Детектив из средневековой жизни - Один лишний труп (Хроники брата Кадфаэля - 2)

      "Да, не нравится мне, что творится с Англией, - размышлял Кадфаэль с тревожным предчувствием, - а больше всего мне не по нраву то, что здесь затевается, ибо, видит Бог, Хью Берингар вознамерился вступить в неравный бой, не вооружившись как следует".
      Все время, пока длился пир, монах не находил себе места от беспокойства и почти не уделял должного внимания аббату Хериберту, благо тот всегда воздерживался от вина и был неприхотлив в еде. Кадфаэль машинально подливал, убирал, предлагал чашу для омовения и салфетки, а голова его была занята совсем другим.
      Когда унесли последнюю перемену блюд и в зале заиграли музыканты, а на столах осталось только вино, слуги, в свою очередь, получили возможность полакомиться остатками королевской трапезы, а повара с поварятами разбрелись по укромным уголкам и принялись за угощение. Кадфаэль взял большой поднос, сложил на него куски мяса и вынес через двор к воротам для Осберна. Впридачу он прихватил с собой и мерку вина. Почему бы бедняге хоть раз не угоститься за счет короля, а то ведь чем человек беднее, тем меньше перепадает ему от королевских щедрот... Деньги из бедняков выколачивают исправно, а вот как доходит дело до пиршества, о них забывают напрочь.
      Кадфаэль уже возвращался в пиршественный зал, когда взгляд его упал на паренька лет двенадцати - тот сидел, удобно привалясь спиной к внутренней стенке караульни, и при свете факела разрезал мясо на мелкие кусочки. Орудовал он ножом с длинным, узким лезвием. Кадфаэль уже видел этого парнишку раньше, на кухне - там он этим же ножом разделывал рыбу. Тогда Кадфаэль рукоятки не увидел, как не увидел бы и сейчас, если бы мальчуган, принявшись за еду, не отложил нож в сторону.
      Монах замер, уставившись на рукоятку. Это был не обычный кухонный нож, а превосходный кинжал с серебряным эфесом тонкой филигранной работы. С одной стороны удобной, округленной по руке рукояти, у самой гарды, светилась и переливалась россыпь мелких камней, а с противоположной серебряное плетение было обломано на конце. Трудно было поверить своим глазам, но и не поверить тоже было нельзя. Может, и впрямь всякая мысль молитва?
      Кадфаэль заговорил с мальчиком ровным, доброжелательным голосом, стараясь не напугать и не насторожить его.
      - Дитя, где ты взял такой чудесный нож?
      Мальчик спокойно поднял на монаха глаза и улыбнулся. Он проглотил мясо, которым был набит его рот, и дружелюбно ответил:
      - Я его нашел. Я не украл эту вещь, клянусь, отче.
      - Боже упаси, паренек, у меня и в мыслях такого не было. Но где же ты его нашел? А ножны к нему у тебя есть?
      Ножны лежали рядом, в тени, и мальчик горделиво погладил их.
      - Я все это выловил из реки. Пришлось нырять, но я достал со дна и ножик, и ножны. Он ведь теперь мой, отче, - хозяину этот нож был ни к чему, раз он его выбросил. Наверное, потому, что у него рукоятка сломана. Но лучшего ножа для разделки рыбы нельзя и придумать.
      Значит, он его все-таки выбросил! Но вовсе не потому, что сломалась усыпанная драгоценными камнями рукоять.
      - Ты сам видел, как он зашвырнул его в реку? А где и когда это случилось?
      - Я удил рыбу под крепостной стеной и увидел, как со стороны тех ворот, что выходят к реке, спустился человек. Он бросил что-то в реку и сразу вернулся в замок. Ну а я нырнул туда, где эта штука плюхнулась, да и вытащил ее. Это было рано утром, в тот день, когда всех мертвецов унесли в аббатство - завтра тому как раз неделя будет. Это был первый день, когда можно было порыбачить спокойно.
