У него начинала болеть голова от переизбытка впечатлений за сегодняшний день. И он ничего не делал, чтобы избавиться от этой боли, терпел ее покорно и безропотно. Он был не в себе. - Я должен совершенно точно знать координаты того места, доктор. - Зачем они вам? Пациент отвел вгзляд, положил руки на колени. Его пальцы стали выбивать легкую ритмичную дробь, в такт которой покачивалась голова и мысок левого ботинка. - Зачем они вам; что вы задумали? - переспросил аналитик, подаваясь вперед. Пациент посмотрел на него с почти нескрываемой иронической улыбкой. - Вы же психолог, специалист в области душ человеческих и всякого такого... неужели вам надо объяснять? - сказал он тихо. - Я не имею права! - уперся аналитик. Улыбка пациента стала шире. - Не надо, доктор, зачем нам толковать о какихто там правах, мы не правоведы. К тому же, на сей счет пока что юриспруденция не обогатила себя определенными параграфами, не так ли? Аналитик и сам сообразил, что по части прав вопрос очень и очень непростой, что главное - право распоряжаться собственной судьбой - остается всегда за человеком, и только за ним. Он решился. - Ложитесь! - Вот это дело! - оживился пациент. - Но учтите, мнемограммы могут и не получиться. Я вот, например, когда делал вам мнемоскопию, не думал о каких-то там координатах, по-моему, вообще ни черта не было видно на небе, что может ридеть младенец?! - То же самое, что и взрослый, - доктор, вы это знаете лучше меня, а все пытаетесь как-то... - пациент прищелкнул пальцами, подбирая слова. - Да ладно, не утруждайтесь,- разрядил обстановку аналитик, - все и так ясно. Какой участок брать? - Только тот, где в открытом пространстве. Но со всех сторон: выход, повороты, когда держали, когда укладывали в капсулу. - Все! Начинаем! - голос аналитика прозвучал твердо и резко. Но тут же осекся, будто на горло говорившему набросили удавку. Последнюю фразу аналитик не проговорил, а просипел: - Учтите, вам придется все пережить снова! Пациент кивнул, не открывая глаз от серого пластикового потолка. Он лежал в откидном кресле под параболическим зеркалом приемника-мнемографа, но взгляд его блуждал выше, будто он уже присматривался к незнакомым звездным россыпям, запоминая их. - Ничего, доктор, у меня крепкие нервы. Начинайте! Через полчаса, когда пациент очнулся, аналитик протянул ему пачку твердых, но очень тонких карточек. - Здесь только снимки неба, ничего такого... сами понимаете! - сказал он. - Спасибо, доктор,- отозвался пациент,- мне и нужно только небо - небо, которое со всех сторон! А об остальном не беспокойтесь, я и так помню все до последнего штришка, попробовали бы вы на моем месте забыть это! Аналитик подошел к окну. Поднял штору. - Я не хотел бы оказаться на вашем месте,- еле слышно прошептал он. Но никто ему не ответил, никто его не услышал. Пациента уже не было в Мнемоцентре. Прошло еще минут двадцать пять, прежде чем аналитик надел на себя сферический шлем и подогнал свое кресло к экранам. Ему не пришлось- ждать долго. Надпись мигнула и погасла, оставив в глазах зеленые пятнышки. Надпись была короткой:
      СРОК ИСТЕК. ВНИМАНИЕ! ПРИГОТОВИТЬСЯ К ОПЕРАЦИИ!
      Никакой подготовки к операции не требовалось, аналитик это знал прекрасно. И все же он прикрыл глаза, расслабился. Консультант вошел в помещение совсем тихо, будто крадучись. За ним тенью следовал ассистент. - Ну что? - спросил первый. Аналитик ответил не сразу. Он повернул голову, долго смотрел на вошедших, будто не узнавая их. Потом вяло проговорил: - Да ничего, ерунда. Такие вещи случаются, когда кто-то слишком много и напряженно работает, а потом вдруг на него обрушивается абсолютный покой. Это все от перенапряжения. - А память? - Что, память? - Личная память? - Провалялся в анабиозе две сотни лет, вот и вся память! - Но ведь что-то было?! Аналитик отмахнулся. - Это не нашего ума дело.. Там в Центре разберутся! Ассистент удивился, наморщив лоб. - А он что, уже там? - Ну, а где ж еще, по-твоему?! Они все вместе вышли на воздух. Аналитик расправил затекшую спину, потер поясницу. Широко зевнул. Все вокруг было обыденным, приевшимся - и ряды деревьев, и сосновая хвоя под ногами, и проглядывающие сквозь листву деревянные домики, и тем более лица этих двоих, стоявших рядом. С утра вроде мелькнуло что-то новое, интересное своей неожиданностью, да так и пропало вместе с необычным, явно перенапрягшим свои мозги пациентом. И снова накатило неопределенное и малоприятное состояние, именуемое в просторечьи тоскою.
