- Сегодня, - сказал Кадфаэль своей подопечной, встретившись с ней в саду после завтрака, - делай все, как обычно, - иди к мессе перед собранием капитула, а потом на свои уроки. После обеда поработай немного в саду, пригляди за снадобьями - а там можешь и сбегать на старую мельницу, только смотри - будь осторожнее. И к вечерне не опоздай. Сумеешь ли перевязать раны Торольду без меня? Я, может быть, и не смогу сегодня к вам добраться.
      - Конечно, сумею, - пообещала девушка. - Я же видела, как ты это делаешь, и в травах теперь немного разбираюсь. Но... если кто-то... если кто-то вчера шпионил за нами, то и сегодня может появиться. Что тогда?
      Кадфаэль поведал Годит о ночной прогулке, и его рассказ одновременно и успокоил, и встревожил ее.
      - Он не придет, - заверил ее монах, - если все пойдет, как задумано, он будет следовать за мной как привязанный. Потому-то я и хочу, чтобы ты держалась от меня подальше. Вдали от меня ты можешь вздохнуть свободней. Если все будет в порядке, вам с Торольдом придется поздно вечером кое-что для меня сделать. Когда мы пойдем к вечерне, я скажу тебе "да" или "нет". И если ты услышишь от меня "да", и ничего больше, вот что тебе надобно будет делать...
      Годит выслушала его молча, однако вся светилась и кивала в знак того, что ей все понятно.
      - Да, я видела эту лодку, она притулилась у стены мельницы. Да, я знаю, что самые густые заросли на краю сада, как раз у моста... Да, само собой, мы с Торольдом это сделаем!
      - Не торопись, лучше выжди, чтобы действовать наверняка, - предупредил Кадфаэль. - А теперь беги к мессе да на уроки - постарайся не выделяться среди мальчишек и ничего не бойся. Бояться тебе нечего, а если возникнет причина для тревоги, я прознаю об этом раньше тебя и тут же примчусь на помощь.
      Некоторые предположения брата Кадфаэля подтвердились очень скоро. В это воскресенье он без устали рыскал по окрестностям аббатства, при этом не пропустив ни одной службы, вновь и вновь сновал по разным делам от ворот то к странноприимному дому, то к покоям аббатства, то к лазарету, то к садам - и куда бы он ни направлялся, за ним на почтительном расстоянии следовал Хью Берингар.
      Последнее время молодой человек бывал на каждой церковной службе, чего за ним не водилось прежде, даже если там присутствовала Элин Сивард. "Зато теперь, приятель, - подумал Кадфаэль не без ехидства, - посмотрим, удастся ли мне выманить тебя из храма, когда там будет она. Ты ведь знаешь, что у нее есть другой воздыхатель". Монах был уверен в том, что Элин появится у мессы после капитула, а когда он в очередной раз проходил мимо ворот, то у двери маленького домика, в котором поселили девушку и ее служанку, увидел Адама Курселя, сменившего обычный воинственный наряд на более подходящее к данным обстоятельствам платье.
      Неслыханное дело, чтобы брат Кадфаэль пропустил мессу, но на сей раз в виде исключения он придумал убедительную отговорку. Его навыки врачевания были прекрасно известны всему городу, и люди часто обращались к нему за помощью и советом. Аббат Хериберт снисходительно относился к подобным просьбам и без возражений отпускал травника.
      По дороге к часовне Святого Жиля жил ребенок, у которого время от времени выступала сыпь, и потому он нуждался в заботах лекаря. Правда, теперь малыш шел на поправку и особой нужды навещать его именно в этот день не было, но никто и не подумал перечить, когда Кадфаэль заявил, что должен заглянуть к больному.
      У ворот монах встретил Элин Сивард и Адама Курселя, направлявшихся в церковь. На щеках девушки расцвел нежный румянец, видимо, она была слегка смущена, хотя, судя по всему, кавалер не был ей неприятен. Королевский офицер вел себя чрезвычайно галантно, и тоже раскраснелся, но от удовольствия. Может, Элин и ожидала, что ее будет сопровождать Берингар, к обществу которого она уже привыкла, но, то ли к ее облегчению, то ли к разочарованию, его нигде не было видно.
