Я нисколько не хочу. Нет. Да что вы мне смешные деньги предлагаете? Сколько? Да я за тридцать ее сейчас могу загнать. Сорок? А как вы считаете, я вам поверю? Ну хорошо. И сумки, ладно. Машина будет стоять, так, через пятьдесят минут в районе, пишите... (продиктовал), это гаражи инстатута. Внутри буду сидеть я, борода, очки, партийная кличка Феликс Федорович. Скажите "Феликс Федорович, мы от Вахи". Пусть будет один человек, ясно? У меня там тоже свои люди, четверо дежурят. Адрес позвоню скажу когда будет все готово. Ваш телефон. Записал, ждите.
      Приехал пораньше, поставил машину подальше и правильно сделал. Прогулялся к институту.
      Панька явился, конечно, не один. Держа дистанцию, впереди и позади шли так называемые помощники, Витя и Сева, два шкафа, оформленные в отделе кадров как лаборанты с незаконченным средним образованием. Любовники и шестерки.
      Позвонил ему.
      - Ну что, это я, от Вахи, ты готов?
      Он ответил:
      - Тут со мной вызвались поехать мои студенты.
      - А я один. Пусть остаются на месте, подходите ко мне. Я на углу, у светофора, за кустами стою.
      Постепенно темнело.
      Панька подошел, посмотрел на Валеру и сказал:
      - Да, вы человек Вахи, я вас видел. В бане мы были вместе. Очень приятные воспоминания (он мимолетно смазал горячей ладошкой Валеру по руке. Брр.). Так. Ну, где машина?
      Он все осмотрел детально, влез внутрь. Пыхтя, отдал деньги. Двадцать шесть пачек. Старые, ношеные, настоящие доллары.
      - Че старые-то?
      - Уж какие были. Я не банк. И так все подмел.
      Врет.
      Номер Один отдал ему ключи. Пульт оставил себе. Вышел, нагруженный двумя сумками.
      Панька сразу тронул, лицо у него было радостное, и подобрал своих малышей по дороге. Свернул к институту.
      Номер Один тут же позвонил хозяевам машины.
      - Вот адрес. Ваш пульт и сумки лежат за табачным киоском рядом с институтом, в траве слева, прямо у стены. Все, жду.
      Спустя десять минут приехали три машины, люди в камуфляже ощупали землю, нашли только пульт, поехали к институту. Оттуда через паузу понеслись характерные звуки атаки. Глухо хлопнуло несколько раз. Бьют по замкам. Разумеется, им никто не открыл железные ворота гаражей, там имеется глазок, Витя и Сева были на стреме. Но раздался небольшой взрыв. Видимо, снесли ворота. Затем послышались выстрелы. Скорее всего, были задеты интересы большого военного комплекса. И зачем им оставлять свидетелей своего позора, когда у такой фирмы увели автомобиль?
      Спустя еще пятнадцать минут на улицу выехали четыре машины, в центре кортежа красовался мерс.
      Пошел посмотреть.
      Все трое в разных позах лежали в гараже. Панька и его купидоны, бедные, безмозглые и безработные спортсмены. И один охранник, тоже из их банды.
      Брезгливо вынул у Паньки ключи, обшарил все карманы, ничего.
      И тут раздались чьи-то шаги. Так. Застанут рядом с трупами. Бежать.
      Огляделся, мимолетно взглянул на дверцу рядом с воротами. На ней нарисовалась бумажка "М-психоз 23:50-23:55". Преодолел желание прыгнуть туда. Взглянул на часы. Ровно 23:50, надо же!
      - В чем дело?- испуганное восклицание.- Что это вообще за базар? Что вы тут делаете?
      То и делаем. Это на пороге стоял, на тебе, дежурный по институту, лаборант со второго этажа Костя. Молодой отец после университета. Он услышал выстрелы, взрывы и зачем-то спустился посмотреть.
      Номер Один отчетливо сказал, отвернувшись:
      - Через по... через полчаса вызовешь милицию и пожарных, ясно? И молчи, если хочешь жить, Костя. Скажешь, что были люди в черных масках на трех машинах, взорвали ворота гаражей. Что тут перебивали номера на краденых машинах. А ты выбежал, испугался и спрятался вон там, за будкой. И иди туда, ясно? Прямо сейчас.
