- Похоже, тебе все ясно, - проговорил Кадфаэль, продолжая мешать свой отвар, который, попыхивая, оседал в горшке. - Что ты хочешь от меня?
      - У моего парня кашель и гноящаяся рана на предплечье, - думаю, его укусила собака, когда он тащил курицу. Сходи полечи его и выуди из него все, что сможешь, - откуда он, кто его хозяин, каким владеет ремеслом. В нашем городе, как ты знаешь, найдется работа для всяких ремесленников, мы уже взяли нескольких, и к их пользе, и к нашей. Может, и этот пристроится.
      - С радостью сделаю это, - сказал Кадфаэль и, обернувшись, хитро глянул на своего друга. - А что он может предложить тебе в обмен на еду и крышу над головой? И наверное, на кое-что из одежды? Хотя, по твоим словам, в нем дюймов побольше, чем в Хью Берингаре. Могу поклясться, Питер Клеменс тоже был на ладонь выше тебя ростом.
      - Как и этот парень, - согласился Хью, улыбаясь. - Но по толщине я могу равняться двоим таким, как он сейчас. Да ты сам увидишь и, не сомневаюсь, осмотришь всех своих знакомых, чье платье подошло бы ему. А относительно пользы, которую он принесет мне за избавление от голодной смерти, - мой сержант уже рассказывает всюду, что дикарь попался, и, уверен, он не упустит случая рассказать и про кинжал. Нет необходимости пугать беднягу больше, чем он уже напуган, но если люди будут думать, что якобы преступник пойман и сидит за решеткой, то тем лучше. Все вздохнут свободнее - особенно настоящий убийца. А человек, потерявший бдительность, может, как ты сам сказал, совершить роковой промах.
      Кадфаэль подумал и согласился. Пожалуй, все складывается неплохо есть нарушитель закона, чужеземец, до которого никому нет дела и который обвиняется в преступлении, совершенном в здешних краях; все успокоились, и до того, как гости съедутся на свадьбу, впереди еще целая неделя.
      - А ведь этот твой упрямец из святого Жиля знает, что приключилось с Питером Клеменсом, - серьезно проговорил Хью, - и не важно, приложил он к этому руку или нет.
      - Знает, - отозвался Кадфаэль не менее серьезно, - или полагает, что знает.
      Хью попросил аббата, чтобы тот разрешил Кадфаэлю сходить полечить узника, и монах в тот же день отправился через весь город в замок. Он нашел заключенного в камере, где было по крайней мере сухо, имелась каменная скамья, на которой можно было лежать, и одеяла, чтобы, завернувшись в них, чуть меньше ощущать жесткость ложа и уберечься от холода. Об этом, конечно, позаботился Хью. Когда открылась дверь, лицо Харальда на мгновение перекосилось от ужаса, однако появление бенедиктинца в рясе одновременно и успокоило узника, и привело в замешательство, а просьба монаха показать раны вызвала еще большее удивление, сменившееся трепетом надежды. После долгого одиночества, когда звук чужой речи мог означать лишь угрозу, у беглеца развязался язык, и он заговорил хриплым голосом, в котором слышалась благодарность: полился нескончаемый поток слов, похожий на поток слез, опустошивший несчастного. После ухода Кадфаэля узник вытянулся на скамье и погрузился в благодатный сон.
      Прежде чем покинуть тюрьму, Кадфаэль зашел к Хью и рассказал обо всем, что узнал.
      - Он кузнец, и, как говорит, неплохой. Вероятно, так оно и есть, потому что это единственное, чем он гордится. Тебе нужен такой? Я сделал ему на рану примочку из чернокорня и смазал порезы и царапины. Думаю, все заживет. Пару дней давай ему есть помалу, но часто, а то бедняга заболеет. Он откуда-то с юга, из-под Греттона. Говорит, что управляющий их лорда опозорил его сестру, и Харальд попытался отомстить за нее. Он оказался плохим убийцей, - произнес Кадфаэль, поморщившись, - и насильник удрал, отделавшись царапиной. Может, кузнец из него более умелый. Лорд жаждал его крови, и он бежал, - можно ли осудить беднягу за это?
