Девятилетний Эдвин, закадычный друг Ричарда, задержался вместе с ним, однако он все время оглядывался, с тревогой глядя на удаляющихся монахов. Мальчик был весьма горд и доволен собой, — ведь его наградили яблоком за мужество, проявленное при перевязке разбитого колена, и вовсе не хотел омрачать своей добродетели каким-либо проступком, в том числе и опозданием на вечерню. Но и бросить друга он никак не мог. Эдвин стоял подле Ричарда, потирая перевязанное колено, которое все еще побаливало.

— Пошли, Ричард! Гляди-ка, они уже у самого тракта.

— Да ладно, догоним, — небрежно бросил Ричард, болтая в воде босыми ногами. — Но ты, если хочешь, ступай.

— Без тебя не пойду. Но, знаешь, я не смогу бежать быстро. Колено плохо гнется. Пойдем, а то опоздаем.

— Я не опоздаю. Еще до удара колокола я буду на месте. А ведь я забыл, что ты не можешь бежать. Иди, я догоню тебя еще до привратницкой. Хочу взглянуть, что там за лодка идет от моста.

Эдвин помедлил еще немного, прикидывая в уме, что перевешивает, — добродетель или дружеская верность, — и решился наконец поступить согласно своему желанию. Черные одеяния монахов, замыкавших процессию, уже исчезли из виду подле тракта. Никто из братьев не оглянулся и не окликнул отставших мальчиков, и те оказались предоставленными своему собственному чувству долга. Эдвин повернулся и со всех ног, насколько позволяло больное колено, припустил вдогонку за монахами. Уже на тракте он оглянулся и посмотрел вниз, но Ричард был все еще у реки. Стоя по колено в воде, он бросал в сторону противоположного берега плоские голыши, которые оставляли на гладкой поверхности воды серебристую пунктирную дорожку. Однако Эдвин уже избрал путь добродетели и побежал в обитель.

Вообще-то говоря, Ричард вовсе не собирался отлынивать от своих обязанностей, но игра в «блинчики» настолько увлекла его, что он никак не мог оторваться. Он старался сделать бросок подальше, отыскивая гальку поровнее и поплоще. Он надеялся сделать такой бросок, чтобы камень проскакал по воде до противоположного берега. А тут еще какой-то городской мальчишка, что купался на другом берегу, бросил вызов Ричарду и тоже принялся пускать «блинчики» в его сторону. Ричард так увлекся этим состязанием, что и думать забыл о вечерне. Лишь дальний звон колокола напомнил мальчику о его долге. Бросив последний камень, Ричард оставил поле брани за соперником, поспешно вышел из воды на берег и, подхватив свои башмаки, словно молодой олень, помчался в Форгейт, и дальше в обитель. Однако спохватился он поздновато, ибо, когда, запыхавшись, он подбежал к привратницкой и бегом проскочил во двор, пытаясь остаться незамеченным, до его слуха донеслись из церкви первые слова псалма.

Само собой разумеется, опоздание на вечерню было не таким уж и страшным проступком, но в сложившихся обстоятельствах мальчик никак не желал отягощать совесть, усугубляя своим поведением бремя всех тех хлопот, что выпали на долю обители из-за его семейных неурядиц. На его счастье дети мирян из города имели обыкновение посещать церковь во время вечерни, так что среди стольких детей отсутствие одного из мальчиков можно было вполне и не заметить, и если Ричарду удастся смешаться с толпой, выходящей после службы, можно будет сделать вид, что он был в церкви вместе со всеми. Ничего лучшего, пожалуй, и не придумаешь. Поэтому Ричард мышью проскользнул в обитель и затаился в одной из ниш в южной стене, откуда был хорошо виден южный вход в церковь, через который после окончания службы должны были выйти братья, гости обители и горожане с детьми. Когда монахи минуют место, где он спрятался, ему наверняка не составит труда затеряться среди детей.

Наконец вечерня закончилась. Мимо Ричарда степенно проследовали на ужин аббат Радульфус, приор Роберт и братья-монахи. Следом же, уже без всякого порядка, шла ватага детей. Ричард был уже готов отделиться от скрывавшей его стены и юркнуть к детям, как вдруг из-за угла до его слуха донесся знакомый строгий голос.

— А ну-ка тихо! Что это за гвалт такой после божественной службы! Разве так вас учили выходить из святого храма? Живо построились по два! И чтобы все вели себя почтительно!

