Но на сей раз я просчитался. В приемной, кроме крошки Лоренс, никого не было и, судя по ее безмятежному детскому личику, в кабинете у шефа ничего крамольного тоже не происходило. Зря вы, товарищ Гончаров, расходовали свою энергию и бензин.

— Господин Гончаров? — спрыгивая с секретарского креслица, защебетала она. — Вы к шефу? Подождите, я сейчас узнаю, сможет ли он вас принять.

— Погоди, Лариса-крыса, не так скоро.

— Что такое? — удивилась она, вплотную, так что стало жарко, подходя ко мне. — Вы что-то хотите сказать?

— Бог мой! Девочка, лет пятнадцать тому назад я бы тебе сказал многое, а теперь мне остается только потрепать тебя по щечке. Вот так.

Какая-то неведомая сила вдруг бесцеремонно подкинула меня вверх. Подкинула и швырнула на пол в угол приемной. Больно ударившись головой о стену, я заскучал и притих, тихонько повизгивая от обиды. Где-то сверху надо мной я видел наивное и огорченное личико Лоренс.

— Андрей, ты сдурел, — говорило личико. — Немедленно перестань.

— Чтоб он потрепал тебя по щечке? — приблатненно и ехидно спросил невысокий, ничем не примечательный крепыш. — Сейчас я ему такой трепак устрою, что он родную маму забудет.

— Отпусти, он же к шефу пришел, чего звереешь?

— Что здесь происходит? — резко распахивая дверь, спросил раздраженный Говоров. — Господи, Константин Иванович, вы приехали сами? Но мы же договаривались…

— Ехал мимо, ну и подумал: чем напрягать вас ради короткого разговора, лучше заеду сам, — сконфуженно поднимаясь с пола, объяснил я.

— Проходите в кабинет. Лоренс, если ты не прекратишь свои игрушки, то буду говорить с тобой серьезно. Молодой человек, вас это тоже касается.

— Я что вспомнил-то, — плотно прикрывая за мною дверь, начал Говоров, — да, собственно говоря, и не забывал, просто не придавал этому значения, а сегодня подумал, что, возможно, вам эти сведения пригодятся. Дело касается этого подонка, Анатолия Олеговича. Он ведь двойного гражданства, причем каким-то образом ухитрился оформить два паспорта. Один на имя Стригуна Анатолия Олеговича, а другой киргизский. В нем он записан как Алимбаев Толибай Олжасович. У него то ли мать русская, отец киргиз, то ли наоборот. Ну а еще в связи с этим пришло на память, что он родился на берегу какого-то живописного высокогорного озера. Название его я обязательно вспомню, если взгляну на карту Киргизии.

— Я не сомневаюсь в этом, но зачем?

— Господи, ну ведь не трудно догадаться, что если он сбежал, то не иначе как в родные места, где у него проживают сестра и мать.

— Если не упорол за большой бугор или еще дальше.

— Куда это дальше? — насторожился Говоров.

— Вселенная большая. Может, у человека душа рвалась к звездам, да только бренная плоть не пускала, вот он и решил оставить ее нам.

— Вы что? — захлопал глазами строитель. — Вы думаете… он мертв?

— Не знаю, пока не знаю, возможно, что завтра я смогу вам ответить на некоторые вопросы. Скажите мне, у него была щель между верхними резцами?

— Да, и довольно внушительная, такая, что при разговоре он даже присвистывал.

— А при ходьбе похрустывал. У него особые приметы были? Татуировки, родинки или еще какие козявки-бородавки?

— Насколько мне известно, ничем таким особенным он не выделялся.

— Ладно, вам что-нибудь говорит эта фотография? — На стол перед ним я выложил цветное фото, где на фоне живописных сосен между двумя мужиками стояла моя висельница. — Вам, случайно, не знакомы эти люди?

— Господи, ну что за вздор вы несете, как мне могут быть не знакомы эти подонки, если я сам их снимал прошлым летом. Слева стоит Денис, справа Стригун, а посредине сожительница, а может, и жена Линда. Или, говоря попросту, Лидия Александровна Коровина.

