Космос начинался в 15 метрах над вытертыми ковровыми дорожками зала. Холодную пустоту межпланетного пространства отделяла от воздушного пузыря отсека только прозрачная металлокерамика прозрачного потолка.
      Внизу располагалось огромное, скрытое во тьме помещение. В давние времена строители украсили его стены барельефами, вензелями, гербами. В нишах поставили статуи прекрасных дев в тонких развевающихся одеждах, суровых воинов со старинным оружием в руках, правителей с энергичными лицами и мудрыми глазами. Теперь полумрак милосердно прятал все это былое великолепие, которое за многие столетия покрылось серым и зеленным налетом, растрескалось, облупилось и выцвело.
      Зал был заставлен унылыми шеренгами старых потертых кресел. Большинство из них были пусты. Заняты были только несколько рядов у кафедры.
      В креслах сидели старшие офицеры службы конвойного сопровождения, структуры формально относимой к Дальней Разведке, но активно используемой армией в войне с эланцами. Эти мобильные подразделения были предметом насмешек всякого космолетчика, которому посчастливилось проходить службу на настоящих кораблях с мощным вооружением и надежной защитой.
      Космические асы упражнялись в остроумии оттого, что по-черному завидовали способности малых крейсеров-разведчиков перемещаться в гиперпространстве, пользуясь собственными, бортовыми телепортами.
      Платой за возможность самостоятельно пронизывать сотни и тысячи парсек в мгновение ока, были невероятная теснота на борту, слабое вооружение и малый боезапас. Это и было предметом злобных острот космолетчиков с громадных, тяжеловооруженных кораблей.
      На трибуне стоял командующий 4-й эскадрой бригадный генерал Никифоров и уныло бубнил по бумажке обращение князя-императора к «доблестным защитникам Отечества».
      Офицеры слушали безо всякого энтузиазма, со смутным, все более и более возрастающим ужасом.
      — «…… Таким образом, по настоящему действенным способом добиться перелома в войне является уничтожение комплекса верфей в системе Альбено, на орбите планеты Гало, единственном центре строительства и ремонта боевых кораблей эланского флота.
      Как показало прошлогоднее нападение первой эланской эскадры Бессмертных, атака тяжелыми кораблями является наименее эффективной и приводит к полному уничтожению нападающих. Пойти на потерю эскадры в условиях, когда восполнение флота Нашего Величества, Божьей милостью князя-императора Деметрианского, связано с серьезными трудностями — преступное легкомыслие».
      Командующий остановился, наблюдая за реакцией подчиненных. Взгляд генерала с негодованием забегал по последнему ряду, где отдельно от всех сидела несвятая троица местных оригиналов. Компания слушала послание владыки безо всякого внимания и почтения. Генерал подумал, что похожий на рыжего клоуна парень по кличке «Стрелкин» здорово портит своих приятелей.
      Не будь его, первый лейтенант — медлительный философ с Амальгамы и капитан Кинг, смуглый мечтатель, безнадежно влюбленный в подругу академика Корсакова, оставались бы безобидными чудаками.
      Усталые глаза командующего с надеждой посмотрели на друзей, прося хотя бы промолчать. Но, увы.
      Стрелкин, как главный бузотер, ответил на слова Даниила XIII тем, что с озорным, решительным видом вытащил носовой платок и трубно, на весь зал высморкался.
      — Будьте здоровы, второй лейтенант Стрельников, — произнес командующий. — В другой раз потрудитесь соблюдать тишину, когда оглашается послание нашего государя.
      — Виноват! — подскочив, как чертик из табакерки, отрапортовал второй лейтенант. — Все сквозняки проклятые.
      — А если вы такой болезненный, — не успокоился бригадный генерал, — меньше увлекайтесь винными порционами, ведите здоровый образ жизни, закаляйтесь.
      — Так точно! — также громко, работая под идиота, отрапортовал Стрельников. — Как говорят матросы, по-простому: — «Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет».
      — Сядьте на место, вы, позор вооруженных сил! — рявкнул командующий эскадрой. — Услышу от вас еще один звук — дослуживать будете в матросской робе. Как вообще на собрание попал этот клоун? По моим данным он числится командиром группы операторов-наводчиков и присутствовать здесь не должен.
      — Осмелюсь доложить, господин бригадный генерал, — безо всякого усердия, с ленцой поднимаясь, ответил сосед второго лейтенанта. — Командир крейсера, майор Тихонов находится в очередном отпуске. В его отсутствие, согласно устава и по прямому распоряжению командира крейсера майора Тихонова, я, первый лейтенант Фeдор Конечников, командир артиллерийских и ракетных систем крейсера или иными словами боевой части 2, являюсь исполняющим обязанности командира корабля.
      — Ну, так исполняйте, первый лейтенант, — раздраженно сказал командующий.
      — Осмелюсь доложить, — также спокойно и ровно, голосом, в котором пробивался говор жителя далеких от центра империи окраин, продолжил офицер. — Согласно устава, второй лейтенант Стрельников исполняет обязанности командира артиллерийских и ракетных систем крейсера, иными словами боевой части 2, на время отсутствия командира корабельной артиллерии, поскольку я, командир корабельной артиллерии, первый лейтенант Конечников, согласно устава, не имею права совмещать должности командира корабля и командира корабельной артиллерии. Посему я, господин бригадный генерал, согласно данных мне, как временно исполняющему обязанности командира корабля, уставом полномочий, назначил второго лейтенанта Стрельникова, моего заместителя как командира корабельных артиллерийских систем, старшего группы наведения противокорабельных дистанционно управляемых ракет второго поколения, временно исполняющим обязанности командира корабельной артиллерии.
      — Сядьте оба, — приказал бригадный генерал, багровея от злости. — Какой незавидный жребий выпал малому ракетоносному крейсеру 2803. Накануне решающей битвы командование боевым кораблем перешло к двум жалким клоунам, которые даже в этот тяжелый и ответственный момент не могут удержаться от идиотских представлений в духе учеников низших классов заштатной уездной прогимназии. Ладно, господа, продолжим. Как вы понимаете, вам оказана великая честь…
      Первый лейтенант Федор Конечников ушел от сладенькой водички, обильно изливаемой генералом в свои невеселые мысли. Он попытался представить, как все это будет.
      Корабли группы вторжения не смогут выйти из гиперпространства парадным строем. Скауты непременно раскидает согласно функции диффузного рассеяния внутри сферы в пару мегаметров в диаметре. Это неизбежно даже при использовании стационарного циклофазоинвертора туннельного гиперперехода.
      Это означает, что командир группы поступит согласно канону. Ему плевать, что правила боя придуманы для кораблей совершенно другого класса, — главное не отступить от Кодекса воинской чести. Он заставит малые крейсера с боем прорываться друг к другу, построит в предписанный уставом строй, устроит дуэль с линкорами охранения. И только после этого поведет изрядно потрепанный клин небольших корабликов, скорее всего лишившихся к тому времени ракет, на штурмовку верфей.
      — Первый лейтенант Конечников, встать! — рявкнул генерал. — Зачем я тут распинаюсь?!
      — Простите, господин бригадный генерал. Задумался, — ответил Федор поднимаясь.
      — О свидании с Дуней Кулаковой? — отыгрываясь за подробное и точное, но издевательское по сути, объяснение Конечникова, спросил командующий эскадрой.
      — Никак нет, — также спокойно и обстоятельно ответил первый лейтенант. — Вкратце могу сказать, что, по моему мнению, во время операции каждый корабль должен действовать сам по себе. Сначала, пользуясь преимуществом в скорости и маневренности прорываться к верфям, не вступая в бой с кораблями охранения. Потом бить ракетами, сбрасывать полуактивные мины и утюжить противника пушками с близкой дистанции, непрерывно маневрируя, чтобы не попасть под прицельный огонь. Однако если мы хотим сохранить крейсера-разведчики, сразу же после сброса мин нужно прыгать в гиперпространство.
      Зал негодующе загудел. Первый лейтенант сказал немыслимую вещь, несовместимую с неписаным Кодексом воинской чести, которого придерживались деметрианцы и эланцы, войска Союза Небесных Городов и даже злые, полудикие вояки ратхора Каранги.
      — Сядьте, Конечников, — мягко, со вздохом, предложил ему командующий. Затем продолжил, словно растолковывая маленькому ребенку. — Вот если бы вы, первый лейтенант, дослужились хотя бы до должности командира отряда, то, пожалуй, имели бы право обдумывать и даже обсуждать такие вещи.
      Но до сих пор вы отличились вместе со своими собутыльниками Стрельниковым и Авраамом Кингом только в ресторанных дебошах, драках с комендантской ротой и бордельных погромах. А посему, делайте пока то, что приказывает ваш начальник.
      Смуглый капитан Кинг, по кличке «Гуталин», который сидел слева от Стрельникова, хотел было что-то сказать в свое оправдание, но справедливо решил, что это выйдет себе дороже.
      Федор сел, продолжая размышлять. Он поднял глаза к прозрачному потолку, где сиял Млечный Путь, видимый как река света в темноте межгалактической ночи. Где-то там был Яр, светило Деметры, планеты откуда исходят такие вот приказы.
      «Интересно», — подумал Конечников, — «Задумывался ли когда-нибудь тот, кто отправляет нас на смерть, что офицеры и матросы подразделения, обозначаемого в канцелярских бумагах дебильным шифром ГКСДР БКФ52 («Солейна») тоже живые люди? Которым тоже отчаянно не хочется умирать? Тьфу… Для стратегов стольного града Нововладимира, парящих в стратосфере под защитой брони города Вечной зари, мы все просто очередной список потерь л/с ГКСДР БКФ52… Прав Стрелкин, когда говорит, что эланцев бьют с таким остервенением потому, что представляют на их месте своих командиров и правителей».
      Орбитальная крепость медленно вращалась. За бронеблистером появился яркий диск, окруженный искорками света, парящий на фоне неярких звезд в пространстве за прозрачной крышей зала.
      Это был второй спутник звезды Карина, гигант Альбигор, окруженный целым десятком сателлитов, не уступающим по размеру Деметре, Алой или Старой Земле. В зале стало заметно светлее.
      Появление удаленной на миллион мегаметров планеты дало новое направление мыслям Конечникова.
      Глядя на рой разнокалиберных лун вокруг Альбигора, Федор вспомнил, что по странному капризу природы, первая планета этой системы — Солейна, блестящая нестерпимым блеском плотной ядовитой атмосферы, своих лун не имела.
      В те далекие времена механизмы телепортов сильно зависели от воздействия на них переменных магнитных и гравитационных полей создаваемых спутниками.
      Это и определило место закладки орбитальной станции, древнего чуда инженерной мысли,
      Собранная на ее орбите по воле цареградского князя-императора станция была действительно огромной.
      Конечников вспомнил выученные еще в бытность зеленым третьим лейтенантом цифры: 200 кубических километров помещений; общая масса 150 миллиардов тонн. Исследовательские лаборатории, ангары и доки для целой эскадры боевых кораблей.
      Вскоре после окончания строительства император Даниил Первый, теперь больше известный как Проклятый и джихан цареградский, был убит заговорщиками, не оставив распоряжений относительно использования этого секретного космического объекта.
      Теперь, по прошествии тысяч лет можно только гадать, зачем понадобился первому императору вооруженный до зубов исследовательский комплекс, размещенный на границе громадных межгалактических пространств и наполненного редкими звездами края спирального рукава галактики.
      Несмотря на то, что Конечников убаюкивал себя историческими сказками, уходя от железной определенности слов человека на трибуне, страх проникал в сердце, зажигая огонь злобы к тем, для кого он, Федор Конечников, уроженец планеты Амальгама, 35 лет от роду был простой пешкой в игре. Первому лейтенанту совсем не хотелось погибать, доказывая решимость августейшего игрока не сдаться раньше, чем будет потеряно большинство его фигур.
      Наконец, бригадный генерал закончил. Прозвучала команда: «Встать! Смирно!».
      Командующий критическим взглядом посмотрел на ровные ряды офицеров, потом резко повернулся и стремительно скрылся за маленькой дверкой секретных ходов.
      Приговор был объявлен. Притихшая группа кандидатов в покойники, устало вывалилась из зала собраний в роскошь нетронутого перепланировками Первого коридора станции.
      Здесь особенно сильно чувствовался дух великой и страшной эпохи джихана, о котором кричали толстенные плиты брони, гигантские смотровые блистеры, варварская пышность отделки и неприлично огромная для нищих времен Семицарствия кубатура помещений.
      Периферия, перестроенная по новым, урезанным стандартам, являла разительный контраст этому великолепию. Именно туда в казармы флотских экипажей и тесные отсеки задействованных на боевых дежурствах кораблей потянулись офицеры в темно-синих мундирах, «облагодетельствованные», вечно пьяным императором Даниилом XIII, которого называли за глаза «Дубилой» и «Тупилой» даже самые близкие люди.
      На лицах служивого люда застыли страх, злоба, растерянность, тупое или философское безразличие. Сомнительная честь умереть во искупление промахов тупоголовых стратегов генштаба, в откровенно разбойничьем, бесчестном набеге, их души не грела.
      Люди старались или не думать вовсе, или вспоминали родных, милые сердцу места, пытались радоваться наступающему вечеру с его нехитрыми развлечениями: ужину, трехрублевым девочкам из дома терпимости, «чекушке» винного провианта, ожидающей их в казарме.
      Из Зала Собраний в ангары внешнего уровня можно было пройти длинной дорогой по светлым магистралям, поднимаясь и опускаясь неспешными лифтами, проходя секторами центральных уровней, прихотливо соединенных сложной геометрией коммуникаций станции. Существовал и короткий путь, который проходил по тесным, темным и грязным закоулкам технических этажей и прыжковым шахтам пониженной гравитации.
