Конечников вернулся в палату. Виктория стояла у окна, бледная, несчастная, раздавленная увиденным.
      — Грустно, — сказала она.
      — Что, — неестественно бодрым тоном спросил Крок.
      — Федя, ведь он даже не понял, — также глядя вдаль, сказала девушка. — Борис обрадовался, переписал слоги мантры. На радостях дал мне тысячу рублей. Потом мы долго говорили о том, как будем жить до конца времен, строили планы на века вперед. Потом начал бубнить по бумажке. С третьего раза у него получилось. Тут будто что-то хлопнуло. Боря упал, хрипя и задыхаясь. Пару минут он сучил ногами и пытался что-то сказать, потом…
      — Мне это не слишком интересно. Где мантра? — спросил Федор.
      Девушка молча протянула ему бумагу.
      — Ведь Борис умер из-за нее? — спросила она.
      — Конечно.
      — Бланки, — приказал Конечников.
      Девушка нервно вытряхнула из кармана пачку чистых чипкарт удостоверений личности и записывающий аппарат, маленькую блестящую коробочку размером с портсигар.
      — Возьми себе, пригодится, — Федор отодвинул три пластмассовых прямоугольника.
      — Зачем? — спросила девушка. — Мне не надо.
      — А когда тебе стукнет 50, а ты останешься двадцатилетней, как ты это объяснишь? Будешь лепетать про здоровую наследственность или системы дыхательных упражнений?
      Виктория убрала бланки документов в карман.
      — Теперь самое главное, — сказал Федор.
      — А именно? — хмуро поинтересовалась Виктория.
      — Ключ- карту от секретного счета, разумеется, — с усмешкой ответил Федор.
      — Зачем она тебе без пароля? — удивилась девушка.
      — Я знаю пароль, — отрезал Конечников. — Занятная комбинация из 32 символов. Мне сообщили его перед началом операции.
      На самом деле все было гораздо проще. Мнительный «особист» имел глупость часто повторять про себя известный только ему код доступа. Это было вполне объяснимо из-за огромной ответственности, которая лежала на покойном полковнике СБ за подконтрольные ему немалые денежные средства.
      Способ хранения денег был, мягко говоря, экстремальным — после неверного ввода, ключ просто превращался в мертвый хлам. — Пользуйся, — бесцветным голосом сказала Виктория.
      — Это еще не все, — с усмешкой продолжил Федор. — Денежки давай, киса.
      — Какие деньги? — попыталась отпереться медсестра.
      Виктория взглянула в неумолимо твердые глаза своего любовника, заплакала и пошла на медпост. Она принесла сумку, из которой вынула объемистый сверток и швырнула его на кровать.
      — Подавись, — сказала девушка.
      Сверток порвался, и тугие пачки кредитных билетов высшего достоинства рассыпались по одеялу. Федор никогда в жизни не видел столько денег. При его лейтенантском жаловании, взносах в кассу взаимопомощи, перечислениям в банк, наличности на руках оставалось до обидного мало.
      Да и, пожалуй, он за всю службу не заработал столько, при семирублевом довольствии в бытность курсантом и жаловании первого лейтенанта, составляющего невозможную сумму в 93 рубля 57 копеек в месяц.
      — Не надо грубить, — сказал он, — накажу. Никто не имеет права торговать казенными удостоверениями. Мы должны были прекратить этот разбойных промысел. Но при этом, я полагаю, мы имеем право на маленькое вознаграждение. Вот твоя доля, вот моя.
      Федор честно разложил деньги на 2 равных стопки, отметив, что в его половине все равно больше, чем он получил за всю службу.
      — А карта? — попыталась вставить Виктория.
      — А с какой стати мы будем делить казенные деньги? — ответил ей Федор.
      — Но мы ведь тоже их украли, — сказала девушка.
      — Вот их-то мы не крали, — возразил Федор. — Деньги были перечислены для меня. Зачастую человек и не догадывается, что является лишь временным хозяином.
      Конечников собрал свою долю и убрал в тумбочку.
