Она могла преподавать русский язык или физкультуру. Вопросы? Нет, тогда пойдем дальше. Здесь у нее был товарищ, надо думать любовник. И опять все тот же Рихард Наумов. Ничего не поделаешь, придется нам его искать. Теперь о конкретном. Три недели тому назад она получила телеграмму из нашего города, после чего тут же собралась и приехала к нам. Телеграмма была отправлена из шестьдесят третьего отделения связи нашего города. Последний раз она разговаривала со своей матерью пять дней назад.
      Один любопытный факт. Через две недели после отъезда Елены Николаевны к Ольге Федоровне приехал ее сын Вячеслав вместе с внуком Глебом. Они долго выспрашивали мать о сестре, а потом попросились переночевать. После их отъезда обе записные книжки Елены Николаевны исчезли, провалились как сквозь землю. Вопросы? Тогда сделаем так. Валентин Баринов и Борис Казаков занимаются школами Комсомольского района. А Алишер Вахидов берет на себя школы Центрального.
      - Петр Васильевич! Почему так? - возмутился Вахидов. - Комсомольский меньше, а там двое, Центральный больше, а я один, несправедливо.
      - Потому что они переехали сюда в шестидесятом и, скорее всего, поселились именно в Комсомольском районе, - терпеливо объяснил ему полковник. - Вадим Лихачев массированно атакует педтехникум - это самая реальная возможность выйти на Елену Николаевну. Вадим, узнай круг ее общения и имена тех, с кем она особенно была дружна. Наверняка в этот приезд она кого-то навещала. Нам нужно знать их имена. Это же самое касается Казакова, Баринова и Вахидова. Аксенов Владимир занимается шестьдесят третьим отделением связи. И все вы ни на минуту не забываете о Рихарде Наумове. Если возникнет такая необходимость, подключайте коллег из районов. Вопросы?
      Таковых нет, тогда за дело. Я и Геннадий Васильевич будем ждать на телефонах. Сбор в девятнадцать ноль-ноль. Сегодня к этому времени у нас должны быть осязаемые результаты. Фотографии Елены Николаевны Скороходовой можете забрать из лаборатории. Думаю, что они уже готовы. Я вас больше не задерживаю.
      Проводив озабоченных сослуживцев до приемной, Потехин с удивлением сообщил:
      - Васильич, там у тебя прямо-таки поломничество. Ухов нагнал около десятка каких-то людей и горит желанием с тобой пообщаться. Между прочим, в их числе известная нам Екатерина Георгиевна Костромская. Как прикажешь с ними распорядиться?
      - Кто его пропустил? Сейчас нам только его не хватает. Не вовремя, поморщился полковник. - Ладно, пусть зайдет, но только один.
      - С приездом вас, Петр Васильевич, - входя, поздоровался Макс и нерешительно остановился посреди кабинета, то ли не зная, что сказать, то ли ожидая вопросов.
      - Здорово, Макс, - в свою очередь ожидая объяснений, выжидающе посмотрел на него Требунских. - Что за комиссию ты там привел? Говорят, целую толпу насобирал. Когда успел? Кто они такие?
      - Преступники, Петр Васильевич. Целую ночь мы с Гончаровым их отлавливали, - не спеша, с расстановкой доложил Ухов. - Они колонулись, и нам стало понятно, что так или иначе они связаны с кладбищенским делом. Особенно это касается молодежи. Они еще этим летом нашли клад, спрятанный в стенах дома, приготовленного под слом. Серебряную шкатулку с драгоценностями нашли. Половину промотали. А дом находится в Комсомольском районе. Вот я и подумал, что вам это будет любопытно, потому что там фигурирует Алексей Петров. Ну тот самый, который с угонами и зубным кабинетом... Если они вам без надобности, то мы можем их отпустить.
      - Все играешь, Макс, - усмехнулся полковник. - Когда повзрослеешь? Давай их сюда.
      - Молодежь или банду Костромской?
      - А это не одно и то же?
      - Нет, на Костромскую мы случайно вышли, когда искали шкатулку с драгоценностями, она у нее в гараже была припрятана, но сама Костромская была не в курсе этого дела, шкатулку там ловко укрыл новый владелец гаража, а она всего лишь соседа замочила.