      Костя, пожав плечами, пискляво ответил:
      - Ура.
      И исчез, умный, интеллигентный мальчик.
      Номер Один панькинским ключом открыл дверь, поднялся к директору в кабинет, нашел на кольце еще ключ от сейфа, там у этого была заначка, бутылка французского коньяку (спрячем в карман), хлыст (ага), баночка с какой-то мазью, спрей "интим" и куча бумаг.
      Все свалил на пол, выгреб туда же содержимое ящиков стола и вытряс те немудреные подарочные книжки, которые стояли на полках. Порхнуло несколько пятисотенных евро. Так.
      Поджег зажигалкой кучу. Горело неохотно, но потом занялось хорошо. Где-то тут горит и его собственная расписка. Пошуровал, распушил листы. Вспыхнуло.
      Открыл окно и выкинул вон по частям компьютер, монитор так хрястнул об асфальт, что удовольствие доставил огромное! Позвонил 01. А то загорятся архивы, библиотека, жалко.
      Хотя вряд ли Панька стал бы заносить в компьютер все долговые расписки.
      Заботливо кинул в огонь и дискеты со стола.
      Посмотрев, хорошо ли горит (костер поднимался уже на полметра от пола), Номер Один неторопливо ушел, взяв сумки.
      И не было у него места, где преклонить голову, посчитать прибыль.
      Двадцать пять от этого... И толстое портмоне от того, от генерала... И его водителя большой пустой кошелек.
      глава 8. Родной дом и последствия
      Он набрал номер.
      - Алло,- солидно сказал в трубку Номер Один.- Это Анна Влади... владимировна? Это Валера, знакомый вашего мужа. Он велел передать вам свой паспорт и деньги. Все в порядке, он сказал, что вы ничего уже не должны и квартиру не отберут. Так я зайду?
      Она наконец откликнулась:
      - Да?
      Робкий такой, тонкий голос. У нее всегда такие интонации, когда она против. Несогласна и недовольна.
      - Я могу к вам заехать?
      Тоненьким голосом:
      - О. Разумеется... Только уже поздно. Мы с Алешей спим.
      Да не спишь ты ни фига! Раньше двух не ложишься! Все сидишь редактируешь чужие докторские. За копейки.
      - Ну я на ми... на минуту. Отдам и уйду. Он очень просил оставить деньги, боится, что опять что-то произойдет.
      - Странно как-то... Так говорил? Ну я не знаю... мне ничего не нужно. Раз квартира остается... Мы ничего, мы проживем. (Специально тоненьким голоком). Передайте ему, я устроюсь на работу в дом инвалидов, нас с Алешей возьмут...
      Проскок! Я видел уже этот дом инвалидов и Алешу в койке.
      Еще новости! В дом инвалидов Алешу! Такого умного пацана! А сама будешь дома ночевать?
      - А квартиру сдадим... Так и скажите. Ему некуда возвращаться.
      - В дальнейшем в хорошу... в хорошую погоду,- сказал Номер Один свою обычную фразу.
      Она насторожилась. Но тут послышался ясный, тонкий голосок.
      - Нет, засыпай, Алеша, это не папа,- ответила этому голосу жена.
      - Короче, я еду. Адрес мне ваш муж дал.
      И он положил трубку.
      Все внутри кипело. Алеша не спит в двенадцать ночи! А мне некуда возвращаться! Что же это за баба!
      Довольно быстро для такого гиблого места Номер Один поймал машину и поехал домой.
      Когда он позвонил в дверь, жена открыла ему дверь только на ширину цепочки.
      - Извините, мы спим,- сказала она. Умная женщина, однако!
      - Тут две сумки еще. Они не пролезут, вы что.
      Он показал новенькие, туго набитые сумки.
      - Пока что возьмите паспорт.
      - А зачем мне его паспорт? Как же он без него?
      Она начала что-то понимать.
      - Он жив?
      - Я не в ку-курсе,- ответил Валера.- Мне он велел передать, сказал перед смертью...
      Она сразу залилась слезами там, за цепочкой. Наконец открыла, взяла в руки его паспорт, посмотрела на фотографию и быстро пошла на кухню, плечи ее тряслись от беззвучного плача.
      - Мам, папочка приехал?- спросонья запищал Алешка.
      - Нет, нет, спи, нет.
