- Я вижу, ты не узнал ни одной из них. К счастью для нас обоих, они не имеют к тебе ни малейшего отношения. Это, - сказал монах, наклоняясь, чтобы поднять и расправить рубаху, штаны и тунику, - одежда, которая была на Николасе Фэнтри в ту ночь, когда его задушили в лесной хижине под Франквиллем и бросили вместе с казненными в замковый ров, чтобы скрыть это злодеяние.
      - Тот самый лишний труп, - тихо произнес Берингар.
      - Тот самый. Торольд Бланд ехал вместе с ним, но они разлучились тогда-то это и произошло. Убийца и его поджидал, но с Торольдом у него вышла промашка. Паренек вывернулся и унес ноги вместе с сокровищами.
      - Эту часть истории я знаю, - признался Берингар, - это последнее, о чем вы с ним говорили в тот вечер на мельнице, больше я ничего не успел услышать.
      Он долго смотрел на лежавшие на полу темно-коричневые штаны и тунику из грубой красновато-коричневой ткани, которые служили лучшим одеянием молодому сквайру. Потом он поднял глаза и внимательно посмотрел на Кадфаэля - ему уже было не до смеха.
      - Теперь я понимаю. Ты положил все это в мешок, чтобы захватить меня врасплох, чтобы я выдал себя, содрогнулся, увидев это вместо того, на что я рассчитывал. Конечно - ведь это случилось в ночь после падения города, а я, помнится, выезжал тогда из аббатства, да еще и в одиночку. И в городе я в тот день побывал, и, если по правде, действительно вызнал у Петрониллы куда больше, чем она думала. Услышал я и о том, что двое молодцов во Франквилле дожидаются темноты, чтобы отправиться в путь. Вообще-то я подслушивал, чтобы выведать что-нибудь о Годит, и кое-что узнал и о ней. Понятно, что я попадаю под подозрение. Но неужели я кажусь тебе человеком, способным пойти на такое подлое убийство только затем, чтобы завладеть побрякушками, которые эти дети везут сейчас в Уэльс?
      - Побрякушками? - мягко и задумчиво переспросил Кадфаэль.
      - О, иметь их приятно и полезно - это мне известно. Но когда уже имеешь столько, что хватает на все твои нужды, то все остальное - не более, чем побрякушки. Золото нельзя ни съесть, ни надеть, ни прокатиться на нем верхом, оно не укроет от дождя и стужи, на нем не исполнишь музыку, его нельзя читать как книгу и любить как женщину.
      - Но с его помощью можно купить благосклонность короля, - добродушно возразил Кадфаэль.
      - А король и так ко мне благосклонен. Конечно, советники нашептывают ему разное, и он их слушает, но при этом и сам в состоянии распознать дельного человека. И если порой, в порыве ярости, он требует не совсем подобающих услуг, то сам же презирает тех, кто оказывает их с такой раболепной поспешностью, что не дает ему времени опомниться от гнева. Я был в его лагере в тот вечер, он принял меня на службу с тем, чтобы я правил своими замками и оберегал границу, собирал средства и набирал людей, что мне вполне подходит. Да, я был не прочь завладеть казной Фиц Аллана, но и лишиться ее - не велика для меня потеря. Главное - борьба, а она была захватывающей.
      Итак, Кадфаэль, ответь мне, похож ли я на человека, который способен, набросившись сзади, удушить ближнего своего ради денег?
      - Нет! Подозрения у меня были, поскольку существовали обстоятельства, позволявшие считать это вероятным, но я это давно уже из головы выкинул. Ты не такой человек. Ты ценишь себя слишком высоко, и не уронил бы своего достоинства ради такого пустяка, как золото. Прежде чем устроить сегодняшнее испытание, я уже был полностью уверен, что ты хочешь избавить Годит от опасности - неспроста ты всячески подталкивал меня к тому, чтобы я убрал ее подальше. Ну а попытаться заодно разжиться золотишком - что же тут дурного. Нет, ты не тот человек, которого я ищу. Не так уж много, рассудительно добавил Кадфаэль, - могу я назвать вещей, на которые ты точно не способен, но вот убийство из-за угла точно относится к их числу. Этого от тебя никак нельзя ожидать - теперь-то я тебя знаю. Что ж, значит, ты мне ничем помочь не можешь, раз ничего не узнаешь из этих вещей.
