгляд аббата.

— Я знаю, что все сказанное не делает мне чести. Жажда мести не украшает христианина. Но я готов был взять на себя этот грех в память о моем лорде, который сошел в могилу, ничем не запятнав свое имя, ибо бесстрашно выступил в защиту противника.

— Так же поступил и ты, — неожиданно промолвил хранивший до сих пор молчание Оливье.

«Могила не отверзлась и не приняла Люка», — размышлял Кадфаэль, вспоминая этот разговор уже во время мессы. И разве можно забыть то, что он собственной грудью заслонил своего врага от кинжалов разбойников. Ад ненависти не пожрал этого юношу. Он молод, чист сердцем и теперь, можно считать, заново родился на свет. Да, Оливье был прав. Люк, как и его лорд, встал на защиту врага, причем если Боссар погиб в результате нелепой случайности, то Меверель сознательно рисковал жизнью и лишь чудом избежал смерти.

«А ведь пока здесь, в Шрусбери, Святая Уинифред являла свое милосердие, устраивая людские судьбы, — подумал монах, уже погружаясь в молитву, — на юге в эти самые дни решалась судьба страны, причем, возможно, с куда меньшей мудростью и добротой. Ибо скорее всего дата коронации была назначена, а возможно, чело императрицы уже увенчала корона. Но на все воля Господня, ибо деяния человеческие взвешены на весах Его мудрости».

Незадолго до вечерни Мэтью — точнее Люк — вновь попросил аудиенции у аббата. Радульфус принял его без лишних вопросов, ибо догадался, о чем хочет просить молодой человек.

— Отец аббат, смею ли я обратиться к вам с просьбой избавить меня от бремени данного обета. Я считаю, что мне надлежит полностью рассчитаться с прошлым и лишь потом помышлять о будущем.

— Правильное и мудрое решение, — промолвил Радульфус, — но скажи, сын мой, ты просишь отпустить тебе грех неисполненной клятвы?

— Нет, святой отец, — ответил Люк, уже стоя на коленях. — Грешно было мне вообще давать такую клятву. Горе заставило меня забыть о смирении, и я поддался гневу и гордыне.

— Стало быть, ты уразумел, что право воздаяния принадлежит лишь Всевышнему.

— Истинно так, святой отец, и не только это. Я понял, что рано или поздно Господь непременно воздаст каждому по делам его, и в конечном счете всякий получит свое, хотя пути достижения высшей справедливости не всегда нам понятны.

Исповедовавшись, покаявшись и очистив сердце от остатков горечи и ненависти, Люк получил отпущение грехов. Поднявшись с колен, молодой человек облегченно вздохнул и решительно взглянул в лицо аббата.

— Теперь, святой отец, я осмелюсь попросить еще об одной милости. Не найдется ли в вашей обители священника, который обвенчал бы меня с одной достойной девицей. В аббатстве я очистился от греха и распрощался с прошлым, а потому хочу начать новую жизнь именно здесь.