- Здесь они уже побывали, - сообщил Эдрик, - и вряд ли наведаются снова. Они все вверх дном перевернули - искали шерифа и лорда Фалька. Так что если вам нужно убежище, добро пожаловать. Они, должно быть, следуют за вами по пятам.
      Хью уже понял: они догадались, что среди защитников замка его не было и что он вовсе не выступал на стороне Фиц Аллана. Эта умная и проницательная старая служанка и ее муж пользовались безграничным доверием Эдни, и оба они прекрасно знали, кто был близок с их господином во время осады замка, а кто держался поодаль.
      - Нет, не в этом дело. Мне ничто не угрожает, и я ни в чем не нуждаюсь. Я пришел только затем, чтобы разыскать Годит. Говорят, что Фальк скрылся слишком поздно и не успел отослать ее с семьей Фиц Аллана. Подскажите, как мне ее найти?
      - А почему вы явились к нам? Вас кто-нибудь послал? - спросил в свою очередь Эдрик.
      - Нет, нет... Но где же еще мог отец ее спрятать? Кому доверить дитя, как не нянюшке? Потому-то я сразу и пошел к вам, и не говорите мне, что ее здесь не было!
      - Быть-то она была, - подтвердила Петронилла, - жила у нас до прошлой недели, да только теперь ее нет. Лорд Фальк прислал двух рыцарей, чтобы забрать ее отсюда, а уж куда ее повезли, даже нам не сказали - и правильно сделали. Раз мы ничего не знаем, значит, никто от нас ничего и не допытается. Так что вы запоздали, мастер Хью. Наверняка ее уже увезли далеко от города. Дай Бог, чтобы девочка была в безопасности!
      В искренности ее мольбы можно было не сомневаться - старая няня готова была глаза выцарапать за свою питомицу, даже умереть за нее. И уж, конечно, солгать, если потребуется.
      - Но ради Бога, друзья мои, разве вы мне не поможете? Я ведь все-таки ее нареченный. Я должен отвечать за нее, случись что с ее отцом, а насколько мне известно, сейчас он, возможно...
      Наградой за все его ухищрения было то, что муж и жена обменялись быстрыми взглядами и хором воскликнули: "Боже упаси!" Они прекрасно знали, что Фальк Эдни не убит и не попал в плен, а то с чего бы это воины Стефана так остервенело обыскивали каждый дом. Конечно, они не могли быть полностью уверены в том, что мятежные лорды находятся в безопасности, но надеялись на это и хранили им верность. Хью понял, что в их глазах он отступник и больше ничего не добьется, во всяком случае, действуя напрямик.
      - Сожалею, мастер Хью, что мне нечего сказать вам в утешение, - с расстановкой промолвил Эдрик Флешер. - Благодарение Богу, девочка не попала в руки врагов. Мы с женой неустанно молимся о том, чтобы никакой супостат до нее не добрался.
      "По всей видимости, я должен понимать это как щелчок по носу", усмехнулся про себя Берингар, а вслух с понурым видом сказал:
      - Ну что ж, придется, стало быть, поискать ее в других местах. Я не хочу больше подвергать вас опасности. Открой-ка дверь, Петронилла, да глянь, пусто ли на улице.
      Женщина охотно исполнила его просьбу и заверила, что улица пуста, как ладонь нищего. Берингар пожал руку Эдрику, наклонившись, поцеловал его жену и был вознагражден и отомщен виноватым румянцем на ее щеках.
      - Молитесь за нее, - попросил на прощанье Берингар, и уж в этой просьбе они никак не могли ему отказать.
      С этими словами он выскользнул в приоткрытую дверь и услышал, как задвинули тяжелый засов. Не слишком громко - поскольку предполагалось, что он таится, но так, чтобы в доме это услышали - Хью торопливо прошагал до угла, а затем повернулся и, подкравшись на цыпочках, припал ухом к ставням.
      - Охотится за собственной невестой! - возмущалась Петронилла. - Он ни за чем не постоит, лишь бы до нее добраться, ведь, захватив ее, можно заполучить и ее отца, а то и самого Фиц Аллана. Этот Хью хочет улестить Стефана - вот для чего ему нужна моя девочка.
