Светка скрылась в подъезде. Валера ответил:
      - Спрашивала уже.
      - Но вы не видели? Я прямо-таки чувствую, знаю, что она где-то здесь.
      Опять завыла, глядя по сторонам:
      - Ксюша-а! Ксюшенька!
      - На чердаке смотрели?
      - Что? Что вы сказали, молодой человек? Там же замок! Там замок!
      Затем пацан слез с лавки, подошел к Валере и тихо сказал:
      - Тебя Ящик ищет, тебя Ваха дожидается, говорит, ты ему должен. Алису с Антоном твоим увезли на дачу, будут пытать Антона, сказали. Пока Алиса не скажет.
      Так... Алиса и Антон - это кто? Чучуна не знает своей семьи. Семья чучуны должна уйти.
      - Где Ящик?
      - У вас в подъезде, и был Чуносый, только ушел.
      Чуносый? Известное нам имя. Что-то жуткое.
      Надо бы уйти, но куда? Таскаться опять по улицам?
      Знакомым путем проследовал через чердак с фальшивым замком, где тогда висела девушка с челкой.
      Пробежал к дальнему люку.
      Тряхнул головой.
      Господи! Она опять лежала там в углу мертвая. На прежнем месте!
      Стараясь не глядеть на труп, постоял, подумал, спустился тихо по трапу, бережно и осторожно в свой подъезд. Глюки, глюки у меня. Видения. Боли в теменной части черепа, тянет руки и ноги. Ломка начинается! И посталкогольный синдром! У бабки найду. У нее знакомые держат мешок с анашой, она от меня прятала. А водкой припаривает себе ноги. Равно как и своим говном.
      На третьем этаже монотонный лай Сбогара. Уже без визга и воя. Привык.
      Внизу шебуршение, какие-то деловые голоса. Собрание, что ли, у них?
      Послушал у двери своей квартиры. Льется вода, внизу что-то тихо говорят, стоит шум, постукивают ногами. Как будто ожидают.
      Как хочется лечь. А. В моей кровати жмур. Этот лежит уже сутки. Небось вонять начал.
      Где Ящик, вот вопрос.
      Сел пока что на ступеньку. Сколько осталось мне жить. Антону девять месяцев. Вспомнил зареванное маленькое лицо. Их пытают, но кто они.
      Заглянул через перила вниз. Какая-то очередь? Куда? Люди стоят, но как-то чудно, некоторых держат подмышки как пьяных... Другие сидят или вообще лежат... Общее бормотание. Молятся?!
      Грохнула дверь подъезда, топот снизу. Тяжелый топот с цоканьем, сапоги подкованные. Поднимаются двое. Милиция? И ладно.
      Ага, мелькнули халаты. Санитары! Бабка вызвала санитаров! Сейчас будут выносить этого! Моего Друга, который завонял.
      Поднялся на пол-этажа, подальше от своей двери. Санитары уже встали там. Затрезвонили. Рявкнули, назвали себя.
      Бабка открыла сразу, они вошли в квартиру, шаги звучат глухо, замерли.
      - Нужна простыня, бабуля!- крикнул один.
      - Нету у меня.- проскрежетал голос бабки.- Давеча забрали.
      - Тогда не возьмем твоего жмура! Пошел мат, обе договаривающиеся стороны бубнили что-то насчет простыни опять.
      Грянул звонок телефона. Телефон как раз у открытой двери, дребезжит как сирена.
      Взяли трубку. Новый голос, орет по телефону:
      - Хало? Цо? Не! Ешче немаго! (Пауза). Допш.
      Ящик.
      Затем какой-то один вышел из квартиры, постоял (Валера замер) и потанцевал вниз разболтанной походкой. Да, это он, Ящик.
      Кто-то с плачем бормочет оправдания.
      Его голос с акцентом:
      - Вы не платили, тогда идите.
      В ответ еще более визгливый плач, какие-то объяснения женским голосом (стеклорез, не голос):
      - Ему всего пятнадцать, только пятнадцать! Сын мой, сын!!! Ну не успею за деньгами.
      - Не знам, не знам. Пошла, пошла.
      Какая-то мелкая свалка в очереди.
      Что тут, торгуют, что ли?
      Рыдания, много шагов вниз, неровных, со спотыканьем.