      - С тобой не соскучишься. С тобой скорее с ума сойдешь. Давай свою молодежь, а Костромскую мы пока закроем, Геннадий Васильевич, распорядись. Ну, Ухов, если у тебя неверная информация, то головы не сносить мне, а значит, и тебе.
      - Не беспокойтесь, она раскололась, и ее интервью записано на пленку. Кроме всего прочего, у нас есть кое-какие улики, но об этом позже. Записи я прослушивал сам, и один момент показался мне любопытным, но его надо проверить. Я ясно излагаю?
      - Ближе к делу, - буркнул полковник.
      - Ага, теперь о том, что лежит на виду, - заторопился Ухов. - Батюшку Екатерины Костромской выхлопными газами задушил сосед Евгений Губковский после того, как накрыл его в гараже со своей женой, Губковской Татьяной Васильевной. А дочка, то есть Екатерина Георгиевна, раскрутила это дело собственными мозгами. Раскрутила и решила совершить маленькую волжско-корсиканскую вендетту. Она повертела юбкой, показала соседу кусок своей задницы, тот на нее поймался и предложил ей сердце и свою постель, а буквально через месяц она напоила его до одури и вместе с молодым любовником, неким Алексеем, отравила пожилого любовника Евгения Львовича Губковского бытовым газом.
      Полковник застонал:
      - Ухов, у меня от тебя кругом пошла голова. Что за сумасшедшие интриги ты тут плетешь? Прямо-таки чистая хроника Версальского дворца. Послушай, Макс, а ты, случаем, на ночь глядя не перелистывал Мориса Дрюона?
      - Нет, я вообще его не люблю. Я к чему все это дело веду. Когда будете прослушивать пленку, обратите внимание на голос ее молодого любовника. Он там говорит немного, но довольно четко. Так я приглашаю задержанных или сперва вы запись прослушаете?
      - Как скажешь, начальник, - с некоторым сарказмом устало ответил Требунских. - А как ты считаешь, что, по твоему мнению, важнее?
      - Если касаться кладбищенского дела, то я бы первостепенно потряс молодежь.
      - Значит, так тому и быть. Кстати, а где твой лучший друг Гончаров?
      - В предбаннике остался сторожить всю шоблу. Скромно сидит у самой двери.
      Три парня вошли один за другим и нерешительно остановились у порога, а чуть позже в кабинете появилась женщина, которая молча подошла к столу и поставила перед Требунских шкатулку удивительной красоты.
      - Вот, товарищ полковник, - торжественно объявила она. - С нее все и началось.
      - Это я уже понял. Времени у меня в обрез, поэтому прошу вас кратко излагать только факты.
      - Двенадцатого декабря ушел в школу и не вернулся мой сын Саша Шаврин. А дальше пусть продолжит он сам, - отступила от стола женщина и тихо присела на краешек стула.
      - А что там продолжать, - вышел вперед голубоглазый красивый парень. Я обнаружил эту шкатулку в стене дома возле речного порта. Дом был под снос, я туда зашел случайно, чтобы оторвать доску, там познакомился с этими товарищами, Дмитрием Гурко и Ренатом Давлетшиным. Кроме этой шкатулки, в тайнике был маленький "вальтер" и столовое серебро. Немного драгоценностей я отсыпал Дмитрию, а остальное начал продавать. На вырученные деньги купил машину, гараж и улучшил жилищные условия. Дмитрий рассказал о моей находке Ренату, и они стали меня шантажировать, а когда это не помогло, они оглушили меня, засунули в машину и бросили в погреб бабы Раи, бабушки Рената. Если бы не она, я бы сдох с голоду. Ренат и дядя Леша несколько раз меня пытали, зверски пытали, изверги, словно в гестапо практиковались. Я кричал, но никто меня не слышал. Сегодня ночью меня освободили Константин Иванович Гончаров и дядя Ухов. Вот и все.
      - Предельно понятно, - хмыкнул Требунских и, посмотрев на двух других парней, спросил: - Вам есть что возразить гражданину Шаврину?