      - А может, мы слишком суровы к нему, - добродушно отозвался Эдрик, почем знать, может он и впрямь хочет девочке только добра. Но мы рисковать не могли - так что пусть себе сам ищет, как знает.
      - Хвала Всевышнему, - горячо откликнулась Петронилла, - ему неведомо, что я укрыла свою козочку в таком месте, где никакому врагу, ежели он в здравом уме, и в голову не придет ее искать! - При слове "он" у женщины вырвался довольный смешок. - Заберем ее оттуда, когда вся эта суматоха уляжется. А пока я молюсь о том, чтобы ее отец был подальше отсюда да усерднее погонял коня. А еще о том, чтобы этим двум молодцам, что во Франквилле, удалось сегодня ночью рвануть на запад с сокровищами шерифа. Только бы все они благополучно добрались до Нормандии, чтобы служить там императрице - храни ее Господь!
      - Тише, родная! - проворчал Эдрик. - И у стен есть уши...
      Супруги удалились в другую комнату и дверь за ними закрылась. Хью Берингар покинул свой пост и, как ни в чем не бывало, направился вниз по склону холма, к городским воротам и к мосту. Вид у него был довольный и он тихонько насвистывал. Узнать ему удалось гораздо больше того, на что он рассчитывал. Выходит, они надеялись тайком отправить казну Фиц Аллана на запад, в Уэльс, как уже отправили его самого - и не далее, как сегодня ночью. Значит, предвидя опасность, они загодя вывезли сокровища из города и спрятали их где-то в окрестностях Франквилля. Ни тебе в ворота не надо проходить, ни через мосты. Ну а что касается Годит, то у Хью появились соображения, где ее искать. А уж заполучив девушку, можно купить благосклонность и менее корыстного человека, чем король Стефан.
      За час до вечерни Годит находилась в сарайчике брата Кадфаэля. Она старательно сливала, разбавляла и перемешивала настои, как показал ей монах, но на душе у нее кошки скребли. Девушка терзалась неизвестностью, переходя от надежды к отчаянию. Лицо ее было грязным, поскольку она постоянно вытирала слезы руками, перепачканными землей во время работы в саду. Только круги вокруг глаз были отмыты слезами. Как она ни старалась, но все же, когда руки ее были заняты, две слезинки, скатившись по щекам, упали в раствор - как нарочно, в тот, который нельзя было разбавлять. Годит выругалась, припомнив бранные слова, которые она подслушала на конюшне, когда сокольничие поносили подручного, неумелого и дерзкого мальчишку, который был товарищем ее игр.
      - Лучше призови Божье благословение, - прозвучал за спиной у девушки ласковый голос Кадфаэля. - Думаю, это будет самый превосходный настой из ромашки для глаз, какой я когда-либо готовил. Господь все примечает - не сомневайся в этом.
      Она обернулась и впилась в него взглядом: глаза ее молили и вопрошали. Годит ни о чем не спросила - сам тон голоса Кадфаэля приободрил ее.
      - Я побывал повсюду: и на мельнице, и на заставе, и у моста. Вести и впрямь дурные, и сейчас мы пойдем и помолимся за упокой души тех, кто в эти минуты покидает этот мир. Однако так или иначе, все мы его покинем - так что смерть еще не худшее из зол. К тому же, есть новости и обнадеживающие. Из всего, что я слышал на этом берегу Северна, да и на самом мосту - там на страже стоит один лучник, с которым я вместе был еще в Святой Земле - твой отец и Фиц Аллан не убиты, не ранены и не попали в плен, и несмотря на все усилия, люди Стефана найти их не могут. Их и след простыл, Годрик, малыш! Навряд ли Стефану удастся их захватить. Так что можешь и дальше спокойно заниматься настоем, который ты разбавляешь слезами, да учиться половчее выдавать себя за парнишку, покуда мы не найдем способ благополучно отправить тебя вслед за твоим отцом.