      Периферия Системы.
      Видимый спектр.
      2235-ый год, июль.
      Мужчина повернул голову к женщине ровно на столько, на сколько смог, ему мешали почти вывернутые суставы рук и плечей, каждое малейшее движение приносило острую боль. - Не бойся, - проговорил он, еле шевеля пересохшими губами, - это или дурацкий розыгрыш или какое-то недоразумение. Скоро все это кончится и мы вместе посмеемся! А я еще и врежу пару разиков этим зарвавшимся комедиантам! Не бойся! Он старался, чтобы голос звучал уверенно. Но он знал, его слова обычная утешительная ложь. И она знала об этом. Знала и молчала. Шестиногие полумеханические твари сновали рядом, все что-то подправляли, переделывали, что-то замеряли с таким деловым видом, будто это не они прикрутили их с поистине бесчеловечной жестокостью к поручням внешней смотровой площадки. Ни один робот или кибер на свете не имел права, да и просто не мог так вести себя по отношению к человеку, он бы тут же самоотключился, утратил способность двигаться и вообще что-то делать! А эти прикручивали их к железякам, будто имели дело с куклами или мешками с опилками. Нет, розыгрышем здесь и не пахло. - Они там, с ним, - проговорила она. И, ее голос по внутренней связи прозвучал в его шлемофоне сдавленно, неестественно. - Понимаешь, он там, с ними! - Его они не тронут, успокойся. Даже дикие звери, на Земле или на любой другой планете, сама знаешь, не трогают детей! - Эти совсем другие, они хуже зверей! Они нелюди! - Не надо делать преждевременных выводов. - Смотри! Не-е-ет!!! Он оглох от ее крика. Но еле удержался сам. То, что они видели, было невыносимым зрелищем. Один за другим из рубки корабля выбрались в Пространство три коренастые фигуры без шлемов, да и без самих скафандров, в одних сероватых, перехваченных ремнями комбинезонах с короткими рукавами и штанинами, открывавшими чешуйчатое тело, какие-то наросты, когти... Головы выбравшихся наружу были усеяны темными словно бы шевелящимися пластинами, их лица были неописуемо ужасными-трехглазыми, с широкими растянутыми по всей плоскости лица носами, имеющими по четыре подрагивающих рваных отверстия. Сплюснутые подбородки и брыластные обвисающие многослойные щели были усеяны отвратительными бородавками и густыми пучками щетинистых черных волос. Загримироваться так было просто невозможно! Даже вообразить себе такую маску, а тем более сотворить ее, тоже было нельзя! Но не это вырвало крики из горла женщины и сдавило сердце мужчины. Нет, совсем другое! У последнего из вылезших был зажат в жуткой, когтистой лапе с множеством корявых изогнутых пальцевкрючьев их малыш! И на нем не было ничего!!! Мужчина рванулся что было силы. Но лишь потерял зрение из-за страшной боли в вывернутых суставах, глаза словно расплавленным металлом залило. Крик в его ушах не смолкал. Когда зрение вернулось, он увидел, что ребенок цел и невредим, что его не разорвало в клочья внутренним давлением, что он не задохнулся в пустоте, не превратился в кусок льда... Он был жив, шевелил ручками и ножками, таращил на них большие серые глазенки. - Вот видишь,- сказал он женщине,- они не делают ему зла, они все понимают, у них есть какое-то силовое поле, предохраняющее от всех этих дел. - Неважно, что у них есть! Главное, он жив! Видишь, он махнул мне ручкой, высунул язычек. он зовет нас к себе, видишь? Мужчина все видел. Но он видел и другое - киберы подогнали к чешуйчатым катерок, развернули его соплами к поручням. И он все сразу понял. Нет, это была не игра. Он даже, не желая того, проговорил вслух: - Это конец... Она отозвалась сразу. Она тоже все поняла. - Ну и пусть! Пусть они сожгут нас! Главное, чтобы он остался жить! Понимаешь, главное, чтобы - он!!! Вырвавшееся из отверстий капсулы пламя, казалось, дохнуло жаром в лицо. Но это лишь казалось, пламя было еще слишком маленьким, слабеньким. И они старались не смотреть на него, они смотрели на своего ребенка, своего такого нежного, открытого, беззащитного малыша - такого невероятно, слишком живого на