Барби Валечка пожимала плечами, лучезарно улыбаясь.
      А мастер Амати продолжал:
      — Но сейчас я за тебя более-менее спокоен, ты очень поумнела, я надеюсь.
      Секретарша Валечка, вылитая кукла Барби, сияла (мелкие зубки, большие очки), и мастер был доволен.
      Однако как-то раз, пробудившись от ежегодного зимнего сна, мастер Амати не нашел Валечки за компьютером, не нашел ее и в Гималаях вообще.
      Вместе с секретаршей исчезли пятнадцать томов книги «Несколько секретов», которая была предназначена для добрых волшебников.
      Но, поскольку мастеру Амати еще не пришло время закупать новую партию игрушек, он не стал спускаться с гор ради одной глупой крысы, а вместо этого продолжал делать великую скрипку для мальчика, который недавно родился в горах Урала и пил пока что кефир из соски.
      А Валька (она придумала себе новое имя, Валькирия) с шумом и визгом, как ракета, приземлилась на родине, в Москве, в районе Арбата, однако никто этого не заметил, так как там же работало три экскаватора, асфальтоукладчик, два бродячих театра, переносной цирк, два фотографа с обезьянками и три с удавами и небольшой рынок по продаже котят.
      Валькирия, вставши на ноги, подумала и для удобства приняла вид вороны (тебя никто не замечает, а ты видишь все), а книги, украденные у Амати, она предварительно, еще в Гималаях, обратила в сухую корку, после чего отправилась на чердак и села изучать эту сухую корку, долбя ее клювом.
      Корка оказалась какая-то гранитная, на долбежку ушло много времени, тем более что голова у ворон небольшая, много вместить не может.
      Короче, когда ворона Валькирия опомнилась и превратилась в человека, даже не посмотрев на себя в зеркало (что будет, то будет), она оказалась довольно полной тетенькой пенсионного возраста, с подбородком как у пеликана, без переднего зуба, с редкими волосами, однако в глазах ее горел огонь, как у нашей кошки Муськи, когда она видит птичку.
      Огонь горел, поскольку Валька выработала четкий план: отомстить мастеру Амати, который продержал ее в хрустальном дворце в Гималаях всю молодость, зрелость и полстарости, причем без друзей, без гостей, ни тебе бутылки, ни сигареты, ни подраться, ни помириться, ни полюбить, ни разлюбить — ничего! Только работа и учеба, книги и прогулки, умные беседы и спорт, кошмар собачий.
      Валькирия мечтала о многом — и отобрать у него хрустальный дворец, самой поселиться в нем, но тут же она мечтала взорвать этот хрустальный дворец к шутам, а самой в простоте жить в больничном подвале в Сокольниках, в хорошей компании слесарей-сантехников, электриков и собак.
      Потом она запланировала стать вечно молодой, но, с другой стороны, ей было, как всегда, лень стирать носки и чистить зубы, причесываться и т. д., а с пожилой тетеньки какой спрос: хоть и вообще без зубов и три волоска на лысине, ходи не умывайся, никто не заметит. Это молодых все учат кому не лень, а старость уважают.
      Остальное только сладко мечталось: власть над миром, над вселенной и т. д.
      Итак, она стояла на крыше и смотрела вниз, на человечество, которое копошилось у нее под ногами. И обратила внимание на полноватого молодого мужчину: он, не отходя от киоска с мороженым, ел порцию за порцией, даже не утираясь.
      Что-то в этом человеке было нехорошее.
      Ворона спикировала на сквер, приземлилась в виде симпатичной дамочки с сигаретой в зубах и, толкнув мужчину локтем, спросила первое попавшееся:
      — Штой-то ты лопаешь столько мороженого?
      Он злобно ответил:
      — А ты сколько выкуриваешь в день сигарет?
      Валькирия, думая его поразить, еще более злобно ответила:
      — Сто!
      — Ну и вот. А я ем всего восемнадцатый стаканчик, — возразил этот необыкновенный по ядовитости мужчина.