      Да, все сходилось. В тот самый день Элин забрала тело Жиля в церковь Святого Алкмунда, а Курсель остался в смятении, наедине со своим запоздалым и бесполезным раскаянием, а заодно и с такой вещицей, которая могла бы навек отвадить от него девушку, стоило ей только ее увидеть. Вот он и нашел выход, который сам напрашивался - взял, да и закинул кинжал в реку. Ему и в голову не пришло, что ангел мщения рукою мальчика-рыболова может вернуть кинжал из речных глубин, чтобы предъявить эту улику тогда, когда он считал, что ему уже ничто не угрожает.
      - А ты запомнил этого человека? Каков он собой? Каких лет? - спросил Кадфаэль.
      Ибо сомнение все-таки оставалось. До сих пор единственным, что питало его убежденность, было воспоминание об искаженном ужасом лице Курселя и его дрожащем голосе, когда он заверял Элин в своей преданности над телом Жиля Сиварда.
      Мальчик равнодушно пожал плечами: ему было трудно описать незнакомца, хотя он разглядел его и запомнил.
      - Человек как человек, я его не знаю. Не больно старый, помоложе тебя, отче, но и не скажешь, что молодой.
      Конечно, для мальчика всякий ровесник его отца выглядит немолодым, хотя отцу-то, наверное, лет тридцать с небольшим.
      - А узнал бы ты его, если бы увидел снова? Смог бы опознать его среди других?
      - Ясное дело! - заверил мальчик чуть ли не обиженным тоном.
      Пусть парнишка и не слишком боек на язык, зато наблюдательности, видно, ему не занимать. Глаза у него молодые да зоркие - наверняка он узнает этого незнакомца.
      - Тогда вложи свой кинжал в ножны, дитя мое, бери его и следуй за мной, - решительно распорядился Кадфаэль, - и не переживай, никто у тебя твое сокровище не отнимет, ну а если и придется потом его отдать, тебе хорошо заплатят. Единственное, что мне от тебя нужно, - это чтобы ты повторил то, что уже рассказал мне, - и внакладе не останешься.
      Но когда Кадфаэль, сгорая от нетерпения, спешил с мальчиком в пиршественный зал, его тревожило недоброе предчувствие, и как только он вошел, то понял, что опоздал.
      Музыка стихла, а к помосту, на котором стоял королевский стол, направлялся Хью Берингар. Кадфаэль увидел, как он остановился перед королем и услышал его отчетливый, звонкий голос.
      - Ваша милость, прежде чем вы уедете в Ворчестер, я прошу выслушать меня и рассудить по справедливости. Я взываю к правосудию, и обвиняю одного из ваших приближенных, злоупотребившего своим положением и обманувшего доверие короля. Он обобрал мертвеца, что недостойно благородного рыцаря, и совершил подлое убийство, что недостойно мужчины. На том я стою и посылаю ему вызов на смертный бой. Вот моя перчатка!
      Вопреки собственным сомнениям, Хью поверил в догадку Кадфаэля, поверил настолько, что поставил на карту свою жизнь. Берингар наклонился и что-то маленькое и яркое покатилось по столу и замерло, звякнув о королевскую чашу. В зале воцарилась мертвая тишина. Все сидевшие за королевским столом, вытянув шеи, следили за тем, как по нему катился поблескивавший желтый предмет, а затем, повернув головы, воззрились на бросившего это человека.
      Король поднял топаз и повертел его в руках. Вначале лицо его не выражало ничего, кроме недоумения, а потом оно стало задумчивым и тревожным. Король устремил взгляд на Хью Берингара, а Кадфаэль, который пробирался в лабиринте столов, ведя за собой озадаченного парнишку, не отрывал глаз от Адама Курселя, сидевшего на конце стола. Он, видимо, обо всем догадался, однако прекрасно владел собой. Выглядел Курсель не более удивленным и заинтересованным, чем другие, и только рука, судорожно сжимавшая кубок с вином, выдавала его испуг. А может быть, Кадфаэлю это только показалось в силу предубеждения. Монах уже не был уверен в справедливости своих подозрений, и эта неопределенность приводила его в отчаяние.