      Решил все же зайти в свою квартиру.
      Медленно, тихо стал спускаться на третий этаж. На цырлах. Сердце сильно билось.
      Дверь была открыта. Рывок, закрыться... Да они взорвут дверь. Девка во дворе его видала, скажет. Чуносому скажет.
      Встал в темной прихожей под лампочкой в двадцать пять ватт, обычный бабкин свет - и тут из комнаты поволокли в простыне, свисающей как гамак, труп этого.
      Валера загородил им дорогу, санитары застопорились, сбоку клонилась вперед как скифский камень бабка, из глазных щелей зорко и безумно смотря на Валеру, покачивала головой с явно читаемой мыслью "уходи, уходи, уходи".
      Санитар сказал Валере:
      - Плати, не потащим так. Она не дала.
      Бабка значительно молчала.
      - Да мне-то что,- ответил.
      Надо отступать на лестницу.
      Ага, а уже сверху, с чердака, кто-то тяжело, медленно, со стонами, спускается по трапу. Кто-то плачет, причитает тонким голосом "А-а, Ксюшенька, а-а, моя девочка".
      Она! Проследила за ним, нашла ход. Поднялась на чердак. Нашла свою Ксюшеньку.
      Надо обратно тем же путем на чердак и смываться как можно скорее.
      Вот она, уже идет, показалась, спускается по лестнице сюда, тащит на горбу безжизненное тело, оглядывается конкретно наверх, к кому-то, кто выступает следом:
      - Молодой человек, помогите же мне! Вы, вы!
      Осторожно заглянул по направлению к верхнему этажу - спускаются грязные желтые ботинки, Ящик следом за теткой идет вниз (с чердака? Когда успел?).
      - И вы, вы! Я боюсь упаду! Поддержите!
      Это уже она к нам обращается.
      - Вы, мужчина! Умираю!
      Отступил перед санитарами.
      Те все-таки понесли бесплатно.
      Толстое лицо Ящика, маленькие глазки сощурены. Две дырки. Два дула. Жует свою жовку.
      Сделаем как бы полупрыжок вниз, протиснемся между санитарами (мат) и вот пошел вместе с ними шагать вниз по ступеням, раз-два. Прихватив простыню в горсть, как бы помогая.
      Качался как улов в сети жмурик.
      - Ты чо, отвали,- сказал задний санитар,- чо под ногами тут... Маячишь...
      Валера покопался в кармане и, идя в том же ритме, сунул переднему сто долларов, заложил в карман халата.
      - А ну, разойдись, дайте пройти вниз...
      Куда там, задний сантар, которому не перепало, замахнулся ногой, врезал нам под колено, не останавливаясь, мат пошел непрерывно.
      Тут уже началась эта толпа внизу и пришлось тесниться, пробираться.
      Какая-то чумовая очередь, все держат в руках - это что? Трупы они держат, придерживают. Те лежат и полувисят. Эти уже больше суток, отмякли. Что я, не знаю окольдерелых? Не работал санитаром? Окольдерелые тут все были молодые, совсем дети встречались, лет по четырнадцать... Лысые. Те самые... Девочки в платках... Их держали, скорее всего, матери или бабки. Какие-то тетки со страшными, бледными, как из теста, мордами, иногда попадались мужики с черными пятнами вокруг глаз, трясущиеся... Иероним Босх! А кто такой Босх. Был художник такой, уродов рисовал. Ага.
      С трудом просачивались санитары, проталкивались сквозь густую толпу.
      - Не! Не!- Заорал сзади Ящик.- Бежго! Чуня!
      - Да все, ожидаем!
      Какая-то женщина с мальчиком, этот живой, хрипит-дышит, прислонила его к себе, умоляет:
      - Ну Господи же... Не верите? Последние секунды! Все мои деньги! У нас агония!
      Мужской голос на площадке в толпе:
      - Совсем ты, да? Он живой! Че приперла его? Он еще живой! Тут мертвых, мертвых, дура больная!
      - Речь идет о последних минутах! Я готова!
      - Ну и че? Она готова. Отвали отсюда! Во блин дает, живого!
      - Деньги, вот деньги!
      Сверху крик:
      - Деньги везьмем, а живых не!
      - Что делать, что делать!
      - Придуши ты пацана своего!- засмеялись внизу.