      Валькирия собрала все свои познания и стала просто красоткой, глаз не отвести.
      Но мужчина отвернулся, проглотил сразу полстаканчика и полез в киоск за новой порцией, причем крупно поскандалил с очередью.
      «То, что мне нужно», подумала Валькирия.
      Когда он, отвернувшись, стал грызть следующий стаканчик, она зашла к нему с лицевой стороны и сладко сказала:
      — Ты можешь оказать мне услугу? Будь моим секретарем!
      Он ответил, жуя:
      — Такое я даже родной матери бесплатно не сделаю. А у меня матери отродясь не было. Встретил бы ее, пристрелил!
      — У меня тоже! У меня же тоже родной матери не было! — вскричала бывшая Валька, вспомнив своих приемных родителей, школу, все эти умывания-причесывания, уроки, скандалы и прочее безобразие.
      — Ну и вали отсюда, пока по шее не дал! — сказал молодой мужчина и пошел опять к киоску.
      Тут Валька предложила:
      — Пойдем в ресторан, возьмем два кило мороженого, поговорим.
      — Отвали, — сказал мужчина.
      — Слушай, а чего тебе хочется? — прямо спросила Валька.
      — Черта собачьего! — ответил он.
      Тогда Валька, ни минуты не медля, подошла к нему в образе черта: т. е. рога, хвост, рыло, плащ и беретка с пером.
      Все-таки она недаром, живя у Амати, смотрела телевизор все вечера и выходные, вместо того чтобы читать, как ей советовал добрый Амати, так что она живо вспомнила оперу композитора Гуно «Фауст», где как раз действовал черт в таком наряде, звали его Мефистофель.
      Гражданин с мороженым нимало не испугался и тут же злобно предложил нечистому свою душу, а взамен хотел себе власть над миром. Но при этом требовал какой-то договор, чтобы подписать его кровью.
      Там, в опере «Фауст», тоже был такой же тип.
      Валька не растерялась, пригласила его во двор на скамейку, а сама по пути выудила из лужи мокрую обертку от мороженого: вполне подходящий материал для договора.
      На скамейке она протянула мужчине булавку (с ранней молодости Валька носила при себе булавку, помня об одном случае, когда у нее лопнула резинка).
      Он проткнул себе палец булавкой и заботливо приложил свой окровавленный безымянный к обертке от мороженого, которая на этот момент была превращена в древнюю хрустящую бумагу с водяными знаками (буква «э», потом «с», «к» и дальше «имо»).
      Когда процедура была проделана, тут же всю обстановку как ветром сдуло, и перед продавшим душу мужчиной предстала грязная кухня с немытой посудой и тараканами, черта не было, вместо него посреди помещения торчала тетка в дырявом халате с оторванным не до конца, висящим отдельно карманом, в резиновых сапогах и в белокуром парике.
      Мужчина (его звали Эдик) даже пошатнулся от таких обстоятельств (вспомним, что сначала перед ним выступала шикарная блондинка, а затем мужчина с рогами и при копытах).
      Валька, однако, высморкавшись в халат, уже не обращала на его чувства никакого внимания (раз договор был подписан) и спросила, кто он по специальности.
      Эдик ответил, что он уволенный редактор на телевидении, и приврал, так как работал он на телевидении помощником оператора поломоечного комбайна, но его только что выгнали за сломанную метлу.
      Метлу он сломал об начальство, главного оператора комбайна.
      Эдик мечтал быть политическим комментатором и не хотел мыть полы.
      Он для этого и устроился на телевидение.
      Получив пропуск, он даже сходил к главному редактору какой-то там программы, чтобы наняться на работу комментатором, но главный редактор ему вежливо отказал, предложив, чтобы посетитель сначала закончил школу, хотя бы начальную.
      «Но я умный и так!» — закричал рассерженный Эдик, вспомнив ненавистных учителей, и потянулся было к стулу, чтобы побить главного, но побоялся, что вдруг арестуют и посадят в тюрьму, как уже бывало.