      Слезы ее лились как весенняя капель, но через минуту она уже сияла как весеннее солнышко. Ей было о чем горевать и было чему радоваться - и не зная, с чего начать, девушка смеялась и плакала одновременно. Но она находилась в том возрасте, который был ранней весной ее жизни, и солнце надежды победило.
      - Брат Кадфаэль, - сказала она, успокоившись, - мне бы так хотелось, чтобы мой отец познакомился с тобой. И почему ты не на его стороне?
      - Милое дитя, - промолвил Кадфаэль с нежностью в голосе, - мой государь не Стефан и не Матильда. Всю свою жизнь я служил лишь одному Владыке, Всевышнему, и сражался только за Него. Однако я ценю верность и преданность, и считаю, что не так уж важно, каков тот, кому ты служишь. Главное - каков ты сам. Твоя верность так же священна, как и моя. А теперь умой-ка личико и глазки да сосни полчасика - хотя нет, ты слишком молода, чтобы это у тебя получилось.
      Она действительно не имела навыка засыпать мгновенно - это приходит с возрастом и опытом. Однако на долю этого юного создания уже выпало немало невзгод. Девушка изнемогала от тревоги, и успокаивающие слова Кадфаэля подействовали на нее как снотворное - так что едва Годит прилегла на лавку, как тут же заснула. Кадфаэль разбудил ее как раз вовремя, чтобы не опоздать на вечерню.
      Годит шла рядом с монахом через площадь к церкви; ее кудрявая челка была зачесана на лоб, чтобы скрыть покрасневшие от слез глаза. Страх и потрясение, очевидно, повлияли на набожность постояльцев аббатского странноприимного дома: все они собрались в церкви. Был тут и Хью Берингар, которого, однако, привел в храм отнюдь не страх, а искушение в лице Элин Сивард, стоявшей потупя очи. Видно было, что на сердце у нее неспокойно. Хью смотрел на Элин, но при этом ухитрялся не упускать из виду ничего, что могло бы представлять интерес. Он обратил внимание на две странно несхожие фигуры, появившиеся со стороны монастырских садов. Приземистый, коренастый монах средних лет с выдубленной непогодой кожей и развалистой походкой бывалого моряка покровительственно держал руку на плече юнца без чулок и в тунике, явно доставшейся ему от родича постарше и покрупнее. Малый легко ступал рядом с монахом, опасливо поглядывая по сторонам из-под густой каштановой челки. Взглянув на эту парочку, Берингар задумался, а потом мимолетная улыбка тронула уголки его губ.
      Годит держала себя в руках: ни выражение лица, ни походка ее не выдали того, что она заметила и узнала молодого человека. В церкви она отошла в сторону, заняла место рядом с послушниками и далее приняла участие в их беседе, посмеиваясь и подталкивая локтем ближайших соседей. Если он все еще наблюдает за ней, пусть поломает себе голову. Он ведь не видел ее более пяти лет, и если что и заподозрил, всё равно не мог быть ни в чем уверен до конца. Да Хью и не смотрел в ее сторону - он не спускал глаз с незнакомой леди, одетой в траур. Приметив это Годит вздохнула с облегчением и даже позволила себе рассматривать своего нареченного столь же внимательно, как он сам разглядывал Элин Сивард. Когда она видела Берингара в последний раз, он был дурашливым, угловатым и неловким юнцом восемнадцати лет. Теперь Хью держался уверенно, холодно и отстраненно, и в движениях его чувствовалась какая-то надменная грация, словно у кота. Довольно привлекательный молодой человек, решила Годит, оценив его придирчивым взглядом, но ей он уже не интересен, и вдобавок он больше не имеет на нее никаких прав. Обстоятельства управляют судьбами людей. Больше Хью в ее сторону не смотрел, и девушка успокоилась.
      И все же, когда после ужина и вечернего урока с мальчишками-послушниками Годит уединилась с Кадфаэлем в саду, она ему обо всем рассказала. Монах воспринял это серьезно.