      - Конечно, - с готовностью отозвался Давлетшин. - В погреб мы его упрятали, тут ничего не попишешь, но никаких насилий над ним не чинили. Врет он.
      - Это уже несущественно. Экспертиза даст заключение. Шаврин, кому вы продавали драгоценности? Вы можете назвать их имена?
      - Да, первую партию я продал дяде Леше, с которым меня свел Дмитрий Гурко, а в дальнейшем эту проблему я решил сам. Я нашел покупателя выгоднее, имени которого я, к сожалению, не знаю. Он просил называть его Мастером, так я его и называл. Познакомились мы с ним возле скупки ювелирных изделий магазина "Яхонт".
      - Понятно. Где сейчас находится "вальтер"?
      - Он в шкатулке, - торопливо за сына ответила Шаврина. - Там пистолет и все то, что осталось от драгоценностей. Как вернуть остальное, я ума не приложу.
      - М-м-да, - неопределенно пробормотал полковник и открыл шкатулку. Однако не много же тут осталось. А сколько вообще было драгоценностей?
      - Примерно половина шкатулки, - сумрачно ответил Шаврин.
      - Больше, - подправил его правдолюбец Гурко.
      - Ладно, разберемся, - остановил начавшиеся было разборки Требунских. Шаврин и вся компания, вам имя Рихарда Наумова что-нибудь говорит?
      - Нет, - недоуменно переглянувшись, ответили парни.
      - А жаль. Давлетшин, когда вы в последний раз видели дядю Лешу?
      - Около недели тому назад, а что?
      - Ничего, вопросы здесь задаю я. Подойдите к столу и хорошо посмотрите - знакома вам эта женщина или нет? - выложил он перед ними портреты Алены Скороходовой. - Может быть, вы случайно с ней где-то встречались? Возможно, она подходила к вам на улице или как-то по-другому хотела вступить в контакт.
      - Нет, мы видим ее впервые, - хором ответили парни.
      - Ладно. Тогда вот что, други любезные. Гурко и Шаврины, вы пока свободны, а вам, гражданин Давлетшин, придется у нас подзадержаться. Предстоит вам очная ставка. Макс, не в службу, вызови конвой и давай сюда твои магнитофонные записи и все, что там у тебя еще есть. Рассказывай в темпе.
      * * *
      В только что освободившийся кабинет Требунских мы вошли гуськом. Шествие возглавляла Костромская, за ней следовали Леонид, Жук и Валера. Эту печальную цепочку замыкал я. Зайдя последним, я скромно потупил глаза и незаметно пристроился у самой двери. С первой же секунды Екатерина Георгиевна начала качать права:
      - На каком основании? Я вас спрашиваю, на каком основании мы задержаны и давно ли всяким проходимцам дано право врываться в чужие дома, устраивать там погромы, а потом сбрасывать и закрывать их обитателей в их же собственных подвалах.
      - Да вы не волнуйтесь, Екатерина Георгиевна, - обезоруживающе улыбнулся полковник. - Разберемся, и я вам обещаю, что виновные будут наказаны.
      - Буду вам очень за это признательна.
      - Не сомневаюсь. Но перейдем к делу. Значит, Евгения Львовича Губковского вы отравили газом в отместку за то, что он убил вашего отца? Я правильно понял?
      - Боже мой! Ну как вы можете повторять такую чушь! Этот Гончаров, он ведь ненормальный. Посмотрела бы я на вас, когда бы вы пришли домой, а там все перевернуто и вальяжно сидит гость, взломавший вашу квартиру отмычкой.
      - Не отмычкой, Екатерина Георгиевна, не отмычкой, а ключом, родным ключом, который ему передала Татьяна Васильевна Губковская.
      - Еще одна шлюха, - несколько обескураженная осведомленностью полковника, осторожно заметила Костромская. - Неужели вы не верите мне, а верите какому-то алкашу?
      - На этот счет я еще ничего не говорил. Значит, вы считаете Губковскую женщиной легкого поведения? На чем основано ваше мнение?
      - Да нет, это я так, к слову пришлось, - чувствуя, что начинает запутываться, обозлилась она. - Ни в чем таком я ее не замечала.