— Чья сожительница, чья жена? Дениса или Стригуна?

— Бог мой, ну конечно же Стригуна, Денису такую шикарную бабу не поднять. Мне кажется, из-за нее Толик и пустился во все тяжкие. Та еще стерва!

— Не надо так, — тихо попросил я, но он разбушевался пуще прежнего.

— Как это не надо, как это не надо, если из-за этой суки меня прокатили на полтора миллиона, а вы… Кол ей осиновый в задницу, чтоб она подохла.

— Успокойтесь, Игорь Викторович, в ту ночь, когда мы с вами гуляли в «Ночах Шахерезады», а точнее, отдыхали в ментовке, она ваше желание удовлетворила.

— Что? О чем вы? Не понимаю.

— Она либо повесилась сама, либо ее повесили — я склоняюсь ко второму варианту.

— Вот так да! Да что же это? — вдруг нелепо засуетился лукавый бизнесмен. — Как же это? Она ведь молодая, красивая, у кого же рука поднялась? Подонки!

— Господин Говоров, — попытался я урезонить его, — вы непоследовательны. Только что вы желали ей страшной и мучительной смерти, а теперь вдруг раскисли, как галета в горячем супе. Чего вдруг?

— Не знаю, она мне нравилась.

— Ага, понятно, как говорил Шурик: «Птичку жалко».

— Перестаньте вы наконец издеваться. Где она сейчас?

— А где, по-вашему, должны храниться невостребованные мертвецы через день после кончины? Думаю, что не на ипподроме.

— Оставьте. Она в морге, да?

— Удивительная сообразительность.

— Я немедленно туда поеду, надо забрать тело.

— И куда вы его денете? Положите на свой письменный стол или отнесете домой к жене? Уверяю вас, она не поймет и сочтет вас некрофилом. И вообще, вам в нынешнем положении это знакомство лучше не афишировать. Так можно перепутать все карты. Вами заинтересуется милиция, потянется веревочка, и в конце концов результат будет плачевный. Если вы не оставите своей бредовой идеи, то я умываю руки.

— Да, вы правы, и что это я расквасился? Ничего, сейчас пройдет, давайте выпьем за нее. Помянем по русскому обычаю.

— Не могу, я за рулем, а тем более за нее я пил позавчера ночью. Вы уж сами.

— Да, конечно. — Из ящика стола он извлек плоскую бутылку и, не утруждая себя пустым переливанием, засосал прямо из горлышка. — Но похоронить-то я ее могу?

— Едва ли, лучше сообщите мне адрес ее местопроживания, я шепну кому надо, и ее заберут родные. Это все, что вы пока можете для нее сделать. Она не наркоманка?

— Какую чушь вы несете, она и спиртное-то почти не пила, любила себя баба. А родных у нее в городе, кроме Стригуна, никого не было. Кто будет ее хоронить?

— Ладно, что-нибудь придумаем. Эта Линда не могла лечь под Дениса?

— Нет, слишком высокого мнения она о себе была.

— Мнение мнением, а природа требует.

— С нее было достаточно меня и Стригуна.

— Поздравляю, братья во Христе, — не смог сдержать я улыбки. — Но как же она могла оказаться в доме у Виноградова?

— Что? Вы об этом не говорили. Она там была?

— Скорее всего, да.

— Ничего не понимаю. Может быть, приходила вместе со Стригуном?

— Не уверен. Скорее всего, Стригуна в городе нет. По крайней мере, свою квартиру он продал. Сегодня в нее заселились другие люди.

— Продал? Когда?

— Думаю, давно, по крайней мере, еще до третьего марта.

— Ну вот, я же вам говорил, что искать его нужно на родине, он там.

— Возможно, но не гарантировано.

— Нужно туда съездить, навести справки, на месте это сделать легче. Это он убил Линду, больше некому.

— Сомневаюсь, впрочем, более или менее точно я об этом сообщу вам завтра, когда прояснятся некоторые детали. Кстати сказать, где она работала?