      - Ты выбрал подходящее время, чтобы ошарашить нас своим вызовом, промолвил наконец король, переводя угрюмый взгляд с камня, который держал в руках, на Берингара.
      - Я не хотел испортить вашей милости ужин, но не мог откладывать то, что не терпит отлагательств. Всякий честный человек вправе рассчитывать на королевское правосудие.
      - Тебе придется многое объяснить. Что это за вещь?
      - Это навершие от рукоятки кинжала. Кинжал, от которого оно отломано, по праву принадлежит леди Элин Сивард - той, что предоставила свои родовые земли в распоряжение вашей милости. Прежде им владел ее брат Жиль - он был среди тех, кто оборонял эту крепость от войска вашей милости, и поплатился за это. Кинжал был снят с мертвого тела - поступок, обычный для простой солдатни, но недостойный рыцаря и дворянина. Это первое обвинение. Второе же - убийство, о котором поведал вашей милости брат Кадфаэль, из бенедиктинской обители в Шрусбери, после того как сосчитал тела казненных. За спиной вашей милости и тех, кто исполнял приказ, пытался укрыться убийца - тот, который, как, наверное, помнит ваша милость, удушил человека, набросившись на него сзади.
      - Я это помню, - мрачно сказал король. Он испытывал противоречивые чувства. С одной стороны, Стефан досадовал на необходимость слушать и принимать решения, тогда как по природной лености был более склонен беспечно веселиться и пировать, но, с другой стороны, его стало одолевать любопытство: что же за всем этим кроется.
      - Какая связь между убийством и этим камнем?
      - Ваша милость, брат Кадфаэль находится здесь и может подтвердить, что ему удалось найти место, где произошло убийство, именно там он и подобрал этот камень, обломанный в схватке и втоптанный в землю. И он поклянется, так же, как и я, что тот, кто украл кинжал, и тот, кто убил Николаса Фэнтри, - одно и то же лицо. Он по оплошности оставил на месте преступления это доказательство своей вины.
      Кадфаэль к тому времени подошел уже близко, но внимание всех присутствующих было сосредоточено на том, что происходило на возвышении, так что его приближения пока никто не заметил.
      Курсель по-прежнему сидел на своем месте - он расслабился и лицо его выражало только живую заинтересованность.
      Что же это могло значить? Несомненно, он подметил слабое место в обвинении: нет нужды опровергать тот факт, что человек, укравший кинжал, и есть убийца - ведь никто не мог утверждать, что кинжал похищен Курселем. Единственная улика навеки погребена на дне Северна. Пусть себе говорят, что хотят, охают да ахают - все равно никто не сможет назвать имя убийцы и подкрепить это доказательствами. А если имя назовут без доказательств - это ли не оговор невинного человека?
      - Итак, - упорно продолжал Берингар, - я повторяю обвинение, выдвинутое мною здесь, перед лицом вашей милости. Одного из присутствующих в этом зале я обвиняю в мародерстве и убийстве, и предлагаю доказать свою правоту, встретившись с ним с оружием в руках. Я вызываю Адама Курселя!
      С этими словами Берингар повернулся к человеку, которому бросил вызов, и тот, потрясенный, вскочил на ноги, что, впрочем, никого не удивило. Потрясение тут же сменилось возмущением, что казалось естественным для честного человека, неожиданно столкнувшегося со столь нелепым и смехотворным обвинением.
      - Ваша милость! - вскричал Кур-сель, - это либо безумие, либо подлость. Как может столь гнусная клевета коснуться моего имени? Возможно, что кинжал был похищен у мертвеца, я даже допускаю, что именно этот вор убил человека и потерял камень на месте преступления. Но каким образом тут замешано мое имя? Пусть Хью Берингар объяснит это - сдается мне, это не просто ложь, порожденная завистью. Как ко мне попал кинжал, о котором он тут толкует? Когда он у меня был? Где он сейчас? Кто-нибудь вообще видел у меня подобную вещь? Милорд, прикажите перетряхнуть мои жалкие солдатские пожитки, и если там отыщется подобная вещь, скажите мне об этом!