      - Виллан?
      - Конечно.
      - И его ищут, чтобы наказать. Ну, если они станут охотиться за ним в замке Шрусбери, это будет напрасная охота. Как ты думаешь, он говорит правду?
      - Он слишком далеко зашел, чтобы лгать, - ответил Кадфаэль, - даже если парень вообще склонен лгать, а я думаю, он - простая душа, привыкшая говорить правду. Кроме того, моя ряса внушает ему доверие. У нас добрая слава, Хью, и дай бог, чтобы мы были достойны ее.
      - Сейчас беглец подчиняется законам города, раз он в тюрьме, произнес Хью удовлетворенно, - и только совсем зарвавшийся лорд может попытаться отнять его у короля. Пусть хозяин Харальда радуется, если это доставит ему удовольствие, что беднягу задержали за убийство. А мы будем говорить - убийца, которого мы искали, попался, и посмотрим, что из этого выйдет.
      Новость распространялась, как обычно, от одних к другим, от горожан, щеголявших осведомленностью из первых рук, к тем, кто еще ничего не знал; приехавшие в город или в предместье на рынок увозили с собой новость в отдаленные деревни и маноры. Как известие об исчезновении Питера Клеменса разнеслось со скоростью ветра, а после и новость о том, что его тело нашли в лесу, так разошлись и слухи, что преступник схвачен и посажен в тюрьму замка, что у него нашли кинжал покойного и что ему предъявлено обвинение в убийстве. Не стало тайны, которую можно было обсуждать в тавернах, и не приходилось ждать новых сенсаций. Горожане вынуждены были довольствоваться уже известными фактами и извлекать из них все, что можно. Удаленных и разбросанных по округе маноров новость достигла только через неделю или даже позже.
      Как ни странно, потребовалось целых три дня, чтобы она добралась до приюта святого Жиля. Какой бы изолированной жизнью ни жил приют (его обитателям не разрешалось выходить за ограду из опасения, что они могут разнести заразу), они каким-то образом ухитрялись узнавать о происшедших событиях сразу, как о них начинали болтать на улицах; однако на сей раз новость задержалась в пути. Кадфаэль с тревогой думал о том, как подействует это известие на Мэриета. Но ничего не поделаешь, приходилось выжидать. Незачем специально рассказывать эту историю молодому человеку, считал монах, пусть узнает о ней из людских пересудов.
      Поэтому слух об аресте беглого виллана Харальда дошел до Мэриета только на третий день, когда двое монастырских работников, как обычно, принесли в лазарет хлеб из пекарни аббатства. Так случилось, что именно Мэриет отнес корзину в кладовую и стал там вынимать из нее хлеб, а те, кто принес ее в приют, помогали юноше. Молчание Мэриета они компенсировали собственной болтливостью.
      - Если холода завернут всерьез, к вам под крышу будет проситься все больше и больше нищих. Сильный мороз и этот восточный ветер - в такую погоду на дорогах невесело.
      Вежливо, но немногословно Мэриет согласился, что зимой беднякам приходится туго.
      - Только не все они честные и достойные люди, - сказал один из работников. - Разве вы можете знать, кого пускаете к себе? Мошенники и бродяги похожи, кто их отличит?
      - Вам повезло, что на прошлой неделе один такой не постучался в вашу дверь, - заявил его товарищ, - он бы и горло вам перерезал, и украл все, что под руку попалось, а потом смылся бы. Но теперь опасности нет, он заперт в замке Шрусбери и предстанет перед судом за убийство.
      - Да-да, он убил священника! Его вздернут, конечно, только священника-то не вернуть!
      Мэриет повернулся, внимательно посмотрел на них мрачным взглядом:
      - Убил священника? Какого священника? О ком вы говорите?
      - Как, ты еще не слышал? Ну, капеллана епископа Винчестерского, которого нашли в Долгом Лесу. Его убил человек, который жил как дикарь и грабил дома на окраинах предместья. Вот я и говорю, теперь, когда зима наконец пришла, он мог заявиться к вам, дрожа и попрошайничая у дверей, а под лохмотьями пряча кинжал, который взял с убитого священника.