      А сзади вопль:
      - Кто-нибудь! Кто-нибудь! Паа-маа-гите! Господи, да что ж это такое! Не толкайтесь, мужчина, я с ребенком! У меня же ребенок!
      Санитары пробирались.
      - Молодые люди, ну поддержите, ну падаю (мать Ксюши с трупом, обморочно задыхаясь).
      И передний санитар:
      - Поди! Поди!- заорал.
      Даже не оборачивались эти затылки, люди тесно прижались друг к другу. Глаза запавшие у мертвых, ввалившиеся. И у живых тоже. Гримасы на лице, застывшие гримасы нетерпения. Непонятно, что это за очередь? К врачу? Нет. Врачам тут делать уже не фига. Зачем они мертвых держат на руках? Сдавать пришли? Погребальная контора? Босх. Кто это Босх?
      Санитары, а с ними и Валера дотолклись до второго этажа, где вообще котловище было несусветное, их уже не пускали.
      Передний санитар вскричал благим матом:
      - А ну! От стены! Дайте пройти! А ну! Поди!
      И стал бить кованым сапогом.
      - Вы что деретесь, здесь больные дети!- вызверилась какая-то тощая, интеллигентная баба, держа под мышки здоровенного мертвого парня. Как она его удерживала-то?- Это же больные!- визжала она со слезами.- Сына моего не смейте касаться!
      Ей, видно, попало по ноге. Понятно было, она ее подняла, как птичка, и терла о другую ногу. Вся перегнулась на сторону.
      Какие больные, это неживые.
      Как-то нехотя отклеивались, посторанивались, зверски оборачивались, потные уроды в обнимку с красивыми мертвыми. Красномордая тетя прижала к себе совершенно лысую девочку, никого не пропускает, растопырила локти.
      Сзади тонко выл бабий голос:
      - О умираю - смерть моя пришла - кто ее похоронит - спасите люди - моя Ксюшенька! Ой люди люди!
      И Ящик оттуда же, сверху:
      - Чуня! Бежго!
      Не оборачиваться.
      Что это опять: у очень знакомой железной двери присобачена бумажка "М-психоз" и дальше мелко какие-то часы.
      Это сюда они все стоят, теснятся.
      "Ну уж нет",- подумал Валера, прячась за санитаром, и вдруг у него в кармане зазвонил мобильный телефон! Как гром грянул на лестнице!
      Это звонят тем торгашам.
      Тут же Валера увидел внизу направленное прямо в глаза дуло револьвера и харю Чуносого (узнал его сразу почему-то, знакомая личность, вроде бы серийный убийца).
      - Ждем только лишь тебя,- сказал Чуносый.
      Их там человек шесть стояло, все знакомые какие-то... Кто это? Какие-то бандиты явно. А, вон Светка смотрит! Но как-то нерешительно, как чужая. Нет ее этого выражения отпетости на лице. Наглости.
      В такой момент все замечаем, усмехнувшись, подумал про себя. Сердце колотилось.
      Чуносый рукой, револьверчиком отстранял какую-то жирную бабу с девочкой на спине. Баба держала ее как мешок с картошкой, но нежно. Свой мешок со своей картошкой. На девочке был белый платочек и длинное платье. Задралось. Торчали окаменевшие ноги, худые как палочки в белых носочках и кроссовках. Мать никого не пропускала.
      Стоим над ней.
      Чуносый показывает санитарам, быстрее, мол, те оробели, топчутся, боятся идти под дуло.
      Впереди образовался пятачок, пустое место. Чуносый усмехался как смерть, играя оружием:
      - А тут он и явился! Пол-лимона за тобой!
      Санитары протискивались боком.
      Валера попытался скрыться за бабой, держащей на плече девочку.
      Сзади надвинулась тетка с Ксюшей на руках, она причитала, выла, ни на что не обращая внимания:
      - Ой, нашлась моя девочка... Ой, видите, нашлась моя девочка... Ой Господи, нашлась. Ой, кто ее задушил... Ой-дайте-мне-кто ее задушил... Ой-я-сама-его-задушу (и т.д.).
      Ну что, убьют - сейчас или потом после пыток. Все, прощайте.
      Кто прощайте? Алешенька. Анюта, Марой и Степа. Доченьки мои.