      - Постойте! - властно возгласил король и, насупив брови, оглядел возбужденные лица своих гостей и приближенных. - Это дело и впрямь необходимо рассмотреть со всей тщательностью, ибо если подобное обвинение злобная напраслина, кому-то придется держать ответ. Адам говорит разумно. Здесь этот монах? Может он подтвердить, что нашел этот обломок там, где свершилось убийство? И что этот камень с того самого кинжала?
      - Брат Кадфаэль пришел со мной сегодня вечером, - отозвался аббат Хериберт, озираясь по сторонам.
      - Я здесь, отец аббат, - откликнулся Кадфаэль и подошел к помосту, чтобы его было видно. Рука монаха лежала на плече парнишки. Завороженный происходящим, тот навострил уши и смотрел во все глаза.
      - Ты подтверждаешь то, что сказал Берингар? - требовательно вопросил король. - Ты действительно нашел камень там, где был убит тот человек?
      - Истинно так, ваша милость. Он был втоптан в землю на месте, где, видимо, происходила схватка, и противники, сцепившись, катались по земле.
      - А кто может засвидетельствовать, что этот камень украшал кинжал, принадлежавший брату леди Сивард? Хотя, я думаю, тому, кто видел кинжал прежде, узнать такой камень будет нетрудно.
      - Сама леди Сивард. Ей показали камень, и она его опознала.
      - На это свидетельство можно положиться, - согласился король. - Верно и то, что тот, кто украл, вполне мог и убить. Но чего я в толк не возьму, так это почему вы с Берингаром думаете, что это сделал Адам. С тем же успехом можно было бы обвинить любого из нас - взять да указать на кого-нибудь из этих достойных сквайров, а то и на епископа Роберта из Солсбери. А можно просто завязать глаза и ткнуть в кого-нибудь пальцем. Какой в этом смысл?
      - Я рад, - вымолвил побагровевший Курсель, выдавливая натянутый смешок, - что ваша милость изволили указать на самую суть дела. При желании и я мог бы на таком же основании обвинить этого доброго брата в воровстве и убийстве из-за угла. А Берингару лучше бы поостеречься связывать мое имя с этими преступлениями, как, впрочем, и имя любого честного человека. Разматывайте свой клубок, мессир, если он у вас есть, но пока ниточка не привела вас ко мне, будьте осторожнее, разбрасывая перчатки - одну из них, к превеликому вашему конфузу, могут и поднять.
      - Моя перчатка лежит на столе, - с невозмутимым спокойствием произнес Берингар, - остается только поднять ее. Я от своих слов не отказываюсь!
      - Господин мой король, - вмешался Кадфаэль, возвышал голос, чтобы перекрыть поднявшийся вокруг стола ропот, - нельзя утверждать, что в этом деле нет никаких указаний на связь кинжала с определенным человеком. А лучшим доказательством того, что камень отломан именно от этого кинжала, послужит сам кинжал. Вот он - пусть ваша милость убедится собственными глазами.
      Монах протянул оружие, и Берингар, подойдя к краю помоста, словно во сне взял его и в трепетном молчании преподнес королю. Глаза мальчика следили за ним с беспокойством, а во взгляде Курселя застыли неверие и ужас - как будто призрак, восстав из небытия, явился, чтобы уличить его. Стефан осмотрел кинжал, со знанием дела оценил тонкую работу, попробовал, легко ли выходит клинок из ножен, и с растущим любопытством примерил топаз к обломанному серебряному когтю на рукояти.
      - Несомненно, камень от этого кинжала. Все видели? - Стефан посмотрел вниз на Кадфаэля и спросил: - Как ты его раздобыл?
      - Говори, дитя, - поощрительно сказал монах мальчику, - расскажи королю все, что ты сейчас поведал мне.
      Мальчик разрумянился и сиял от возбуждения, которое пересилило его страх. Звонким от сознания собственной значимости голосом он изложил всю историю столь же безыскусно, как перед этим преподнес ее Кадфаэлю, и никто из присутствующих не усомнился в правдивости его слов.