      — Никакой ты не Управитель, — не слишком правда, веря в то, что она говорит, ответила ему Виктория.
      — Очень смешно. Ха-ха-ха, — произнес Федор, глядя в заоконные сумерки. — Там на столе лежит листок бумаги. Читай скорее, и займемся в последний раз любовью.
      Федор очень не хотел видеть, как станет умирать Виктория, да и просто боялся, что его жадный интерес к происходящему выдаст его.
      — Ты от меня избавиться хочешь? Как от Бориса? — спросила девушка.
      — Читай, — страшно сказал Федор. — Хотел бы я тебя убить, давно бы уже сделал. И ничего бы мне за это не было.
      Девушка дрожащим от волнения голосом несколько раз прочла заковыристый, непривычный текст. Постепенно ей это стало нравиться, и она уже с охотой повторяла странные сочетания звуков.
      — Ну, хватит на первый раз, — остановил ее Федор.
      Он обернулся и посмотрел на девушку. Радикальных, волшебных перемен с ней не случилось, но глаза медсестры стали глубже, губы краснее, от кожи, казалось, исходило свечение, так она стала свежа.
      — Ну, как? — спросил Конечников.
      Он почувствовал почти физическое облегчение оттого, что его любовница жива. Уже потом, Федор понял, что означает для него. Мантра бессмертия прошла испытание.
 

Комментарий 12. Некоторое время спустя.

      21 Апреля 10564 по н.с. 20 ч.25 мин. Единого времени. Искусственная реальность «Мир небесных грез».

      — Хватит на сегодня, — предложил Управитель.
      — Да, пожалуй, — согласилась девушка.
      — Но каков молодец, — усмехнулся Андрей. — Вполне достойный Управителя поступок.
      — Все равно прокололся, — покривилась девушка. — Если бы он подошел без сантиментов, то, пожалуй, мы бы и не знали, что он что-то раскопал.
      — Скажи, какого черта тебе понадобилось пускать его в нашу святая святых? — поинтересовался Живой Бог.
      — Ну, надо же было как-то решать проблему. Если бы не развоплощенная, то все прошло бы гладко. Он прочел бы мантру, и это его положили в холодильную камеру морга.
      — А если бы он не искал мантру? — с подозрением спросил Управитель. — А, например, поинтересовался документами по Амальгаме?
      — Я, собственно говоря, на это и рассчитывала, — с усмешкой ответила девушка. — Тогда он оказался бы в холодильнике с дыркой в голове от собственного выстрела.
      — Да врешь ты все, — с сожалением заметил Живой Бог. — Ты просто играла с ним, давая возможность выкрутиться и перейти в новый тур игры.
      — А что в том плохого, даже если и так?
      — Плохо то, как все сложилось.
      — Я не знала про его подругу.
      — Но зачем?
      — Так… Было интересно. Маленький эксперимент, — ответила Управительница, честными глазами глядя на Андрея.
      — Он, что, напомнил тебе Князя Князей? — поинтересовался Живой Бог. — Это было мотивом? Воспитать себе постельного мальчика?
      — Дурак, — беззаботно рассмеялась девушка.
      — Тогда зачем?
      — Нам всем нужен был тогда разработчик новых правил боя. Для того, чтобы заставить дрессированных по идиотической Конвенции дуболомов летать так, как это было нужно для борьбы с берсерками.
      — Чушь, — не слишком уверенно возразил Управитель. — В нашем распоряжении были целые штабы военных специалистов.
      — И все они рассуждали как старый полковник Томасон. И еще долго бы цеплялись за правила «рыцарской» эпохи. Я хотела сохранить новое, перспективное течение в тактике.
      — Но зачем ты его пыталась сделать бессмертным? Дать ему почувствовать, как сладко быть пусть маленьким, но богом. Что, мало развели всяческих Управителей?
      — Стимул, мой милый, — с усмешкой сказала девушка. — Стимул — это великая вещь. Только по доброй воле человек может сделать то, чего не добьешься от него ни угрозами, ни пытками.