      Его-то и выбрала шебутная компания молодых офицеров, во всех красках расписанная командующим эскадрой, как банда драчунов, алкоголиков и погромщиков.
      Поскольку конкретной даты операции названо не было, а обрадовать личный состав при необходимости было кому и без них, приятели решили, что ничего не случится, если матросы двух номерных скаутов лишнюю ночь поспят спокойно.
      Сегодня, кроме горячего желания расслабиться от словоблудия командующего эскадрой и выговориться без свидетелей по поводу идиотизма отцов-командиров, был серьезный повод для выпивки.
      У друзей было свое место в закутке со всякой дребеденью: отработавшими свое полевыми эмиттерами, шестернями и подшипниками, огнетушителями, ведрами и швабрами.
      «Точка» располагалась на границе основных секторов и внешних ангаров, в вечной ночи одного из бесчисленных технических коридоров, где во мраке вздыхали механизмы, скрытые за широкими створами ворот.
      Конечников, который видел в темноте так же хорошо, как при свете, прошел вперед и зажег лампы аварийной подсветки. Друзья прошли вдоль линии огоньков до секции, в которой после всех перепланировок остался один небольшой прямоугольный иллюминатор. Прозрачный материал, заполняющий проем, здесь, по недосмотру проектировщиков, не был заменен блоком компресситовой брони.
      Даже если станция находилась на теневой стороне Солейны, это оконце давало немного света, который позволял обходиться без демаскирующего «точку» электрического освещения. Сколько друзья ни собирались в этом месте, тут никогда не было слишком светло или слишком темно.
      Эта сторона никогда не выходила под прямые лучи Кары или на блестящие облака Солейны. В моменты, когда небесный остров был в глубокой тени планеты, в окошко заглядывал сияющий Альбигор, разгоняя тьму.
      Троица быстро подготовила место, достав спрятанные за корпусами списанных генераторов картонки и емкости, разложила нехитрую, скудную закуску — сухарик, парочку конфет, несколько лавровых листочков для отбития запаха.
      Ресторан «У пакадура» был готов к работе, не хватало самого главного блюда — «пакадуровки». Напиток собственноручно готовился вторым лейтенантом Стрельниковым из 2,5 частей воды и полутора частей осаженного денатурата с добавлением апельсина, вечному рецепту всех времен и народов. В армии спившегося владыки, князя-императора деметрианского, этот коктейль пользовался особой любовью и уважением.
      Стрелкин с ловкостью настоящего бармена самозабвенно тряс пластиковую бутыль, добавляя туда «концентрат» из плоской фляжки, периодически раздавливая деревянной палочкой плавающие в растворе оранжевые дольки.
      Свои манипуляции он сопровождал какими-то невнятными междометиями, через которые временами пробивалось: — «Хрен ты угадал, Тютя. Имел я и тебя, и твою эскадру, и всех твоих козлов-начальников».
      Он долго священнодействовал, переливая «пакадуровку» из емкости в емкость, перемешивал по- и против часовой стрелки, пока самому не надоело.
      Лейтенант-артиллерист признал «живительный напиток» готовым к употреблению и разлил для первого «залпа». Конечников погасил свет, содрал со стекла иллюминатора тонкую светозащитную пленку. Тьма была, хоть глаз коли.
      — Мать твою, — вырвалось у Стрелкина. — Романтический ужин при звездном свете отменяется.
      Альбигор загораживала какая-то темная масса. Конечникова темнота не касалась. Когда глаза привыкли и включилось ночное зрение, Федор увидел виновника затемнения.
      Это был «косорылый», — линейный рейдер проекта «Король неба», узнаваемый по диагонально расположенным артиллерийским фортам. Конечников сначала удивился, зачем корабль эскадры пришвартован к пирсам техзоны, потом сообразил, что это несчастный «Князь Иван», бывший флагман 4 эскадры, который перегнали из сварочного дока после капитального ремонта корпуса поближе к мастерским:
      — Парни, к нам в гости «Князь Иван».
      — Тоже выпить просит? — спросил Авраам.
      — Хрен ему, уроду, — грубо сказал Стрельников. — На нем Ястреб погиб.
      — Да ладно, на Тэте была месиловка. От трех эскадрилий скаутов осталось 65 машин. Сережка Ястребов мог оказаться в числе тех, кто из боя не вышел, — возразил Конечников.
      — Так же как ты или я, — вставил капитан Кинг. — И нам это скоро предстоит.
      — Хорош парни за упокой петь, — оборвал их Стрелкин. — Не будем нарушать традицию. Никакого электричества. У меня на этот случай свечечка припасена.
      Второй лейтенант пошарил в жестяном ведерке, извлек коротенький огарок толстой восковой свечки, явно позаимствованный в гарнизонной часовне. Зажег его и поставил на картонку, рядом с выпивкой и закуской.
      Пространство наполнилось трепетным, оранжевым светом, исходящим от пляшущего под летучими сквозняками пламени. Некоторое время друзья заворожено смотрели на чудо живого огня.
      — Каждый год мы собираемся здесь, чтобы отметить очередную годовщину нашего знакомства, — начал, опомнившись Стрелкин. — Сегодня с нами нет Сережки Ястребова, славного парня, надежного друга, выдумщика, весельчака, мечтателя. Мы всегда будем помнить о нем.
      Офицеры не чокаясь выпили.
      — А помните, какими мы были? — немного помолчав, сказал Василий. — По «духанке» на первом курсе училища.
      — Какими были, такими и остались, — заметил Авраам. — Ты в особенности. Поставить на уши любого командира и устроить бардак средней степени тяжести ты уже тогда мог.
      — Что правда, то правда, — заметил Стрелкин. — Абрашка, помнишь, как ты стихи читал, стоя дневальным? Приходит комроты, первый лейтенант Голохвастов с ночной проверкой, а юное дарование вместо того, чтобы зорко бдить, прикрыв глаза повторяет стишки из книжки.
      — Да уж, насиделся я на гауптвахте за изящную словесность, — со смехом отвечал капитан.
      — А как Федька выдал? «Я Федор Конечников по прозвищу Синоптик». Без бутылки не выговоришь. Мы тогда сортир мыли. Так народ чуть на пол обоссаный не лег от хохота после этих слов.
      — Да помню, — смущенно сказал Конечников. — «Синоптицем» после этого дразнили.
      — А потом ты поверил, что крокодилы летают, — вспомнил Кинг. — Вот было у народа веселье. Пока Федька не настучал по репе Пашке Анисимову, все, прикола ради, спрашивали у Федора, как низко летают крокодилы.
      — Было, — согласился Конечников. — А откуда мне было знать. Ну, летают и летают. Я что, видел этих крокодилов?
      — Я вот думал, что Федька чурила тупая, пока он нас с Ястребом табуреткой не погонял по казарме, — вспомнил Стрельников. — А потом, когда на «губе» нормально поговорили, понял, что если парень молчун, то это оттого, что есть у него в жизни цель…
      — А как мы однажды патрулю попались на втором курсе… — продолжил Авраам. — Командир роты тогда…
      Под приятные воспоминания молодости друзья хлопнули по второй стопке.
      После третьего «залпа», когда «пакадуровка» в полной мере оказала свое действие, темы разговоров стали отдавать государственной изменой.
      — Господа, знаете ли вы, — мрачно улыбаясь, спросил капитан Кинг, — почему матросов меньше чем по трое никуда не отправляют?
      — Нет, — пожал плечами Конечников, предчувствуя, что Авраам скажет нечто смешное.
      — Так вот, Крок, это потому, что если их будет меньше, то кто-нибудь непременно повесится.
      — А, — разочарованно сказал Конечников, — это был бы смешно, если б не было так грустно. Знаете, отчего у орудия должно находиться не менее трех канониров?
      — Это что, чтобы не повесились? — не особенно въезжая, спросил Авраам.
      — Да нет, — ухмыльнулся Конечников. — Вдруг какая-нибудь сволочь на спецтранспорте мимо пролетит.
      — Так ведь можно его «пакадурой», противокорабельной ракетой достать, «пакадур», оператор-наводчик, в одиночку управиться может, — хмыкнул Стрелкин.
      — Однако… — только и сказал капитан Кинг. — Давайте лучше выпьем.
      — По последней? — спросил второй лейтенант, разливая остатки жидкости из бутыли.
      — По последней, Стрелкин. А потом пойдем весточку друзьям-эланцам отправим, чтобы знали. Раз уж нашим козлам нельзя ее послать. — Ответил ему первый лейтенант, подставляя стакан.
      — Вы о чем это, ребята? — поинтересовался Авраам.
      — Да так, — ответил первый лейтенант. — При помощи доброго слова и «пакадуры» можно добиться больше, чем только при помощи одного доброго слова.
      Стрельников мелко захихикал, поняв, на что намекает Крок.
      — Понял я, что вы задумали… Командующий вас предупредил… Смотри, Федька, допрыгаетесь… Ладно Васька такой безбашенный по жизни… Но ты, Крок, до первого лейтенанта уже дослужился, начальником артсистем стал на корабле. Пока твой майор в отпуске, звездолетом командуешь, а все детство в жопе… Брось херней заниматься…
      — Да, Гут, — с усмешкой ответил ему тот, — был бы я таким примерным и положительным как ты, то наверное, не только скаутом командовал, а в Нововладимире бы на паркете фигуры на балах нарезал… Перед светлыми очами Дубилы, три х*я ему в жопу разом…
      — Скажешь тоже, — Авраам не обратил внимания на «Гута», сокращение от слова «Гуталин», обидную кличку, которая пристала к капитану Кингу за смуглый оттенок кожи. — Давно бы уже капитана дали, если бы не залеты и теорийки всякие вредные.
      — Парни, давайте выпьем, чтобы все у нас на Гало получилось, — предложил Стрелкин.
      — И еще раз помянем, ребята Сережку Ястребова, — предложил Гут.
      — И не только, — продолжил Конечников. — Всех… Если мы не облажаемся, то за всех разом с эланцами сочтемся.
      Офицеры выпили. Потом помолчали. Кинг вытащил длинную, пижонскую сигарету «Глобус», «Made in UST».
      Немного подумав, протянул пачку приятелям. Федор взял тонкую, благоухающую мятой «дымную палочку». Стрелкин демонстративно вынул из-за уха папироску армейского табачного довольствия.
      — Курите сами это буржуйское барахло, — сказал он, щелкая зажигалкой.
      Смешиваясь с тонким изысканным ароматом дорогих сигарет, поплыл резкий запах травы, которой пакадур набивал папиросные гильзы.
      — Говорил я Сережке, — «На кой ляд тебе рейдер», — в задумчивости произнес Гут. — А он мне ответил, что надоело задницами на «собачках» толкаться. Вот и перевелся орудийным фортом командовать на свою голову…
      — Никто не думал, что нас на Тэту в мясорубку отправят, — возразил ему Василий. — Да и жена ему попалась — не то, что на рейдер, в петлю загонит.
      Кинг хотел возразить, но передумал.
      — Нам самим много ли осталось? — Задал он риторический вопрос.
      — За всех рассчитаемся, — глядя в пространство, сказал Конечников. — У меня большой счет к этим stupida virkoko. За Ястреба, и за других…
      — Абрашка, ты с нами? — спросил Гута Стрелкин.
      — Нет, ну вас на фиг. Потом дерьма не оберешься. А главное — смысла не вижу.
      — Все, что мы хотим сделать, мы можем сделать или здесь или нигде. Это один умный человек сказал. Пусть знают, петушня тупая, от кого и за что кирдык прилетел.
      — Ну ты сказанул, — закатил глаза в комическом ужасе Стрелкин. — Класс.
      — Нет, парни. Это уж сами, — решительно отказался капитан Кинг. — В бою станцуем по высшему разряду. А вот такой дебилизм не для меня…
      — Как знаешь… — ответил Василий. — Чем займешься? Будешь компрессию в магистралях мерить или упругость вакуума проверять? Под романтическую сказочку о любви, разлуке и «последнем прощальном разе», можно хорошо так проверить. Качественно…
      Авраам ничего не ответил. На смуглом лице румянец был не виден, но Федор почувствовал, как запылало жаром лицо капитана.
      — Ну вас нафиг, пошляки, обломы, — только и нашелся сказать Гут.
      — Конечно, ты ведь в шахматы играть идешь, — иронически добавил Стрелкин. — Взял бы Крока с собой. А то загибается человек без практики.
      — Вон, пожалуйста. Три рубля, — и пусть тренируется, сколько хочет.
      — Теперь там за это деньги берут? — искренне удивился Василий. — Или это только с тебя? Потому, что приветы Федору не передаешь, в гости не приглашаешь. Другие вот уважают чужие пожелания, и им пока без оплаты отпускают.
      Капитан Кинг хотел было ударить Стрелкина, но сдержался, развернулся с каменной физиономией, и скорым шагом отправился по своим делам, спотыкаясь впотьмах о всякий хлам и задевая углы.
      — Пойдет он, как же, — несколько раздраженно сказал Стрелкин. — Он к «мандаме» в гости собирался.
      — Ну и х*ли, — возразил Конечников. — Взрослые люди.
      — «Папик» не знает, — с усмешкой ответил Василий. — Вот бы пистон обеим вставил. Ты мне лучше скажи, как на артсклад собрался залезть?
      — Пошли, там разберемся.
      Приятели вышли из закутка и двинулись по узкому коридору, едва освещенному редкими огоньками.
      — Что это вы с Гутом сцепились?
      — Да он, дурачок, влюбился не на шутку. Руку и сердце предлагал. Пусть задумается, полезно. Жалко его…
      — А может, он нашел свое счастье?
      — Ты чего, не въезжаешь? Пораскинь мозгами, откуда я об этом узнал… Да она всем подряд… Ты никогда не слышал про вакуум второго порядка? — вдруг резко поменял тему Стрельников.
      — Нет. А причем здесь это?
      — Оказывается, силовое поле реагирует с потоками нереактивной тяги.
      — Ерунда, — отрезал Конечников. — Никогда еще такой бредятины не загоняли. Это еще большая чушь, чем роман Гута.
      — А отчего в стартовых компенсаторах катушки горят, если корабль стартует без катапульты?
      — Откуда я знаю? — пожал плечами Федор. — Делают кое-как, вот и горят.
      — А керамика отчего плавится?
      — Тоже наверное лепят, как Бог на душу положит.
      Стрельников долго и внимательно посмотрел на Конечникова, потом хлопнул его по плечу.
      — Пойдем, Крок. Не слушай меня. Крышу, бывает, сносит. Говорю всякую фигню.
      Остаток пути до корабля Конечников пытался размышлять над словами второго лейтенанта, но пьяный бред Василия забивала другая, более насущная мысль — как оказаться в хранилище ракет.
      Конец 1 главы.

