Рогнеда, казалось, стала прежней, женой великого мужа, хозяина Обитаемого Пространства, строптивой фрондеркой, первой после величайшего из величайших, сияющей, как луна светом отраженного величия, исходящей от Самого Почитаемого и Проклинаемого.
Богатый сильный голос машины создавал иллюзию того, что реальность переместилась в иной временной пласт существования.
Словно и не было долгих эпох взаимной грызни за власть, разборок и интриг. Весь груз сожалений, ошибок и обид скрылся в Непроявленное грядущее, создав иллюзию того, что все могло бы быть иначе.
Прохладительные напитки стояли нетронутыми, мороженное растеклось в вазочках. Управители сидели молча, захваченные своими воспоминаниями. Колдовской оранжевый свет, который так любил Проклятый, разливался в помещении.
Рогнеда увлеклась повествованием так, что почти не замечала, как по ходу чтения непроизвольно создает иллюзорные интерьеры дома Вечности, лица и тела людей тех времен.
Но когда, прозвучали слова, «конец 16 главы», Управители опомнились.
Андрей со вздохом выключил чтеца.
— Все Колыван обосрет. — довольно грубо заметил Управитель.
— Узнаваемый, фирменный стиль, — усмехнулась Рогнеда.
— Ну его к черту… — подытожил Живой Бог. И мечтательно добавил. — Были времена…
— Да, — с грустной улыбкой, согласилась девушка. — Мы не ценили того, насколько комфортным и спокойным было наше существование в тени Князя Князей, под его защитой, в стерильном мире, где возможно было выполнение любых желаний.
— Ты ли это говоришь? — с усмешкой поинтересовался Пастушонок.
— Да, мы хотели самостоятельности, страсти, значительности, а, получив, не смогли воспользоваться ими так, как нам мечталось, — печально заметила девушка. — Думалось, что все будет также здорово, но просто немножко лучше. Острее, более живо, более насыщенно.
— Но ведь именно ты… — начал Управитель. — Ты пришла однажды и предложила сделать с ним это. Лишить его старой формы и снова возродить уже безо всех ужасных заморочек видевшего смерть мира человека.
— Да, — согласилась Рогнеда. — Ее губы стали подергиваться от сдерживаемых рыданий. — Ты как раз кстати напомнил мне об этом. Это было сразу после этого разговора с Данькой.
— А может все же зря? — продолжил Живой Бог. — Очень скоро мы подвели мир к предколлапсному состоянию, и так усилили взаимную ненависть противоборствующих сторон, что они готовы были взрывать планеты противника и выпускать кишки всем, кто говорит на непохожем языке.
Наступил черед Живой Богини с подозрением вглядываться в лицо собеседника.
— Так было надо, — твердо сказала Управительница, немного подумав.
Ее слезы высохли, не успев пролиться.
— Не понимаю.
— Наш мир, всего лишь один из многих миров в цепочке восхождения духа. Он и должен быть таким, иначе его существование теряет всякий смысл. Всплеск страстей был закономерен. Но потом уже мы сами их поддерживали и усиливали, добывая себе пропитание. Знаешь, отчего джихана стали называть Проклятым?
— За шлемоголовых, наверное, — ответил, пожимая плечами, Андрей.
— Нет, — просто люди чувствовали, что наш мир утратил свое предназначение, стал таким же, как и Дом Вечности Князя Князей, изолированным куском реальности, окруженным несокрушимой прозрачной стеной композита и защитного поля лишенным всякой возможности перемен.
— А может — древний герой имел право на место, в котором все было бы, так как он хотел? Как любил, как привык. В конце-концов, это многих такое выхолощенное существование устраивало.
А все остальные нашли бы новую лужайку для игр, где можно ломать ветки и топтать траву, играя в войнушку.
— Мы действительно мало знаем об истинном устройстве Вселенной, — сказала Живая Богиня, покачивая в раздумье головой. А тогда знали еще меньше и считали, что по факту неисполнения кармической задачи, небо непременно рухнет на землю и наступит конец света. Мы были горячими, искренно заблужающимися людьми, а не теми корыстными жирными свиньями, которыми стали за последующие тысячелетия.
По мерзости мы превзошли существ Первой Эпохи, которые впервые поставили «общее благо» выше блага каждого.
— Первая Эпоха? — удивился Живой Бог.