      - Что-то я не понимаю, - медленно проговорил Мэриет. - Ты сказал, человека схватили за убийство? Арестовали и обвинили в убийстве?
      - Схватили, обвинили, заперли и считай что повесили, - бодро подтвердил парень. - Его вам уже нечего бояться, брат.
      - А что он за человек? И откуда вы все это знаете? - настойчиво продолжал расспрашивать Мэриет.
      Работники еще несколько раз повторили свой рассказ, в прямом и обратном порядке, радуясь, что нашелся человек, который еще не слышал этой истории.
      - А отрицать - только терять время, потому что при нем был кинжал, принадлежавший убитому. Говорит, что нашел его в угольной яме. Неплохая сказочка!
      Глядя поверх их голов, Мэриет тихо спросил:
      - А какой он из себя, этот человек? Местный? Вы знаете его имя?
      Имени они не знали, но описать пленника могли.
      - Он не местный, какой-то беглец, умирал от голода, бедняга; клянется, что никогда никого не трогал, только изредка воровал хлеб или яйца, чтобы выжить; те же, кто живет близко к лесу, говорят, что однажды он убил оленя. А сам тощ как щепка, в лохмотьях, вид отчаянный...
      Они забрали свою корзину и ушли, а Мэриет весь день проработал не произнеся ни одного слова. "Отчаянный вид" - да, так они сказали. "Считай, что повесили!" Умирающий от голода, беглый, жил в лесу, худой как щепка...
      Мэриет ничего не рассказал брату Марку, но один из ребятишек, самый смышленый и любопытный, подслушал весь разговор, стоя в проходе к кухне, и, естественно, во всех подробностях разнес новость по дому. Жизнь в приюте была спокойной, но скучной, и все радовались любой возможности оживить повседневную рутину. Так история дошла до ушей брата Марка. Видя лицо Мэриета, превратившееся в холодную маску, его потемневшие глаза, взгляд которых, казалось, был, устремлен куда-то внутрь себя, Марк не знал, стоит ли обсуждать с юношей случившееся, но в конце концов заговорил.
      - Ты слышал, что схватили человека, обвиняемого в убийстве Питера Клеменса?
      - Да, - ответил Мэриет глухо, глядя мимо Марка куда-то вдаль.
      - Если за ним нет вины, - произнес Марк горячо, - ничего плохого ему не будет.
      Однако Мэриет не ответил, да и Марку, похоже, добавить было нечего. Но с этой минуты он стал потихоньку наблюдать за своим другом, обеспокоенный его замкнутостью. Казалось, услышанная новость разъедала Мэриета изнутри, жгла, как яд.
      Ночью Марк не мог заснуть. Прошло то время, когда он крался в темноте к сараю, внимательно прислушивался, стоя у чердачной лестницы, и тишина, означавшая, что Мэриет спит, успокаивала его. Однако в эту ночь он снова отправился на свой "пост". Марк не знал истинной причины переживаний Мэриета, но понимал, что тот страдает до глубины души. Тихо и осторожно поднявшись, чтобы не потревожить спящих рядом, Марк пошел к сараю.
      Мороз в эту ночь не очень свирепствовал, в тихом воздухе висела легкая дымка; колючего сверкания звезд, как в прошлые ночи, не было видно. На чердаке, похоже, было достаточно тепло. Уютно пахло деревом, соломой и зерном, но как тоскливо было, очевидно, не подпускающему никого к себе юноше, который спал здесь в одиночестве, боясь криками во сне напугать соседей. Марк давно подумывал, не позвать ли Мэриета спуститься с чердака спать вместе со всеми, но это было нелегко сделать: добровольный изгой мог заподозрить, что за ним установили наблюдение, пусть даже благожелательное. Поэтому Марк оставил все как есть.