Ричард похолодел и вновь вжался спиной в стену, отступив поглубже в нишу. Похоже, брат Жером не прошел вместе со всеми братьями, а задержался, дабы приструнить детей. Ричарду не оставалось ничего другого, как затаившись смотреть, как мимо пара за парой проходят дети, и надеяться, что рано или поздно ему удастся ускользнуть отсюда незамеченным, поскольку брат Жером был единственным из монахов, перед которым Ричард вовсе не желал стоять виновато на коленях и выслушивать наставления. Вот уже и дети прошли, и кое-кто из задержавшихся в церкви гостей, а брат Жером все еще чего-то ожидал. Из своего укрытия Ричард видел его тощую тень.

Неожиданно выяснилось, что брат Жером ожидал одного из гостей, ибо тень монаха оказалась накрыта более крупной тенью. Вскоре Ричард увидел и самого гостя, — могучий, крепкий мужчина с лицом, словно вырубленным из камня, в богатом платье знатного человека, никак не ниже барона.

— Я ожидал вас, сэр, чтобы сказать вам несколько слов, — вымолвил брат Жером с важным видом, но почтительно. — Я размышлял над тем, что вы говорили у нас на капитуле. Не соизволите ли вы присесть и выслушать меня наедине?

Сердце Ричарда едва не выскочило у него из груди, поскольку в одной из ниш на каменной скамье сидел он сам. Мальчик пришел в ужас от сознания, что они вот-вот наткнутся прямо на него. Однако у брата Жерома были, похоже, свои причины не показываться на глаза кому-либо из задержавшихся в церкви. Он предпочел уединенную, дальнюю нишу, куда и отвел своего собеседника. Ричарду теперь было самое время выскользнуть из своего укрытия, — путь был свободен, однако мальчик не стал торопиться. Его удержало простое человеческое любопытство, — он замер, затаив дыхание и навострив уши.

— Я вот насчет того злодея, который оскорбил вашего управляющего, а потом сбежал, — начал брат Жером. — Как бишь его звали?

— Его имя Бранд. Тебе что-нибудь известно о нем?

— Вообще-то о человеке с таким именем мне ничего не известно, но я так полагаю, что долг всякого честного человека помочь вам в поимке беглого виллана, — вымолвил брат Жером самым добродетельным тоном. — И тем более это долг церкви, которая постоянно печется о справедливости и законности и проклинает преступников и нарушителей закона. Вы сказали, тот парень молод, лет двадцати? Без бороды, темные волосы с рыжиной, не так ли?

— Именно так. Выкладывай, что ты о нем знаешь! — потребовал Дрого.

— Быть может, это и не тот человек, но есть тут один парень, который вполне подходит под ваше описание. Насколько мне известно, он один такой из всех, кто недавно появился в наших краях. Надо бы проверить. Он явился сюда с неким пилигримом. Этот святой человек поселился в скиту, что всего в нескольких милях отсюда, в Итоне. Этот парень прислуживает отшельнику. Если он и впрямь ваш беглец, то, должно быть, он обманул доверие пилигрима, который из милосердия дал ему работу и кров над головой. Если это так, то будет только справедливо открыть глаза святому отшельнику на то, какого слугу он приютил. А если нет, то ничего страшного. Однако этот парень мне и впрямь кажется подозрительным. Он лишь однажды побывал в обители, принес послание от отшельника, причем вел себя столь дерзко, как, я полагаю, вести себя не пристало человеку, находящемуся на службе у святого отшельника.

Ричард боялся пошевелиться. Напрягшись, он вслушивался, стараясь не пропустить ни единого слова.

— Как добраться до этого скита? — резко оборвал Дрого монаха. В его голосе слышался охотничий азарт. — И еще, как тот парень назвался?

— Он назвался Гиацинтом. А отшельника зовут Кутред. В Рокстере и в Итоне любой укажет вам дорогу к его жилищу.

