В 1955 году началась разработка кимберлитовой трубки "Рим". Тебе было всего десять лет, когда в качестве эксперта я был приглашен туда в лабораторию. Законы и порядки с самого начала там были очень строгие. Охрана опытная и подозрительная. Проверки проводились тщательно и досконально, вплоть до...
      Но меня это не касалось. Я работал честно и добросовестно. Никакая даже самая робкая мысль о краже не приходила мне в голову. Трудился, получал большие деньги, был доволен. Меня ценили как высококлассного специалиста и человека высоких моральных устоев. Одним словом, все шло хорошо.
      Так продолжалось полтора года, пока я не встретил дьявола в человеческом облике. Нет, неправильно. Это он встретил меня.
      Заключенные, которые строили город, по поселку передвигались под охраной. Но иногда из этого правила делались исключения. Тем, кто хорошо работал, иногда позволяли сходить в клуб почти без присмотра. Вели они себя спокойно, вежливо, поэтому жители поселка не возражали. Мы, советский народ, - добрый народ, всегда готовы помочь сирым и убогим, всем людям, оступившимся и попавшим в беду. Господь к тому призывал. А разве каторжанин и арестант не несчастный человек?
      Вот и мы, следуя его заветам, всячески старались облегчить их трудную судьбу. Во время просмотра кинокартины незаметно передавали им кто что мог - белье, одежду, хлеб, табак. Мне казалось, они любили нас. Лично я никого из них не знал, пока волею судьбы...
      Хорошо помню тот морозный вечер декабрьского воскресенья. В клубе показывали кинофильм "Чапаев". Пришел я поздно, когда все места уже были заняты, оставалось только несколько в самом конце, где сидели заключенные. Я сел в углу, рядом с чернявым худеньким парнишкой. Судьба! Он будто ждал меня. Тронул за рукав и прошептал: "Самвелыч, глянь-ка!" Из-под полы фуфайки показал мне ладонь. На ней лежал кусок стекла. "О чем ты, парень? А, извини, держи". Я вложил ему в протянутую руку два вареных яйца и кусок сала. Оттолкнув еду, он прошептал: "Самвелыч, это алмаз. Разгляди дома. Если кто узнает, мне капут. Тебе потом тоже. Если срубишь, то замочу сам, из-под земли достану. Встретимся здесь через неделю".
      Он ловко втиснул камушек мне в руку и исчез.
      Сынок, в зале было совсем холодно, а я вспотел. Нет, неправильно. С меня градом полился пот, потому что я знал, какие могут быть страшные последствия. Если это действительно алмаз, пусть даже технический, но таких гигантских размеров, то - расстрел. Мне было не до фильма, я сидел и гадал: а вдруг это провокация? Что делать? Идти в спецотдел? Но если не провокация? Тогда меня убьют урки. А может, он просто подсунул мне какую-нибудь чепуху, чтобы через неделю потребовать настоящий алмаз? Это были самые кошмарные минуты моей жизни. Я совсем не видел, что творилось на экране. За ту неделю в сорок лет я поседел.
      Придя домой, осмотрел своего мучителя при свете, и тут мне стало совсем плохо. Передо мной на блюдце лежал великолепный, чуть флюоресцирующий голубым кристалл алмаза.
      Сынок, это была сказка! Октаэдр его был безупречным, как и он сам. Требовалось совсем немного, чтобы из Золушки родилась принцесса. Я уже видел его бриллиантом в тридцать каратов. Это в самом худшем случае. Он и октаэдром был хорош - чист, непорочен, как слеза Богоматери. Поверь, тогда мне совсем не думалось о его стоимости.
      Как люди часами стоят около Джоконды, пытаясь понять ее улыбку, так и я всю ночь просидел возле этого чуда, любуясь шедевром природы. Этот кристалл имеет над людьми очень большую силу.
      Только под утро я очнулся, вышел из сомнамбулического состояния и с отчаянием вспомнил, что алмаз не мой. Через неделю, всего через неделю я останусь без него и уже больше никогда не переживу сказочно-философского экстаза, как это было минувшей ночью. Господи, это свыше моих сил!