      - Узнаю - нет, это не то слово, - Берингар поднял желтый топаз в обломанной серебряной оправе в виде когтя и задумчиво повертел его в руках. Он поднялся и понес камень к лампадке, чтобы рассмотреть получше.
      - Я раньше никогда его не видел. Но... может быть, кое-что я о нем и знаю. Я был с Элин, когда она готовила к погребению тело брата. Все его вещи она собрала и отдала - да, кажется, тебе и отдала, чтобы ты раздал их как милостыню. Все, кроме рубахи, которая пропиталась его смертным потом. Так вот, она упомянула о том, чего там не было, хотя и должно было быть. Не нашлось кинжала, который в их семье передавался по наследству старшему сыну и вручался в день совершеннолетия. Элин описала мне этот кинжал, и насколько я понял, эфес его был украшен именно таким камнем. - Берингар сдвинул брови и поднял глаза. - Где ты нашел его? Неужто на мертвом теле.
      - Нет. Он был вдавлен в земляной пол, по которому катались, схватившись Торольд и убийца. Но он отломался не от кинжала Торольда, а от оружия того, другого.
      - Ты хочешь сказать, - воскликнул ошеломленный Хью, - что это брат Элин убил Фэнтри? Неужели ей придется вынести еще и это?
      - Тебе, кажется, изменило чувство времени, - успокаивающе возразил Кадфаэль, - к тому моменту, когда был убит Николас Фэнтри, Жиль Сивард был мертв уже несколько часов. Нет, не бойся, в этом нельзя обвинить брата Элин. Скорее всего, тот, кто убил Николаса Фэнтри, перед этим обобрал тело Жиля Сиварда и отправился подстерегать свою жертву с этим кинжалом постыдной добычей мародера.
      Неожиданно Берингар сел на лавку, на которой не так давно спала Годит, и обхватил голову руками:
      - Ради Бога, Кадфаэль, дай мне еще вина, а то что-то я совсем перестал соображать.
      Чаша была наполнена, и Хью жадно осушил ее, а потом снова взял в руки топаз и задумался, взвешивая его на ладони.
      - Итак, мы можем составить некоторое представление о том человеке, который тебе нужен, - задумчиво произнес он. - Вне всякого сомнения, он находился в замке, когда там творилось это черное дело, именно там он и завладел прекрасным кинжалом, от которого отломилась эта штуковина. Но он ушел оттуда до завершения казни, поскольку она затянулась за полночь, а он к тому времени, похоже, уже затаился в засаде по другую сторону от Франквилля. Когда же он выведал их планы? Может быть, один из этих бедняг перед казнью попытался купить себе жизнь, выдав их? Очевидно, тот человек был там, когда началась казнь, но ушел задолго до того, как она закончилась. Прескот был там - это точно. Биллем Тен Хейт тоже находился в замке со своими фламандцами - они-то этим и занимались. Курсель, как я слышал, удрал оттуда при первой возможности и предпочел заняться более чистым делом - обшаривать город в поисках Фиц Аллана. Думаю, его можно понять.
      - Не все фламандцы говорят по-английски, - указал Кадфаэль.
      - Не все, но некоторые говорят. И из девяносто четырех приговоренных больше половины говорили по-французски. Кто-нибудь их этих наемников вполне мог прибрать к рукам кинжал. Вещь ценная, а покойнику все равно уже не потребуется. Кадфаэль, ты уж мне поверь, я к этому делу отношусь точно так же, как ты. Такая смерть не должна остаться неотомщенной. Как ты считаешь: раз уж мы знаем, что это не принесет ей позор и новое горе, - может, мне показать этот камень Элин? Тогда мы точно удостоверимся, от того ли он кинжала.
      - Думаю, это можно сделать, - согласился Кадфаэль. - Коли ты не против, встретимся здесь снова после капитула - если, конечно, на меня не наложат такую епитимью, что я сгину с глаз людских на неделю.