      В артсклад № 17 обычным путем можно было пройти только мимо часового. По инструкции, караульный был обязан не допускать в короткий коридорчик перед дверью склада никого, кроме разводящего и начальника караула, будь пришелец хоть командиром Базы или самим Господом Богом.
      Кроме того, туда же выходила прозрачная стена клетушки начкара.
      Начальник караула, по обыкновению болея на неопохмеленную голову, с пристрастием надзирал за исполнением постовым матросом правил несения службы. Зачастую скучающее «ихнее благородие» «учил по-свойски» матроса лишь за то, что караульный на мгновение прислонился к стене или оперся ладонью о тумбочку с селектором.
      Нижние чины всеми правдами и неправдами старались избегать караула у зарядных погребов.
      Посты арсенала в подразделениях охраны справедливо назывались «вешалкой», уступая лишь пресловутому посту № 1 с ветхой тряпкой в прозрачном ящике.
      Первый лейтенант Федор Конечников и второй лейтенант Василий Стрельников не стали ломиться в артпогреба через «парадный» вход. Они вернулись на скаут обмозговать задачку.
      Гиперпространственным ракетным крейсерам на базе «Солейна» было отведено «почетное» место на самых выселках, в хаосе уродливых пристроек, похожих на громадную кучу причудливо подтаявшего снега с торчащими из грязного месива сосульками и сором.
      Офицеры привычно прошагали по гудящим под ногами тонким листам перекрытий и трапов темными, обшарпанными, грязными тоннелями, наполненными запахами металла и керамики, озона, смазки и горелого пластика, раскупоривая герметичные двери между отсеками и снова наглухо задраивая их тугими штурвалами кремальер.
      Однако экипажам номерных скаутов жаловаться на жизнь было грешно. На «псарне», так называли место базирования малых гиперпространственных кораблей, в хитросплетении балок и механизмов внешнего периметра стояночной зоны, для каждой команды была выделена площадка для построений и физподготовки. Во всем Обитаемом Пространстве лишь немногие подразделения гиперпространственных крейсеров могли этим похвастаться. Конечников вспомнил, что даже над Алой, одной из ключевых планет системы, экипажи малых крейсеров подолгу болтались в открытом космосе, не имея возможности выйти куда-нибудь, чтобы размять ноги и отдохнуть от раздражающей скученности корабля.
      Скаут изнутри был удручающе тесен. Пространство для живой начинки было урезано до предела ради боезапаса и индукторов гиперпространственной установи. Кабеля-волноводы, похожие на трубы канализации, шли прямо под койками нижних чинов в коридорах. Сверху нависали убранные под тонкие кожухи механизмы лучегенераторов. Местами прямо в коридор выходили корпуса блоков накопителей. Опорные сектора-основания артустановок и ракетопускателей нависали над головами. Кое-где элеваторы пушек и зарядные бункеры сужали проход так, что с трудом могли разойтись два человека.
      Довершали картину короткие лесенки и открытые люки на потолке, ведущие на артпосты второй батареи, расположенные как будто нарочно так, чтобы об нижние ступеньки спотыкались, а об массивные «тарелки» люков по запарке или впотьмах разбивали лбы даже опытные матросы.
      Из-за тесноты, экипажи скаутов не пользовались скафандрами и жили в бою столько, сколько позволяла целостность корпуса, переборок отсеков и работоспособность генераторов полей воздушной отсечки.
      Пьяные приятели привычно проскользнули к рубке и заперлись в капитанской каюте на военный совет.
      — Крок, — повернув к нему красное лицо с обалделыми от «пакадуровки» глазами спросил Стрельников, — скажи, кто сегодня старший караула?
      — Вроде бы Разлогов, — ответил Конечников, борясь с чувством отделения от тела, которое возникало у него, когда он чересчур набирался спиртного.
      — А, Вован, — разудало сказал Стрельников. — Тут у нас проблем не будет. Открой-ка сейф.
      — Васька, не многовато ли будет? — поинтересовался Федор, все же доставая бутыль.
      — Так то для дела, — не моргнув глазом, ответил второй лейтенант. — С «горючкой» мы куда хошь пройдем.
      Стрельников для убедительности встряхнул наполовину осушенным пластиковым штофом с «пакадуровкой».
      — А как? — поинтересовался Конечников.
      — Учись кадет, пока я жив, — важно сказал Стрельников.
      Второй лейтенант решительно нацедил в емкость спирта, добавил воды, перемешал, попробовал, поморщился. Но решив, что сойдет и так, поднес руку с коммуникатором к самому носу. Строя уморительные рожи и отпуская ругательства вперемешку с невнятными междометиями, непослушными пальцами набрал номер.
      Второй лейтенант Разлогов, бывший сегодня начальником караула семнадцатого артсклада, появился на экране.
      — Вован, здорово, — приветствовал его Стрельников.
      — Кому здорово, а кому служба, — безо всякого энтузиазма ответил офицер.
      — Что, трубы горят? — поинтересовался Василий.
      Разлогов по кличке «Лох», долго изучал его лицо на экранчике коммуникатора. Наконец он, в результате тяжкого мыслительного процесса сообразил, что Васька не издевается, а напротив, хочет что-то предложить.
      — Да, Стрелкин. Хоть в петлю, бл*.
      — А у меня есть, — сказал Васька, поворачивая объектив на бутыль.
      — Ты чего, Стрелкин, издеваешься? — мрачно поинтересовался второй лейтенант, сглатывая слюну.
      — Нет, Вован. Место у тебя тихое.
      — Ну, — согласился второй лейтенант.
      — Ты нас поил? — продолжил обработку Стрельников. — А долги отдавать надо.
      — А как? — живо поинтересовался Лох. — Я то ведь на дежурстве, в отличие от вас, ухари.
      — Ты нам скажи коды доступа к грузовым воротам, а сам заходи мимо придурка на тумбочке. Да не ссы, Вован, все будет путем, — добавил Стрельников, глядя на мучительные колебания Лоха.
      — Вторые грузовые устроят?
      — А то, — ответил Стрельников.
      — Набери 442154. Когда будете?
      — Через четверть часа, Вовчик.
      — Договорились.
      В назначенное время начальник караула, для острастки сунув кулак под нос постового, прошел на территорию склада, с трудом отодвинув массивную, простроченную правильными рядами громадных заклепок, металлокерамическую сверхпрочную дверь.
      Еще минут через пять внутри на одну треть поднялась створка грузовых ворот с нарисованной на них во всю ширину цифрой «2». Две пары внимательных глаз обшарили темное, мрачное пространство артиллерийского склада, наполненное высокими, до потолка стеллажами с тускло поблескивающими бревнами ракетных снарядов, разделенное тяжелыми длинными блоками эмиттеров полей гашения и дорожками для кар-погрузчиков. Потом броневая плита поднялась выше, пропуская поддатых офицеров со скаута 2803.
      Васька в последний раз огляделся, ища посторонних и не найдя таковых, направился к одинокой фигуре второго лейтенанта, который уже приготовил место для пьянки у дежурного светильника возле двери, постелив на пол чистую картонку, положив на нее пластиковый стакан и занюханный, измусоленный сухарь, завернутый в металлизированную пленку.
      Все это, по факту содержания водорода в молекулярной структуре, относилось к детонирующему материалу, и не должно было находиться на территории склада. За одно это полагался трибунал. А уж за смесь воды и спирта можно было огрести по полной программе.
      Это было гораздо опасней, чем ходить с горящим факелом у открытых пороховых бочек. Лейтенант Разлогов сильно рисковал, впустив посторонних на склад. Но очень скоро расслабляющее действие «пакадуровки» окончательно преодолело служебное рвение Вована.
      Очень скоро Лох потерял всякую осторожность, окосев от пойла. Он тупо глядел на импровизированный столик, что-то бубня про друзей, которые не дадут пропасть в трудную минуту.
      Федор, который лишь делал вид, что пьет, прервал беседу, которая состояла в том, что он важно кивал в ответ своим собутыльникам и пошел отлить.
      — Крок, ты только на ракеты не с*ы… Лучше куда-нибудь в уголок, — напутствовал его Разлогов.
      — Ну что я, без ума, — ответил первый лейтенант. — Нахрена я западло пацанам делать буду.
      Федор знал, что Стрельников способен развлекать разговорами Лоха хоть до второго пришествия. Когда командир операторов-наводчиков «принимал на грудь», ему это не было в тягость, даже нравилось.
      Конечников перемахнул через бруствер эмиттера, и оказался в разлинованном царстве геометрически правильно расположенных огромных стеллажей. На них располагались двадцатипятиметровые чушки противокорабельных дистанционно управляемых ракет.
      Первый лейтенант нашел нужную ячейку хранения, для верности сверил ее номер с написанным на клочке бумажки. Решительно достал баллончик с термостойкой маркировочной краской и принялся выводить буквы на угольно-черном, блестящем борту…
      Закончив, Конечников вернулся. Васька, который что-то бубнил, повернулся к Федору и неожиданно трезво подмигнул ему. Первый лейтенант кивнул головой.
      На лице Стрельникова появилась умиротворенная улыбка. Теперь он мог трепаться в свое удовольствие до конца времен, а точнее пока хватит «горючки» в штофе. Конечников, зная, что Стрельникова теперь не вытащить даже орбитальным буксиром, смирился с этим, ушел в себя.
      Но всему приходит конец. Бутыль опустела, и офицеры-нарушители, покинув впавшего в меланхолию Лоха, убрались восвояси на свой корабль.
      Судя по всему, известие о предстоящей операции до сих пор не просочилось к нижним чинам. На малом крейсере шла обычная, ничем не примечательная жизнь.
      Матросы готовились ко сну, опускали жесткие, неудобные откидные койки, раскладывали на них промятые матрасы, тонкие колючие одеяла и серое, неприятно пахнущее белье. Боевые и технические отсеки корабля превращались в большую тесную спальню, которая вскоре наполнится храпом, сонным бормотанием и запахом множества потных тел.
      Старослужащие матросы, надеясь спастись от надвигающейся ночи, набились в курилку и туалет. Вскоре оттуда по всему кораблю потянуло палеными тряпками. По кругу пошли «косяки», раздались взрывы хохота.
      Новички, еще сохранившие остатки деревенской наивности, с чувством читали молитвы, призывая Богородицу сохранить их от злых человек и погибели в лихом бою.
      Федор отстал от Стрельникова, который, поняв все, дал товарищу поиграть немного в командира. Конечников вызвал дежурного, первого лейтенанта Ильина. Затем прошелся с ним по всем отсекам, заглядывая в каждый угол и всматриваясь в лица людей, от которых будет зависеть, останется ли 2803 мертвой, развороченной железякой у чужой планеты или вернется домой.
      Пока Конечников наблюдал за тем, как личный состав нырял в койки, дневальный прокричал команду «Отбой». В помещении выключился верхний свет, загорелись несколько синих светильников, обозначающих проход. Стали слышны далекие голоса в курилке.
      Первый лейтенант распорядился прекратить хождения и смех.
      Дежурный офицер, взяв на подмогу дневальных свободной смены из наряда, направился на усмирение нарушителей. Короткое, на повышенных тонах разбирательство, закончилось парой оплеух, отчетливо слышимых в тишине. Тихо бормоча ругательства, мигом протрезвевшие матросы легли на свои тесные, неудобные ложа, наедине с собой, своими мыслями и темнотой.
      Во мраке, который создавал иллюзию одиночества, эти люди, закрученные в бараний рог скорыми на расправу командирами, стиснутые днем чудовищной теснотой, занятые внутренними разборками у кого больше прав, ненадолго снова стали собой, вспомнили, что они чьи-то мужья и любимые, сыновья и внуки.
      Федору показалось, что он физически ощущает, как перед закрытыми глазами засыпающих людей встают картинки мест, где они были свободны и счастливы и которые, может быть, не увидят никогда.
      Этот момент, наполненный грустными, напряженными и горькими мыслями в темноте и не любил Конечников. Словно распрямлялись стиснутые за день оболочки, делая воздух отсеков крейсера вязким, липким как кисель, заставляя первого лейтенанта, повинуясь общему минорному настрою, переживать давно прошедшие дни, старую боль и радость.
      Тяжелое, грустное время наступало вечером, после отбоя…
      Особенно тяжело было, когда память возвращала лица: деда, Алены, брата, тех, кто любил и рассчитывал на него, и кого он, Федор, бросил ради Космоса. Особенно мучительно было для Конечникова осознавать, что детское желание летать на космическом корабле и увидеть обратную сторону звезд, обернулось бесцельным, стертым существованием, предельно сжатым, неудобным бытом, долгими монотонными вахтами и возможностью в любой момент погибнуть в оправдание тупости отцов-командиров.
      В такие моменты Крок испытывал нестерпимое желание куда-нибудь выйти, хоть на холодную палубу ангара, хоть в холодную пустоту за дверью шлюза.
      И сейчас Федор решил убраться из забаррикадированных спящими проходов, где можно перемещаться лишь боком, касаясь выставленных рук и ног, вдыхая вонь вспотевших тел, слушая всхрапывания, присвистывания и сонное бормотание. Обычно он забивался в свою каюту с ее относительным комфортом отделенного от общей спальни помещения, кондиционированным воздухом, а главное с целыми шестью квадратными метрами на четверых. Но сегодня у Конечникова была возможность использовать свое служебное положение. Федор не пошел слушать храп командира первой батареи лейтенанта Миронова.
      Конечников по пути заглянул в рубку, проверяя, на месте ли дежурный расчет, что было вовсе нелишним, поскольку в предчувствии новой боевой операции народ расслаблялся спиртным.
      Еще раз проверив наличие личного состава, вернулся начальник смены.
      Ильин, его тезка, был зампотехом, вторым заместителем командира корабля. Сейчас, догадываясь, что затевается что-то очень серьезное, он откровенно испытывал облегчение по поводу того, что майор Тихонов доверил командование кораблем в свое отсутствие не ему.
      — Что было-то? — спросил зампотех, имея в виду собрание командного состава скаутов.
      — «Умрем за Бога, князя-императора и родное Отечество», Федька — ответил Конечников. — Сборная эскадра гиперпространственных кораблей пойдет к Гало. Командиром, скорее всего, будет назначен полковник Гагарин.
      — Мать твою… — выругался зампотех. — Сдается мне, тезка, что всем нам крупно не повезло. Жили грешно, и умрем смешно. Пропишут про нас в «Имперском сплетнике», потом зарегистрируют в списках потерь и уберут в архив.
      — Прямо как в банк… В активы Тупил Дубилыча гребаного. Скольких еще положит не за хрен собачий, — нервно усмехнулся Конечников.
      — Почему людям не объявил? — вдруг поинтересовался Ильин, заранее складывая на лице гримасу осуждения.
      — Пусть поспят сегодня спокойно. Погрузка будет идти пару дней. Успеют еще написать прощальные письма и поворочаться ночью без сна.
      — Может ты и прав, — ответил зампотех. — Ты командир, тебе решать.
      — А если я командир, то у меня к твоим техникам задание будет.
      — Какое? — насторожился Ильин.
      — Помнишь, мы лет пять назад хотели попробовать? — осторожно спросил Крок, искренне надеясь, что первый лейтенант не откажется сразу.
      — Что?! Опять?! — воскликнул зампотех.
      — Не кричи, люди спят, — осадил его Конечников.
      — Крок, допрыгаешься ты до суда офицерской чести, — сказал Ильин. — Тебя же предупредили…
      — Федор, просто узнать очень хочется. Сейчас или никогда. Или здесь, или нигде.
      Ильин хотел возразить, но вдруг до него дошел подтекст сказанного пакадуром.
      — И что, теперь получается можно? — задумчиво произнес он.
      — Последнее желание, — без улыбки сказал Конечников. — А разве ты сам не хотел бы узнать, работает ли твоя программа интерпретатора команд?
      — Одно дело абстрактное творчество, другое дело его применение, — ответил зампотех. — Крок, неужели ты решишься на глазах у всех…
      — Не знаю, Федя, не знаю, — сказал Конечников. — Давай так. Я дал тебе команду смонтировать дополнительный мануальный интерфейс на капитанском кресле, а объяснил это тем, что возможно пакадурам корабля потребуется моя помощь.
      — Хорошо, — ответил Ильин. — Есть смонтировать, командир.
      Конечников кивнул и прошел в капитанскую каюту — закуток два на полтора метра.
      Федор уселся за стол, наслаждаясь одиночеством и отделенностью от предельно спрессованных в тесноте корабля усталых человеческих тел. Но сегодня это ему не помогло. Взбудораженные дозой алкоголя мысли снова закрутились вокруг того, что ему уже 35 лет, а он до сих пор первый лейтенант.
      Жизнь возможно оборвется уже через несколько дней… Ничего великого, о чем мечталось, он не совершил… Не отомстил даже эланцам за сожжение его родной планеты, за сотни лет жизни его предков в пещерах…
      Федор в который раз подумал, что благодаря своему давнему выбору просто потерял время в каких-то непонятных и ненужных ему самому занятиях, заставил пройти себя чужой путь, бросив свой собственный.
      Ему стыдно будет взглянуть в глаза своего деда. Единственно, чем он сможет оправдаться за многолетнюю службу — это копейками, скопленными с заурядного лейтенантского жалования. Но на дикой планете, на которой и денег-то не знают, его сбережения может быть не нужны вовсе.
      Конечникову захотелось, чтобы пришел Стрельников, и они вдвоем, а лучше втроем, взяв для массовости Гута, устроили очередной погром в борделе, гоняя полуголых шалав и круша безвкусную обстановку дома терпимости.
      Или снова прицепились в Благородном Собрании к какому-нибудь офицеру штаба, изрядно потрепав чистенькому благополучному крысенышу нервы.
      Дверь распахнулась. На пороге появился Стрельников. Федор махнул рукой, приглашая его войти. Второй лейтенант сразу же занял все свободное место.
      — Дрочишь? — поинтересовался Васька в своей обычной манере.
      — Дрочу, Стрелкин, дрочу.
      — Крок, мне бы добавить, — перешел сразу к делу второй лейтенант.
      — Васька, ты бы поспал до утра, глядишь, легче бы стало.
      — Тебе легко говорить, крокодил ты амальгамский. Не пьешь, а только вид делаешь, что выпиваешь. Завидую я тебе: не боишься ничего, не переживаешь зря.
      — Ну и что, Васек? — сказал Федор, а про себя подумал: «Ах, если бы».
      — А не осталось?
      Конечников снисходительно усмехнулся:
      — У меня, да чтоб не было?! Обижаешь…
      Федор открыл капитанский сейф, где на боевом посту стояла канистра с «оптической жидкостью» и несла вахту пара апельсинов.
      — Крок, — поинтересовался Стрельников, когда одолел пару шкаликов пакадуровки, — Когда нас.… Ну, в смысле на Гало. Тютя говорил много, а конкретики — ноль.
      — Васька, я точно не знаю. Если судить по очереди на подачу боеприпасов — не раньше чем через пару дней.
      — Иди ты, Федька, — отмахнулся Стрельников. — Воткнут нам в бункера ракеты и тут же отправят, как это раньше бывало. Что там ждать будет?
      — Известно, что… Трандец, — произнес Федор, судорожно выдергивая из пачки сигарету. — Как наш зампотех говорит: «Жил грешно и умер смешно».
      — Так вот подумаешь, и тошно делается… Ведь для чего-то ведь мы на свет родились. Была и у нас цель в жизни, … — отозвался Стрелкин.
      — Васька, похоже тебе хватит, — обеспокоенно сказал Федор.
      — Не хватит, — зло выкрикнул Стрелкин. — Пусть слушают, козлы. Пусть они хоть самому докладывают. У, рожа…
      Второй лейтенант метнул в портрет владыки бутыль с остатками пойла.
      Пластмассовый штоф отрикошетил обратно, попав второму лейтенанту в лоб.
      — Мать твою, — выругался Василий, хватаясь за подбитое место.
      — Точно хватит, — подвел итог Конечников.
      — У тебя своя цель в жизни есть, с эланцами поквитаться, — остывая, произнес Стрельников. — А мне порой кажется, будто я и вправду служу этому гаду очкастому.
      Василий сложил пальцы кроме среднего в известный от начала времен жест, и показал его изображению князя-императора.
      В разговоре возникла неудобная пауза. Конечников включил командирский компьютер и вывел разведданные по системе Альбено.
      — Вот, посмотри. 12 линейных кораблей класса «Претендент», 18 тяжелых штурмовых крейсеров «Сарацин». Они охраняют орбитальный комплекс верфей, где для эланского регула его «верноподдатые» клепают все новые и новые бронированные коробочки. Добавь к этому стандартную орбитальную крепость. И против этой армады бросают остатки былой роскоши 4 эскадры… Наши командиры наверное считают, что все 65 скаутов-смертников на таран пойдут.
      — А куда бл*дь денешься… Или таран, или сдохнешь на колу в эланском застенке, — со вздохом сказал Василий. — Мы по-любому — жмурики. Сначала устроили эту глупую свалку на Тете, проспав эланские линкоры. Теперь головы наших стратегов посетила новая бредовая мысль — устроить набег нуль-пространственных кораблей…
      С точки зрения логики все гладко — лишить противника единственной оставшейся верфи. А малыми кораблями и их экипажами можно пренебречь. А если кто на таран решится, — вообще замечательно…
      Он плеснул себе пакадуровки и залпом выпил. Конечников тоже сделал вид, что пьет.
      — Пока есть «дурры», мы сможем почти на равных разговаривать с броненосцами, но вот когда они кончатся, станет очень кисло, — произнес первый лейтенант. — Шесть «пакадур» хватит, чтобы гарантированно «уговорить» «тундер», а вот линкору их нужно не меньше полутора десятков. А еще есть крепость и верфь… Не уничтожишь — будет кошкин дом. Типа «невыполнение боевой задачи» с оргвыводами в виде трибунала.
      — Крок, не дуди… И так тошно, — сказал Стрелкин.
      — Сам начал, — отрубил Конечников, — Кстати, Василий Иванович, ответь мне, почему на скауты грузят только по две ракеты?
      — Ну, так это же, — Стрелкин почесал в затылке, — если их зацепить на внешнем подвесе, при гиперпрыжке они нахрен повзрываются.
      — Ой-ли? — возразил Федор. — Чего только в порталы нуль-транспортировки не отправляли. И ничего, не сдетонировало ни разу.
      — А, понял! Нагрузить на внешний подвес и ракеты, и мины, а потом отправить скауты обычным путем, через кольцо.
      — Ну а как иначе? То, что висит на корпусе, в зону телепортации собственной установки не попадает, зато рвется — не дай Боже под такой взрыв попасть.
      — Ну да, там проходит эта, как ее… А, вспомнил, граница пространственных потенциалов. Вот чего я знаю, — Стрелкин коротко рассмеялся. — Слушай, Крок, — обратился он к Федору, — башка у тебя варит. Вместо 130 ракет — 260! Да еще по шесть «Чертополохов» на каждый борт. Федька, давай звонить командующему.
      — Стрелкин, ты чего, перепил? — поинтересовался Конечников.
      — А я чего… А я ничего…, — Стрельников задумался и отбарабанил радостно-идиотским тоном. — В Уставе сказано, что любой военнослужащий, в случае чрезвычайных обстоятельств может обращаться напрямую к вышестоящему начальнику.
      — Ну и как ты это сделаешь? — иронически поинтересовался Конечников. — Пойдешь к нему прямо сейчас? Остаток ночи мы проведем в камере на гауптвахте…
      — Крок, ты умный, но иногда как упрешься… — Стрелкин торжествующе усмехнулся. — Собирайся.
      — Куда?
      — Не боись, паря. Васька Стрельников тебе плохого не предложит. Компьютер свой возьми.
 

