Глава шестая

Часов примерно пять пронаблюдав за одурманенным сном Мальчиком, двое стражей поднялись и направились к освещенной свечами палате. Поскольку ответа на вопрос Гиены, можно ли им войти, не последовало, они раздвинули завесы и заглянули вовнутрь. И поначалу ничего не увидели. Корешки книг, заполонивших одну из стен, посверкивали в торжествующем свете. Пышный красный ковер заливал пол, однако высокое кресло стояло пустым. Где же Агнец?

Потом они вдруг приметили его, оба сразу, и вздрогнули, узнав. Он стоял к ним спиной, за двумя рядами свечных скоплений, и причуда света делала его почти невидимым. Но недолгое время спустя он немного сместился влево, и Козел с Гиеной увидели его ладони.

Хотя нет, ладоней они не увидели: те двигались одна над другой так быстро, — кружа, разделяясь, смыкаясь, сплетая десять фантастических пальцев в такой горячке изменений, что разглядеть можно было лишь переливчатое, расплывчатое пятно света, то вспыхивавшее, то гаснувшее, то зависавшее у груди Белого Агнца. Что тут происходило? Чем он занимался? Гиена бросил косвенный взгляд на товарища, но ничего ему этот взгляд не прояснил. Откуда им было знать, что в мозгу Агнца совершалось брожение, которого он и миг бы не снес без помощи тела — случаются же времена, когда мозг, проносясь сквозь созвездья догадок, рискует затеряться в мирах, из которых не бывает возврата. И потому тело, в мудрости своей, летит с ним бок о бок, готовое, если приспеет нужда, мгновенно замедлить свое движение, ухватясь за эти ослепительные завихрения мыслей. Вот это и увидели Гиена с Козлом. Волнение разума, порожденное Мальчиком в Агнце, было именно такого порядка, и напряжение его все возрастало, и маленькие белые пальцы, интуитивно поняв, что происходит, не подпускали безумие слишком близко, отгоняя его собственной живостью и быстротой.

Все это двоим, глядевшим из-за завес, оказалось не по уму; нельзя, впрочем, сказать, что они были настолько тупы, чтобы не сообразить: хозяина лучше сейчас не трогать. Чего он там делает, они знать не знали, однако знали достаточно, чтобы понять — делает он что-то для их непроходимых голов непостижимое. И потому оба ретировались, по возможности тихо, и отправились к полуночным кухням и оружейным, и за корзинами со свежей травой, и за всем прочим, приличествующим Пиру, — и принялись, хоть времени у них было еще предостаточно, начищать золотое блюдо, корону и лопаточные кости.

К этому времени Агнец, умерив бег своих мыслей, сложил уже, словно для молитвы, ладошки и завернулся в черную шаль.

Мальчик спал... и спал... и часы проходили медленно, и безмолвие огромных подземных копей обращалось само в подобие шума — в подобие гудения пчел в пустом изнутри древесном стволе; и со временем Козел и Гиена, прервав наконец труды, снова уселись рядом, чтобы смотреть на спящего смертного, и Мальчик проснулся, а проснувшись, услышал, как Гиена встает, выплевывая облако белой костной, пыльцы. Повернувшись к сообщнику своему, Гиена сердито скривился, а затем, безо всякой на то причины, протянул пятнистую лапу и с силой обрушил ее на башку Козла.

Этот удар, человека убивший бы, Козла всего только сильно встряхнул, и он, чтобы отразить возможность повторного нападения, оскалил зубы в ухмылке и заискивающей, и скотской; хоть верно было и то, что улыбка его не вполне различалась сквозь тучу пыли, выбитой из Козловой башки.

Мальчик полуоткрыл глаза и прямо над собой увидел Гиену.

— Почему ты меня стукнул, Гиена, милый? — поинтересовался Козел.

— Потому что мне захотелось.

— А-а...

— А это твое волосатое пузо...

— Сожалею, что оно тебе так не понравилось, дорогуша.

— Слушай!

— Да, любовь моя.

— Интересно, в кого превратит его Белый Агнец? А, ты, тупоголовый? Кто это будет? А?

— О Гиена, дорогой, сказать тебе, что думаю я?..

— Ну?

— В зайчика!

— Нет! Нет! Нет!

— Почему же нет, дорогой ты мой?

— Молчать, дубина! В петушка!

— О нет, дорогуша.

— Что ты смеешь иметь в виду? Я сказал: в петушка!

— Или в кролика?

— Нет! Нет! Нет!

— Или в дельфинчика? У них такая гладкая кожица.