      Убедительное доказательство, удовлетворенно подумал Кадфаэль, и неспешно продолжил свой путь к больному. Берингар следовал за монахом с крайней осмотрительностью и ухитрялся довольно долго вовсе не попадаться ему на глаза. Однако когда Кадфаэль возвращался назад, Берингар встретился ему по дороге. Молодой человек ехал верхом на одной из оставшихся лошадей, держался как всегда непринужденно и беззаботно насвистывал. При виде Кадфаэля он изобразил искреннее удивление и радость, всячески показывая, что никакая другая встреча не могла быть для него более желанной.
      - Что я вижу? Неужто брат Кадфаэль заблудился в воскресное утро?
      В ответ монах степенно поведал о своем деле и о том, как он доволен результатами лечения.
      - Воистину, нет предела твоим дарованиям, - восхитился Берингар, и в глазах его вспыхнули огоньки. - Я-то думал, что после того, как вчера мы заработались допоздна, ты спал как сурок.
      - Я не сразу заснул, всякие мысли одолевали, - ответил Кадфаэль, впрочем, выспался неплохо. А у тебя, я вижу, осталось, на ком прокатиться верхом.
      - А, ты об этом! Я ошибся! Мне следовало самому сообразить, что хотя приказ и был отдан в воскресенье, никто не бросится выполнять его в праздничный день. А вот завтра - сам увидишь.
      Судя по всему, он говорил правду, во всяком случае, был уверен в том, что говорит.
      - На сей раз они все обшарят, - добавил Берингар, и Кадфаэль понял, что он имеет в виду не только поиски лошадей и припасов. - Однако король Стефан озабочен тем, как складываются у него отношения с церковью и прелатами. Я должен был предвидеть, что в воскресенье он на такое не решится. Так или иначе, мы получили отсрочку на один день. Сегодня вечером можно будет остаться дома, чтобы все видели, что у нас совесть чиста - а, брат Кадфаэль?
      Он рассмеялся, похлопал Кадфаэля по плечу и, пришпорив коня, поскакал к часовне Святого Жиля.
      Тем не менее, когда после обеда монах вышел из трапезной, Берингар уже маячил напротив, на пороге странноприимного дома. Он глазел по сторонам с рассеянным видом, но на самом деле все примечал. Удостоверившись, что Хью его заметил, Кадфаэль направился в крытую монастырскую аркаду, пригрелся там на солнышке и задремал, рассчитывая, что за это время Годит успеет улизнуть и выследить ее не удастся. Уже проснувшись, он для большей уверенности посидел еще немного, закрыв глаза и размышляя о значении недавних событий.
      Само собой разумеется, Берингар пристально следил за каждым его движением. Не доверившись ни своим оруженосцам, ни наемному соглядатаю, он занимался этим сам, и, по всей видимости, не без удовольствия. И уж если он позволил себе хотя бы на час уступить Элин Курселю, значит, придавал этому занятию исключительное значение.
      "Он избрал меня средством для достижения своей цели, - размышлял Кадфаэль, - и эта цель - сокровища Фиц Аллана. Похоже, парень твердо решил не спускать с меня глаз, а коли от него все одно не избавиться, надо постараться извлечь из этого пользу. - Монах рассудил, что наблюдателя не следует слишком выматывать, и главное - не спугнуть его. Пусть себе следит да гадает, что к чему".
      Придя к такому заключению, Кадфаэль отправился к своим травяным грядкам и весь день возился с настойками и отварами, пока не пришло время идти к вечерне. Он даже не дал себе труда задуматься над тем, где затаился Берингар, однако надеялся, что тому, при его деятельной натуре, это бдение изрядно осточертело.