      Она пошла к Алеше, а Валера у порога снял ботинки, надеть свои тапки не посмел, остался в новых американских носках не без гордости, и сразу сунулся в ванную вымыть руки. Но что-то было необычное там, под вешалкой.
      Все было как заведено кроме того что в прихожей. В ванной висело бельишко. Пахло детским мыльцем. Все чисто вымыто. Анюта молодец. Перебрался на кухню с сумками, по дороге отметив, что да, вот оно: под вешалкой стоят чьи-то новые мужские тапочки, большого размера причем. Тут вошла жена. Вяло, сопливо предложила:
      - Чаю хотите?
      - Хочу.
      Поставила чайник. Села. Тоненькие руки, большие глаза, челка. И дать-то тебе можно восемнадцать лет. Только истощенная, как узница какая-то. Старый халатик. Тапочки с дыркой на большом пальце. Тонкий розовый ноготок поблескивает. Он всегда ей сам стриг ногти на ногах с того времени, когда она ходила Алешкой и не могла наклоняться. Волосы золотые собраны в пучочек. Красит волосы дешевым аптечным гидроперитом. Нет денег в этом доме. Нет денег.
      Сначала вытащил пакет с деньгами, все двадцать шесть тысяч. Положил на холодильник.
      - Муж ваш сказал, что это вам на какое-то время хватит.
      Выставил бутылку коньяка.
      Она не пошевелилась. Горел огонек под чайником.
      Тихо, тепло. Чьи же это тапочки? Для меня купила. Нет!
      Стал распаковывать сумку. Эт-то еще что! Пакеты... Господи, из сексшопа искусственный член!
      - Ой, нет, это мое.
      Дальше было тонкое красное белье, четыре упаковки.
      - Это вам. Протянул.
      - Это, вероятно, тоже не мне. Она усмотрела размер.
      - Ну продадите, все же дорогое...
      - Это он не мне покупал. Кому-то побольше меня.
      Потом шли колготки, черные кружевные, сетчатые, но тоже все оказалось большого размера. Кого он там себе завел, этот генерал? Слоних каких-то.
      - Ну все понятно, больше не надо смотреть,- сказала она задумчиво, глаза в разные стороны от обиды.
      - Я вам все это оставлю, мне зачем.
      Она смотрела куда-то в пол. Вот идиот! Не мог поглядеть содержимое сумок там, на лестнице!
      - Вообще это не он покупал. Я вам честно признаюсь. Это я купил своей жене, но я же вас не знаю, и решил вам все подарить, потому что мужа вашего убили.
      - Знаете, не надо обманывать. Его не убили. Не верю. Вы эти вещи видите в первый раз. И деньги заберите.
      Вот, это вся его Анюта, она такая. Нет других на свете. Таких маленьких, упрямых. Кого-то она уже принимает.
      Он стал мычать какую-то мелодию. Сонный, довольный голосок:
      - Папа?
      - Нет, спи, Алеша.
      Ушла. Алешка узнал его интонации. Вернулась, стала у притолоки:
      - Ну что, извините, мы будем ложиться спать. Я вас провожу.
      Ждет кого-то, б.
      - Дело в чем,- замельтешил Валера,- у меня поезд утром... Я бы здесь на кухне... Переспал бы... Кинешь мне какое-нибудь старое пальто.
      - Старого пальто уже нет. А вы можете снять комнату в любой гостинице и подвинула в его сторону пакет с долларами.- Я не возьму.
      Точно кто-то у нее есть! Кто-то с бабками! Спонсор.
      - Ну хоть на со... сохранение. Я потом приеду.
      - Вот уж это нет. Больше я вас сюда не приглашаю. Муж будет недоволен.
      Какой муж?
      Во дает баба, ДДП. Дощечка два прыща. Да кто на тебя позарится! Мослы!
      Кто-то у нее бывает, ночует. Алешу надо спросить. Алеша не соврет. Или тот приходит по ночам? Надевает свои тапочки!
      - Нет, женщина, я посижу тут до утра. Вот так, женщина.
      Стала водить головой, ошарашенно глядя по сторонам. Закусила губу. Сейчас шарахнет сковородкой.
      Нет, подняла трубку телефона. Набирает... милицию!
      - Да ты что, охре-охренела?
      Вырвал у нее телефон. Хотял грянуть им об пол, но побоялся, что Алешка проснется.