      Всю неделю я провел словно во сне. Стал рассеянным, боязливым. Но как только заканчивался рабочий день, я становился совершенно другим возбужденным, веселым, остроумным. С нетерпением пройдя досмотр и натянув шубу, я мчался туда, где в заветном тайнике лежал алмаз - мой идеал, моя любовница, мой кумир... Время бежало, дни летели, с нарастающим ужасом я думал о предстоящем расставании. И все чаще задавал себе вопросы: "С какой целью мне был дан этот алмаз? Кто тот чернявый парнишка? Что он за человек? Да и человек ли он?"
      В ночь с субботы на воскресенье я отчаялся вконец. Одна только мысль отдать кристалл была невыносима. Что же делать? Я мучительно искал выход. Уволиться и завтра же уехать? Не отпустят. Все бросить и просто сбежать? Невыполнимо. Трасса одна, и выезд закрыт. Постепенно, вкрадчиво в голове формировался выход, жуткий замысел. Нет, он не пришел неожиданно, наверное, исподволь, гадюкой зрел во мне с первой же ночи. А теперь, когда мой дух и разум ослабли, змея подняла голову. Я понял, что должен убить заключенного, если только он потребует это сокровище.
      Но как? Уму непостижимо, но вскоре созрел и коварный план. Я решил отравить его синильной кислотой. Решил завернуть в газету четвертушку хлеба, два яйца и котлету - последнюю в его жизни котлету. Успокоенный, с этим и уснул.
      О том, как тщательно и скрупулезно я готовился к предстоящей встрече, помимо меня знает только дьявол.
      Интуитивно сообразил, что в клуб нужно идти в то же время, как и в прошлый раз. И не ошибся - мое место было свободно. По правую сторону от меня сидела моя жертва.
      - Ну что? - спросил парень тихо, но внятно.
      - Сегодня с собой его не взял, не было времени проверить. На следующей неделе...
      Он хмыкнул, стало понятно - он мне не верил.
      - Самвелыч, ты знаешь, почему я здесь?
      - Нет.
      - За убийство двух ювелиров. Это так, к слову, чтобы ты стоял передо мной смирно. А знаешь почему?
      - Нет.
      - А потому, что ты, Самвелыч, уже неделю как государственный преступник. Сечешь почему?
      Я промолчал.
      - А потому, Самвелыч, что ты соучастник в особо тяжком преступлении, подрыве экономики и мощи государства. Причем хищение совершено в особо крупных, я бы сказал, гигантских размерах. И знаешь, какая мера наказания тебя ожидает?
      - Не надо, - не выдержал я, трясущимися руками протягивая ему сверток. - Вот, возьми, покушай, котлетка, яйца, вкусно... Бери... Вкусная котлета.
      Он рассмеялся беззвучно и зло; взял сверток, незаметно его развернул и, протягивая мне замаскированную смерть, предложил:
      - А ты, сука, леди Макбет... сам ее сожри! Ну, на моих глазах. Сейчас же... То-то, я ж тебя насквозь вижу, забирай свой поганый харч... Впрочем, он мне тоже сгодится.
      - Там хлеб... и... яйца хорошие, - пролепетал я. - Можешь их есть.
      - Без меня найдется кому съесть. Короче, какое качество стекляшки?
      - Высшего. Алмаз ювелирный.
      - На сколько тянет?
      - Трудно сказать, не думал, у меня подобного никогда не было. Стоимость космическая.
      Начались титры, он зашипел быстро и четко:
      - Если пропадет, я из тебя кишки вытяну, понял? Теперь дело. Завтра на уборку отходов из вашей лаборатории попросишь меня, Барановского Михаила.
      - Как?
      - Ты с моим хозяином бухаешь? Бухаешь. Побухай и сегодня, после кино. Скажешь, в прошлом месяце звено Барановского отходы грузило. Скажешь, работали добросовестней всех. Ну и попросишь нас опять на три дня. Понял? В понедельник ровно в два часа зайдешь в первую кабинку сортира. Если будет занята, подождешь. Я неуверенно пожал плечами.
      - Тебе стекляшка понравилась?
      - Хороший экземпляр.
      - Вот и делай все, чтобы он у тебя остался. До встречи. Погоди, котлетка твоя сильно заряжена?
      - На десятерых хватит.
      На нас зашикали, пришлось замолчать.
      Воистину "коготок увяз - всей птичке пропасть". Запомни это, сынок.