      Дела, однако, обернулись совсем иначе. Если кто и заметил, что Кадфаэль пропустил несколько служб, то перед собранием капитула об этом начисто позабыли, и никто, даже приор Роберт, ни в чем его не упрекнул и не потребовал покаяния. Ибо теперь, после такого печального и тревожного дня, назревало новое событие, которое несло с собой надежду. Король Стефан, пополнив запасы провизии, разжившись лошадьми и набрав солдат, готовился выступить на юг, к Ворчестеру, чтобы попытаться сокрушить западную твердыню графа Роберта Глостерского, сводного брата императрицы Матильды и ее преданного приверженца. Авангарду войска Стефана предстояло двинуться на следующий день, а сам король с охраной и свитой собирался со дня на день перебраться в Шрусберийский замок, чтобы лично осмотреть цитадель, прежде чем отправиться следом за головным отрядом. Он был весьма доволен тем, как прошел сбор провианта, и, желая положить конец всем обидам, пригласил в замок к своему столу аббата Хериберта и приора Роберта. Король ждал их сегодня вечером, и ясно, что в такой день все мелкие прегрешения были забыты напрочь.
      Благодарный судьбе, Кадфаэль вернулся в свой сарайчик, завалился на постель Годит, заснул и сладко спал, пока его не разбудил Хью Берингар. Лицо молодого человека было серьезным и усталым, но спокойным. В руке он держал топаз.
      - Это ее камень. Она обрадовалась, увидев его, и сразу признала. Я думаю, двух таких быть не может. Сейчас я собираюсь в замок, ибо королевская свита уже переезжает туда, и Тен Хейт с фламандцами тоже. Кем бы ни был человек, укравший кинжал у мертвого Жиля, я хочу его найти. Думаю, что тогда нам недолго придется искать убийцу. Кадфаэль, а ты можешь устроить так, чтобы аббат Хериберт взял тебя сегодня вечером в замок? Кто-то все равно должен его сопровождать - так почему бы не ты? Он ведь сам нередко обращается к тебе - по-моему, он охотно исполнит твою просьбу. Тогда ты будешь рядом на тот случай, если мне найдется, что тебе сказать.
      Брат Кадфаэль зевнул, промычал что-то и неохотно открыл глаза. Смуглое молодое лицо с резкими чертами склонилось над ним - решительное и мрачное лицо охотника. Да, он заполучил серьезного союзника.
      - Конечно, ты заслуживаешь вечного проклятия и геенны огненной за то, что не даешь мне спать, - но я постараюсь устроить так, как ты просишь.
      - Ты первый занялся этим делом, - с улыбкой напомнил ему Берингар, оно было твоим.
      - Оно и сейчас мое. А теперь ступай, Бога ради, и дай мне выспаться это же из-за тебя я невесть сколько времени не спал и совсем здоровья лишился. Чума на твою голову.
      Хью Берингар рассмеялся, правда, на сей раз смех его звучал приглушенно и не так непринужденно, как прежде. Потом он быстро перекрестил широкий загорелый лоб монаха и ушел.
      Глава одиннадцатая
      Аббату Хериберту подобало по сану, чтобы на королевском ужине кто-нибудь стоял за его креслом и подавал блюда, и оказалось совсем нетрудно убедить старика в том, что лучше всего иметь под рукой того самого брата, который справился с нелегким делом захоронения казненных, и даже говорил с королем о человеке, убитом без приговора: вдруг по ходу беседы потребуется что-нибудь уточнить.
      Приор Роберт захватил с собой свою тень, неизменного прихлебателя брата Жерома. Вот уж кто будет неутомимо и угодливо подавать салфетки, кувшины да чашу для омовения пальцев на протяжении всего вечера. От брата Кадфаэля, мысли которого витали где-то далеко, едва ли приходилось ожидать подобного усердия. Кадфаэль давно терпеть не мог Жерома, разумеется, в той степени, в какой вообще мог позволить себе испытывать недобрые чувства к ближнему, но что поделать - болезненно-бледную тонзуру Жерома Кадфаэль на дух не переносил. Впрочем, неприязнь была обоюдной.