      Брат Марк в полной темноте нашел дорогу к крутой лесенке, прислоненной к стене. Он остановился возле нее, вдохнул и замер, ощутив запахи осенней страды, наполнявшие сарай. Тишина наверху была неспокойной и прерывалась легким шорохом, как будто кто-то двигался. Марк сначала решил, что Мэриет беспокойно вертится во сне, стараясь найти положение, в котором сможет заснуть более глубоко. Потом до него донесся голос Мэриета, странно измененный, но несомненно его голос. Слов было не разобрать, одно бормотание, как будто одинаково требовательным тоном спорили двое. Это было страшно, казалось, будто несчастную душу раздирали на части несущиеся в разные стороны лошади. При этом звук голоса был тонким и слабым, и Марку приходилось напрягать слух, чтобы уловить его.
      Брат Марк терзался сомнениями, подняться ли ему наверх и разбудить Мэриета, если тот спит, либо, если бодрствует, сесть рядом с ним и не отходить, пока тот полностью не успокоится. Бывают моменты, когда человека, больного или здорового, надо оставить в покое, а бывает, что следует вторгнуться в запретное и, развернув знамена и трубя в трубы, осаждать неприступную крепость, пока она не сдастся. Брат Марк не знал, настал ли такой момент. Он безмолвно молился - как будто зажег в себе самом свечу, она горела невысоким пламенем, и над ней вился дымок, - это и была молитва, молитва за Мэриета.
      В темноте над Марком зашуршала мелкая сухая солома, как будто пробежала мышь. Послышались легкие шаги, ровные, тихие. В сарай проникал слабый свет звезд, и, подняв голову, Марк увидел, как дрожит и кружится мрак. Из дыры в потолке высунулась босая нога, белея в полутьме, и стала нащупывать верхнюю перекладину лесенки. За ней вторая ступила на следующую перекладину, пониже. Тот, кто прислонился к верхушке лестницы, произнес сдавленно, но ясно:
      - Я не выдержу этого!
      Мэриет спускался, Мэриет искал помощи. Брат Марк возблагодарил Господа, вздохнул и тихо проговорил, обращаясь к мраку над своей головой: "Мэриет! Я здесь!" - очень тихо, но этого оказалось достаточно.
      Нога, искавшая опору, качнулась в сторону и ступила мимо. Раздался слабый горестный крик, похожий на крик птицы, а потом - другой, живой и негодующий, крик разбуженного, сбитого с толку человека. Тело Мэриета согнулось в поясе и рухнуло вниз, издав при этом глухой стук, как будто из него вышел весь воздух. Марк отчаянно вцепился в ту часть, которая попала в его слепо протянутые руки, и, увлекаемый тяжестью Мэриета, осторожно, как только мог, опустил безвольно обмякшее тело на пол. Наступила тишина, нарушаемая только прерывистым дыханием Марка.
      Дрожащими руками он ощупал неподвижно лежащего юношу, наклонился, стараясь уловить дыхание и стук сердца, коснулся гладкой щеки и густой копны темных волос и, отняв руку, почувствовал что пальцы стали теплыми и липкими от крови.
      - Мэриет! - позвал он шепотом, прямо в неслышащее ухо, и понял, что Мэриет без сознания.
      Марк побежал, чтобы принести свет и позвать кого-нибудь на помощь, но даже при таких обстоятельствах был очень осторожен и постарался не растревожить всю спальню. Он разбудил только двоих, наиболее крепких и старательных из своих подопечных, и сумел вывести их, не побеспокоив остальных. Они принесли с собой фонарь и при его свете на полу сарая осмотрели пострадавшего, который все еще не пришел в себя. Марк слегка затормозил его падение, но Мэриет ударился головой об острый край лесенки и рассек кожу от правого виска вверх; из раны текла кровь. К тому же Мэриет, падая, неловко подвернул правую ступню.
      - Моя вина, моя вина! - шептал несчастный Марк, ощупывая, не сломаны ли кости. - Я не знал, что он спит, и резко разбудил его. Я думал, он идет ко мне...