      В понедельник в два часа я был в условленном месте. В перегородку трижды отрывисто стукнули.
      - Курево есть? - спросил знакомый голос.
      - Конечно, держи.
      В щель я просунул пачку "Беломора".
      - Самвелыч?
      - Конечно, я, Миша.
      - Слушай внимательно. Сегодня же увольняйся.
      - Не отпустят.
      - Знаю, сразу не отпустят. Говорят, ты лучший специалист.
      - Говорят...
      - А иначе бы я с тобой не играл. Сразу не отпустят, знаю. Коси на потерю зрения. Ошибись пару раз. Из хорошего в плохого превратиться всегда легче, чем наоборот. Рано или поздно тебя уволят.
      - Но у меня контракт, я потеряю много денег. Да и зачем, помилуй, мне увольняться?
      - Слушай, ты, придурок! Не строй из себя целку. Порву. До горла. Понял, сука? Кумекай, Самвелыч, дело-то клевое, фарт к тебе сам просится. Короче, долго тут сидеть нельзя. Кишка вылезет, да и вертухаи сегодня сволочные. Когда тебя уволят, я узнаю. Сразу же поедешь в город и там снимешь хату. На десятый день жди меня на трассе, в пяти километрах от города. У большого кедра. Принесешь мне прикидку. Ксиву тебе все равно не достать, лучше не светись.
      - А если тебя не будет?
      - Придешь на следующее утро. И так всю неделю. Потом можешь канать на все четыре стороны.
      - Ты не боишься?
      - Чего?
      - Что я вовсе не появлюсь.
      - Нет, Самвелыч, это тебе надо бояться и пуще мамы родной беречь стекляшку. А если ты об этом забудешь, то тебе напомнят, но я не советую. Свою долю, половину кристалла, получишь, когда сделаешь два бриллианта.
      Сынок, мне стало не по себе. Своими руками разрезать чудо, уничтожить Подарок скупой природы. Будь ты проклята, человеческая сущность! Я спросил:
      - А вдруг ты вовсе не придешь?
      - Тогда жди меня через год, два, три, пять, десять. Приду. Выкинешь антраша, достану тебя из могилы.
      - Где гарантия, что ты не отправишь меня туда раньше?
      - Чудак, кто же мне обработает цацки? Все, до встречи...
      Через месяц, устав пересматривать мои отбраковки, меня действительно уволили, а уже 30 января я поджидал моего Мефистофеля, так втайне я назвал Михаила. В сорока метрах от трассы, укрывшись в ельнике, я мерз до сумерек, напялив на себя все возможное: и мои, и его вещи.
      Он явился на пятый день. Злой, но веселый. Отобрав у меня шубу, толкнул на снег.
      - Ну вот, Самвелыч, со свиданьицем! А ты боялся...
      - Как добрался, Миша?
      - По-всякому. Знает только сибирский зверь да тайга, а кто-то не узнает никогда.
      Он нехорошо засмеялся и вцепился молодыми зубами в протянутый мною шматок сала. Он был голоден, ел с остервенением.
      - Давно не кушал, Миша?
      - Пять суток. Когда ноги делали, "мясо" вертухаи подстрелили. Сам едва ушел.
      - Ты не один?
      - Я ж говорю, замочили его. А-а-а, да ты... - Он усмехнулся. - Замнем для ясности. Давай-ка я переброшусь в цивильное.
      Сынок, когда он переодевался, я увидел огромный тесак и понял, какое "мясо" сбежало с ним. Я содрогнулся, представив себе, как делю с ним страшную трапезу.
      - Хату снял?
      - Да, у одинокой старухи, на самой окраине города.
      - Быстро учишься. Сообразительный. Как стемнеет, пойдем. Насчет ксивы ничего не нюхал?
      - Нет. У меня кристалл, я боялся.
      - Верно, быстро ты постигаешь наши азы. Костерок бы наладить, да нельзя. Ладно, как-нибудь. Шамовка еще есть, курево?
      - Есть, Миша. Все есть.
      - Ты меня Мишей больше не зови. Вообще мы только что встретились. Зови пока Колей, а там что-нибудь придумаем.
      И придумали... Сынок, воистину, сатана, единожды явив тебе свою харю, уже не отвратит ее.
