Таким образом, привратник, который стоял спиной к входной двери, не увидел того, что открылось Кадфаэлю. Калитка была очень высокая — она была рассчитана на всадников, а брат привратник был небольшого роста, к тому же сейчас наклонился, отряхивая полы рясы. Позади него, в нескольких шагах, из сумрака появились два лица, и, когда мерцающий свет факелов осветил их, они буквально засияли. От их внезапного появления и красоты у брата Кадфаэля аж дух захватило — ему показалось, что это чудо и они возникли прямо из воздуха. Однако это определенно были не небесные а вполне земные гости.

Капюшон девушки откинулся на плечи, и при красноватом свете факелов стала видна копна растрепанных темных волос, широкий чистый лоб, надменно изогнутые черные брови и большие темные глаза, которые блестели и в отблесках казались то багряными, то темно-карими. Ее грубая сельская одежда не вязалась с гордо посаженной головкой и взглядом — прямым, как копье, — прямо-таки королевским взглядом! Все черты лица незнакомки были столь изысканны, что Кадфаэль, когда-то искушенный в таких ласках, мысленно провел пальцем по ее скуле, полным губам, решительному подбородку, по нежной шее — и задрожал от нахлынувших воспоминаний.

Второе лицо — молодого мужчины, — появившееся над левым плечом девушки, почти касалось щекой ее лба. Она была высокая, но ее спутник — еще выше. Он шел слегка склонившись к девушке, словно готовый защитить ее от всех бед. У молодого человека было длинное худое лицо с широким челом, заостренным носом, ртом, изогнутым, как лук, и широко раскрытыми бесстрашными золотистыми глазами ястреба. Голова была непокрыта, и блестящие густые иссиня-черные волосы завивались на висках. Кадфаэль вдруг вспомнил, где раньше видел такое лицо, но только с короткой острой бородкой и тонкими усиками. Точно такие лица были у гордых сирийцев, закованных в броню, заходивших флангом во время атаки при осаде Антиохии. У этого лица был такой же смуглый оттенок и скульптурная лепка, словно его отлили из бронзы, но незнакомец был чисто выбрит по нормандской моде, а роскошные волосы подстрижены. Одет этот человек был в грубую крестьянскую одежду из домотканой материи серовато-коричневого оттенка.

«Да, — подумал Кадфаэль, — так бывает, что изредка такие люди рождаются на свет, всем чужие, эти отблески Божьей молнии. Как правило, они одаренные неудачники, святые и ученые, которые непризнанными достигают зрелости и часто даже пасут свиней на лесных пастбищах среди буков; принцы-воители, рожденные в хижине виллана, и младшие сыновья в вымирающих кланах, поставленные отпугивать ворон от борозды. Да, так бывает, точно так же, как отпрыски рабов зачастую вырастают в королевских дворцах и не по праву властвуют над людьми, которые в тысячу раз достойнее их».

Но этот совсем не похож на неудачника. Достаточно было беглого взгляда на его золотистые глаза под черными ресницами, чтобы понять: они выжгут перед ним тот путь, который он пожелает избрать.

И все это брат Кадфаэль увидел и подумал в тот короткий миг, пока брат привратник стряхивал с себя снег. В следующий момент привратник вошел и затворил за собой калитку — и пара прекрасных незнакомцев, приближавшихся к обители, исчезла, как видение.

Брат Кадфаэль закрыл глаза, затем открыл их с надеждой и снова закрыл, ослепленный воспоминаниями, которые могли быть всего лишь наваждением. Что только не пригрезится в предрассветном сумраке, в разгар холодной зимы, да еще при согревающем и разнеживающем отблеске факелов.

Но он успел сделать лишь три шага по рыхлому снегу, а брат привратник едва дошел до двери своей сторожки, как у ворот зазвенел колокольчик.

Удивленный привратник обернулся. Он все время наблюдал за факелами и поэтому не заметил, чтобы кто-то приближался к воротам. Эти двое — если только они существовали на самом деле! — вышли на свет, только когда он повернулся спиной к калитке. Брат привратник с покорностью приподнял плечи и побрел назад — открывать маленькую решетку, чтобы взглянуть, кто это звонит. То, что он увидел, еще больше изумило его, но вместе с тем и заставило поторопиться. И минуты не прошло, как высокая калитка распахнулась.