— Не знаешь, Пастушонок… — с удовольствием отметила девушка. — Кроме ВИИРа, был ВИИР -2, для которого «шарага джихана» была всего лишь прикрытием.
Успехи в настоящем институте исторической реконструкции были куда более значительными. В своих опытах со считыванием информации о прошлом, ученые Князя Князей дошли до начала времен. Колыван об этом не пишет, хотя он читал об этом в книге, которую цитирует.
— Не знаю, — согласился Андрей. — Кто в состоянии одолеть, все, что написали за бездну времени? Так же как и ты не знала про неоконченную рукопись Колывана.
— С моронскими болотами много чего пропустишь, — покривившись, ответила девушка. — Самая первая раса живущих в альфа-реальности была цивилизацией тонкоматериальных существ. Этакие разумные энергетические вихри, остатки которых до сих пор воспринимаются нами как галактики и звезды. Основной задачей они поставили отделение нашего мира от Непроявленности. Для этого им пришлось придумать иерархию, угнетение, принудительный труд и самопожертвование. Куда там матросовым, камикадзе и исламским террористам — смертникам доисторических эпох.
Они даже пожертвовали своим бессмертием ради этой идеи — фикс.
До сих пор в глухих уголках Космоса можно натолкнуться на заплатки из их эманаций и даже куски их собственных тел, которыми Первые завалили порталы, связывающие наш мир с Непроявленным.
Кстати, наша, людская цивилизация собиралась повторить судьбу Первых. Такое впечатление, что везде, где появляется организация, государство, живые существа, высосанные сверх-индивидуальной структурой, мельчают как в плане телесных размеров и возможностей, так и сроков жизни.
Если бы не планетарная катастрофа из-за отказа механизмов очистки земной энергетики, мы бы благополучно превратились в тварей размером с кошку, с таким же коротким сроком воплощенного существования и интеллектом, недотягивающим до интеллекта семилетнего ребенка времен последнего века доисторической эры.
Хоть Князя Князей и называли исчадием ада и тираном, Данькин «имперский клоповник», который он устроил, служил противоположной цели.
— А ты бы хотела вернуть его обратно с той стороны? — пытливо поглядев Рогнеде в глаза, спросил Управитель.
— Там нет опоры живому телу. Там ужасающие демоны, пропасти огня и льда. Там нет времени. Если ад и есть, то он там, — убежденно ответила Управительница.
— А может там вечное «сейчас» и свет небесной гармонии в лучах Абсолюта? А наши миры, — просто мыльные пузыри, где мы с тупым упорством поддерживаем ублюдочные условия жизни. Условия, принятые в начале времен, еще не слишком понимающими, что они творят душами?
И твой герой лишь поблагодарит за миг вечного блаженства, отдых от условностей не слишком удачного пространственно-временного континуума.
— Мне странно слышать это от тебя, — нахмурясь, настороженно ответила Живая Богиня.
— Ладно, давай еще почитаем, — предложил Управитель.
Глава 17
ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО ВНУКА
— Осенний сад всегда печален. Там, где бурлила неугомонная, кипучая жизнь остается лишь ее бледное подобие, скелеты деревьев и опадающие мертвые листья. Их цвет сравнивают с золотом, но это настоящий цвет траура. Люди обычно по недомыслию относят к трауру только черный или белый. Но это не траур, — это цвет смерти, — размеренного, устойчивого, безжизненного состояния. Печаль бывает там, где есть еще, кому плакать. Великолепный, насыщенный, яркий цвет листьев — это зримый знак скорби, плач земли по уходящему лету.
Сказав это, Конечников удивился сам себе.
«Все равно, ни хрена не поймет. Зачем?» — подумал он.
— Так грустно, Федя, — ответила Виктория. — Скоро уже начнутся дожди, слякоть, выматывающие перемены со снега на дождь и с дождя на снег.
— Да ладно, у вас тут еще мягкая зима, — возразил Конечников.
— Это-то и плохо, — сплошная, нудная, нескончаемая осень.
— Зато — прекрасное длинное лето. Всего через 3 месяца, природа снова соберется с духом.
— Уже без тебя, мой милый, — грустно сказала медсестра. — Тебя уже здесь не будет.
— Да, — согласился Федор.
— Будешь ли ты меня вспоминать? — спросила девушка, делая усилия, чтобы не заплакать.
— Да, — ответил Конечников. — Ты вернула мне желание жить. Я всегда буду вспоминать тебя с любовью и благодарностью.