      Курсель либо так и не расставался с Элин, - возможность побыть с ней была послана небесами, и грешно было бы ее упускать, - либо вернулся за ней после отлучки, но к вечерней службе он пришел с девушкой, которая застенчиво опиралась на его руку. Завидев Кадфаэля, он остановился и тепло приветствовал монаха.
      - Очень рад, брат, что вижу тебя не при таких обстоятельствах, при каких мы встречались в прошлый раз. Надеюсь, что больше тебе не придется выполнять подобные обязанности. Между нами говоря, ты да Элин придали хоть какую-то благопристойность всему этому отвратительному делу. Жаль, что я не могу смягчить сердце его милости - он по-прежнему имеет зуб на вашу обитель из-за того, что лорд аббат не слишком торопился встать на его сторону.
      - Это была оплошность, но кто не ошибается, - философски заметил Кадфаэль, - ну да ничего, наша обитель и не такое переживала, как-нибудь и на этот раз сдюжим.
      - Верю, что так. Однако пока его милость не расположен предоставлять аббатству какие бы то ни было привилегии по сравнению с городом. И если я вынужден буду применить силу даже в стенах обители, выполняя приказ, который, будь на то моя воля, потерял бы силу у монастырских ворот, не суди меня строго, а пойми, что хотя я и не хочу этого, выбора у меня нет.
      Он заранее просит прощения за завтрашнее вторжение, догадался Кадфаэль. А значит, все это правда, и ему предстоит не слишком приятная работа. Оттого-то он и заявляет наперед, что это дело ему не по душе и он был бы рад от него уклониться. Впрочем, о том, что все это так уж ему неприятно, он, скорее всего, загнул, чтобы покрасоваться перед Элин.
      - Если это произойдет, - успокоил его Кадфаэль, - будь уверен, что любой из братьев нашего ордена поймет, что ты, как и всякий солдат, просто исполняешь свой долг, повинуясь приказу. Тебе не надо бояться того, что монахи тебя осудят.
      - Я много раз твердила это Адаму, - с теплотой в голосе вымолвила Элин и заметно покраснела оттого, что неожиданно для себя назвала своего спутника просто по имени. Может быть, она сделала это впервые. - Но он такой упрямый, - добавила она. - Ты напрасно казнишься, Адам, будто убил Жиля собственными руками - ведь это не так. Как могу я винить даже и фламандцев? Они ведь тоже исполняли приказ. В такие страшные времена никому не дано больше, чем возможность самому выбрать свою дорогу, руководствуясь велениями собственной совести. И уж коли выбрал, должен принимать свою судьбу до конца.
      - В добрые ли времена, в худые ли, - назидательно заметил Кадфаэль, человеку большего не дано. А сейчас, моя госпожа, раз уж мне представился такой случай, я хочу рассказать тебе, как я распорядился милостыней, раздать которую ты мне поручила. Пожертвованную одежду я роздал обездоленным беднякам. Имен их я не спрашивал, и потому ты просто помолись за троих нищих, которые, я уверен, тоже молятся за тебя.
      Так она и поступит, думал он, глядя, как девушка вошла в церковь, опираясь на руку Курселя. В столь тяжкий период своей жизни, лишившись родных и оставшись единственной хозяйкой родовых владений, она принесла ленную присягу королю Стефану, но, как казалось Кадфаэлю, сердце ее отчаянно разрывалось между монастырем и миром. И хотя сам он в зрелом возрасте избрал монастырь, ей от всей души желал остаться в миру и того, чтобы мир этот был хоть чуточку добрее, особенно к молодым.
      Направляясь к своему обычному месту среди братьев, он встретился с Годит, которая спешила в уголок к послушникам. Глаза ее блеснули, и монах кивнул: "Да! Делай, как я сказал".
      Теперь главной задачей Кадфаэля было весь вечер удерживать Берингара подальше от тех мест, где предстояло действовать Годит. Все, что бы он ни делал, должно было происходить на глазах у Хью, тогда как Годит надлежало оставаться незамеченной и вне подозрений. Этого трудно было добиться, неуклонно придерживаясь строгого монастырского распорядка. Ужин всегда был краток, и Берингар наверняка будет болтаться где-нибудь поблизости, когда они выйдут из трапезной.