      — Ты просто ходячая энциклопедия по манипулированию, — ответил Андрей. — Но, пожалуй, это слишком для какого-то смертного дикаря. Ты сильно рисковала. Совет бы этого не одобрил.
      — Ставки были высоки, — не смутилась Управительница. — На тот момент это был реальный шанс. Если бы дело получилось, то мы бы не проиграли первых кампаний и не потеряли триллионы жизней. Подумай, сколько нужно было ждать, когда течение жизни сформирует подобное сочетание: подходящий ум и страстное желание отомстить?
      — Но зачем ему бессмертие?
      — А кто бы придумывал маневры лет через 30–40? Хороший хозяин содержит в порядке нужные и полезные ему вещи.
      — Алексей Конечников… — отрезал Живой Бог.
      — Алексей… Этот мальчик был просто нежданным подарком судьбы, возникшим, спустя много лет после известных событий, когда я уже отчаялась, — призналась Живая Богиня. — Вообще, я благодарна этой семье. Они научили меня, как формировать желаемые явления и события, используя минимум собственных усилий.
      — Оттого они все так плохо кончили? — поинтересовался Пастушонок. — Понятное дело, кроме Федора, который вовремя исчез из нашего поля зрения.
      — Так было надо, — без тени смущения ответила Живая Богиня.
      — Ладно, — согласился Управитель. — Не будем ворошить больше эту тему. Я двинусь по делам.
      — Хорошо, — усмехнулась девушка. — Пока.
      Через пять минут тяжелая масса звездного корабля вспорола воздух, на полной скорости уходя в космос.
      Рогнеда отправилась в свой дом на Деметре, размышляя о том, что ей, возможно, удалось изменить намерения Живого Бога просто расправиться с ней при помощи Совета, используя раскопанные им компрометирующие материалы, и заставить попытаться своего старинного протеже использовать бывшую благодетельницу в собственной игре.
 

Продолжение.

 
      — Ты не представляешь, какое это блаженство, — ответила Виктория. — Я чувствую так, будто стала 13-ти летней девочкой.
      — Ну, вот и прекрасно, — отреагировал Федор. — Иди на пост.
      — Я думала, что мы займемся любовью напоследок, — обиженно сказал Виктория.
      — Наверное, не стоит, — возразил Конечников. — Пока мы делали вид, что все происходило само собой, было интересно.
      — Да, ты прав, — горько сказала девушка. — Но я думала ты меня хоть немного любишь. Или хотя бы просто привык ко мне.
      — Там куда я еду, с этим большие сложности.
      — Скажи, — спросила девушка. — А ты вернешься?
      — Не знаю, — ответил Конечников. — На твоем месте я бы тихо смылся и боялся бы встреч со мной как смерти. Девушка посмотрела на него полными слез глазами и вышла. Конечников больше никогда не видел ее живой.
      Выпроводив свою бывшую любовницу, Конечников наведался к терминалу и несколько раз перевел казенные деньги со счета на счет, открыв их при помощи саморегистрирующихся чипкарт.
      После этих операций, найти средства службы стало весьма затруднительно.
      Утром Федор попрощался с профессором Огородниковым, с врачом и медсестрами, получил выписку медкомиссии, в которой капитану Конечникову Федору Андреевичу был рекомендован лечебный отпуск сроком на один год, собрал свои нехитрые пожитки и навсегда покинул Центральный эвакогоспиталь ВКС.
      Для того, чтобы отвезти важного гостя, капитан Застенкер, на правах исполняющего обязанности, вживаясь в должность своего покойного начальника, приказал задействовать приписанный к эвакогоспиталю звездолет, транспортную модификацию С-29.
      Конечникова с превеликим почетом усадили в кресло второго пилота, подключили обзорные системы и даже мануальное управление. Федор был этому совсем не рад, он начал испытывать беспричинный страх и неприятные ощущения в теле, едва оказался в кабине аппарата, желая забиться куда-нибудь в темный уголок, чтобы не позориться на людях.
