— Ну а если обобщить? — император нахмурился, давая понять Максиму, что недоволен его несообразительностью.
      — Ну, что еще остается? — историк пожал плечами. — Есть ориентация на мир или на себя. Раньше это называлось экстраверсия или интроверсия.
      — В яблочко, — сказал император. — Один понимает мир таким, каков он есть, другой изменяет мир под себя. Как правило, люди из первой группы спокойны и рассудительны, их все устраивает. А если что-то не нравится, они ищут причины в себе и добиваются желаемого. Люди из второй — неудовлетворенные действователи. Они верят, что могут изменить мир, только силой своих рук или разума, не изменяясь при этом сами. А поскольку сие невозможно по определению, эти несчастные сублимируют свое раздражение во все новые и новые авантюры.
      Как правило, эти люди стремятся достигнуть уважения других членов группы и через это повысить собственную самооценку. Или добиться чего-то недостижимого, а по большей части и ненужного, чтобы на некоторое время заглушить внутренний голосок, нашептывающий об их собственной никчемности.
      — Даниил Андреевич, ты описываешь пациентов, с которыми я много лет работал. Как будто сам их лечил…
      — И еще? — подсказал император.
      — Толика Копылова, Ирину и им подобных.
      — Да, просто ответил джихан. — Даже Ирину, которая вознамерилась добиться собственной значимости, став любимой богатым и могущественным человеком. Не тешь себя надеждой, что индикатор на браслете снова зеленый. Жизнь длинная. В ней все имеет свойство становиться обыденным. И подтверждения требуются постоянно. Готов ли ты приносить свою жизнь в жертву чужой психической неуравновешенности?
      Максим помотал головой, намереваясь сказать, что все, что нарисовал ему джихан, к Ирине и к нему лично не относится.
      — Не говори ничего сейчас, — посоветовал император. — Просто подумай об этом на досуге. И имей в виду, что чистых типов не бывает, все перемешано.
      — Хорошо, — ответил Максим.
      — А теперь скажи, чем они так опасны? — с хитрой улыбкой поинтересовался император.
      — Рискну предположить, что для размеренной системы, в которой уже второе тысячелетие войн, катаклизмов, опасных катастроф и прочих событий, требующих предельного напряжения сил не случается, субъекты, желающие перемен, опасностей, страданий — серьезная проблема, поскольку они в силу своей природы притягивают это к себе.
      — Браво, психолог, — восхищенно сказал император. — Но ведь это еще не все.
      — А что может быть еще? — удивился Максим.
      — Не буду тебя больше мучить, — сказал Концепольский. — Если бы ты подумал подольше, то, скорее всего, пришел бы к этому. Все просто. В древности говорили: «все мы одно целое». Они даже сами не понимали, насколько были правы. В каждом из нас дремлет желание перевести внутренние битвы и испытания, которыми мы все тут себя развлекаем, в плоскость окружающего мира, да еще и заставить других лить воду на собственную мельницу.
      Эмоционализм заразен. Но и это еще не все. Главный грех эмоционалей состоит в том, что нарушители психического спокойствия ослабляют действие мантры. Оттого-то я и объявил их мыслепреступниками, людьми, посягающими на священный миропорядок. Про мантру я умолчал, чтобы не возникло сомнений в силе ритмических вибраций, дающих вечную жизнь духу и телу.
      — О, — только и смог сказать Максим, поняв, насколько прав император. — Но зачем такое нужно? Даже этим, желающим сильных ощущений.
      — Раньше их называли экстатиками и даже адептами исступленного экстаза. Я их называю эмоционалями, — подсказал джихан. — Дам небольшую наводку. Ты смотрел доисторические фильмы?
      — Да, конечно.
      — Внимательно?
      — Наверное, насколько это возможно при убогом, скучном, притянутом за уши сюжете. Особенно в этих, как их там, боевиках.