      По безлюдной трассе за час проходило не больше двух-трех машин и столько же саней. После обеда их стало и того меньше.
      Кто же, как не сатана, правил теми двумя людьми, которые остановили лошадь напротив нас? Они слезли размяться. Прыгали вокруг саней, отогреваясь. Старик и молодой парень.
      - И чего тебе дома не сидится? - ворчал старик, расстегивая штаны. Мать одна осталась, пожалел бы ее...
      - У ее ишо Танюха есть, - возразил парень, так же разрисовывая снег ярко-желтыми вензелями. - А я, глядишь, может, и в люди выйду. Нешто мне век чалдоном сидеть? Пойду, однако, по большому, до города рукой подать.
      Парень шел прямо на нас, на ходу расстегивая пуговицы. Укрывшись в ельнике, метрах в пяти присел. И тут же был убит тесаком.
      Клянусь Богом, сынок, я ничего не успел понять. Смотрел только, как Михаил выворачивает карманы бедного парнишки, который, наверное, тоже ничего понять не успел.
      - Господи, что же ты наделал! - только и сумел я сказать.
      Он ощерился, хищно, не по-людски, и показал мне красный еще нож. Прошипел гадюкой:
      - Тоже хочешь?
      Я умолк, потрясенный случившимся и безысходностью моей юдоли.
      - Ягорий! - между тем позвал старик. - Однако долгонько ты! Поторапливайся, смеркает уж.
      Убийца белкой взлетел на пихту.
      - Ягорий! - не унимался старик. - Будет тебе веревку-то тянуть. Чё молчишь? Оглох никак? Ягорий, ты чаво? Не молчи!
      Он явно насторожился. Михаил кашлянул, старик резко выдернул из розвальней одностволку.
      - Кто там шуткует? - тревожно понюхал воздух, раскачивая в нашу сторону стволом. - Я щас дошуткуюсь, картечью-то в лоб!
      Старик боялся и не знал, что делать. То ли бросить все и уехать, то ли идти к Ягорию, то ли просто ждать.
      - Танька-а-а! - жалобно позвал убийца. - Танька-а-а!
      Он был психолог, этот Мефистофель. Старик решительно побрел в сторону ельника.
      - Беги, - приказал мне Михаил. Увязая в снегу, я кинулся прочь, наверняка зная, что живым не уйти.
      - Стой! Убивец! - крикнул старик, заметив меня.
      Я невольно обернулся и последнее, что увидел, - огромную дырку ружейного дула. Ничком бросился в снег, закрыв руками голову и ожидая, когда она разлетится.
      - Не надоело в снегу лежать! Вставай, Самвелыч...
      - Ты... ты, Мишка... А дед?
      - На первом рандеву у твоего любимого Господа. С Ягоркой вместе. Так что отныне я Ягор, а официально Егор Иванович Унжаков".
      Я отшвырнул тетрадь и, дрожа от злости, уставился на Вартана.
      - Ну и сволочь же ты, Вартан сын Саркиса и рода Оганянов!
      - Как вы разговариваете?
      - С тобой и не так бы надо! Если бы ты, золотарь вонючий, рассказал мне все сразу и показал эту тетрадь, то, возможно, Ирина, бомж, Арик и твоя мать были бы живы!
      - Мама жива!
      - Уповай! Сиди здесь и не дергайся.
      - Как же мама?
      - Они ведь должны звонить.
      - Они не знают этого телефона.
      - Однако записку прислали, найдут и телефон. Только дверь никому не открывайте. Тетрадь я пока заберу. Может, понадобится.
      - Нет, нет, нет! Я не отдам.
      - Это уже не твоя компетенция. Четыре трупа есть, могут появиться еще.
      - Не отдам! - Он бросился на стол, закрывая животом тетрадь.
      - Да иди ты на... Больше я не ударю палец о палец. А ты сиди и жди, когда тебя и твою мамашу начнет потрошить Унжаков. Можешь сразу писать заявление в похоронное бюро.
      - Унжаков мертв, вы не дочитали записи.
      - Унжаков жив и проживает над магазином "Сапфир" в пятой квартире. Именно через его кладовку проникли в ваше хранилище.
      - Боже мой! Нет, этого не может быть, - залопотал Оганян, пытаясь скрыть заколотивший его озноб. - Нет, это ошибка... Путаница... Нет... Не верю... - Озноб перешел в икоту, тряпичным паяцем Вартан рухнул в кресло.