      - ...я сидел в кустах у самой воды, так что он меня не заметил. Зато я его разглядел. Ну а как он ушел, я тут же нырнул туда, куда что-то плюхнулось, и вытащил этот нож. Я живу у реки, родился у реки, и мать говорит, что я научился плавать раньше, чем ходить. Ножик я оставил себе что тут дурного, раз хозяину он не нужен. Это тот самый нож, мой господин, и коли вы все посмотрели, можно, я заберу его назад?
      На какой-то миг король позабыл о всей серьезности дела, в котором предстояло разбираться, и улыбнулся раскрасневшемуся бойкому мальчугану. Пленительная улыбка Стефана излучала доброту, которая отличала его натуру, пока проснувшееся честолюбие не побудило его вступить в нелегкую борьбу за престол и усвоить суровые правила такого рода состязаний.
      - Стало быть, рыбу сегодня разделывали ножом, усыпанном драгоценными камнями, не так ли, мой мальчик? Воистину по-королевски. Кстати, и рыба получилась отменная. Ты ее только ловишь, или готовить тоже умеешь?
      Мальчик смущенно признался, что ему помогал повар.
      - Ну что ж, с этим делом ты справился совсем недурно. А теперь скажи: знаешь ли ты человека, который выбросил нож в воду?
      - Нет, мой господин, имени его я не знаю. Но я узнаю его, если увижу?
      - Так посмотри вокруг. Ты видишь его? Он здесь, в зале?
      - Да, мой господин, - отозвался мальчик и указал пальцем прямо на Адама Курселя. - Это тот самый человек.
      Все глаза обратились к Курселю - самому испытанному и осмотрительному из приближенных короля. На мгновенье зал погрузился в молчание. Казалось, никто не дышал, все замерли, и само здание ратуши излучало напряжение.
      - Ваша милость, это наглая ложь! - с едва сдерживаемым гневом заявил Курсель. - У меня никогда не было этого кинжала, и я не мог забросить его в реку. Я отрицаю, что когда-либо держал эту вещь в руках или даже видел ее до сегодняшнего дня.
      - Ты хочешь сказать, - холодно спросил король, - что этот ребенок лжет? По чьему наущению? Уж не Берингара ли - мне что-то сдается, что он ошарашен появлением этого свидетеля никак не меньше, чем ты или я сам. Неужели я должен поверить, что бенедиктинский орден подбил мальчишку сочинить подобную историю? Но с какой целью?
      - Ваша милость, я уверяю, что это глупая ошибка, недоразумение. Может быть, мальчик и на самом деле видел то, о чем говорит, и достал кинжал из реки. Но он ошибается, заявляя, что видел меня. Я не тот человек! Я отрицаю все, в чем меня обвиняют!
      - А я настаиваю на этом, - провозгласил Хью Берингар, - и пусть меч нас рассудит!
      Король обрушил кулак на стол с такой силой, что затрещали доски, подскочили чаши и расплескалось вино.
      - Довольно! Я сам хочу во всем разобраться, мне необходимо установить истину. - Он снова повернулся к пареньку и, сдерживая раздражение, более мягким тоном сказал: - Ты уверен в том, что видел именно этого человека? Если у тебя есть хоть какие-то сомнения, не скрывай их - ошибиться не грех. Может, ты видел кого-то другого, похожего телосложением или цветом волос? Но если ты все же уверен, то говори и ничего не бойся.
      - Я уверен, - промолвил мальчик, сдерживая дрожь, но без колебаний, я видел именно его.
      Король откинулся в своем большом кресле, с силой ударил кулаками по подлокотникам и призадумался, а потом бросил мрачный, недовольный взгляд на Хью Берингара.
      - Похоже, теперь, когда мне больше всего нужна свобода действий и скорость, ты повесил мне камень на шею. Я не могу отмахнуться от того, что услышал, и должен докопаться до истины. Но закон решает такие дела неспешно, а я не могу тратить время на судебные процедуры. Ничто не заставит меня выступить позже, чем через два дня! У меня свои планы, и я не позволю их менять.