— Возьми меня с собой, — давя растущий крик отчаяния, попросила медсестра.
— Ты знаешь, что это невозможно, — строго сказал Федор.
Виктория тихо, беззвучно заплакала. Конечникову стало стыдно за свою черствость. Он прижал девушку к груди, стал гладить по волосам, шепча, что-то ласковое и успокоительное.
Со стороны, наверное, это выглядело очень красиво — высокий молодой офицер и юная светловолосая медсестра, чьи волосы соперничают с золотом листвы, а открытые колени слепят как полуденное летнее Солнце.
Федор подумал, что совсем ничего не чувствует к этой девушке. Вспомнились ночи, ласковая, настойчивая решимость Виктории доставить удовольствие своему господину. Он просто пользовался ей, как пользуются бритвой или полотенцем.
«Как же можно так жить», — подумал он. — «Как нужно было все вывернуть наизнанку, чтобы красивые девушки, которые могли дать счастье любому нормальному мужчине, помимо своей воли служили самодвижущимся мастурбатором и спермоприемником для зажравшихся хозяев жизни?»
Федор вспомнил, что таков порядок, установленный в православном Отечестве. Все, было основано на этом. «До какой степени нужно было поглупеть людям, чтобы позволить другим так легко забирать плоды их труда и саму жизнь?»
— Тебе хорошо было со мной? — спросила Виктория.
— Надеюсь тебе тоже, — ответил Федор.
— Что ты такое говоришь Федечка? — тревожно спросила девушка.
— Я ни в чем тебя не обвиняю, — мягко ответил Федор. — У каждого своя работа.
— Я так и знала, что этим все кончится, — с отчаянием заглядывая в глаза мужчины, произнесла Виктория. — Но неужели ты думаешь, что я не могла полюбить по настоящему?
— Могла, — согласился Федор. — Но я знаю, что тебе на самом деле надо. Знаю, отчего ты так хочешь уехать со мной. Ты надеешься на то, что…
— Да, — не отрываясь от него, произнесла девушка. — Ты дерево, на котором каждый год вырастают листья, а я лист трепещущий, который весной свеж, к середине лета пылен и тверд, как кора, а осенью валится на землю и гниет в куче себе подобных, пока его не сожгут.
— Ты очень хочешь быть деревом? Зачем тебе это? — удивился Конечников.
Девушка подняла голову, и в заплаканных глазах появилось твердое, непреклонное выражение.
— Хорошо рассуждать бессмертному, — горько сказала Виктория. — Я служила тебе, как могла, в надежде, что твое сердце дрогнет. Я и сейчас готова… Назови цену.
— Какая цена того, что ты и через 300, и через 500, и через 1000 лет останешься сияющей и свежей, как майская роза? Какая цена того, что ты проживешь столько, сколько захочешь, оставаясь молодой и полной сил? А что ты сама можешь предложить взамен? Да и для чего тебе это? Каково будет пережить всех, кого любишь?
— Дай мне эти 12 слов, Федор. Я сделаю все, что ты захочешь. А на все остальное мне наплевать.
— Кто для тебя Борис Николаевич? — поинтересовался Федор.
— В смысле? — удивилась девушка.
— Слышал я, — усмехнулся Федор. — Никогда не говори о таких вещах рядом с объектом. Не услышит, так догадается. Люди не дураки.
— Что ты придумал, Федя, — досадливо сказала девушка. — Полковник зашел, чтобы справиться о твоем здоровье.
— «Но у меня к тебе будет просьба…Я закрою на все глаза, на нарушении инструкций, нарушения лечебного режима, нарушения режима секретности… Окажу любую помощь с моей стороны. Только с одним условием. Ты скажешь эти 12 слов и мне», — с усмешкой повторил по памяти Федор. — Ах, какая была сцена. А если учесть, как мило ты его не стесняешься…
— Так ты ревнуешь, Федечка? — попыталась отшутиться девушка, но в глазах стал расти смертный ужас от понимания того, что она так глупо прокололась.
— Если ты врешь по мелочам, то, как я могу тебе доверять в серьезном деле?
— Борис трахает весь наш отдел. Ему можно — это его вотчина, гарем за государственный счет, — слегка поморщившись, объяснила девушка. — Он полагает, что сам ничуть не хуже, чем наши высокопоставленные клиенты. Оттого то не проходило дня, чтобы он не покормил какую-нибудь из подчиненных своим вонючим отростком. Полномочия у него широкие. При случае может и в печку отправить. А так… Дает копеечку «на трусы». Его любимое выражение. Он выбрал меня, рассказал, кто ты такой, намекнул, что надо. Он такой ловкий, запутывать и уговаривать.