      Однако чтение житий святых в здании капитула брат Кадфаэль частенько пропускал - все это знали и никто не удивлялся.
      Так он поступил и на сей раз, благодаря чему увел за собой ненавязчивого преследователя сначала в лазарет, где навестил маявшегося суставами престарелого брата Реджинальда, который был рад компании, а потом в личный сад аббата, находившийся далеко от его сарайчика, а еще дальше от ворот.
      К тому времени Годит уже должна была освободиться после вечернего урока и в любой момент могла появиться где-нибудь между сарайчиком и воротами обители, а потому было крайне важно, чтобы Берингар неотрывно следил за Кадфаэлем. Он и следил, хотя самым волнующим занятием, которому предавался монах, была прополка гвоздик да обрезка розовых кустов. Время от времени Кадфаэль проверял, ведется ли за ним наблюдение, но нечасто, поскольку был уверен в том, что Берингар будет продолжать слежку с отменным терпением. Весь день Кадфаэль будто ненароком оглядывался по сторонам, но на самом деле он был стреляный воробей и умел улучить подходящий момент.
      Однако самым важным событиям предстояло случиться только с наступлением темноты. Как всегда бывает в погожий вечерок после повечерия, братья отдыхали - кто в келье, а кто в садах, - прежде чем отойти ко сну. К тому времени уже почти стемнело, и Кадфаэль с удовлетворением подумал о том, что Годит наверняка давно уже там, где ей следует быть, да и Торольд с нею. Тем не менее монах решил, что ему все равно не повредит задержаться еще малость, прежде чем отправляться спать вместе с остальными братьями. По какой бы лестнице он ни вышел из церкви, тот, кто наблюдает за ним через большой двор со стороны странноприимного дома, заметит его без особого труда.
      Кадфаэль предпочел выбраться по черной лестнице через открытую северную дверь церкви: он обогнул восточный придел часовни Пресвятой Девы и здание капитула и двинулся через двор по направлению к садам. Оглядываться или прислушиваться не было нужды: монах знал, что Берингар неотступно, как тень, следует за ним - не спеша, не приближаясь, но и не упуская его из виду. Ночь стояла темная, но не слишком, глаза его освоились достаточно быстро, а он знал, как уверенно чувствует себя в темноте Берингар. Следовало ожидать, что неутомимый преследователь, как и в предыдущую ночь, переберется через ручей вброд - ведь тому, кто занимается темными делишками, не с руки мозолить глаза привратнику, особенно если он не хочет потерять репутацию почтенного и уважаемого человека.
      Преодолев ручей, Кадфаэль остановился, чтобы увериться, что Берингар не потерял его след. Еле слышные всплески почти не нарушали ритмичного журчания воды, но монах уловил их и был доволен. Теперь ему нужно было спускаться вниз по течению, по этой стороне протока, почти до его впадения в реку. Там находился небольшой пешеходный мостик, а за ним, совсем рядом, каменный мост, который вел в Шрусбери. Монах перешел дорогу, спустился в главный сад аббатства и оказался в тени первого пролета моста. Слабые отблески звездного света играли на плещущейся воде - там, где некогда стояла на приколе плавучая мельница. Вокруг каменной опоры моста росли густые кусты - расчищать и возделывать такой неудобный клочок земли никому не приходило в голову. Молодые ивы, склонившись, уронили свои ветви в воду, а разросшийся под ними кустарник мог бы надежно укрыть не одного наблюдателя.
      Лодка находилась на месте. Она осталась на плаву и была привязана к одной из опущенных ветвей, хотя легкую кожаную скорлупку, натянутую на каркас из ивовых прутьев, можно было без труда вытащить на сушу. Но на сей раз имелись веские основания для того, чтобы не выносить лодку на берег и не переворачивать ее вверх дном. Ибо внутри ее, как надеялся Кадфаэль, находилась увесистая поклажа, увязанная в один или два прихваченных с мельницы мешка. Не годится, чтобы видели, как он что-то несет. Руки у него были пусты, и монах полагал, что кое-кто уже успел это заметить.