      Сердце стучало. Милицию! С такими деньгами вызывать!
      Спонсор у тебя?
      Он протянул руку и положил ей на бедро. Куриная косточка. Незнакомая бабья мякоть.
      Вот! Наконец!
      Быстро дернул свою молнию.
      Анюта вцепилась пальцами в его руку, оглянулась, побледнела, выкатив глаза по собачьи, в разные стороны. Боится, что Алешка проснется. Забормотала "ну что вы, Господи, ну что вы". Он понял, что кричать она не будет. Ах ты тварь! Ты у меня крикнешь! Водишь? Водишь к себе?
      Отправил ее одним махом на пол. Она сложилась у его ног в узел, защищая руками почему-то голову, и бормотала "Господи, что с вами".
      Все было в порядке с Джоном Стейнбеком.
      Там, на полу у нее началась другая песня: "Не убивайте, оставьте меня в живых, он умрет без меня, отца у нас нет".
      Бормотала.
      Отца, видите ли, нет! Есть! Валера поднял ее голову за волосы. Вцепилась своими палочками в его руки, шептала "отпусти, сволочь, отпусти". А чтобы ты знала свое место!
      Так кошки выглядят, если взять их за шкирку. Рот растянут, глаза враскосяк.
      Она висела на своих волосах, пытаясь отцепить его руку. Не плакала, бормотала одно и то же: "Не убивай меня, гадина, ребенок погибнет".
      Как это не убивай. Как это гадина.
      Освободил Джона Стейнбека.
      Сначала ты мне сделаешь... вот бери! Взять! А потом придушу. Отворачиваешь морду? Ударил ее лицом о свое поднятое колено. Ухнула. А вот это не надо, кровь пошла у нее из носу. Это мне не нравится. Еще раз о поднятое колено.
      И вдруг раздался дикий визг, от которого у Валеры зашевелились волосы на голове. Он даже отпустил бабу. Он терпеть ненавидел, когда эти короеды выступают, дети так называемые. Валера тронулся это дело придушить. Этот ор, дикий вой, непрерывный как сирена, тонкий визг раздавленной собаки.
      Но он не мог сделать ни шагу. В его ноги крепко, как железные крючья, вцепились ее руки. Она поняла, что сейчас будет, и повисла на его ногах как тяжелая, окостенелая масса, которую он пинал, но увязал как в болоте. Как будто ноги полотенцем стянули на х. Но все-таки двигались они оба к двери, к этому дикому вою, сводящему с ума визгу, который шел из дальней комнаты.
      Номер Один запыхался. Дикий вой, режущий уши, как на последнем издыхании, продолжался. Надо было как-то с этим кончать, придавить, вогнать обратно в глотку, для чего и существует нож. Один мах и все! Оставил ее горло и полез в ящик стола. Она прижалась спиной к столу, но ноги его не отпустила.
      Тут короед замолчал. Но это он набрал воздуху. Ви-и-изг!
      Тонкие, вязкие как жвачка руки залепили ему конечности, лбом она прижалась к его коленям. Кровь к крови. Давила, скрывала лицо, рот. Кусала сквозь брюки ногу! Как зверюга!
      Все у него съежилось, на полшестого повисло.
      Валера тянулся к ящику с ножами. Одна рука ее за волосы, другая тянется. Сейчас у нее съедет скальп.
      Чувство было как во сне - бегу, но не двигаюсь. Стал отлеплять бабу, молотя кулаком по ее спине, по голове, по худым костям, по цыплячьему мясу!
      Она молчала и не отцеплялась. Оказывается, она охватила локтем и ножку стола, а тот заклинило между холодильником и стиральной машиной. Каждый сантиметр в этой кухне на счету! Все мерили рулеткой! Надо, таким образом, выдвинуть стол. Он выдвинулся со скрежетом, но не прошел между плитой и стиралкой.
      Этот замолчал. Сейчас опять!
      В тишине он услышал ее хрип, как ножом по стеклу. Она тихо скрежетала, щопотом: "Убей его сначала, его сначала! Ради Бога!"
      От удивления он кашлянул. Как убей его? Сына моего?
      - Папа!- визгнул голос Алешки.