      - Но вы были с ней знакомы.
      - Да, в свое время мы были соседями по гаражу.
      - Уже ближе. Екатерина Георгиевна, а мог ли ваш отец иметь любовную связь с женой Губковского, Татьяной Васильевной?
      - Откуда же мне знать? Я за ними не подглядывала. У меня нет такой привычки.
      - Оказывается, была. Хотите послушать, что на сей счет говорит другой ваш сосед по гаражу, некто дед Медведь. Помните такого?
      - Ничего я не хочу, - неприятно удивленная такого рода информацией, резко отказалась Костромская. - А вам, как я вижу, заняться больше нечем, кроме как рыскать по городу и собирать всякие сплетни! Получается, что мое слово ничто по сравнению с бредом ханыг и алкашей.
      - Получается, что так, Екатерина Георгиевна, а что касается сбора информации, или, как вы выразились, сбора сплетен, так ведь работа у нас такая. Вы проказите, мы вас ловим, а суд наказывает.
      - Ну это уже слишком. Мне ваши слова следует отнести на собственный счет, да?
      - Конечно, Екатерина Георгиевна, конечно. Я только что прослушал кассету с записью того, как вы с неким Алексеем отправили Губковского на тот свет. Ничего тут не скажешь, впечатляет.
      - Но... но этого не может быть, - побелела Костромская. - Вы берете меня, как это у вас говорят, на понт. Не было никакой кассеты.
      - Если вы имеете в виду оригинал, то вы действительно могли его уничтожить, но Гончаров, на вашу беду, сделал копию, и я могу вам ее прокрутить. Вообще он сделал любопытные записи всех ваших разговоров, включая сюда и тот эпизод, когда вы приказали своим охранникам отвезти его в лес и там закопать.
      - Это была шутка.
      - Возможно, значит, вы у нас большая шутница. С Губковским вы тоже пошутили?
      - Должна заявить, что запись была совсем другой, нежели то, что вам представил Гончаров. Он просто-напросто ее смонтировал, и получилось черт знает что.
      - Откуда вы можете знать, что там получилось, кажется, вы ее еще не слушали?
      - Да, то есть нет... Я слышала... - Совершенно запутавшись, Костромская неожиданно нашла выход. - Я слышала ее только что, когда находилась в вашей приемной.
      - Это полный абсурд. Максимилиан, пожалуйста, выйдите в приемную, закройте обе двери и что-нибудь громко скажите.
      - А что сказать?
      - Что хотите, прочтите нам, к примеру, монолог Чацкого, если помните.
      - Помню, а только как ваша секретарша отреагирует? Не вызовет ли наряд?
      - Все зависит от того, с каким чувством вы будете его читать.
      Вживаясь в роль, Ухов нахмурил лоб и вышел в предбанник. Не было его несколько минут, и за это время никто не проронил ни слова. Только Костромская с завидной скоростью меняла цвет своего лица.
      - Ну как я вам понравился? - со смущенной улыбкой спросил Ухов, возвращаясь в кабинет. - Там мужики со смеху описались.
      - А мы вообще ничего не слышали. Что вы на это скажете, Екатерина Георгиевна?
      - Скажу, что эта клоунада мне надоела. И впредь я буду разговаривать только в присутствии своего адвоката.
      - Не возражаю, - загадочно посмотрел на нее Требунских. - А покуда явится ваш адвокат, мы кое о чем поспрошаем Алексея Петрова. Не могу удержаться, чтобы вам не сообщить, он у нас уже четвертый день гостит. Геннадий Васильевич, звоните прокурору. Думаю, что санкция на ее арест будет как нельзя кстати. А с вами, молодые люди, мы поступим так: либо вы сейчас же мне все рассказываете и я беру с вас подписку, либо идем по большому кругу. Выбирайте.
      - Я выбираю первое, - подал голос Валерий Сотников, - но с условием, что Гончаров будет наказан. Он мне правую руку сломал!
      - Сотников, вы, наверное, забыли, где находитесь, - тихо, но внятно осадил его полковник. - Здесь мне никто условия не ставит. Вам это понятно?
      - Понятно.