— Насколько я знаю — нигде. А точнее, она была у Стригуна на содержании.

— А почему не у вас?

— Последнее время у них с Толиком возникло что-то вроде любви, теперь-то я понимаю, какая это была любовь! Когда Стригун слинял, я несколько раз к ней заезжал, думал, что она в курсе, но всякий раз натыкался на закрытую дверь.

— Понятно, тогда на сегодня все. До свидания, и больше не пейте, завтра с утра вы мне можете понадобиться.

Уже с порога я понял, что в своей кухонной резиденции Милка принимает гостей. Раскрасневшийся от непомерного количества выпитого чая, за столом пыхтел коротышка. Видимо, их беседа носила столь увлекательный и злободневный характер, что меня они заметили не сразу.

— Вот вы женщина неглупая, — заблуждался капитан, — скажите, на кой они черт мне сдались, эти демократы? Кругом сплошной беспредел и рэкет. Работы прибавилось, а зарплата убавилась. При коммуняках был порядок и уверенность в завтрашнем дне, а что сейчас?

— А сейчас, чтобы вырвать зуб, отнеси и положи двести рублей, — подпевала ему Милка. — А где взять эти самые двести рублей?

— В тумбочке! — заходя на кухню, зло посоветовал я. — Что вы как грачи раскудахтались? Или заняться больше нечем? Лаврентия Павловича на вас нет, политики кастрюльные. Попали в дерьмо, так сидите и не чирикайте. Капитан, пойдем в кабинет.

— Чего это ты, Константин Иваныч, такой грозный? Мы же просто так, языки чешем.

— От того и злой. Что там у тебя, рассказывай.

— Корочку хлебную я принес. С тем характерным прикусом она была одна. Погляди. — Из бумажного конверта Оленин извлек почти целый кусок черного сухаря с единственным надкусом. — Ты посмотри и верни, я его незаметно подброшу в общую кучу, а то получится преступное сокрытие улик.

— Можешь забрать его прямо сейчас.

— Что же, я зря старался? — обиделся околоточный.

— Нет, не зря, я уже увидел то, что мне нужно, а догрызать его я не собираюсь.

— И что же ты увидел? — вроде безразлично спросил он.

— Федорыч, перестань финтить, когда я что-то пойму, то сам тебе обо всем расскажу, кажется, у тебя еще не было оснований подозревать меня в мелочной скрытности.

— Ни Боже мой! Грех даже думать о таком. Благодаря тебе я сегодня герой дня. Я доложил так: проводя, мол, профилактический осмотр чердака с целью выявления бомжей, мною обнаружены… и так далее.

— Ну вот и отлично, что там у нас еще?

— Ничего интересного, кроме того, что в щелях между кафелем как на стенах, так и на полу найдена засохшая кровь. Завтра станет известно, принадлежит она расчлененному трупу или нет.

— А чье это тело? Хотя бы предположительно.

— Пока ничего конкретного они сказать не могут, но квартирант носил одежду пятьдесят четвертого размера, и именно такие габариты имеет безголовый труп.

— А голову, конечно, не нашли.

— В том-то и дело, что нет. Весь чердак по три раза прошмонали — и ничего. Нет головы, хоть ты лопни. Наверное, в мусорку выкинули или еще что отчебучили.

— Скверно. Без головы плохо даже покойнику. Больше ничего?

— Есть еще один прикол, но это уже мое личное наблюдение, и им я гордиться вправе. Среди шмоток квартиранта была одна кожаная куртка, самая обычная, черного цвета, с меховым воротником. Но меня она сразу заинтересовала.

— И чем же она привлекла внимание славного околоточного Оленина?

— Своей величиной. Она, представь, по крайней мере на пару размеров меньше, чем остальные вещи квартиранта. Я внимательно, по шовчикам, ее рассмотрел, и знаешь, что увидел? — Капитан сделал многозначительную паузу, словно собираясь декларировать изобретение вечного двигателя. — Я обнаружил дырку в кармане.