      И тут из дальней комнаты раздался довольно сильный, какой-то неживой удар, как будто что-то неподвижное рухнуло. Потом глухой, длинный стон. Потом молчание - и тихий, безнадежный детский плач, все кончено. Это плакал наш Алешенька! Маленький калека упал с кровати!
      - Папа,- плакал, захлебываясь, Алешенька,- папа, папочка. Я упав...
      Все нутро рванулось в ту комнату. Да отвяжись ты, падла! Поднять, обнять, утереть слезки, не плачь, папа тут. Отстань! Отпустил ее волосы. Все!
      Снизу раздался ее неожиданно громкий, хриплый голос:
      - Алеша? Ты что?
      Цепкие плети, державшие как спрут его ноги, отпали.
      Жена из-под его ног на четвереньках поползла в сторону двери. Кровь на полу.
      Отодвинулся, застегнулся.
      Шатаясь, встала и пошла, трогая пальцами, очень осторожно, волосы и утирая лицо. Руки ее в крови. Мое колено мокрое от крови. Укусила, что ли? Больно же колено!
      А, это ее кровь.
      Она ушла в ванну. Он привел себя в порядок и, скрываясь, выглянул из-за притолоки.
      Там, на пороге дальней комнатки, стоял на четвереньках его сын. Он дрожал. Он даже переставил руку культяпочкой и попытался подвинуться еще на шаг. Один мизинец отставлен. Единственный, который шевелится. Голова опущена. Подвинулся, трясясь. Пополз!
      Жена из ванной говорила громко и хрипло:
      - Ну молодец, Алешенька! Ну давай, иди! Иди ко мне.
      А парень, как заведенный, твердил "папа".
      Вышла из ванной, не глядя в сторону Валеры, умытая, в халате, накинув на больную голову полотенце. Ноги-то все равно в крови, вот дура! Алешка увидит!
      - А это я тушь красную на себя пролила,- поглядев туда, куда смотрел Номер Один, бодро, не своим голосом начала объясняться Анюта. Что-то еще говорила утешительное, нежное там, в комнате.
      Почему-то подхватив с холодильника пакет с деньгами, и, от позора, сумки, Номер Один выметнулся на улицу.
      Он трясся так же как его сын.
      Куда теперь, встал вопрос. У меня нет дома.
      Позвонил одной Верке. Телефон знал наизусть, звонено было-перезвонено. Квартирка рядом с институтом.
      Которая в библиотеке всегда ему так радостно улыбалась и давала домой книги из читального зала. Редкие издания! Верка с диван-кроватью. Называй меня теперь Верба. Нет, ты Даная. Можно было прийти даже ночью. Без проблем.
      - Хал-ло! (она так всегда, как бы по-английски).
      Забормотал как-то криво, прокашливаясь, глотая слова, что я сам от такого-то, его друг, сам из города Н., а поезд только завтра. Просьба будет большая, я заплачу сколько скажешь. Постелить на кухне. Привет от него вам, Верба.
      Ее мать говорила ласково "мандинка ты". Вера со смехом рассказывала. У нее кухня довольно большая. Диванчик стоит для гостей.
      - Да?- сказала эта Верба, помолчав, простым и грубым голосом.- А пошел ты туда-то. Новости еще! От Ивана он.
      И бросила трубу.
      Москва бьет с носка.
      К друзьям, кто мои друзья? Кто примет постороннего человека? Витек нет, во всяком случае его жена холодно удивится. Новая квартира в центре с дорогим ремонтом. Витька даже неудобно беспокоить. У Володи жена добрая, но у них стоит из-за этого автоответчик. Веня откроет дверь всегда, даже постороннему, и жена его тоже, но столько будет расспросов, давно не виделись с вашим другом, с университета. Как-то дико. Веня поет в храме. А когда бы мы находились в своей собственной шкуре, тоже бы вот так не разлетелись переночевать. Неловко. Юра был друг, после того как Оппегейм и Шопен эмигрировали. Но теперь все. Ящ мой друг? Какой такой Ящик? Яки Ящ? Он убил меня.
      Пусто.
      Взял машину, доехал до вокзала. Кипела бурная жизнь, старые проститутки ожидали своего часа, какого-нибудь в хлам пьяного транзитника, валил народ с поезда, вечный карнавал, а он после драки да и парчина, даже обе, в крови. Милиция невдалеке попарно.
      Кто-то подошел, сказал:
      - Ты от кого?
      - От Вахи.