      - Стало быть, ты должна была выйти замуж за этого парня? Он явился сюда прямо из королевского стана и, несомненно, принадлежит к сторонникам короля. Правда, брат Деннис, который собирает все сплетни среди постояльцев, прослышал, что Стефан назначил ему испытание, и этот малый должен себя показать, чтобы заслужить монаршую благосклонность. - Кадфаэль задумчиво почесал загорелый мясистый нос. - Как ты думаешь, он узнал тебя? Он смотрел на тебя пристально? Так, если бы ты ему кого-то напоминала?
      - Поначалу мне и впрямь показалось, что он ко мне приглядывался: как будто вспоминал, не мог ли встречать меня где-то прежде. Но больше он в мою сторону не смотрел и не выказывал ко мне никакого интереса. Нет, наверное, он меня не узнал. За пять лет я изменилась, да к тому же, в этом обличье... Подумать только, через год мы должны были пожениться! - воскликнула Годит, пораженная этой неожиданной мыслью.
      - Не нравится мне все это! - пробурчал Кадфаэль, обдумывая услышанное. - Придется постараться, чтобы ты не попадалась ему на глаза. Если ему удастся подольститься к королю, то, глядишь, он через недельку отбудет в поход вместе с ним. А до тех пор держись подальше от странноприимного дома, конюшен, заставы - словом, отовсюду, где он может появиться. Нельзя допустить того, чтобы он тебя снова увидел.
      - Понимаю, - встревоженно и серьезно отозвалась Годит. - Если он все же найдет меня, то непременно воспользуется этим, чтобы выдвинуться. Уж я-то знаю! Если бы мой отец, уже взойдя на борт судна, узнал о том, что мне угрожает опасность, он тотчас бы вернулся. И тогда его ожидала бы та же участь, что и всех тех бедняг...
      Девушка не могла заставить себя повернуть голову и взглянуть на башни замка, с которых свисали тела повешенных. Пленные и сейчас умирали один за другим, хотя она об этом не знала - работа палачей затянулась далеко за полночь.
      - Я буду сторониться его как чумы! - с горячностью заверила Годит. - И стану молиться о том, чтобы он поскорее убрался отсюда.
      Аббат Хериберт превыше всего ценил мир и покой, он был немолод, и груз прожитых лет тяготил его. Глубокое разочарование наступившими временами в сочетании с суетным честолюбием Роберта, его приора, побудили старика замкнуться в себе и искать уединения в благочестивых размышлениях и молитвах. Аббат знал, что король не благоволит к нему, так же как и ко всем, кто не торопился встать на сторону Стефана и на каждом углу твердить о своей преданности королю. Однако столкнувшись с необходимостью выполнить долг духовного пастыря, Хериберт нашел в себе мужество даже в нынешних ужасных обстоятельствах остаться достойным своего сана. С этими девяносто четырьмя несчастными обошлись как с бессловесными тварями, а ведь у каждого из них бессмертная душа и право на христианское погребение. Бенедиктинская обитель всегда давала последнее утешение всем, кто в нем нуждался, и аббат Хериберт не мог допустить, чтобы воинов, казненных по приказу короля Стефана, закопали в общем рву как собак. Однако он страшился того, что предстояло сделать, и поневоле задумался о возможности возложить эту задачу на человека, более искушенного в таких сугубо мирских делах, как война и кровопролитие. Немудрено, что выбор его пал на брата Кадфаэля, который исколесил весь свет, участвуя в первом Крестовом походе, а потом десять лет был капитаном и бороздил моря у побережья Святой Земли, где ожесточенная война не прекращалась ни на миг.
      После повечерия аббат велел послать за Кадфаэлем и пригласить его в свою келью.
      - Брат, я собираюсь сегодня же вечером просить короля Стефана дать дозволение на погребение убиенных по христианскому обряду. Если король согласится, завтра мы заберем тела этих несчастных, дабы они успокоились как должно. Брат, ты ведь и сам был воином... Может быть, если я договорюсь с королем, ты примешь на себя эту заботу?
      - Приму, отче, - не скажу, что с радостью, но повинуясь христианскому долгу.