— А за подкладкой килограмм золота, — ощерившись, добавил я.

— Нет, Иваныч, это было сквозное отверстие, кто-то в кого-то стрелял через карман.

— Оригинально. И кто это вдруг решил возродить добрые бандитские традиции полувековой давности?

— А кто его знает, скорее всего, убивали того самого человека, которого потом разделали. Стреляли без глушака, потому что карман маленький и весь агрегат в него просто бы не поместился, к тому же и обгорел он сильно.

— Ну что же, Федорыч, поработал ты на совесть, это дело следует отметить.

— А вот личность повешенной женщины до сих пор установить не удалось.

— Ничего страшного, возможно, завтра я тебе помогу и с этим вопросом, а теперь забудем о делах, по маленькой — и спать. Устал я сегодня как черт.

— Я тоже, поэтому «маленькую» давай отложим до лучших времен.

— Не возражаю, — согласился я. — Такая возможность нам представится завтра.

Врач судебно-медицинской экспертизы опоздал на час и появился только в восемь. На удивление он был трезв как стеклышко и даже его вечно оплывшая физиономия сегодня была свежа и ухожена. Наверное, помимо запланированного, ожидается дополнительное затмение солнца. Однако, заговорщически пощелкав по крышке своего неизменного «дипломата», он тут же разрушил все мои иллюзии:

— Спиритус грандиозус! Колоссаль! Тебе принес.

— Как это ты по дороге его не уговорил?

— Не пьем мы, Гончаров, нынче это не в моде.

— Захарыч, не пугай так жестоко. А то ведь и родить можно.

— Нет, я говорю вполне серьезно.

— И давно это у тебя началось?

— Третий месяц пошел.

— Ну тогда не страшно, это пройдет. Просто банальная дамская задержка. Или тебя закодировали?

— Ага, начальница наша. Так закодировала, что до сих пор в глазах темно. Я последнее время как на работу приходил, так сразу прямым ходом к девчонкам под капельницу. Они меня прокачают, все дерьмо выведут, и вроде как ничего, иду к столу на трудовую вахту, а после работы опять рогом в землю. Прожил я так последние полгода: вечерком — в стакан, а утром — под капельницу. В конце концов привык к такому режиму, как наркоман все вены себе исколол. И тут эта горгона, Наталия Георгиевна, запретила выдавать мне физраствор. Я ей говорю: что же ты, блоха пернатая, делаешь, ведь загнется раб Божий Корж. А она отвечает: лучше тебя один раз похоронить, чем каждый вечер натыкаться на твою пьяную харю, да и раствор нынче не даром дается. Ну в тот раз меня еще почистили по полной программе, а к вечеру я нализался по новой. Думал, она шутки шутит. Ан нет. Я по привычке в девчонкам, а они в отказ. Говорят, что ключи от склада эта убийца забрала себе. Я к ней, то да се — бесполезно! Говорит: я тебя предупреждала и нет моих принципов, чтобы слово свое не держать. И более того, приказ о твоем увольнении подготовлен, но пока бездействует в столе. Доставать я его оттуда не буду, это сделаешь ты сам, если еще хоть раз увижу тебя в непотребности. Чуть я тогда дуба не дал. А жить-то хочется, кушать надо, а кому нужен старый алкоголик, который только то и может, что вспарывать брюхо да пилить черепа.

— С тобой все ясно, — прервал я затянувшуюся исповедь сизого носа. — Передавай привет Наталии Георгиевне и скажи, что ее политика единственно верная и дело ее правое. А теперь перейдем к делу. Что ты можешь сказать по существу поставленных мною вопросов?

— Во-первых, с тебя причитается. После твоего звонка я добровольно вызвался потрошить твою бабу и проканителился с ней до сего времени.

— За что я очень тебе признателен. Рассказывай.

— А чего рассказывать — я уже написал заключение, бери да читай.

— Нет уж, соизволь на словах, так мне понятнее.

— Как хочешь. Начнем с того, что она была наркоманкой.

— Не может этого быть.