фоне мертвого и пустынного Космоса. Они не видели нелюдей, они и не желали их видеть. А пламя становилось все сильнее. Теперь оно обжигало, лизало жаростойкую ткань скафандров, стекла шлемов... Скоро этот жар будет непереносимым. - Прощай, - сказала она ему. - Прощай! - ответил он. И снова рванулся из пут. - Не надо, - попросила она дрожащим голосом, - не надо! Пусть видят, что нам наплевать на них, пусть знают! - Ты права! - простонал он. Боль становилась невыносимой. - За нас еще отомстят! Я верю! - Нет! - Но почему?! - он еле сдерживался, чтобы не закричать, пламя прожигало его тело насквозь.- Почему?! Нет! Он выживет! Я точно знаю! Он выживет и вернется сюда! Он отомстит за нас! И это будет самая справедливая месть на свете! Гляди, он кричит!!! Он зовет нас!!! Но она уже не видела своего малыша, своего единственного ребенка. Дрожащие, бушующие снопы пламени заполнили все вокруг, ослепили. Она уже не могла говорить. Она прохрипела, задыхаясь, но стараясь удерживаться сколько это будет возможным на краю сознания, превозмогая боль, она прохрипела почти зло, не по-женски: - И я верю - он выживет! Но он не придет сюда мстителем, он не умножит зла... а если будет так, то ляжет на него мое проклятье... Она не успела договорить - пламя наконец справилось с термостойкой тканью - пластиком, оно вспучилось, вздыбилось, наткнувшись на живую плоть, словно взъяренный безжалостный хищник. И тут же пожрало ее, обратило в невидимый газ.
      Часть первая
      АНГЕЛ ВОЗМЕЗДИЯ"
      Земля. Объединенная Европа.
      Триест.
      2477-ой год,
      ноябрь.
      Удар был сокрушительным. Иван даже не успел понять, что произошло, как оказался на мостовой. Мелькнула мысль - сшибло машиной. Но тяжеленный кованный башмак, ударивший в челюсть, развеял иллюзии, машины и прочая техника тут были не причем. Следующий удар пришелся по печени. Его били человек пять одновременно, никак не меньше. Но нападавшие, наверное, не совсем понимали, с кем имеют дело. Двоим он перебил голени мгновенно, одним движением. Они рухнули на мостовую, но не издали ни звука, лишь шипели и цедили ругательства себе под нос. Иван понял, - что они боятся крикнуть, привлечь внимание, а значит: он имеет дело с обыкновенными громилами. И это, разумеется, было уже неплохо. Он извернулся, вскочил на ноги. Две недели назад, неделю, он бы их за доли секунды разнес в щепу, будь их хоть десять, хоть двадцать. Но теперь, после тринадцати дней безмерных возлияний, длившихся с утра до ночи и с ночи до утра, он был слаб как никогда. У него кружилась голова и подгибались колени. И все же он мог за себя постоять. Поднявшись, он первым делом перебил ключицу самому здоровому из нападавших-двухметровому детине в черной кожаной куртке. Детина упал на колени и тихо заверещал. Иван не стал его добивать, лишь пнул ногой, чтоб не мешался на дороге. Но за детиной оказались еще четверо парней, у двоих в руках тускло поблескивали какие-то железяки. - Ну что, фраер,-процедил один из них, наголо остриженный, с бычьей шеей,- будешь трепыхаться или как? - Потрепыхаемся немного, - спокойно ответил Иван. Это спокойствие давалось ему огромным трудом. Затянувшийся запой, первый запой в его немалой жизни, выбил из колеи. Никогда ему не было так погано, как в эти дни. А сейчас вообще - хоть в гроб ложись! Перед глазами мелькали круги, загогулины, чьи-то рожи, хари - казалось, они выплывают из темноты, из небытия, выплывают и потешаются над ним, бывалым космолетчиком, человеком, которому сам черт не брат! Не было сил терпеть эту похмельную гадость. А тут еще вполне реальные хари и рожи! Да с кастетами, ножами, обрезками труб. Иван прыгнул вперед, развернулся в полете и ногой врезал стриженому в грудь. Промазал! Хотел ниже, в солнечное сплетение... Один из стоявших успел перехватить ногу, и Иван грохнулся на мостовую. - Мочи его! - просипел кто-то сзади. Иван резко обернулся. И в тот же миг потерял сознание. Боли он почувствовать не успел, просто потемнело в глазах, и все пропало.