— И у тебя была гладкая, пока щетина не выросла. Он слепит из его костей золотого петушка.

— Наш повелитель Агнец сам все знает.

— Наш повелитель обратит его в зверушку.

— И нас тогда будет трое.

— Четверо, дурень! Четверо!

— С Агнцем, что ли?

— Он не из наших. Он...

— Он не из наших!

А это чей еще голос? Чей он такой? Не их и уж точно не Агнца!

Двое полускотов вскочили и озирались, пока взгляды их не уперлись в Мальчика. Глаза его были открыты, и в полутьме казалось, что они настороженны и внимательны, как глаза идущего по следу охотника. В лице Мальчика ни единый мускул не двигался, хоть живот его и сводило от испуганных предвкушений.

С самого начала, с той минуты, когда Козел обратился к нему с приветствием, Мальчик кусочек за кусочком складывал мерзкую, фантастическую, нечестивую картину. Странный ужас пропитывал все это гнусное место, однако ныне Мальчик знал, что ужас — лишь фон для не имеющего названия преступления. Разрозненные фразы, слово там, восклицание здесь слишком ясно давали понять, что его ожидает жертвенное заклание.

И тем не менее в сердце Мальчика крылся осколок гранита. Нечто непреклонное. Да и в голове тоже имелось кое-что. А именно: мозг.

Мозг затрудняется работать искусно, когда ладони мокры от пота, а желудок выворачивают страх и тошнота. Но с упорством просто-напросто яростным Мальчик повторял и повторял: «Он не из наших!»

Губы Гиены раздвинулись, показав в ошеломленном оскале мощные зубы. Могучее тело, казалось, вибрировало под белой рубашкой. Руки вцепились одна в другую, словно сойдясь в смертельной схватке. Что до Козла, тот подскользнул к коллеге и вперился в Мальчика глазами цвета лимонной кожуры.

— Из наших? Сама эта мысль абсурдна, джентльмены. Уж нас-то какому-то бяшке не провести.

Мальчик почти вплотную подполз к ошалелой паре, приложил палец к губам и начал в совершенном безмолвии складывать ими слова.

— У меня для вас есть великая новость, — промолвил он. — Не спускайте глаз с моих губ... Вы станете подлинными Царями! Ибо у вас есть характер, джентльмены, у каждого свой. Есть головы, есть мускулы, есть возможности, и, что важнее всего, есть воля добиться...

— Воля добиться чего? — спросил Гиена, с такой силой выплюнув коленную чашечку, что та ускакала во мрак, точно монета.

— Воля добиться свободы. Свободы обратиться в Царей... — ответил Мальчик. — Ах, какую вам это сослужит службу, джентльмены.

— Что сослужит? — спросил Козел.

— Ну как же, ваша красота, разумеется.

Долгое молчание, двое скотов вглядываются в Мальчика, и пакостный свет разгорается в их глазах. Мальчик встал.

— Да, ты прекрасен, — сказал он. — Взгляни на свои руки, пятнистые и длинные, точно дубы. Взгляни на гнутую спину. Она подобна вздымающейся буре. Взгляни на обритые челюсти, крепкие, как смерть, — и на длинную морду — ах, джентльмены, разве все это не очаровательно? Взгляни на белую, точно пена, рубашку, на полночную гриву. Взгляни на...

— А на меня чего ж никто не глядит? — спросил Козел. — У меня вон глаза желтые.

— К чертову дьяволу твои желтые зенки, — с яростью выговорил беззвучно Гиена и повернулся к Мальчику. — Что ты там сказал насчет «Царей»?

— Не все сразу, — ответил Мальчик. — Нужно иметь терпение. Ныне день надежды и буйной мести. Не прерывай меня. Я посланец другого мира. Я принес вам золотые слова... Слушайте! — сказал Мальчик. — Там, откуда явился я, нет более страха. Но есть рев, и завывание, и треск костей. А иногда безмолвие, в котором пред вами, развалившимися на тронах, пресмыкаются ваши рабы.

Гиена с Козлом оглянулись на занавешенный вход в святилище Агнца. Их явно томило смущение. Но и волнение тоже, и раболепство, хотя о чем толковал им Мальчик, они покамест не поняли.

— И как только вы тут живете! — продолжал тот. — Это — места для червей, не для сынов человеческих. Но даже черви, и нетопыри, и пауки не суются сюда. Ибо здесь — дом лизоблюдов, рабов и льстецов. Не лучше ли жить на свободе, в великолепии, там, где вы, сударь, — теперь он обращался к Козлу, — сможете зарыть вашу роскошную голову в белую пыль, а вы, — это уже к Гиене, — вырезать себе дубину, да, и поработать ею. И ах! Полные мозга кости для ваших яростных челюстей, нескончаемые мозговые кости. Я же пришел, чтобы отвести вас в те края.