      — Не обращал внимания, как часто герои легко теряют положение в обществе, должность, состояние? Их подставляют и загоняют в угол всеми возможными средствами. На худой конец, если все уже исчерпано, сценаристы просто придумывают, что герои потеряли память.
      А все для того, чтобы снова и снова, герой проходил сквозь, милое зрителю тогдашней поры, тупое мочилово. И в конце-концов, получил то, что имел в самом начале. Или взять всякие там романтические комедии. Считалось, что хеппи-энд — это пышная свадьба или просто сцена предложения мужчиной руки и сердца и согласие прекрасной дамы.
      Но в продолжении мы узнавали, что герои снова расстались. И все по — новой: — напряжение сил и очередное красивое признание в любви до гроба.
      — Я понял, — в крайнем волнении сказал Максим. — Им так хочется чего-то, что они готовы это делать, меняя декорации эпох и тела, забывая о прошедшем, чтобы воспоминания не мешали раз за разом повторяться. Этим, как ты их называешь, эмоционалям, не нужна ни долгая жизнь, ни опыт. Лишь возможность вечно наступать на одни и те же грабли.
      — А еще более счастливыми они стали, если бы каждый год из-за обострения маразма их память обнулялась, — усмехнулся джихан. — И нет им числа. И эмоционали давно бы взяли верх, если бы большинству не было по-сердцу то, что я предлагаю.
      Как бы не называли это большинство неудавшиеся любители африканских страстей: стадом свиней, хрюкающим в луже, которым нет дела до высокого, тупыми мещанами, одноклеточными, биомассой, — пока большинство стремится жить сыто, сонно и долго, эмоционалям места в истории нет.
      Пусть люди сетуют, что большинству из них не дают завести детей, но все понимают, что без этого нельзя. В муравейнике свобода стесняется автоматически, только по факту многочисленности. Жизнь бесконечна, и надо думать, как провести ее с пользой для себя. Секс, творчество, научные исследования, вялотекущее философствование и просто удовольствие от разумно устроенной сытой и долгой жизни в проявленном мире — вот, что предлагает система вместо подвигов, горения, испытаний, отречений, тяжелой жизни и ранней смерти.
      — А нарушители, по этой логике, очевидно — вставил историк — потенциальные наполеоны, для которых не нашлось энное количество дураков, чтобы стать марионетками в походных колоннах их армий, финансовые воротилы, у которых была отнята сама возможность эксплуатировать чужой труд, демагоги разнообразных видов, которым для счастья нужно проехать по мозгам миллионов.
      — Женщины, которые не стали жозефинами этих наполеонов, — с усмешкой поддержал император. — Пахари всех мастей, которые ради значимости своего труда готовы устроить тотальный дефицит.
      — А все-таки жаль, что их уму и энергии не нашлось места в нашем мире, — вставил Максим.
      — Чего жаль? — удивился Концепольский. — У нас не будет больших чайников, из которых можно напоить невкусным чаем сразу 100 000 человек пригнанных строем? Или никогда не будет распахана Антарктида и обводнена пустыня Сахара, чтобы несметные толпы ненужных людей смогли запихивать жрачку не только в рот, но и в анальное отверстие?
      Главное — спокойствие и гармония. Стабильность — это правильное решение задачи о втекающей и вытекающей из бассейна воде, а катастрофа — это когда бассейн или пустеет или переполняется.
      Был в древности один китаец, который все это красиво обосновал в короткой книге на 5 тысяч слов. Слава Богу, я уже полторы тысячи лет удерживаю систему от крайностей.
      — А может дать им это, пусть попробуют? — осторожно поинтересовался историк. — Убедятся на собственной шкуре, что они сейчас живут намного лучше.
      — Поверь моему опыту, будет только хуже, — печально сказал император, и вдруг предложил, круто меняя тему разговора: — А не позвать ли нам девочек?
      Он подошел к огороженному краю террасы, поманил за собой Максима. Тот приблизился.