      - Прощайте, господин Оганян.
      - Не-е-ет, бе-ери-ите те-е-традь. Мми-и-ли-и-ция ззни-а-ать не-е до-о-лжна...
      - Посмотрим. А почему это вы вдруг стали так бояться милиции? Раньше вроде такого не прослеживалось...
      Судорожно икнув, Оганян затих, а в мои проспиртованные мозги острой иголкой ткнулась догадка.
      - Где алмаз?
      - Нет у меня алмаза!
      Крученым чертом он вылетел из кресла, сбил торшер и неожиданно с силой вцепился мне в глотку. Фактор внезапности сыграл свою роль, да и Гончаров, видимо, стал уже не тот. Руки мои захрустели, пытаясь оторвать от горла конечности гориллы, с виду казавшиеся такими музыкальными.
      Красноватый туман стал застилать мне глаза, медленной каруселью поплыла люстра. Нехорошо калечить заказчика, но мои ноги начали разъезжаться, и другого выхода у меня не было. Резко упав, с кувырком через спину, я отправил Оганяна по большой траектории, финишем которой была бетонная стена.
      Затем несколько минут просто сидел на полу, отдыхал, безразличный ко всему на свете. Хозяин лежал рядом, тоже в полной тишине и равнодушии. С трудом я повернул шею, успокаивая себя, что через полчаса будет еще хуже.
      Вартан скорчился на боку, доверчиво положив щеку на паркет. Левый глаз был прикрыт, из прорези правого светился зрачок.
      "Конец котенку, - устало подумал я, поднимаясь. - Свернул шею заказчику. Мило".
      Прикончив коньяк покойника, я уже хотел взяться за телефон, когда он вдруг сам заулюлюкал. Пришлось поднять трубку.
      - Высоко сижу, далеко гляжу. Кто это у тебя? Что за гость? - спросили на другом конце провода паскудным голосом.
      - Я.
      - Сам гостенок, значит? И кто ты такой?
      - А какое твое собачье дело?
      - Невежливый ты. Грубишь старшим, нехорошо. Шел бы ты домой, Гончаров, да и забыл бы всю эту историю. Дай-ка Вартана.
      - Он не может.
      - Ты скажи, что мамка привет ему передает. Очень хочет, чтобы мы с ним поговорили.
      - Не может он, нет его.
      - А где же он?
      - Здесь лежит.
      - Отчего ж не может, или ты разговор тянешь, засечь хочешь? Не надо, с автомата я. Так что пусть он трубочку возьмет.
      - Да не может он, мертвый.
      - Ха! Ха! И давно?
      - Минут десять как...
      - Ну и юморист ты, Гончаров, и кто же это предложил ему прогулку к праотцам?
      - Я, собственными руками.
      - Поздравляю!
      Раздался щелчок, затем короткие гудки. Я набрал номер Ефимова. Пискляво-высокомерный голос секретарши строго спросил, кто беспокоит и не может ли она сама разрешить мою проблему.
      - Давай шефа, овца. Скажи, Гончаров звонит.
      - Ах тот самый!
      Послышались щелчки переключений, наконец жирный полковничий голос:
      - Ты чего это девочке хамишь?
      - Товарищ полковник, я человека убил.
      - Звони в психушку или в наркодиспансер, там помогут, а мне некогда.
      - Я действительно убил.
      - Ну, и кого ты там?
      - Оганяна, вон рядом лежит. - Я бросил взгляд на бездыханное тело. Но оно дышало и чуть постанывало...
      - Извините, Алексей Николаевич, я пошутил.
      - Мудак!
      Шлепнулась трубка, коротко замяукал зуммер. Я повторил набор. Радостно ответила та же девка:
      - Гончаров? Очень приятно. Алексей Николаевич рекомендует вам поплотней закусывать и больше сюда не звонить.
      Я остался один, если не считать полудохлого Оганяна, который уже кряхтел, пытаясь подняться. Помогать ему у меня не было никакого желания. Что делать? Прежде всего обезопасить Ленку. Слишком свежа еще была в моей памяти та история, когда ташкентская наркобанда взяла ее в залог. Повтора не хотелось. Она ответила сразу.