И она предстала перед ними, прекрасная высокая незнакомка со смелым, прямым взглядом. На ней было платье из выцветшей коричневой домотканой материи, слишком широкое для нее, короткий грубый плащ и капюшон с обтрепанными краями, сброшенный сейчас; с головы. Копна густых темных волос рассыпалась по плечам. От мороза на скулах у нее появился розовый румянец, а кожа была молочно-белой и гладкой, как слоновая кость.

— Можно мне войти и укрыться тут на время? — спросила она кротким голосом и с самым смиренным видом, но ее уверенность в себе и привычка повелевать все равно были заметны. — Из-за непогоды, несчастий и превратностей войны я оказалась здесь одна. Полагаю, вы меня ищете. Я Эрмина Хьюгонин.

Взволнованный привратник ввел девушку в свою сторожку и побежал сообщить приору Леонарду и Хью Берингару о неожиданном появлении у ворот монастыря пропавшей леди, а брат Кадфаэль, не теряя времени, выскочил на дорогу и пристальным взглядом осмотрел все вокруг. Как будто бы поблизости никого не было. Но в зарослях кустарника, росшего вокруг, вполне мог притаиться проворный молодой человек. Либо ее спутник предпочел укрыться таким образом, либо ястреб действительно вспорхнул и улетел. Что касается следов на снегу, то сегодня мимо сторожки уже прошло столько йоменов с овцами, что невозможно было распознать чьи-то следы. Девушка говорила правду, хотя и умолчала кое о чем: она действительно вошла сюда одна, но к воротам подошли двое.

Однако почему же человек, который довел потерявшуюся девушку до безопасного места, не хочет, чтобы его видели? Может быть, следует рассказать всем, что их было двое? «А с другой стороны, — размышлял Кадфаэль, — пока я не знаю причин этого исчезновения, зачем ставить всех в известность? Сначала нужно послушать и переварить то, что скажет эта юная леди».

Он в глубокой задумчивости вернулся к сторожке, где брат привратник поспешно раздувал огонь в очаге и усаживал девушку поближе к теплу. Она присела, молчаливая и замкнутая, и от ее мокрых башмаков и юбок начал идти пар.

— Вы тоже из этого аббатства? — спросила Эрмина, устремив на Кадфаэля изучающий взгляд темных глаз.

— Нет, я монах из Шрусбери. Я прибыл сюда, чтобы ухаживать за братом, который был в тяжелом состоянии.

Интересно, известно ли ей о несчастье, постигшем брата Элиаса? Однако она ничем не выдала, что знает о раненом монахе, и Кадфаэль не стал упоминать его имя. Пусть девушка сначала расскажет свою собственную историю при таких свидетелях, как Хью и приор, и тогда он решит, что надо делать.

— Вы знаете, — сказал Кадфаэль после паузы, — что вас неустанно искали с тех пор, как вы убежали из Вустера? Хью Берингар, помощник шерифа этого графства, здесь, в Бромфилде, частично по вашему делу.

— Я слышала об этом от лесничего, который меня приютил, — сказала Эрмина. — Я также узнала от него, что мой брат был здесь, когда я его разыскивала. И вот теперь, когда я сама оказалась здесь, я вдруг узнаю, что он снова потерялся и вы его пока не нашли. Боюсь, что это неудачный обмен, — заметила она с внезапной горечью, — найти меня и потерять Ива. Ведь это из-за меня у вас столько хлопот.

— Ваш брат был в безопасности и прекрасно себя чувствовал, — твердо сказал Кадфаэль, — вплоть до вчерашнего повечерия. Нет никаких оснований предполагать, что нам не удастся снова найти его, поскольку он не мог далеко уйти. Люди шерифа в Ладлоу уже получили приказ и сейчас отправились на поиски. И то же самое сделает Хью Берингар, как только увидит вас целой и невредимой и услышит то, что вы ему расскажете.

Хью и приор были уже у дверей сторожки, а братья торопливо расчищали дорожку среди сугробов, чтобы девушка могла с сухими ногами добраться до странноприимного дома. Приор Леонард лично проводил ее туда и, удобно устроив в тепле у очага, позаботился, чтобы ее накормили. Он расстроился, что среди постояльцев нет женщин, которые могли бы дать Эрмине какую-нибудь одежду, — ей следовало переодеться в сухое.

— Мы это устроим, — сказал Берингар. — У Жоса де Динана в доме полно женщин, и я добуду для вас все необходимое. Но сейчас вам лучше снять эти мокрые юбки, сударыня, даже если придется надеть рясу и сандалии. Вам не во что переодеться?