      Внизу, метрах в пятнадцати под ними плескались амазонки. Молодые, привлекательные девушки плавали и брызгались в подсвеченной солнцем воде, напоминающей янтарную патоку. Их крепкие тела были прикрыты лишь условно, оставляя открытыми гладкую кожу, соблазнительные изгибы и округлости, позволяя мужскому глазу домыслить то, что было небрежно скрыто.
      Максим узнал в одной из девушек свою провожатую.
      — Правда, она хороша? — спросил император.
      — Которая из? — уточнил историк.
      — Не прикидывайся, — сказал император, внимательно наблюдая за реакцией Максима. — Та, к которой твои глаза тянутся помимо воли, та, которая чувствует, как ты ласкаешь ее тело глазами.
      Яна подняла голову, словно услышав слова джихана. Максим сделал движение головой, приглашая девушку подняться наверх. Амазонка кивнула в знак согласия.
      — Да, благородная лань поразительно отличается от тощей коровы… — прокомментировал император. — У тебя хороший вкус. Девушка выросла на мантре бессмертия. Она слышала эти 12 слов еще в утробе матери, потом молитву Трехокому владыке много лет транслировали через специальные биоэнергетические генераторы. Изменения наступили даже на генетическом уровне.
      — Зачем? — поразился Максим. Ему стало жаль, что такая красивая, юная девушка была объектом каких-то странных экспериментов.
      — Зачеркивали результат 90000 лет инволюции, который превратил человека в краткоживущее смертное существо. Теперь Яне не нужна мантра.
      — Ох ты, — вырвалось у историка. — Значит, бессмертие было изначально присуще нашему виду?
      — Да, — довольно улыбаясь, сказал император.
      — А причем тут я? — недоверчиво поинтересовался Максим.
      — А вот зачем, — сказал император. — Когда-то она была другой. Только сейчас ничего не помнит о том своем существовании на заре этого мира. Я бы хотел, чтобы ты заставил ее вспомнить и сделал эти воспоминания гармоничной частью теперешней личности.
      — А какой в этом смысл? — осторожно поинтересовался Максим.
      — Она была моей дочерью в прошлой жизни, — поколебавшись, стоит ли говорить, все же ответил император. — И еще меня интересует твоя Ирина. Пожалуй, только она с ее уникальным опытом прошлых воплощений, сможет сделать город, который я строю живым, а не картонной декорацией, ненатуральность которой видна за версту.
      — Вот в чем дело, — с облегчением сказал Максим.
      — А ты что подумал? — не преминул вставить император. — Неужели я похож на дешевого сводника?
      Историк сконфужено промолчал.
      — Что-то не идет Яна, — наконец выдавил он, что бы заполнить паузу.
      В ответ, сзади еле слышно заработал механизм подъемника. По полу зацокали каблучки. Судя по раздающимся звукам, женщин было несколько. Максим повернул голову и обомлел.
      Девчонки явились в мокрых купальниках, которые, намокнув, лишь подчеркивали то, что должны скрывать.
      Императрица и Ирина, явившиеся незваными, так горели желанием высказать императору нечто неприятное, что не оделись в более подходящее для нервного выяснения отношений.
      Они шли решительно, энергично и свободно. Выражение их лиц совершенно не гармонировало с сексуальностью тел, не предвещая ничего хорошего. Вернее, боевой настрой был только у двоих из трех девушек. Яна, двигалась за ними, явно недоумевая, из-за чего началась буча.
      Княгиня Владимирская, жена императора и подруга Максима, бывшая журналистка, из-за общего выражения лиц ставшие похожими друг на друга как сестры, летели, чтобы не остыл кипяток язвительных и обидных слов, приготовленных для джихана.
      — Здравствуй князь ты мой прекрасный, — иронически приветствовала императрица Даниила, растягивая губы в приторно сладкой улыбке и просверливая его насквозь ненавидящим взглядом.