Тут брат Жером не преминул выступить в роли доброхота и подробно объяснил Дрого Босье дорогу к скиту. А тот воодушевился настолько, что едва ли обратил внимание на слабые шорохи в соседней нише, даже если и услышал их. Однако босые ноги Ричарда двигались почти бесшумно, он тихо выскользнул из ниши, свернул за угол и помчался прямо к конюшне, все еще держа в руках свои башмаки. Его задубелые пятки звонко простучали по булыжнику мощеного двора. Вырвавшись из тесной, темной ниши, в которой гулким эхом отдавались два голоса, — один самовлюбленный и один чисто волчий, — принадлежавших людям, замыслившим схватить и погубить Гиацинта, — молодого, красивого, и что ни говорите, друга! — Ричард больше не заботился о том, чтобы его не услышали. Ничего-то у них не выйдет! Надо лишь вовремя предупредить Гиацинта. Даром что брат Жером обстоятельно объяснил дорогу этому человеку, который столь жаждет изловить своего беглого виллана и наверняка уготовил ему ужасную участь, — если только изловит его! Этому охотнику придется еще поплутать на лесных тропах, покуда он доберется до скита отшельника. А уж Ричард знает там каждую тропку и поедет быстро, короткой дорогой, напрямик через лес, — ему бы только оседлать и потихоньку вывести из конюшни своего пони до того, как охотник пришлет в конюшню своего грума седлать его рослого коня. Не будет же он сам седлать коня, если у него есть слуга. Ричарда вовсе не пугала предстоящая поездка через сумеречный лес. Наоборот, его сердце радостно колотилось, ожидая приключений!

Удача, а быть может, и сами небеса благоволили мальчику, ибо в этот час монахи пошли ужинать, даже привратник забрал свою еду в привратницкую и на время оставил ворота без присмотра. Если бы он и услышал перестук копыт и вышел посмотреть, кто это там скачет, все одно он опоздал бы, ибо Ричард, вскочив в седло, уже пустил своего пони резвой рысью, направляясь через Форгейт к приюту святого Жиля. Мальчик забыл даже о голоде и, похоже, вовсе не страдал, оставшись без ужина. Впрочем, он ходил в любимчиках у брата Петра, монастырского повара, и вполне мог рассчитывать на то, что попозже ему удастся разжиться чем-нибудь на кухне. Ричард вовсе не задумывался о том, что будет, когда его отсутствие обнаружат при отходе ко сну, — а в этом можно было не сомневаться, даже если его отлучки не обнаружили во время ужина. Главное было отыскать Гиацинта и предупредить его, если он и впрямь тот самый беглый Бранд, чтобы он скрылся, да побыстрее, ибо на него идет охота и охотники буквально наступают ему на пятки. А там хоть трава не расти!

За Рокстером Ричард свернул в лес по широкой просеке, которую Эйлмунд сделал, чтобы удобнее было переходить от одной из его делянок к другой. Просека вела прямо к сторожке лесничего, но в то же время она кратчайшим путем выводила на тропу, идущую к скиту отшельника, где скорее всего и следовало искать слугу Кутреда. Лес тут был старый, в основном дубовый, без подлеска, и копыта пони были почти не слышны на толстом ковре палой листвы, что наслаивалась тут не одну осень. Под этими старыми деревьями Ричард сбавил шаг, пони шел мягко, не торопясь. Если бы не это обстоятельство, мальчик едва ли услышал бы голоса, звучавшие очень тихо, — один голос был явно мужской, другой — женский, хотя слов, предназначенных, видимо, лишь друг для друга, разобрать никак не удавалось. Наконец, Ричард увидел говоривших, — они стояли на краю просеки под большим дубом, близко-близко. Хотя они не касались друг друга, взгляды их были сплетены, и о чем бы ни шел у них разговор, говорили они, без сомнения, искренне и о чем-то очень важном. Оклик Ричарда, неожиданно вынырнувшего из темноты, заставил их вспорхнуть, словно двух вспугнутых птиц.

— Гиацинт! Гиацинт!

Ричард скорее упал со своего пони, нежели степенно спешился, и опрометью кинулся к дубу навстречу настороженно ожидавшему его юноше.

— Гиацинт! Тебе нужно скрыться! Уходи отсюда побыстрее! Если ты Бранд, то за тобой гонятся. Ты Бранд? У нас объявился человек, он говорит, что гонится за беглым вилланом по имени Бранд…

Гиацинт встрепенулся, взял мальчика за плечи и опустился на колени, внимательно глядя ему в глаза.

— Что за человек? Слуга? Или сам хозяин? Когда это было?

— После вечерни. Я подслушал разговор. Брат Жером сказал ему, что у нас недавно объявился юноша, который может оказаться тем, кого тот ищет. Брат Жером сказал ему, где тебя искать, и тот сразу отправился за тобой к отшельнику. Страшный такой, огромный, глотка луженая. Но я опередил его! Пока они говорили, я успел взять своего пони и сразу сюда. Тебе нельзя возвращаться к Кутреду. Нужно бежать отсюда и скрыться!