      Глава третья
      - Хорошо, - сказала Годит, - я всё сделаю, как ты велишь, раз ты считаешь, что это необходимо. Я отсижу утренний урок, вечерний урок, съем свой обед, не вступая ни с кем в разговоры, а потом спрячусь здесь, запрусь среди твоих склянок и открою дверь, только когда услышу твой голос. Все сделаю по-твоему, но лучше было бы мне пойти с тобой. Ведь это же люди моего отца, а значит, и мои. Как жаль, что я не могу отдать им последний долг.
      - Даже если бы идти туда было безопасно - а это не так, - твердо заявил Кадфаэль, - я бы тебя все равно не пустил. То, как гнусно люди обходятся со своими ближними, может заставить тебя усомниться в Господнем милосердии и в грядущем справедливом воздаянии. Полжизни уходит на то, чтобы достичь вершины, с которой открывается вечность, а по сравнению с ней даже самая жестокая несправедливость - сиюминутна и ничтожна. Когда-нибудь и ты придешь к этому. А сейчас оставайся здесь и не попадайся на глаза Хью Берингару.
      Кадфаэлю пришло в голову, что было бы не худо привлечь Берингара в свою похоронную команду, куда он собирал людей способных и желавших помочь в таком непростом деле. Это позволило бы по меньшей мере день продержать его подальше от Годит. Трое путников из странноприимного дома предложили Кадфаэлю свою помощь: то ли они были тайными приверженцами Матильды, то ли хотели выяснить, нет ли среди казненных их родственников и друзей, а может быть, просто надеялись, что богоугодное дело послужит спасению их душ. Кто знает, может, и Хью почувствовал бы себя обязанным последовать их примеру, но в странноприимном доме его не оказалось. Похоже, он куда-то уехал верхом - может быть, гарцует поблизости от королевского шатра в надежде на то, что государь заметит его: если ищешь благосклонности сильных мира сего, не следует допускать, чтобы о тебе позабыли. Трое оруженосцев Берингара, накормив, выгуляв и почистив коней, бесцельно слонялись из стороны в сторону. Им нечем было себя занять, но они вовсе не горели желанием возиться с покойниками, тем более, что неизвестно, как на это посмотрит король. Кадфаэль их не винил. Он собрал двадцать человек: монахов, послушников и добровольцев мирян - и повел эту компанию по мосту к воротам замка.
      Возможно, короля Стефана в какой-то мере обрадовало то, что ему предложили услугу, которую в противном случае ему пришлось бы навязывать, используя власть. Кому-то все равно надо было хоронить мертвецов, иначе в первую очередь пострадал бы новый гарнизон. В замкнутом, тесном пространстве замка могла возникнуть эпидемия, которая неминуемо перекинулась бы и на окруженный стенами город, и последствия этого могли быть ужасны. И тем не менее король был задет тем, что аббат Хериберт позволил себе косвенно упрекнуть его в забвении христианского долга. Впрочем, аббат все-таки располагал известным влиянием: спутников Кадфаэля беспрепятственно пропустили в замок, а сам он был немедленно допущен к Прескоту.
      - Милорд, вы, должно быть, уже получили указания на мой счет, деловито начал монах, - мы пришли, чтобы позаботиться о покойных, и я прошу отвести нам место, где можно было бы сложить тела и подготовить их к погребению - чистое и достаточно просторное. Еще я хотел бы, чтобы нам позволили черпать воду из колодца - больше нам ничего не потребуется. Ткани и все необходимое мы принесли с собой.
      - Внутренний двор сейчас пуст, - равнодушно отозвался Прескот, - места там хватит. Там, кстати, и доски есть - если хотите, можете устроить помост.
      - Король также дозволил родным и близким этих несчастных забрать их тела для погребения. Многие из них жили в этом городе и имели здесь родственников и друзей. Когда мы все подготовим, разрешите ли вы пройти в замок тем, кто хотел бы опознать покойных?
      - Если найдутся такие смельчаки, - холодно ответил Прескот, - пусть приходят и ищут своих родичей - да чем скорее, тем лучше. Я буду только доволен, когда отсюда уберут наконец всю эту падаль.