      Мэриет лежал в обмороке, не реагируя ни на что. Похоже, обошлось без переломов, но могли быть растяжения, и рана на голове сильно кровоточила. Чтобы как можно меньше тормошить его, с чердака принесли матрас и положили здесь же, в сарае; тут Мэриета не станут беспокоить остальные обитатели приюта. Голову пострадавшего обмыли и перевязали, а потом его осторожно уложили, укрыв сверху еще накидкой, потому что на ощупь он был очень холодным - результат раны и ушибов. Лицо Мэриета под повязкой оставалось бледным, но хранило такое выражение отрешенности и спокойствия, какого Марк у своего друга никогда еще не видел. Боль, терзавшая душу юноши в последние часы, казалось, отступила.
      - Теперь идите спать, - сказал Марк своим озабоченным помощникам, сейчас ничего больше сделать нельзя. Я посижу с ним. Если нужно будет, я позову.
      Он снял нагар с фитиля, чтобы светильник горел ровно, и остаток ночи просидел у ложа Мэриета. Мэриет не двигался и не произнес ни слова, только дыхание его стало более ровным и спокойным: обморок перешел в сон. Но в лице по-прежнему не было ни кровинки. Лишь перед самым рассветом, после заутрени, губы Мэриета зашевелились, а ресницы дрогнули, как будто он хотел открыть глаза, но не хватало сил. Марк отер ему лицо и смочил дергавшиеся губы водой с вином.
      - Лежи тихо, - проговорил он, гладя Мэриета по щеке. - Это я, Марк. Ни о чем не тревожься, ты здесь со мной, в безопасности.
      Он не знал точно, что вкладывал в эти слова. Они звучали как обещание бесконечного блаженства, а какое право имел он, Марк, брать на себя такое? И все же эти слова невольно сорвались у него с языка.
      Веки Мэриета с трудом приподнялись, какое-то мгновение борясь с собственной тяжестью; зеленые, полные отчаяния глаза открылись, и в них отразился свет лампы. По телу юноши прошла дрожь. Он с трудом проговорил пересохшими губами:
      - Я должен идти... Я должен сказать... Пусти меня!
      Рука, мягко надавившая ему на грудь, пресекла попытку встать. Мэриет лежал беспомощный и дрожал.
      - Я должен идти! Помоги мне!
      - Тебе никуда не нужно идти, - произнес Марк, наклоняясь над другом. Если ты хочешь что-нибудь передать, скажи мне и лежи спокойно. Я все точно исполню. Ты упал, тебе нужен покой и сон.
      - Это ты... - проговорил Мэриет со вздохом. - Марк, человек, которого схватили... за убийство священника, секретаря епископа... я должен сказать... Я должен пойти к Берингару...
      - Скажи мне, - повторил Марк. - Этого достаточно. Я сделаю все, что захочешь, а ты спи. Что нужно передать Берингару?
      Но Марк уже обо всем догадался.
      - Скажи ему, пусть отпустит этого беднягу... Скажи, он никогда не совершал этого убийства. Скажи, что я знаю! Скажи ему, - говорил Мэриет, не сводя с внимательно слушающего Марка расширенных безумных изумрудно-зеленых глаз, - что я сознаюсь в смертном грехе... Это я убил Питера Клеменса. Я застрелил его в лесу, милях в трех или больше от Аспли. Скажи, я сожалею, что опозорил наш род.
      Мэриет еще не оправился от падения, он был слаб, дрожал, слезы текли у него по щекам, и он сам удивлялся их неожиданно нескончаемому потоку. Мертвой хваткой он вцепился в руку Марка, все сильнее сжимая ее.
      - Обещай! Обещай, что скажешь ему это...
      - Скажу, сам передам твои слова, никому не доверю, - проговорил Марк, наклоняясь к лицу Мэриета, чтобы наполовину незрячие от напряжения глаза увидели его и поверили ему. - Передам каждое слово, что ты мне доверил. Но прежде, чем я уйду, ты должен сделать одно необходимое и доброе дело - для себя и для меня. А после ты уснешь спокойно.
      Зеленые глаза, прояснившись от удивления, посмотрели на Марка.
      - Что это за дело?
      Марк ответил очень тихо но твердо. Прежде чем он договорил, Мэриет оттолкнул его руку, приподнялся на постели и отвернулся.
