Западня (сборник)

      Что же двигало переселенцами? И почему они отрывались от своего народа, от "своей земли" и устремлялись в далекие края? У них не было как таковой своей земли, а сама жизнь мыслилась бесконечным, медленным движением. В середине II тысячелетия до н. э. закончилось расселение по Европе кочевых пастушеских племен, в том числе и праславянских. Земли Подунавья, бассейны Одера, Вислы, Днепра, а также Северное Причерноморье были ими прочно заняты, включая и промежуточные территории. Благодаря длительным контактам древних индоевропейцев, еще не успевших резко обособиться друг от друга, земли к югу не были неведомыми краями (вспомним о направлении балканских экспансий), и они всегда представлялись привлекательными. В то же время резкое увеличение численности племени, происходившее на фоне возрастающего материального благополучия как результата оседлости, заставляло отправлять часть молодежи "на новые места жительства". Безусловно, действовал и фактор, определяемый для более поздних времен термином «казачество». Не исключено, что в пограничных районах происходило слияние с иными этническими группами, например, фракийцами или венедами. Последние или сами являлись частью славянского мира или были в значительной мере ославяненными кельтами. Некоторые ученые считают, что уже на самых ранних этапах своего развития праславяне были смешанным народом, чем объясняется в дальнейшем их отличительная черта способность к ассимиляции и ассимилированию.
      Единство праславянского населения на огромной территории подтверждается как ареалом распространения археологической культуры "шнуровой керамики" (она же культура "боевых топоров") и культуры "курганных погребений", связанной с культурой тшинецко-комаровской XV–XIII веков до н. э., так и более поздних пшеворской и зарубинецкой. Заслуживает внимание, что, скорее всего, даже на юге между скелетами и праславянами Подунавья ни территориального, ни этнического разрыва не было. В промежутке между ними лежали земли «таинственных» агафирсов. Но настолько ли они таинственны? Попробуем разобраться с ними, как с частным случаем "культурной интеграции". Геродот доносит до нас греческую версию легенды, по которой Геракл, в поисках потерянных им Сясов Гериона, прибывает в скифские земли, где встречается с женщинойзмеей. От нее у Геракла рождаются трое сыновей: Агафирс, Гелон и Скиф. Исходя из легенды, в родстве этой троицы сомневаться не приходится. В этнической принадлежности гелонов и скифов того времени тоже сомнений нет — это праславяне с возможными включениями и иных этносов. Скифы-кочевники, ираноязычные, появятся в здешних местах значительно позднее. Нет сомнений и в сколотской версии легенды: суть прежняя, хотя братья и носят другие имена — племена их родственны. Приглядимся к агафирсам внимательнее. Геродот пишет об общности жен у них, обычае наносить на тело татуировку и красить волосы в синий цвет. Последнее возможно только в том случае, если агафирсы светловолосы. Стоит вспомнить Юлия Цезаря, упоминавшего бриттов, у которых также был обычай краситься в синий цвет. Еще в прошлом веке А.К. Толстой обратил внимание на то, что в Британию заодно с Генгистой и Горсой попал славянский Чернобог. Как мы знаем, боги сами не ходили. Толстой призывал "отказаться от формального понимания истоков русской культуры и мироощущения и обратиться к глубинной истории индоевропейских народов". Но вернемся к агафирсам. По Геродоту, татуировка и ее густота, плотность рисунка на теле, говорили о знатности и социальном положении. В описании русов Ибн-Фадланом, в котором много сходного с геродотовскими заметками по части обычаев, есть такое: "И от края ногтей иного из русов до шеи имеется собрание деревьев, изображений и тому подобного". Речь, конечно же, о татуировках. Где мы можем встретить агафирсов еще? Оказывается, на Делосе, у алтаря Аполлона. "И с шумом алтарь окружают толпы дриопов, критян и раскрашенных агафирсо в", — свидетельствует Вергилий в «Энеиде». Агафирсы не только участвуют в обрядовых празднествах, посвященных "пришельцу с севера", но делают это совместно с нашим старым знакомым, Энеем. Попытки привязать этнически агафирсов к фракийским племенам до сих пор успеха не принесли. К тому же, у фракийцев не было культа, сходного с аполлоновским. Возможно, агафирсы и были чем-то близки этнически фракийцам, возможно и нет. Однако контакты с Фракией безусловно были, достаточно вспомнить фракийского царя Реза с его войском, защищавшим Трою, и то, что многие переселенцы из Малой Азии перебирались в новые места на фракийских кораблях, когда те