      Память вернулась к нему не сразу. Он долго не мог понять, где находится: у себя, в одноместном гостиничном номере, или в каком-нибудь очередном притоне. В последние дни он просыпался в самых различных местах. Но всегда с дикой головной болью, всегда в одежде. Иногда рядом сопела помятая и не менее похмельная девица, иногда не было никого, а раз он прочухался на груде тел, вповалку лежавших на пластиковом настиле ночлежки. Все эти пробуждения перепутались в его голове, смешались, и он не знал, где лучше, где хуже ему, нигде не было покоя. Он пил с утра до вечера. Его не тошнило и не рвало, и он мог выглушить за сутки полведра самого крепкого пойла. Только легче не становилось, память переставала жечь, лишь когда он проваливался в полуобморочную черноту забытья. А с пробуждением все начиналось по-новой.
      Вот и теперь, еще прежде чем он раскрыл глаза, под веками что-то замельтешило, задергалось, набухло... и из мрака пространства выплыло нелепое нагромождение металлических конструкций, его сменило трехглазое равнодушно-спокойное, даже какое-то окаменелое лицо, но и оно уплыло в бок, освободив место двум фигурам в скафандрах... Иван резко мотнул головой, в затылке ударил тяжелый молот, виски сдавило. Он приоткрыл глаза. Обстановка была незнакомой. Одно ясно, это не отель и не притон, даже не ночлежка. Единственным, что он видел, было переплетение ржавых труб, переплетение совершенно немыслимое и беспорядочное. Похоже, его запихали в какой-то подвал или что-то наподобие. Пахло сыростью. Даже в таком состоянии он смог отметить это. И было неестественно тихо - так тихо могло быть лишь под землей или в барокамере. Он попробовал приподнять голову. Не получилось. Напряг мышцы рук, дернулся всем телом, попробовал подтянуть колени к животу. Но все с тем же успехом. Связали! Иван мотнул головой в другую сторону и ударился о выступ трубы. Связали, сволочи! Он вдруг все вспомнил. Но почему?! Эта свора должна была по идее обчистить его и смотаться... хотя, что там обчищать - в карманах, дай Бог, если наберется с полсотни евромарок, гроши! Но все равно было непонятно, зачем он им?! Сильно хотелось пить, глотка пересохла, язык тяжелым сухим кляпом лежал во рту. Иван скосил глаза, насколько смог выгнул шею. Но так ни черта и не рассмотрел-прикрутили его на совесть! - Эй, кто там! - крикнул он. Изо рта вырвался не крик, а жалкий сип, в затылок будто ломом долбанули. Откуда-то сверху прямо на нос упала капля воды. Иван поднял глаза потолок был невысоким, темным, и по нему шли переплетенные трубы. Мелькнула гнусная мысль - а может, эти ублюдки привязали его тут, подальше от глаз людских, а сами смотались, пускай, мол, подыхает? Могло быть и так! Настроение упало до нуля, хотя, казалось, ниже падать было некуда. - Эй, вы! - снова закричал Иван. - Сучье семя! Трусы паршивые! Да откликнитесь же кто-нибудь, мать вашу! Он уже начинал ощущать собственное тело, мог даже пошевелить кончиками пальцев. Ничего, еще полчасика, и он придет в себя, выпутается! Не из таких переделок выбирался! Но напускная бодрость тут же исчезла, и им завладевала апатия, перед глазами снова начинали мельтешить всякие зигзаги, молнии, уродцы, хари, рожи, казалось, - еще немного и галлюцинации совсем оттеснят явь, и тогда он или спятит окончательно, или впадет в долгут бредовую немочь, или просто подохнет прямо тут, привязанным к трубам. В мозгу застучала прилипчивая короткая фраза: труп на трубах, труп на трубах... и от нее никак не удавалось избавиться. - Вы все - дерьмо и подонки! - заорал он, не щадя пересохшей глотки. - Ну ничего, твари, мы еще посчитаемся! Мы еще с вами поговорим по душам! От крика он снова потерял сознание. Но в