      Корабль пришел в движение. Федор вдруг почувствовал, что железная коробка уже не опирается на твердую поверхность, мягко, пружинисто раскачиваясь на увлекающих от земли поплавках антигравитаторов.
      В экранах мелькнули корпуса госпиталя, парки, сады. Крок узнал неприметное здание библиотеки, место, где стискивающая его реальность, на мгновение расступилась, обнажая иные миры, отдаленные океаном времени от берегов нищей, конкретной, убого-мелочной реальности. Конечников со стыдом подумал о том, какую роль ему приходилось играть, за возможность побывать на другой стороне…
      Когда транспортник вышел из гиперпространства на высокой орбите родной Амальгамы, сбылись самые худшие опасения Федора.
      Кораблик мотало и колотило с чудовищным ускорением, а Конечников, замотанный в поля гашения антиускорительной системы без конца опорожнял свой желудок, уделывая его содержимым скафандр первого класса защиты.
      Пилот среагировал, увидев, что Федор открывает стекло, но просьба привести защитный костюм в рабочее положение не прозвучала, сменясь брезгливо-иронической усмешкой при виде корчащегося от рвотных позывов человека, являющимся по документам боевым офицером.
      Все 300 мегаметров до планеты Конечников, как сопливый новичок боролся со своим желудком, зеленея и белея, испытывая мучительные позывы вывернуть наизнанку внутренности. Временами на него наваливался липкий, удушливый страх, он с ужасом прислушивался к потрескиванию едва сросшихся костей.
      Пилоты, которым надоело слушать неаппетитные звуки уже в открытую прохаживались по блевунам со слабым вестибулярным аппаратом.
      На низкой орбите экипаж связался с комендантом космопорта, сообщив, что везут тяжелобольного пассажира, которому нужен транспорт до поселка Хованка.
      Комендант в ответ пролаял, что единственный глайдер был отправлен 2 часа назад со специальным поручением, а другого транспорта у него нет.
      Пилот заметил, что его это волнует мало. Они выгрузят носилки с больным, а дальше не их забота. Если тот помрет, то виноват будет комендант.
      Зампотех навел камеры на Конечникова и дал послушать те звуки, которые издавал не оправившийся от контузии капитан.
      Корабль снижался в сплошной облачности. Блистеры заливало дождем, который временами переходил в снег. На экране в трехмерной проекции плыли контуры сложнопересеченной местности в окрестностях космодрома, красными огнями горели сигнальные радиомаяки, включенные ради нежданного гостя. Транспортник приземлился.
      Федора аккуратно, боясь испачкаться, переложили на носилки. Скафандр снимать не стали, не нашлось желающих. Где-то далеко заурчал и залязгал механизм трапа, пахнуло мокрой землей, лесом, промозглой сыростью, которой был пропитан воздух.
      Техкоманда спустила Федора по гремящему трапу и оставила на летном поле под реденьким холодном дождиком середины амальгамской зимы.
      В защитном костюме было тепло. Конечников сделал попытку встать, но голова кружилась, а тело было ватным от слабости.
      — Очухивается вроде, — сказал один техник другому.
      — Встать сможешь? — крикнул второй в самое ухо Конечникову.
      Тот помотал головой.
      «Бл*ль» — вполголоса произнес техник короткое, емкое слово.
      — Может носилки оставим? — просил один другого. — Потом сактируем.
      — Нет, ты что, охренел? Ладно, эта тряпка на нем все равно списана, но вот носилки… Да командир из тебя самого носилки сделает, — возразил тот.
      — Вот и стой, карауль блевуна…
      На счастье техников с края поля раздался скрип телеги и лосиное фырканье.
      — Тпру, Гектор, — крикнул возница. — Этот пассажир, что-ли?
      — Этот, этот. Забирай.
      — А на кой он мне, помрет еще. Оно мне надо, отвечать. Да и куда я его дену.
      — А нас это не волнует, — одновременно ответили техники, синхронно хватая Конечникова за руки и за ноги, спешно, но аккуратно забросили его в телегу. Туда же полетели 3 чемодана с Кроковским барахлом.