возвращались на родину. Вместе с тем фракийцы были достаточно хорошо знакомы грекам, чтобы те их не путали с гипербореями и прочими народами. Мы не ставим перед собой задачи вычленения из праславянской массы отдельных субстратов, имевших на определенном этапе свой путь развития. Важно то, что другие этносы в зоне влияния сливались с коренным населением прародины славян, впитывали в себя элементы культуры (закономерно шел и обратный процесс) и в дальнейшем уже являлись распространителями этих элементов наряду с самими праславянами. Прокопий Кесарийский в своей "Войне с готами", например, писал, что анты и славяне были когда-то одним народом и что в древности славян называли спорами ("рассеянными"). Он приводит свою трактовку такого названия. Но вероятнее будет предположить, что "рассеяны они не потому, что живут отдельными поселками" (так же жили и другие народы "рассеянными поселками ли, городами" — одно и то же), а потому, что они рассеяны по земле, по другим странам, что могло происходить в результате постоянного проникновения праславян в другие этносы, разноэтнические образования. Вся трудность розыска представителей праславянства заключается в том, что оно было бесписьменным, а потому не сохранило собственных этнонимов. В историю же народов, обладавших письменностью, праславяне входили, как и другие общности и их части, под различными, часто меняющимися названиями. Вторая главная причина заключается в том, что праславянам было свойственно трупосожжение на протяжении двух с половиной тысячелетий — это существенно затрудняет работу антропологов. И тем не менее, история протославян-праславян-славян с каждым десятилетием развития науки не только отодвигается все дальше в глубь времен, но и расширяется географически.
      Таким образом, и этническая цепочка: энеты — венеты праславяне Подунавья — венеды — сколоты, и географическая: Малая Азия — Эгеида — Балканский полуостров — Северная Италия — побережье Балтики — Поднепровье — Северное Причерноморье, замыкаются. В центре замкнутой цепи на огромных пространствах раскинулась, древняя прародина славян с культом Лады-Лели-Кополо, глубоко архаичным по своему характеру.
      В восточной, южной и западной пограничных зонах этой области почитаются более «современные» Лето-Артемида-Аполлон. Чем же объясняется разница между божествами и их культами, если они имеют общие корни? По Б.А. Рыбакову — "расщеплением единства, благодаря вовлечению в разные сферы влияния" и, прежде всего, уже упомянутым расслоением самих праславян. Для тех, кто остался на прародине, Кополо по-прежнему мирный бог, отвечающий за плодородие, скот, благосостояние и солнечный свет. Переселенцы же вкладывают в старое божество и новые качества. По Ж. Дюмезилю, всех основных богов индоевропейского пантеона можно разбить на три группы, соответствующие основным их носителям внутри племени: первая — боги магии, культа и закона, вторая — боги насилия и физической силы (войны), третья — боги плодородия, материальных благ и здоровья. На практике, как показали исследования, все обстояло гораздо сложнее. И часто «бог-труженик» превращался по-совместительству и в «бога-воина» — боги теряли свои функции, приобретали новые или же совмещали и те, и другие. Видимо, так случилось и с Кополо — знаменем переселенцев. Для них самих он оставался добрым богом, заботящимся о благосостоянии и здоровье, и одновременно он же как «бог-воин» вел их в походах. Для племен же, подвергшихся экспансии с севера, Кополо был тем самым «губителем», каким запомнился "микенским грекам". Но прошли сотни лет — ив сознании потомков аборигенов и поселенцев действует уже нечто обобщенное: Аполло, который сразу и губитель, и целитель, и свой, и чужак. Память спластовалась, выковала странный, необъяснимый с точки зрения эволюции на местной почве образ. Усиливается этот образ тем, что идет в Эгеиду и с востока, из Малой Азии, где уже успел усвоиться, как освоились там и переселенцы-сколоты-тавроскифы, влившиеся в родственные индоевропейские малоазиатские племена. Отдельные «кополо», пришедшие с территории прародины разными путями, сливаются в Средиземноморье в единого, многофункционального бога, который проходит в течение веков основательную творческую обработку на местной почве, в условиях расцвета мифотворчества и культуры в целом, и становится знакомым нам Аполлоном. Еще до этого он вместе с Энеем прибывает в Северную Италию, где он вовсе не чужак, но и не совсем свой, проходит тысячелетие, он поднимается вверх по ступенькам, и наконец, занимает одно из ведущих мест в пантеоне богов могущественной Римской империи.