— А как ты думаешь, долго ты проживешь, если дашь ему настоящую, работающую мантру бессмертия? Ведь тогда между ним и бессмертием будешь только ты. А жить в страхе, что девчонка проговорится, наш господин вряд-ли захочет. Его бессмертие станет твоей безвременной и тайной смертью. Кто всерьез станет искать пропавшую медсестру?
— Если я не дам, то тоже долго не проживу, — со вздохом сказала девушка. — Сначала переведут санитаркой в общее отделение, слушать, что говорят раненые. Сорок рублей жалования и по рублю за рапорт. Потом вообще выгонят из госпиталя…
— Ты и про меня писала? — поинтересовался Федор.
— Конечно, — горько сказала девушка, отступая от Конечникова.
— И где они? — осторожно поинтересовался Федор.
— Бог их знает, — ответила медсестра. — Из соображений секретности, о работе Бориса ничего не известно толком даже капитану Застенкеру, его заместителю. Ничего кроме официальных дел, связанных с оформлением документов, а также написанием циркуляров, инструкций, рапортов и всякого рода отписок.
— А саморегистрирующимися удостоверениями тоже Застенкер занимается? — поинтересовался Крок.
— Нет, что ты, — удивленно ответила Виктория. — Разве Борис отдаст свою кормушку?
— Ну-ну, — с усмешкой сказал Федор. — Интересно, как он их списывает. — Вика, ты знаешь, что это такое?
Пакадур достал из удостоверения клочок бумаги и показал девушке. Она сразу догадалась и сделала попытку взять текст мантры.
— Не так быстро, девочка, — с усмешкой сказал Федор, убирая обратно неказистый на вид ключик к бессмертию.
— Федя, дай, — почти простонала Виктория, повисая на руке мужчины.
Конечников оттолкнул ее, и она упала на ковер из желтых и багряных листьев. Поняв, что с почти здоровым мужчиной ей не совладать, медсестра расплакалась от обиды и разочарования. Она плакала долго.
— Что я тебе плохого сделала? Зачем ты надо мной издеваешься? — обратив к нему заплаканное лицо с дорожками от растекшейся туши с ресниц, наконец, спросила она.
— Назови хоть одну причину, по которой я должен дать тебе это? Чтобы ты сдала меня? Ведь первая покажешь пальцем. А кстати, ты знаешь, что делают с теми, которые всеми правдами и неправдами добились вечной жизни?
— Нет, — ответила девушка, но плакать на всякий случай перестала.
— Убивают, — коротко ответил Конечников. — Без суда и следствия. Сначала, конечно, помучают всласть, выведают все, что нужно. Тебя устраивает такая перспектива?
— Пусть поймают сначала, — упрямо ответила девушка.
— Все твои близкие умрут. Все то, что тебе дорого, станет смешным анахронизмом, так же, как и ты, осколком давно прошедших дней, в лучшем случае вызывающим легкую усмешку.
— Но ты ведь с этим справился, значит, и я смогу, — сказала Виктория с надеждой.
— А кто сказал, что у тебя будет такая возможность? — оборвал ее Конечников.
Виктория снова заплакала.
— У тебя есть повод быть благодарной своему начальнику? — поинтересовался Федор.
— За минеты в наручниках? — зло спросила девушка. — За жирных, старых боровов, к которым он меня подкладывал?
Федор долго изучал лицо медсестры. Он подошел к Виктории, вытащил платок, вытер ей слезы.
— Скажи, только честно, а меня ты любила? — спросил Федор.
— Нет, Федя. Но я так привязалась к тебе… Ты жалел меня, хоть и не любил. Ты добрый…
— Ладно, — сказал Крок. — Будем считать, что проверку на вшивость ты прошла.
— Что я должна сделать? — спросила она.
— Я тебе дам мантру. Ты ее передашь полковнику. И упаси тебя Бог читать или переписывать ее. У меня найдется способ проверить, как все было на самом деле. Сделаешь?
— А как же я? — удивленно и обиженно спросил медсестра.
— Я вроде все сказал, — отрезал Федор.
— Я согласна, — со вздохом ответила медсестра.