      Потом они подхватили освободившиеся носилки, моментально вбежали по трапу наверх. Заработал подъемник, убирая лестницу.
      — Стойте, ироды окаянные! — в отчаянии прокричал мужик.
      Люк захлопнулся, транспорт взмыл на антигравах и скрылся в пелене облаков.
      — Отвезу я тебя коменданту, — сказал возница. — Пусть куда хочет, туда и девает. На кой ты мне такой обморочный.
      Федор слушал, а в голове крутилась мысль, где же он мог раньше слышать этот голос.
      Он с трудом повернул голову и стал разглядывать этого неопределенного возраста человека в мокром, заношенном полушубке с нахлобученным на макушку рваным треухом.
      Возница, по привычке воровато оглянувшись, достал из-за пазухи мятую папироску и темную от времени зажигалку, покрытую местами белым налетом. Вспыхнул огонек, и Конечников узнал своего сверстника, Славу Опанаскина, по кличке Гунька.
      — Гунек, ты не причитай, а вези меня к Конечниковым.
      — Не поеду я, — визгливо возразил тот. — Мне комендант только до поселка велел ехать, а не на хутора. Как ты меня назвал? — вдруг пошло до него.
      — Гунькой был, Гунькой и остался, — подытожил Федор.
      — А вы откуда меня знаете? — осторожно поинтересовался Опанаскин.
      — Федор я. Внук Арсения Конечникова. Синоптик-младший…
      — Синоптик? — Гунек щелкнул зажигалкой и поднес крохотный огонек к лицу Конечникова.
      — Что, так сильно изменился? — Крок поднял стекло шлема.
      — Федька, — потрясенно сказал возница. — Какой же ты молодой.
      — Ноги только не носят, а так ничего, — усмехнулся Конечников.
      Откуда-то издалека по раскисшей грязи поля космодрома зачавкали шаги. Раздалась приглушенная ругань. Гремя намокшей брезентовой плащ-накидкой, к телеге приблизился военный.
      — Кого нам Бог принес, Гунек? — спросил подошедший.
      — Конечникова Федора, внука Арсения Конечникова с хутора Выселки.
      — Не болтай, стали бы из-за него транспортник гонять, — сказал офицер и вполголоса, забористо выругался в усы.
      — Капитан Конечников Федор Андреевич. Последнее место службы База ВКС «Солейна», — представился Федор. Должность — командир малого гиперпространственного разведчика. Нахожусь в лечебном отпуске.
      — Здравия желаю, господин капитан. Прапорщик Топорков, комендант объекта. Разрешите осведомиться о состоянии здоровья.
      — Спасибо, терпимо, — ответил Федор, с трудом приподнимаясь на локтях и забрасывая ноги в телегу.
      — Вот и хорошо, — сказал комендант. — Медицина тут никакая, один фельдшер на планету. Помереть недолго.
      — А как же Планетная Охрана? Раньше тут целый полк размещался.
      — О… — покачал головой прапорщик. — Когда это было, вспомнили. Уж лет семь как нет. Кому мы нахрен нужны.
      — Как я понимаю, обратно выбраться будет трудновато.
      — Так точно, господин капитан. Дыра, захолустье… Случись что… — многозначительно сказал комендант. — Может вернуть корабль?
      — Ключи здесь молодильные есть. Найду — не помру.
      Федор подумал, что это, пожалуй, было бы лучшим выходом, но вряд — ли ребята с транспортника стали бы возвращаться. Тем более за каким-то странным типом, прикидывавшимся боевым офицером, но изгадившим всю кабину как последний шпак.
      — Удачи. Я слышал — сказки все это.
      — Увидим. Честь имею.
      — Выздоравливайте, господин капитан.
      — Но, трогай, — грозно крикнул возница, щелкнув вожжами.
      Копыта ездового лося зачавкали по грязи, телега, покачиваясь, поплыла под редким дождиком.
      Они въехали на проселок, оставив позади десяток гектаров раскорчеванного пространства, окаймленного едва видимыми в тумане белыми фонарями, которое называлось летным полем.