      - Очень хорошо. Тогда скажите, где они?
      Кадфаэль спросил об этом потому, что на рассвете мертвые тела - эти ужасные плоды - не свисали более со стен и башен цитадели. Фламандцам, должно быть, пришлось работать полночи, чтобы убрать повешенных с глаз долой. Но только едва ли они сами до этого додумались, скорее всего так распорядился Прескот. Вряд ли ему было приятно видеть перед глазами постоянное напоминание о том, что именно он присоветовал королю казнить всех пленных, а кроме того, старый солдат любил во всем строгий порядок и хотел, чтобы во вверенной ему крепости царила чистота.
      - Когда все они отдали Богу душу, мы попросту перерезали веревки, и они попадали в ров под стеной. Выйди из замка и найдешь их тела под башнями у дороги.
      Кадфаэль осмотрел маленький дворик, предложенный комендантом крепости, и убедился в том, что тот достаточно просторный, чистый и уединенный, а большего и желать было нельзя. Он вывел своих людей через ворота и спустился с ними в глубокий, сухой ров под башнями. Дно рва поросло кустарником и высокой травой, и растительность отчасти скрывала то, что при ближайшем рассмотрении напоминало поле боя. Прямо под стеной высилась груда мертвых тел, а иные валялись в нескольких ярдах от нее с раскинутыми руками и ногами, словно поломанные куклы. Засучив рукава, Кадфаэль с подручными молча взялись за работу. Они распутывали этот жуткий клубок мертвецов, унося первыми тех, кого легче было достать, с трудом отделяя несчастных, чьи кости были переломаны при падении. Солнце стояло высоко, и от каменных стен тянуло жаром. Трое набожных мирян сбросили свои туники. Во рву было душно, люди покрылись потом и задыхались, но трудились с неослабевающим рвением.
      - Глядите внимательнее, - предупреждал Кадфаэль своих помощников, вдруг кто-нибудь из этих страдальцев еще дышит. Фламандцы спешили и вполне могли обрезать веревку-другую раньше времени. А здесь кусты да трава, они, как подушка, могли смягчить падение. Может, и найдется живая душа.
      Однако как ни спешили фламандцы, свое черное дело они сделали тщательно: ни один из повешенных не остался в живых.
      Сотоварищи Кадфаэля принялись за работу рано утром, а когда они выложили тела на дворе, уже близился полдень. Им предстояло еще обмыть покойников и уложить их подобающим образом, распрямив и вправив, насколько возможно, переломанные руки и ноги. Они опускали казненным веки, подвязывали отвалившиеся челюсти и даже расчесывали спутанные волосы - все для того, чтобы лица мертвецов не внушали ужаса несчастным родителям и женам, любившим их при жизни.
      Прежде чем идти к Прескоту и просить, чтобы тот, как было обещано, объявил об открытии доступа к телам, Кадфаэль обошел ряды убиенных, чтобы удостовериться, что они выглядят во всяком случае пристойно. Он шел вдоль шеренги тел и считал. Дойдя до конца, монах нахмурился и остановился в раздумье, а затем повернул назад и принялся считать снова. Закончив подсчет, он стал заново осматривать тела, заглядывая под холстину, которой были прикрыты наиболее изувеченные трупы. Когда он осмотрел последнее тело и распрямился, лицо его было мрачным. Не сказав никому ни слова, брат Кадфаэль направился прямо к Прескоту.
      - Сколько душ, милорд, вы отправили на тот свет по повелению короля? спросил монах.
      - Девяносто четыре, - терпеливо ответил Прескот, слегка озадаченный этим вопросом.
      - Либо вы их не считали, либо ошиблись при счете - их девяносто пять.
      - Девяносто четыре или девяносто пять - одним больше, одним меньше какая разница? Все они изменники и казнены по приговору - что же мне теперь волосы рвать, если счет не сходится?