Комментарий 1. Вечер первого дня

      14 апреля 10564 г. по н.с. 19 ч. 13 м. Искусственная реальность «Мир небесных грез».

      Наконец Рогнеда решила, что сегодня надо заканчивать.
      Девушка, вздохнув, отключила и убрала аппарат чтения.
      — Ну как? — поинтересовался Управитель.
      — Вот уж действительно, жил грешно и умер смешно, — ответила девушка. — И весь смысл им подменили на что-то похожее, но уводящее совершенно в другую сторону.
      — А как иначе? — возразил Андрей. — Вряд ли кто-то мечтал помереть во цвете лет за Даниила Громова с порядковым номером 13… Вот уж был действительно Тупила… Ни рыба, ни мясо, ни шесть, ни пять…
      При нем только ленивый не крал и не вешал на себя медали. А «помазаничек» все только пил и блевал. Голубая мечта алкоголиков всех времен и народов.
      — Полегче с моими родственниками, — посоветовала Рогнеда, не то в шутку, не то всерьез.
      — А тебе было, наверное, легко при дворе Громовской династии, — сказал Управитель. — Фамильное сходство со знаменитой Рогнедой — это капитал.
      — Великих княгинь при дворе было как собак нерезаных… Одна надежда на сходство… Ты это хотел сказать? — поинтересовалась девушка.
      — Нет. Я хотел сказать только то, что сказал.
      — Порой придворные жалели, что не могут сделаться птичкой и упорхнуть на волю. Или мушкой, чтобы забиться в самую дальнюю щелочку летающего города Нововлада. И уж почти всегда завидовали людям, которые ходили на работу, смотрели по вечерам визию до тошноты, жили от получки до получки и имели ну хоть какие-то права…
      — Как же так случилось, что все это безобразие длилось целые эпохи, прежде, чем окончательно сгинуть? — подивился Управитель.
      — Это все оттого, что перед тем длилось другое безобразие… Во главе с нежно любимым всеми Управителями Князем Князей.
      — Не знаю… — задумчиво сказал Управитель. — По сравнению с тем, как все обернулось, время Даниила Первого, пожалуй, было не таким уж плохим.
      — Ты еще Большое Вторжение вспомни, — посоветовала Живая Богиня. — После того, как мы заигрались до уничтожения планет….. Не помнишь ПКДР-3 и «Мирандо»?
      — Слушай, Ганя, а зачем тогда эту дрянь придумали? — поразился мужчина. — Воевали себе, воевали. Все было нормально. И вдруг…
      — Андрей, — укоризненно сказала Рогнеда. — Ты уже забыл?
      — Нет, — ответил мужчина. — Кстати, а что я должен помнить?
      — Ну конечно, не помнишь, — усмехнулась девушка. — Ваше болото отбивает память о годах, когда все торопились жить и чувствовать, упиваясь запрещенными раньше эмоциями.
      — Не понял, — честно ответил Управитель.
      — Любой наркотик вызывает привыкание, — пояснила Рогнеда. — Приходится увеличивать дозу.
      — Ты про это, — пренебрежительно ответил Живой Бог. — Не бери в голову.
      — Как скажешь, — в тон ему ответила девушка.
      — Вот и ладно, — заметил Управитель. — Мы, я полагаю, не будем больше сегодня читать.
      — Да, — с благодарной улыбкой ответила Рогнеда. — Я как-нибудь продолжу на днях.
      — В твоих интересах одолеть весть текст, — многозначительно сказал мужчина. — Мне он ни к чему. Я его редактировать не буду, это твоя прерогатива. А ты не стесняйся, читай при мне, читай без меня. Прочтешь, подредактируешь. Потом во всем мирах будут писать агитки по образу и подобию. Ведь только ты можешь гармонично соединить древнюю энергию с нынешней, дав жизнеспособный гибрид.
      — Ну, вот уж нет, — сказала Управительница. — Я эту писанину в Совет отнесу с надлежащим комментарием. Вы меня за подобное 3000 лет на Мароне гноили.
      — А вот этого бы тебе не надо делать. Получится, что унтер-офицерская вдова сама себя высекла.
      — Что, припас очередной компромат? — спросила девушка.
      — Нет, что ты, — притворно-ласково сказал мужчина. — Просто просьба о помощи.
      — Ну, как всегда, — оценив свои шансы, заметила Рогнеда.
      — Тогда я пойду. Дела…
      Пастушонок улыбнулся, поднялся с кресла. В дверях он остановился, медленно повернулся. Долго и насмешливо он смотрел на бывшую покровительницу, наслаждаясь своим триумфом. Наконец он произнес:
      — Не надо было, девочка, в свое время делать из меня дурачка. Если ты хотела, чтобы я тебе помог, то должна была попросить по старой памяти. В счет прошлых заслуг, так сказать. Может быть я бы и поспособствовал твоему горю. А я знаю, девочка, твою печаль. Так сказать, насквозь вижу.
      Рогнеда не ответила, но опытный взгляд Управителя отметил злость и досаду, которая промелькнула на лице Живой Богини.
      Девушка весь вечер посвятила себе, внешне продолжая блаженное ничегонеделание. Потом Управительница переместилась в свой дом на Деметре, возвратясь в альфа-реальность.
      Там Рогнеда наскоро перекусила и отправилась спать.
 

Утро второго дня

      15 Апреля 10564 по н.с. 13 ч. 25 мин. Единого времени. Искусственная реальность «Мир небесных грез».

      Утром Живая Богиня, как прилежная ученица снова засела за изучение старинной рукописи. Только она запустила воспроизведение, как в небе возникла черная точка корабля. Через пару минут Живой Бог вошел в павильон для чтения.
      — Привет, Принцесса, — бодро поприветствовал он девушку.
      — Привет, — не оборачиваясь, бросила ему Рогнеда.
      — Почти успел, — сказал Живой Бог.
      — Успел — хорошо, — меланхолически заметила Управительница. — Не успел бы — плакать не стала.
      Девушка перенесла внимание на экран, окончив разговор с мужчиной.
 

* * *

 
      Офицеры прошли по сонным отсекам, наполненным храпом, сопением и бормотанием. Выбрались на свежий воздух, если так можно было назвать нездоровую атмосферу техзоны, пропитанную запахами резины и пластика, нагретого металла и керамики.
      Федор, как исполняющий обязанности командира корабля, знал пароль, поэтому часовые пропускали его и Стрельникова беспрепятственно.
      Приятели вышли к центру связи, где сходились линии военной, секретной, эсбешной и правительственной связи. Стрелкин сделал Конечникову знак, чтобы тот молчал и ничему не удивлялся.
      Они беспрепятственно прошли мимо дежурных операторов, клевавших носами за пультами, и нырнули в один из закоулков. Ни перед чем не примечательной дверью второй лейтенант остановился, аккуратно выдернул проволочку из пломбы, которой была запечатана дверца пульта пожарной сигнализации.
      Федору сначала показалось, что Василий собирается объявить пожарную тревогу. Конечников даже представил опускающиеся под аккомпанемент сирены герметичные перегородки.
      Стрелкин пошарил в углублении и вытащил ключ, спрятанный за панелью.
      Федор вздохнул с облегчением…
      — Пошли, Крок, — гордясь собой, произнес второй лейтенант.
      Они оказались в темном, заставленном железными шкафами с аппаратурой помещении, где сходились толстые жгуты световых и электрических кабелей. Василий выбрал шкаф, уверенным движением сжал в руках замок, дернул. Потом раскрыв перочинный ножик, свинтил панель, оголив ряды оптотронов линейного усилителя. Прочел номер на схеме и счистил краску со стеклянного корпуса одного из приборов.
      — Замок здесь ржавый, техники его так же открывают и закрывают, — произнес Василий, с сожалением разглядывая полуштофную бутыль, некогда наполненную «живительной» влагой императорских винных порционов, а ныне пустую, сухую и пыльную.
      — Стрелкин, ну ты даешь, — только и сказал Федор. — Это же…
      — Да, Федька. Даже проводки подцеплять не надо. На твоем компе есть оптический интерфейс.
      — Вась, может зря? — спросил Конечников. — Узнают, что были тут, лет по пять штрафных рот нам обеспечено.
      — Ну, я тут был, — усмехнулся Стрелкин. — Что, посадили? Техники тут бухать собираются и народ разный приводят. Все бы сидели, считай пол-гарнизона в лагеря бы пошло.
      — Устроим старику экстренный вызов по правительственной связи? — спросил Конечников, глядя, как в пространстве экрана ползут данные сканирования сети.
      — А пока ты «ля-ля» будешь, тебе ласты скрутят.
      — Текстовое сообщение, с задержкой отправки на 30 минут, — усмехнулся Федор. — Любите компьютерную технику, она сильно облегчает жизнь.
      — Крок, напиши, что «малява» от самого Тупилы.
      — Да ну тебя, — отмахнулся Федор. — Придумаешь же х*йню.
      Первый лейтенант принялся за работу. Набрав сообщение, отослал и хладнокровно дождался уведомления о том, что короткий файл начал свое путешествие по недрам секретной сети.
      Чтобы не вызывать подозрений, приятели, вернувшись на корабль, заняли места в койках.
      — Крок, а Крок, — поинтересовался Васька, глянув, спят ли соседи, — скажи, а что ты на «дурре» написал?
      — Да не все ли тебе равно?
      — Ну, знаешь ли, Крок… Колись, давай. Я-то имею право знать…
      — Хрен с тобой, — Федор оперся рукой об пол, приблизил свою голову к голове Стрельникова и прошептал ему на ухо пару слов.
      — Крок, ты придурок, — вырвалось у второго лейтенанта. Потом Василий улыбнулся и добавил: — А впрочем, я был уверен, что ничего другого ты не напишешь. Молоток!
      Второй лейтенант протянул ему руку, и Федор с радостью пожал ее.
      Конец 2 главы.

      Светящиеся цифры на табло бортового времени показали «06–00». Дневальные двинулись по тесным отсекам гиперпространственного крейсера, вырывая экипаж из царства снов нарочито истеричными, истошными воплями. Крики, ругань и лязг механизмов разорвали тишину внутри металлического дракона.
      Старшина повел молодежь на зарядку, а старослужащие матросы набились в курилку, прочистить легкие с утра ядовитым дымом казенных сигарет.
      Федор давно уже не спал, прокручивая в голове все, что он должен сделать, проконтролировать, обеспечить. Услышав будничные звуки побудки, какая-то часть Конечникова вдруг отчаянно не захотела, чтобы день наступал. Если бы можно было, первый лейтенант с удовольствием пропустил бы то, что им всем предстоит сегодня. Федор подавил это мимолетное желание и продолжил анализ.
      «Ракеты погружены, заряды есть, продовольственный НЗ получен. Секретные директивы в запечатанном пакете штаб прислал, время нанесения удара до сих пор не объявлено. Но это и не важно, все случится самое позднее в полночь. Письмо домой написано. Распоряжения относительно денег на его счете — даны. Если что — отправят».
      «Пора вставать», — решил Федор, сбрасывая одеяло.
      — Чего спишь, Стрелкин? — поинтересовался он, увидев, что Василий не собирается просыпаться.
      — Крок, дай поспать, — отозвался с верхней койки командир первой батареи лейтенант Миронов. — Еще пять минут, блин.
      — Хорош дрыхнуть, — отрезал Конечников, — сегодня великий день.
      — Дурак ты Федька великий, — сонно пробубнил Стрельников, возвращаясь из царства сна в тесное нутро корабля, и тут же потянулся за рассолом, который стоял у него на тумбочке. — А, бл*дь… Я понимаю, когда водку оставишь — выжрут, но чтобы рассол…
      Василий с огорчением посмотрел на ополовиненную банку с мутной бурдой, в которой плавали ошметья лука и зелени, потом жадно припал к живительной жидкости.
      — Это Комар, наверное, когда ночью на смену поднялся, хлебнул для бодрости, — сказал Миронов.
      — Мирон, а что ты за него заступаешься? Сам небось приложился.
      — Да ладно, Стрелкин, пожалел г*вна. Не водка же.
      — Да чтоб ты обоср*лся, г*ндон штопаный… — в сердцах пожелал ему Василий.
      — От г*ндона и слышу, чудила грешная, — обозлился лейтенант.
      Он приподнялся на кровати, готовясь вскочить.
      — Отставить! — крикнул Конечников, для убедительности пнув по сетке кровати первого лейтенанта. Потом добавил уже более спокойным тоном. — Мордобой и бухло отставить до возвращения.
      — И не бухло, а рассол, — ворчливо заметил Стрелкин. — Напиток, который сейчас ценнее винного порциона.
      — Хороший артиллерист тоже многого стоит, — буркнул себе под нос Миронов.
      — Парни, не копайтесь, — подстегнул их Федор. — Мне нужно, чтобы «дурры» на «ять» летали, и расчеты пушек были не обкуренные.
      — Да ладно, тоже мне командир нашелся, — ворчливо сказал Василий. — Палыч вон по курортам наверное, а мы тут…
      — Ты еще скажи, что мы не армия, а Дальняя Разведка, — заметил Федор, засовывая ноги в штанины форменных брюк. — Часто мы своими прямыми обязанностями занимались?
      — А вы знаете, господа, — произнес Василий мечтательно, — с каким бы удовольствием я сейчас сопровождал бы транспорт. У планетологов красивые бабы есть, прямо киски.
      — Пиписки, — в тон ему ответил Федор, завершая процесс одевания. — Вставай, страдалец. Будет тебе сегодня групповуха.
      Конечников вышел в коридор. Дневальный на посту у боевой рубки прокричал — «Здравия желаю, господин первый лейтенант» и вскинул руку, отдавая воинскую честь.
      — Вольно, вольно, — ответил Федор, кивая головой. — Малявин где?
      — Второй лейтенант Малявин, к командиру! — заорал дневальный.
      — Чего глотку дерешь? — недовольно сказал Конечников. — Радио зачем? Попроси, чтобы подошел через пятнадцать минут.
      Федор не стал объяснять, что хотел бы еще и умыться, почистить зубы.
      Но Антон Малявин, старший дежурной смены, был поблизости и явился на призыв. Федор огорченно вздохнул и приказал себе успокоиться. «На тот свет пустят и так», — подумал он.
      — Привет, Малява, — сказал Конечников.
      — Привет, Крок, — ответил первый лейтенант.
      — Как настроение? — поинтересовался Конечников.
      — Настроение бодрое, горим синим пламенем.
      — Сплюнь.
      — Тьфу! Привычка дурацкая.
      — Происшествия были?
      — Нет.
      — Контейнеры закрепили?
      — Да.
      — Надежно? Систему сброса проверили?
      — Да, Крок, порядок.
      — Антон, а в твоей епархии как?
      — Штурманская группа трезвая! — отрапортовал Малявин. — Толку от нас… Все равно через кольцо пойдем.
      — А кто траектории кораблей противника считать будет? — спросил Федор.
      — Полковник Гагарин, — зло ответил Малявин.
      — Да ладно, Малява, прорвемся. Действуй по распорядку.
      Дежурный офицер, позевывая, отправился к терминалу, заказывать завтрак на экипаж.
      Конечников приложил браслет к считывателю замка. Толстая компресситовая дверь нехотя отползла в сторону. Помещение боевой рубки было тесным, таким же, как и все остальные отсеки на малом гиперпространственном ракетоносце. Необходимость экономить каждый миллиметр объема, заставила конструкторов корабля спрессовать занимающие целые залы посты управления в компактные рабочие места для десятка операторов.
      Федор подумывал о том, что можно было бы, наверное, обойтись для большинства функций электроникой, но тут действовали жесткие ограничения Конвенции, связывающие по рукам и ногам электронщиков, кибернетиков, двигателистов и оружейников.
      Эти думки Конечников с некоторых пор держал при себе. Федору хватило реакции начальника курсов переподготовки полковника Томасона. После того как Конечников по молодости попросил стратега оценить его работу о маневрах в сражении, штабной педант устроил скандал, требуя немедленного разжалования автора.
      По слухам он даже ходил к начальнику Службы Безопасности, пытаясь натравить на Конечникова всесильных «особистов». И сейчас, несмотря на то, что прошло много лет, впадающий в маразм полковник при каждом удобном случае поливал дерьмом первого лейтенанта.
      Боевая рубка помещалась в дискообразном утолщении корпуса за «гребнем» первой артиллерийской площадки. Помещение было плотно заставлено аппаратурой и снабжено узкими, как бойницы блистерами.
      В рубке стоял полумрак, лишь яркими разноцветными огоньками переливались индикаторы пультов, светились экраны мониторов, да кое-где по проходу горели лампы подсветки. В самом начале рубки помещались пилоты. Там были смонтированы экраны полного обзора, установлены пульты управления для ручных переключений, штурвалы с цифро-аналоговыми преобразователями и системы управления голосом. Именно над ними колдовал сейчас лейтенант Комаров и его напарник второй лейтенант Кольцов, настраивая блоки этой редко используемой системы под свое нынешнее произношение, чтобы в бою не было осечки.
      За пилотами помещались наблюдатели, окруженные десятками разнокалиберных мониторов от стационарных и поисковых камер. У стен сидели расчетчики штурманской группы, операторы локаторов, энергетики, техники и инженеры группы защиты, радисты.
      Примерно по центру рубки, перед лесенкой на «скворечник», боевой пост наведения ракет и управления огнем, размещался второй «остров» аппаратуры и пультов, куда сходилась вся информация о корабле — место для капитана.
      Федор подошел туда, проверил, смонтировали ли техники на противоперегрузочном кресле блок мануального управления — Конечников, пользуясь подходящим случаем, решил испытать, как будет работать интерпретатор команд применительно ко всему скауту.
      Федор обошел тесное пространство, поздоровался с зампотехом корабля, пилотами, радистом Бобриным. Большинство специалистов встало за два часа до подъема, чтобы проверить свои системы. Конечников подробно расспросил, как обстоят дела на скауте, как настроение коллег.
      Люди храбрились, один лишь первый лейтенант Ильин с усмешкой сказал — «А не все ли равно где…».
      Конечников сделал еще один круг, чувствуя, какой груз ответственности лег на его плечи. Одно дело замещать командира во время стоянки и совсем другое, когда скаут уходит в дерзкий, авантюрный, самоубийственный рейд.
      «Да ладно, не тушуйся», — сказал зампотех, словно почувствовав его мысли. — «Придем обратно, — скажут молодец, герой. Не придем, упрекать некому будет, да и некого».
      Федор посмотрел в иллюминатор. К скауту подошел лифтовый транспортер с кухни.
      — Завтрак приехал, господа, — произнес Конечников. — Всем принимать пищу. Обо всем постороннем на время трапезы — забыть.
      После завтрака Конечников смог привести себя в порядок. Потом, в ожидании приказа к выступлению, Федор переоделся в рабочий комбинезон, надел теплую куртку, ранец с левитатором, магнитные ботинки. Натянул на голову «хрипун» — легкий дыхательный прибор. Приспособление было необходимо при выходе во внутреннее пространство ангара, заполненное во избежание пожара и коррозии смесью гелия и азота.
      Конечников вышел в пристыкованный к скауту тамбур шлюза, чувствуя, как его тело меняет вес при каждом шаге — гравитатор малого радиуса действия не обеспечивал равномерного ускорения по всему объему. Федор, насвистывая какую-то привязчивую глупую мелодию, снял блокировку, поднялся по лесенке, открыл люк на потолке с перемежающимися ядовито-желтыми и угольно-черными полосами, снабженный табличкой «ОСТОРОЖНО, АТМОСФЕРА НЕПРИГОДНА ДЛЯ ДЫХАНИЯ».
      С той стороны люка было темно. Сверху пробивались жиденькие лучики света от габаритных огней. Федор сделал несколько шагов, и зона гравитации закончилась.
      Первый лейтенант привел в действие левитатор, двигаясь по стене вверх, пока не выбрался внешнюю смотровую галерею, которая по совместительству была ребром жесткости системы базирования, так же как и «стена», которая на самом деле была циклопической несущей балкой.
      Поддержание искусственной тяжести во всем громадном объеме ангара было делом ненужным, расточительным и откровенно вредным, увеличивающим и без того немалую нагрузку. Несмотря на отсутствие веса, масса каждого корабля в 80 000 метрических тонн, требовала особой прочности деталей из-за сил инерции, чем и объяснялась чудовищная толщина балок.
      Федор подошел к краю.
      Все тонуло во мраке, создавая впечатление пустого пространства вокруг. Но Федор знал, что сверху и снизу, удерживаемые пневмогидравлическими захватами, в ячейках хранения один над другим лежат громады боевых кораблей.
      На армейском жаргоне система называлась «обойма». Для рационального использования подъемных механизмов за пустым пространством, в котором перемещался исполинский подъемник — платформа 50х200 метров, располагался такой же стеллаж с малыми крейсерами-разведчиками.
      Но обычным зрением лишь угадывался сосед по уровню, скаут с номером 2812, корабль капитана Лапина, обозначенный лишь призрачными габаритными огнями и тусклым свечением приборов за прозрачными стенками «скворечника».
      Его черный как крыло ворона корпус сливался с окружающим мраком. Корабль казался небольшим, хотя его длина приближалась к двумстам метрам.
      С-29 разрабатывался не только как малый ракетоносный крейсер, но и как атмосферный штурмовик, чем и была вызвана необходимость придать кораблю аэродинамическую зализанную форму с короткими, широкими крыльями в кормовой части и центральным оперением, роль которого выполняло дискообразное утолщение по миделю.
      На скауте 2803 вдруг ярко засиял блистер артиллерийско-корректировочного поста, превратив звездолет в фантастического одноглазого дракона. В свете, проходящем через фонарь кабины, стали видны покатая поверхность корпуса, универсальные башни центральной площадки первой батареи с короткими, убранными под обтекатели стволами комбинированных артиллерийских установок. Отблески света заиграли на выпуклостях брони главной массометной башни, которая лежала за пределами светового круга.
      — Стрелкин, слышишь меня? — вызвал Василия Конечников.
      — Слышу, Крок, — отозвался Стрельников.
      Крошечная фигурка в фонаре кабины помахала рукой.
      — Я на месте. Выключи иллюминацию, глазам больно.
      — Есть, командир.
      Свет потух. Федор поморгал глазами, настроился. Тьма начала расступаться, открывая перспективу, прорисовывая уходящую глубоко вниз пропасть, наполненную гигантскими балками, фермами, распорками, и такую же, но развернутую вверх бездну. Черные туши кораблей нависали сверху и уходили вниз, насколько позволял видеть корпус его крейсера.
      Ночное зрение превратило тусклый свет далеких габаритных огней в ослепительные пятна. Федор хотел было попросить убрать габариты, но подумал, что глаза привыкнут. Конечникову вдруг вспомнилось, каким шоком было для него узнать, что нормальные люди в темноте не видят.
      Но наследие времен, когда предки Конечникова прятались в толще горы Хованка, древнего, источенного ходами потухшего вулкана, оказалось кстати. Способность видеть в кромешной тьме, в сочетании с абсолютно ненужным для обычного человека прозрачным колпаком «скворечника», давало первому лейтенанту значительное преимущество в бою, позволяя видеть то, что порой не видели локаторы и не могли вычленить в потоке помех гравиметристы.
      — Стрелкин, у тебя все комендоры работают? — спросил Федор.
      — Да, — прохрипело радио.
      — Пусть мидель правый повернет точку прицеливания с 10 от курса, 45 верх, точно 12/8 по сектору на 30 от курса, 90 вверх, точно 8/5 по сектору.
      — Есть, — ответил Стрелкин.
      Правая боковая башня на миделе повернулась, поднимая стволы.
      — Василий! То, что орудия смотрят наверх, вижу сам, 8/5 по сектору на твоей совести, но почему так медленно? У тебя что, Гаврилин гашика вчера обкурился? Замени. Пусть сядет вторым номером.
      Повтор получился гораздо лучше. Федор перешел к центральной спаренной массометной установке, от 500 миллиметровых снарядов которой в бою многое зависело. Тут канониры были на высоте. Носовая плазменная башня тоже порадовала Конечникова.
      Федор стал мучить кормовую универсальную и кормовой массомет — оружие, на которое ложится основная нагрузка, когда крейсер драпает. Обычно, комендоры второй батареи показывали лучшие результаты, но тут…
      От мыслей его вдруг отвлекло движение огромной массы над головой. Подъемник опускался от уровня шлюза вниз, чтобы принять первый корабль.
      — Крок, — сообщил Стрельников по радио, — получен приказ. Наша очередь не скоро, можно особо не торопиться, но, наверное, с проверкой пора закругляться.
      — Спасибо, понял. Возвращаюсь. Разберись, отчего у Иванова сегодня руки из жопы.
 