      - Задержки не будет, - сказал Берингар, - если ваша милость разрешит судебный поединок. Я обвинил Адама Курселя в убийстве и стою на своем. Если он примет вызов, я готов сразиться с ним без лишних церемоний, не тратя время на подготовку. Тогда ваша милость получит результат уже завтра, а послезавтра вы сможете выступить в поход, избавившись от этого бремени.
      Во время этого разговора Кадфаэль не отводил глаз от лица Курселя и с тревогой отметил на нем признаки возвращавшейся уверенности. Испарина, выступившая на лице Адама, уже исчезла, а затравленный взгляд сменился улыбкой. Теперь, когда он был загнан в угол, у него оставалось только два выхода: долгая судебная волокита с бесконечными расспросами или поединок и в нем Курсель усмотрел свое спасение.
      Кадфаэль заметил, как он окинул Берингара с головы до пят пристальным, оценивающим взглядом, и понял, какие мысли роились в голове Курселя. Противник молод, с виду не слишком силен, на полголовы ниже, чем он, неопытен и самоуверен - он будет легкой добычей. Отправить обвинителя на тот свет будет совсем несложно, а на этом все и кончится - опасаться будет нечего. Небеса укажут правого, и никто не посмеет усомниться в справедливости Божьего суда, даже Элин, не подозревающая о том, что он причастен к гибели ее брата. Он отделается и от слишком настойчивого соперника, и от обвинения, которое будет признано ложным. В конце концов, все складывается для него не так уж плохо, и может завершиться наилучшим образом.
      Курсель прошел вдоль стола, взял в руку топаз и с презрением отшвырнул его, так что камень покатился в сторону Берингара.
      - Пусть будет так, ваша милость. Я принимаю вызов. Сразимся завтра, без лишних формальностей и без подготовки. Ваша милость выступит на следующий день, - промолвил он вслух, а на лице его читалось: и я с вами.
      - Быть по сему, - хмуро провозгласил король. - Раз уж мне суждено потерять одного хорошего слугу, пусть это будет худший из двоих, а кто из вас лучший, вы сами между собой разберетесь. Итак, завтра, в девять утра, после мессы. И не здесь, в помещении, а на свежем воздухе - луг за городскими воротами, между рекой и дорогой, как раз подойдет. Прескот, вы с Виллемом проследите, чтобы все было как положено. И лошадьми мы рисковать не станем, - рассудительно добавил Стефан. - Драться будете пешими и на мечах!
      Хью Берингар послушно склонил голову.
      - Согласен! - сказал Курсель и улыбнулся, подумав о том, какое преимущество дают ему при схватке на мечах более длинные руки.
      - Не на жизнь, а на смерть! - воскликнул король и рывком поднялся из-за стола, положив тем самым конец омраченному пиру.
      Глава двенадцатая
      Гости короля возвращались из замка по темным, но отнюдь не тихим улочкам города: повсюду ощущались напряженность и беспокойство, напоминавшие крысиную возню в покинутом доме. Хью Берингар трусил на своем костлявом сером жеребце рядом с Кадфаэлем. Он намеренно слегка попридержал коня и пустил его шагом. Близкое соседство насторожившего уши брата Жерома его ничуть не смущало - он держался так, будто любопытного монаха вовсе не существовало. Впереди, приглушенно переговариваясь, ехали аббат Хериберт и приор Роберт. Их печалило то, что должна пролиться человеческая кровь, а они, служители церкви, не в силах этому помешать. Как горько, что эти два молодых человека желают друг другу смерти. Согласившись с условиями поединка, оба противника уже не могли отступить: им предстоял Божий суд, и потерпевший поражение считался осужденным самими небесами. И даже если он избежит меча, его все равно ждет виселица.
      - Ну назови меня первейшим болваном на всем белом свете, если тебе от этого легче станет, - сговорчиво заявил Берингар. В голосе его слышались поддразнивающие нотки, но Кадфаэля это не обмануло.
      - Я меньше других вправе судить тебя, - отозвался монах, - или даже сожалеть о том, что ты натворил.
      - Как монах? - вопросил вкрадчивый голос, в звучании которого чуткое ухо могло уловить усмешку.