      - Вот и отлично. Я рад за вас. Идите в приемную и пишите чистосердечное признание.
      - Петр Васильевич, извините. - В открывшуюся дверь робко просунулась востроносенькая рожица секретарши. - Вам тут звонят...
      - Кажется, я ясно сказал, меня нет!
      - Да, но тут... Лихачев... Я подумала...
      - Это хорошо, что вы подумали, - ткнув кнопку, неожиданно улыбнулся Требунских. - Слушаю тебя, Вадим Андреевич, у тебя что-то новенькое?
      - Да, Петр Алексеевич, я поднял архив и расспросил старых преподавателей, - на весь кабинет доложил Лихачев. - Получается, что Елена Николаевна Скороходова весь курс обучения в техникуме дружила с одним и тем же парнем. Но его фамилия не Наумов, а Нам. Рихард Николаевич Нам. Может быть...
      - Не может, погоди одну секунду, я пробью его адрес, а лучше позвони через две минуты. - Торопливо поднявшись с места, полковник выглянул в приемную и велел ожидавшему там сержанту увести Костромскую. Потом вернулся на место и запросил справочную службу. Получив исчерпывающие данные, он вздохнул и, посмотрев на меня, почему-то подмигнул:
      - Как там у нас в опере "Паяцы"? Финита ля комедиа, что означает...
      - Комедии писец, - загоготав, жизнерадостно встрял Макс.
      - Еще не совсем, но... - Укоризненно посмотрев на Ухова, полковник остановил его восторг и, набирая кнопки сотового телефона, закончил: - Но свет в конце тоннеля появился. Вадим Андреевич, записывай. Березовый бульвар, дом пять, квартира двести десять... Точно, шестьдесят третье отделение связи... Я сейчас подъеду туда сам... Да, вместе с бригадой... Нет, не надо... Справимся... Учти, он может быть вооружен, если вообще это тот, кого мы ищем.
      - Ну что, господа Гончаруховы, поедете с нами? - закончив разговор, обратился он к нам. - Или после сегодняшней бурной ночи вам это уже неинтересно?
      - Очень даже интересно, - за обоих ответил Макс. - Только, Петр Васильевич, Гончаров есть Гончаров, а Ухов есть Ухов.
      - Виноват, исправлюсь, - поднимаясь, засмеялся полковник. - По коням, гусары!
      Пятый дом по Березовому бульвару был огромен. И народ справедливо окрестил его "Титаник". Возле первого, нужного нам подъезда нас ожидали Лихачев и Аксенов. Лихачев исключительно ради маскировки привязывался к проходящим мимо женщинам. Завидев нас, он с готовностью бросил это безнадежное дело и с интересом вперился в рекламную подтирушку. На его коленях почему-то сидела собачонка самого затрапезного вида. Рыжая, с вислыми ушами и черными подпалинами, она хитренько посматривала на нас из-под развернутого рекламного приложения.
      - Я не я и девка не моя, так, что ли? - подходя к нему, со смешком поинтересовался Требунских. - Какой этаж, какая квартира и сколько человек там живет?
      - Двенадцатый этаж, однокомнатная квартира, проживает один человек Нам Рихард Николаевич. Оба окна выходят на противоположную сторону, исчерпывающе доложил Лихачев и загадочно посмотрел на полковника: - Петр Васильевич, десять минут назад, когда я разговаривал с его соседями, он выпустил свою Микки гулять. Я набрался смелости и ее отловил. Вы не подумайте, она уже все сделала, теперь она безопасна. Я вот и думаю-то, а не привести ли мне ее домой? И Нам будет рад, и нам приятно. Тем более, что дверь у него металлическая, из-за нее у нас будет масса хлопот. Хорошо бы без стрельбы обойтись, а?
      - Значит, и Нам будет рад, и нам приятно? Подумать надо, жаль, если в тебе погибнет великий каламбурист, но идея у тебя замечательная. Как думаешь, Геннадий Васильевич, стоит рискнуть или нет?
      - Ну, если на подстраховку поставить пару человек, то почему бы и нет?