      Улицы города выглядели празднично, быть может, не столько в честь короля, сколько оттого, что горожане знали: вскоре высокий гость уберется восвояси. Однако важны, как известно, не мотивы, а результаты. Эдрик Флешер вышел из своей лавки на главную улицу - поглазеть на направлявшихся в замок королевских гостей, и брат Кадфаэль, встретившись с ним взглядом, едва заметно подмигнул ему, как бы давая понять, что им будет о чем поговорить, но это можно сделать попозже, ибо все идет как по маслу и спешить некуда. Ответом была широкая довольная ухмылка и приветственно поднятая столь же широкая ладонь: несомненно, мясник его понял. Петронилла, конечно, поплачет из-за разлуки со своей козочкой, но и она будет рада тому, что девочке уже не угрожает опасность и ее сопровождает надежный друг. "Надо будет зайти к ней не откладывая, - подумал монах, - сразу же, как исполню этот, последний долг".
      У городских ворот Кадфаэль заметил слепого старика, сидевшего чуть ли не с горделивым видом - на нем были добротные штаны, некогда принадлежавшие Жилю Сиварду, и даже руку за милостыней он протягивал жестом, исполненным достоинства. На перекрестке монаху попалась маленькая старушонка, державшая за руку своего слабоумного внука с отвисшей губой. Чудесная коричневая туника пришлась ему впору, и вид у него был чрезвычайно довольный. "О Элин, - подумал Кадфаэль, - тебе стоило бы самой заняться раздачей милостыни, чтобы убедиться в том, что это дарит нечто большее, чем возможность утолить голод и прикрыть наготу!"
      По краям мощеной дороги, которая вела от главной улицы к воротам замка, расположились нищие, перебравшиеся сюда от королевского лагеря - в надежде на то, что только что прибывший королевский юстициарий - епископ Роберт из Солсбери - привез с собой немало важных и состоятельных клириков, а стало быть, можно рассчитывать на щедрое подаяние.
      Под прикрытием надвратной башни притулилась маленькая тележка калеки Осберна. Устроился он удобно и мог просить милостыню, не двигаясь с места. Деревянные башмаки, который увечный надевал на свои мозолистые руки, сейчас покоились на тележке поверх свернутого черного плаща, согревавшего его по ночам. Плащ был сложен так, что бронзовая шейная застежка гордо красовалась на виду. На черном фоне выделялся символ вечности - дракон, кусающий себя за хвост.
      Кадфаэль задержался, пока остальные проходили в ворота, и остановился, чтобы перемолвиться с калекой парой слов.
      - Как поживаешь? Помню, последний раз я видел тебя у сторожевого поста королевского лагеря. Вижу, ты приглядел себе местечко получше.
      - Я тебя тоже помню, - отозвался Осберн, поднимая на монаха чистые, ясные глаза, странно выглядевшие на его изможденном, сморщенном лице. - Ты тот самый брат, что пожертвовал мне этот плащ.
      - Сослужил ли он тебе добрую службу?
      - Воистину так, и я непрестанно молюсь за добрую леди, как ты просил. Но, брат, кое-что не дает мне покоя. Само собой, что человек, который носил этот плащ, мертв - это верно?
      - Да, - ответил Кадфаэль, - но это не должно тебя тревожить. Леди, которая пожертвовала тебе этот плащ, его сестра. Поверь мне, это благословенный дар, пользуйся им спокойно.
      Кадфаэль собрался было идти дальше, но рука нищего торопливо ухватилась за полу его рясы, и Осберн воззвал к нему умоляющим голосом:
      - Постой, брат, я боюсь, что на мне есть вина, и это тяготит меня. Я видел человека, на котором был этот плащ, я видел его живого, как сейчас вижу тебя...
      - Ты видел его? - вырвалось у Кадфаэля на одном дыхании.