этот раз не надолго. Очнулся от резкого прикосновения к губам чего-то холодного. Приоткрыл глаза. Стриженный здоровяк тыкал ему прямо под нос горлышком длинной вытянутой бутыли. Он, наверное, только что вытащил ее из холодильника - горло было ледяным, - Пей, паскудина! В рот ударила струя жидкости. Иван глотнул раз, другой... Горло свело судорогой от холода, но он глотал и глотал, казалось, он никогда не напьется. Он даже не ощущал, что именно он пьет, ему это было без разницы. Уже позже, когда жидкость хлынула из горла обратно, заливая грудь, ноги, он увидал этикетку на бутыли - это была обыкновенная шипучка. Да и не похоже, чтобы ему подсовывали что-то не то, никто вроде бы не собирался его отправлять на тот свет таким сложным образом, достаточно ведь было просто ножичком пырнуть или оставить привязанным. Но Ивану в эти минуты было на все наплевать. Он ощущал почти блаженство от этих нескольких не вылившихся обратно глотков шипучки. В голове загудело, зашумело... - Ну что, напился? - поинтересовался стриженный. Иван не удостоил его ответом. - Ну тогда отдохни, парень! Стриженный с размаху ткнул его кулачищем в солнечное сплетение. Иван задохнулся, вытаращил глаза, дернулся всем телом. Но тут же получил удар в челюсть. И опять провалился в темноту. - Ничего, это тебе вместо наркоза, - сказал стриженный и ушел.
      Еще три недели назад Иван был в Москве, с утра до ночи бегал с высунутым языком по приемным, кабинетам, все пытался что-то объяснить, доказать. На него смотрели как на не в меру обнаглевшего баловня судьбы, решившего вдруг, что весь мир вертится вокруг его носа, а кое-кто намеками, а то и впрямую давал понять это. Старый приятель, друг, однокашник Толик Ребров, заведовавший в Космоцентре сектором Дальнего Поиска, заявил без обиняков: - Кончай блажить, Ваня! У нас план расписан до трехтысячного года, а ты лезешь, понимаешь, с ребячьими фантазиями! Ты что, думаешь, ежели ты известная личность, любимец публики и герой-испытатель, так для тебя все на слом пустят, так, что ли. Щас тебе прямо, по-щучьему велению, экспедицию снарядят, фонды выделят, людей подберут, технику: давай, мол, Ваня, валяй, - куда глаза глядят! Слушай, ну тебе же не двенадцать лет! Чего ты мозги занятым людям пудришь?! Иван и сам. понимал, что его затея безнадежна. Умом понимал, а вот сердце в это отказывалось верить. Его отовсюду гнали - и по-доброму, и с шуточкой, и с посулами, и по-всякому, но гнали. Был. правда, один выход. Надо лечь на обследование, чтоб провели самую глубокую, скрупулезную мнемоскопию, все изучили, разобрались, решили, постанорили и так далее. Но у Ивана была всего-навсего одна жизнь, он не мог ждать годами и десятилетиями, ждать неизвестно чего. И потому он не раскрывался. Хотя и подозревал, что данные областного мнемоцентра уже давдым-давно поступили куда надо, обрабатываются, и что он сам на крючке, просто его не хотят раньше времени тревожить. И тогда он решил порвать со всем - сил не хватало! Он подал рапорт через голову Толика Реброва высшему начальству. Рапорт, как это и должно было случиться, вернулся к Толику. Тот вызвал сразу. - Ладно, старина, я тебя понимаю, - сказал задушевно, - Другой бы на твоем месте лет десять назад сломался. Все, не тужи! Клянусь тебе, что выбью отпуск еще на полгода, лады?! Иван отрицательно мотнул головой. - А чего же ты хочешь? - Все того же! - Ну, ты даешь, старина! Я ж тебе тыщу раз объяснял, ну кто тебе отвалит такую сумму за здорово живешь?! Ты же прекрасно знаешь, сколько стоит переброска в такую даль средней поисковой лохани! Знаешь?! - Знаю, - согласился Иван. Конечно, он знал, что со своей затеей сожрет процентов десять, а то и двенадцать, всей энергии, отпускаемой Космоцентру на год, и тем самым сорвет несколько запланированных полетов. Но что ж ему теперь, вот так и сидеть с протянутой рукой оставшиеся годы! Нет, он был не согласен с подобной арифметикой. Но он не мог полностью раскрывать карт. - А чего тогда, понимаешь, прицепился? Тебе, Ваня, надо отдохнуть, ты, старина, утомился... Или, хочешь, переходи к нам, в аппарат, я тебе местечко найду, а? - Не надо ничего, давай-ка рапорт визируй!