      Стало темно. Остатки света короткого зимнего дня позволяли с грехом пополам видеть темную колею дороги между черных, почти вплотную стоящих друг к другу деревьев. Дорога пошла в горку, грязь сменилась светлым песком, а где-то за облаками мелькнул угловатый, неправильный силуэт Крионы.
      — Луна взошла, — довольно сказал Гунек. — Теперь ехать веселей будет. Ты-то поди в темноте видеть разучился, с вашими лампами, фонарями, прожекторами.
      — Если бы, — усмехнулся Федор. — Сколько лет наши предки в горе сидели. Думаю, что это уже навсегда.
      — А что ты там делал, Крок? — Гунек показал рукой на небо. — Как же можно там 20 годков то прожить было. В тесноте, да с воздухом спертым. Кругом железо, а за стенкой пустота.
      — Жил вот, воевал. Награды имею. Кораблем командовал.
      — А чем ты лучше меня? — вдруг вывел Опанаскин. — Я всю жизнь землю пахал, пшеницу сеял, огородом занимался. А у меня и куры, и утки, и дом справный. И лося четыре ездовых, и 2 лосицы дойные.
      — Гунь, а чего это ты вдруг? — поинтересовался Федор. — Сожаления по поводу, что жизнь не удалась?
      — Ты вот хоть лодырь и калека, но тебя называть героем будут, в пример другим ставить. Когда гикнешься, глядишь, памятник поставят. Ну, на худой конец, доску на дом прикрутят, типа «здесь родился герой».
      — Не понял, Гуня, ты что, обидеть меня хочешь?
      — Да такие, как ты, нам, честным труженикам, в душу плюют. Болтаются там по космосу, деньги народные на ветер пускают, баб трахают и водку хлещут. Так бы и дал в морду, — Опанаскин сделал попытку замахнуться.
      Федор ударил его открытой ладонью в нос, и Гунек, охнув, вывалился из телеги.
      Лось остановился. Гуня долго валялся на земле, тонко, по-бабьи завывая: «Синоптик, сволочь, гад. Ты мне нос сломал».
      — Я тебе шею сломать могу даже сейчас. И ничего мне за это не будет…
      — Сука позорная, — плача сказал Гунька. — Теперь ни одна баба за меня не пойдет.
      — Ты и раньше Гунек не был красавцем, — издевательски сказал Конечников. — Да и жена тебе ни к чему, раз лосицы есть.
      — Убью, гад, — Гунек сделал попытку достать Федора ножом.
      Конечников треснул Опанаскина тростью по уху, отчего тот плюхнулся на пятую точку, выронил тесак и тихо заныл, схватившись за больное место.
      — Ты, чмо болотное, — крикнул Федор, бросая добротное, тяжелое, деревянное ведро — дощан в голову Гунька. Ведро гулко ударилось о лоб мужика. — Быстро принес воды из речки. И сам умойся, морда. Будешь гундеть — пристрелю.
      Славка Опанаскин поспешно исчез в лесу. Посыпались камни, Гуня в быстром темпе съехал по склону к едва слышной отсюда Гремячке.
      Конечников с трудом, опираясь на палку, встал. Злость придала ему сил. Огляделся, настраивая глаза на кромешную тьму. Пристально вглядываясь в пространство, заставил различить себя различить в сплошной стене деревьев белые стволы берез, высокие сосны, мрачные лапы елей.
      Способность видеть в темноте возвращалась. Песчаная дорога стала совсем светлой, темная полоска между ее колеями стала светло-серой, резко обозначились серые, сухие былинки мертвой травы, замершей до следующей весны.
      Федор отметил, что дождик прекратился и ветер стих. Наступила неправдоподобная тишина, какой никогда не бывает на заполненном гудящими механизмами скауте. Лишь где-то внизу едва слышно несла воды Гремячка, да пыхтел, поднимаясь по склону, прибитый Федором возница.
      Залитая кровью морда Гунька после умывания приняла почти человеческий вид, лишь нос стал в два раза толще, да на лбу появилась пара солидный шишек.