Снова два взволнованных зверя оглянулись туда, где, точно белое изваяние, с тусклой пеленой на глазах, сидел за завесами Агнец.

Однако привычку многих лет не так-то легко избыть, и лишь когда Мальчик углубился в подробности насчет того, куда он собирается их отвести, да где они заживут, да как будут выглядеть их золотые троны и сколько рабов станет прислуживать им, и в сотни иных вещей, только тогда осмелились они упомянуть об Агнце: и то потому лишь, что Мальчик неприметно для них, обманом, заставил обоих признаться в их страхах. Он не дал им и минуты, чтобы опомниться, но толчками вел их умы от утверждения к утверждению, от вопроса к вопросу, пока не только не зачаровал обоих риторикой, но и не разбередил в их телах язву мятежа — ибо обоих Агнец по временам запугивал до смерти, и только ужас удерживал их при нем.

— Джентльмены, — сказал Мальчик. — Вы способны помочь мне, я способен помочь вам. Я могу дать вам власть под светом солнца. Могу дать пустыни и зеленые пустоши. Я могу вернуть вам то, что было вашим, прежде чем он исковеркал право, данное вам от рождения. А вот о том, что можете вы дать мне. Сказать вам?

Гиена приблизился к Мальчику, и что-то еще более жуткое, чем прежде, проступило в изгибе его спины. Подойдя совсем уж вплотную, он придвинул длинную, обритую образину к лицу Мальчика, и тот увидел в глазах зверя свои отражения — и увидел также, что зверя трясет от страха.

— Что можем мы дать тебе? — безмолвно спросил Гиена, и следом, точно быстрое эхо:

— Что это, дорогуша? — спросил Козел. — Скажи твоим...

Фразы он так и не закончил, потому что воздух наполнился голосом Агнца, и все трое, услышав его, повернулись к завесам и увидели, как те разделяются, и некто семенит меж ними — некто неестественно белый.

От протяжного блеянья шерсть на спине и руках Гиены встала дыбом, а Козел так и вовсе закоченел на месте. Было что-то цепенящее в этой невинной на слух ноте — что-то лишенное для Мальчика смысла, потому что он не изведал мучений, которые неизменно за нею следовали. Но для Козла с Гиеной все было иначе. У них имелись воспоминания. Они о мучениях знали достаточно.

Впрочем, одно Мальчик понял, а именно: двое скотов, наполненных мутью жалкого страха, теперь для него решительно бесполезны, но точно так же — и для своего хозяина.

Мальчик не мог знать, что гнев, изливаемый блеяньем, пробужден пустотою стола. Где пир? Пир, во время которого Агнец намеревался начать покорение целенького человеческого отродья? Где его отвратные прихвостни?

И когда он, Агнец, проходил с высоко поднятой головой, с телом, искрящимся, точно иней, сквозь завесу, он в то же время вслушивался настороженными ушами, внюхивался расширенными ноздрями и немедля учуял благоуханье Гиены.

Перемещаясь с проворством и изяществом танцора, Белый Агнец сразу же двинулся к ним.

Для Мальчика это был момент решающий — теперь или никогда. Не успев задуматься, он сбросил башмаки и беззвучно отступил в ближнюю мглу — при этом ему пришлось скользнуть мимо Гиены, и, проскальзывая, он увидел нож — длинный, тонкий, смертоносный ярд стали, — и выдернул его из-за пояса зверя, однако шорох, который он при том произвел, приковал к нему незрячий взгляд Агнца.

Хоть Мальчик и передвигался на цыпочках, не только не видимый запеленутыми глазами, но и не пересекавший линию их взгляда, Агнец с жуткой точностью повторял все его перемещения. Но вот он вдруг отвернул от Мальчика шерстистую голову, повел незрячим взглядом и надменно обошел двух полускотов кругом. Обе твари повалились на землю и словно бы начали на глазах распадаться. Они и прежде-то были пародией на жизнь, теперь же от них уцелели лишь останки этой пародии.

Ибо, пока Агнец семенил, огибая их, оба полностью отдались на его высшую волю, и глаза их молили только об уничтожении.