      У себя на родине Кополо не делает такой блестящей карьеры. Когда-то он был единым и неделимым. Потом его «половину» унесла молодежь племени. На родину доходят слухи о победах племенной молодежи, племенного бога — отсюда и "дары гипсрбореев" — знак почитания кумира, отличившегося в чужих землях, ушедшего с сыновьями, внуками, правнуками… Только и сам кумир становится достаточно чужим — ведь он ушел, а «уход» богов воспринимался вполне реально и конкретно. Прообраз ушедшего, Кополо, каким был на прародине, таким и остался, ему не приписывают далеких побед, потому что он всегда был рядом и продолжал выполнять свои функции. Со временем его будут вытеснять другие, более могущественные боги, и он займет второстепенное место, а еще позже он сольется в понимании людей с ритуальным костром, с самим празднеством и той жертвой, что ему приносили в день летнего солнцестояния, — и превратится в соломенную куклу, сжигаемую на костре.

* * *

      Феб, не стригущий власов… Аполлон сребролукий.
      Быстро с Олимпа вершин устремился, пышущий гневом,
      Лук за плечами неся и колчан, отовсюду эакрытый.
      Громко крылатые стрелы, биксь за плечами, звучали.
      В шествии гневного бога: он шествовал ночи подобный.
Гомер «Илиада»

      У читателя может сложиться мнение, что все изложенное является каким-то всплеском фантазии с искусственно притянутыми фактами, что между Купалой и Аполлоном не может быть ничего общего. Но подобная точка зрения и закономерна — она есть результат многолетней односторонней обработки читателя, зрителя, слушателя, не знакомого с трудами выдающихся русских ученых, начиная, пожалуй, от Ломоносова. Разумеется, и в его времена бытовали определенные стереотипы, мешавшие исследователям, ведь сама петровская и послепетровская эпоха, ознаменовавшаяся искусственной германизацией как науки, так и всей жизни, заставляла рассматривать российскую и славянскую историю чужими глазами, порою просто близорукими, а порою и предвзято прищуренными. И тем не менее ученые тех и последующих лет не впадали в догматизм, свойственный ответственным научным работникам 20-80-х годов нашего столетия. Во всяком случае, шли дискуссии, и наблюдатель-читатель мог, как и вся научная общественность, взвесить доводы одной, другой, третьей и т. д. сторон. Обязательного для советской исторической школы противоборства двух и только двух противоположных направлений не было. Да и, наверное, общественности XIX века показалось бы и странным, если бы ей начали усиленно навязывать именно дуалистический антагонизм.
      А ложные представления, сидящие в нашем сознании, — ох как сильны! Взгляд со стороны, ставший в 20-80-х годах нашим единственным взглядом, начал прививаться задолго до того. И не без помощи, как это ни покажется нам странным, античных и раннесредневековых историков.
      Мы зачастую называем довольно-таки обобщенно жителей многих частей света: африканцами, австралийцами, азиатами и так до бесконечности. Но ведь там проживают самые различные народы, иногда имеющие больше различий между собой, чем общего.
      Примерно так же античные авторы делили европейских «варваров» на две категории: германцев и скифов, не выделяя составные части, а если и выделяя, как Геродот, то лишь со слов, по рассказам самих «варваров», а точнее, какой-либо одной части «варваров».
      Византийские авторы, как прямые продолжатели своих античных предшественников, повторяли вслед за теми: германцы, скифы… Славян, как непосредственно славян, они воспринимали, когда те контактировали с самими византийцами, и как часть населения, входившего в империю. Но стоило их взгляду преодолеть границы империи и пограничные области — и снова сплошь и рядом появлялись безликие «скифы» и «германцы».
      Единственной, пожалуй, попыткой разобраться со славянами извне было сочинение византийского императора Константина VII Багрянородного (Порфирогенета) "Об управлении империей", составленное в 948–952 годах и впервые изданное за годы советской власти в 1989 г. Славянам Константин посвятил небольшую главку, написанную им по рассказам русских торговых людей. Из этого труда явно следует, что для историков Византии и в целом для ее авторов славяне севера оставались загадкой, «скифами». Очень характерно воззрения современников выражает, например, такой византийский автор как Лев Диакон, с «Историей» которого, написанной во второй половине Х века, мы опять-таки сумели познакомиться лишь в 1988 г. благодаря издательству «Наука». По представлению Диакона — древляне являлись германским племенем, то есть были «германцами». Очень типично. И в комментариях не нуждается!