      - Да, это было ночью, я весь продрог и подумал про себя: вот бы добрый Боженька послал мне такой плащ, чтобы согреться. Брат, мысль - это ведь та же молитва! И вот не прошло и трех дней, как Господь и впрямь послал мне плащ, этот самый плащ. Ты дал мне его. Как могу я носить его спокойно? Тот юноша подал мне серебряную монету и попросил помолиться за него на следующий день. Я так и сделал, но что, если одна моя молитва свела на нет силу другой? Что, если я своей мольбой сгубил человека, чтобы заполучить плащ?
      Кадфаэль воззрился на убогого, онемев от изумления, чувствуя, как холодок пробегает по его спине. Он понял, что этот человек в здравом уме и отдает себе отчет в том, что говорит, а его душевная боль искренна и неподдельна.
      - Выкинь такие мысли из головы, приятель, - твердо заявил Кадфаэль, сочтя своим долгом утешить калеку, - только дьявол мог нашептать их тебе. Если Господь послал тебе вещь, о которой ты его просил, то сделал это затем, чтобы даже из великого зла, к которому ты никоим образом не причастен, могла проистечь крупица добра. Твои молитвы за прежнего владельца плаща теперь помогают его душе. Этот молодой человек был сподвижником Фиц Аллана, одним из тех защитников замка, которых казнили по приказу короля. Тебе нечего бояться: ты не виноват в его смерти, и никак не мог бы его спасти.
      Осберн как будто успокоился и лицо его просветлело, но тем не менее он недоуменно покачал головой:
      - Человек Фиц Аллана? Но как же это могло быть - ведь я сам, своими глазами видел, как он заходил в королевский лагерь.
      - Ты уверен, что видел именно его? Почему ты думаешь, что это именно тот плащ?
      - Да по застежке у горла, вот почему. Я отчетливо разглядел ее в свете костра, когда он подал мне монету.
      Сомневаться не приходилось - калека не мог ошибиться. Трудно было предположить, что ему могла случайно встретиться вторая точно такая же застежка, и к тому же пряжку с этим рисунком Кадфаэль сам видел на поясе Жиля Сиварда.
      - Расскажи мне, - ласково попросил монах, - когда ты видел его? Как вообще это случилось?
      - Это было в ночь перед штурмом, около полуночи. Я пристроился неподалеку от сторожевого поста, поближе к костру, и тут он появился из кустов. Он не открыто пришел, а подобрался крадучись, словно тень. Выпрямился, только когда его стража окликнула, и попросил, чтобы его отвели к офицеру, дескать, ему нужно что-то сообщить, что выгодно для короля. Лица он не открывал, но по голосу было ясно, что он молод и что ему страшновато. А кто бы не боялся на его месте? Стража увела его, а потом я видел, как он вернулся и его выпустили из лагеря. Он еще сказал им, что получил приказ воротиться, чтобы не возникло подозрений. Это все, что я расслышал. Но он уже приободрился и не был так напуган, а когда я попросил у него милостыни, подал монету и велел помолиться за него. "Помолись за меня завтра", - так он сказал, а на следующий день, представь себе, умер! В чем я точно уверен, так это в том, что смерти он не ждал.
      - Да, - промолвил Кадфаэль, снедаемый печалью и жалостью ко всем несчастным, сломленным страхом, - конечно, не ждал. Никто не ведает, когда придет его час. Но ты помолился за него, и твоя молитва пойдет на пользу его душе. И оставь всякую мысль о том, что причинил ему зло - это вовсе не так. Ты никогда не желал и не делал ему ничего дурного, и Господь, читающий в сердцах, знает об этом.
      Успокоив Осберна, Кадфаэль продолжил путь в замок, подавленный невеселыми мыслями.
      Так всегда бывает, рассуждал монах, освободить другого от бремени значит взвалить его на себя. И какое бремя! Неожиданно Кадфаэль вспомнил, что забыл задать один, самый важный вопрос, и повернул назад.
      - Скажи, друг, а ты не помнишь, кто командовал стражей в ту ночь?
      Осберн покачал головой:
      - Нет, брат, этого я сказать не могу. Начальник стражи сам не выходил, и я его не видел.
      - Ну ладно, больше ни о чем не тревожься. Ты все рассказал - и теперь знаешь, откуда у тебя этот плащ, и что на нем благословение, а не проклятие. Ни в чем не сомневайся и носи его - ты это заслужил.