Гиацинт искренне, по-мальчишески, обнял Ричарда.

— Ты настоящий и верный друг! А за меня теперь не бойся. Я предупрежден, это главное. Как пить дать, это сам хозяин! Дрого Босье слишком высоко ценит меня и, охотясь за мной, не жалеет ни времени, ни денег. Только шиш он меня получит!

— Значит, ты все-таки Бранд? Ты был его вилланом?

— Я люблю тебя еще больше за то, что ты употребил мое вилланство в прошедшем времени, — сказал Гиацинт, улыбнувшись. — Ты прав, когда-то меня называли Брандом, но теперь мое имя Гиацинт. И давай с тобой считать, что так оно и есть. Но сейчас, дружище, нам нужно проститься, потому как тебе самое время поспешить обратно в обитель, пока еще совсем не стемнело и пока тебя не хватились. Езжай, а для верности я провожу тебя до опушки леса.

— Нет! Я сам доеду! — возразил Ричард. — Я не боюсь! А тебе немедленно нужно исчезнуть.

Девушка положила руку Гиацинту на плечо. В сгущающихся сумерках Ричард увидел в ее глазах скорее решимость, нежели страх.

— Он исчезнет, Ричард! Я знаю одно местечко, где он будет в полной безопасности.

— Лучше бы тебе податься в Уэльс, — заметил Ричард с тревогой и даже с некоторой ревностью, поскольку ведь это его друг, ведь это он, Ричард, рисковал во имя него, и мальчика чуть-чуть огорчала мысль, что своим спасением Гиацинт будет обязан не только ему, но и кому-то еще, в частности, этой девушке.

Гиацинт и Аннет быстро обменялись взглядами и оба улыбнулись, и свет их сияющих лиц озарил лесные сумерки.

— Пожалуй, нет, — ласково сказал Гиацинт. — Если уж и бежать, то не очень далеко. Но ты не бойся за меня, я буду в безопасности. Садитесь-ка в седло, милорд, и отправляйтесь в обитель, где и вы будете в безопасности. Иначе я с места не сойду!

Угроза подействовала. Ричард сел на пони и двинулся в обратный путь. Отъехав немного, он оглянулся, помахал рукой и увидел юношу с девушкой, стоящих в тех же позах, как прежде, когда он впервые заметил их. Они провожали мальчика взглядом. Перед тем как то место, где они стояли, исчезло из виду, Ричард обернулся еще раз, но их уже не было. В лесу царили полная тишина и спокойствие. Тут Ричард вспомнил о неприятностях, ожидавших его в обители, и быстрой рысью двинулся в обратный путь.

В ранних сумерках Дрого Босье ехал по дороге, указанной ему братом Жеромом. Время от времени он расспрашивал встречных рокстерских крестьян, дабы убедиться в том, что находится на верном пути к скиту отшельника Кутреда. Видимо, этот святой человек пользовался в здешних местах большим уважением и имел неофициальный статус, обычный для кельтских затворников, ибо все, кого Дрого спрашивал, говорили об отшельнике не иначе как о святом Кутреде.

Дрого свернул в лес как раз в том месте, где, как сказал ему встречный пастух, итонские земли граничили с эйтонскими. Вскоре, проехав лесом почти милю, он оказался на небольшой прочисти, окруженной со всех сторон старым лесом. Посреди прочисти стоял небольшой, крепко сложенный каменный домик с явными признаками недавнего ремонта после того, как много лет он простоял в запустении. Вокруг домика был небольшой сад, окруженный низким частоколом. Частично сад был расчищен и возделан. На краю поляны Дрого спешился и подошел к ограде, ведя коня в поводу. Стояла глубокая вечерняя тишина. Было такое впечатление, что на милю в округе нет ни одной живой души.

Однако дверь была распахнута настежь, из глубины дома сочился слабый, ровный свет. Дрого привязал коня у изгороди и пошел через садик прямо к дому. Изнутри не доносилось ни звука, и Дрого вошел. Помещение, в котором он оказался, было небольшим и мрачным, на полу у каменной стены лежал набитый соломой тюфяк, рядом стояли стол и скамья. Свет шел из второй комнаты, через дверной проем, в котором двери не было вовсе. Дрого сообразил, что там находится часовня. На каменном алтаре теплилась лампада, стоявшая перед небольшим серебряным крестом, который был водружен на резной деревянный ларец. Перед крестом на алтаре лежал весьма изящный требник в золоченом переплете с тиснением. По обе стороны от креста находились два серебряных подсвечника, очевидно, дары патронессы отшельника.