      - С вас ли, милорд, или с кого другого, но Господь Бог потребует ответа. Девяносто четыре, включая Арнульфа Гесденского, были казнены по приказу. Король повелел лишить их жизни, а справедливо или нет - это решит иной суд и в иное время. Но девяносто пятый - совсем другое дело. Король не отдавал приказа его казнить, кастелян не получал такого приказа, никто не обвинял его в мятеже, измене или любом другом преступлении и не приговаривал его к смерти. А стало быть, тот, кто умертвил его, виновен в убийстве.
      - Раны Господни! - взорвался в негодовании Прескот, - офицер в пылу сражения просчитался, а ты хочешь устроить из этого Бог весть какой скандал. Да, его пропустили при счете, но он был взят с оружием в руках и повешен, как и все остальные. Он получил не больше, чем заслужил. Он такой же мятежник, - как все они, и разделил их судьбу - вот и весь сказ. Ради Всевышнего, чего ты еще от меня хочешь?
      - Начать с того, - невозмутимо возразил Кадфаэль, - что было бы неплохо, если бы вы все же взглянули на него. Ведь он не такой, как все. Он не был повешен, как остальные, ему не связывали рук, как прочим. Его нельзя поставить в один ряд со всеми другими; правда, кто-то как раз на то и рассчитывал, что все отнесутся к этому так же, как вы - решат, что это просто ошибка при счете. Говорю вам, лорд Прескот, среди казненных есть человек, который был убит, и должен был затеряться среди них, словно лист в лесу. Может быть, вы сожалеете о том, что я не проглядел его, но неужто вы думаете, что Господь не узрел его раньше? Допустим, милорд, вы заставите замолчать меня, но промолчит ли Всевышний!
      При этих словах Прескот, который до сих пор мерил помещение нетерпеливыми шагами, остановился и внимательно посмотрел на монаха.
      - Ты говоришь совершенно серьезно, - отметил военачальник в недоумении, - но как же там мог оказаться мертвец, если он не был повешен? Ты действительно в этом уверен?
      - Уверен. Сходите сами и взгляните, милорд. Он, там, потому что какой-то негодяй бросил его туда. Дескать, один лишний труп никого не заинтересует - кому какое дело.
      - Выходит, он знал, что здесь будет много покойников.
      - Большинство горожан и все в замке знали об этом к ночи. И труп этот подбросили под покровом ночи. Пойдемте, милорд, посмотрите и убедитесь сами.
      И Прескот пошел с ним, выказывая несомненные признаки озабоченности и тревоги. Так мог бы вести себя виновный, и кто, как не Прескот, по должности своей знал все, что необходимо было знать преступнику, дабы оградить себя от подозрений...
      Тем не менее, выйдя в тесный, окруженный стенами дворик, над которым уже начинал витать запах тления, он вместе с Кадфаэлем опустился на колени возле мертвого тела, а это уже что-то значило.
      Убитый был молод. Никакого оружия при нем не было, что не удивительно, - оружие забрали и у всех остальных, в первую очередь содрав с них дорогие кольчуги и латы. Однако одежда убитого наводила на мысль о том, что на нем не было ни кольчуги, ни даже простого защитного кожаного панциря. Одет он был в легкое темное сукно, на ногах сапоги. Так мог бы одеться человек, собравшийся в путь, чтобы ехать налегке, но не замерзать по ночам. На вид ему было не больше двадцати пяти лет, волосы рыжеватые, а круглое лицо, видимо, было миловидным до того, как черты его исказило удушье. Опытные пальцы Кадфаэля сделали всё для того, чтобы хотя бы частично вернуть ему былую благовидность. Веки покойному опустили, чтобы прикрыть выпученные глаза.
      - Он умер от удушья, - промолвил Прескот. Признаки были очевидны, и он успокоился.