- проворчал Иван. Ребров пошевелил густыми бровями, поерзал в удобном обтекающем его кресле и сказал: - Рапорт твой я убираю. Вот сюда, видишь!- он приоткрыл дверцу в стене-сейфе.- На хранение, понимаешь. Ты у нас нонче где по графику? Иван отвернулся. Уставился в стену с вмонтированным в нее огромным океанариумом, в котором резвились уродливые рыбы с шипастными лапами и выпущенными глазищами. Одну из рыбин он собственноручно привез для Толика с проклятой, и притягательной Гадры, где чуть было не остался навсегда. Но сейчас было не до сентиментальных воспоминаний. - Ты в отпуске, старина, - сам ответил на свой вопрос Толик, - вот и отдыхай! А когда вернешься, мы с тобой поговорим о твоем дурацком рапорте, лады? Иван встал, пошел к дверям. - Эй, погоди! - Толик выскочил из-за стола, преградил ему путь. - Ты чего, рехнулся совсем, что ли?! В бабу превратился истеричную?! Ты ж космолетчик, мужик! Забыл, как мы с тобой загибались в рудниках Сельмы, а?! Мы же с тобой не супились и не морщились тогда, Ванюша! А чего ты сейчас скис, живи и радуйся! - Пусти! - Иван плечом оттолкнул начальника. - Нервишки шалят? Ладно, старина, любительскую капсулу я тебе выделю и... - Толик помедлил, вздохнул тяжко,- и шесть разгонных баков. Больше не могу, сам знаешь, меня и так за глотку возьмут, прижмут сектор. - Пусти, я тебе сказал - Иван оттолкнул Толика, распахнул двери. На выходе броснл зло, отрывисто: - Ты отлично знаешь, что там, куда я собираюсь, не хрена делать в этой твоей детской кроватке. Э-эх, ты! Да ведь я капсулу сам могу взять напрокат, в любом бюро путешествий, ну ... прощай! Толик отшатнулся, лицо его перекосилось. - Возьмешь! Не спорю! - закричал он вслед.- А кто тебе, дураку, баки даст, а?! - Но он быстро остыл, на то и был, видно, заведующим сектором, человеком, обязанным ладить с людьми. И крикнул уже вниз, вдогонку: Отдыхай, неврартеник, потом еще поговорим, может, чего и подыщем! Только Ивану было не до отдыха. С каждым днем давило все сильнее и сильнее. И додавило!
      Когда он очнулся в очередной раз, тело не было таким разбитым и непослушным, как до этого. Да и голова постепенно светлела. Молот больше не колотил от виска к виску и по затылку. Стриженный снова дал воды. Но бить не стал. Ушел, также молча, как и пришел. Ивану начинала надоедать эта глупая игра. Терять ему было нечего. - Эй вы, дерьмоеды! - заорал он что было мочи. - Или вы пришьете меня сейчас, или я через денек вырвусь и разнесу к чертовой матери ваше паршивое гнездо! Оглохли? Ублюдки поганые! Издалека послышались тяжелые шаги. Потом прозвучало ворчливо: - Кто это там такой грозный? Ой, как страшно, аж поджилки трясутся! Иван собственным ушам не поверил. Это была скорее всего слуховая галлюцинация. Он ничего еще не видел, не мог повернуть головы, но уже готов был отдать левую руку на отсечение, что этот брюзжащий грубый голос принадлежит его давнишнему знакомцу, разведчику второго класса, которого вышибли за буйный нрав из Объединенного Космофлоа Земли, с которым они коротали почти год на Гадре, а потом бывали в таких переплетах, что и вспоминать к ночи не следует. - Щя мы поглядим, кто тут разносить нас собирается, щя-я! Да, это был голос Гуга Хлодрика, Иван узнал бы его из