      Мы не будем вдаваться в детали того, как складывался "взгляд извне", — это сложнейшая проблема, заслуживающая отдельного исследования. Скажем лишь, что прививался он из века в век. Мы и сами не заметили, как стали называть, например, Российское государство XVI–XVII веков Московией, а его жителей московитами. Почему?! Ведь наши предки того времени не называли себя так. Но мы почему-то позаимствовали обобщенное название у заезжих иностранцев, которые для себя, разумеется, имели право придерживаться каких-то своих названий и определений. Зачем?! Причины были. В какой-то мере и субъективные и объективные. И этот взгляд со стороны, "взгляд извне", оценка глазами как коммивояжеров и наемных ландскнехтов, так и вполне добросовестных западных ученых и путешественников по России восторжествовал. Мы начали смотреть на историю страны с "того берега", забывая о том, что берег может быть и крут, и высок, и хорош, но все же он несколько удален, нужна подзорная труба — но и в нее ведь не все углядишь.
      Тяжело избавляться от ложных представлений. Но нам никуда не деться от этого. Идеальным вариантом было бы совмещение всех «взглядов», оценок со всех сторон, в том числе и изнутри. Честно признаемся, нашей да и мировой науке пока еще далеко до идеала.
      И раз уж мы коснулись проблемы «скифов», то вернемся к легенде о трех царских братьях — как мы помним, в греческом варианте это были сыновья Геракла. Теперь же на очереди скифский вариант.
      О полиэтничности «скифов» мы говорили ранее, ссылаясь на академика Б.А. Рыбакова. И все же горы литературы как научной, так и художественной уверяют читателя, что все скифы были иранского происхождения. Избавиться от подобного заблуждения не так-то просто. Рассмотрим саму легенду. У царя Таргитая было три сына: Липоксай, Арпоксай и младший Колаксай. Сам Таргитай был первочеловеком, рожденным от верховного божества (в передаче Геродота это Зевс, но, разумеется, у «скифов» было свое название божества) и дочери Борисфена-Днепра. Во времена правления сыновей с небес упали на землю золотые предметы: плуг с ярмом, секира и чаша. Двум старшим братьям не удалось овладеть дарами, потому что при попытках приблизиться к ним, братья испытывали жар — словно золото раскалялось и горело. Все взял себе младший брат Колоксай. В результате земли скифов были поделены на три царства. И главное царство — золотое, принадлежало счастливчику Колоксаю. От него пошли все скифские цари.
      В русском, и шире, славянском фольклоре излюбленный мотив — это соревнование трех братьев. Выигрывает всегда тоже младший. К числу наиболее популярных сказок принадлежат сказки о трех царствах. Они разные в разных вариантах, в разных местностях. Наиболее часто встречаются такие их определения: "Царство медное, царство серебряное и царство золотое". "Золотое царство" достается всегда младшему.
      На схожесть славяно-скифских мотивов внимание обратили очень давно. Но, исходя из бытующего и по сию пору мнения, что скифы-иранцы "бесспорно старше славян", выводы делались однозначные: славяне позаимствовали мотивы и детали сказок у иранского происхождения скифов-кочевников или, в крайнем случае, у потомков иранских скифов — аланов, предков осетин. При этом обращалось внимание на странные факты типа такого: почему вдруг в сказаниях и легендах кочевников, не державших в руках плуга и вовсе не собиравшихся переходить от скотоводства к земледелию" с дебес вдруг падает плуг с ярмом? Исследователи замечали это несоответствие, но старались закрывать на него глаза: мало ли чего, дескать, не бывает! Но представим себе на минуту ситуацию сходного типа: земледельческая среда, скажем, славянская, множество сказаний, преданий и тому подобного, а самое главное предание о первочеловеке, основателе выглядит следующим образом — "и упали на землю младшему сыну золотая пирога и золотая острога…" Вероятно? Не очень! Так же и с кочевниками. Ни одному из кочевых сказителей не пришло бы и в голову одарить соплеменников "небесным плугом", пусть даже и золотым.
      Что же касается передачи славянам мотивов иранских сказок, доказательствами мы не обладаем. С одинаковой уверенностью можно пока говорить и о таком процессе, и о процессе обратном, как и о процессе развития схожих псегов, имевших один ствол-корень.