      - Ну и сливайся отсюда.
      Угрожают. Приняли за кого-то. Да и вид, конечно,
      Поменял доллары, купил себе бутылку, закусь, первые с краю штаны спортивные, а то люди глядели на его брюки. Переоделся в сортире. Бутылку тут же выпил. Умылся, вытерся рукавом. Весь трясся.
      И вдруг позвонил домой, покашлял и шипя сказал:
      - Але! Анюта? Муми! Плохо слышно! Это я! Я по межгороду звоню!
      Она хрипло, надтреснутым голосом ответила:
      - А! Это ты? Какой-то голос незнакомый.
      - У тебя тоже!
      - Ты жив? Я так и думала. Прекрасно,- сказала она и состроила даже какую-то усмешку, подпустила иронии.- Спасибо за подарки.
      - Каки подарки?- изумленно ответил он.- У меня ни копья! Муми... мумичка!
      - Как какие подарки? Человек от тебя приходил...
      - Ты что, Муми!
      - А деньги?
      - Вот те на. Анюта! Честное лее... ленинское! (это семейная поговорка).
      - Неважно. Слушай. Лекарство-то... оно действует! Алешка двигает ногами и руками! Так сказать... Не было бы счастья...
      Тут она заплакала, зарыдала взахлеб бормоча: "Я так соскучилась по тебе, мы так соскучились по тебе".
      - Тут ветер и дождь,- отвечал он.- Такие ветра! Ночи не сплю.
      - Я так и думала.
      - Пытаюсь достать деньги, мумичка!
      - Но ты представляешь, какое лекарство!
      - Это не это!- воскликнул он.- Это моя гимнастика с ним!
      - Лекарство, лекарство,- рыдала она.- Но он все равно говорит, да, Алешенька? Он все равно говорит: когда папа будет со мной заниматься? Скажи, Алешенька! Это папа звонит!
      Его голос, сиплый:
      - Па? Па?
      После плача.
      - Да, мумичек.
      - Ковда... (вздохнул тяжело после плача). Ковда гивнастикой будешь со мной... Я упав!
      Он говорил, говорил взахлеб.
      - Дай-ка маму. Пока-пока. Целую-целую (...). Че это он не спит у тебя. А как сама-то?
      Помолчала.
      - Знаешь, я тут упала... С лестницы тут упала... Нос разбила, вся распухла. Голова кожа распухла как подушка... Но ничего, жива! Жива осталась! Быстро приезжай! Невозможно без тебя!
      - Сейчас как? Сейчас я не в силах.
      Она как-то странно засмеялась. Как смеются оскорбленные и униженные.
      - Лед, приложи лед! Муми! К голове!
      - А, как я не догадалась, сейчас... (возня, пошла с телефоном к холодильнику) сейчас.
      - С какой лестницы?
      - У соседей стремянку взяла, занавеска упала... Синяки.
      - Слушай, а у тебе не сломано ничего? Ты в нос говоришь...
      - Да не знаю... Погоди, а что это ты столько по автомату наговорил? У тебя же денег нет? (Подозрительная).
      - А... Тут автомат вообще без жетонов работает, по... поняла? Он сначала одну штучку проглотил, а потом видишь, я говорю и все! Так что сходи на рентген. Вызови мать с Алешкой посидеть и сходи.
      - А, мы вчера опять с ней хорошо поговорили. Она обиделась, что я ей не звоню. А ей звонить, это на час попреков. Ты не из автомата звонишь!
      - Сходи на рентген... Проверь мослы свои...
      - Что ты говоришь? Что-о?
      - Слушай. Если меня нет - выходи тогда замуж за моего Валеру. Он верный, хороший парень. Будет отцом.
      - Как это - тебя нет? Как это? Глупости какие. Буду ждать всегда. Мы с Алешей будем ждать тебя всегда! Идиотов не предлагай. Никогда! Ты говоришь не своим голосом!
      - А у тебя тоже не сво... не свой. Меня убили (заплакал). Молись.
      Он повесил трубку, как будто прервали.
      глава 9. Группа лёгких привидений
      На перроне Валера договорился с проводницей, залег в отдельное двухместное купе спального вагона, все как полагается, уже не было того задору взять чемоданчик у лоха. Не было мыслей. У вора должны быть мысли и задор. Шутки на уме. Шутки с теми кто попадется с добром. Трали-вали.