      Чуносый, жутко улыбаясь (желтый металл и голубые десны наружу), поманил его рукой.
      У перил все еще нерешительно топтались на ступеньках санитары. Валеру прижимала сверху тетка с "Ксюшенькой", теснила к тем, кто у дверей ожидал его.
      Чуносый, глядя вверх, сказал громко:
      - Поднажми, Ящик!
      Толчок сверху, какой-то сдавленный вопль, и Ящик уже слева протянул руку и крепко держит за локоть. Вонь, какая вонь! Откуда?
      И тут сверху на голову обрушились огромная масса с визгом и криком "Да что вы наделали, задавили, мужчина, падаем!"
      - МУЖЧИНАААПА-ДАААЕ-ЕМ!
      Валера увидел, что нижние как-то отшатнулись, а те кто его ждал, наоборот, подвинулись навстречу как плотина встала, и сам кинулся направо, подальше от железной боксерской лапы Ящика. Но уже волокло вниз. И, чтобы хоть как-то удержать равновесие, правая рука потянулась к стене, к железной двери, и чуткими пальцами встретила какую-то кнопку, и в последнем усилии попыталась зацепиться, смазала по ней. А сам он стал неудержимо падать, падал вниз головой, на тех кто стоял там и стрелял?
      Ящик неотрывно рядом, сплелся с нами.
      Гром какой-то раздался. И тут в глазах почернело, все как провалилось, зазияла тьма, дунуло жутким холодом. Дверь-то оказалась открыта, его туда вдавили! Он мчался, тесня перед собой ком тел, за ним несся кто-то, тесно прижавшись толстой грудью, крик стоял "А-ааа" как в пустом пространстве, вдруг его подсекли под колени, Валера споткнулся и упал вниз головой и полетел, знакомый мороз продрал его до костей, тьма открылась, и он засвистел вниз в промозглом ночном тумане...
      Покой безвольного полета, дух захватило.
      Пошли знакомые дела, бабах мордой! Все, вонзились в тот же лед, жгучий лед, текут мимо вяло ползущие во тьме черви, лезут в глаза мерзлые сучья, колючки белого сада. Опять черная великанская ветка с тремя огромными когтями отвалилась от дерева и стрельнула как молния, рука одноглазого, и тут же все расползлось: стена с ругательством, надписью "все любят sex" и нарисованными оранжевым сиськами.
      Номер Один сидел на полу в своем грязном, разрезанном на груди пиджаке. Руки собственные, белые. На пальцах нет шерсти, нет чувствительных кончиков, нет пружинистой силы. Часы "Слава". Никакого маникюра. Пощупал лицо, все еще укус на щеке, блямбочка. Как долго не проходит! Кроссовки почему-то в карманах, тусклые, сами по себе просят милостыню. Денег, разумеется, никаких. Тут же, нате, расческа. Нагрудный карман с дырой.
      Вяло спустился вниз по лестнице. Пусто. Вышел во двор.
      Там, у соседнего подъезда, уже полно было скорых, милицейских машин, людей в формах, в белых халатах.
      Выносили трупы, накрытые с головой, по очертаниям судя - пузатые, громоздкие туловища. Немолодые. Одна была та тетка, которая нашла Ксюшу и плакала за спиной (теперь ее мертвая рука в полосатом рукаве свисала, в кулаке зажат платок).
      Толпа ребят наблюдала за таким невиданным зрелищем, ребята и девочки молодые, бледные, симпатичные, слишком бледные... Лысые все. А, вот и та, в сером платье, в платке, в джинсах, белых носочках и кроссовках, платье все еще криво сидит, ножки худые, она что-то она лепечет, обращаясь в пространство:
      - Теракт, что ли... Мало им взрывов. Охилели совсем. Вон трупы несут и несут... Куда смотрит милиция, интересно. Вообще! Жить стало тут невозможно! У нас соседи сдали однушку! И въехало чуть не двенадцать их в однокомнатную квартиру! И к ним идут и идут! И ночью шумят! А у меня дочь умерла в клинике... Инвалид первой группы... Я на грани, можно сказать. Обращаемся, все бесполезно. Они уже подмазали в милиции, участковый к ним ходит... Оплатили... Спать невозможно!