многих тысяч голосов. - Я, наверное, спятил! Это ты, Гуг?! - Мы все тут чокнутые, - отозвался пришедший, - конечно, это я, какой дурак еще полезет в этот проклятый лабиринт! Оклемался? - Хорош вопросик для первой встречи после стольких лет! - возмутился Иван. Гуг хрипато, засмеялся, смех есо был похож на отрывистый, хронический кашель. - Прям-таки уж и первой! - выдавил он, подойдя вплотную и заглядывая Ивану в лицо. - Ну что? Порядок? Я знал, что ты не загнешься! Гуг Хлодрик был на полголовы выше Ивана и раза в полтора шире. А теперь его и вовсе разнесло, он обзавелся внушительным животом и двойным подбородком, который не могла скрыть даже всклокоченная полуседая борода. Лицо у Гуга и в молодости имело красноватый оттенок, а ныне стало набрякшим, багровым - Иван сразу отметил это, несмотря на полумрак. Да, Хлодрик совсем не был похож на того молодцеватого богатыря-викинга, каким казался десять лет назад, он сильно сдал. И все же это был именно он. - Ну-у, привет, дружище! - просипел Гуг в ухо Ивану. И по-приятельски стукнул кулаком плечо.- Чего зенки пялишь, не ожидал?! Или, думаешь, я тебе в бреду привиделся, а?! - Здорово, Гуг,-тихо сказал Иван и улыбнулся. Он был рад этой встрече. Хлодрик не раз его выручал, может, и сейчас он заявился столь неожиданно, чтобы спасти его-от этой банды подонков. - Ну-у, признал! - обрадовался Гуг.- Ванюшка, ружище, чертушка! - Он ткнулся лбом в лоб Ивана, сдавил огромными лапами затекшие плечи. Ивану показалось, что Хлодрик плачет, он почувствовал щекой сырость его щеки. Но голос у Гуга не дрожал. - А вот в первую-то встречу ты меня и не признал, Ванюша, гад ты этакий! Щяс, небось, и не помнишь, как засветил мне прямо под глаз, а? - Не помню, Гуг, - сознался Иван. Он на самом деле почти ничего не помнил; мало ли чего могло случиться за эти две угарные недели. - Это было в кабаке одноглазого Сайруса, ты там выдавал такие фортели, что только держись! Полгорода до сих пор ходит в синяках и шишках. Ваня, а местное бабье тоскует-куда подевался этот ухарь?! По простоте своей я хотел унять тебя, ну и получил по морде. Эх, придушить бы тебя, гада! Так к старым товарищам не относятся, Ваня! Ну, да ладно, я отходчивый, прощаю! Иван только теперь сообразил, что надо не языки трепать, а дело делать. - Развяжи меня, - попросил он Гуга. - А буянить не будешь, - поинтересовался Гуг без оттенка шутливости. - Развязывай давай! - Хорошо, только ты не дергайся! Хлодрик запустил свои лапатообразные руки за грубы, принялся там ковыряться, нащупывая узлы, пытаясь их ослабить. Но он все-таки спросил: - Вот я тебя развяжу, а чего ты делать станешь, а? Иван усмехнулся. - Первым делом перекалечу этих недоносков!- сказал он угрюмо. - Каких таких этих? - Которые меня вырубили там, наверху, и приволокли сюда! Гуг, не будь глупей, чем ты кажешься! Хлодрик не обиделся, наоборот как-то повеселел, вновь на него напал струнный полукашель-полусмех. - Уж если кто из нас дурак, так это ты, Ваня! Любой безмозглый кретин на твоем месте давно бы догадался, что к чему! - Хлодрик отер испарину со лба, тяжко вздохнул, обдавая Ивана перегаром.- Это мои парни, понимаешь? Мои! У Ивана внутри все перевернулось. Он готов был убить Гуга, ярость захлестнула его, переполнила, даже слов не нашлось, чтобы выразить ее. - Точняк, Ванюша, мои! Да ты не трепыхайся, сам же мне и мешаешь, паскудина ты элакая! Здорово они тебя примотали. Но иначе, Ванюша, никак нельзя было - ты б или сам накрылся, или бы тебя накрыли, понял?! Дурачина ты, Ванюша, и простофиля, пить ведь тоже уметь надо, это тебе не по Пространству шастать, это тебе не на Гадре со звероящерами в бирюльки играть, это тебе... Ну чего язык в задницу