— Я отдала почти все, что у меня было, в обмен на эту одежду, которая сейчас на мне, — спокойно ответила девушка, — и в благодарность за гостеприимство, которое мне оказали, не рассчитывая на вознаграждение. Но у меня еще остались кое-какие деньги, и я могу заплатить за одежду.

Они оставили Эрмину переодеваться у огня, дав ей рясу и сандалии послушника. Когда она снова открыла дверь и попросила их войти, это было сделано с грацией графини, приветствующей гостей. Она расчесала темные волосы, локонами спускавшиеся ей на плечи, и туго подпоясала черную рясу. Теперь перед ними стоял самый красивый послушник из всех, когда-либо находившихся в Бромфилде. Мокрая одежда была разложена на скамье у очага. Эрмина подошла к креслу и села, повернувшись к своим собеседникам и глядя на них открытым взглядом.

— Милорд, — сказала она, — и вы, отец приор, я явилась причиной больших неприятностей и хлопот для вас и многих других, и я это сознаю. Это было не намеренно, но так вышло. Теперь, когда я добралась сюда, чтобы исправить, что возможно, я узнала, что мой брат, который был уже в безопасности и с которым я надеялась здесь встретиться, ушел накануне вечером и снова исчез. И я не могу не вменить это себе в вину, вместе со всем прочим. Если я могу чем-нибудь помочь в его поисках…

— Есть только одна вещь, которую вы можете сделать, чтобы помочь всем нам, — твердо заявил Хью, — и снять с наших плеч по крайней мере одну заботу. Вы должны оставаться здесь, внутри, и не выходить за ворота, пока мы не найдем вашего брата и не приведем к вам. Пусть у нас будет уверенность, что хотя бы вы в безопасности и больше не потеряетесь.

— Мне бы хотелось сделать больше, но я выполню ваш приказ. Пока что, — добавила она, выпятив нижнюю губу.

— Тогда мне нужно кое-что вкратце у вас узнать — остальное может подождать. Вы и ваш брат — только одна из моих здешних забот. Общественный порядок и закон — также моя забота, а у вас, я думаю, есть все основания считать, что в этих краях над законом глумятся. Нам известно от Ива, как вы решились оставить его и сестру Хиларию в Клитоне, а сами известили Эврара Ботреля, чтобы он приехал за вами и увез в свой манор Каллоулис. Мы видели, что осталось от Каллоулиса, и мы искали вас в Ледвиче. Ботрель рассказал нам, что вы благополучно добрались туда вместе с ним, а потом, когда он лежал в лихорадке от ран, полученных в сражении, вы отправились на поиски брошенных вами спутников. То, что случилось с Каллоулисом, могло произойти и в других местах, и не удивительно, что вами овладело отчаянное беспокойство.

Эрмина сидела, покусывая нижнюю губу и пристально глядя на Хью. Брови ее были нахмурены.

— Поскольку Эврар все вам рассказал, мне остается только это подтвердить. Надеюсь, он выздоровел? Да, я боялась за брата и за сестру Хиларию, и у меня были для этого все основания.

— Что с вами случилось дальше? Ботрель рассказал нам, что вы не вернулись, и с того времени, как он пришел в сознание и обнаружил, что вы уехали, он постоянно вас разыскивал. Было сущим безумием отправиться в такой путь одной.

Как ни странно, губы ее скривились в усмешке. В этом был какой-то тайный смысл, и брат Кадфаэль внимательно посмотрел на девушку.

— Да, я уверена, что он ищет меня повсюду. Мы можем его теперь успокоить. Нет, я не доехала до Клитона. Я не знаю эти места и не смогла добраться туда до темноты, а потом пошел снег… В темноте я совсем заблудилась, упала, и лошадь понесла. К счастью, меня нашел лесничий, и они с женой приютили меня. Я буду благодарна им до конца дней своих. Я рассказала им об Иве и о том, как я за него боюсь, и лесничий сказал, что пошлет в Клитон разузнать, что случилось; так он и сделал. И мы узнали о том, что разорено хозяйство бедного Джона — уже после Каллоулиса — и что Ив исчез еще в ту ночь, когда я совершила свою самую большую в жизни глупость и ошибку. — Когда Эрмина высказывала свои сожаления, голова ее была гордо поднята, спина выпрямлена, а пламенный взгляд бросал вызов всем присутствующим, как бы предостерегая: только попробуйте присоединиться к ее самобичеванию или попытаться возразить! — Слава Богу, — сказала она со вздохом, — Джон и его семья живы. Что касается их потерь, я рассматриваю это как свои долги, и они будут непременно возмещены. Но одну утешительную весть из Клитона мне все-таки привезли, — продолжала она, и в голосе ее послышались теплота и нежность. — Мне сообщили, что сестра Хилария ушла задолго до того, как появились налетчики, поскольку вернулся добрый монах из Першора, который беспокоился о нас, и забрал ее с собой.