      Тощий мальчишка, тоже никому:
      - Я и вообще плохо сплю. Со снотворными всегда. Составляю из разных таблеток такие составчики. Один коктейль на ночь, другой когда в полшестого проснешься. Дочери никогда нет дома, она менеджер в ночном клубе. Или спит. Мальчик был целиком на мне... Обиделся и умер... Он увлекся мотоциклами. Такие есть рокеры. Катали его, жалели. Стал исчезать по ночам... А своего мотоцикла у нас нет... С ужасом думала, разобьется... Он все мечтал о мотоцикле и просил денег сто баксов, а я его обидела, несмотря что его дни сочтены... Ну же ты лежишь, ну лежи и не думай ни о чем! Теперь виню себя, зачем я ему так сказала? Бог с ним, пусть деньги бы пропали, но он бы надеялся и мечтал! К нему один парень ходил, они хотели на двоих купить мотоцикл, ему сто баксов не хватало, парень ходил и ходил к нам в палату... Был конечно заинтересован денежки огрести, Павлик бы умер, и все ему бы. Хитер монтер! Павлик на меня так горячо смотрел, умолял. Он же не знал... В его последние дни... Операция была, врачи вскрыли и зашили обратно.
      Тут парень кинулся к подошедшей девочке:
      - Галочка! Ты жива? Мне тоже обещали, что Павлик оживет! Сто баксов я носила всегда в сумочке! Тебя увезли, мне сказали, в морг, я у Павлика ночь сидела, он смотрел все время в угол потолка... Спрашивал, сколько времени. Следил за часами. Я ему слезы вытирала, текло из глаз. Но это он не плакал. Пить давала, но "Боржоми" слишком соленый, у него рот пересыхал. Вышла к Тане медсестре в коридор. Может, какой-нибудь укольчик для поддержания, просила. Она ответила, что все по карте уже сделано. Что, что сделано, ты только с утра, а я уже сутки сижу... Ничего не делаете! Она: не надо ему мешать. Своих детей у нее нет, она не понимает. Сестры, у которых дети, тут не работают... А потом все, последний разок вдохнул и остановился. Глаза огромнейшие смотрят в потолок. Надо же закрыть! Мать должна это. Я ладошкой так аккуратно... Он дернулся весь и глаза открыл... И тут как поток по глазам побежал темный... Нельзя, оказывается, глазки закрывать им... Надо ждать... (Решительно) я виновата, я его убила.
      Мальчик захлебнулся слезами. Девочка стояла, глядя в сторону, видно было, что она мало что соображает. Она нерешительно сказала:
      - Павлик... Ты что...
      - Галочка! Павлик ушел из жизни! Я из палаты во двор, сама шатаюсь, и в калитку, а навстречу бежит твоя мама и говорит, что за сто баксов можно оживить! Надо только принести тело. Господи, что мы только не делали! Пошли туда под предлогом, что мы верующие и не хотим чтобы детей вскрывали, нам ни в какую дежурный, но тут приехал автобус, дежурный нас выгнал... Мы стояли. А потом все тут набежали, он повез Славочку, помнишь Славочку, ему было три годика, и дежурный дверь оставил, мы со двора проникли и унесли вас... Галочка! Как я рада, что ты жива! Нас предупредили, что мы-то уйдем. Ну и что? Зачем мне жить, например? Все равно скоро собираться. Но ты погляди что творится! Ужас! За свои пятьдесят пять лет такого не видела...
      Так говорил мальчик Павлик.
      А, а вот черненькая девушка в темном плаще без пояса, вот она. Плачет и приглушенно зовет, вертя головой:
      - Ксюша! Ксюшенькаа! Люди добрые, не видали девочку?
      Одной рукой рот прикрыла.
      Как рой бестолковых мотыльков, группа легких привидений. Бормочут. Не знают куда идти? Говорят приглушенно сами с собой. Глядят друг на друга, как будто едва проснувшись.
      Разглядывают собственные руки, ноги. Одежду. Нерешительно топчутся Кто-то встал на ящик и заглядывает в окно, пытаясь увидеть свое отражение. Без мата. Один пошел хромать, впятив голову в плечи, и вдруг опомнился, распрямился... Оглянулся. Хромать перестал.
      - Сколько погибших... Что здесь было?