Комментарий 2. Перерывчик небольшой.

      15 Апреля 10564 по н.с. 16 ч.31 мин. Единого времени. Искусственная реальность «Мир небесных грез».

      — Пастушонок, ты кофе хочешь? — спросила Управительница.
      Она не слишком любила технические подробности.
      — Да, Рогнеда, не откажусь, — ответил Андрей.
      — Ну, пойдем, — позвала его девушка.
      Управители пошли огромными, гулкими залами громадного дворца. В окна то заглядывала неестественно огромная Луна, то открывался вид на громадные, покрытые белоснежными снегами горы. Иногда с одной стороны был жаркий полдень, а с другой в стекла заглядывала непроглядно черная ночь. Порой в окнах открывался вид на ландшафты, освещенные несколькими солнцами сразу. Причудливые цветные тени от искривленных деревьев тревожно колыхались на полах и стенах. Попадались и какие-то сюрреалистические пейзажи, где опрокинутое оранжевое небо с плывущими в нем зелеными облаками находилось ниже серо-черных песков тверди.
      По мере продвижения в бесконечную глубину залов девушка стала меняться. Поглощенный впечатлениями и сменой освещения, Андрей пропустил момент, когда на девушке оказалось платье, блестящее как змеиная чешуя, а на ее ногах туфли на шпильках. В тишине зала набойки каблуков застучали неестественно громко.
      — Занятно, занятно, — повторял Управитель, глядя на высокие книжные стеллажи, наполненные фолиантами, открытые полки, заставленные разными разностями, сотворенными безвестными людьми за долгие тысячелетия пустой эпохи без неба.
      Там хранились всяческие чудеса и диковинки, сделанные на разных планетах Обитаемого Пространства во времена дикости и рассеяния, после того, как железные горы кораблей берсерков придавили человеческий род, как нашкодивших котят, к земле. Технологические артефакты соседствовали со свидетельствами странностей эволюции: от раковин экзотических морей и минералов разных миров, до голографических изображений причудливых монстров и мутантов.
      Мужчину вдруг посетила мысль, что красивая и аппетитная девочка в своем переодевании неизбежно должна была пройти через стадию, когда на ней ничего не было. А он, как деревенский лох пялился по сторонам на всякую ерунду, вместо того, чтобы глядеть на действительно стоящее.
      Рогнеда повернулась и лукаво посмотрела на Живого Бога.
      — Зачем мы так далеко идем? — поинтересовался Управитель.
      — А ты не хочешь настоящего кофе? — спросила девушка. — Лично я хочу. И булочку с корицей…
      — Делов-то, — усмехнулся Управитель.
      — Настоящих, — ответила девушка. — Ну, собственно говоря, мы и пришли.
      Девушка толкнула низенькую дверку, и оказалась в помещении с газовой плитой. Одинокий, слабый светильник пытался рассеять мрак на кухне. Холодные, белые лучи лампы одновременно и слепили, и ничего не освещали. В ее свете нестерпимо блестели кастрюли и ободки тарелок, сушилки, стекла шкафчиков. Больно бьющая по глазам газоразрядная трубка отражалась в металле, керамике и полировке, но при этом давала густые темные тени.
      Было тихо. Спрессованная тишина копилась и застывала во мраке упругим, тормозящим движения желе.
      В воздухе угадывались ароматы специй и кофе, пахло деревом, водой, пылью и каким-то особым запахом, который накапливается в нежилых помещениях. Чувствовалось, что хозяйка не слишком часто бывает в этом месте.
      — Вот это да, — поразился Андрей, повертев головой и пощелкав пальцами. — Мы что, в альфа-реальности?
      — Да, это Деметра, — ответила Рогнеда. — Дом князей Громовых. Проходи, располагайся. Извини, тут прохладно.
      Девушка стала шарить по шкафам в поисках кофе, сахара, турки и чашек.
      — Ты столько кружила меня по закоулкам, что я даже не заметил, как мы сюда попали. И все это ради кофе? — спросил мужчина.
      — Можешь считать, что так. Вообще, у меня редко бывают гости. Есть повод.
      — Даже такой как я?
      — Даже такой как ты, — с грустной улыбкой ответила девушка и провела руками по волосам Управителя. — Я угощу тебя настоящим кофе, со Старой Земли. С лучших кофейных плантаций субтропиков в верховьях Индигирки.
      — А по мне лучше экваториальный из Антарктиды или Гренландии, — сказал Управитель.
      — Под гурмана косишь, — усмехнулась Рогнеда. — А разницы ведь не почувствуешь, даже если налью помоев из синтезатора.
      — А ты? — поинтересовался мужчина.
      — А как ты думаешь? — вопросом на вопрос ответила девушка.
      — Со вкусом у меня все в порядке, — пошутил Андрей. — Ведь недаром я числюсь куклоделом при «высших особах».
      — Ох уж эти ваши синтетки… — поморщилась девушка.
      — Не синтетки, — возразил Живой Бог. — Вполне полноценные люди из плоти и крови. Кое-кто слушал, что говорила бывшая императрица…
      — Не поняла, — удивилась девушка.
      — Я ведь помню те дискуссии на общем Совете, когда ты называла топорной обычную тогдашнюю практику с гипнотическим воздействием и управляющими чипами.
      — И ты, наслушавшись чокнутой девчонки, решил тоже перейти от грубых, силовых методов к тонкому и плавному, целенаправленному воздействию на реальность?
      — И преуспел в этом. Теперь в разных мирах живут и созревают к назначенному сроку целые гаремы идеально подходящих для конкретного заказчика красавиц…
      — А мужчин ты пробовал делать? — как бы, между прочим, поинтересовалась Управительница.
      — Живые Богини тоже нуждаются в любви и ласке? — с улыбкой поинтересовался Андрей.
      Девушка не ответила, лишь пристально взглянула ему в глаза, оценивая, что стоит за фразой Живого Бога.
      — Ладно, давай пить кофе, — предложила девушка. — Соловья баснями не кормят.
      Очень скоро Управители пили из маленьких чашечек сваренный Рогнедой кофе. Мужчина преувеличенно жмурился от удовольствия, показывая, как ему вкусно. Управительница с улыбкой смотрела на мужчину. Несмотря на то, что она явно видела игру Живого Бога, ей было приятно.
      — Ты не представляешь, как это вкусно, когда из твоих рук, — наконец, сказал Андрей.
      — Тонкие ощущения в грубом мире — вот контраст, который привлекает души сюда, — ответила девушка. — Наслаждение вкусом — одна из подлинных вещей, которые не обманывают.
      — А может просто это одна из немногих радостей в жестком, плотном окружении? — спросил Андрей, обведя глазами неживую кухню с ее режущей глаза, ослепляющей тьмой.
      — Пастушонок, — мягко сказала Рогнеда. — Это ведь все настоящее, в отличие от мыльных пузырей искусственных реальностей. Именно так начинают свой день те, кого ты хочешь заставить воевать за ненужные им промороженные планеты и звезды, которые они не увидят даже в телескоп. Именно на таких кухнях, темными зимними утрами и можно понять, чего ты стоишь на этом свете.
      — А поэтому, — расплылся в улыбке Живой Бог, — люди с большим удовольствием сбегают от собственной малости в мир великих дел и грандиозных свершений. Сначала смертный радуется сопричастности, тому, что он тащит воз абсолютно ненужных ему лично идей и убеждений. А по мере того, как ему подгружают все новые и новые тяжести в виде «общественной пользы», «патриотизма», «истинной веры» и «государственного блага», он вдруг осознает, что все это полная муть. Но обычно уже тогда, когда силы истрачены и пришло время околеть в оглоблях с хомутом на шее впереди телеги абсолютно ненужных ему ценностей. Умереть с сознанием того, что свою собственную задачу он не выполнил.
      Управитель, торжествуя, посмотрел на Рогенду…..
      — Я бы не радовалась и не злорадствовала, — ответила девушка. — Из воплощения в воплощение накапливается усталость духа и приходится использовать все новые и более изощренные способы заставить смертных исполнять задачи, возложенные на него хозяевами жизни. Так мы приходим к Башням Энергоконтроля.
      — Такое случается, когда кто-то искренне начинает верить в свою непогрешимость, вернее в то, что им все должны, — с улыбкой ответил мужчина. — Им, пожалуй, нужно больше смотреть на кольчатых червей.
      Девушка бросила быстрый, недоуменный взгляд на Управителя.
      — А не пора ли нам продолжить наши чтения? — поинтересовалась она. — Все-таки там рассказывается о приятных временах, когда люди еще верили в те глупости, которые им навязывали в качестве жизненных ориентиров.
      — Хоть и начинали уже брыкаться, — сказал Андрей. — При редактировании все эти «взбрыкивания» нужно будет подать так, что народ хотел, но глупые и зажравшиеся «верхи» сдерживали творческую инициативу.
      — Скажешь тоже, — Управительница рассмеялась. — Никогда людям не было так комфортно в мире устоявшихся понятий и незыблемых правил. Это понимали даже последние маргиналы, которые пытались развернуть все в другую сторону. Пойдем, хватит уже болтовни.
      Управители вернулись в зал и снова запустили автомат чтения…
 