Наступила мертвая тишина, все трое слушателей затаили дыхание, но девушка этого не заметила — так радовалась она единственному утешению — тому, что хоть одной невинной душе удалось выбраться невредимой из-под обвала, который вызвал ее легкомысленный поступок.

— За то время, что я провела у лесничего, — продолжала Эрмина, — мы несколько раз посылали за новостями об Иве, потому что как я могла что-либо предпринять, пока не знала, что с ним? И только вчера утром мы наконец услыхали, что он у вас, в безопасности. И вот я здесь.

— Как раз вовремя, чтобы узнать, что он снова пропал — как раз тогда, когда нашлись вы, — с сожалением сказал Берингар. — Ну что же, я верю, что он скоро найдется, и если я покину вас без церемоний, то лишь для того, чтобы немедленно отправиться на поиски.

Брат Кадфаэль мягко спросил:

— Вы пришли сюда одна?

Резко вскинув голову, Эрмина бросила на него вызывающий взгляд, однако сразу же овладела собой.

— Мне показал дорогу Роберт — сын лесничего, — ровным тоном ответила она.

— Мои дела, — сказал Хью, — связаны также с этими разбойниками, которые свили себе гнездо где-то на холмах и вынудили вас бежать из Каллоулиса, а Друэля — из его дома. Я собираюсь вместе со своими людьми прочесать каждый ярд этой гористой местности. Но прежде мы найдем пропавших — Ива и больного монаха. — Он резко поднялся и, выходя из комнаты, многозначительно кивнул Кадфаэлю, приподняв брови.

Когда Кадфаэль вышел следом, Хью сказал ему:

— Насколько я понимаю, эта девушка не знает ни о том, что случилось с сестрой Хиларией, ни о брате Элиасе. Меня ждут мои люди и люди Динана, собравшиеся, чтобы отправиться на поиски, и у меня слишком мало времени, чтобы самому сообщить ей неприятные новости. Останься здесь с ней, Кадфаэль, позаботься о том, чтобы она снова от нас не ускользнула, и расскажи ей все. Она должна это знать. Чем больше истин мы сможем сложить вместе, тем ближе подойдем к тому, чтобы уничтожить логово этих дьяволов во плоти раз и навсегда, и я тогда смогу с чистой совестью отправиться домой и отпраздновать Рождество с Элин и моим новорожденным сыном.

Эрмина проголодалась и ела с большим аппетитом. Впрочем, насколько мог судить Кадфаэль, у нее всегда был хороший аппетит. Девушка, очевидно, много двигалась и поэтому была очень стройной, как молодая лань. Она ела с явным удовольствием, хотя выражение лица у нее все еще было задумчивым и замкнутым, Кадфаэль не беспокоил гостью, пока она не наелась и не откинулась на спинку кресла со вздохом удовлетворения. Ее брови при этом были по-прежнему сведены к переносице, а взгляд как будто обращен внутрь. Потом неожиданно девушка с пристальным вниманием взглянула на брата Кадфаэля.

— Это вы нашли Ива и привели сюда? Так мне сказал отец приор.

— Так случайно вышло, — ответил Кадфаэль.

— Не совсем случайно. Вы отправились его искать. — Это говорило в пользу ее собеседника, и взгляд Эрмины потеплел. — Где вы нашли его? Ему, наверное, пришлось много перенести?

— Ваш брат во всех отношениях — настоящий молодой лорд, прекрасно владеющий собой. И он, так же как вы, обнаружил, что простые селяне могут быть добры и гостеприимны, вовсе не думая о вознаграждении.

— И с тех пор вы с ним вместе искали меня, а я в это время искала его! О Боже! — тихо произнесла она и печально склонила голову. — Я заварила всю эту кашу. И так ошиблась! Я не знала себя как следует. Теперь я другой человек.