      - Нет! - прошептал он в отчаянии, как будто провыл. - Нет! Нет!
      Марк продолжал спокойно говорить, убеждать, но потом, когда его просьба была с еще большим жаром снова отвергнута, замолчал.
      - Тш-ш-ш! Не надо так волноваться, - произнес он умиротворяюще. - Я и без этого выполню твое поручение, передам каждое слово. Успокойся и спи.
      Мэриет поверил сразу; его напрягшееся тело обмякло, расслабилось. Он снова повернулся лицом к Марку. Первые лучи света, проникшие в сарай, заставили его сощурить глаза и сдвинуть брови.
      Брат Марк загасил светильник и подоткнул накидку. Потом он поцеловал своего трудного больного и отправился выполнять его поручение.
      Брат Марк миновал предместье, перешел каменный мост и оказался в городе; по пути он здоровался со всеми, кого встречал. Войдя в дом Хью Берингара у церкви святой Марии, он спросил, можно ли видеть хозяина, и, узнав, что помощник шерифа уже в замке, ничуть не обескураженный, отправился туда. По счастливой случайности там же оказался и брат Кадфаэль. Он только что заново перевязал гноящуюся рану на предплечье узника. Голод и отсутствие крыши над головой не способствуют быстрому заживлению, но, похоже, раны Харальда начали затягиваться. И на его длинных тощих костях наросло уже чуть-чуть мяса, и чуть-чуть краски выступило на впалых щеках. Крепкие каменные стены, сон, не прерываемый постоянно страхом, теплые одеяла и грубая пища три раза в день были спасением для него.
      На фоне каменной стены вокруг тюрьмы замка, которая преграждала путь даже слабому свету зимнего утра, маленькая фигурка брата Марка казалась еще меньше, однако достоинство, с которым он держался, от этого нисколько не пострадало. Удивленный Хью приветствовал молодого монаха, появление которого в этом месте было весьма неожиданным, и повел в залу, где горел очаг и стоял зажженный светильник, потому что дневной свет редко проникал сюда и от него было мало пользы.
      - Я пришел, - сказал брат Марк, сразу приступая к цели своего визита, - передать послание Хью Берингару от брата Мэриета. Я обещал передать его точно, слово в слово, он сам хотел сделать это, но не может. Брат Мэриет только вчера узнал, что вы держите здесь, в тюрьме, человека, обвиняемого в убийстве Питера Клеменса. Прошлой ночью Мэриет у себя на чердаке спал очень беспокойно, во сне встал, пошел и свалился с чердака. Теперь он лежит с раной на голове, однако к нему вернулось сознание, и я думаю, что самое плохое позади. Но если бы брат Кадфаэль пришел посмотреть больного, мне было бы спокойнее.
      - Конечно, конечно, сынок, как же иначе! - воскликнул встревоженный Кадфаэль. - Но что с ним, почему он стал ходить во сне? Раньше, когда у него случались приступы, он никогда не вставал с постели. И потом, такие люди обычно ступают очень ловко и проходят там, куда бодрствующий человек и не сунется.
      - Наверное, и он прошел бы, если бы я снизу не окликнул его, признался Марк, в отчаянии ломая руки. - Я думал, он проснулся и спускается, думал, что он ищет утешения и помощи, но, когда я произнес его имя, он оступился, вскрикнул и упал. А очнувшись, поведал, куда он стремился, даже во сне, и зачем. А поскольку он теперь беспомощен, Мэриет поручил это мне, и я здесь, чтобы выполнить это поручение.
      - Когда ты уходил, он был в безопасности? - с беспокойством спросил Кадфаэль, устыдясь в душе, что посмел сомневаться в правильности действий брата Марка.