Говоря, что у него есть способы проконтролировать честность, Конечников не лукавил. То, что он сначала называл чтением по губам, оказалось просто способностью слышать чужие мысли.
Стоило бывшему пакадуру узнать о симптомах этого «заболевания», как все сразу стало на свои места, и Федор приобрел возможность мысленно следить за действиями и внутренним диалогом выбранного субъекта.
Когда девушка ушла, Конечников вернулся к креслу, — далеких прогулок он еще не выдерживал. Смахнул с сиденья и спинки желтые осенние листья, устроился поудобней и включил антигравитаторы, поднимая тележку в воздух.
Федор чувствовал себя паршиво от того, как он заставил просить и унижаться девушку, которая заботилась о нем и ублажала в меру сил, сообразно своим представлениям о том, что нужно мужчине от женщины…
Конечников подумал, зачем он так поступает с полковником, который хоть и был сволочью, но ему лично ничего плохого не сделал. Эти мысли долго не давали ему покоя, пока он со скоростью пешехода пробирался над верхушками деревьев парка.
Федор выбрал беседку, чтобы иметь защиту на случай дождя, и принялся читать. Это была очередная книга из спецхрана, судя по-всему последняя, которую самозваный Управитель прочтет здесь.
С той поры, как он узнал печальную историю цареградского правителя, Конечников читал до самозабвения о давно прошедших годах золотого века, когда люди были спокойны и невозмутимы, не испытывали проблем с жильем, едой и сексом.
Краткая экскурсия Конечникова в давнопрошедшие времена, совершенная им однажды, подтверждала, что все написанное — правда.
Федор забыл, что хотел подробней узнать про то, что случилось на Амальгаме. Он, как наркоман без дозы, уже не мог жить без рассказов об эпохе джихана, светлом пятне на фоне темных будней, наполненных погоней смертных «человеков» за иллюзорными победами и материальными благами.
Снова и снова оказываясь в сияющем мире Князя Князей, пакадур испытывал сожаление об эре, в которой слова «смерть» было лишь пустым звуком, а столь желанное в предшествующие и последующие времена стремление достигать, добиваться, переживать и наслаждаться — младенческим лепетом незрелого разума.
Всякий раз, Федор испытывал что-то вроде смутного сожаления о своем тогдашнем решении уйти из этого чистого, удобно устроенного мира и громадных сроках между инкарнациями, которые не дали ему возможность вернуться в ту эпоху.
Сегодня Конечникову попался запрещенный еще в те времена роман, где автор от первого лица расписывал страдания человека, вынужденного оставаться молодым на протяжении сотен лет.
При этом, по собственным понятиям, герой отнюдь не желал себе ничего плохого. В ту далекую эпоху, считалось, что границы между жизнью и смертью были призрачны, зыбки. Описывалось, как живые пировали вместе с призраками, занимались любовью и просто жили рядом с ними, воспринимая их как нормальных полноценных существ.
Призраки могли вновь обрести тело, пройдя реинкарнацию, сохранив при этом свою прежнюю личность.
Поэтому герой и досадовал, что ему приходится придерживаться обязательного для всех рационалистического подхода с его иссушающим самоанализом и техниками контроля эмоций, чтобы поддерживать в порядке данную духу форму, бренное тело, которое во все времена являлось всего лишь дешевым, легко сменяемым орудием для получения чувственных наслаждений.
Федор вспомнил, как только что у него в ногах валялась красивая девушка, умоляя дать то, от чего отказывались пресыщенные идиоты тех времен, и чуть не разорвал антикварный бумажный раритет с досады.
«Подумать только, от чего страдал придурок», — пронеслось в голове Крока. — «Много таких было. Они страдали, отказывались, старались забыть, чтобы потешить свою значимость. Решили, наконец, проблему, дебилы… А теперь их потомки их проклинают и мечтают снова вернуть то, от чего отказались эти зажравшиеся уроды-эмоционали».
Древние книги, прочитанные обычным артиллерийским капитаном, учившим историю по краткому курсу для кадетов военных училищ, дали ему совершенно новый, неожиданный для забитой, чинопочитающей эпохи, взгляд на правильное, позволительное и полезное.
Бывшего жителя Амальгамы в самое сердце поразила сама идея независимой от остальных жизни, в которой изобилие было нормой, а лень законодательно предписана гражданам Обитаемого Пространства.