      - Как человек! Черт бы тебя побрал!
      - Брат Кадфаэль, - сердечно промолвил Хью, - я тебя очень люблю. И ты прекрасно знаешь, что на моем месте сам поступил бы точно так же.
      - Ничего подобного! А если даже и так, то вовсе не потому, что одного старого дурака, видишь ли, осенило. А если бы я ошибся?
      - Но ведь ты не ошибся! Он и есть убийца - и убийца вдвойне, ибо обрек на смерть ее малодушного брата столь же подло, как прикончил Николаса Фэнтри. Об одном тебя прошу: ни слова Элин, пока все не кончится - так или иначе.
      - Буду молчать, если только она не заговорит первой. Ты что, думаешь, эта новость еще не разнеслась по всему городу?
      - Знаю, что так, но надеюсь, что она уже легла спать, и стало быть, узнает об этом не раньше завтрашнего утра, когда закончится месса, а к тому времени, вероятно, все уже решится.
      - А ты, - заметил Кадфаэль язвительно, поскольку терзавшая его душевная боль требовала какого-то выхода, - небось всю ночь проведешь на коленях, не сомкнув глаз, умерщвляя плоть накануне поединка?
      - Не такой уж я дурак, - укоризненно возразил Хью и погрозил старшему другу пальцем. - Стыдно, Кадфаэль! Ты, монах, не веришь, что Господь на стороне правого. Я лягу спать и высплюсь как следует, чтобы встретить испытание свежим и бодрым. А вот ты, наверное, возьмешься быть моим ходатаем и заступником перед небесами?
      - Ну уж нет, - буркнул Кадфаэль, - я тоже завалюсь на боковую и поднимусь не раньше, чем меня разбудит колокол. Неужто у меня меньше веры, чем у нахального молодого язычника, вроде тебя?
      - Узнаю брата Кадфаэля! - уступчиво промолвил Берингар. - Но все-таки будь добр, замолви за меня словечко на заутрене. А уж если Он тебя не услышит, то мне протирать колени тем более ни к чему.
      И Берингар, склонившись с седла, коснулся рукой широкой тонзуры Кадфаэля, как бы шутя благословляя его, а потом пришпорил коня и припустил рысью. Обогнав аббата, он почтительно поклонился ему и исчез за излучиной Вайля.
      Брат Кадфаэль предстал перед аббатом сразу же после заутрени. Похоже, Хериберт не слишком удивился ни его появлению, ни его просьбе.
      - Отец аббат, в этом деле я поддерживаю того юношу, Хью Берингара. Это я раздобыл улики, на которых держится обвинение. И несмотря на то, что он предпочел взять все на себя и избавить меня от какого бы то ни было риска, я не могу оставаться в стороне. Я прошу позволить мне пойти и разделить с ним это испытание. Сумею я помочь ему или нет, но я должен быть там. В таких обстоятельствах я не могу покинуть друга, тем более, что, обвиняя, он говорил и от моего лица.
      - Меня и самого все это взволновало, - тяжело вздохнув, признался аббат. - Что бы ни решил король, я буду молиться о том, чтобы этот поединок не завершился ничьей смертью.
      "А я, - с грустью подумал Кадфаэль, - даже не смею молиться об этом, ибо оба соперника стремятся к тому, чтобы один из них замолчал навеки".
      - Скажи мне, - попросил Хериберт, - это правда, что этот человек, Курсель, убил того бедного паренька, которого мы похоронили в церкви?
      - Увы, отче, в этом нет сомнения. Именно у него был тот кинжал, и только он мог обронить камень на месте схватки. Здесь все ясно - в этом поединке добро сразится со злом.
      - Тогда ступай, - разрешил аббат, - я освобождаю тебя от всех обязанностей до завершения этого дела.
      Ибо бывало, что подобные поединки длились целый день - до тех пор, пока участники были уже не в состоянии не только наносить удары, но даже держаться на ногах и видеть друг друга. В конце концов кто-то валился с ног от изнеможения и истекал кровью там, где упал, не в силах подняться. Если ломалось оружие, противники обязаны были продолжать бой руками, ногами и зубами. Случалось, что кто-то не выдерживал и молил о пощаде, но такое происходило нечасто, ибо означало поражение, обвинительный приговор Божьего суда и позорную смерть на виселице.