      — Полей, — приказал Конечников.
      Он с удовольствием смыл с себя кислую блевотину, включил обогрев защитного костюма на половинную мощность, чтобы испарить влагу с поверхности скафандра. Потом Федор залез в телегу, и протянул Опанаскина по спине тростью, когда тот ненавидяще зыркнул на него.
      Конечников на службе научился обращаться с такими шакалами как Гунек.
      Остаток пути они молчали: Гунька — опасаясь побоев, Федор — разглядывая полузабытые родные места.
      Конечников поражался, как все поменялось, оставив лишь призрачное сходство с тем, как это ему запомнилось. Прошлое лишь угадывалось в произошедших в окрестностях поселка переменах.
      Приметные деревья, овражки, горки, канавки или сгинули, или изменилась до неузнаваемости. Никто не ждал окончания его службы, жизнь шла своим чередом.
      Заметно изменился и сам поселок. Памятные Конечникову домишки покривились, сели в землю.
      Между старых зданий красовался новодел — веселые поселковые бабы исправно рожали детей, увеличивая население Хованки, изрядно уменьшенное много лет назад огневицей.
      Телега долго ехала по заполненным непролазной грязью узким улочкам. Конечников рассматривал уродливые изгороди, за которыми прятались участки, и располагалось жилье, слушал злой, заливистый лай собак.
      По тому, насколько подступил поселок к выселкам, можно было судить, что население Хованки изрядно выросло.
      Возница, делая боязливые попытки повернуться к Конечникову и что-то сказать, но, не решаясь этого сделать, молча остановил телегу.
      Федор жадно разглядывал родное подворье, отгороженное мокрым забором из разнокалиберных деревяшек. Старый дом, в котором прошло его детство, показался ему маленькой невзрачной халупой. Поодаль, на месте старой бани, был поставлен большой, новый дом, крытый светлой черепицей. По местным меркам это были почти хоромы: подклеть, крытая лестница, терраса, широкие, застекленные окошки, в которых колыхался неяркий, но кажущийся ослепительным после почти полной темноты позднего вечера свет от печи с открытыми дверцами.
      Раздался лай. Крупный пес местной породы заметался на цепи, перекрывая подходы к дому.
      — Чего сидишь? — поинтересовался Федор. — Чемоданы взял, и вперед.
      — Не пойду, — втягивая голову в плечи в ожидании удара, сказал Гунек. — Собака у Виктора — зверь. Порвет.
      Конечников сунул 2 пальца в рот и оглушительно свистнул. Потом еще раз.
      — Кто там? — раздался грубоватый, сильный, однако узнаваемый по характерным интонациям голос.
      — Отзовись, — приказал Федор Опанаскину.
      — Витька, это я, Гунек, — крикнул тот. — Дело есть.
      Виктор невнятно выругался, но зашагал в их сторону.
      — Если ты, Гуня с пустяками по ночам шляешься, ей-богу, Крайта спущу.
      — Грозный какой. Не было б нужды, не приперся бы на ночь глядя.
      — Про Федора опять чего-то пришло?
      — Да ты топай, топай, нетерпеливый.
      Виктор распахнул скрипучую калитку. Брат заматерел, задубел кожей, покрылся морщинками, зарос густой бородой, лицо его было усталым, глаза потухшими.
      — Выкладывай, Гуня, — хмуро бросил он. Тут Виктор увидел, что Опанаскин не один. — Кого еще привел? На постой не возьму.
      Конечников — младший оглядел Федора с головы до ног. Его глаза остались такими же неприветливыми.
      Федор подумал, что в легком армейском скафандре, который наземные части использовали в качестве термокостюма, узнать его сложно.
      — Ну, давай теперь братьев не узнавать, — произнес Федор, откидывая шлем.
      — Федька, ты?! — Виктор сделал шаг, пристально вглядываясь в лицо пришельца. — Живой, чертяка!
      Виктор обнял пакадура так, что у Федора затрещали кости.
      — Силен, черт! — вырвалось у Федора — Здорово, брат! Тише, я нынче весь из кусочков.