      Кадфаэль забрался в лодку и отвязал веревку. Обернутый мешковиной сверток был на месте, и потрогав его, монах почувствовал, что он изрядно увесист. Он оттолкнулся длинным веслом, направляя лодку в проток под первым пролетом, и уловил, как чуть выше по склону, у кромки кустов, легко промелькнула темная тень.
      В конечном итоге это оказалось на удивление просто. Сколь бы острым ни было зрение Хью Берингара, он не мог во всех подробностях разглядеть того, что происходило под мостом. Сколь бы острым ни был его слух, до ушей его могли донестись лишь звуки, напоминавшие бряцанье о камень цепи, на конце которой немалый вес, а потом всплеск и журчание воды, стекающей с только что вытащенного груза, и наконец, снова бряцанье цепи, на сей раз опускающейся. И цепь действительно была опущена, но Кадфаэль притормозил ее руками, чтобы по звуку нельзя было сообразить, что прикрепленный к ее концу груз остался на прежнем месте. И кто бы мог догадаться, что монах попросту обмакнул в воды Северна припрятанный в лодке тюк, чтобы послышалось журчание стекающей струйки. Следующий этап мог оказаться более рискованным, ведь Кадфаэль не мог полностью поручиться за то, что разгадал все помыслы Берингара. От умения монаха читать чужие мысли сейчас зависела и его собственная жизнь, и жизнь доверившихся ему людей.
      До сих пор все проходило без сучка и без задоринки. Он осторожно подогнал веслом свое утлое суденышко к берегу, и выше по склону вновь промелькнула быстрая тень: соглядатай припал к земле близ дороги, намереваясь следовать за монахом, куда бы тот ни пошел; правда, Кадфаэль готов был биться об заклад что молодой человек верно угадал, куда он держит путь. Монах снова привязал лодку - надежно, но нарочито торопливо: пусть Берингар видит, что он спешит осуществить свой тайный замысел. Кадфаэль осторожно прокрался к дороге и на какой-то момент замер во весь рост - на фоне ночного неба четко обозначился его силуэт. Монах делал вид будто хочет убедиться в том, что может перейти дорогу незамеченным. А тот, кто следит за ним, обязательно увидит, что Кадфаэль согнулся под тяжестью перекинутого через плечо узла.
      Монах перешел дорогу, после чего спокойно и быстро вернулся назад тем же путем, каким и пришел. Он перебрался через ручей, поднялся вверх по течению и двинулся через поле и лес, по которым они с Берингаром пробирались не далее как прошлой ночью. Хорошо еще, узел на плече весил куда меньше, чем то, что он изображал, хотя Годит с Торольдом и постарались придать ему не только подходящую форму и объем, но и вполне достаточный вес.
      Более чем достаточный, уныло подумал Кадфаэль, особенно если немолодому монаху приходится тащить его на горбу добрых четыре мили. Да и поспать как следует в последнее время ему доводилось нечасто. Ничего, как только эта парочка упорхнет в безопасное место, тогда уж он отоспится вволю. Кое-какие службы он, конечно, проспит, и начнет, возможно, прямо с завтрашней заутрени. Само собой, потом придется покаяться.
      Сейчас же оставалось лишь строить догадки. А вдруг Берингар, полагая, что ему уже ясно, куда направляется Кадфаэль, что-то заподозрит, да и повернет к мосту? Все тогда может пойти прахом! Но нет! Если дело касается Кадфаэля, Берингар не может считать, что ему все ясно. Он должен лично удостовериться в том, что ноша доставлена в надежное место, а монах вернулся в монастырь с пустыми руками.
      А не захочет ли он перехватить поклажу по пути? Нет, с какой стати! Тогда ему самому пришлось бы взвалить ее на загривок, а тут старый дуралей тащит ее за него, да еще и прямо туда, где уже дожидаются две лошадки садись и езжай, куда душе угодно.