— Может или не может, я не знаю, а говорю тебе голые факты. У нее на изгибах рук я обнаружил по крайней мере полтора десятка дырок от иглы. Далее, окочурилась она от сумасшедшей передозировки героина, а только потом пошла и повесилась. Вот такой расклад получается.

— Что-то здесь не так. Ты видел ее косметику?

— Хороший макияж. Я в этом не специалист, но, по моему мнению, гримировали ее уже мертвую. Примерно так, как разрисовывают матрешек.

— Почему ты так решил?

— Потому что тушь и помада нанесены поверхностно, так, как есть. Понимаешь, косметика не проникла в мелкие морщинки и углубления. Ты видел, как бабы себя размалевывают? Они растягивают губы аж до ушей, оттягивают веки до задницы и только затем мытарят себя, бедняжки, чтобы краска проникла в каждую пору. В нашем случае такого нет, помада нанесена на спокойные губы, как и тени, как и тональный крем.

— Захарыч, трезвый образ жизни идет тебе на пользу. Ты стал умный, как наш домком. Можно переходить ко второму вопросу, если ты исчерпал первый. Как тебе понравились фрагменты четвертованного тела?

— А никак, ими занимался Валерка, у меня же не десять рук. Правда, я глянул мельком, одним глазком, но этого недостаточно.

— Для меня все хорошо, говори что знаешь.

— Во-первых, там некомплект. Ты забыл положить в мешок голову. Во-вторых, ткани подверглись гнилостному изменению, так что точную дату его смерти определить будет очень проблематично, но если учитывать температуру окружающей среды за последние двадцать дней, то думаю, что узлы и агрегаты этого господина отсоединены и не функционируют не меньше двух недель. Плюс-минус три дня.

— Ты мог бы определить его возраст и телосложение?

— На первый взгляд от двадцати до тридцати лет, завтра скажу более точно. Что же касается роста, то тут можно сказать более определенно: он у него составлял порядка ста восьмидесяти — ста восьмидесяти пяти сантиметров. Стоит отметить, что парень был хорошо развит физически.

— Причину смерти ты, конечно, указать не можешь?

— Могу сказать, что его не зарезали и он не умер от передозировки наркотиков, поскольку его вены были чисты и непорочны.

— Его не могли удавить?

— Нет, голова отсечена очень высоко, под самый череп, так что нам достался довольно приличный кусок шеи. Видимых следов удавки на ней нет. Но все это я тебе говорю исключительно исходя из беглого осмотра, подробнее об этом господине можно узнать завтра, переговорив с Валеркой.

— Он мог умереть от черепно-мозговой травмы?

— Вполне. Скорее всего, так оно и было — его сперва хорошенько долбанули по темечку, а потом отрезали бестолковку.

— А прострелить ее не могли?

— Почему же нет? Очень даже вероятно, и если бы ты мне эту голову предоставил, то получил бы совершенно исчерпывающий ответ.

— Сизый нос, ты классный эксперт и тебе давно пора на повышение. Буду в области — непременно за тебя похлопочу.

— Избави меня Бог от таких покровителей. — Театрально открыв «дипломат», Корж извлек двухсотпятидесятиграммовую колбу. — Держи презент, а я побежал, похоже, я становлюсь добропорядочным семьянином.

Лежа в постели, я долго думал о страсти к деньгам, о смерти Линды. Что могло произойти в тот роковой день? Как она могла оказаться в квартире Виноградова, которого четвертовали еще в начале месяца? То, что упаковали его собственный труп, я теперь не сомневался. Но зачем любовнице Стригуна понадобилось тащиться в квартиру убитого полмесяца назад Дениса, я не понимал. Не склеивалась у меня вся это история, хоть ты разбейся. И сам Денис в нее не вписывался. Ну на кой ляд было финансовому жулику Стригуну посвящать в свои тайны какого-то парня с третьих ролей? Он и без всякой посторонней помощи обстряпал бы дело не менее успешно. Нет, не получается у меня с Виноградовым, не нужен он был Стригуну. Подождите, господин Гончаров, а что, если наоборот? Стригун был нужен Виноградову? Ну и что? Послал бы его уважаемый Анатолий Олегович куда подальше, и на этом делу конец. Вряд ли Денис мог его шантажировать. Финансовые мошенники люди умные и, прежде чем начинать какое-то предприятие, заранее все предусмотрят. Работают они практически без проколов, особенно в наше распрекрасное время, когда обычное воровство запросто сходит за авторитетную коммерческую сделку. И уж никак не мог деревенский парень, всего-то отслуживший в армии, подловить опытного Стригуна. А если все-таки… Тогда зачем убийство Линды?