      - Лена, только без паники.
      - Господи, что опять?
      - Никуда не высовывай носа. Сиди тихо и никого, никого, даже подруг, не впускай. Понятно?
      - Понятней некуда. Ты когда придешь?
      - Постараюсь поскорее. Пока!
      С минуты на минуту сюда явятся мальчики Унжакова, и тогда выбраться из этого дома согласно собственному желанию будет весьма сложновато. И сейчас-то опасно. Возможно, они уже поджидают. В окно, что выходило на сторону подъезда, я с сожалением разглядел белую "Волгу" и двоих скучающих парней. Они мне показались неприятными. Остается балкон. А куда девать этого миллиардера, уже сидящего на полу и тихонько гукающего? Тащить с собой? Риск и обуза.
      Мне нужно было срочно попасть в отдел. Обрисовать Ефимову всю ситуацию. Полный идиотизм! Я знаю, кто преступник, знаю, где его логово, знаю, как его захомутать, и вот сижу в полном бездействии. Более того, сижу как мышь в мышеловке, ожидая, когда Унжаков запустит в меня когти. А если верить рассказу оганяновского папаши, то человек он страшный. Права Ленка, открутят мне скоро шею. Может быть, уже сейчас.
      - Вартан, - поймал я вполне осмысленный взгляд ювелира. - Отдай алмаз. Пусть Унжаков заткнется. В конце концов, он не
      твой.
      - Нет. - Мутные глаза Оганяна сверкнули яростной сталью.
      - Пойми, он же зверь! Охотится за тобой давно. Ненавидит тебя люто.
      - Знаю, я это чувствовал с той самой минуты, когда мне передали алмаз от умершего отца.
      - Когда?
      - За год до открытия салона, вместе с тетрадью.
      - Кто передал?
      - Это неважно. Человек, все эти годы скрывавший отца, ныне тоже покойный.
      - Если ты вернешь кристалл, то есть вероятность, что они отпустят мать.
      - Вероятность ничтожна.
      - Но она есть!
      - Так чего ж вы сидите? Я, кажется, плачу вам деньги для того, чтобы вы защитили меня, а не сидели тут, читая нравоучения о сыновнем долге.
      - Хорошо, попытаюсь. Но представь, повяжем мы их. Будет суд. На суде он все выложит. Про отца, про алмаз. И один черт, тебе придется вернуть его государству.
      - О том, что бриллиант у меня, из живых знают трое: я, он и ты. Я буду молчать. Он тоже, в надежде заполучить его. Остаешься ты. Если будешь много говорить, не получишь ничего. Если спасешь маму, бриллиант и меня, получишь много, очень много. Гораздо больше первоначальной суммы.
      - Хорошо. Я попробую. Мне нужны деньги.
      - Зачем и сколько?
      - Зачем, отчитаюсь потом, а сколько? Миллионов двадцать.
      - Это очень много. У меня столько с собою нет. Есть немного долларов. Считайте.
      Он вытряхнул карманы. Набралось не густо, десять с половиной миллионов. Но для начала хватит.
      - Я ухожу!
      - Что делать мне?
      - Отвечать на все звонки. Дверь не открывать. Разговаривать доброжелательно, но не открывать. Все переговоры по телефону. Скоро тебя будут проверять. Отвечай, что жив-здоров, но нужная вещь может прибыть только послезавтра. Поставь условие, прежде всего: разговор с матерью. Ну, пока, даст Бог - свидимся. Я открыл балконную дверь.
      - Куда вы? Гончаров...
      - Все, засохни и не мешай.
      Четвертый этаж. Не то чтобы я боюсь высоты, нет. Просто восторга у меня она не вызывает. Летчикам или монтажникам я не завидовал никогда.
      Оптимальным вариантом была правая лоджия, через нее я попал бы в соседний подъезд, но из этой квартиры слышался ребячий смех, нарушать который не входило в мои планы. Оставалась левая сторона. Я громко постучал в шиферную перегородку, но ответа не получил. Будь что будет!
      В квартире Оганяна звонили в дверь, когда я, закрыв глаза, не глядя вниз, перелезал на соседнюю лоджию. Балконная дверь оказалась приоткрытой, а из глубины квартиры раздавались громкие голоса. Я замер, соображая, под каким соусом преподнести свою персону без паники.