      Теперь Кадфаэль довольно четко представлял себе возможные действия соперника. Если Берингар убил Николаса Фэнтри при попытке завладеть сокровищами, то сейчас он будет не только стремиться завершить то, что не удалось сделать тогда, - перед ним открывается и другая возможность. Проследив за тем, чтобы Кадфаэль припрятал для него сокровища и обоих коней в надежном месте, он уже обеспечивал себе достижение одной цели, но если он дождется, когда монах приведет туда и беглецов, - а о том, что Кадфаэль имел такое намерение, догадаться было нетрудно, - то сумеет вдобавок убрать единственного свидетеля совершенного им убийства, да еще и заполучить наконец свою нареченную. Такая заложница будет щедрым подарком Стефану. Берингар будет обласкан королем, положение его упрочится, а преступление будет погребено навеки.
      Но все это может произойти лишь в том случае, размышлял Кадфаэль, если оправдаются его самые худшие подозрения. Однако вероятно и другое. Возможно, Берингар вовсе не причастен к смерти Фэнтри, а просто стремится прибрать к рукам казну Фиц Аллана. Теперь ему известно, где она находится, и не важно, желает ли он оставить золотишко себе или рассчитывает с его помощью втереться в доверие к королю. Вздумай Кадфаэль ему помешать, он недолго проживет после того, как сбросит с плеч свою роковую ношу на уединенной ферме, где на конюшне дожидаются кони. Ладно, подытожил свои размышления Кадфаэль, поживем - увидим!
      В лесу за изгибом ручья монах остановился, с громким ворчанием сбросил поклажу с плеч и уселся на нее, как бы для того, чтобы перевести дух, а на самом деле, чтобы прислушаться. Он услышал шаги, которые тут же замерли. Звуки были едва слышны, но он уловил их и обрадовался. Молодой человек неутомимый, невозмутимый, прирожденный авантюрист - следовал за ним по пятам. Он представил себе его смуглое лицо - сначала с мрачной усмешкой, а потом с открытой улыбкой.
      Теперь Кадфаэль был почти уверен в том, чем закончится этот вечер. Если малость повезет, подумал он, и тут же поправился: если Господь поможет, он и к заутрене поспеет.
      Когда монах добрался до фермы, света в окнах не было, но на звук его шагов мгновенно появился брат Луи. Выглядел он воинственно, - сна ни в одном глазу, - с сосновой лучиной в одной руке и кинжалом в другой.
      - Благослови тебя Господь, брат, - промолвил Кадфаэль, и с облегчением сбросил со спины ношу.
      Вот уж задаст он этому мальчишке Торольду, как с ним свидится, найдется у него пара ласковых словечек. Пусть в следующий раз ищут другого дурака таскать такие тяжести!
      - Пусти-ка меня в дом да закрой дверь.
      - С радостью, - отозвался брат Луи и сделал, что было велено.
      Не прошло и четверти часа, как Кадфаэль пустился в обратный путь. На ходу он внимательно прислушивался, но никаких признаков того, что за ним кто-то следует, не обнаружил. Вероятно, Хью Берингар проследил из укрытия за тем, как он вошел в дом, а скорее всего, и дождался того, что он вышел без ноши, после чего веселый и довольный растворился во тьме, где ему, без сомнения, самое место, и вернулся в аббатство. Кадфаэль отбросил все предосторожности и, не таясь, направился туда же. Теперь он был уверен в том, что все сделал правильно. К тому времени, когда зазвонил колокол, созывающий братьев к заутрене, он был готов отправиться в церковь, дабы вознести хвалу Всевышнему.
      Глава восьмая
      В понедельник перед рассветом королевские военачальники разослали небольшие патрули, чтобы перекрыть все дороги из Шрусбери, тогда как другие отряды вступили в город и приготовились методично прочесать каждую улицу и каждый дом. Среди горожан ходили слухи, что за этим повальным обыском кроется нечто большее, нежели просто набор провианта и лошадей, хотя никто не сомневался в том, что, выполняя приказ, королевские вояки не упустят ни одного завалящего зернышка и ни одной захудалой клячи.