      - Две добрые души присматривают за ним все время, но я думаю, что он будет спать. Он открылся мне, и теперь его рассудок успокоился, а я слагаю с себя эту ношу здесь, - проговорил брат Марк прямо и просто, как духовник, ощущающий себя посредником между законом и Мэриетом. - Он просит сказать Хью Берингару, чтобы тот отпустил узника, который не совершал убийства. Он заявляет, что знает это точно, и кается в совершении смертного греха, так как Питера Клеменса убил он. Застрелил в лесу, говорит Мэриет, чуть более трех миль к северу от Аспли. И еще он просит сказать, что сожалеет, что опозорил свой род.
      Марк стоял перед Хью и Кадфаэлем, глядя им прямо в лицо. В глазах молодого монаха отражалось все его честное естество. Хью и Кадфаэль в глубокой задумчивости смотрели на него. Вот, значит, какова развязка! Сын, страстный от природы и быстрый в поступках, убивает; отец, прямой и суровый, однако ревниво сберегающий честь своего рода, предлагает грешнику выбор между публичным позором, который погубит дом его предков, и уходом в монастырь, и сын своего отца предпочитает мучительную для себя жизнь, как в чистилище, постыдной смерти на виселице - позору, который погубит его семью. Так и могло быть! Это отвечало на все вопросы.
      - Но конечно же, - заявил брат Марк одновременно и вдохновенно-порывисто, с уверенностью, как мог бы говорить ангел или архангел, и при этом по-детски просто, - это неправда.
      - Я не собираюсь оспаривать твои слова, - произнес Хью после долгого глубокого раздумья, - но только ответь мне: ты говоришь так потому только, что веришь в брата Мэриета - у тебя могут быть для этого серьезные основания, - или у тебя есть доказательства? Откуда ты знаешь, что он лжет?
      - Я знаю это, потому что знаю его, - твердо отвечал Марк, - но я пытался не принимать это в расчет. Если я скажу, что он не тот человек, который будет стрелять в другого из кустов, а выйдет, станет с ним лицом к лицу и вызовет его на бой, я скажу то, во что неколебимо верю. Но я простолюдин, я не знаю, как среди дворян решаются вопросы чести, как могу я судить об этом? Нет, я проверил Мэриета. Когда он сказал мне то, что сказал, я ответил, мол, для успокоения своей души пусть он разрешит мне позвать нашего капеллана и, как больной, исповедуется ему и испросит отпущение грехов. И он не захотел этого сделать, - сказал Марк и улыбнулся. - При одной мысли об этом он задрожал и отвернул лицо. А когда я стал уговаривать его, он очень разволновался. Потому что он может лгать мне и вам, даже самому королевскому суду, по причинам, которые кажутся ему достаточно серьезными, - договорил Марк, - но он не будет лгать духовнику, а через духовника - Богу.
      Глава десятая
      После долгих тяжких размышлений Хью сказал:
      - Похоже, сейчас от этого парня правды не добиться. Мэриет в постели, у него разбита голова и подвернута нога, так что какое-то время, наверное, он ходить не сможет. Пусть думает, что мы поверили ему, что он нас убедил. Присмотри за ним, Марк, пусть считает, что сделал все так, как ему казалось правильным. Скажи, что относительно нашего узника он может не беспокоиться, его не обвиняют и ничего плохого с ним не случится. Но оставим в тайне то обстоятельство, что мы держим невинного человека, жизни которого ничто не угрожает. Мэриету можно сказать. Но ни одной живой душе, кроме него. Для всех - у нас надежно заперт убийца.
      Одна ложь повлекла за собой другую, и хоть брату Марку и казалось, что лжи не по дороге с правдой, он понимал, что пути Господни неисповедимы, и соглашался, что ложь может помочь открыть правду. Он заставит Мэриета поверить, что тяжкое испытание для него закончилось, признание принято, и Мэриета перестанут мучить кошмары, он будет спать, не испытывая ни страха, ни надежды, только безотрадное удовлетворение от добровольно принесенной жертвы, и готовиться к переходу в лучший мир.
      - Я позабочусь, чтобы, кроме него, никто не узнал, - сказал Марк. - И я обещаю, Мэриет будет в вашем распоряжении, как только понадобится.
      - Хорошо! Тогда возвращайся к своему больному. Мы с Кадфаэлем тоже скоро придем.