      Павлик:
      - Галочка, вот погоди, опять никого не найдут, помяни мое слово. Ну всего тебе хорошего... А то дочь сейчас с работы пришла... Она ничего не знает... Что Павлика нет... Кричать будет на меня... Каждый день благословлять надо было, вот еще денек прожили, понимаешь? Ему ведь врачи пророчили, что он не доживет до десяти лет. Но мы боролись... как это... Ну пока...
      Нерешительно пошел, оглядываясь. Ксюша громко:
      - Травы Здленко, травы Здленко! Я вам говорю, дают быстрый эффект. Я же не хочу, чтобы она умирала! Я ее не отдам! Что вы, в пятнадцать лет онкология! Мы боремся!
      Ее никто не слушает. Шарахаются, думая, что это бред... Начинают разбредаться. Выходят со двора кто куда.
      Те самые санитары несут из подъезда в простыне покойника. Мало времени прошло! И из простыни опять назойливый звонок мобильного! Знакомый мотивчик! А! Мой телефон! Валеру понесли! Все деньги уезжают!
      Подшмыгнем к носилкам и из правого кармана, пригнувшись, сграбастаем что удалось. Камень, тьфу! Санитары (другие) заорали, задний начал лягаться.
      Уйти быстро!
      Все деньги уезжают в Валерином пиджаке, большие тысячи и золотые зубы, вытащенные у стариков по больницам. Уезжает телефон торговцев оружием.
      Мы в парадном. А у нас в кармане аметист и расческа.
      Надо же, Лысый Ящ освоил метемпсихоз.
      Ммда. Нет такой вещи, которую бы народ не присобачил для своих нужд.
      О, вон и желтые ботинки, накрытые кое-как. Несут Ящика. И все по очереди на носилках едут кто там были, кто меня внизу встречал. Все сейчас гурьбой отправятся на Бродвей. Видимо, сами оказались невольными переселенцами, нехотя заменили кого-то, кто только что умер...
      Сидит на лавочке та девушка, она уже перестала звать Ксюшу. Сонно сидит, ничего не понимая.
      Вдруг она встала, огляделась, удивилась и просто так ушла. Куда-то домой, наверное, у нее же есть дом. Там жила ее обезумевшая мать, которая теперь мертвая едет в труповозке на Бродвей, да. Девочка прожила тут каких-нибудь двадцать четыре часа. Двойное перерождение.
      А! Мы тоже, выходит, дважды пересекали тот порог...
      Легко вздохнув, Номер Один отправился со двора. Светило солнце. Стояла какая-то холодная, ветреная, ясная погодка.
      Надо было как-то достать денег и ехать домой, в Москву.
      Валере легко было идти, имущества в пиджаке одна вещь, яркий, идеально круглый аметист, а кому его толкнуть? Не тот это город, покупать аметисты, простые люди, лохи, они не знают что это такое, глаз Бога, им не впарить, это нищий город, а жены богатых бандитов признают только брюлики. Это не наш путь.
      Теперь на проспект.
      Вот! Новый, с блестящими стеклами, большой магазин. Это для нас!
      Снял пиджак, повесил на руку.
      Вошел.
      Всем разрешается войти, хотя охранник у дверей долго провожал его призывными взорами, Номер Один это чувствовал и спиной. Хрен я к тебе подойду. Все имеют право.
      Тут же проследовал в отдел мужской одежды. Оглянулся. Никто не следит.
      Походил между вешалок, повыбирал, посмотрел ярлыки, увидел цены, присвистнул. Выяснил, где примерочная кабина.
      Понюхал рубашку, запах пота. Не мылся больше суток. Бездомный узнается по запаху.
      Надел на себя пиджак серый, хороший. Блестящий даже. Из зеркала на него смотрел слегка встрепанный молодой мужчина неземной красоты. Слегка небритый. Модель с рекламы. Вот что делает с человеком одежда!
      Причесался. Спрятал расческу обратно в свой порезанный пиджак и пока вынес его на руке и повесил на свободную вешалку. Остался в новом. Стал перебирать товар.
      Подумал. Услышал голоса: женский молодой, тягучий (приосанился) и мужской монотонный, ды-ды-ды. Женщине было не по себе. Она повторяла:
      - А я не слышала. Говорю, я не слышала. Я дома была. Я спала, может быть. Никуда не уходила я!