      — Здорово, коли не шутишь, — мгновенно сориентировавшись в настроении своей жены, ответил император.
      — Что ты на этот раз придумываешь мой хороший? — тем же внешне спокойным, но полным убийственной иронии тоном поинтересовалась женщина. — Может быть, ты размышляешь, как на всех твоих подданных одеть энергошлемы или заставить их слушать мантры по 24 часа в сутки?
      — Нет, исключительно о том, как заставить молиться на свое величество как на живого бога, — в той же манере ответил Концепольский. — А еще, как всех заставить жить тяжелым трудом и приносить каждый день в клювике по 1/12 своего заработка в качестве дани за то, что солнце светит.
      — Ты намекаешь, что я именно этого хочу? — вдруг с горькой обидой спросила Рогнеда.
      — Нет, — уже почти нормальным тоном ответил император. — Тебе хочется, чтобы на тебя падал отблеск славы твоего героя, к которому трепещущие обыватели каждый день приползают на коленях и униженно благодарят за то, что еще живы.
      — Вот именно, — с мукой в голосе, сказала девушка. — Славы, а не позора и ненависти.
      — Ты хочешь сказать, что я делаю вещи, за которые меня все ненавидят и презирают? — удивился джихан. — Я думаю, что это не так. Да и время для выяснения отношений ты выбрала не лучшее. Может, избавим посторонних от домашних сцен?
      — Это не домашняя сцена, — упрямо сказала Рогнеда. — Ко мне приходят люди и рассказывают о том, как твои шлемоголовые болванчики хватают и убивают людей, вся вина которых состояла в том, что они имели несчастье думать не так, как предписано великим и ужасным Князем Князей.
      Даже в самые черные дни, самых страшных деспотий, никто не казнил за потаенные мысли и чувства, которые никогда не станут действием. Ты стал чудовищем, Даниил, и я жалею о том, что когда-то помогла тебе.
      — Как трогательно, — иронически сказал император. — Какая прелесть. Жить в построенном на крови дворце. Есть с добытого кровью золота, купаться в крови. Пользоваться добытыми ценой смерти невинных благами. А после этого еще и не отказывать себе в маленьком удовольствии — ткнуть все это в нос тому, кто все это дал. Воистину благословен жребий, выпавший тебе, Ганя.
      — Мне ничего этого не надо, — решительно сказала девушка. — Я вернусь к себе во Владимир и установлю в княжестве справедливые, человеческие порядки.
      — Вот как? — Концепольский резко поднялся и пошел навстречу Рогнеде. — Ты уже лет пятьсот об этом вспоминаешь, когда мы ссоримся.
      — На этот раз я говорю серьезно, — упрямо сказала императрица. — Тебе не удастся меня отговорить на этот раз. Это просто бесполезно. Всему есть предел.
      — Хорошо, — с усмешкой сказал Князь Князей. — Если хочешь, устрою я для тебя и таких, как ты, резервацию. Обнесу колючей проволокой, заградительное поле поставлю, чтобы и не воняло от вас, отключу энергию, транспортные магистрали, заблокирую терминалы распределительной сети.
      — Давай, давай, — зло сказала императрица. — Это будет лучше для всех. Наконец-то нормальные люди, которых ты вынуждаешь жить сонными мухами, почувствуют то, зачем появились на свет. Никто не будет давить, вычеркивать, унижать, запрещать. Обойдемся.
      — Тогда ты откажешься еще от кое-чего, — зловеще усмехнулся Концепольский, подойдя к жене вплотную. — Ты откажешься от своего бессмертия, раз это дар злобного, кровавого тирана.
      Император протянул руку к золотому медальону на груди девушки. Рогнеда инстинктивно закрыла драгоценность ладонью.
      — Нет, отдай, — настойчиво сказал Концепольский. — Это ведь неправильно — жить вечно. Неправильно с точки зрения тех, кого ты защищаешь. Ведь это их главное правило: короткая, полная лишений жизнь и безвременная смерть. Все ради того, чтобы немного развлечься сильными страстями.