— Вы больше не хотите выйти замуж за Эврара Ботреля? — спросил Кадфаэль как бы между прочим.

— Нет, — просто ответила Эрмина. — Это в прошлом. Я думала, что люблю его. Я так думала! Но то была детская игра, а эта горькая зима — реальность, и эти стервятники — реальность, и смерть — реальность, и она подстерегает на каждом шагу. А я по глупости навлекла на своего брата опасность, и теперь я знаю: брат значит для меня гораздо больше, чем когда-либо значил Эврар. Но не говорите Иву, что я так сказала, — вспыхнула она, — когда он найдется. Он и так уже достаточно заносчив. Это он рассказал вам, что я сделала?

— Да, он. И как он пытался следовать за вами, и как его приютили на ферме в лесу, где я его и нашел.

— И он обвинял меня? — спросила она.

— А как бы вы поступили на его месте?

— Мне кажется, что это было так давно, — удивленно сказала она. — Я так изменилась с тех пор. Как я могла принести столько вреда, не сознавая этого? По крайней мере, я была благодарна, когда мне сказали, что добрый брат из Першора — если бы только я тогда послушалась его! — вернулся за нами и увел с собой сестру Хиларию. Они еще были здесь, вы их застали? Она, наверное, уже вернулась в Вустер?

Эрмина задала этот вопрос, такой невинный для нее, когда брат Кадфаэль еще не был к нему готов, и наступило неловкое молчание. Она была очень сообразительна. Те несколько секунд, пока он подыскивал слова, оказались слишком долгими. Девушка выпрямилась и застыла, глядя на него в упор настороженным взглядом.

— Что же произошло? — спросила она, нарушив затянувшееся молчание. Оставалось только сказать правду.

— Произошло то, что вам будет горько услышать, а мне — тяжело рассказывать. В ночь, когда эти двуногие волки разорили дом Друэля, они проделали то же самое с одинокой усадьбой, находящейся поблизости отсюда, всего в двух милях от Ладлоу. Между этими двумя набегами они, на пути к своему логову, вероятно, встретили тех двоих, о ком вы спрашиваете. Был вечер, когда брат Элиас и сестра Хилария покинули участок Друэля, а ночью была вьюга, дул сильный ветер и падал слепящий снег. Возможно, они заблудились, возможно, попытались где-нибудь укрыться и переждать. Короче, они попались на глаза этим бандитам и убийцам.

В лице Эрмины не было ни кровинки — она так сильно вцепилась в подлокотники кресла, что у нее побелели костяшки пальцев. Еле слышным шепотом она спросила:

— Они мертвы?

— Брата Элиаса принесли сюда едва живого. Ив как раз дежурил возле его постели прошлым вечером, и они вместе ушли куда-то в снегопад. Кто знает почему? Сестру Хиларию мы нашли мертвой.

Девушка долгое время не издавала ни звука и не пролила ни единой слезы. Она сидела неподвижно, и по лицу ее нельзя было прочесть, какие чувства она испытывает — горе, бессильный гнев, раскаяние. Затем Эрмина спросила тихим, ровным голосом:

— Где она?

— Она в здешней церкви, гроб будет стоять там до погребения. В такой сильный мороз и снегопад нам никак не вырыть могилу, к тому же сестры из Вустера, наверно, захотят забрать тело, когда это будет возможно. До того времени отец приор поместит ее в гробницу внутри церкви.

— Расскажите мне, — попросила Эрмина с мрачной, но спокойной настойчивостью, — обо всем, что с ней случилось. Лучше знать все до конца, чем гадать.

И брат Кадфаэль рассказал ей о том, как он обнаружил подо льдом сестру Хиларию и как, судя по всему, было совершено это убийство. Потом наступило молчание. Наконец Эрмина поднялась со своего места и попросила:

— Вы отведете меня к ней прямо сейчас? Мне бы хотелось снова ее увидеть.

Ни слова не говоря и не колеблясь, Кадфаэль кивнул и встал со стула. Девушка ответила ему благодарным взглядом. И монах понял, что снискал ее расположение. Эрмине не хотелось, чтобы ее оберегали от того, что она считала своим долгом. В церкви, где сестра Хилария лежала в гробу, сделанном монахами в своей мастерской и покрытом свинцом, было почти так же холодно, как на улице, и тела еще не коснулось тление. Гроб не был закрыт, и казалось, что сестра Хилария просто крепко спит, укрытая с головой покрывалом. Эрмина открыла лицо покойницы и долго стояла у гроба, потом снова накинула покрывало.