      Поэтому в тот же день Эдик опять-таки поругался со своим начальством буквально из-за пустяка, кинулся палкой от метлы, сам получил по шее (оператором комбайна была могучая тетя Зина) и был выгнан с работы.
      Его выгнали, он пошел домой, и по дороге его потянуло к мороженому.
      Вот и вся история Эдика.
      Валькирия почесалась под париком и сказала:
      — Если ты с телевидения, вот тебе телевизор, будем думать.
      Тут же появился телевизор, огромный и яркий.
      — Одного экрана мало, — капризно сказал Эдик. — У нас на телевидении их вагон.
      Валькирия сделала ему сорок экранов.
      Там было телевидение всей Европы, Америки, Африки, Монголии и древнейшего города Мурома.
      Последующие сутки Валька и Эдик провели у экрана, не в силах от него оторваться.
      Тут мы просто обязаны наконец вспомнить про Барби Машу и ее дедушку Ивана.
      Все события с Валькой и Эдиком-дворником происходили как раз накануне передачи, где должны были показывать чудесный домик, который старый столяр дед Иван построил для своей куколки Барби Маши.
      И Барби Машу показали по телевизору.

ВОЛШЕБНЫЙ ТЕЛЕВИЗОР ВАЛЬКИРИИ

      Вечером Валькирия, сидя перед ящиком, внезапно увидела жутко знакомое лицо.
      На экране переливался огоньками прекрасный дом с роялем, резными креслами и свечами, и в кресле сидела просто принцесса!
      Потом показали редакторшу телевидения, морда так себе.
      Она красиво говорила о домашних мастерах, которые сами для себя строят кто самолет, кто мартеновскую печь, а кто кукольный домик.
      Она приглашала телезрителей звонить и сообщать, какому мастеру надо присудить победу.
      А вот кто сидел в кресле кукольного дома, кто смотрел такими красивыми глазами с экрана, причем не моргая и не шевелясь?
      Бывшая крыса Валька, а ныне волшебница Валькирия, глядя в телевизор, морщилась, чесалась, кряхтела, сосала сухую хлебную корку (в данной корочке, как мы знаем, содержалось пятнадцать украденных томов книги Амати «Несколько секретов для добрых волшебников») и, наконец, вспомнила!
      Это была Барби Маша, заколдованная кукла мастера Амати, его любимое творение.
      — Так-так! Девочка из дома Амати в виде фабричной куколки! — вскричала Валька.
      Она почему-то думала, что Барби Маша, которую мастер Амати снабдил волшебной душой, должна быть обязательно человеком.
      Плюс к тому Валька вспомнила, что Барби Маша не умеет защищаться.
      А это вообще было подарком со стороны мастера Амати.
      — Что делать, что делать? — заметалась Валька, но тут же передача кончилась, на экране возник огромный торт.
      — Хочу торт, сказал Эдик. И мороженого.
      — Хотеть не вредно, — возразила ему Валькирия, напряженно размышляя.
      Тогда голодный Эдик, вскрикнув, выхватил у нее из рук сухую корку и сунул в рот.
      Волшебница Валькирия легко отняла у него свою корку, положила ее за щеку и продолжала размышлять.
      Чтобы Эдик больше не возникал, она приковала его взор к телевизору, и он шарил глазами по всем сорока экранам, а на Вальку смотреть не имел права.
      Валька же думала.
      У нее было припасено множество пакостей для человечества.
      Она планировала:
      устроить на Чистых прудах два наводнения за один день (только всю грязь и помятые трамваи уберут — трах, опять);
      произвести землетрясение в московских районах Подушкино, Северное Бутово и Южное Бутово (она слышала эти названия по телевизору, будучи еще в Гималаях, и полюбила их странной любовью);
      затем ей хотелось вызвать эпидемию свинки в Государственной Думе, чтобы у всех депутатов щеки было со спины видать, а голоса были бы неразборчивые из-за слюны;
      потом она планировала насыпать в городской водопровод волшебный порошок и таким путем свести с ума всех пьющих сырую воду из-под крана: они тут же должны были кинуться вон из дома и начать продавать друг другу свои вещи, стоя коридором вдоль всех главных улиц и вокруг вокзалов.