Федор размышлял о том, сколько времени он мог бы потратить на себя, сколько книг прочесть, в скольких проблемах разобраться… Но принятый в государствах Семицарствия порядок обязывал большую часть дня проводить за служением государству. И не просто проводить время — отдавать силы машине угнетения. Делать работу, от которой общество «тирана» было избавлено самим фактом правильной организации. Добровольно ограничивать себя в понимании жизни, чтобы не выскочить за пределы дозволенной нормы.
«И ведь как протестовали», — с досадой подумал Конечников. — «Заваливали землю своими и чужими трупами, но всеже добились гибельной для системы разбалансировки».
Конечникову вспомнились организованные для таких извращенцев (тут он полностью соглашался с точкой зрения тогдашнего официоза), лагеря в пустынных областях удаленных планет — последняя отчаянная попытка системы спасти от психического заражения нормальных людей.
Это было началом конца, плацдармом для желающих потешить свои чувства и пожить тяжелой, полной лишений жизнью.
После, уже никакие меры не смогли остановить победное шествие любителей смолы и скрежета зубовного, особенно после того, как Даниила I поджарили заговорщики.
Император немного не успел… В одной из книг Конечников прочитал, что Проклятый практически закончил на окраине Галактики, у одной из звезд созвездия Золотой Рыбы, строительство Колокола Смерти, устройства призванного уничтожать на расстояниях в десятки парсек эмоционалей, не трогая милых сердцу джихана созерцателей, лентяев и философов.
Конечникову стало ясно, зачем на ныне разрушенной орбитальной крепости над Солейной было такое мощное вооружение…
Распад империи был лавинообразным. Система имущественных отношений деградировала вместе с людьми. По мере того, как все больше и больше тон в обществе задавали «живые и чувствующие», все хуже работали подземные заводы и средства распределения.
В практику вошли товарно-денежные отношения между людьми, породив все прелести этого образа жизни от эксплуатации человека человеком до разрушения среды обитания. Все это происходило на фоне взрывообразного роста численности населения на планетах.
Двуногая саранча с энтузиазмом принялась плодиться, жрать, заваливать отходами и вытаптывать миры Галактики. Вскоре людям пришлось напрягать все силы для того, чтобы просто поддерживать свое существование. Ожесточенная конкуренция, постоянные битвы за лучшее место, имущество, партнера, кусок хлеба стали смыслом существования.
Когда народ спохватился, оказалось, что большинству стало жить хуже, если не сказать просто хреново. Вновь сформировавшаяся элита уже приняла все меры, что падение по спирали продолжалось до самого дна.
Новый порядок насаждался силой оружия и подлым, изматывающим психотеррором, рассчитанным на то, чтобы люди просто добровольно забыли о своих правах и свободах, которыми пользовались в прежнее времена, в надежде, что их оставят в покое.
Уже после двухсот лет правления «живых и чувствующих», в освобожденном от «диктатуры» Обитаемом Пространстве вновь были расконсервированы станции прослушивания мыслей, но отлавливали они уже тех, кто не горел желанием «страдать и наслаждаться».
Дальше стало еще хуже. Федор, вспомнил, зафиксированные в текстах свидетельства того, как восторги эмоционалей по поводу возможности безудержно предаваться страстям, сменились ужасом. И было от чего прийти в отчаяние. Продолжительность жизни резко упала. Человеки стали изнашивать свои тела за 100–120 лет, но не это было самым страшным.
Вновь реинкарнированные все тяжелее и тяжелее вспоминали свои прошлые жизни, пока в один прекрасный день вечность кончилась — накопленные знания и опыт, за исключением краткого резюме в виде предсмертных желаний, определяющих новую сущность, перестали быть доступными ныне живущей личности.
После краткого периода паники проблема была решена крайне просто — реинкарнация была объявлена научной теорией, а потом и просто вымыслом, мифом, сказкой невежественных древних. Хотя невеждами по-праву можно было называть новых двуногих, запертых в границах между рождением и смертью, непохожих на человека прошедшей эпохи, владеющего богатством знаний и опыта, накопленного за десятки прежних воплощений.
Даже реформированная православная церковь отказалась от концепции череды воплощений, заменив исканием царствия небесного за одну земную жизнь, как альтернативы адскому пламени, которое непременно ожидает изначально грешных потомков Адама и Лилит.