      Император захватил цепочку и потянул к себе. Рогнеда схватила его руку, не давая сорвать медальон.
      — Ну что же ты? — хриплым от напряжения голосом, спросил Концепольский. — Будешь читать мантру каждый день часа три подряд или стареть, как обычные люди. Представляешь, каково это, куколка. Что ты там говорила про болванчика без мыслей и желаний, после чтения мантры бессмертия?….. А какая роскошная альтернатива… Секущиеся тусклые волосы, седина, морщины, тонкая пергаментная кожа с пигментными пятнами, отсутствие желаний, немощь, смерть без надежды вспомнить себя в следующей жизни. Ты этого хочешь?
      — Нет, — крикнула девушка, вырываясь из рук Даниила. — Не дам…
      — Как знаешь, — пожал плечами Даниил, потом, помолчав, поинтересовался: — Поорала, — отошло?
      Рогнеда ничего не ответила, повернулась и убежала.
      Концепольский проводил глазами ее ладную фигурку, вздохнул и предложил:
      — Максим, а не треснуть ли нам винца?
      — Не возражаю, — ответил тот.
      — А кто нас обратно домой повезет? — поинтересовалась Ирина, подпустив в голос скандальных интонаций.
      — Мы вас прямо у дома высадим, — пообещал джихан.
      — Ну, вы пейте, а я пойду, если позволите, — сказала бывшая журналистка.
      — Ирина, ну чего ты, останься, — предложил Концепольский. — Максим тут пока побудет, Ганю ты не найдешь, а сидеть одной в каюте скучно. Ты ведь со мной не ссорилась.
      — Как вам будет угодно, Ваше Величество, — ответила Ирина.
      — Яна, будь другом, сообрази, что в таких случаях полается, — попросил амазонку император. — А я пока с Ириной побеседую. И Максима, если он не против, возьми себе в помощь.
      Он бросил девушке связку ключей. Она легко их поймала.
      — Пойдем, — Яна легонько потянула историка за собой.
      Максим не стал ерепениться, хотя мог бы. Прохладные пальцы девушки лишили его речи. Он с удовольствием последовал за амазонкой. Они молча прошагали весь путь до подъемника. Историк, перед тем, как механизм привел в движение платформу, бросил взгляд на свою подругу, которая, изогнувшись всем телом, с наряженным вниманием слушала императора, не отрывая от него, подчеркнуто восторженных глаз.
      — Не беспокойся, — заметила Яна. — Это самый наихудший из возможных вариантов завлечения императора.
      — Я и не беспокоюсь, — с досадой, которую ему так и не удалось скрыть, ответил Максим.
      — Не переживай, — посоветовала ему Яна. — Скоро Ганя вернется. И будет цвести, словно майская роза, дарить милому улыбки и знаки восхищения так, как этой бывшей журналистке и не снилось.
      Платформа плавно остановилась. Максим в последний раз посмотрел наверх. С этого ракурса галерея для наблюдения Луны казалась исполинской тарелкой, нахлобученной на особо толстую трубу внутрикорабельных коммуникаций, проходящих под потолком бассейна. Яна повела его дальше, мимо практически раздетых амазонок, загорелые тела которых в свете закатного Солнца казались сделанными из красного дерева. Воительницы с подозрением смотрели на незнакомого мужчину, вторгшегося в их личное пространство, но, увидев, что его ведет одна из них, не говоря ни слова, просто провожали оценивающими взглядами.
      — А ты привлек внимание наших барышень. Теперь будут задавать вопросы, и строить всяческие домыслы… Макс, подержи ключи и отвернись, — попросила девушка, протягивая связку.