      - Да, но он не был повешен. В отличие от всех остальных, у него не были связаны руки. Гляньте. - Кадфаэль откинул капюшон. На шее юноши виднелась полоска, которая как бы отделяла голову от тела. - Видите этот след: веревка, которая отняла у него жизнь, была очень тонкой. На такой веревке не вешают, она как рыболовная леска, - кстати, может, это и была леска. А если приглядеться к краям этой бороздки, то видно, что они лоснятся. Это говорит о том, что петлю навощили, чтобы она глубже врезалась в плоть. Здесь, позади, есть и другой след. - Кадфаэль осторожно приподнял рукой безжизненную голову и показал глубокий шрам с черной точкой запекшейся крови посередине. - Это отметина от деревянного крюка - убийца схватился за него и перекрутил, когда удавка уже обвила шею жертвы. Такие вощеные шнуры, за которые можно ухватиться с двух концов, используют душители, подлые стервятники, нападающие исподтишка. Если имеешь сильную руку, ничего не стоит отправить своего недруга на тот свет. Видите, милорд, как глубоко впилась удавка в его плоть - шея перепачкана запекшейся кровью. А теперь взгляните сюда на его руки. Видите, ногти на обеих руках черные. Это тоже кровь, его собственная кровь. Когда его душили, он ухватился руками за петлю - руки у него были свободны. Вешали вы кого-нибудь с несвязанными руками?
      - Нет! - Прескот был настолько заворожен множеством доказательств, которые невозможно было не признать, что ответ у него вырвался сам собой, и сказанного было не вернуть. Он поднял глаза и взглянул на брата Кадфаэля через разделявшее их тело неизвестного юноши. И взгляд его при этом был хмур и недружелюбен.
      - Зачем, - заговорил Прескот, старательно подбирая слова, - будоражить людей историей об этом подлом злодеянии? Хорони своих мертвецов и удовлетворись этим. Не стоит шум поднимать.
      - Вы не подумали о том, - мягко возразил Кадфаэль, - что пока еще никто не опознал этого юношу. Он с равным успехом мог быть и врагом короля, а мог и служить ему. Лучше обойтись с ним по справедливости, не стоит обижать ни покойного, ни Господа Бога. К тому же, - добавил Кадфаэль невинным тоном, - если вы будете медлить с раскрытием истины, кое-кто может усомниться в вашей честности. Я бы на вашем месте уведомил горожан о том, что им разрешено явиться в замок, ибо мы закончили все приготовления. Если кто-то узнает и востребует этого молодого человека, у вас же на душе будет спокойней. Ну а нет - что ж, вы сделали все, что было в ваших силах, чтобы исправить зло, и исполнили свой долг.
      Прескот окинул Кадфаэля долгим угрюмым взглядом и резко поднялся с колен.
      - Я оповещу город, - промолвил он и отправился в ратушу.
      По городу проехал глашатай, громогласно зачитывая королевский указ. Послали и в аббатство, дабы новость узнали в странноприимном доме. Хью Берингар, который возвращался из королевского лагеря и, переправившись вброд через реку у острова, уже подъезжал к аббатству, услышал приора Роберта, вещавшего у ворот аббатства. Среди встревоженных людей, выбежавших на улицу, чтобы послушать новости из замка, он заметил стройную фигурку Элин Сивард. В первый раз Хью увидел девушку с непокрытой головой.
      Волосы Элин были золотистыми и легкими как паутинка - такими он их себе и представлял. Несколько вьющихся прядей, выбившихся из прически, окаймляли овальное личико. Длинные пушистые ресницы были гораздо темнее по тону - бронзового оттенка. Она внимательно слушала, в волнении покусывая губы и переплетая пальцы своих маленьких изящных рук. Выглядела Элин совсем юной и беспомощной и не могла скрыть охватившего ее смятения.
      Берингар спешился в нескольких шагах от нее, как будто случайно выбрав это место, чтобы дослушать до конца речь приора Роберта.
      - ...и его милость, король, дозволяет всякому, кто пожелает, прийти беспрепятственно, дабы забрать своих родных, буде таковые обнаружатся среди казненных, с тем чтобы погрести оных своим иждивением. А также, поскольку среди них есть один, личность которого не установлена, король желает, чтобы всяк входящий осмотрел его, и пусть тот, кто узнает, назовет его имя. И да приходят все в замок совершенно свободно, не страшась королевского гнева и не ожидая никакого наказания.