* * *

 
      Федор смотрел как мимо движутся массивные стойки и фермы конструкций подъемника. Огоньки габаритных огней сменились прожекторами, заставив чередоваться зарево кинжального ослепляющего света с кромешной тьмой тени.
      Мимо проплыл ярко освещенный корабль с бортовым номером 2805. Сквозь стекла кабины Федор заметил Гута, который махал рукой. Скорее всего, Авраам приветствовал Стрелкина, увидев его в прозрачном фонаре «скворечника».
      Конечников приказал наблюдателю второго поста старшине Смиту навести одну из камер так, чтобы была видна конечная цель движения корабля — шлюзовые ворота. Периодически габаритные огни меркли, загораживаемые гигантской транспортной платформой. Полевые компрессоры выдавливали из шлюза воздух, и скаут отправлялся в полет…
      Очень скоро и корабль Федора, подталкиваемый гидравлической катапультой, вылетел из створа шлюза. На мгновение мысли Конечникова коснулись несообразности устройства выпускной системы ангара.
      Корабль мягко развернулся и пошел вокруг станции, ожидая своей очереди на телепортацию.
      Мимо проплывали громадные окна, расположенные на боковой поверхности основания. Из-за этих гигантских панорамных блистеров остряки прозвали периферию станции террасой, а весь исследовательский комплекс «дальней дачей джихана».
      Конечников, возможно в последний раз, жадно рассматривал все ее линии, изгибы и углы. На экранах проплывали громадные параболические антенны локаторов дальнего обнаружения, островки малокалиберных зенитных орудий, заслонки шлюзов и люки ракетных катапульт.
      На стыках плоскостей основания располагались башни орудий сверхкрупного калибра, похожие на вделанные во вращающиеся трехгранные пирамиды гигантские шары с вырезанными сегментами. Стволы пушек, оплетенные толстыми катушками волноводов, грозно смотрели в пространство, готовые в любой момент открыть огонь.
      Федор на мгновение подумал о чудовищной мощи электрон-позитронных потоков, наводящихся в стрельбовых каналах громадных массометов.
      Повинуясь пилоту, скаут по пологой спирали стал подниматься над станцией, направляясь к исполинскому кольцу телепортатора. Орбитальная крепость в этом ракурсе представляла собой слегка выпуклую равнину, наполненную зданиями, похожими на половинки эллипсов, светящими в ночь огнями окон, островом посреди космической пустоты.
      Над островом бушевала гроза, — вспышки энергии в телепортаторе на миг разрывали темень, заливая пространство нестерпимо ярким светом. Рукотворные молнии срывались с излучателей 30-километрового кольца телепорта, чтобы сойдясь в центре установки открыть дорогу в гиперпространство еще одному кораблю.
      Скаут 2803 уходил в гиперпространство 21-ым в группе вторжения. Не первым, не последним, а так, начало середины. Именно так относились коллеги, при всех достоинствах его как артиллериста, пилота и командира, к завиральным идеям первого лейтенанта Конечникова, считая, что, в общем-то нормальный офицер мог бы и не носится с планами совершенно немыслимых маневров в бою.
      Установка гиперпространственного переноса выдохнула сгусток пламени и последнее, что услышал Федор, прежде чем перескочить на сотни парсек, это бормотание радиста: — «Спаси и сохрани, пресвятая Богородица».
      На краю мутного от энергетического удара сознания поплыл бесстрастный женский голос, с интервалом с две секунды объявляющий перегрузки.
      «Стандартные ускорения при выходе из нуль-пространства. Это тебе не прыжок «бешеной собачки» на собственном телепортаторе, когда ее, несчастную, на выходе рвет и треплет с ускорением до 30 «же» — пронеслось в голове Федора».
      Память тут же изобразила на внутреннем экранчике совсем молодую Хелену, еще не Ястребову, а Тернер, немного смущающуюся оттого, что ей доверили прочесть офицерам лекцию об основах перемещения в гиперпространстве.
      В этот момент мозг наконец справился со сменой вакуумных метрик. Тьма отступила, сбросив занавес с ярких огней звездного скопления, близкой планеты, видимой как диск с угловым диаметром около 30 градусов, примерно на 6 часов по курсу.
      В свете Альбено по низкой орбите плыли гигантские сборочные платформы с недостроенными корпусами броненосцев, цеха, спрятанные в грубо склепанные прямоугольные корпуса, пузатые варочные печи и целые поля радиаторов охлаждения.
      Над комплексом верфей нависала орбитальная крепость эланцев, похожая на неуклюжую многозубую шестеренку толщиной 4 и диаметром 12 километров.
      Ее бастионы пристреливались, делая пробные залпы лазерными пушками на малой мощности. Где-то высоко уже вовсю кипела битва.
      Флагман эланцев по инерции продолжал бить оптическим телеграфом выработанную в незапамятные времена формулу приглашения подрастрясти содержимое своих артпогребов и самому испытать силу вражеского огня: — «Мы вызываем вас на бой, если вы мужчины, сразитесь с нами».
      Начало сражения было изгажено командиром группы полковником Гагариным, который не придумал ничего лучше, как собрать скауты в кучу и устроить перестрелку с эланскими кораблями.
      Конечников чуть не взвыл от злости и отчаяния, негодуя на непроходимую тупость командира.
      Федор вдруг представил, как бригадный генерал будет читать по бумажке очередное словоблудие канцелярских писак за подписью императора-алкоголика про «погибших в бою доблестных защитников Отечества», построение матросов и офицеров эскадры с предписанным официозом для такого случая выражением скорби, странички «Имперского вестника» в траурном обрамлении с фамилиями членов экипажей скаутов.
      Конечников не боялся умереть, но вдруг сознание того, что он и после смерти будет служить дебильному Деметрианскому государству жупелом, которым гонят на смерть очередное пушечное мясо, пронзило Федора насквозь отвращением, отрицанием и злобой.
      Федор вдруг понял, что родная империя, которой он добровольно вызвался служить, просто адский механизм, назначение которого — подсовывать молодых здоровых людей под зубья космической мясорубки. Машинка, красиво и завлекательно поющая про «героизм», «общую борьбу», «единство», заставляя миллиарды подданных по доброй воле подвергаться сомнительному удовольствию испытаний ненужной лично им войны.
      Большие и маленькие корабли угощали друг друга ракетами и пучками высокотемпературной плазмы. Малиновые вспышки отмечали попадания зарядов в энергощиты звездолетов, из перегретых полевых эмиттеров сыпались искры.
      В этой бессмысленной бойне был единственный положительный момент — эланцы тоже строили все свои «Циклоно» и «Тондро» в «журавлиный клин», — предписанное Кодексом построение для «честного» боя, когда корабли противостоящих сторон со всей дури лупят во врага на дистанции оптимальной для пушек и плазмометов дистанции, пока не станут металлоломом.
      Это означало, что боевое охранение снято, и никто не сможет помешать «собачкам» воспользоваться их способностью к быстрому набору скорости и атаковать верфи.
      Матросы и офицеры боевых расчетов быстро сориентировались, начали действовать. Пошли доклады наблюдателей и командиров БЧ:
      — Третья секция накопителей — норма.
      — Четвертая секция накопителей — норма.
      — Пятая секция накопителей — норма.
      — Корабль противника на 15–35 от курса. Дистанция 0,05. Масса около 800 тысяч метрических тонн. Наблюдаю характерное для эланских тяжелых крейсеров расположение артиллерийских фортов трехлучевой звездой на корме летательного аппарата. Поля и орудийные системы активированы.
      — Шестая секция накопителей… Блядь, замыкание! Стравливает заряд.
      — Отключить! — перекрикивая гвалт, приказал Конечников. — Запустить гасители! Ремонтную бригаду на выход! Радист, связь!
      — Господин первый лейтенант! Командир группы приказывает атаковать и отходить к основной группе.
      — «Пакадуры», внимание! Обе дуры на внешнем подвесе — товсь! Ракеты по «Тундеру», цель — основание второго форта, интервал шесть — пли!
      Корабль дернулся, выпуская сначала одну ПКДР, затем другую.
      — Вторая батарея, плазмометами, цель — главный дальномерный мостик «Тундера», — пли! Пустые контейнеры отстрелить! Пилоты — маневр отхода!!! Быстрее!!
      Тяжелый эланский крейсер окутался облаком перегретой плазмы.
      — Есть попадание! Еще! Горит, сволочь!
      — Прекрасная работа, «пакадуры».
      Корабль качнуло. Орудия первого форта неприятельского корабля дали залп. Картечь и плазма зацепили скаут, заставив его вздрогнуть.
      — Что с защитой? — крикнул Федор.
      — Выдержала. Температура в эмиттерах 850.
      — Вторая, продолжать огонь. Первая батарея, бить по гасителям эланца. Пилоты! Сорок пять градусов на три часа и тут же на обратный курс.
      — Командир, «Тундер» идет за нами! Включились маршевые и маневровые.
      — Пилоты, не спите, они сейчас вдуют нам еще раз со всех стволов, — проорал Конечников. — И не думайте, что сумеем от него убежать.
      Скаут чувствительно дернулся.
      — Прямое попадание по щиту, — доложил зампотех. — 14-го, 15-го 22-го сегментов поля нет.
      — Эмиттеры?
      — Вроде не горят.
      — Гасители на всякий случай!
      — Уже, командир.
      — Васька, готовь третью! — проорал Конечников. — Засади ему в движки через дырку в поле, иначе, эта сволочь до Базы за нами переться будет.
      Экраны переднего обзора озарила вспышка — Стрельников запустил ракету.
      Несущий смерть тупорылый снаряд помчался навстречу вражескому крейсеру. Но залп массометов, перенацеленных с корабля на ракету оказался удачным для вражеского ТШК. Из расстрелянной «пакадуры» брызнули искры, ее перекорежило и развернуло, разбрасывая обломки.
      Дело принимало скверный оборот. Надо было действовать немедленно. Помощи ждать было неоткуда. Последние сомнения Конечникова улетучились.
      — Пилоты — отключиться от управления! — скомандовал он.
      — Командир! Не понял! — закричал спереди Комаров. — Повтори приказ!
      — Вы не успеваете. Я сам поведу корабль.
      — Есть, — привычно ответил пилот.
      Мануалка позволяла кораблю уйти от неспешных маневров стандартного управления, превратив скаут в легкую и быструю «пакадуру».
      Федор заложил вираж, заставив взвыть компенсаторы. Он, крутя противозенитную спираль, приблизился практически вплотную к штурмовому крейсеру эланцев. Неприятельские комендоры открыли ураганный огонь.
      Скаут мчался среди снарядных трасс и огненных фонтанов плазмометных выхлопов. Конечников физически ощущал, как рядом очень, очень близко проносится смерть. Эланцы мазали. Их орудия с медленной, плавной, высокоточной наводкой, предназначенные для того, чтобы вгонять заряды в цель на расстоянии многих мегаметров, просто не были рассчитаны на стрельбу по такой близкой, быстроперемещающейся мишени.
      Артиллеристы скаута не теряли времени, поливая плотным огнем основания орудийных фортов, дальномеры, локаторы, зенитные установки, эмиттеры энергощитов и полей гашения.
      На таком расстоянии защитные поля плохо держали удар даже относительно маломощных пушек скаута. Коктейль из плазмы и скоростных бронебойных болванок обрушился на корпус неприятельского штурмового крейсера. На броне встали гроздья взрывов. Из пробитого корпуса ударили длинные языки пламени.
      — Горит, сука! — закричал Стрелкин.
      Уничтожить тяжелый корабль в одиночку скаут не мог, однако, жесткие, прицельные удары по уязвимым местам отбили охоту у «Тондро» связываться с бешеной, больно жалящей осой.
      Конечников не стал больше испытывать судьбу и непрерывно маневрируя, начал уходить от эланского ТШК. Тот беспорядочно засевал пространство снарядами, не делая, однако, попытки преследовать малый крейсер. Огонь неприятеля заметно ослабел, — перебитые линии боепитания перестали подавать заряды к орудиям фортов.
      Гравиметрические локаторы вдруг захлебнулись негодующим звоном.
      — Зафиксирован выход из гиперпространства малого ракетного корабля. Дистанция одна тысячная, — выловил из хаоса выкриков Конечников.
      «Еще немного, и столкнулись бы! — промелькнуло в голове у первого лейтенанта.
      — Кто это? — проорал Конечников.
      — 2805, — ответил один из наблюдателей.
      «Повезло, однако», — подумал Конечников. — !Теперь мы с Гутом этому «Тундеру» такую клизму вставим!»
      — Радио на скаут, пусть поддержат огнем.
      — Крок, пускаю ракету, — крикнул Васька.
      — Стрелкин, отставить, это последняя.
      — Я реактор запустил…
      — Бл*дь, Васька!!! Ты хоть иногда думай! Стреляй теперь, х*ли делать!
      — Капитан, командующий отрядом запрещает пуск ракеты, — отозвался радист.
      На экранчике появился полковник Гагарин.
      — Конечников, какого черта?! Рядом свежий корабль с полным боекомплектом, а вы хотите лишиться последней ракеты.
      — Господин полковник! На «пакадуре» запущен ходовой реактор!
      — Так выключи!
      — Так снова запустить-то не сможем, господин полковник!
      — Раньше думать надо было, командир. Ты у меня еще за свой кордебалет ответишь. Пусть «05» пустит ракеты, и оба в строй, без выкрутасов.
      Полковник отключился.
      «Гагара — идиот!» — промелькнуло в голове Конечникова. — «Пусть через жопу, зато так он решил».
      — Второй лейтенант Стрельников! Слышали все?
      — Так точно!
      — Выполняйте.
      Пара управляемых ракет с «2805» сбила правый маршевый двигатель с эланского «Тондро» и разворотила броневой панцирь над цитаделью.
      ТШК сошел с курса, описывая циркуляцию. Конечников с тоской посмотрел на неприятельский крейсер. Еще бы пара — тройка «пакадур» и гасители эланца не справились бы. «Тундер» вспыхнул бы, превратился в комок огня, разлетелся раскаленными обломками.
      Хаос внезапного столкновения неприятельских кораблей, свалка тяжелых бронированных туш, огрызающихся огнем высокоскоростных, скорострельных метательных пушек, лучами лазеров и плевками плотной горячей плазмы сделал неприменимым все правила ведения войны в плотных построениях на параллельных курсах, которые выучил командир отряда скаутов полковник Гагарин.
      Выполняя его приказ, слабовооруженные гиперпространственные крейсера с боем прорывались сквозь выстрелы «Циклоно» и «Тондро», которые давили их превосходящей огневой мощью.
      По мере того, как малые ракетоносцы выстраивались в классический «клин», они теряли единственное преимущество перед эланскими тяжелыми кораблями, которые не могли бить главным калибром в свалке, чтобы не попасть по своим. Скауты, лишившись «пакадур», отвечали врагу своими пушечками, которые линкорам были как слону дробина.
      Пара, 2803 и 2805 подошла на дистанцию ракетного залпа вовремя. Эланский флагман, который получил пять ракетных снарядов в корпус, тем не менее, был вполне боеспособен и отыгрывался на деметрианских «хундако» за нанесенные ему раны плотным, прицельным огнем.
      Все происходило буднично и страшно. Снаряды и плазма рвали корпуса скаутов, сносили башни. Малые крейсера горели, выбрасывая из развороченных внутренностей искореженные куски обшивки и обломки механизмов. Конечникову показалось, что он слышит, как ломается броня кораблей и захлебываются кровью разорванных легких матросы.
      Уничтожив лидера, можно было на время лишить эланцев возможности организованных действий. Эта задача и легла на крейсера Конечникова и Кинга.
      По команде Гагары, 2805 произвел ракетный залп. На флагмане уже не было защитных полей, поэтому ужасающую силу взрывов ничто не сдерживало. На корпусе, рядом с основанием форта 2-бис вспыхнуло маленькое, горячее, злое солнце. Сквозь фильтры было видно, как огненная волна побежала по корпусу, сдирая 400 миллиметровые броневые плиты обшивки и расцветая очагами вторичных взрывов там, где субстанция распада находила детонирующий материал. Ударная волна вырвала громадную башню форта из корпуса, коверкая площадки артбатарей, разбрасывая орудийные установки. Эланский линкор вздрогнул, повернулся, толкаемый силами реакции, и начал выходить из боя, прекратив огонь. Раздались победные крики.
      Взгляд Конечникова упал на экран навигации. То, что он увидел, ему совсем не понравилось. Планета была слишком близко. За время боя корабли, увлекаемые силой тяжести, миновали апогей и неумолимо приближались к перигею орбиты, который лежал в 0,12 мегаметрах от поверхности Гало.
      Немного ниже и… Для сохранивших ход кораблей это было нестрашно. Небольшой корректирующий импульс выправит полет. Но для подбитого металлолома был хороший шанс рухнуть со всеми вытекающими отсюда последствиями.
      — Конечников. Конечников!! — проорал полковник Гагарин. — У тебя осталась ракета, добей «Претендента».
      — «Пакадура» неисправна!
      — А я тебя предупреждал, не самоуправствуй. Приказываю уничтожить любой ценой!!
      — «Претендент» может упасть на Гало.
      — Первый лейтенант, выполнять приказание! — наслаждаясь своей властью над ним, проорал полковник Гагарин.
      — Ты думаешь, что мы на таран пойдем, сучонок?! У нас финт похитрее есть! — выкрикнул Конечников в экран. — Убрать связь! Управление мне! Активировать компенсаторы!
      Федор просунул руку в бокс мануального манипулятора. Корабль начал разгон. Цифры на табло акселерометра перевалили за 200 метров за секунду в квадрате. На носовом экране вырастала туша линкора с его высокими, похожими на овальные башни фортами, длинным, плоским корпусом, помеченным «жареной соплей» — эланским гербом.
      Форт 2-бис, был сбит ракетами с «2805», отчего линкор походил на основательно побитого быка с обломанным рогом. Именно, туда, на раскаленную дыру с торчащими балками шпангоутов, окруженных хаосом скомканных, горелых, рваных полос измочаленной брони, направил первый лейтенант свой крейсер. Кто-то из расчета завыл в смертной тоске, видя, что командир идет на таран.
      — Васька, как только я начну тормозить, сбрасывай «дурру».
      — Крок, это все из-за меня.
      — После. Готовься.
      Конечников дал максимальную тягу на противоход, потом дернул маршевыми, обгоняя выпущенный снаряд. На борту ракеты явственно читалась сделанная им надпись: «За Амальгаму».
      Федор включил маневровые моторы, отклоняя нос крейсера от вражеского корабля, но даже далекому от вождения звездолетов человеку было ясно, что скаут не успевает.
      Первый пилот, глядя на стремительно приближающийся линкор, вытащил из ниши за подлокотником бутылку «дубиловки», привычным жестом выбил пробку, треснув ладонью в донышко. Торопливо, в два глотка ополовинил, и кинул второму пилоту, чтобы тот успел до удара. Радист попеременно то молился, то ругался, то включив передачу просил всех, кто слышит, передать жене, что погиб ее супруг в бою легко и без мучений.
      Молодой старшина, оператор станции наблюдения задней полусферы беззвучно плакал. Зампотех Ильин саркастически улыбался, видимо вспоминая свою любимую присказку: — «Жил грешно и умер смешно».
      — Приготовились! — крикнул Федор.
      Этот маневр был невозможен при стандартном интерфейсе. Команды интерпретатора даже не предусматривали разворота корабля несимметричным включением тормозных и маршевых двигателей. Но мануальное управление, разработанное для противокорабельных ракет, допускало любую возможность.
      Конечников запустил два из четырех тормозных и первый маршевый. Застонал от предельной нагрузки корпус. Стон перешел в душераздирающий визг, когда Федор подал полную мощность на ходовые. Волна перегрузки окатила Конечникова, застилая красной мглой глаза. Первый лейтенант увидел, как в опасной близости промелькнул корпус вражеского линкора. На броневых плитах центрального бастиона был выведен номер 10149. Первый лейтенант сначала не понял, но через несколько секунд до него дошло — это ведь тот самый корабль, «Эстреко»…
      Едва не зацепившись кормой за стапятидесятиметровый утес форта, скаут ушел в пространство, описывая сложную кривую. В брюхе эланца вспыхнул адский огонь. Чудовищной силы взрыв встряхнул корабль. Горячая субстанция распада вихрем промчалась по звездолету, выжигая все живое, выстреливая языками раскаленного пламени из иллюминаторов и люков.
      Казня с детских лет ненавистную Федору «рогатую камбалу», огонь небесной катастрофы долго буйствовал в остатках корабля, пока разбитый линкор не взорвался, войдя в плотные слои атмосферы. Но это случилось через четверть орбитального витка, и узнал об этом Конечников при весьма неприятных для него обстоятельствах.
      Группа вторжения оказалась зажатой между космокрепостью и мобильной группой из почти не потерявших боеспособности тяжелых кораблей противника. Несмотря на то, что флагман был уничтожен, а еще два линкора и десяток крейсеров были изрядно потрепаны, все равно силы были слишком неравны.
      Гагарин ругался, требуя атаковать и прорываться с боем к верфям, но строй эланцев как неводом загонял скауты на космокрепость, которая уже пристрелялась. Залпы ее орудий домолачивали остатки группы вторжения.
      2805 и 2810 решили повторить маневр Конечникова, сбросив как бомбы полуактивные мины. Ни к чему хорошему это не привело. Пилоты «десятки» в последний момент растерялись, и крейсер на полном ходу протаранил линкор «Шигело».
      Взрыв был таким мощным, что обломки распахали борта следующего за ним линейного корабля, разрушили форты левой стороны, вывели из строя центральный бастион и ходовую рубку, лишив «Претендента» управления.
      «Пятерка», ведомая Гутом, влепила мины по цитадели тяжелого штурмового крейсера «Айдахо», вызвав серию взрывов. Корабль противника и без того был изрядно потрепан, и мегатонные заряды «Чертополохов» переломили эланца пополам. При выходе из пике, скаут налетел на обломок взорванного им ТШК, смяв бронекорпус в районе рубки и главного артпоста.
      Гагарин наконец понял, что дело проиграно, и приказал сделать то, о чем ему кричали командиры всех кораблей — прекратить заведомо проигрышную перестрелку и забросать полуактивными минами комплекс верфей.
      Уже безо всякой команды, без слов прощания, зная, что никакая сила уже не сможет им помочь, пилоты сильно поврежденных скаутов, неспособных к прыжку в гиперпространство, с максимальным ускорением пошли к верфям и ударили в гущу цехов и сборочных платформ. К моменту столкновения разница скоростей была больше половины мегаметра в секунду.
      Десятки вспышек затмили светило.
      Остатки группы вторжения завершили дело, сбросив полуактивные мины на уцелевшие объекты.
      Конечников видел, как беспомощные, разбитые скауты, зажатые крейсерами эланцев, одни за другим полыхнули огнем полного распада. Остатки команд подорвали свои корабли, спасая себя от плена и медленной смерти под запредельно жестокими пытками.
      Звездолет Конечникова вывалился из гиперпространства. Скаут долго трясло и молотило силами нескомпенсированной реакции, запущенной остатками энергии в болванке телепортатора.
      Конечников не слишком хорошо помнил, что было потом. В сознании отпечатались лишь смутные, смазанные фрагменты:
      Ругался на весь корабль Стрелкин, крича: — «Нет, Крок, ты понял!? Они ведь на это и рассчитывали!!!»
      2805, управляемый с запасного поста управления в корме, сильно рыскал по курсу, с корабля отбивали, что рубка при столкновении сильно пострадала, командир ранен, треть боевого расчета погибла.
      В сознание врезалась страшная картинка: строй из 14 сильно побитых крейсеров, на бортах которых рдеют словно язвы раскаленные дыры проломов, с горящих эмиттеров поля летят искры, а над ними танцует зеленоватое марево полей гашения.
      Обожженные плазмой и лучами, с рваными дырами в корпусе, поврежденные корабли с большим трудом, при помощи буксиров заталкивают в ремонтные доки орбитальной крепости.
      Федор носился по палубам, руководил выносом раненных, отправил команду на корабль Гута, кричал, ругался, в запале орал на лейтенанта медслужбы, угрожая, что если капитан Кинг умрет, то он лично разберется, как этот медик получил свой диплом.
      Воспоминания заканчивались тем, что под одобрительные возгласы сослуживцев он извлек из капитанского сейфа надежно закрепленную, тяжелую металлическую канистру со спиртом.
      Конец 3 главы.