      - Тогда за дело. Геннадий Васильевич, поставь двух человек одним пролетом выше, а двух на пролет ниже. Мы будем на одиннадцатом этаже. Вы поднимайтесь с первой группой и отправляйтесь на лифте. Все остальное решим на месте.
      С одиннадцатого этажа Требунских подал знак к началу операции, и Лихачев решительно нажал кнопку звонка. Прошло немало времени, прежде чем густой баритон раздраженно спросил, кому и какого рожна надо.
      - Так вот собачечка тут у вас под дверью сидит, рыженькая такая, смышленая, - жалостливо заныл Лихачев. - Поскуливает, сердечная. Я подумал, может, живет она у вас, может, домой просится...
      - Спасибо, - открывая дверь, поблагодарил его бородатый мужик в майке, до горла поросший густой черной шерстью. - Иди сюда, Микки, чертовка маленькая, иди домой.
      - А как же я? - за бороду выдергивая хозяина на лестничную площадку, наивно спросил Вадим. - Мне благодарность положена.
      - Тихо, мужик, не пищи, - укладывая бородача на цементный пол, попросили его подскочившие оперативники. - Ни звука, не резонируй воздух.
      - Не дергайся, а то бобо будет, - защелкивая ему за спиной наручники, предупредил Потехин. - Где твоя подруга Елена Николаевна Скороходова?
      Ответить он не успел, потому что неожиданно визгливо и истерично затявкала Микки. Лучше поздно, чем никогда, решила, очевидно, она и в отместку за хозяйский позор злобно вцепилась в ляжку Лихачева. Его перемат гармонично соединился с собачьим воем, и на эту ругань из квартиры Нама выглянула высокая рыжеволосая женщина, одетая по-домашнему в халат и мягкие тапочки. Мгновенно оценив ситуацию, она попыталась захлопнуть дверь, но в этом ей помешал Аксенов. В самый последний момент он успел подставить ногу, а после, резко рванув дверь на себя, выбросил Скороходову в объятия подоспевшего Ухова.
      - Да ты ж моя рыженькая, да ты ж моя золотая, - крепко обхватив ее за талию, замурлыкал он. - Сколько я тебя искал, вспомнить страшно! А волосики твои я сберег.
      - Какие волосики? - заглядывая в квартиру, заинтересовался Требунских.
      - Рыженькие волосики, Петр Васильевич, рыженькие. Она целый клок на дереве оставила. Видно, когда ее на кладбище пытали, она головкой о дерево билась, тогда и выдрала. Я давно хотел их вам вручить, да все как-то недосуг было.
      - Жулик ты, Ухов, мелкий жулик, - добродушно хохотнул полковник. - Ну чего это мы в подъезде стоим, давайте хоть в квартиру зайдем. Геннадий Васильевич, наверное, бригаду можно отсылать, теперь мы сами тут справимся.
      - Как скажешь, начальник, только я думаю, что для начала нам нужно отобрать у них "вальтер", а уж потом разговоры разговаривать. Так спокойнее будет. Я правильно говорю, Елена Николаевна? Зачем нам лишние недоразумения? Где пистолет?
      - В туалете, в смывном бачке, - устало и безразлично ответила она.
      - Ай-ай-ай, ну разве можно так с оружием обращаться? - укоризненно покачал он головой. - Оружие заботы требует, любви и ласки, а вы его в холодную воду...
      - А нам он больше не нужен, я вообще хотела его выбросить. Не надо наручники. Я никуда убегать не собираюсь. Ребенку понятно, что все кончено. Рихарда с цемента поднимите, он же простынет.
      - Значит, вы добровольно хотите дать нам показания? - провожая ее в квартиру, спросил полковник. - Я правильно вас понял?
      - Да, не вижу никакого смысла запираться. Тем более я считаю нас невиновными.
      - Тогда располагайтесь поудобнее и рассказывайте.
      - Охотно, но позаботьтесь о Рихарде, - осторожно опускаясь в кресло, попросила она. - Он попал в эту историю как кур в ощип. Сама того не желая, я невольно его втянула. Прошу вас иметь это в виду.
      - Хорошо, мы определим его пока на кухню, - подумав, согласился Требунских. - В случае чего если он нам понадобится, то всегда будет под рукой. Итак, мы вас слушаем.