      - Отец аббат, - обратился Кадфаэль к Хериберту во дворе замка, - если я сейчас не нужен, то могу ли я, пока не позвали к столу, заняться одним делом, касающимся Николаса Фэнтри?
      Король Стефан давал аудиенцию во внутренних покоях, и потому большой двор кишмя кишел клириками, прелатами, местной знатью и другими важными особами - там и графа можно было встретить, но уж никак не простых слуг, которые должны были приступить к своим обязанностям, только когда начнется пир. Аббат, разговорившийся со своим старым другом, епископом Солсбери, охотно отпустил Кадфаэля, и тот, не мешкая, отправился на поиски Хью Берингара.
      Тяжким бременем на сердце монаха лежал рассказ Осберна, и мучил последний вопрос, на который он так и не получил ответа, хотя нынче прояснились многие мрачные загадки. Тайину сокровищ Фиц Аллана выдал вовсе не охваченный ужасом пленник с наброшенной на шею петлей. Нет, это было предательство, и свершилось оно накануне штурма. Ценой измены этот человек рассчитывал купить себе жизнь. Он прокрался в королевский лагерь и попросил отвести его к начальнику стражи, ибо собирался рассказать нечто такое, что могло принести пользу королю. И уходя, он заявил стражникам, что ему велено вернуться, чтобы не вызвать подозрений. Он был тогда бодр и весел бедняга, недолго ему оставалось бодриться!
      Интересно, каким образом удалось ему выбраться из замка - может быть, под предлогом разведки вражеских позиций? И разумеется, он выполнил данное ему указание вернуться в замок, чтобы не возбуждать подозрений. Он вернулся, чтобы принять смерть, которой надеялся избежать путем предательства.
      Хью Берингар вышел на ступени ратуши и остановился, высматривая среди снующей толпы нужного ему человека. То там, то сям мелькали черные бенедиктинские рясы, резко выделяясь на фоне разрядившейся в пух и прах окрестной знати. Кадфаэля, который ростом был пониже, чем большинство теснившихся вокруг, углядеть было непросто. Монах первым заметил того, кто был ему нужен. Лавируя в толпе, Кадфаэль направился прямо к крыльцу, и озиравшие двор живые черные глаза блеснули, завидев его. Берингар спустился, взял Кадфаэля под руку и отвел в сторону.
      - Идем, поднимемся на сторожевую площадку, там нет никого, кроме караульных, а то здесь не поговоришь.
      Они поднялись на стену замка и Хью отыскал уголок, к которому никто не смог бы приблизиться незамеченным. Внимательно посмотрев в глаза монаху, он сказал:
      - У тебя на лице написано, что ты что-то выведал. Выкладывай поскорее свои новости, а я поделюсь своими.
      Кадфаэль кратко изложил все, что узнал от калеки Осберна, и Берингар моментально понял значение этого рассказа. Он оперся спиной о зубец крепостной стены, словно приготовясь к жестокой схватке. На лице его читались горечь и уныние.
      - Ее брат! И никуда не денешься - это не мог быть кто-то другой. Он вышел из замка ночью, украдкой, скрывая лицо, поговорил с начальником королевской стражи и вернулся так же, как и ушел. Черт, голова кругом идет! - вскричал Берингар. - И все оказалось напрасно! Он пал жертвой предательства, еще более коварного, чем его собственное. Ты ведь еще не знаешь, Кадфаэль, ты не знаешь всего! И надо же было случиться, чтобы это оказался именно ее брат!
      - Тут делу не поможешь, - промолвил Кадфаэль, - это был он. В страхе за свою жизнь и горько сожалея, что поспешил встать не на ту сторону, он отправился к осаждающим, чтобы выторговать себе пощаду. В обмен на что? На нечто, выгодное для короля! В тот самый вечер в замке держали совет и решили вывезти золото Фиц Аллана. Вот откуда убийца заранее знал о том, что и когда повезут Торольд и Николас, и каким путем они поедут. И он вовсе не стал передавать это сообщение королю, а задумал воспользоваться им в собственных интересах. Чем другим это могло кончиться! Осберн сказал, что юноша вернулся, как было велено, - и он был спокоен, не испытывал опасений.