      Офицеры отряда скаутов два дня пили до отключки, просыпались и снова вливали себе в глотку вино, водку и «пакадуровку». Запасы «оптической жидкости» и винного довольствия стремительно таяли.
      Гагарин пытался навести порядок, но его просто посылали на хер и откровенно напрашивались на драку.
      Получив отпор, горе-стратег уподобился своим подчиненным. Запершись в каюте, он запил, заливая страх и досаду.
      К исходу третьего дня скаут 2803 посетила группа особистов. Они блокировали все входы и выходы на корабле, положив мордой в пол дежурный расчет и часовых. Натасканные на проведение спецопераций «волкодавы» прошли к каюте Конечникова, сверкая обнаженными клинками катан и полевых куттеров. Поставив пару стрелков в коридоре с приказом поджарить всякого, кто попытается бежать, команда захвата вошла в каюту. Старший постучал по койке, где спал в дупель пьяный первый лейтенант.
      Когда Федор продрал глаза, офицер сделал ему знак, чтобы тот собирался по-хорошему. Конечников кивнул и стал натягивать брюки. Васька, который проснулся следом, попытался бузить, но на шею второго лейтенанта ненавязчиво лег остро отточенный клинок, прервав его излияния. Федор на пальцах показал Стрелкину, чтобы не выступал, а прибрал его компьютер, чтобы тот никуда не «ушел», пока недоразумение не разрешится.
      Конечникова бросили в камеру-одиночку, где 24 часа горел свет, и держали там четверо суток, раз в день давая минимальный арестантский рацион: миску воды и горбушку черного, черствого хлеба со следами плесени.
      Крок, перебрав все свои возможные прегрешения, решил, что скорее всего он арестован за свои неуставные маневры. Но для суда офицерской чести не сажают в камеру. Даже не лишают оружия, давая возможность провинившемуся самому решить проблему.
      К тому же все попытки местных ревнителей воинской чести во главе с капитаном Симоновым, краснобаем, мозгокрутом и стукачом, организовать судилище, наткнулись на заговор молчания свидетелей.
      Федор понимал, что если им и удастся довести дело до разбирательства, то это будет еще совсем не скоро. После удачно проведенной операции начальство Базы уже готовило дырочки под ордена и какая-то возня вокруг нарушения воинского Кодекса им ни к чему.
      Конечников перебирал варианты и все больше и больше запутывался, пытаясь соотнести монументальную помпезность задержания и его проступки, известные начальству.
      В уме, обостренном голодной диетой, стоило отвлечься, вставали картины одна страшнее другой.
      Броня корпусов вскипала мелкими огненными кратерами от попаданий картечи, превращаясь в дуршлаг. Пламя било из отверстий, плавя сверхтвердый компрессит. Внутри взрывались накопители, выбрасывая в проломы перегретую плазму и осколки композита.
      Федор задыхался, горел, шел на таран. Вытирая злые слезы обиды, активировал механизмы самоуничтожения разбитого корабля, с тоской смотря вслед уходящим крейсерам. Ему остро хотелось пожить еще, но приближающиеся громады кораблей противника не давали сделать последнего, сладкого вдоха.
      Но хуже всего были его сны, в которых он видел себя тараканом, медленно поджариваемым в жестяной банке с тысячами сородичей, которые спасаясь от жара лезут ему на голову, заталкивая в раскаленную, гибельную глубину.
      Крок просыпался, обливаясь потом от нестерпимого жара в стылой «одиночке», возвращаясь в тяжелую реальность решеток, холода и сквозняков.
      На пятый день Федора привели в полутемную обшарпанную комнату, заставленную казенной металлической мебелью. Пихнули на холодный жесткий стул с прямой, неудобной спинкой перед столом, где располагался чрезвычайно важный следователь военной прокуратуры в чине капитана.
      Он даже не взглянул на Конечникова, занятый составлением документа. Офицер внимательно и усердно выводил нечто стилом на планшетке, высунув язык от усердия. Экран-планшетка, подсвечивая снизу лицо дознавателя, делал офицера похожим на персонаж фильма ужасов.
      Наконец капитан прокуратуры закончил. Он поднял глаза и смерил Федора взглядом, не сулящим ничего хорошего. Потом зажег настольную лампу и направил резкий жалящий свет в глаза Конечникова.
      — Теперь ты, подонок, получишь по заслугам, — словно плюя ему в лицо, прошипел дознаватель. — Таких как ты, мразь, еще в детстве давить надо.
      — Потрудитесь объяснить ваш тон, господин капитан, — почти выкрикнул Конечников, чувствуя, как закипает в нем темная злоба.
      — Тебе, урод, объяснения нужны!? Смотри, тварь, что ты натворил.
      Дознаватель повернул висящий на кронштейне монитор, так, чтобы изображение на нем было видно Конечникову.
      — Смотри, выродок, не отворачивайся, — привставая из-за стола, произнес дознаватель.
      Шла запись боя в системе Альбено, маневр крейсера, полет ракеты и крупный план неисправной «пакадуры» с надписью на борту. Потом на экране пошли кадры падения эланского линкора, который зацепился за атмосферу и рухнул, вызвав страшный взрыв. Было видно, как багровая субстанция полного распада волнами пошла от эпицентра, выжигая все живое.
      Адское пламя с огромной скоростью побежало по поверхности. Катастрофа захватила громадные пространства, заставляя кипеть и испаряться воду, обнажая бьющий огнем и плюющийся лавой исполинский провал. В небо взлетели миллионы тонн превращенной в прах породы, смешиваясь с дымом от горящих лесов и подожженных пластов нефти, вскрытых подвижками коры. Даже на расстоянии сотен километров, с орбиты, было видно, как дрожит твердь планеты в запредельно мощном землетрясении.
      — Что это такое? — глухо спросил Конечников. Он чувствовал, как подступает дурнота.
      — Это твой кошмар до конца твоих дней, — ответил дознаватель. — Молись, чтобы жизнь твоя была короткой.
      — Я здесь причем?! — выкрикнул Федор. — Что вы мне это показываете?!
      — Ты сотворил это, — сказал дознаватель, подойдя к нему, хватая за ворот кителя и притягивая к себе настолько, насколько позволяли цепи кандалов, намотанные на металлические трубки стула. — Запомни, только ты виноват, — произнес дознаватель, впиваясь зрачками в глаза первого лейтенанта.
      — Потрудитесь объяснить! И извольте обращаться со мной, согласно моему положению и чину! Я вас на дуэль вызову! — решительно и зло ответил Крок.
      Федор почувствовал, что столь экспрессивное начало допроса — это неспроста. На него просто пытаются переложить чужую вину. Что бы он не чувствовал внутри себя, но признать право напыщенного прыща на службе у насквозь лживого государства казнить и миловать его, Федора Конечникова, он не мог и не хотел.
      — Если сможешь, — сказал следователь, отпуская Конечникова. — Я ведь тебя, родной, замордую до смерти.
      — Смотри, как бы тебя не замордовали. Станция большая, уголков темных много. Звездолетчики не любят, когда своих обижают.
      — Ну-ну, — сказал офицер, усаживаясь на место. — Хорошо, господин первый лейтенант, пусть все будет официально. Не знаю только, понравится ли это вам… Итак, вы, находясь на выполнении боевого задания, при помощи неуставного маневра атаковали эланский линейный боевой корабль «Эстреко», что привело к его падению на поверхность планеты Гало и гибели мирного населения на вышеупомянутой планете.
      — Я выполнял приказ командира группы — «сбить любой ценой».
      — И вы не отдавали себе отчета, какие последствия это может вызвать?
      — Не только отдавал, но и предупредил об этом полковника Гагарина.
      — Хм… — произнес дознаватель. Чувствовалось, как он мучительно ищет, что еще можно поставить в вину Конечникову. — Вы действовали не по уставу.
      — У последней ракеты на моем корабле отказал двигатель… Можно было лишь сделать то, что сделал я или пойти на таран.
      — Вы можете доказать, что получили такой приказ?
      — Вам даже не придется опрашивать свидетелей. Достаточно послушать записи переговоров на «черных ящиках».
      Следователь устало провел рукой по лицу, потом связался по телефону с оперативным отделом. Конечникова увели обратно в камеру.
      Федор представил себе, что происходит сейчас на корабле. Спецназ и «опера» опечатывают и изымают устройства для записи переговоров, попутно улучшая при помощи пинков и зуботычин дисциплину матросов, пытаются «строить» замечаниями и придирками офицеров… Короче, грязь, кавардак, вражеское нашествие из разряда будничных драм флотской службы.
      Как не старался Крок забить воспоминания об увиденном, картина планетной катастрофы снова и снова вставала перед глазами.
      Федор снова и снова спрашивал — «Виновен ли он в том, что произошло?» И сам отвечал себе — «Нет. Нет… Пожалуй, нет».
      С точки зрения обычной логики он был невиновен. Однако Конечников явно чувствовал свою вину. Железная взаимосвязь мыслей, ситуаций и поступков вела его и других к падению эланского «Претендента» на эланскую планету.
      Федор вдруг подумал, как занятно получилось — он ненавидел эланцев и сделал с одной из их планет то же, что они сделали с Амальгамой.
      В голове что-то щелкнуло и все встало на свои места. Месть — блюдо, которое подается холодным. Тем более, что он уничтожил именно этот линкор…
      Лежа на жестких нарах, Конечников позволил своей памяти вернуть его в тот день, когда сильно побитый экспериментальный корабль совершил посадку на его родной Амальгаме. Федор снова был ребенком, одетым в самодельную одежду дикарем, который попал в новый, но такой манящий и притягательный для него мир. Вспомнил лица людей: больших, сильных, умных…
      И, конечно же, он вспомнил второго лейтенанта медслужбы, Дарью Дремину, которая казалась ему тогда такой взрослой, но на самом деле была совсем молодой девушкой, почти девчонкой.
      Федор уснул с теплым хорошим чувством встречи с давними знакомыми и удовлетворением оттого, что наконец отомстил этому треклятому «Эстреко» за их гибель. Отомстил всей этой гнилой Эланской империи за то, что они сделали много веков назад с его планетой.
      Федор провел в камере еще день, прежде чем его вызвали снова.
      В кабинете дознавателя был накрыт шикарный стол. С ресторанным размахом были выставлены: суп, мясо по-купечески в горшочках, салат, фрукты, шоколад, красное вино, коньяк, водка. Все это было прекрасно сервировано и вызывало слюнотечение одним своим видом.
      У Федора при виде всех этих кушаний случился голодный спазм.
      Конечникова никто не пихал, не дергал, не приковывал к стулу, как в прошлый раз.
      Следователь предложил ему садиться, с ловкостью профессионального официанта наложил ему еды и плеснул в бокал коньяку.
      Сочувственно и виновато глядя на первого лейтенанта, он объявил, что на Федора Конечникова пало подозрение в совершении особо тяжкого военного преступления — уничтожении гражданского населения на планете Гало.
      — Как можно было сдержаться после этого, — извиняющимся тоном произнес офицер прокуратуры.
      Он снова запустил запись на мониторе.
      В иллюзорной трехмерной глубине, созданной интерференцией лазерных лучей на управляемой полевой матрице, появилась планета. Очевидно, снимали с разведывательного корабля на дальней орбите камерой высокого разрешения. Кадры сменялись каждые две секунды, приближая зрителя к поверхности. На экране вырастал горящий город.
      Временами дым застилал все поле зрения, и оператор переходил на инфракрасный режим съемки. Тогда изображение бликовало всеми цветами радуги, согласно встроенному алгоритму дискретизации температурных зон.
      Архитектура, планировка, способ прокладки магистралей и организация транспортных развязок были типично эланскими. Конечников до дыр изучил эти ландшафты на имитаторах, когда он вместе с другими курсантами учился сбрасывать полуактивные мины малого калибра и расстреливать из пушек крейсера городские кварталы в режиме атмосферного штурмовика.
      Конечников не мог понять, зачем ему показывают эти картинки, пока увеличение не стало настолько большим, что стали видны сотни, тысячи, сотни тысяч обгорелых и скрюченных тел.
      Трупы лежали один на другом в несколько рядов. Температура повышалась достаточно медленно, так, что люди успели в поисках спасения выбежать из раскаленных высоток на улицу. Было видно, что умирали они долго и мучительно, давя друг друга в бесполезных попытках скрыться от смертельного жара.
      Не отрывая глаз от экрана, Конечников машинально выпил стакан с коньяком, даже не почувствовав вкуса «клопида».
      — Вот, — сказал следователь. — Да, батенька… На Гало жили 500 миллионов человек.
      — Эланцев, — машинально поправил его Федор.
      — Человек… Спаслись немногие. Катастрофу довершили обломки верфей и еще трех линкоров, уничтоженных вашими коллегами.
      — Мы выполняли приказ.
      — Никто не приказывал вам сжигать планету.
      — Перед тем, как пустить ракету, я предупредил командира группы об опасности падения флагмана.
      — Да-да, мы проверили…
      — Все экипажи слышали, чего проверять, — взвился Конечников. — Разобраться — пять минут работы, а я в камере уже почти неделю парюсь.
      — Простите, виноват. Но надеюсь, хороший обед хотя бы отчасти компенсирует ваши мучения, — пристально вглядываясь в лицо первого лейтенанта, сказал дознаватель. — Вы кушайте, а я, чтобы не терять даром времени, сниму с вас показания, чтобы все было как положено. А потом вы пойдете к себе в казарму…
      В течение получаса Конечников с набитым ртом отвечал на вопросы, а следователь тщательнейшим образом записывал это.
      Когда он закончил, Федор едва смог поставить закорючку под протоколом допроса, сказался прием трех стаканов крепчайшего «клопида» и почти наркотическое действие обильной еды после шести дней вынужденного поста.
      Конечникову очень не понравилось, что называется эта бумага «протокол допроса обвиняемого», но когда первый лейтенант обратил на это внимание, дознаватель заверил его, что такова форма документа. Что касается самого текста, то Конечников как ни старался, не смог разобрать половины каракулей следователя.
      Федор едва помнил, как вышел из кабинета дознавателя. Когда Конечников проснулся, он почему-то снова был в камере…
      Когда Федор стал стучать в дверь, крича, что это ошибка и что следователь его отпустил, какая-то тюремная крыса из охраны, открыв окошко, пустила в лицо струю слезоточивого газа…
      Еще через пару дней состоялся трибунал.
      Первого лейтенанта отвели в маленький зальчик, где сидели 3 полковника военной прокуратуры, и зачитали протокол допроса, подписанный им.
      Из документа явствовало, что он, будучи исполняющим обязанности командира корабля, приказал атаковать эланский линейный корабль «Эстреко», не приняв во внимание, что тот находился на чрезвычайно низкой орбите, что привело к падению подбитого линкора на поверхность.
      Когда Федор стал говорить, что он этого не подписывал, более того, все обстояло совсем не так, мордовороты из охраны просто заклеили ему рот скотчем и надели кандалы.
      Высокий суд, посовещавшись, объявил приговор — разжалование и расстрел. Приведение в исполнение должно было состояться через два часа после объявления решения «тройки».
      В этот момент двери зала заседаний распахнулись. Вошел командующий эскадрой во главе своего многочисленного штаба и охраны. В толпе сопровождающих мелькнул серый мундир офицера флота Союза Небесных Городов.
      Конечников крайне удивился.
      Еще во времена его обучения преподаватели настойчиво вдалбливали курсантам устройство небесногородских ARSS'ов, как кораблей вероятного противника.