      Величко повернулся лицом к закату, чувствуя, что в этом, длящемся уже вторые сутки схождении Солнца с небосвода есть что-то неправильное, противоестественное. Он слышал и чувствовал, как девушка стянула с себя тряпочки купальника и стала натягивать комбинезон прямо на голое тело. Больше всего Максиму хотелось резко повернуться, чтобы увидеть амазонку совсем без одежды. Но он героически преодолел искушение. Когда, как ему показалось, Яна закончила переодевание, он спросил:
      — Можно уже повернуться?
      — Пожалуйста, — ответила амазонка, задергивая до самого верха молнию на комбинезоне. — Пойдем. Она выхватила у историка связку с ключами и убрала в карман.
      Девушка опять потянула его за руку.
      Вскоре они покинули бассейн и оказались на общедоступной территории. Закат здесь был почти не виден за притемненными иллюминаторами. Горели лампы. Максим вдруг почувствовал, что соскучился по нормальному, незатейливому освещению.
      — Камень с души? — с улыбкой поинтересовалась девушка.
      — Да, — улыбкой признался историк. — Я не успел пробыть на барке и часа, а зрелище неподвижного Солнца достало вконец.
      — Ты не понимаешь, — ответила амазонка. — Вечный закат, — это символ нирваны, состояния безмятежной божественной благодати.
      — Нирвана для меня — это взгляд прекрасной незнакомки, запах ее духов, ласкающая глаз пластика ее походки, шелест платья.
      — Или комбинезона, — иронически вставила Яна. — Макс, ты просто поэт.
      — Стараемся, — тем же тоном, ответил ей Максим. — А иначе в это вертепе нельзя.
      Действительно, обстановка вокруг была соответствующей. Зал был стилизован под старину: красное дерево, бронза, тяжелый красный бархат портьер, настоящие свечи на столах и люстрах.
      Играла тихая музыка. Прохладный ветерок раскачивал язычки пламени, создавая трепетный полумрак. Декольтированные дамы и их мужественные кавалеры, разгоряченные шампанским и гашишем, напропалую флиртовали и кокетничали друг с другом, сплетались в танце, потом снова пили и очаровывали друг друга, медленно подогревая свою страсть.
      — А чем им еще заниматься? — снисходительно сказала Яна. — Пускай будут счастливы и свободны, пусть у них будет изысканная еда и привлекательные спутники. Этажом выше танцевальные залы и игровой клуб с рулеткой, лотереями и карточными столами.
      Потом идут библиотеки и хранилища электронных копий редких документов. Еще выше прозрачная прогулочная палуба и бассейн для гостей.
      Тут каждый находит для себя занятие. Не знаю, как Даня добился, но даже в наш пресыщенный век, все устройство этих приемов вызывает эйфорию у приглашенных. Эти сорок восемь часов счастья накрепко врезаются в память, люди очень дорожат такой честью — провести выходные на «Вороне».
      — Я думал, что все гости сидят в томительной скуке, внимая усыпляющему бормотанию лектора на трибуне, — усмехнувшись, сказал Максим. — Честно говоря, я колебался, стоит ли сюда ехать.
      — Какой ужас, — иронически сказала девушка. — Это из-за профессии?
      — В смысле? — поинтересовался историк.
      — Ощутимо чувствуется нафталин. Нынче все по-другому. Хоть джихан и любит представления в историческом духе, взгляды его совершенно современные. В том числе и на светские мероприятия.
      — А на отношения с женой? — поинтересовался Максим.
      — О, увы, тут полная архаика. Даня и Ганя живут вместе почти 2000 лет, не удивительно, что им периодически требуются встряски для остроты ощущений.
      — И куда смотрят на станциях прослушивания? — адресуя пустоте, поинтересовался Максим.
      — Что положено Юпитеру, то не положено быку, — ответила Яна. В мягкости и отстраненности ее слов прозвучало железное требование остановиться.
      Историк не стал развивать дальше эту тему.