      Все на эту ночь в порядке, он лежит на чистом белье в отдельном купе, но очень болят ноги. Как если бы были побиты в самую голяшку. Он пощупал их, посмотрел. Ни синяков, ничего. А боль прогрессир-вала, увели-чвалась, боль в тех местах, за которые она держала мертвой хваткой. Спрут. Силой своих жил. И голова, что с головой?
      Сел, посмотрел свои ноги. Потом руки. На сгибах следы уколов. А. Надо достать удовольствие. Ломка, ломка, что ли? А пойдешь к проводнице, она тебе такое впарит, что и не встанешь завтра, а встанешь, то без денег. Мука, такая мука, тоска.
      Надо начинать ту жизнь. У меня две жены. Одну зовут Алиска, у нее мать со мной жила тоже. Двое каких-то ребят. Вонючая квартира, бабка. Да не хочу я вас! Деньги есть. Найти новую подругу, почище. И что, щипать карманы по троллейбусам? А диссер? В рюкзаке записи, какие на х записи. Она все выкинула, а-а!!!
      Не может быть! Нет, не выкинула. Остановилась на старом пальто, надеюсь. Записи десяти лет!
      Лысый Ящ меня караулит и Вахе я вроде бы должен. Но что, сколько... И другие меня знают, наверно, много народу меня знает. А я не знаю никого. Холодно, выворачивает наизнанку, ноги тянет. Ну и что, ну тапочки у меня дома. Ну имеет она право. Когда последний раз мы с ней спали? Или подруга ей отдала чьи-то... Да нет. Тапки обычно не отдают. Держат под вешалкой для гостей. Да купила небось сама. А на какие деньги? Нет.
      Нет. Это тапки его.
      А чо с ними чикаться вообще? Да замочить их! Не пустит. На цепочку закрытая сидит, как бобик. У меня все болит, пока эта баба жива. Убрать бабу, не будет болеть. И не встает... Вот, не встает у меня. Не получа-ет-ся опять!..
      Холодно. Допил бутылку. Сна не было. Куда едем-то?
      Весь вагон гремит, толчет тебя, месит, визг какой-то, дили-дон, болтается какое-то ведро, что ли.
      Поехать рвануть на Север? Его примет любой балаган, пожить там лето, собирать материалы, вести дневник, записи... Куда я денусь с этими записями, у меня образование-то... восемь, что ли, классов... Кто их опубликует... Компьютера нет. А что я знаю по-английски? Ничего, представь себе! Ниче-го! Нафиг. Предтавьте себе, как говорила Марья Михална, жуткая математичка, которая его ненавидела, добилась, что к экзаменам за девятый класс не допустили. А тут и сел в колонию. Зарезал этого... Папаню. Так и надо ему было. Не лез-зь! Скучно, скучно как. Математика - барьер, непроходимый для кого? Для нас, для удобрений. Государство расставляет сети математики, чтобы не пропустить дальше кого? Мы нужны для другого, для черной работы. А вот хей вам, мы воры.
      Вылез в коридор. Потыркался в разные купе - было заперто. Выползла проводница, безмолвно смотрела, как он вертится у чужой двери.
      - Вам что надо-то?
      - Отвали, б,- сказал.
      - Чаю?
      - Водки мне.
      Ага, из ее бутылки выпьешь...
      - А вагон-ресторан работает?
      - Да сходи, сходи,- заботливо отвечала проводница.- Пятый вагон отсюда. Может, продадут. Закрылися уже.
      Пошел, шатаясь, считая тамбуры и переходы. Миновал спящий плацкартный вагон. Одна компания веселилась, пила, сбоку, завешенные простыней, трахались, он отогнул простыню, поглядел. Быстро трясется малый, встав на руки и закусив губу, под ним откинутая голова бабы, как бы ей больно, сморщилась, ноет. Хотят кончить. Интересно же. Повеселел маленько. Но его окликнули, заорали, заматерились, стал подниматься кто-то с лавки, в руке тупой ножик, быстро все веселье у них прошло. А я случайно остановился. Выругался, качнулся дальше. Долго стучал в вагон-ресторан, разнес какое-то стекло, бежал обратно.
      Проводница вышла:
      - Дать чаю?
      - Нет, б.