— Когда я вас поцелую, — сладчайшим на свете голосом сообщил Агнец, — вы не умрете. Смерть слишком мягка, смерть слишком завидна, смерть слишком щедра. Вы же получите боль. Ибо вы говорили с Мальчиком, а он был моим с первого слова, вы прикасались к нему, а он был моим с первого прикосновения. Вы разговаривали обо мне и слушали Мальчика, а это измена. Вы не подготовили пир. И потому получите боль. Приблизьтесь и будьте целованы, чтобы боль могла состояться. Приблизьтесь ко мне... приблизьтесь.

При виде двух тварей, с трудом отрывавших распластанные тела от пола, на Мальчика накатила тошнота и душевная, и телесная, и он, подняв над головою меч, начал дюйм за дюймом подступать к Агнцу.

Впрочем, продвинуться он успел всего на несколько футов, когда Агнец, перестав описывать петли вокруг несчастных, отворотил лицо в сторону и принял позу крайней сосредоточенности. Мальчик, затаивший дыхание, не слышал в пустом безмолвии ничего, но Агнец способен был различить биение всех четырех сердец. Вот на одно из них, на сердце Мальчика, он и нацелил теперь сознание.

— Не думай, будто ты можешь что-либо предпринять, — сказал Агнец голосом, похожим на перезвон колокольчиков, — потому что ты уже лишаешься сил... самая суть твоя из тебя истекает... ты становишься моим.

— Нет! — крикнул Мальчик. — Нет! Нет! звякающий ты сатана!

— Крики тебе не помогут, — сказал Агнец. — Империя моя пуста и пола, а потому не кричи. Взгляни-ка лучше на свою руку.

И Мальчик, оторвав взгляд от ослепительного упыря, завопил, увидев, что не только пальцы его искривлены неестественно, но и сама рука мотается из стороны в сторону так, словно никакого отношения к телу не имеет.

Он попытался пошевелить ладонью, однако ничего не произошло, разве что в голосе его, когда он вскрикнул от страха, прозвучала нота, которой Мальчик не узнал.

Слепой взгляд давил его, точно страшный груз. Мальчик хотел отступить, однако ноги не подчинились ему. Но голова оставалась свободной и ясной, и он понимал, что сделать может только одно — разрушить чары вглядывания какой-нибудь неожиданной выходкой, и едва эта мысль родилась в нем, Мальчик тихо-тихо согнулся, уложил меч на каменный пол и сунул правую руку в карман, отыскивая ключ либо монету. По счастью, монеты там были, и не одна, и Мальчик, схватив сразу две, метнул их повыше в воздух. Ко времени, когда те ударились об пол за спиною у Агнца, Мальчик уже подцепил меч оставшейся еще здоровой рукой.

Вниз полетели монеты с неожиданным звоном, сразу за Агнцем, и на какой-то меленький, мгновенный промельк времени напряженное всматривание тирана прервалось, и смертный груз притеснения спал с воздуха.

То был лишь миг — миг, в который все и надлежало свершить, пока не воскресло зло. Очищение воздуха позволило ногам Мальчика на долю секунды отлипнуть от пола, изгнало дрожь из поврежденной левой руки, и он, ощутив, что ничем не скован, взвился в прыжке. В сущности, когда он прыгнул, взмахнув мечом, воздух, казалось, распахнулся пред ним. Меч пал на череп Агнца, развалив его на две полетевшие в стороны половинки. Но крови не было, как не было и ничего схожего с мозгом.

Мальчик наносил по шерстистому телу, по рукам удар за ударом: все то же, что и с головой, — полная пустота, лишенная органов и костей. Шерсть лежала, окружая Мальчика ослепительными завитками.

Он упал на колени, останки белого зверя раскинулись вокруг, будто Мальчик и не убивал никого, а всего лишь остриг овцу.

Из непроглядной тьмы, в которой корчились пред своим повелителем покорные Козел и Гиена, вышли два дряхлых старца. Один был сутул, другой шел, шаркая, несколько боком. Они не говорили друг с другом, не говорили с Мальчиком — и он с ними тоже. Они провели его сквозь холодные галереи, сквозь арки и горловины шахт, пока наконец, уже вверху, на воздухе, не отошли, так и не промолвив ни слова, в сторону.

Какое-то время Мальчик блуждал, но все же пришел, перебирая ногами, точно во сне, пришел наконец к широкой реке, где его поджидали несчетные псы. Он сел в лодчонку, и плывущая стая толкала ее по воде, и ко времени, когда лодка коснулась другого берега, все приключение выветрилось из его головы. Не много прошло времени, прежде чем один из отрядов искателей обнаружил Мальчика, потерянного и усталого, в крошащемся внутреннем дворике и отвел назад, в его незапамятный дом.