      Девушка открыла дверь служебной лестницы. Прошагав пару лестничных маршей, амазонка и еe гость оказались на первом уровне, где помещались энергетические, хозяйственные, сервисные службы корабля. Все это было автоматизировано, скрыто за переборками и не требовало вмешательства человека. Там же, поближе к главным коммуникациям распределительной сети помещались кладовые и кухни. Яна и Максим двигались по узким коридорам. За тонкими стенами, временами угадывалось присутствие мощных агрегатов.
      Но вскоре стало тихо, начались кладовые.
      Наконец, девушка нашла нужное хранилище.
      В помещении было прохладно. Вначале Максим подумал, что попал в библиотеку, но, приглядевшись, понял, что тут держат бутылки.
      — Ну и как тебе? — поинтересовалась амазонка. — Винный погребок Его Императорского Величества.
      — Я впервые вижу, как хранят вино, — с улыбкой ответил историк.
      — А ты думал, что для императора его тоже делают из синтетики?
      — Большинство того, что пьют, едят, одевают на себя обычные люди, производят на расположенных где-то под землей универсальных автоматизированных модулях сразу после поступления заказа, — сказал историк.
      — Хочешь попробовать то, что употребляет, сам джихангир Цареградский, Князь Князей, император, владыка? — предложила девушка.
      Тон этих слов был самым невинным, но Максим явно почувствовал скрытый подвох.
      — Давай, — осторожно согласился он. — Если можно.
      — Мы по глоточку, он и не заметит…
      Девушка зажала в станке бутылку, вкрутила штопор в мякоть пробки, потом нажала на рычаги и бутылка чпокнув, открылась.
      Максим остолбенело глядел, как это делается. Раньше о таком он только читал.
      — Я бы сам, — сказал он. — Это ведь мужское дело.
      — Когда научишься — пожалуйста, — с улыбкой ответила амазонка.
      Она достала из зажимов бутыль, пошарила на полке и достала пару стопок.
      — Разливай, — сказала она, показав, сколько можно отлить.
      Максим серьезно, с осторожностью, чтобы ни капли не пролилось, налил вино в посуду.
      — Ну, давай, — серьезно сказала девушка.
      — За знакомство, — предложил Максим и отпил темно-красную жидкость.
      Вино оказалось поразительно невкусным, похожим на уксус. Историк, сделав над собой усилие, проглотил пойло, почувствовав, как пошло оно по пищеводу к желудку. В голове пронеслось: «Как бы не обоср*ться».
      — Ну, как? — с преувеличенным волнением, поинтересовалась девушка.
      — Своеобразно, — сделав над собой усилие.
      Амазонка рассмеялась.
      — Не надо быть таким дипломатичным, — сказала она. — Ведь, правда, жуткая дрянь.
      — Действительно, крайне невкусно, — согласился историк. — Ты решила надо мной подшутить?
      Он испытующе посмотрел на нее, напряженно размышляя, как ему ко всему этому относиться.
      — Попался, — девушка снова засмеялась.
      Максим вдруг неожиданно для себя схватил девушку за запястья и прижал к стене, подняв ее руки над головой. Яна, смеясь, пыталась вырваться, и Максим чувствовал, что делает это она для проформы, тщательно дозируя усилия, давая историку справиться с ней.
      Ему было приятно ощущать крепкое, свежее тело амазонки, упругую тяжелую грудь, чуть выпуклый живот, сильные бедра и волнующую ложбинку между ног.
      Яна перестала сопротивляться. Максим потянулся своими губами к губам девушки, но тут острое ощущение того, что это неправильно, заставило отпустить ее.
      — Побаловались — и хватит, — сказала девушка. — Вот уж не думала, что вино на тебя так подействует. Пойдем, отнесем бутылку к терминалу.
      — Это? — удивился Максим. — Император будет пить эту отраву?
      — Конечно, — спокойно сказала амазонка. — Натуральное вино. Двадцать пять лет выдержки.
      Она заткнула бутылку пробкой, положила в корзинку с деревянными стружками и вручила ее Максиму.
      — Макс, работай.