      Заперся, плюхнулся в постель и долго боялся. Они подмешивают и в чай. Ничего не вышло и на этот раз. Импо? Импо?
      Тут же вспомнил урок прошлой ночки, спрятал пакет с деньгами в рундук под собой.
      Проснулся быстро, поезд еще шел. Причесался пятерней, стал рассматривать содержимое сумок. Эти подарки как раз Алиске и Анджелке. Резиновый хрен бы подарил теще, пусть бы похохотала. Веселая была бабка, олдовая герла. Сохранила семью. Лежит на кладбище теперь. Во второй сумке были какие-то бумаги, контракты, печати, подписи. И на дне в коробке в красивой упаковке такая сложная конструкция с дырой и волосами, модель. Прилагается типа вонючий брр вазелин. Кому это покупали, себе, конечно, генералитет. Так. Сначала надо посчитать деньги. Ого! Так. Надо будет купить побольше пояс. Индия где теперь? Я с этими деньгами вообще все куплю. Квартиру куплю сегодня, чтобы больше бабку эту не слышать.
      (Тонко завыл).
      Как болят ноги! Как тянет в руках! Жить не хочется. Жить неохота. Как повторял всем тот веселый дядя Шиш. Друганы отрубили у него по пьяни обе лапы за долги и пустили на улицу просить, не пропадать добру. Или это у Валеры такая болячка? Скажем, облитерирующий эндартериит? А это что такое?
      С трудом дожил до двенадцати дня, поезд кланялся каждому столбу, еле-еле полз.
      Чай отверг, проводницу не пустил.
      Приехав, осмотрелся на перроне внимательно, его тоже какие-то глаза внимательно осматривали. Кто-то уже говорил по мобильному. Валера не стал брать такси и быстро пошел куда? Домой. Куда еще? Каждый человек идет домой! У вокзала сесть в машину - и поминай как величали. Народ там известный. На троллейбусе тоже не поехал, могла возникнуть нежелательная встреча. Чего-то опасался и правильно делал.
      Во дворе его увидел пацан, на скамейке гужевался рядом с... Господи! Это была та самая покойница Светка!
      - Мама моя,- гордо сообщил пацан издали.- Мы ее отнесли домой... Сегодня вышла во двор!
      Светка неотрывно, прикрыв лицо ладонью, смотрела на решетчатую ограду онкологической клиники. Оттуда из ворот вылезла женщина с открытым ртом, в руке сумки, другая прикрывает щеку, оглянулась по сторонам и закричала:
      - Ксюшенька-а! Ксюшенька-а!
      Светка спряталась за пацана, бормоча:
      - Опять меня мать ищет.
      - Мать?- не понял пацан.
      Женщина в полосатой кофте шла прямо на них, ничего не видя, вертя головой и выпевая жалобно:
      - Ксюшенька-а!
      Она подошла к Светке:
      - Девушка и молодые люди! Помогите мне пожалуйста
      Светка сидела отвернув голову как попугай чуть ли не на сто восемьдесят градусов, смеялась.
      - Тут девочка не проходила? Она здесь, я знаю, она здесь где-то от меня скрывается, а у нее операция назначена на вчера! Шестнадцать лет, не видели? Вы видели! Скажите ей ее спасут, надо только лечь! Надо лечь на стол!
      Малый ответно раскрыл рот и смотрел на полосатую женщину без единой мысли на лице. Пялился как дурак.
      Светка тряслась от смеха.
      - Ничего страшного нет, все вылечиваются! Передайте ей! Это пройдет, это проходит! По методу доктора Здленко, травы Здленко! У меня уже есть травы Здленко на после операции! Ксюшенька!!!- снова завопила она.
      Парочка на скамейке смотрела в разные стороны, неудержимо и молча давясь от хохота. Тряслись их плечи.
      - Смееетесь над чужим горем!- сказала тетка и сама вдруг засмеялась.
      Затем она, улыбаясь, обратилась к самому Валере:
      - Мы из этой клиники! Вы не видели тут девушку в темносинем плаще? Худая такая! Черненькая!
      Светка встала и пошла, склонив голову в плечо, рукой загораживая рот.
      - Видите ли,- зорко на нее глядя и качая головой, продолжала твердить тетка,- она ушла из больницы только накануне операции. Она считала, что дни ее сочтены. Но ее ждут врачи.