— Я очень любила ее, — сказала она, — и я же ее погубила. Это моя вина.

— Ничего подобного, — твердо возразил Кадфаэль. — Вы не должны брать на себя больше, чем велит долг. Можете горевать о содеянном, исповедоваться и приносить покаяние ради блага вашей души, но вы не должны брать на себя грехи другого человека или присваивать себе право Господа Бога быть единственным судьей. Это сделал насильник и убийца, и он, только он, должен за это отвечать. Даже если ваш поступок и столкнул сестру Хиларию с убийцей, это именно он поднял на нее руку, он, и никто другой. Это с убийцы спросится за ее кровь.

И тут Эрмина задрожала, а когда хотела заговорить, голос ее не слушался. После долгой паузы, наконец овладев собой, она сказала:

— Но если бы я не задумала это дурацкое замужество, если бы согласилась идти с братом Элиасом прямо сюда, в Бромфилд, она бы теперь была жива…

— Разве мы можем быть в чем-то уверены и разве вы не могли бы тоже попасть в руки этой банды? Дитя, минуло уже пять столетий, как Англия стала христианской страной, а разве люди стали другими? Если бы эти пять столетий люди вели себя по-другому, дела бы сейчас, конечно, обстояли иначе, но разве мы можем что-то изменить или предугадать будущее? Нет никакого проку в «если». Мы живем и действуем именно сейчас, и отвечаем за содеянное нами зло, и предоставляем Господу печься о нашем благе.

И тут Эрмина разрыдалась, внезапно и безудержно. Не желая, чтобы Кадфаэль видел, как она плачет, девушка подбежала к алтарю и, преклонив колени, долго там оставалась. Монах не последовал за ней, а терпеливо ждал. Когда Эрмина наконец вернулась, глаза ее покраснели от слез, но лицо было спокойным и даже умиротворенным. У нее был усталый вид, и выглядела она совсем юной и беззащитной.

— Вернемся к огню, — предложил Кадфаэль. — Вы здесь простудитесь.

Эрмина послушно последовала за ним в странноприимный дом и с радостью снова устроилась у очага. Сейчас она уже не дрожала. Девушка откинулась в кресле, полузакрыв глаза, но, когда он сделал движение, собираясь выйти, быстро взглянула на него.

— Брат Кадфаэль, когда из Вустера послали разузнать о нас, не было ли речи о том, что наш дядя д'Анже в Англии?

— Была. Он не просто в Англии, но в Глостере, среди сторонников императрицы. — Кадфаэль понял, что она неспроста задала этот вопрос, а прощупывает почву. — Ваш дядя открыто попросил разрешения въехать во владения короля, чтобы разыскать вас, но в этом ему было отказано. Шериф обещал, что его люди сами займутся поисками, но не хотел впускать никого из партии императрицы.

— А если бы кто-нибудь оттуда все-таки занялся нашими поисками и был здесь обнаружен и схвачен, что бы с ним случилось?

— Он стал бы военнопленным. Долг шерифа — обезвреживать врагов короля, попавших к нему в руки, и вы не должны этому удивляться. Рыцарь, потерянный императрицей, — это большой выигрыш для короля. — Кадфаэль увидел, с каким сомнением и тревогой она слушает его, и улыбнулся. — Это долг шерифа. Но не мой. У меня нет врагов среди людей чести и истинных христиан, на чьей бы стороне они ни были. У меня другие понятия и не может быть претензий к человеку, явившемуся, чтобы спасти и вернуть детей их опекуну.

Эрмина слегка нахмурилась при слове «дети», а затем рассмеялась: забавно, что ее считают ребенком.

— Значит, вы не выдали бы такого человека даже своему другу? — с облегчением спросила она.

Сев напротив девушки, Кадфаэль устроился поудобнее, так как у нее, по-видимому, что-то было на уме и она хотела выговориться.

— Я ведь вам сказал, что не участвую в этом, и Хью Берингар не может ожидать, что я буду его союзником в таких вещах.