      Прислушавшись, понял, что голоса принадлежат двум пьяным в дым мужикам.
      Причем в их диалоге очень живо и органично присутствовал музыкальный жаргон и колоритный солдатский мат. Это вселило надежду и придало уверенности. Осторожно я прошел через спальню, очутился в коридоре. Беседа велась на кухне, причем в чисто русском ключе - оппоненты спорили каждый сам с собой, совершенно не слушая противную сторону.
      Входная дверь была рядом, но рисковать я не стал. Два накладных замка. Пока буду открывать, меня заметят, а на площадке кто-то звонит в оганяновскую дверь. Эти двое поднимут скандал, меня выкинут, а те, что на лестничной клетке, сразу поймут, что к чему. Нет, действовать надо было только официально.
      - Ну чё, лабухи, наливай! - потребовал я, входя на кухню.
      За столом сидели два человека. Один - в зеленых трусах и в кителе с погонами прапорщика, другой - офицер, трусы у него были в горошек, а на погонах четыре звездочки. Лира в петлицах выдавала пристрастие к музыке. И то, набряцались они классно.
      - А-а... Заходи... Давно тебя ждем... - Капитан с трудом повернул коленвал языка.
      - Кидай верзуху, - одобрил его прапорщик и попытался придвинуть мне табурет. Это было его большой ошибкой - не удержавшись, он упал, пропахал носом по полу, попытался встать и уснул.
      - Леха, - потянулся ко мне капитан, - какой вчера был жмур! "Лимон" на четверых. Каждый бы день такие клевые башли. Наливай...
      - Сейчас сбегаю, хорошей принесу, от этой тошнит.
      - Меня тоже... Теперь убедился?.. Я не вру, извини, Серега!
      Да, он действительно не врал. Я увидел это сразу, а Серега убедится позже, когда проснется.
      - Видишь, капитан, какую гадость вы пьете? Сейчас "Кремлевскую" принесу, жди. Не усни.
      - Жду, не усну.
      - Я твою шинель возьму? В куртке холодновато.
      - Все бери!
      На межэтажной площадке курили два мордоворота. У одного из-за пазухи торчала антенна рации. Я вызвал лифт.
      - Товарищ капитан, разрешите обратиться? - подкатился один из них.
      - Разрешаю.
      - Ваш сосед с семьей живет или холостяк?
      - Без понятия. Вообще очень редко его вижу.
      Подошла кабина, я с облегчением прервал опасный разговор.
      Белая "Волга" стояла там же; 21-46, на всякий случай отметил я и подошел к "шестерке", за рулем которой дремал водитель.
      - Мужик, подбрось до Ленинского РОВД!
      Он внимательно посмотрел на меня и кивнул в знак согласия. Личность мне показалась неуловимо знакомой.
      Я бухнулся на переднее сиденье и попробовал придумать, с чего начинать.
      Первым делом надо попытаться взять тех двоих мордоворотов, что уселись догами возле вартановской двери. Стоп! Догами у вартановской двери. У Вартана не дог, а сенбернар. Собака хоть и добрая, но не настолько, чтобы позволять чужим хозяйничать и бесчинствовать в доме. А может быть, его убили?
      Водитель настойчиво теребил меня за плечо. В недоумении я глянул на него. Знаками, жестами он предлагал мне пристегнуть ремень.
      - Немой, что ли? - непроизвольно вырвалось у меня, и он согласно замычал, закивал красивой головой с перебитым носом.
      Так на чем я остановился? Ага, во-первых, попытаться взять двоих мордоворотов возле вартановской квартиры, хотя толку от них будет немного. Наверняка это просто разовые наемники, предназначенные выполнить определенную часть работы. Что это?
      - Стой, куда мы едем? Остановись, болван!
      А он и без того, заскочив в узкий глухой переулок, осадил "жигуленка". Я попытался отстегнуть ремень безопасности, но замок не работал. Мужик же тем временем вышел из машины.
      - Ты, брат Гончаров, видеть меня хотел, любуйся. Вот он я. Сам из себя, Унжаков Георгий Иванович.
      - Или Барановский Михаил Иванович, - совершенно напрасно съязвил я.
      Он пошел пятнами и схватился за сердце. Я судорожно искал ручку дверцы, но найти не мог. Ее не было. Тем временем Унжаков пришел в себя.