      - Ему обещали жизнь, - с горечью сказал Берингар, - а к тому же, наверное, посулили королевскую милость, а может, и милость при дворе. Не удивительно, что он возвращался довольный. А на деле убийца с самого начала замыслил захватить его и казнить вместе со всем гарнизоном крепости, чтобы все сохранить в тайне. Слушай, Кадфаэль, что я разузнал у одного фламандца, который участвовал в казни от начала до конца. Он сказал, что после того, как был повешен Арнульф Гесденский, Тен Хейт указал палачам на одного юношу и сказал, что тот должен умереть следующим, поскольку таков приказ сверху. Ну, они его и вздернули. А этот бедняга, он поначалу думал, что его схватили только для того, чтобы отделить от других пленных, а когда понял, какова суровая правда, завопил что было мочи, что он не должен умереть, что ему обещана жизнь, что если ему не верят, пусть пошлют и спросят...
      - Спросят Адама Курселя, - закончил за него Кадфаэль.
      - Нет... Этот солдат не расслышал имени, они в это время все от смеха животы надрывали. А что заставило тебя вспомнить именно о нем? Его как раз там и близко не было. По словам этого человека, Курсель только раз подошел и взглянул на тела, что валялись во рву, причем в самом начале, когда и мертвецов-то было всего ничего. Потом он отправился в город, вроде бы по поручению короля, и больше его не видели. Они еще потешались, что у него, дескать, живот прихватило.
      - А кинжал? Был у Жиля кинжал, когда его вешали?
      - Был, и этот мой собеседник присмотрел его для себя, но ему пришлось отлучиться, а когда вернулся, кинжал уже исчез.
      - Для человека, который нацелился на солидный куш, - покачал головой Кадфаэль, - и маленький выигрыш тоже кстати.
      Они молча смотрели друг на друга.
      - Почему все-таки ты думаешь, что это Курсель? - прервал молчание Берингар.
      - Потому, - отвечал монах, - что я помню, какой ужас овладел им, когда Элин опознала своего брата, и он понял, что натворил. "Если бы я знал, кричал он, - если бы я знал, я бы спас его ради вас - неважно, какой ценой". Он просил прощения у Всевышнего, но хотел получить прощение Элин. Хотел от всей души, хотя я бы не назвал это настоящим раскаянием. И он отдал ей плащ, помнишь? Сдается мне - я и правда так думаю, - он вернул бы ей и кинжал, но не мог. К тому времени кинжал был уже сломан. Интересно, что же он с ним сделал? Человек, снявший кинжал с мертвеца, не расстанется с ним так просто, даже и ради девушки. И все же он не осмелился показать его Элин. Кажется, он увлечен ею не на шутку. А кинжал, наверное, где-то прячет, хотя не исключено, что уже и избавился от него.
      - Если ты прав, - задумчиво сказал Берингар, у которого еще оставались сомнения, - мы должны найти этот кинжал - это наша улика. И все-таки, Кадфаэль, ради Бога, скажи, что же теперь делать? Господь свидетель, трудно сказать что-либо хорошее о человеке, который ценой измены пытался купить себе спасение, оставив товарищей на погибель. Но ни ты, ни я не решимся рассказать Элин всю правду - это было бы новым ударом для невинной и достойной девушки. Довольно того, что она оплакивает своего брата. Пусть продолжает думать, что хотя путь, избранный Жилем, был ошибочным, зато сам он был верен своему выбору до конца и отдал жизнь за свои убеждения, а не испустил дух с жалким лепетом на устах, как трус, которому обещали милость за низкое предательство. Она не должна узнать об этом, никогда!
      С этим брат Кадфаэль не мог не согласиться.
      - Однако, - заметил он, - если мы выдвинем против убийцы обвинение и дело дойдет до суда, все неизбежно выплывет наружу. А этого мы допустить не можем - и в этом наша слабость.