      Виктор отпустил его, сделал шаг назад и только сейчас разглядел палку в руках брата.
      — Нормально, не рассыплюсь. — Федор перевел глаза на Славу Опанаскина. — Гунек, чемоданы в дом.
      Возница, бурча что-то невнятное, полез за багажом. Виктор хотел было помощь, но, поглядев на лицо Гунька, лишь усмехнулся, и пошел во двор к собаке, сделать привязь пса короче.
      Гунек добросовестно перетаскал все Кроковское добро, даже поднял его по лестнице и остался стоять, вопросительно глядя на братьев.
      — Чего тебе? — поинтересовался Федор.
      — Дык это… Возил, носил… Как бы надо того…
      — Тебе мало? — не предвещающим ничего хорошего тоном спросил Федор. — Могу добавить, если понравилось.
      — Премного благодарен вашбродь, обойдусь.
      — Знаешь, Гунек, — сказал Виктор, беря возницу за локоть и подталкивая к воротам. — Смотрю я на тебя и думаю — не женился ли ты часом.
      — А чего? — поинтересовался Опанаскин.
      — Да вот вижу — рога уже растут.
      И действительно, шишки основательно созрели, напоминая пробивающиеся молодые рога у сохатого. Возница молчал, топая по дорожке, ведомый хозяином дома. У калитки он тихо, чтобы не услышал Федор, сказал:
      — Да уж, отблагодарил твой братец. Уезжал — еще был на человека похож, вернулся держимордой.
      — Ладно, топай, герой, будешь еще выступать. Спасибо скажи, что не убил, — брезгливо сказал Виктор, выталкивая Гунька.
      Пес продолжать без особого энтузиазма дежурно залаять в сторону террасы, где невидимый для него стоял Федор.
      Виктор, проходя мимо собаки, нагнулся, и погладив пса, сказал:
      — Свои, Крайтушка, свои.
      Брат Федора по-молодецки, одним махом взлетел по лестнице на террасу.
      — Федя, чего в дом не заходишь? — спросил он.
      — Тебя жду.
      — Не стесняйся, это и твой дом.
      Конечников толкнул массивную деревянную дверь, укрепленную грубо скованными металлическими уголками и полосами. Петли пропели душераздирающую мелодию, пропуская Конечникова в сени.
      — Кого там носит, Витя? — раздался незнакомый голос.
      На пороге, шлепая голыми ногами по доскам пола, показалась еще молодая, но явно не следящая за собой женщина в несвежей нижней рубашке. Увидев Федора, она пронзительно взвизгнула и опрометью бросилась в дом.
      Виктор, услышав крик, влетел следом.
      — Вот баба, вот дура, — с досадой крикнул он вослед тетке. — Кого ты испугалась? Это же Федька, брательник мой вернулся.
      — Ты располагайся, сейчас чай будем пить, — предложил Виктор. — А я пока Тому успокою. Она тут после случая одного всех боится.
      Конечников поставил чемодан, прошелся по темной горнице, вдыхая запахи дерева, цветущей на подоконнике герани свежего хлеба и горящей печи.
      По местным меркам остановка была богатой, хоть и явно запущенной. Чувствовалось, что у хозяйки дома был хороший вкус: на полочках стояли композиции из сухих цветов и трав, лежали красивые камешки, на стенах висели картинки, на окнах висели ажурные занавески, на столе и подоконниках салфетки и скатерти.
      Но стекла картинок засидели мухи. Изящные, искусно связанные крючком занавески и скатерти захватаны руками. Домотканые половички с причудливыми узорами были истерты и грязны, точно в один прекрасный день хозяйке надоело наводить порядок, и она предпочла безучастно наблюдать, как все ветшает, грязнится и портится.
      Из соседней комнаты доносился разговор брата с женой.
      — Ну Федька, это, Федька. Видала ведь и не раз. Чего ты боишься, не укусит ведь, — увещевал супругу Виктор.
      — Не он это. Погиб твой брат, — возражала, задыхаясь от страха, женщина. — Гони его. Опять худо будет.