      - Все указывает на то, что девушка скрывается где-то неподалеку, настаивал Прескот. Он явился к королю с докладом после того, как выяснил о беглянке все, что мог. - Известно, что бродившая у реки лошадь, которую мы поймали, из конюшен Фиц Аллана, и тот парень, которого мы загнали в Северн, наверняка был не один, хотя нам и не удалось обнаружить его сообщника. В одиночку девушка не сумела бы далеко уйти. Все ваши советники сходятся в одном: никоим образом нельзя допустить того, чтобы она ухитрилась скрыться. Ведь если мы ее захватим, Эдни непременно вернется, чтобы ее выкупить. Посудите сами: это его единственное дитя. А может быть, удалось бы заманить даже Фиц Аллана: он скорее явился бы к нам, чем постыдно покинул в беде девушку, которой угрожает смерть.
      - Смерть? - эхом отозвался вспыливший король. - Да неужто я стал бы посягать на ее жизнь? Кому это в голову пришло?
      - Для того, кто хорошо знает вашу милость, - сухо заметил Прескот, конечно, было бы нелепостью даже говорить о чем-то подобном, но для одолеваемого тревогой отца такая угроза может показаться вполне реальной. Само собой разумеется, что ваша милость не сделает ей ничего дурного. На самом деле нет нужды причинять вред и ее отцу, и даже Фиц Аллану достаточно и того, что они попадут к нам в руки. Однако вашей милости следует понимать: мы должны сделать все возможное, чтобы не дать им укрыться во владениях императрицы. Речь идет уже не о том, чтобы сквитаться за Шрусбери, просто здравый смысл заставляет заботиться о сохранении собственных сил и об ослаблении противника.
      - Все это верно, - нехотя признал Стефан. Гнев короля поостыл, и им овладела привычная беспечность, если не сказать леность. - Но выслеживать девушку мне все равно не по нраву, - заявил король, и тут же вспомнил, что он сам велел молодому Берингару выследить свою суженую, обещая взамен королевскую благосклонность. А молодой человек, при всей своей почтительности и услужливости, особого рвения в этих поисках не проявил. "Пожалуй, - подумал Стефан, - он уже в то время понял, чего я хочу на самом деле".
      - Причинять ей зло нам ни к чему, - продолжал Прескот, - но когда она окажется в наших руках, никто не выступит против вашей милости под знаменем ее отца, а скорее всего, и под знаменем его сеньора. А коль скоро их вассалы не поддержат Матильду, вы избавите себя от многих хлопот и сбережете жизни многих своих соратников. Такой возможностью пренебрегать нельзя.
      Совет был разумный, и король это понял. Никаким оружием не следует пренебрегать, а Эдни можно будет отправить в темницу - пусть там о многом поразмыслит. Обходиться с ним будут не слишком сурово, но и сбежать не дадут.
      - Хорошо, - согласился король, - ищите, да ищите как следует.
      Розыск и впрямь был подготовлен весьма тщательно. Адам Курсель со своими людьми и отрядом фламандцев нагрянул в аббатство, тогда как Виллем Тен Хейт отправился вперед и выставил сторожевой пост у часовни Святого Жиля, чтобы опрашивать каждого путника и осматривать каждую подводу, выезжавшую из города, а кроме того, распорядился расставить часовых по всем тропкам и у всех переправ вдоль берега реки.
      Адам Курсель, хоть и не грубо, однако довольно бесцеремонно занял ворота аббатства и распорядился немедленно их закрыть, чтобы никто не мог ни войти, ни выйти. Уже рассвело и оставалось минут двадцать до заутрени. Все было проведено без особого шума, но приор Роберт заметил необычную суету у ворот, на которые выходило окно его кельи, и поспешно спустился, чтобы выяснить, в чем дело.