      Мужчина же дважды ответил, скучно и жутко:
      - Я тебя накажу.
      Клиент!
      - Что мы же... лаем?- выдвинувшись от вешалок, произнес любезным, хотя и скучающим тоном, Номер Один. Так. С этим заиканием надо кончать.
      - Костюм желательно,- сказал мужчина среднего возраста, очень опасный на вид.
      Номер Один поднес ему пиджак синий, подвел к зеркалу, а его пиджак с любезностью принял на вешалку и держал в руках.
      - Или хотите серый?
      - Да, как у вас, но сильно подороже,- сдержанно, со внезапно прорвавшимся чувством превосходства молвил покупатель.
      - Си-час.
      Прошла халда-продавщица и увидела картину: дядя меряет, а рядом с ним шестерка и баба. Баба отвернулась и плачет. Пусть. Шестерка уже в новом пиджаке. Дяде немного жмет подмышками. Развел локти, проверил. Вякнула неприветливо:
      - У нас такие только пятидесятые, пятьдесят вторые есть, но четвертый рост. Вам не подойдет.
      То есть оскорбила вдвойне: намекнула и что толстый, и что короткий.
      - Спасибо, девушка,- ответил клиент.- Справимся сами с этим вопросом.
      - Ты чо выступаешь,- удивился, в свою очередь Номер Один.
      Обиделась и немного испугалась. Пожав плечами, удалилась.
      Номер Один повел клиента к тому месту, где только что взял свой красавец серый пиджак, и протянул ему такую же вещь со словами:
      - Размер пятьдесят второй, пожалуйста.
      - Откуда вы знаете мой размер?
      - Мы это обязаны,- отвечал Номер Один с профессиональной легкой улыбкой.- И знаем, что в бедрах вы поуже, а в талии поширше (специально сказал "поширше", для убедительности). То есть пиджак надо немного переделать.
      - Так, да? И можете?
      - Мы оказываем услуги,- запел Номер Один,- вы подбираете по длине, а мы запошиваем. Так что меряйте брюки от любого другого костюма с запасом.
      Дядя просто расцвел.
      - Я вам подберу пока, примерочная вон там.
      Тем временем баба, вытерев сопли и слезы (рукой перекрестила нос в обе стороны, как грузчик!), вдруг решительно пошла вон, помахивая сумочкой молодая кобылка, высокая, стройная, беленькая, в красном костюме.
      Дядя растерялся. Метнулся было за телкой, но был ведь в казенном пиджаке (два других, собственный и синий, висели на на вешалках в руке у продавца).
      - Я вам советую,- понизив голос, сказал Номер Один,- идите в примерочную.
      Это были слова человека с рекламы, опытного в сердечных проблемах. Дядя шумно вздохнул, передернул плечами и последовал в примерочную, а Номер Один сообщил ему, отодвинув край шелковой занавески:
      - Вот вешаю вам оба пиджака, ваш и новый, пока наденьте пятьдесят второй и готовьтесь мерять брюки, я их принесу вам на номер больше. Этот же цвет или два разных?
      - Давайте разные,- ответил солидно клиент.- Я только из Италии. Прочесал, понимаешь, все, но не мог подобрать буквально за всю страну ни разу...
      Намекает, "вы меня не знаете, но вы меня узнаете".
      Италия ваш дом, коза востра, ударение на первом слоге.
      Задвинул клиента портьерой.
      Постоял. Проследил в щелку, как клиент надел новый пиджак, покрасовался, после чего снял ботинки и начал стаскивать брюки... Встал в носках, поворачиваясь так и сяк. Смотрел на себя в зеркало. Ножки сизые, худые. Плавки раздутые. Имеется аденомка. Брюхо здоровенное.
      Номер Один ушел к вешалкам, снял с себя серый пиджачок, взял свой на локоть и быстро, как бы вглядываясь и ища, помчался по следам прекрасной телки. Продавщицы, наблюдавшие всю сцену с жутким интересом, переглянулись. Помощник бежит за женой! Или она ему не жена? Чуть его не спросили! Как-то даже сунулись следом.
      Вышел на улицу мимо довольно пристально глядящего охранника. Чует, мразь.
      А что? Как мы пришли, в том же виде и уходим, прикрыв пиджаком раздутый правый карман.