Перед алтарем на коленях неподвижно стоял мужчина, — высокий, в грубой черной рясе, капюшон накинут на голову. В мерцающем свете эта черная фигура производила сильное впечатление: прямая, словно копье, спина, гордо поднятая голова… Ни дать, ни взять — святой. Даже Дрого Босье на мгновение, но не более того, онемел. Его собственные дела и желания были для него превыше всего, а молитвы отшельника могут и подождать. Сумерки быстро сгущались, близилась ночь, и Дрого не хотел терять времени даром.

— Ты Кутред? — требовательно вопросил он. — Дорогу сюда мне указали в аббатстве.

Однако величественная фигура отшельника не шевельнулась, он даже не разнял своих сложенных рук.

— Да, я Кутред, — произнес он спокойным, ровным голосом. — Зачем я тебе? Входи и говори.

— У тебя в услужении есть парень. Где он? Я хочу видеть его. Возможно, сам того не ведая, ты приютил негодяя.

При этих словах облаченная в черное фигура повернулась, отшельник взглянул на пришельца. В слабом свете алтарной лампады тот увидел под капюшоном лицо отшельника, — ясный, глубокий взгляд, длинная борода, прямой, аристократический нос, копна темных волос. Дрого Босье и отшельник из эйтонского леса долго стояли вот так и смотрели друг на друга.

Брат Кадфаэль сидел подле ложа Эйлмунда, ужиная хлебом с сыром и яблоками, ибо, как и Ричард, он остался без своего обычного ужина. Теперь монах был вполне спокоен за своего непоседливого пациента. Вот и Аннет вернулась в сторожку. Она ходила покормить кур и запереть их в курятнике, а также подоить корову, которую они с отцом держали у себя в хозяйстве. Правда, девушка провозилась с делами дольше обычного, о чем ее ворчливый отец не преминул ей заметить. От одолевшей было его лихорадки не осталось и следа, цвет лица стал нормальным и все было в общем в порядке, однако его нынешняя беспомощность выводила лесничего из себя, ему не терпелось поскорее выйти из дома и заняться делами. Тем более что аббат собирался выслать в лес работников, которые без присмотра лесничего могли сделать что-нибудь не так. Однако само настроение Эйлмунда свидетельствовало о том, что дела его идут на поправку. К тому же, сломанная нога почти уже не болела и срасталась, похоже, правильно, так что Кадфаэль был вполне удовлетворен.

Аннет весело вошла в дом, и, вовсе не боясь отца, лишь рассмеялась на его ворчанье.

— Чего ворчишь, медведь ты этакий? — вымолвила она. — Я оставила тебя в отличной компании, считая, что совсем не худо нам хотя бы часок побыть врозь. Зачем было мне спешить в дом таким дивным вечером? Брат Кадфаэль сиделка хоть куда! И нечего пенять мне на лишний глоток свежего воздуха!

Впрочем, с одного взгляда на девушку было ясно, что радует ее нечто большее, нежели просто глоток свежего воздуха. В ней ощущались какие-то необыкновенные легкость и живость, словно девушка выпила крепкого вина. Кадфаэль обратил внимание на то, что ее каштановые волосы, обычно аккуратно заплетенные, были теперь немного растрепаны, и несколько выбившихся локонов лежали у нее на плечах, словно ей приходилось продираться через густой кустарник. Щеки Аннет пылали румянцем, глаза так и сияли. К ее башмакам прилипли несколько опавших дубовых листьев. Хлев и впрямь стоял на самом краю прочисти под деревьями, однако дубов там Кадфаэль что-то не помнил.

— Вот и славно, теперь ты вернулась, — вымолвил Кадфаэль. — А то мне было никак не уйти, иначе на кого бы ворчал Эйлмунд? Так что я, пожалуй, поеду обратно, пока совсем не стемнело. Ты, милая, не давай ему вставать, а когда будет можно, я дам ему костыли. Спасибо и на том, что купание в холодной воде не сильно ему повредило.

— Спасибо слуге Кутреда Гиацинту, — напомнила Аннет.