      Но не это главное. Упоминавшемуся уже нами Х.Коте удалось установить, что имена братьев: Липо-, Арпо-, Коло- не являются иранскими, но принадлежат древнейшему земледельческому населению, проживавшему в областях Днепра задолго до прихода туда ираноязычных скифов. Лишь завершение, искусственно добавлявшееся к именам, — ксай, то есть «царь», «вождь» — имело возможно скифо-иранское происхождение. Но эта прибавка дела не меняет, так же, как не меняло дела, скажем, приставленное к венценосцам России, Австро-Венгрии, Германии, Франции латинское «император».
      От Колоксая пошли все племена сколотов. Само имя практически и не требует для нас перевода — это и «круг», и «колесо», и «солнце». Колоксай — солнечный царь или царь-солнце. Он и рождается при заре, связан с восходом солнца. Заманчиво было бы провести тут параллель с имеющими отношение к солнцу и свету Кополой и Аполлоном. Но, как мы подчеркивали, последние непосредственно солнца не олицетворяют, у них СБОИ функции. А вот в Ипатьевской летописи в записи, датируемой 1114 годом, говорится о "цесаре-солнце, сыне Сварогове, еже есть Даждьбог". Можно вспомнить и "Слово о полку Игореве", там русские князья именуются потомками Даждьбога, то есть прямыми наследниками «царя-солнца».
      Продолжим взыскания и присмотримся, где еще мог оставить следы наш герой Кополо-Аполло. И к слову, сразу же отметим, что наивно-простецкая этимология, проникшая во многие справочники, учебники да и околонаучные издания, нас занимать не будет. Ибо еще можно как-то предположить, что у слов «купаться» и «купала» могли быть в пяти-шеститысячелетней глуби общие корни, но выводить «Купалу» из глагола «купаться» и наивно, и глупо. Потому, что стоит только пойти по ложному пути, как мы тут же окружим себя сонмом словечек-выродков, сочиненных нами самими: "купать — Купала, летать — Летала, сочинять — Сочиняла, спать — Спала, воровать — Воровала, таскать — Таскала". И единственным, пожалуй, по отношению к подобным этимологам, жизненным словопорождением будет следующее: "охмурять — Охмуряла"!
      Мы же будем исходить не из схожести звучаний, а кз более основательных положений. Где еще можно найти родственников Кополы?
      В греческой, римской, славянской мифологиях мы немножко сориентировались. В германо-скандинавской вот так сразу двойника обнаружить не удается — то ли сам образ божества загас, был утрачен при переселениях, то ли он как-то сильно видоизменился и мы не можем его. опознать. В чем причина, трудно сказать. Может, и в том, что большая часть мифологических образов и сюжетов стали известны исследователям не от самих германцев, плохо сохранивших предания, а от окружающих их народов. Гадать не будем. Но и упускать из виду тоже, ведь иногда искомое лежит совсем рядом, и оно вовсе не виновато, что мы бродим вокруг да около с завязанными глазами.
      Мифология кельтская? С налету также не разберешься. Но кое-что выявить удается. Вспомним о связи Кополо-Купалы о волком и собакой, о «волчьих» функциях Аполлона. О способностях всевозможных волкодлаковоборотней. Постоянно рядом с божествами юных охотников-скотоводов, при случае исполняющих и воинские обязанности, присутствуют эти волко-собаки. Даже когда скотоводы (еще раз подчеркиваю — не кочевники поздних времен, а именно индоевропейцы и их всевозможные потомки в моменты расселения. — Ю.П.) оседали на земле, превращаясь уже по большей части в земледельцев, этот образ волко-собаки играл в их сознании огромную роль. Охранитель, бесстрашный, яростный воин? Наверное, да. Мы знаем традиционные маски с волчьими мордами и зубами. Не в этом ли и разгадка оборотничества? Не в ритуале ли превращения путем переодевания на какое-то время в волко-собаку? Например, перед боем, перед охотой, чтобы разъярить себя, поднять боевой дух? Во всяком случае, мы знаем, что племенная молодежь охотно сравнивала себя с волками и собаками, пыталась подражать этим хищникам. И в этом была очень схожа на больших пространствах, заселенных как славянами, так и германцами, кельтами, древними греками и прочими.