      А пусть не пьют сырую воду!
      Но вот как добраться до любимой куклы мастера Амати, Барби Маши...
      Она размышляла, а Эдик в это время кричал, переходя на визг:
      — Я тебе, лоханка старая, душу продавал зачем? Зачем я кровью подписал договор с тобой, кошелка дырявая? Чтобы все мои желания выполнялись! Хочу морожено-пирожено!
      Бывшая крыса, а ныне пенсионерка Валька отмахнулась от него, грызя корку.
      Наука давалась ей нелегко. Многих зубов не хватало.
      В то же время надо было придумать способ колдовства.
      Валька даже пожалела, что в свое время плохо слушала мастера Амати.
      При этом она смотрела на экраны телевизоров, которые напряженно светились, дергались, шевелились, моргали и шумели.
      Эдик тоже смотрел поневоле.
      Но, видимо, он недаром пожевал сухую корочку науки.
      Внезапно он закричал:
      — Вон он, по телевизору, наш главный редактор интервью дает! Я бы его сунул на другой экран, куда-нибудь подальше!
      — Точно, — подхватила Валька. — Как я раньше не подумала!
      Она тут же с помощью пульта управления засандалила этого выступающего на соседний экран, в передачу, где действие происходило в жилище монгольского скотовода посреди степей.
      Так что редактор вынужден был, как есть, в костюме и с галстуком, из своего кабинета махнуть прямо в юрту.
      (Другое дело, что кочевник встретил большого белого брата прохладно, потому что был обижен на телевизионную группу: они жили у него пять лун, снимали, заставляя его бессмысленно ездить туда-сюда на лошади, съели у него тридцать голов мелкого скота и пятьдесят тушек птицы, обещали прислать ему за это ящик огненной воды, но обманули. Так что скотовод, увидев редактора, сказал «Не надо мне», и тут же снялся со стоянки и откочевал в далекие предгорья, и посланец Вальки и Эдика, который не понимал ни словечка по-монгольски, спохватился поздно и побежал на новое место пешком, придерживаясь компании овец.)
      Потирая руки от радости, Эдик тут же решил поменять руководящий состав телевидения, как только он появится целиком на экране.
      Потом ему пришло в голову сменить правительство, послав его в джунгли первого попавшегося каннибальского государства, а в министры сунуть десяток продавцов с рынка, самых толстых и усатых.
      Только надо было дождаться какого-нибудь торжественного заседания с трансляцией по телевидению и одновременно репортажа с базара.
      А Валькирия, почесавши под мышкой, сказала:
      — Эх, раньше не додумались! Мы бы эту куклу Барби Машу перекинули в какой-нибудь действующий вулкан!
      — Свободно! — ответил Эдик. — Можно и в кипящий суп. Только надо ее еще раз показать по телевизору.
      — А вот как бы вызвать мастера Амати сюда, чтобы он увидел ее на экране? — озабоченно сказала Валька. — Он ведь не выносит чужих страданий. Как только мы ему пригрозим, что Барби Маша сварится, он сразу же отдаст нам весь мир за одну свою куклу.
      Тут Валька перешла на крик:
      — А вот то, как я погибала столько лет у него в рабах, ваньку валяла во дворце в Гималаях, не пила, не курила, тратила свою молодость на книги, работала, как бобик, с компьютером, сидела на диете без соли, сахара, курева и водки, каждый день плавала в бассейне, мокла, эти мои страдания его не колыхали!
      Эдик, необыкновенно поумневший, предложил план действий.
      Надо было украсть куклу Барби Машу и как-нибудь запятить ее в передачу телевидения. И пригрозить мастеру Амати, что если он не отдаст Вальке и Эдику власть над Землей (Эдик настаивал также и на власти над Луной), то кукла Барби Маша во время передачи будет засунута куда-нибудь в горячую точку планеты.