      — С удовольствием, — ответил историк. — А корзинка зачем?
      — Бутылка из силикатного стекла, хрупкая — объяснила Яна.
      — Удивительно, — сказал Максим. — Силикатное — это если я не ошибаюсь то, которое научились делать еще в первобытное время.
      — Да, — сказала девушка. — А знаешь чего, давай возьмем еще одну…
      — И выпьем? — поинтересовался Максим.
      Помимо воли, его лицо исказила гримаса.
      — Нет, конечно, — не удержалась от смешка амазонка, посмотрев, на кислую физиономию историка. — Чтобы во второй раз не бегать.
      — А я подумал для нас, — с облегчением сказал Максим.
      — Мы, если хочешь, можем посидеть в кафе на прогулочной палубе со стандартным меню. Для тех, кто не пил ничего кроме искусственно ферментированных смесей, сделанным Бог знает из чего, императорский погребок не самое желанное место…
      — Как тебе наш Даня? — спросила амазонка, когда они затолкнули корзину в окно приемника транспортного терминала. — Он тебя не слишком отделал?
      — В каком смысле? — поинтересовался историк.
      — Вы ведь фехтовали.
      — Да, император показал мне пару приемов, — признался Максим.
      — В смысле, разделал под орех, — лукаво улыбнувшись, спросила Яна.
      — Не без этого.
      — Связался бы он с кем-то своего роста, — вздохнула амазонка, нахмурясь. — Если вспомнить длительность его практики боя на мечах, то выходит, что он поразительно бестолковый ученик.
      Максим удивленно посмотрел на амазонку.
      — Не слишком почтительно ты отзываешься об императоре, — сказал он.
      — Но ведь правда, он такой неуклюжий, когда дело доходит до ближнего боя. И его «оловянные», такие же. Герои стрельбы по бумажным мишеням.
      — Ты имеешь в виду имперский корпус Тени?
      — Оттого то он и держит батальон «диких кошек», потому, что знает, — когда дело дойдет до рукопашной, его лучшими ангелами — хранителями станут озверелые бабы с мечами, — глядя куда-то далеко, за линию горизонта задумчиво произнесла амазонка.
      — Тебе виднее, — дипломатично ответил Максим.
      — Будь, по-твоему. То, зачем он нас послал, мы сделали. Теперь мы свободны. Даня, когда выпьет и не вспомнит, что были еще какие-то люди. К тому же императрица наверняка уже вернулась.
      — После того, как убежала в слезах?
      — Женские слезы, как легкий грибной дождик, — сказала амазонка. — Приходят ниоткуда и также уходят в никуда.
      — Серьезно? — несколько преувеличено удивился Максим. — Вот уж не думал, что кто- нибудь из женщин в этом сознается.
      — А я не женщина, я амазонка, — засмеялась Яна. — Мне все можно.
      — А что еще тебе можно, чего другим нельзя? — поинтересовался историк.
      — Когда-нибудь ты об этом узнаешь, — с загадочной улыбкой ответила девушка. — Макс, мне бы не хотелось пугать гостей формой. Поднимайся наверх или, если хочешь, пойдем со мной.
      — Пойдем, конечно, — с готовностью отозвался Максим.
      — Ты думаешь, что твое присутствие заставит меня быстрее собираться? — с иронией спросила амазонка.
      — Нет, — ответил Максим. — Просто хочу побывать в носовой части.
      — Моя каюта в 40 метрах от передней кромки бассейна. Немного ты увидишь…
      За этим разговором они приблизились к двери сейфового типа, с серьезными замками, за которой коридор стал особенной узким — 2 метра, не больше. Пройдя совсем немного, девушка показала глазами наверх:
      — Сидят, голубчики, — произнесла она. — Как бы за третьей посудиной идти не пришлось.
      — Кто сидит? — не понял Максим.
      — Шведская семья — здоровая ячейка общества, — совершенно серьезно сказала Яна.