      - Зря ты это сказал, паря. И зря ты об этом узнал. Думал с тобой полюбовно разойтись, но теперь не получится. С таким грузом трудно тебе. На дно потащит. И меня прихватишь. Как бы тебя лучше... И чтоб не мучился.
      - Сука ты старая, каннибал!
      У меня начиналась истерика. Изогнувшись до судороги, я ногами вышиб лобовое стекло и заорал истошно, жалуясь глухим грязно-желтым стенам рокового для меня тупика. Он вытащил газовый баллончик, закрыл перебитый нос платком и, словно таракана, тщательно меня обработал. Я и дернулся тараканом... Дернулся и затих, перекрученный невыносимой болью. Она взорвалась где-то глубоко в мозгах, парализовала волю, координацию и зрение.
      Трудно сказать, сколько времени я пробыл в этом омерзительном состоянии. Одно было ясно. Умело связанный, я был втиснут между сиденьями "жигуленка" и лежал кверху задницей.
      Я заворочался, пытаясь повернуться и рассмотреть водителя.
      - Очухался, орёлик? Не трепыхайся, не трепыхайся, - осклабился Барановский в зеркале заднего вида. - Скоро уже. Не удалось тебя там, в тупичке, замочить. Ширялы подкатили, шабаш устроили. Они-то за три косяка и помогли мне автомобиль починить. Сейчас, недалеко здесь. "Капитан, капитан, улыбнитесь..." Тетрадку я у тебя конфисковал, не обессудь, да и зачем она тебе на том свете? А мне память о тревожной моей молодости, о "друзьях, товарищах". Чего молчишь-то? Жизни радоваться надо! Ха, ее у тебя немного осталось. Ты забирайся на сиденье-то, устраивайся удобнее. Болит, наверное, все? Спирт будешь? Хороший, с чифирем. Взбодрит.
      - Барановский, отпусти меня.
      - Ха! Веселый ты парень. Отпустить, чтобы ты сдал меня первому встречному легавому?
      - Я буду молчать!
      - Возможно, я бы тебе поверил, но в деле играет бриллиант, а он веры и обещаний не терпит. Вляпался ты, парень. Но ведь не мамка велела...
      - Долго нам еще?
      - А куда тебе торопиться?
      - Останови, хочу по-маленькому.
      - Нельзя, трасса, орать начнешь, людям беспокойство причинишь, мне нервно будет. Мочись на капитанскую шинель. Все равно выкидывать. "Я сказал, капитан, никогда ты не будешь майором... Он заплакал тогда, он спросил про отца..." У тебя отец есть, а, Гончаров?
      "Начинаются зековские душещипательные беседы", - подумал я, краем глаза примечая извилины дороги, проводя в уме рекогносцировку. Местность была незнакомая, но типичная для нашей области.
      - Нет у меня отца. Где мы едем?
      - Сейчас будет Коровино, потом Быково.
      - А потом Телятине.
      - Нет, дальше Глазково, а там и дачи недалеко. Вот и у меня отца нет. Замерз в блокаду, с матерью вместе.
      - Им крупно повезло. Их счастье. Лучше околеть в неведении, что тобою рожден такой монстр. Повезло им с блокадой.
      Тормознув, он резко прижался к грязной, обледеневшей обочине. Обернувшись, белый и неистовый, завизжал:
      - Паскуда! Что ты знаешь о блокаде? Что ты знаешь о Ленинграде, легавка сопливая? А ты знаешь, как пронзительно, в самое сердце, сверлят фугасы? А ты знаешь, как умирающая от голода мать за полчаса до смерти отдает шестилетнему пацану самое большое богатство, какое у нее было, тощую кошачью лапку? Может быть, ты видел, как на рынке избивали его отца, первую скрипку Ленинградского симфонического?..
      Он умер дома. Замерз, привалившись спиной к стене, так и не тронув, не откусив ни кусочка от уворованного им хлеба. Так и прожил я всю зиму с отцом и матерью смотрителем домашнего пантеона. С утра уходил на рынок, сначала - продавать то немногое, что осталось, потом стал побираться, а затем и воровать. Били нещадно. Били, чтобы убить. По сей день удивляюсь, почему им это не удалось.