      Тут же колдунья Валькирия торжественно произнесла:
      — Отныне тебя будут звать Сила!
      И счастливый Эдик ответил ей:
      — Меня будут звать Сила Грязнов!
      Валька на радостях оторвала взгляд голодного Эдика от экрана и повела его вниз с целью организовать банкет в соседнем ресторане, после чего туда были вызваны силы спецотряда по борьбе с бандитизмом.
      Дело в том, что Эдика и Вальку швейцар не пустил в ресторан из-за их внешнего вида: Валька была в своем халате с полуоторванным карманом, а Эдик в засаленном спортивном костюме, и они, обидевшись, начали скандалить, и Валька мигом приволокла на себе из музея Красной Армии боевую ракетную установку «Катюша» времен второй мировой войны.
      Первым же залпом сопротивление охраны было сметено, но и от ресторана мало что осталось.
      Вместо двери красовалась большая яма, в которой сидел и таращился охранник.
      Голодные, закопченные и злые, Валька и Эдик (Валькирия и Сила Грязнов) снова сели перед своим волшебным телевизором, желая развлечься, но во всем районе из-за взрыва вырубилось электричество.
      Говорят же — не рой другому яму, сам попадешь.
      А кукла Барби Маша, которая в это время жила у старого столяра Ивана на подоконнике в специально построенном домике, готовилась к тяжелым временам: она все знала, но спасти себя была не в силах.
      Что касается мастера Амати, то он, сидя в своем хрустальном дворце, был целиком занят новой скрипкой и не знал, что ему угрожает.
      Посмотрим, какие их ждали приключения.

Гнездо вороны

      Настали прекрасные теплые дни.
      Куколке Маше Барби приходилось сидеть в одиночестве в большом кукольном доме на подоконнике.
      Приютивший ее дедушка Иван пропадал в своих походах: он искал повсюду хорошее старое дерево и притаскивал домой то дощечки, то небольшие бревна, а то и приволакивал целиком разобранный шкаф с резьбой, кем-то, видимо, выставленный на улицу.
      Видно было, что он планирует смастерить что-то необыкновенное.
      Вечерами, разбирая найденные сокровища, он мурлыкал, как наша кошка Муська на коленях у папы.
      Иногда старый дед подходил к кукольному домику и, почтительно склонившись, измерял ниткой туфельку Маши Барби, а затем спешил к столу и записывал что-то в тетрадку.
      Когда деда не было дома, Барби Маша перезванивалась с другими куклами и игрушками по своему волшебному телефону, или играла на рояле, или ездила на прогулку на автомобиле.
      В доме у деда всегда было чисто, а на кухне теперь вечно стояла кастрюлька с теплыми макаронами.
      Дедушка ничему этому не удивлялся, ничего на замечал, ужинал и завтракал, поглощенный своими мыслями.
      Он был рад, что не приходится теперь шарить по мусорным контейнерам в поисках пустых бутылок и старых вещей, что не нужно продавать на рынке чужие стоптанные ботинки, отсыревшие книжки и проткнутые зонтики.
      Однако куколка все последнее время была печальна, грустно разговаривала по телефону и часто смотрела в окно на большое дерево, росшее напротив.
      Там, на дереве, шла своя жизнь, вороны, словно спелые плоды, виднелись среди листвы, иногда эти плоды с треском падали.
      Тут же громоздились вороньи гнезда, огромные, лохматые, в которых кучковались серые, как потрепанные теннисные мячики, птенцы, и при виде летящих родителей каждый такой мячик расцветал не хуже тюльпана, то есть птенец распускал здоровенный клюв, и в каждый такой тюльпанчик родители-вороны безостановочно опускали червяков, мокрые хлебные корки с помойки и другую вкуснятину.
      Только в одном гнезде не было детей, а сидела и хрипло орала одинокая ворона, которая была завернута в драную черную шаль и время от времени распахивала ее, и тогда становились видны ее костлявые кривые ноги в черных штанах, то есть ничего хорошего даже для вороны.
      Куколка Маша с тревогой смотрела на эту ворону, которая беспрерывно за ней наблюдала.