Теперь уже в закрытых хранилищах оказывались работы, в которых авторы сравнивали интеллектуальные, психические и сверхпсихические возможности новой и старой ветвей Хомо Сапиенс.
На общество обрушилась лавина проблем, связанных с формированием личности новорожденных, их обучения, отягощенной быстрой сменой поколений и необходимостью за короткие сроки забивать в голову огромные объемы информации.
Особо сложной стала борьба за физическое здоровье, больше не поддерживаемое практически уснувшим разумом. Планеты стала захлестывать эпидемии давно забытых заболеваний, лекарства от которых были давно утрачены за ненадобностью.
Наследники божественно мудрых, бессмертных и могущественных существ стали обычными говорящими безволосыми обезьянами, не слишком отличаясь от них по примитивной неразвитости психики и опустившегося до зачаточного уровня интеллекта.
Этому способствовали войны, начавшиеся почти сразу после распада империи джихана, в огне которых горели и архивы, и тонкая душевная организация людей, заставляющая искать ответ на вопросы экзистенции.
Федор оторвал глаза от книги, и долго бессмысленно глядел перед собой на облетающие березки.
Потом встряхнулся и строго сказал себе, давя нехорошее, мерзкое чувство вины, что это был его первый поступок в духе Управителей Жизни, для которых смертные были легко сменяемым, дешевым материалом в достижении собственных целей.
Когда он вернулся в корпус, его уже встречал капитан Застенкер. Капитан, несмотря на свою страшную фамилию, был приятным в общении, тихим, усталым молодым человеком. Особист деликатно постучался в палату к Федору.
— Позвольте войти, Федор Андреевич, — робко спросил он.
— Пожалуйста, — равнодушно пожав плечами, ответил Федор и сражу же, резко пошел в атаку. — Чем обязан? Где полковник Терских?
— Осмелюсь доложить, с Борисом Николаевичем случилась беда, — мягко и деликатно произнес Застенкер.
— Что с ним еще такое… — недовольно произнес Федор.
— Он умер, — максимально печальным голосом произнес капитан.
— А почему не пришел? — поинтересовался Конечников, продолжая свои игры.
— Простите? — не понял Застенкер.
— О Боже… Не сразу дошло. Он казался таким здоровым и крепким, — сыграл в виноватое удивление Федор. — Я хотел спросить, отчего?
— Кровоизлияние в мозг, Федор Андреевич. Прямо в рабочем кабинете.
— Я могу взглянуть на него? — спросил Конечников.
— Разумеется, Федор Андреевич, — ответил особист.
Неистребимый запах мертвецкой витал в воздухе пустой, холодной «смотровой», комнаты с тускло блестящими металлическими стенами, — помещения морга, куда выкатили тело. Эта вонь пробивалась, несмотря на фильтры- поглотители в кондиционерах и маскирующие запахи дезодоранта.
Терских лежал на тележке. Федор сразу понял, что это он, узнав свешивающуюся волосатую руку с золотыми командирскими «Сентако».
Крок, откинув край простыни, взглянул в сине-багровое лицо мертвого полковника. Сомнений не было, это был Борис… Начальник первого отдела: хлопотун, соглядатай, сводник и палач.
В лице особиста вместе с мукой застыло бесконечное изумление, будто он так и не смог понять — за что.
— Похороните достойно, — сказал Конечников Застенкеру. — У него есть жена, дети?
— Да, — ответил капитан.
— Я позабочусь, чтобы вдова получила хорошую пенсию, а Борису Николаевичу дадут орден посмертно за заслуги перед отечеством.
Особист кивнул головой.
Конечников отвратительно чувствовал себя. Сколько бы он не убеждал себя, что это просто необходимо, что каста эсбешников никогда с людьми не церемонилась, сколько он не вспоминал про халявных девок и бани, как нечто само собой разумеющееся доступные этим хозяйским холуям, все равно злодейство оставалось злодейством.
Однако такого случая он упустить не мог. Мантра требовала проверки, да Федору для жизни в новом качестве нужны были деньги и документы.
Все сложилось как по-писаному. Сексотный фонд службы безопасности и личные накопления нечистого на руку сотрудника, добытые торговлей фальшивыми удостоверениями, а главное — два добровольца, желающие вечности…
Если бы полковник остался жив, то дело бы, конечно, несколько осложнилось. Но и в этом случае, чипкарты удостоверений личности и изрядный кусок денежных средств лже — Управителю все равно был бы гарантирован.