Она бросила короткий взгляд на отца и расплылась в улыбке, когда тот серьезно сказал:

— Да, это сущая правда. Он обошелся со мной, как с отцом родным, я этого никогда не забуду.

То ли Кадфаэлю показалось, то ли Аннет и впрямь залилась румянцем пуще прежнего. Значит, обошелся как с отцом родным с человеком, у которого не было сына, способного стать его правой рукой, лишь дочь, красивая, добрая и ласковая…

— Наберись терпения, — посоветовал Кадфаэль лесничему, вставая из-за стола. — Скоро будешь здоровым, как прежде, а здоровье, оно того стоит. О посадках же своих не беспокойся. Аннет подтвердит, работники хорошо прочистили канаву и укрепили берега. Теперь будут держать.

Кадфаэль пристегнул суму к поясу и пошел к выходу.

— Я провожу тебя до ворот, — сказала Аннет и вышла с монахом на уже потемневшую прочисть, где лошадь Кадфаэля мирно пощипывала травку.

— Ты, милая, расцвела нынче, как роза, — сказал Кадфаэль девушке, ставя ногу в стремя.

Та только что поправила выбившиеся из кос волосы.

— Должно быть, за терновник где-то зацепилась, — сказала она, улыбнувшись.

Уже сидя в седле, Кадфаэль наклонился к ней и осторожно извлек из ее волос сухой дубовый листик. Аннет подняла глаза, глядя, как монах вертит этот листик между пальцами, держа его за черенок, и счастливо улыбнулась. Вот такою Кадфаэль и покинул ее, взволнованной, возбужденной и полной решимости продраться через любые заросли терний, что стоят на пути к желанной цели. Девушка была не готова еще открыться даже своему отцу, однако ее вовсе не смущало то обстоятельство, что Кадфаэль, похоже, догадался, откуда дует ветер, и в будущее она смотрела без страха, не держа в мыслях опасений, которые не без веских оснований закрадывались на ее счет кое-кому в голову.

Не торопясь, Кадфаэль ехал через темнеющий лес. Луна уже поднялась и лила свой серебристый свет в темноту под деревьями. Повечерие, должно быть, уже завершилось, и братья готовились отойти ко сну. Ученики же и послушники, наверное, давным-давно спят. В пахнущем листвой лесу было свежо и прохладно. Одно удовольствие ехать вот так не спеша, в одиночку, размышляя о разных вещах, о которых как-то некогда задуматься в повседневной суете, ни даже в часы службы и тихой молитвы, когда этому казалось бы самое время. Здесь же, под ночным небом, которое слабо светилось по краям, этим размышлениям было как бы больше места. Глубоко погрузившись в свои мысли, Кадфаэль ехал через уже довольно старые посадки, впереди светлели открытые поля.

Внезапно монах оторвался от своих мыслей, так как слева, между деревьями что-то громко зашуршало. Нечто крупное и светлое двигалось рядом с ним во мраке. Кадфаэль услышал тихое позванивание конской сбруи. Под деревьями с ноги на ногу переступал конь без седока, но под седлом и с уздой, ибо Кадфаэль хорошо слышал позвякивание металла. А ведь когда этот конь вышел из конюшни, он наверняка был под седоком. В лунном свете между ветвей маячил бледный силуэт, приближающийся к тропе. Ну конечно, нынче вечером на большом монастырском дворе Кадфаэль уже видел этого светлой масти жеребца!

Монах быстро спешился, позвав коня, схватил его за узду и погладил по светлому в яблоках лбу. Седло было на месте, однако ремни, на которых крепилась позади седла небольшая седельная сумка, оказались перерезанными. Где же всадник? И зачем, скажите на милость, он снова отправился в путь после того, как с пустыми руками вернулся со своей дневной охоты? Неужели кто-то направил его по верному следу, ибо даже темнота не остановила его?

Кадфаэль сошел с тропы и углубился в лес в том месте, где впервые увидел бледный силуэт коня. И ничего, — никаких следов! Даже ветки нигде не поломаны. Монах вновь повернул к тропе, и вдруг в высокой траве под кустом, — немудрено, что сразу Кадфаэль и не заметил — он увидел то, что опасался увидеть.

В ворохе опавшей листвы лежал ничком Дрого Босье, и даже несмотря на его темное платье, Кадфаэль ясно увидел еще более темное пятно, — кровавое пятно под левой лопаткой, куда убийца вонзил свой кинжал, а после выдернул его.