      - Вам, наверное, уже известно, что я дочка Николая Ивановича Скороходова и Ольги Федоровны Устиновой, - рассеянно глядя в окно, начала Елена. - Жизнь сложилась так, что первые пять лет своей жизни я провела вместе с матерью, в доме у своей бабушки и дядьки Степана. Я его даже называла папой. Почему так получилось? История стара и банальна как мир. Отец завел себе другую семью и к нам приезжал крайне редко, да и то только затем, чтобы сунуть мне какой-нибудь подарок, а заодно и поколотить мать. Жили мы тогда под Ярославлем.
      В шестидесятом году отец приехал к нам и подрался с дядькой Степаном, ударил его ножом, и ему грозили большие неприятности, а кроме того, как это потом выяснилось, у него на работе обнаружилась крупная недостача. И ему нужно было во что бы то ни стало поскорее уносить из Ярославля ноги.
      Не знаю с чего, но у него вдруг проснулись ко мне отцовские чувства, и он, выкрав меня ночью, увез в этот город вместе со своей новой семьей. Почему он выбрал этот город? Не знаю, наверное, потому, что здесь тогда шло бешеное строительство, было много заключенных и просто пришлых, самых разных людей.
      Первое время мы жили в вагончике, а года через два, когда я пошла в школу, нам дали большую однокомнатную квартиру возле речного порта. Мачеха, Нина Петровна, невзлюбила меня с первых дней. Но что могла сделать семилетняя девчонка? Я просто плакала и жаловалась отцу, который все больше и больше ко мне привязывался, а это, как вы понимаете, Нине Петровне совсем не нравилось.
      Вот так мы и жили, вроде как две семьи. Отец пестовал меня, а она нянчила своего Витеньку, который с каждым годом становился наглее и наглее. Училась я хорошо и вполне бы могла поступить в педагогический институт, но Нина Петровна была на этот счет совершенно иного мнения и, вероятно желая поскорее избавиться от нелюбимой падчерицы, после восьмого класса турнула меня в педагогический техникум.
      В семьдесят третьем я с отличием его закончила и тут же пошла работать. С первых же дней я попросила себе максимальную нагрузку, тот максимум часов, который тогда был разрешен. Сделала это я с одной только целью - как можно меньше времени проводить дома. Еще в техникуме мы сдружились с Рихардом, а к семьдесят четвертому году эта дружба переросла в любовь, и мы, ничего никому не сказав, поженились. Мы решили объявить о нашем браке только после того, как я забеременею и буду наверняка об этом знать. Так мы и зажили на три дома, он со своими, я со своими, но каждый вечер после работы мы обязательно приходили в нашу комнату, которую снимали у одной старенькой бабули.
      Однако беременность все не приходила, и в этом, как я позже узнала, была виновна я, но это уже детали. Ребенок не рождался, жили порознь, и в конце концов мы с Рихардом стали постепенно друг от друга отдаляться. К тому времени отец получил двухкомнатную квартиру и впервые слег в больницу, так что вселялись мы без него. Две комнаты это все же не одна. Попросторнее будет. Нина Петровна и отец спали в одной комнате, а мы с Виктором во второй. Он мне не мешал, потому что к тому времени начал приходить домой поздно вечером либо вовсе не появлялся.
      Жить можно было бы сносно, если бы не отец. Он здорово сдал, а вскоре вообще ушел на пенсию по инвалидности. Вот тут-то мы и поняли, почем фунт лиха. Если раньше в нашем доме денег никто не считал, то теперь их строго контролировала Нина Петровна. Выдавала мизерные суммы, а после требовала отчетности. Мы начали продавать вещи, те никому не нужные предметы роскоши, которые при пустом холодильнике были просто смешны. И покатилось все как снежный ком с горы.
      И тогда я подумала: а за каким чертом мне все это надо? Зачем мне кормить мачеху, которая два десятка лет смотрела на меня волчицей? Зачем кормить братца, который прогуливает те жалкие крохи, что я приношу домой? Так что в один прекрасный день я собрала все свои жалкие пожитки и отправилась в Ярославль к родной матери, которая давно звала меня к себе.