      С сознанием выполненного долга Марк отправился в обратный путь через город и предместье. Когда он ушел, Хью и Кадфаэль долго смотрели друг на друга в задумчивости.
      - Ну?
      - Хорошо придуманная сказка, - отозвался Кадфаэль, - похоже, большая ее часть - правда. Я согласен с Марком, я не верю, что мальчик - убийца. Тот, кто велел сложить этот костер и поджечь его, обладает достаточной властью над людьми, чтобы заставить их выполнить приказ и сохранить все в секрете. Этому человеку верно служат, его боятся, а может, даже любят. Он не только сам не украл ничего у мертвеца, но и не разрешил никому сделать это. Все - в огонь. Слуги уважали и слушались его. Леорик Аспли - именно такой человек. Только он мог так поступить, если решил, что его собственный сын убил из-за кустов их гостя. Прощения Мэриету быть не могло. Если отец и защитил "убийцу" от заслуженной смерти, он сделал это только ради спасения чести рода и только ценой пожизненного наказания - ухода в монастырь.
      Кадфаэль вспомнил, как они приехали в дождь, отец и сын: один суровый, холодный, враждебный, уехавший, даже не поцеловав сына на прощание, как принято среди родственников; другой - покорный, почтительный, природа которого, однако, протестовала изо всех сил, одновременно бунтуя и подчиняясь. Жаждущий сократить испытательный срок и потерять всякую надежду на избавление, а во сне, как демон, борющийся за свою свободу. Все вполне правдоподобно. При этом Марк абсолютно уверен, что Мэриет лжет.
      - В эту картину укладывается все, - проговорил Хью, качая головой. Мэриет повсюду заявляет, что надеть рясу - его собственное желание, и это вполне возможно, тем более если ему пришлось выбирать между монастырем и виселицей. Клеменс погиб вскоре после того, как уехал из Аспли. Лошадь увели на север и бросили, чтобы тело стали искать подальше от места, где был убит всадник. Однако совершенно очевидно - парень не знал, что ведет своих товарищей прямо туда, где будут найдены кости, и тем самым погублен замысел его отца. Я согласен в этом с Марком и, Бог мне свидетель, склонен согласиться с ним и в остальном. Но если Мэриет не убивал, почему он принял безоговорочно приговор и наказание? По собственной воле!
      - Ответ может быть один-единственный, - сказал Кадфаэль. - Чтобы спасти кого-то другого.
      - По твоим словам выходит, что он знает, кто убийца.
      - Или думает, что знает, - возразил Кадфаэль. - Здесь одна завеса над другой скрывают людей друг от друга. Мне кажется, Аспли, если уж он так поступил со своим сыном, без сомнения, верит в то, что мальчик виновен. А Мэриет, приговорив себя к жизни, против которой восстает все его существо, а теперь и к позорной смерти, должен быть совершенно убежден в виновности другого человека, которого он любит и хочет спасти от смерти. Но если Леорик так ужасно ошибается, разве не может обманываться и Мэриет?
      - А мы все? - спросил Хью, вздохнув. - Ладно, пошли посмотрим на этого лунатика, может, - кто знает? - если он будет продолжать лгать, настаивая на своем признании, он проговорится и выдаст что-нибудь полезное для нас. Похоже, он не был готов к тому, что расплачиваться за все придется другому бедняге, а не ему и не тому, кто ему дороже самого себя. Харальд достаточно быстро вынудил его заговорить.
      Когда они пришли в приют святого Жиля, Мэриет спал в сарае. Кадфаэль стоял у его ложа и смотрел на странно спокойное чистое лицо, освободившееся от терзавшего его дьявола. Дыхание Мэриета было ровным, глубоким и свежим. Он вполне походил на измученного грешника, который исповедовался, очистил свою душу и получил тем самым облегчение. Но повторить свое признание перед священником он отказался. Этот аргумент Марка был очень сильным.
      - Пусть спит, - сказал Хью, когда Марк, хоть и неохотно, собрался будить больного. - Мы подождем.
      И они ждали почти час, а потом Мэриет вздрогнул и открыл глаза.