      "Горькая участь, - подумал Кадфаэль, подоткнув рясу и выходя из ворот, - быть осужденным самим Господом и лишиться благодати. Однако, пожалуй, в этом можно усмотреть Божий промысел - само Провидение дает надежду правому. Имею ли я, - размышлял монах, - столько же веры, сколько и он? Интересно, неужто он и вправду хорошо спал?"
      Как ни странно, Кадфаэль готов был в это поверить. Правда, сам он в эту ночь не сомкнул глаз.
      Кинжал Жиля Сиварда вместе с обломанным топазом монах унес из замка с собой и оставил в келье, пообещав обеспокоенному мальчугану либо вернуть его, либо выдать взамен приличную награду. Но говорить об этом с Элин было еще рано: придется подождать до исхода дня. Если все обойдется, Хью Берингар сам вернет ей кинжал, ну а в противном случае... нет, о такой возможности он и думать не станет.
      "Беда моя в том, - удрученно размышлял монах, - что, изрядно помотавшись по свету, я уразумел: сколь бы безупречно хороши ни были намерения Создателя в отношении нас, грешных, они порой не совпадают с нашими желаниями и чаяниями. И даже мое старое сердце может возроптать, если Господь - неважно, во имя какой высшей цели - сочтет за благо забрать из этого мира Хью Берингара, оставив в нем Адама Курселя".
      За северными воротами Шрусбери, у замка Форгейт, теснились пригородные домишки и лавки. Там, где они кончались, по обеим сторонам дороги раскинулись луга, ограниченные изгибами реки. Королевские маршалы распорядители поединка - подготовили арену на лугу, по левую сторону от дороги. Она представляла собой просторную, ровную, квадратную площадку, которую со всех сторон стеной обступили шеренги фламандцев со скрещенными копьями. Им велено было отгонять не в меру ретивых зрителей, которым могло прийти в голову сунуться на ристалище, а заодно и следить за тем, чтобы кто-нибудь из участников поединка не сбежал с поля боя. На невысоком холме за площадкой поставили кресло для короля, а пространство близ него было предназначено для придворных и знати.
      С трех других сторон ристалище окружала густая толпа. Слух о предстоящем поединке, словно ветер, облетел весь город. Любопытно, что при всем этом столпотворении было довольно тихо. Разумеется, люди за стеной копий беспрерывно переговаривались, но столь приглушенно, что гул голосов над полем казался не громче жужжания пчелиного роя на солнцепеке.
      Косые лучи утреннего солнца отбрасывали на траву длинные расплывчатые тени, а небо над головами было подернуто легкой облачной дымкой. Кадфаэль остановился возле того места, где стражники расчистили путь для приближавшейся из замка процессии. Из почти не видимых из-за тумана ворот выехала кавалькада, радовавшая глаз яркими одеяниями и блеском стали. Показался король Стефан - статный и величественный, с льняными локонами. Он смирился с неизбежностью потери одного из своих слуг, но от этого легче ему не стало, и он был явно не расположен идти на послабления, которые могли бы затянуть поединок. Судя по выражению его лица, схватка предстояла жестокая, и на смягчение условий рассчитывать не приходилось. Король желал поскорее покончить с этой историей. Сопровождавшие его рыцари, бароны и клирики сдерживали коней, чтобы ненароком не опередить своего государя. Когда Стефан и его свита заняли свои места, появились оба противника.
      Щитов нет, - отметил Кадфаэль, - и кольчуг тоже, только толстые кожаные жилеты. Да, король хочет, чтобы развязка наступила побыстрее - у соперников не будет возможности целый день молотить друг друга мечами по доспехам, пока один из них не поднимет руки. На следующий день главное войско должно выступить вдогонку головному отряду, независимо от исхода поединка, а до этого Стефан еще собирался обсудить с военачальниками детали похода.