      Поймал машину, громко сказал: "На Московский вокзал".
      Проехал вдоль следующего фирменного магазина, запомнил, велел повернуть за угол и тут остановил водителя, расплатился с ним. Взял сдачу. Быстро побежал в магазин.
      Там купил себе хорошие серо-синие брюки, темносинюю в черную полоску рубашечку с коротким рукавом, хотел приобрести широкий клетчатый пиджак или что-то солидное из черной кожи, но окоротил себя (Валера, Ящик, стоп), купил все-таки темносерую неброскую куртку, этажом выше взял могучие, многоэтажные серые кроссовки, затем черные очки и черную кепку-бейсболку, довольно дорогую. Анюте купил теплый тонкий яркокрасный халатик (цвет как у той кобылы), белье беленькое дорогое и сумочку (не кожаную), Алешке тоже ярко-красный комбинезон спать на балконе, потом ему же недешевую машинку. Все с большим внутренним сопротивлением, увы. Старый пиджак положил в урну, предварительно вынув из него расческу и камень. Махнул рукой, сел в тут же остановившуюся машину и поехал в аэропорт. Оттуда позвонил домой.
      - Але, Анюта? Как дела? Я денег достал! Хватит на все, и на выкуп Куха! Мне не звонили?
      - А, это ты?
      - Ну я это, я! Что, не узнаешь родного мужа?
      - Слушай,- после паузы низким голосом сказала Анюта.- Тут много новостей.
      - Да? Каких это? Ну говори, говори!
      Сейчас скажет, что лекарство помогло.
      - ...Вашего директора убили.
      По интонации понятно: довольна.
      - А,- отозвался Номер Один.- Ну я это предчувствовал. Бандит он был. Квартира в порядке, стало быть. Так что остался один должок, деньги есть на выкуп, мне надо лететь на север, за Юрой.
      - Юра? Юра...- сказала жена загадочно,- ты уже не успел.
      - Что такое? (Сердце замерло).
      - Ты ничего никому не должен, Юра же уже приехал! Его отпустили.
      - Как, когда?
      - Сегодня он вернулся домой к маме! Она уже три раза звонила, ищет тебя и плачет.
      - Я сейчас перезвоню. Погоди, Мумичка. Алешке привет. Сама-то как?
      И тут она:
      - А у меня не пугайся, все лицо синее. Но жива. У Алешки, приедешь, большой прогресс. Лекарство достала - чудо.
      И положила трубку.
      Господи.
      Набрал номер квартиры Куха.
      - Здравствуйте, это Галина Петровна?
      Приглушенный голос скорбно ответил:
      - Слушаю.
      - Как у вас там? Как состояние?
      - Вы кто?
      - Вы меня не узнали, что ли, Галина Петровна. Это я! Иван!
      - А. (Помолчала). Это вы все-таки. Я вас искала. Юра вернулся. (Приглушенно) Он не-но-рмален. Он пошел во двор и там на детской площадке спустил брюки и сделал ка-ка, понимаете?
      - Что?!
      - Да! Кучу навалил. Вернулся в квартиру, расселся на полу в кухне как йог и ел сырую картошку. Немытую!!! Луковку почистил и съел. Сырое мясо я вынула оттаивать на радостях, сел и настрогал ножиком и съел! Тут пришли родительницы которые гуляют в песочнице с детьми, ко мне с претензиями, что они борются с собаками, которые гадят в песок под лозунгом наши собаки чище ваших детей, а тут вон какое безобразие и хулиганство. Я его спросила, он ли это, а он кивает и улыбается. Это что?! Я потребовала у всех на глазах, чтобы он за собой убрал. Дала ему старый испорченный совок для мусора, уголок отломан, сам же Юра и наступил год назад. Новый совок мы так и не приобрели! Я его попросила, он с этими родительницами, две бабушки, пошел убирать (краткое рыдание). Это все влияние вас! Вас, идиот! С вашими дикими взглядами. Он опростился как Лев Толстой! Он сказал - будущее за нами. Кого он имел в виду? Это секта? А вы знаете, что сектанты продают свои квартиры родителей?! Вы это знаете? Чтобы не пачкать руки собственностью! Вы главарь секты? Уймитесь, кретин! Зачем вам Юра, чистый, незапачканный человек?