      Дед, правда, ничего не замечал — ведь Маша улыбалась ему как обычно, своей чудесной улыбкой, и глядела широко открытыми глазами.
      Правда, Барби Маша несколько раз насылала на деда страшные сны про разлуку, и он просыпался весь в слезах, но сны забывались сразу же, как только дед Иван видел на подоконнике дом и в нем свою Машу.
      И дед, уходя, не закрывал окно: пусть куколка подышит свежим воздухом!
      Чему быть, того не миновать, и однажды в открытое окно осторожно вошла ворона Валька.
      Она опасливо, все время оглядываясь (привычка всех ворон), проследовала по подоконнику и сказала, заглянув в домик:
      — Кого я вижу!
      При этом она воткнула в гостиную Барби свой длинный и жесткий, как портновские ножницы, клюв.
      Кукла Маша вскочила с кресла, забежала за рояль и крикнула:
      — Валечка, ты что? Ты забыла мастера Амати?
      — А, этот наш дедуля? — прохрипела ворона Валька. — Это он тебя забыл. Идем со мной, розочка.
      — Он же тебя жалел, — сказала Маша Барби, вися вниз головой в вороньем клюве и стукаясь о подоконник, пока ворона прыгала к раскрытому окну.
      — Поехали! — гаркнула Валька, положив Барби Машу на подоконник и беря ее в свои страшенные когти.
      И Барби Маша взлетела в воздух, а затем оказалась в старом, вонючем и жестком вороньем гнезде.
      Правда, днище гнезда было застлано старым Валькиным париком — она хранила его здесь на всякий случай. Надень такой парик, и сразу станешь эстрадной звездой: лохматые золотые волосы, ресницы, как зубные щетки, рот, как треснутый помидор, ногти, как лыжи, нижние конечности, как ножки из-под рояля, что еще нужно эстрадной певице? Голос все равно записан на пленку, не важно чей.
      Однако под влиянием дождей и соседок ворон, которые регулярно навещали пустующее гнездо Валькирии, норовя там отложить яйца, этот парик из золотого стал седовласым со вкраплениями песка и земли.
      И Валька, не умеющая стирать, плюнула на свой волшебный парик, обзавелась двумя новыми.
      Итак:
      — Но я, — ласково сказала Валькирия, садясь на край гнезда и запахивая свою черную рваную шаль, — я ему сама про тебя напомню, и он за тебя отдаст мне весь мир, поняла? Он все отдаст, только чтобы ты не мучилась.
      — Что ты, — улыбаясь, сказала мужественная кукла Барби Маша. — Таких игрушек, как я, у него тысяча.
      — Не надо, — отвечала на это ворона Валька. — Пока поживешь здесь, сейчас пойдет хорошенький дождик, скоро ты полиняешь, красотка. Я прилечу за тобой, как только все будет готово.
      И она упорхнула, как может упорхнуть с ветки старая тряпка.

Другая кукла

      Несчастная кукла Маша, весело улыбаясь, сидела в вороньем гнезде, находящемся прямо против дедушкиного окна.
      Мало того, она видела, что произошло дальше: ворона Валькирия шмыгнула в форточку соседей, пошуровала там в комнате и вынырнула с чужой куколкой Барби в клюве!
      Тут же она и запятила ее через окно в собственное Барби Маши кресло, в ее кукольный домик, на подоконник деда Ивана!
      Если бы Маша умела плакать, она бы заплакала.
      Дедушка Иван никогда бы не разобрал, кто сидит у него в кукольном доме, все Барби похожи одна на другую.
      И никогда бы он не пришел на помощь своей несчастной Маше.
      Эта новая Барби — ее звали Кэт — была обыкновенная пластмассовая куколка, безобидная, хорошенькая, но глупенькая и неумелая.
      Проторчав целый день в вороньем гнезде, Маша видела, что Кэт просто сидит, вперившись в одну точку своими блестящими от фабричного лака глазками.