Он выполняет свою работу, а я — свою. Но я должен вам сказать: он уже кое-что знает о том, что в этих краях появился чужестранец, который пришел в Клитон и расспрашивал там о вас. Этот человек был в крестьянской одежде, молодой, высокий, с глазами и носом, как у ястреба, черноволосый и смуглый. — Эрмина внимательно слушала, закусив нижнюю губу, и при каждой подробности лицо ее то вспыхивало, то бледнело. — И под плащом у него был меч, — добавил Кадфаэль.

Девушка сидела очень тихо, видимо, обдумывая что-то важное. Лицо ее спутника, которое брат Кадфаэль увидел при свете факелов у сторожки, вдруг ясно предстало в его воображении. Монах догадался, что и Эрмина сейчас мысленно видит это лицо. На минуту ему показалось, что она будет отпираться, отгонять этот образ, опять скажет, что этот ее провожатый — всего лишь сын лесника, как она ранее заявила. Но Эрмина наконец-то решилась и, подавшись вперед, с жаром заговорила:

— Я вам расскажу! Я все расскажу и даже не возьму с вас обещания, так как знаю, что вы его не выдадите. То, что я сказала, — правда. Меня действительно приютили лесник и его жена. Но на второй день моего пребывания у них пришел молодой человек, который расспрашивал о нас. Хотя я и была одета так же, как сегодня, он понял, кто я такая, а я поняла, что он, конечно, не простой человек. Он свободно говорил по-французски и немного замедленно — по-английски. Этот человек рассказал, что наш дядя вернулся и находится в Глостере, что он сторонник императрицы. Он тайно прислал этого молодого человека, чтобы тот нашел нас и доставил к нему. Его поручение заключается только в этом, но он здесь постоянно подвергается опасности, так как может попасть в руки шерифа.

— Пока что ему удавалось ускользнуть, — мягко заметил Кадфаэль. — Он вполне может проскочить у властей между пальцев и увезти вас в Глостер.

— Но только с Ивом. Я не поеду без брата, и он это знает. Я не хотела сюда идти, но он настоял! «Мне будет спокойнее, — сказал он, — если хотя бы вы будете в безопасности, а поиски предоставьте мне». И я сделала это, и в дальнейшем буду делать то, о чем он попросит. Но я не вынесу, если из-за нас он попадет в руки короля и сгниет в тюрьме.

— Никогда не напрашивайтесь на несчастье, — бодро сказал Кадфаэль. — Ожидайте лучшего и ведите себя осмотрительно, а остальное предоставьте Богу. Но вы не назвали имя этого паладина.

Эрмина была молода и жизнерадостна. Остро переживая горе, она столь же остро переживала и надежду, и радость и пламенно поклонялась героям. Самая мысль о ее защитнике отдаляла ее от теней вины и смерти, и она сияла, говоря о нем.

— Его зовут Оливье Британец — это имя дали ему в его стране из-за происхождения. Потому что он родился в Сирии, и его мать из этой страны, а отец — франкский рыцарь, крестоносец из Англии. Он выбрал веру отца и прибыл в Иерусалим, чтобы присоединиться к крестоносцам, и там поступил на службу к моему дяде — это было шесть лет тому назад. Оливье — его любимый оруженосец. Теперь он вместе с дядей приехал в Англию, и кому же еще было доверить поиски!

— И он, так мало здесь зная и не владея в совершенстве английским, не побоялся проникнуть в этот опасный район с риском попасть в руки к врагам своего господина… — одобрительно произнес Кадфаэль.

— Он ничего не боится! Он такой храбрый, такой мужественный и благородный! О, брат Кадфаэль, вы не знаете, какой он чудесный! Если бы вы только раз увидели его, то сразу почувствовали бы к нему расположение.

Кадфаэль не стал говорить, что уже видел его — мимолетно, как в сияющем видении или во сне. Он подумал с ностальгической нежностью, что какая-то одинокая душа — тоже крестоносец, как и он когда-то, — нашла где-то в обжигающей стране солнца, моря и песка женщину себе по вкусу, которая его, видимо, тоже полюбила, — иначе не родила бы ему такого прекрасного сына. Восток полон незаконнорожденных с хорошей кровью. Никакого чуда не было в том, что один из них прибыл домой, на родину отца, а еще раньше крестился, приняв его веру. Кто бы ни были его родители — они создали восхитительный плод.

— Я даю вам обещание, о котором вы не просили, — сказал брат Кадфаэль. — Оливье может не опасаться меня. Я его не выдам. Если вам или ему понадобится надежный друг, можете положиться на меня.