— Нет, Гончаров не там ковыряешься, не то зерно ищешь, — завел я сам с собой диалог.

— А может быть, банальная ревность, мало ли что.

— Ты еще скажи, кровная вендетта. Не гони гусей, Гончаров.

— Про ревность я, согласен, загнул, но в том, что Линда могла быть любовницей Дениса, меня не переубедишь. Если судить по фотографии, то Стригуну под пятьдесят. Он, конечно, еще в форме, но все равно здорово проигрывает стоящему рядом Виноградову, а бабы это понимают за версту. Что, если вернувшийся раньше времени Анатолий Олегович застукал их бутербродиком?

— Неправильно рассуждаете, Гончаров. Виноградов, как и Стригун, перестал появляться на работе с третьего марта, зарубите это у себя на носу. Неужели вы думаете, что все это время Денис, наплевав на хорошую работу, кувыркается с любовницей начальника? Если так, то плохо вы знаете нынешнее поколение. Такой безответственный поступок могли себе позволить только люди вашей формации в золотое застойное время. Нет, скорее всего, третьего марта Денис уже был мертв, и это обстоятельство помешало ему выйти на работу. Что же касается самого Стригуна, то, вероятно, получив в Москве деньги, он прямым транзитом, игнорируя наш город, укатил на родину.

— Может быть, ты и прав, но тогда соизволь объяснить, за каким чертом через семнадцать дней после смерти Дениса к нему приходит Линда?

— А почему ты думаешь, что она приходила именно к нему? Дом большой, почти на триста квартир, так что зависать она могла где угодно.

— Не пойдет. В двойное совпадение я еще поверю, но уж в тройное — дудки!

— Как знаешь, давай спать. Утро вечера мудренее.

Я глубоко ошибся. Утро только прибавило проблем. В девять часов, без звонка и предупреждения, приехал Говоров. По его помятому непрезентабельному виду я понял, что он пил и не спал всю ночь. Ныть он начал прямо с порога:

— Константин Иванович, все-таки мне бы хотелось похоронить ее по-человечески. Вы обещали к утру что-нибудь придумать, обещали прояснить ситуацию.

— Ситуация прояснилась, это так, а вот организацию похорон, да еще в девять утра, я не обещал, тут вы, мой друг, передергиваете.

— А что удалось выяснить?

— Извините за въедливость, но вы уверены, что она не была наркоманкой?

— Абсолютно, и не стоит больше эту тему поднимать.

— Если так, то кто-то накачал ее героином под завязку. В общем, умерла она от бешеной передозировки, по крайней мере, такое заключение вынесли медики. Подвесили ее уже мертвую.

— Ну вот, а что я вам говорил! Безусловно, это дело рук Стригуна.

— Сомневаюсь. Скажите, Анатолий Олегович был физически силен?

— Я бы этого не сказал, скорее наоборот.

— Я так и предполагал. А теперь представьте, что полновесное тело мертвой женщины пронесли через чердак всего дома, а потом имитировали повешение. Как вы думаете, смог бы он с этим справиться?

— Едва ли, но не забывайте, что у него был помощник — Денис.

— Нет, не был Денис его помощником.

— Почему вы так в этом уверены?

— Во-первых, потому, что при таком раскладе личное дело Виноградова исчезло бы точно так же, как и Стригуна, во-вторых, все его документы находятся дома, а значит, он никуда убегать не собирался, а в третьих, Денис к тому времени был уже две недели как мертв, профессионально разделан и упакован. Так что не возводите на него напраслину.