      Ей и в голову не приходило убираться в дедовой квартире или варить ему макароны — тем более что она этого не умела.
      Так что вечером, придя домой, мастер дед Иван не нашел в кухне ничего (Барби Маша видела его растерянное лицо) и лег спать голодный.
      А она сама сидела под дождем в вороньем гнезде и улыбалась, с тоской глядя на свое бывшее окно, где стоял ее прежний домик, сияя огнями.
      От безысходности Барби Маша протянула руку к облакам, и пролетевший ветер опустил на ее ладонь перстень королевы Марго, просто так, для утешения.
      Она надела перстень на голову и печально подумала, что дед Иван, будучи рассеянным по природе, не заметит подмены своей куколки.
      Это случается довольно часто: мы не замечаем, что рядом с нами живет совершенно другое существо.
      Например, другая мама, другой папа, другая тетя.
      У них те же лица, те же привычки, они так же едят и спят.
      Но вдруг они становятся неузнаваемыми, из их ртов вырываются крики, и ласковая рука, которая гладила тебя по голове, норовит стукнуть по шее — как будто это не папа и мама, а злые соседи...
      Однако мама и папа тоже вдруг замечают, что их ребенок, маленькое милое существо, которое всегда было послушно, как мягкая игрушка, вдруг становится похожим на жесткую метлу дворника или на жабу, важно сидящую в углу дивана, зеленую, в прыщах и с сигаретой в лапе...
      Кстати, имейте в виду, что все это проделки злых колдунов и что внутри у злобного папы или взъерошенной метлы-дочки бьется огорченное, любящее сердце, равно как и у мамы, которая под влиянием злых сил выглядит, как ведьма, и в минуты скандала почти летает, а сама про себя горько плачет.
      Уже на следующее утро дед Иван встал, поздоровался со своей Барби по привычке, поискал еды на кухне, не нашел, выпил водички, сел по-прежнему голодный за свой рабочий стол и задумался: что-то изменилось в его жизни.
      Чего-то ему не хватало.
      Во-первых, порядка в доме.
      Стружка и древесная пыль покрывали пол в комнате, на кухне все было пусто, никаких макарон.
      В домике сидела все та же кукла Барби, однако она как-то деревянно сидела, как-то неестественно.
      Ее любимая книжка «Стихи» лежала на полу, подсвечник валялся под роялем и вообще что-то было не так.
      Дед Иван вздохнул и принялся вытачивать из сухого старого дерева палочки.
      Он ведь мастерил для своей куколки маленький орган.
      Орган — это царь всех инструментов.
      Когда музыкант начинает играть на нем десятью пальцами и двумя ногами, звучит целый оркестр, и настоящий орган строят десятилетиями.
      И бывает он высотою с дом.
      Для Барби Маши он тоже должен был быть высотой с ее домик.
      Голодный дед к вечеру, однако, задумался о том, как жить дальше, и стал разбираться в своих дощечках, размышляя, что бы такое смастерить на продажу.
      Можно было бы сделать шкатулку, но тогда бы не хватило материала на орган.
      Это было драгоценное, старинное, хорошо высушенное дерево.
      Его нельзя было тратить на ерунду, на еду.
      А ведь если бы не желудок — как свободно мог бы жить человек!
      Но он вынужден заполнять свой живот и животы своих родственников, и на это уходит большая часть жизни.
      И только некоторые не заботятся ни о себе, ни о своих домашних, с безумной силой изобретают паровозы, рисуют картины, пишут оперы, сочиняют бесполезные стихи и иногда именами этих голодных героев называют улицы и вершины гор: вот и весь результат.
      Однако оставим деда Ивана размышлять за столом и посмотрим, что же делала все это время ворона Валька.
      А она стукнулась оземь и превратилась в пышную женщину средних лет, лохматую, немного похожую фигурой и лицом на снежную бабу, только без ведра на голове.
      Сначала она забежала в местную газету и, смеясь до слез, сочинила объявление, которое просила опубликовать в завтрашнем номере.
      Потом достала из воздуха пачку денег и заплатила сколько просили и даже вдвое больше.