      Вожди и цари не гнушались носить имен "повелителей собак" или "хозяев молодых собак". Подразумевалось, конечно, что «собаки» — это и есть их смелые воины, бесстрашная племенная молодежь. Такие эпитеты носили и короли вандалов, и германо-скандинавские конунги, и… по мнению Х.Коте, тот самый Колоксай, родоначальник сколотов, в чьих землях обнаружены археологами в ритуальных кострищах волчьи и собачьи кости. Он тоже был "повелителем молодых собак", воинов-оборотней.
      Мы видим, что все это не случайное совпадение. Не случаен даже такой, казалось бы, простенький факт, что медное, серебряное и золотое царство охраняют собаки, чудовищные псы, — по логике вещей именно так и должно оно быть. Ну, а кто же еще должен охранять золотые дары, полученные «царем-солнцем», как не его верные "молодые собаки", псы-оборотни?!
      Наш Кополо, как и его внучек Аполло, одновременно — и псы и повелители псов. А у кельтов мы встречаемся с неким Ку Холином, то есть "псом Холина". Он исполняет при своем хозяине функции именно такого «пса-воина», «пса-охранника». Негусто? Но, пока — то, что есть. Откуда попал в мифологию кельтов этот герой, чье имя в подавляющем большинстве случаев пишется вместе, то есть как бы теряя смысловое значение: Кухолин или Кухулии.
      Глубинным и самостоятельным этот герой быть не может, маловероятно. Во-первых, он приходит со стороны, как бы внедряется в мифы кельтов. Во-вторых, чисто кельтского прообраза у него нет, как нет и такого прообраза, вынесенного самими кельтами из времен общеиндоевропейского единства. В чем же дело?
      Можно предположить, что теоним проник к кельтам из исходного места в ту пору, пока еще существовало носовое «н». Вспомним, Кополо(н) — Аполло-н. В этот ряд можне было бы поставить и подогнанное кельтами под привычное и понимаемое словосочетание имя Кухолин. Во всяком случае, основа каждого слова, согласные, не так уж и рознятся: к-п-л-ник-х-л-н. Но это может быть пока лишь на уровне нашего предположения, не более.
      Тут не столько лингвистика обращает внимание наше на сходство, сколько функциональное тождество. Кухулин — плод инцеста. Знакомый мотив, не правда ли. Он владеет магическими приемами, умеет перевоплощаться. О том, как способно преобразовываться имя, можно судить по его хозяину — Холину-Хулину-Куланну, кузнецу, которому служит «пес». Этот герой этимологически не так далек от наших старых знакомых. Да и на слух, которому, правда, не всегда доверяем, где-то совсем близко вертятся, если не в одном ряду, так неподалеку: Кополо(н) — Купавон — Аполло-н — 0'Куланн — Кухоланн — Кухолин.
      "Пес" посещает загробный мир. Это тоже кое-что подсказывает нам. Но мало. Всего этого очень мало для более-менее сносных выводов, все слишком призрачно и абсолютно бездоказательно.
      Может быть, есть еще хоть что-то, хоть какой-то признак, который если и не позволит нам провести отождествление, так хотя бы выведет на новый отрезок пути?
      У кельтов есть легенды о "стране блаженных" — Аваллоне. Для греков, как мы знаем, Аполлон тоже выходец из страны особого народа, Аполлонии. Память о предках, о прародине? Аваллония кельтов — одно из наиболее архаических воспоминаний-легенд. Ирландское «абал», как и валлийское «афал», означает «яблоко». А сама страна — "яблочный остров", где обитают бессмертные, в основном, почему-то женщины. Может быть, так трансформируются воспоминания о материнском крове, материнской земле. Гадать не будем.
      Мы все время скользим рядом с чем-то нужным нам, ко никак не можем уцепиться хотя бы за краешек — все настолько зыбко, что рассыпается в руках. И все же мы видим, тут есть нечто.
      Кельты — народ в индоевропейской семье настолько своеобычный и неповторимый, что если к ним и попадало что-то образы, мотивы, теонимы — все менялось до полнейшей неузнаваемости, даже вынесенное из общих глубин родства у них оказывалось настолько трансформировавшимся, что в концов не отыщешь. А все же…
      В "Похищении быка из Куальгне" Кухулин описывается основательно. Есть, скажем, такие строки:
 
Во глубине его грозных очей
Сверкают семь драгоценных камней…
Когда над колесницей боевой
Вздымает он лик искаженный свой.
 
      Достаточно грозное, гневливое божество. "Похоже на то, что описывает Гомер и приводим мы в эпитете. Грозный бог! Гневный бог!