      Курсель учтиво поклонился приору и обратился к нему с почтительной просьбой, без которой, впрочем, мог и обойтись. Любезность его никого не обманула, однако слегка смягчила негодование приора.
      - Сэр, - пояснил Курсель, - согласно приказу его милости короля Стефана я уполномочен просить вас обеспечить моим людям беспрепятственный допуск во владения обители, где им надлежит изъять для нужд королевского войска десятую часть всех монастырских припасов, а также всех годных под седло лошадей, если они не принадлежат тем, кто состоит на королевской службе. Помимо того, мне поручено тщательно осмотреть монастырь и расспросить всех о девушке по имени Годит Эдни, дочери изменника Фалька Эдни, которая, как полагают, скрывается здесь, в Шрусбери.
      Приор Роберт поднял тонкие серебристые брови и наморщил длинный аристократический нос:
      - Едва ли вы можете рассчитывать найти упомянутую девицу в наших владениях. Ручаюсь, что в странноприимном доме таковой нет, а это единственное место в обители, где допускается пребывание особ женского пола.
      - Уверяю вас, сэр, что это пустая формальность. Однако мне предписано осмотреть все монастырские здания без исключения.
      Поодаль молча, настороженно прислушиваясь к разговору, стояли монастырские служки да пара юных послушников с сонными глазами. Наставник послушников, явившийся, чтобы загнать отбившихся неслухов обратно в помещение, забыл, зачем пришел, и застыл, боясь пропустить хоть слово.
      - Обо всем этом следует без промедления известить отца аббата, - с поразительной выдержкой заявил приор, и тут же повел Курселя в покои Хериберта.
      Фламандцы уже закрыли ворота и выставили часовых, собираясь, не откладывая, заняться опустошением амбаров и конюшен.
      Брат Кадфаэль, который две ночи подряд блуждал по окрестностям, воспользовался тем недолгим временем, что оставалось для отдыха, и заснул так крепко, что проспал начало вторжения. Его разбудил лишь колокол, призывавший к заутрене, - предпринимать что-либо было уже поздно. Оставалось только поспешно одеться да вместе с остальными братьями идти в церковь. И лишь увидев осторожно перешептывающихся монахов, слоняющихся у ворот фламандцев, переглядывающихся притихших и растерянных послушников, и услышав деловитый шум и клацанье копыт, доносившееся с конюшенного двора, он понял, что угодил в водоворот событий и упустил инициативу из рук. Ибо среди перепуганных мальчуганов, столпившихся у церкви, не было и следа Годит.
      Как только окончилась служба и Кадфаэль освободился, он помчался в сад, к своему сарайчику. Дверь не была заперта на засов, а открыта настежь, открывая взгляду выстроившиеся в безукоризненном порядке ступки, бутыли и гирлянды сушившихся трав. Одеяла с лавки были убраны и на ней сиротливо стояла корзинка с недавно собранной лавандой да пара склянок. Годит и след простыл: ее не было ни в сарае, ни в саду, ни на гороховом поле у ручья, на краю которого высилась куча сухих, бледных, как льняная кудель, стеблей, дожидавшихся, когда их отправят на сеновал. Нигде не было видно ни здоровенного, обернутого во влажную мешковину свертка, который наверняка провел ночь под грудой побелевших стеблей, ни маленькой лодки, которая должна была быть перевернута и старательно укрыта.
      И лодка, и сокровища Фиц Аллана, и Годит - словно сквозь землю провалились.
      Годит проснулась незадолго до заутрени с гнетущим ощущением лежащего на ней теперь нелегкого бремени ответственности и, еще не ведая тревоги, вышла на улицу - взглянуть, что происходит у ворот. Хотя особого шума не было, в воздухе повисла какая-то напряженность, да и в звуках доносившихся голосов не слышалось благолепного монашеского спокойствия, и она насторожилась. Девушка уже собралась выйти из-за ограды сада, когда увидела, как фламандцы спешиваются и закрывают ворота, а Адам Курсель шагает навстречу приору.