      Здесь мне следует немного вернуться назад и рассказать о смерти отца. В начале лета семьдесят девятого года его сильно избили на улице. Избили так, что он все лето пролежал в постели, а второго сентября, в воскресенье, умер. В конце дня он попросил меня посидеть возле него. Я присела на стул возле его изголовья, и он, превозмогая боль, с одышкой начал говорить, периодически вытирая кровь полотенцем.
      "Вот, Аленка, видать, пришла пора помирать".
      "Да ладно тебе, папаня, ты еще нас переживешь", - бодренько ответила я, прекрасно понимая, что дни, да что там дни, часы его сочтены.
      "Не утешай меня, Аленка, не надо. И так всем все ясно и понятно. Карачун пришел. Избили меня на старости лет. Так оно и должно быть. Удивляюсь только, почему не раньше. Сколь веревочка ни вейся... Мне за все мои грехи давно бы пора к чертям на сковородку. Аленка, я только теперь понял простую истину. За все надо платить. За плохое платишь ты, а за хорошее платят тебе. Вся беда моя, Алена, что хорошего-то у меня ничего нет. Может быть, ты одна. Наверное, сегодняшней ночью я умру. Ты возьми мои награды и отдай в какой-нибудь музей, а документы на них порви и выброси. Стыдно мне. Нигде я не воевал, а ордена и медали эти выменивал во время войны за кусок хлеба. Голодных обманывал и на голодных наживался. Сколько я добра всякого награбил - и подумать страшно. Меня бы не то что избить, а убить давно надо. Не могу я больше, скорее бы... Слушай меня, Аленушка, ты у меня чистое дитя, я для тебя берег... тебе можно. Этим шакалам я ничего не хочу оставлять... Они меня не любят... В стенах дома твое счастье... Стой. Посмотри, никто нас за дверью не подслушивает?"
      Ровным счетом ничего не понимая, я встала и отворила дверь. За нею стояла Нина Петровна и гневно на меня смотрела. Она спросила, что мне сказал отец, я ей ответила, что это ее не касается, и вышла из комнаты. Помню, я вымыла тогда посуду и пошла в магазин за молоком, а когда вернулась, отец был уже мертв.
      Дня через три после похорон я уволилась с работы и уехала, как вам уже говорила, к матери в Ярославль. Я и раньше у нее бывала. После того как начала работать, ездила к ней каждое лето, и всегда она меня встречала так, как встречает настоящая мать, но теперь, когда она узнала, что я приехала насовсем, ее радости просто не было границ. Мой старший брат к тому времени перебрался в Углич и тревожил нас крайне редко. Мне была предоставлена отдельная комната, и после тольяттинского ада мне показалось, что я попала в рай.
      На работу я устроилась буквально в течение недели, и зажили мы спокойно и счастливо. Про те отцовские последние слова я не вспоминала, да и вспоминать-то было нечего. Всякому умирающему присуще покаяние. Но однажды, наверное через год после моего приезда, мы с мамой как-то неожиданно вспомнили об отце, и тогда-то я от нее узнала всю подноготную. Узнала и поняла, что все рассказанное им было не вымыслом умирающего, но чистой правдой. А еще мама очень удивлялась тому обстоятельству, что у нас в доме было не так-то много золотых украшений и драгоценностей. По ее представлению, мы должны были купаться в роскоши.
      После нашего разговора, однажды ночью, я об этом задумалась. Задумалась и невольно вспомнила его последние слова, а именно: "В стенах дома твое счастье". Не сразу, но постепенно я пришла к выводу, что отец хотел доверить мне свою тайну, указать то место, где он хранил для меня, именно для меня, свои сокровища, хотел, но так и не успел сказать. Догадка постепенно крепла и переросла в уверенность, я с ней сжилась и, естественно, захотела получить свое. На зимние каникулы я отправилась в Тольятти, но заходить к Нине Петровне не стала, опасаясь вызвать ненужные подозрения. Не вводя его в курс своих дел, я отправила к ней Рихарда, якобы затем, чтобы узнать от нее мой адрес, а на самом деле просто хотела разведать обстановку в доме.