      Описание того, как Кухулин вводит себя в ярость перед сражением с четырьмя войсками Ирландии, впечатляет и превосходит гомеровское — когда Аполлон в гневе бросается на помощь избранникам.
      Заметим, что воины-кельты были собирателями престижных трофеев — человеческих голов, черепов, исследователи допускают и распространенное среди них людоедство. Но главное, черепа.
 
Вижу безумца страшный улов:
на подушках колесницы девять голов!
 
      Так повествует сага. Помимо всевозможных прочих украшений Кухулин носит на себе связки черепов. Что поделать, таковы были вкусы.
      Совершим небольшой экскурс во времена очень отдаленные. По мнению ряда ученых, еще задолго до отпочкования индоевропейской общности от чего-то более емкого в этническом плане, от какой-то предыдущей общности, существовала ностратическая языковая семья, включавшая в себя индоевропейскую группу или ее эмбрион.
      Ностратическая, то есть «наша», включала также семито-хамитскую, уральскую, алтайскую и другие семьи или группы языков — по части терминологии, как и по самой проблеме пока общего и единого мнения достичь не удалось. Иногда эта языковая совокупность называется надсемьей.
      Мы не будем вдаваться в тонкости. Нам важно, что реконструировав этот праязык, лингвисты установили: понятие «череп» на нем звучало как "к'ап'А". Не правда ли, кое о чем говорящее звучание?
      Имея такой «корешок», мы можем смелее щупать его побеги в индоевропейских языках. Латинский «капут» — "голова, череп". А французское «купель» — "чаша, купель"? Это тот же округлый свод, сферическая полость. Тут же и — вспомним Аполло-Кополо — удвоение сонанты, ведь во французском — «купель» пишется с двумя «л». Ну и, разумеется, «купол» — неважно какой, неба, храма или же, отраженного в жаргонах, «купола-кумпола» — человеческой головы. Мы приближаемся к глубинному значению первослова, основы многих поздних образований. Именно сфера, именно свод, заключающий в себе нечто, — пусть то мозг или мир земной. Здесь сходились представления об едином строении человека и мира.
      И по всей видимости, одно из первоначальных значений теонима Кополо — было очень емкое понятие и о небесной сфере, наполненной светом, и о черепной коробке, под которой для каждого человека, включая и сказителей, мечтателей самого далекого прошлого, будто под небесным сводом, заключался целый мир. Звучит несколько идеалистично. Но человек не всегда был материалистом, да и ныне не везде им стал. Для него попрежнему весь мир прежде всего заключается в нем самом, весь удерживается под его «куполом-сводом», ибо при отсутствии такового пропадает и все остальное — пусть только для него, не для всех. Но для него и этого достаточно.
      Не вдаваясь в философию, мы можем сказать, что нащупываем постепенно искомое. Надо проверить. Где? Как? На ком? А там, где не ощущалось влияния римлян и древних греков, где маловероятно воздействие кельтов. В Индии! В одном из удаленнейших обиталищ индоевропейцев, забредших туда задолго до возникновения мощной европейской культуры и не менее мощного мифологического древа.
      Проверим на древних индийцах, не касаясь их поздних потомков, основательно пообщавшихся с иными народностями. И поможет нам в этом санскрит, один из древнейших языков индоевропейской семьи.
      Итак, «череп» — «капаалам». Листаем санскритскорусский словарь далее: «Капала» — "сделанный из черепа"; «капала» "блюдо, чаша, череп"!
      Мы можем сказать прямо, что, не зная исхода, попали в самую точку: сошлись удаленные друг от друга «чаша» и «череп» — сферическая оболочка!
      Капалин, грозное божество завоевателей Кополон, гневный Аполлон, увешанный черепами Кухулин — случайные ли совпадения? Можно было бы сказать — да, всякое бывает. Но вероятность подобных совпадений для периода в шесть-семь тысячелетий на пространствах, больших лишь для человека и несших на себе — если брать период с V тысячелетия до н. э. по I тысячелетие н. э. — всего-навсего несколько миллионов человек, по всей видимости, исключается. Сомневающийся может сходить на Купальский праздник, лучше где-нибудь в Белоруссии, там сохранилось еще кое-что, и увидеть важнейший атрибут — конский череп на палке, украшенный цветами, гирляндами. Как мы уже знаем, прежде жертвоприношения и черепа были человеческими.