— Боже мой, час от часу не легче. Значит, он погиб, защищая мои интересы? Бедный парень. Его похороны я тоже беру на себя.

— Возможно, но маловероятно, скорее всего, он защищал свои интересы. Но опять-таки пока ничего конкретного я вам сказать не могу. Из троицы, изображенной на фотографии, двое мертвы, а третий находится неизвестно где.

— Я же вам сказал, что искать его нужно на родине. Ночью я вспомнил, как называется озеро. Тюп-Кель, оно небольшое и находится недалеко от Иссык-Куля. Я помню, он говорил, что там в крохотной русской деревеньке живут его родные.

— Уж не предлагаете ли вы мне туда сгонять?

— А почему бы и нет? Что тут такого? В конце концов, вы работаете не бесплатно.

— Пока еще я к вам не нанимался, по крайней мере, не получил от вас ни копейки.

— За этим дело не станет. Если вы вернете мне украденное, то получите совсем недурно, столько, сколько вы запросили — десять процентов. Это даже для меня большие деньги. Советую вам, не откладывая дела в долгий ящик, выехать прямо сегодня.

— Господин хороший, это полный абсурд. Вы вообще-то представляете, какую задачу ставите передо мной?

— Естественно. Вы едете на озеро Тюп-Кель, находите там деревню, где живет мать Стригуна. Через нее узнаете местонахождение афериста и преспокойнейшим образом вытрясаете у него бабки моих вкладчиков.

— Простите, но вы рассуждаете как полный идиот. Скажите-ка, какое у вас есть основание требовать с него деньги? Он что, написал вам расписку, заверенную нотариусом?

— Нет, но такие расписки, а точнее, копии договоров есть на руках у вкладчиков. Их можно востребовать и сделать копии.

— Ну и что, он заявит, что перегнал деньги в строительную фирму «Лотос», а про остальное и знать не знает, и ведать не ведает.

— Вы правы, — поскучнел похмельный Говоров. — А если применить к нему силовые методы воздействия?

— Это в суверенном-то государстве? В государстве, чьим гражданином он является? Благодарю покорно. Если он оттуда родом, то наверняка у него есть куча друзей и товарищей. При тех деньгах, что у него появились, он, убежден, уже открыл свое дело и обзавелся кучей охранников. Вы должны понимать, что кормить рыб в Иссык-Куле мне не хочется, равно как и парить в свободном полете сброшенным с какой-нибудь скалы. Но это полдела, уже довольно давно все побережье Иссык-Куля стало элитной курортной зоной, и просто так никто меня в нее не пропустит. Или вы предлагаете мне десантироваться?

— Ну здесь-то сложностей не возникнет. Я куплю вам турпутевку.

— Чтобы я покорно бродил в общем туристическом стаде? Скорее всего, перемещение там ограниченное и мое неадекватное поведение тотчас вызовет у местных суверенно-самолюбивых властей нездоровый интерес.

— Продумать вопрос вашей легальной мобильности я берусь до вечера.

— Не стоит себя утруждать, все равно я не поеду по причине, указанной выше, мне еще хочется видеть, как цветет сирень.

— Там и увидите, наверняка в тех местах она уже цветет, благоухает и радует глаз.

— Господи, ну неужели же вам непонятно, что хваленая вами сирень может радовать только живой глаз? Почему я должен, исправляя ваши ошибки, раньше времени покинуть этот мир?

— Да, я с вами согласен, опасность предполагается, но, может быть, вы, не ввязываясь в это дело самолично, узнаете о точном местопребывании Стригуна? А дальше я все сделаю сам.

— Это уже реальнее, но почему вы зациклились на мне, в городе полно детективных агентств с более крепкими парнями. Вы только посмотрите, сколько зазывной рекламы.

— Я сужу не по рекламе, а по результатам работы. За те сутки, что вы занимаетесь моим делом, вы уже показали, на что способны.