      - И наша сила, - яростно вскричал Берингар, - ибо он тоже не может этого допустить. Ему нужна королевская благосклонность, ему нужны почести и должности, но ему нужна и Элин. Ты думаешь, я этого не знаю? И кем он будет в ее глазах, если даже намек на это коснется его? Нет, он не меньше нас будет стараться похоронить всю эту историю. Предоставь ему подходящий случай покончить с ней одним ударом - и увидишь, он ухватится за такую возможность.
      - Твои мысли в основном об Элин, - мягко проговорил Кадфаэль, - и я тебя понимаю и вполне сочувствую. Но и ты меня пойми: у меня есть и другой долг. Николас Фэнтри не обретет покоя, пока не свершится правосудие.
      - Доверься мне и будь готов поддержать меня сегодня вечером за королевским столом, что бы я ни предпринял, - заявил Берингар. - Правосудие свершится, и Фэнтри будет отомщен, но пусть это произойдет так, как задумал я.
      Кадфаэль приступил к своим обязанностям за креслом аббата Хериберта, оставаясь в некотором недоумении, ведь он не имел четкого представления о том, что же замыслил Берингар, и не был уверен, что без сломанного кинжала удастся выдвинуть против Курселя весомое обвинение. Фламандец не видел, как Курсель брал кинжал, а те слова, которые он в отчаянии кричал Элин над телом ее брата, - это не доказательство. И все же Хью Берингар обещал возмездие - ради Элин Сивард и погибшего Николаса Фэнтри. Главное, что имело сейчас значение для Хью, - это чтобы Элин никогда не узнала, что ее брат опозорил их род, и ради этого он готов был без колебаний пожертвовать своей жизнью, не говоря уж о жизни Адама Курселя.
      "А ведь я, - с грустью размышлял Кадфаэль, - успел привязаться к этому юноше, очень бы не хотелось, чтобы с ним стряслось что-то худое. Я бы предпочел довести дело до суда, даже если бы нам пришлось действовать осторожно, накапливая улики, и умолчать обо всем, касающемся Торольда Бланда и Годит Эдни. Но для этого потребуются - обязательно потребуются веские доказательства того, что Адам Курсель завладел кинжалом Жиля Сиварда, и желательно было бы предъявить сам кинжал, чтобы примерить к нему найденный на месте убийства обломок. В противном случае Курсель будет попросту лгать и изворачиваться, отрицать все и вся и заверять, что он отродясь не видел ни этого топаза, ни кинжала, к рукоятке которого он крепился. При том высоком положении, которое он занимает, без неопровержимых улик к нему не подступиться".
      В тот вечер дамы приглашены не были - гости собрались для обсуждения политических и военных вопросов, однако пиршественный зал ратуши был украшен позаимствованными для этой цели драпировками и ярко освещен светильниками. Король был в прекрасном настроении: те, кому было поручено потрясти горожан, отменно справились со своей задачей, и провизии для войска было запасено в достатке.
      Со своего места, позади кресла Хериберта, стоявшего на помосте за королевским столом, Кадфаэль оглядел битком набитый зал и прикинул, что гостей набралось человек пятьсот. Он поискал глазами Берингара и нашел его за столом пониже. Хью был в пышном наряде, любезный и оживленный, и прекрасно владел собой - даже встретившись взглядом с Кадфаэлем, он и виду не подал, что затеял что-то серьезное.
      Курсель сидел за столом, стоявшим на возвышении, вместе с высшими сановниками. Статный, великолепно одетый, прославленный воин в чести у короля - глядя на него, немыслимо было представить, что такой человек мог опуститься до низкого грабежа. Хотя что в этом странного? Сейчас, в хаосе междоусобной войны, когда благосклонности короля запросто мог прийти конец вместе с его правлением, когда бароны беспрерывно переходили то на ту, то на другую сторону - в зависимости от того, куда склонялась фортуна, когда даже графы думали только о своей корысти, напрочь забывая о благе государства, которое того и гляди рухнет и погребет их под своими обломками, - поведение Курселя было всего лишь симптомом поразившего страну недуга. Если эти распри не прекратятся, подумал Кадфаэль, то скоро такие молодчики будут попадаться на каждом шагу.