      Все так же смеясь, она вытерла набежавшую слезу, нарумянилась, накрасилась и в таком виде ринулась на телевидение, и милиционер ее спокойно пропустил даже без пропуска, приняв за популярную певицу.
      Валькирия пробралась в какую-то комнату, где за столами сидели и разговаривали по телефонам женщины и мужчины, причем все вместе и очень громко, и закричала:
      — Салют! Я новый руководитель программы «Сам лечу своих кукол». Валентина Ивановна.
      И через полчаса вокруг нее кипела работа, все бегали, как очумелые, на завтра был назначен прямой эфир, Валькирия хрипло на всех орала и, что удивительно, все время сосала, причмокивая, сухую хлебную корку.
      Валентина Ивановна, кроме того, заказала телефонные переговоры с Гималаями и кричала во все горло:
      — Алло! Алло! По срочной! По правительственной связи! Гималаи, Амати! Как это не отвечает? Девушка, это с телевидения! Программа срывается!
      Наконец ближе к ночи Вальку соединили.
      — Алло, это вы? Не слышно! Это я, Валя! Валя Аматьева! Ваша Валя! заорала она. Которая убежала от вас, помните? Я еще пятнадцать книг у вас взяла... На память... Как здоровье? Але, я вас что-то не слышу! Буду сама говорить! Я живу ничего, вот работаю. Благодаря вас и ваших уроков. Вернее, благодаря ВАМ. Вспомнила. Благодаря вам и вашим урокам. Так что извините, я школу не кончила, говорю неправильно, может быть, но зато я уже выучила девять томов ваших секретов. Осталось шесть. Так сказать, грызу науку.
      Тут она сладко причмокнула сухой корочкой.
      — Меня уже не достанешь. Я самая сильная в мире, поздравьте. Сама себя могу защитить в любом виде. Этот дар вы мне вручили при рождении, спасибо.
      Тут она закурила, сплюнула и продолжала:
      — Кстати, у меня живет на секретной квартире и очень сильно болеет ваша кукла Барби Маша. Але, не слышно! Переселилась ко мне. Она случайно упала. С дуба. Ей очень плохо. Она больная на всю голову. На завтра назначена операция. Будем эту голову у ней отрезать. Смотрите телевизор по первой программе, прямая трансляция, называется «Врач своей куклы». Сначала мы ей отрежем нос, так? Для дезинфекции, потому что у нее к тому же насморк. Дети будут в восторге. Программа ужасов. Потом отрубим ей уши, а то у нее воспаление уха. Так сказать, хирургическое лечение. Тут у всех просто слюнки текут. Ребята подобрались хорошие. Алло! Так что посмотрите завтра телевизор! Алло! Вы меня слышите? Я не слышу, але!
      Барби Маша прочно сидела в гнезде на дереве, ожидая своего часа, так что Валькирия помчалась домой, где находился ее Эдик, коротая время перед телевизором.
      Он учился переселять людей на другие экраны.
      Когда по второй программе показали парад десантников, Эдик оживился и тут же ввел наши доблестные войска в несколько соседних передач сразу, и на одном экране немедленно закипела торговля, воины продали оружие, береты и портянки и накупили жвачки и множество напитков, а офицеры — ковры, а генерал — машину; а на другом экране солдаты огляделись, им понравилось, и они попросили политическое убежище, для чего выстроилась очередь в полицию; а вот на третьем экране началась настоящая битва, причем никто не знал ради чего, ни солдаты, ни офицеры, ни местные.
      Никто, кроме Эдика.
      Как он сиял!
      Валька, придя, одобрила результаты его работы, велела приготовиться на завтра.
      Вариантов было два: либо мастер Амати не выдержит, спустится на землю с Гималаев и побежит спасать свою Барби в телестудию, а заодно и окажется сам на экране, и Эдику надо будет просто переместить мастера в кипящую кастрюлю (по другой программе в это время шла кулинарная передача), и тогда можно спокойно переселяться в Гималаи и оттуда править миром.