заткнул?! Обиделся, что ли! Ну и болван! Я тебя же и спас, Ваня! Ты на меня БОГУ молиться должен и по гроб жизни послом накачивать! А ребятки мои, Ваня, мои. Я в тутошнем околотке, Ванюша, масть держу, так что ты не удивляйся, мимо меня здесь не проскочишь... - приговаривая так, Гуг Хлодрик распутывал узлы. Но он явно не спешил. ждал, пока старинный приятель немного поуспокоится. - Я когда по первому разу в психушку попал, Ваня, меня две недели в смирительной рубахе держали, так-то! Еле отошел, думал, кранты мне! А ты за четыре денька прочухался, тебе, Ваня, надо при жизни памятник ставить... Иван все понял. Обижаться было на самом деле глупо. - Ладно, помолчи немного, - пробурчал он почти дружелюбно. - Во-о! Ну, ты молодец! - Гуг как-то сразу вдруг справился с неподдающимися узлами, веревки, опу-. тывавшие тело Ивана, сползли вниз.Ты только это, не дергайся.. Ваня, не трепыхайся, надо, чтоб кровь по жилам разошлась. На-ка, вот лучше, глотни чуток! - Гуг ткнул фляжкой под нос. Из ее отверстия несло сивухой. - Убери!-сказал Иван и отвернулся. Он чувствовал, как миллиарды иголок впились в руки, ноги, поясницу, во все тело. Но он умел терпеть, он знал, как надо бороться с болью.. Расслабившись до предела, он не отходил от стены, так и стоял, привалившись к ней спиной, не шевелясь. - Ну и молодчага, Ваня, - осклабился Гуг. - Теперь я вижу что ты и в самом деле пришел в ум! Хавать хочешь? - Нет,- вяло ответил Иван. Есть ему почему-то совсем не хотелось. - Ну и ништяк, - согласился Гуг, - помнишь, на Гиргее в пещерах, а? Два месяца без жратвы сидели, у меня тогда, Ваня, ребра не то что к позвоночнику, а к затылку прилипли, и ведь высидели же! Без жратвы можно прожить, Ваня! А вот без моего Элексира, без этого паршивого пойла, Ванюша, сложнее. Ты как хочешь, а я глотну малость. Гуг вскинул флягу и в один прием опустошил ее, крякнул, откашлялся, потом бросит флягу под ноги и смял ее своим пудовым башмаком. - Все, Ваня! Завязываю! - Гуг ухмыльнулся плутовато. - До сегодняшнего вечера - Но тут же посерьезнел, насупил белесые жидкие брови. - А тебе не советую, не стоит и вечером развязывать, слишком это мне дорого, Ваня, обходится, ты же мне троих лучших парнишек искалечил, нехорошо это! Иван опустился на корточки. Иголки перестали колоть его, но слабость в теле сохранялась. Ему почему-то подумалось, что вот уйдет он из Отряда, размякнет, через пару лет станет таким же как Гуг, и все ему будет до фени, на все будет плевать! Может, так и стоит сделать, ну их всех! Надо гнать лишнее из мозга, из памяти, мало ли чего-и где случается, что ж всем беситься, рвать нервы?! Так они же не из титанопластика, их и вообще позагубить недолго... Нет, врешь, оборвал он сам себя, нервы у человека покрепче и погибче титанопластика, это уж точно, иначе бы и человечества на Земле давненько бы не осталось, все бы в истериках да психозах сошли с земной колеи! А что касается Гуга Хлодрика, так он его точно, спас, вовремя он его окоротил, в самый раз, еще бы через недельку, глядишь, и опоздал бы. Иван положил руку на плечо Гугу. - Ты был прав! - сказал он коротко. И они поняли друг друга. Хлодрик предложил пройти в его, как он сказал, конуренку. Таковая оказалась совсем рядышком, шагах в трехстах. Они прошлепали это расстояние по замусоренному и залитому водой коридорчику, напоминавшему своей безотрадностью и неприглядностью ход подземных коммуникаций, и уперлись в железную дверь, на которой красовалось полустертое изображение черепа. Там Гуг и жил, за этой дверью. - Я бы не советовал твоим парням попадаться мне на глаза, - предупредил Иван. Гуг неопределенно хмыкнул. - Я их давно отослал наверх, не волнуйся, мордобоя больше не будет.