— Ну, тут уж никуда не денешься, скажу вам без ложной скромности — умен и проницателен господин Гончаров. Ректификатику не желаете-с?

— Желаю, но не могу. Дел полно. Так, значит, мы с вами договорились?

— Да, если устроите мне туристическую путевку на Иссык-Куль.

— Я сделаю больше, и думаю, что не далее как завтра. Но для оформления мне нужен ваш паспорт. Не волнуйтесь, все будет в полном ажуре.

— Пишите расписку. Надеюсь, печать с вами?

— Да. Но зачем? Неужели вы мне не верите?

— Не делайте из меня ребенка. Передача собственного паспорта в руки сомнительного финансиста сам по себе шаг рискованный и отчаянный. Кстати, сколько вы мне заплатите, если я укажу вам адрес Стригуна?

— Пятнадцать тысяч рублей вас устроит?

— Да, если приплюсовать еще пять, которые я вам отработал вчера.

— Я согласен.

— Командировочные и прочие расходы за ваш счет.

— Это как положено. Однако я попрошу вашего содействия насчет похорон Дениса и Линды.

— Боже мой, вы меня утомили, будь проклята та минута, когда я вошел в ваше купе. Сделаем так. Вы сегодня после обеда, в поисках Виноградова, обзвоните сначала все больницы, а потом морги. В морге, что при судмедэкспертизе, спросите Ивана Захаровича Коржа. Все остальное он сделает сам. Только учтите — вам придется побывать на опознании. Как вы относитесь к трупам?

— Спокойно.

— А вот я их не люблю с детства и ничего не могу с собой поделать.

— Бывает, — отвлеченно согласился Говоров. — Так я, наверное, пойду?

— Да уж идите, теперь у вас еще с похоронами хлопот прибавилось. Вечером обязательно мне позвоните, в общем, держите в курсе.

— У нас стал не дом, а проходной двор, — проводив гостя, раскудахталась Милка. — Скоро в пять утра начнут доставать. Куда это ты намылился с утра и пораньше? — заметив мои приготовления, въедливо поинтересовалась она. — Ни свет ни заря соскочил. Куда поперся?

— Деньги зарабатывать, мне семью кормить надо. Антиквариат восстанавливать, который профукала легкомысленная супруга.

— Тогда удачи тебе, милый.

— Через три часа, к моему приходу, чтобы кормежка была на столе.

Предупредив Коржа о возможном звонке Говорова, я попросил его все устроить естественно и буднично, так, чтобы постороннему глазу не за что было зацепиться. Потом, подъехав к говоровской конторе с тыла, я битых два часа наблюдал за ним в бинокль. Зачем я это делал — сам не пойму, наверное просто руководствуясь каким-то непонятным чувством неудовлетворенности. Я даже не знал, за кем слежу. То ли за его посетителями, то ли за ним самим. Сторона, куда выходили окна его кабинета и приемной, была теневой, и потому, несмотря на солнечное утро, в них горели лампы дневного света. Он сам и крошка Лоренс были передо мной как на ладони. В почему-то тоже освещенном кабинете его бывшего зама никого не было, и это показалось мне странным. Поневоле заинтригованный, я ждал разрешения этой маленькой загадки, могущей перерасти в большой вопрос.

Вопрос вскоре разрешился просто и банально. Я поневоле рассмеялся, когда, проводив к шефу симпатичную посетительницу, Лоренс проворно юркнула в пустующий кабинет. Немного погодя туда же заскочил неизвестно откуда взявшийся Андрей. Торопясь и без лишних слов он начал было лапать мою симпатию, но та, приложив палец к губам, показала ему кулак. Согласно кивнув, он уселся за стол рядом с ней. В такой классической и загадочной позе они замерли. Ровно ничего не понимая, я перевел объективы на кабинет шефа, и здесь меня ждало новое потрясение. Доскональным раздеванием Говоров себя утруждать не стал, он просто задрал своей визитерше юбку и, уперев ее головой в стол, делал свою работу деловито и меланхолично, словно справляя тризну по умершей Линде.