      «Торгашеский» коммандер подошел и встал рядом с генералом. На его лице бродила надменная и презрительная улыбка. Когда первая волна удивления схлынула, Конечников смог различить на шее золотой жетон в виде полумесяца на цепочке — знак наблюдателя Координационного Совета Союза Семи, — организации, стоящей над всеми государствами Обитаемого Пространства. «Вот влип», — тоскливо подумал Конечников. — «Теперь не просто расстреляют. Скорее всего, выдадут эланцам для, так сказать, «справедливого» суда».
      Это означало только одно — не просто смерть, а смерть позорную и мучительную, от изуверских пыток, мастерами которых были противники деметрианской империи.
      Федор почувствовал, как холодеют от ужаса руки и ноги.
      — Надеюсь, высокий суд разрешит нам присутствовать? — Не сулящим ничего хорошего тоном спросил коммандующий.
      Судьи переглянулись, будто они попались на чем-то постыдном и противозаконном.
      — Пожалуйста, Николай Иванович. Но, знаете ли, мы уже почти закончили, — произнес председатель.
      — Ну и каков был ваш вердикт, — хмуро поинтересовался бригадный генерал.
      — Конечникова, как допустившего чудовищную халатность, повлекшую гибель гражданского населения — расстрелять.
      — А позвольте мне протокольчик ведения заседания, — попросил командующий.
      Писарь задрожал, и сделал попытку скомкать листы. Телохранители генерала мгновенно сориентировались и вырвали у него бумаги.
      — Так, почитаем, — сказал командующий, листая записи и качая иронически головой. — Ца-ца-ца.… Ах, каково, однако! Ну надо же, какой подсудимый разговорчивый оказался! Спорил, доказывал, кричал, шумел.… А потом, так сказать под тяжестью доказательств, сломался и даже просил прощения у товарищей по оружию в последнем слове.… Весьма забавно, особенно если учесть, что рот у этого бедняги заклеен, а заседание еще, как я понимаю, не закончилось.
      Судьи молчали.
      — Ну что ж, я думаю, высокий суд не будет против, если мы все повторим, — генерал грозно посмотрел на членов трибунала.
      Председательствующий, скрежеща зубами, кивнул в знак согласия.
      Генерал стал что-то вполголоса объяснять наблюдателю. Тот слушал, просверливая командующего презрительным и оценивающим взглядом. Потом они долго и оживленно о чем-то говорили. Наконец, коммандер кивнул головой и раздраженно произнес: — «OK, OK, general. Let begin!»
      — Иудино семя. Крысы, — ни к кому конкретно не обращаясь, зло заметил генерал, потом не терпящим возражения тоном приказал. — Начинайте!
      — Слушается дело об истреблении гражданского населения на эланской планете Гало, — прокашлявшись, произнес председательствующий. — Обвиняемый, Конечников Федор Андреевич, мещанин, уроженец планеты Амальгама, первый лейтенант флота его величества князя-императора. На момент совершения им военного преступления, обвиняемый исполнял обязанности командира малого гиперпространственного крейсера-разведчика.
      — Возражаю! — остановил его командующий. — Вина первого лейтенанта не доказана. И не валите все на стрелочника! — командующий вопросительно посмотрел на серомундирного офицера.
      Наблюдатель важно кивнул.
      — Я есть считат, что фесь дело надо расобрат по порядок, — произнес он. — Рассказывайт нам, как этот лойтнант комин то Хэло, я хотет сказайть есть оказайтся у этэт плэнет.
      — На этот вопрос наиболее полно смогу ответить я, — сказал командующий.
      — ОК, please, — ответил коммандер.
      — После того, как эланские корабли подло и вероломно напали на нашу верфь на Тэте Волка, была задумана акция возмездия.
      — О, yes, — иронически вставил коммандер, — ви свой верф есть проспайт, так это из «подло» и «фероломно». Наш разфедыфательний спутник, обнаруживайд эланский эскадра еще бефоре ван манс до атак.
      — Атака верфей это подло! — возразил бригадный генерал. — Это все равно, что украсть оружие у благородного воина во время сна, чтобы потом напасть на него, когда он станет беззащитным.
      — А чтожь вы нападайт на Хело? Федь это есть подло… — с насмешкой поинтересовался «торгаш».
      — В борьбе с подлецами все средства хороши.
      — Really? А то еще и от себья добафит и плэнет сжеч, — торжествующе сказал коммандер. — Нье тэк ли?
      — Это был несчастный случай, — сердито возразил бригадный генерал.
      — Ньесчастный? Поссибл… Но очень фыгодный для Дэметр. Тьепер ригул-импэрэйтор Илано много сто лет не есть мочь репэйр свой верф. Faire storm на повьерхности не только сжечь насьелений плэнет, но разрушайт все плэнт энд фэкториз, то есть фабрик и завод на поверхност. А то, что спрятано под земля был дистроед мощный сейсмик вэйв от землярясений. А очьен скоро на повьерхност будет ван хан… то есть сто градус саб зиро и жизн станет нефозможн… Иланцам горазд прощ строит нофый верфв нофый мест, чем восстанвлифайт эта. Редкий по удач несчастни случай…
      — Значит, СНГ сможет продавать эланцам еще и боевые корабли, которые они раньше покупать не хотели. Коммандер, мы уклоняемся от темы.
      — Продолжайте, please.
      Генерал сердито взглянул на офицера и продолжил:
      — Для проведения операции были отобраны добровольцы, которые готовы были умереть, но выполнить задачу.
      — Фот как, — иронически произнес «торгаш». — Лойтнант, — обратился он к Конечникову. — Вы есть доброфольно соглашайся?
      — Так точно! — отрубил Федор, и лишь краткая пауза и пара взмахов ресниц показали, что первый лейтенант впервые слышит о том, что он был «добровольцем».
      — ОК, — сердито произнес представитель Союза Семи. — Отсутсфий в телепортейторний книга старт запись, вообще фсякий инфомейшен о запуск групп, тоже есть следствий этот «доброфольност». Оббросиф вся лож, который я есть услышайт, могу резюмироват: был софершен пиратский этэк, причьем фсе был оформлен так, чтобы можно бы отказаться от сам факт нападьений.
      — Извольте не передергивать, господин коммандер, — возразил генерал. — Была проведена военная операция, на которую, ввиду ее крайней опасности были отобраны те, кто знал, на что они идут. Кстати, можете спросить любого.
      — О, — махнул рукой офицер, — не есть сомнефайся в их энсез.
      — Итак, продолжим. Линейный корабль «Эстреко» был сбит в бою. Не наша вина, что экипаж оказался укомплектован трусами, которые больше всего заботились о своих поганых задницах. Они могли направить корабль в сторону от планеты, но видимо предпочли покинуть его в спасательных капсулах…
      — Хо, — коротко усмехнулся коммандер, — по мои дэйта никто и не пытайся бежайт с «Истреко». Олл пипл есть умирайт от попаданий мазл, сброщенный этот молодчик.
      — Был бой, — возразил ему бригадный генерал, — Первый лейтенант выполнил приказ командира.
      — Итс гуд, что ви не пытаться перекладывайт вина на стрелочник, — довольно произнес «торгаш». Ай эм неве… простит ми, я никогда бы не есть ферид, что он сам это делайд без команд.
      — Но на борту выпущенной им ракеты было написано «За Амальгаму», а это родная планета первого лейтенанта, — подал голос председатель суда.
      Воцарилось неловкое молчание.
      — Its really? — ледяным голосом спросил представитель Союза Семи.
      — Казимир Игнатьевич, вы ничего не путаете? — с убийственно-ледяной вежливостью поинтересовался бригадный генерал.
      — Нет. Я сам видел эту запись.
      — А, — иронически произнес генерал, — нашлась, значит, таки. А вы говорили, что потеряли, что испарилась бесследно.
      — Вы знаете, была попытка запись испортить, остался лишь фрагмент.
      — Включите, пожалуйста, — также холодно попросил Никифоров.
      Ракурс позволял догадаться, что снимала камера, установленная в районе второй батареи. Федор вспомнил, что именно туда угодил картечно-плазменный залп пушек эланского крейсера. Изображение было не слишком четким, очевидно, видеодатчики или кабель пострадали от жара и мощнейшего электромагнитного импульса. Это было единственным объяснением, поскольку главный «черный ящик» корабля, спрятанный под броней корпуса, разрушался последним.
      На экране вырастал эланский линкор.
      «Васька, как только я начну тормозить, сбрасывай «дуру"«— услышал Конечников свой собственный голос.
      «Крок, это все из-за меня» — ответил ему голос Василия.
      Через весь экран, сначала вперед, потом назад, пролетела неживая туша «пакадуры», медленно вращающаяся вокруг своей оси. На борту ракеты явственно читалась надпись: «За Амальгаму».
      Потом картинка крутилась и прыгала под наполненные смертельным ужасом мольбы принять, даровать спасение и жизнь вечную. Затем огненный сполох, частично прикрытый корпусом вражеского линкора, окончательно испортил светочувствительные элементы камеры.
      — Я думаю, все ясно. Особенно эта надпись — «За Амальгаму». Обращаю внимание, что Конечников — уроженец Амальгамы, на которой 900 лет назад случилось всем известное несчастье, причины которого до сих пор неясны. Обвиняемый считает, что в эту самую Амальгаму врезался эланский линейный корабль, что и вызвало мощный взрыв, антипарниковый эффект и гибель практически всего населения планеты.
      Обвиняемый неоднократно подавал рапорты и даже пытался обратиться напрямую в суд по правам человека Союза Семи с целью начать производство по делу о гибели гражданского населения на Амальгаме.
      По показаниям капитана Симонова, обвиняемый все свободное время посвящал разработке планов уничтожения эланских кораблей и планет. Налицо преступное намерение. Обвиняемый заранее подготовил план мести, выносил его и осуществил, когда сложились благоприятные условия. Как вы считаете, Николай Иванович? — спросил судья командующего.
      Тот в задумчивости покачал головой и с откровенной ненавистью посмотрел на председателя суда.
      — Что вы об этом думаете, господин коммандер? — спросил после некоторого молчания генерал.
      — Фаш косподин судиа, есть желат уверяйт меня, — от волнения «торгаш» еще больше стал коверкать речь, — что официрс арми феликий конясь, есть мечтайт kill, crash and destroy, цивил житьель плэнэтс Иланиш эмпэйр. Я есть не ферить и полагайт, что у косподин судья есть личный мотиф ффодит менья в саблуждений.
      — Точно так, господин коммандер, — отозвался бригадный генерал. — Наш господин судья приходится троюродным братом отцу полковника Гагарина.
      — О, я есть понимайт, — после напряженной паузы отозвался серомундирный офицер. — В фаш государсв родстфо есть играйт очьен болшой рол.
      Бригадный генерал несколько сконфуженно кивнул. Конечников отметил некоторую наигранность в этом жесте.
      — Конечников, скажите, что означала фраза «Крок, это все из-за меня», и кому она принадлежала? — спросил бригадный генерал Федора.
      — Крок — это мое прозвище, — ответил первый лейтенант. Обращался ко мне второй лейтенант Стрельников. А фраза… — Конечников задумался. — Я полагаю так. Думая, что через несколько секунд умрет, второй лейтенант выражал сожаление о потере ракеты, расстрелянной канонирами эланского крейсера, что и заставило атаковать таким вот образом.
      — Хорошо, — ответил ему генерал и Федор увидел, что в глазах командующего мелькнули лукавые чертики. — А зачем же вы вообще на рожон полезли?
      — По приказу полковника Гагарина, господин командующий!
      — Вы можете это доказать? — уже откровенно веселясь, спросил Никифоров.
      — Спросите любого офицера, посмотрите записи черных ящиков других кораблей, и увидите, что я говорю правду — ответил Конечников.
      — Боюсь, что вопросов станет еще больше, — для острастки сказал командующий.
      — Йес, косподин дженерал, please start your record — поддержал его наблюдатель Союза Семи.
      Никифоров с кривой улыбкой кивнул адъютанту, и тот извлек из портфеля объемистый блок перманентного документирования повышенной надежности — так официально назывался корабельный «черный ящик».
      — Прошу обратить внимание на серийные номера и наличие пломб. Прошу отметить исправность внутреннего таймера, — сказал бригадный генерал, обращаясь вроде бы ко всем, но имея в виду в первую очередь «торгашеского» коммандера.
      — Я есть желать смотрейт, — сказал тот, протягивая руку к прибору.
      — Извольте, — произнес адъютант, давая ему тяжелый блок рекордера.
      Наблюдатель видимо не ожидал, что «черный ящик» будет таким тяжелым, и уронил его на пол. Потом поднял, покраснев от натуги, отстранив адъютанта, который предупредительно попытался прийти ему на помощь.
      — Уфф, — сказал он, — до чьего тьжелый фещь. У нас этот девайс мэйк, простит, рекордерс делайт гораздо более легкий.
      Он достал приборчик и обвел вокруг, проверяя отсутствие следов проникновения, сверил цифры на табло таймера со своими часами, потом, не доверяя электронике, стал разглядывать пломбы через лупу.
      Генерал, который при других обстоятельствах непременно бы съязвил, напряженно глядел на офицера. Он сделал знак адъютанту, который вытащил объемистый талмуд с номерами «черных ящиков», установленных на кораблях флота его величества князя деметрианского.
      — No, thanks, — ответил коммандер, не отрываясь от своего занятия.
      Удовлетворенно кивнув, «торгаш» достал портативный комп и сверился по нему.
      — Карашьо, — сказал он после. — Я желайт смотрет.
      Конечников удивился — данные были строго секретными.
      Прямо в зале, чтобы наблюдатель был уверен, к прибору подключили кабель. Коммандер поманил пальцем одного из техников, и когда тот подошел, также знаком показал, чтобы тот положил рядом маленькую плоскую коробочку. Когда датчик-считыватель оказался рядом с черным ящиком, на экране портативного компьютера «торгаша» побежали данные настройки, потом возникла картинка. Кто-то из офицеров завистливо вздохнул, ведь в деметрианском флоте для рядовых офицеров даже простейшие текстонабиратели были роскошью, не говоря уже о навороченных КПК.
      Конечников, несмотря на всю серьезность момента, вдруг вспомнил, что его старенький карманный компьютер, на котором он держал программу-имитатор, будет пожалуй лучше, чем этот разукрашенный, сверкающий красками лазерного голографического экрана, но более слабый по параметрам и до отвращения хрупкий «торгашеский» «Меркурий».
      Когда запись окончилась, все долго молчали.
      — У вас, господин коммандер, будут вопросы? — осторожно поинтересовался бригадный генерал.
      — Йес, оф кос, — отозвался тот. — Ми стал ясн, что фесь фина пытаться сваливайт на стрьелочник, как есть говорит у вас. Но исфолте обьясняйт ми, эбаут этот злощастный надпис на рокет.
      — Ну, кто писал, тот пусть и объясняет, — отозвался командующий.
      Он демонстративно откинулся на спинку кресла, показывая, что его мало интересуют эти детали.
      — Ай есть внимателн слушай, косподин ферст лойнтант, — светлые рыбьи глаза наблюдателя впились в лицо Конечникова, подмечая малейшие изменения мимики.
      — Я, это, — мучительно соображая, что соврать, сказал Федор. Тут его осенило. — У нас на флоте есть традиция такая, матросы и офицеры пишут, где только можно дату призыва и место.
      В непроницаемом лице своего командира Федор вдруг на мгновение увидел одобрение. Казалось, бригадный генерал беззвучно произнес — «Молодчина, парень».
      — Это ест правда? — обратился к Никифорову торгаш.
      — Точно так, — не моргнув глазом, ответил тот. — Боремся, боремся — и все без толку. Все стены, все сортиры этим расписаны. И откуда только эта зараза пошла, — сокрушенно махнул рукой он.
      — Если позволите, господин бригадный генерал, я расскажу, — вклинился Конечников. — Все пошло от второго лейтенанта Косопузова, еще много лет назад. Ему очень долго не давали очередного звания, тогда он с горя накарябал в сортире: — Кассия, год призыва 7093, все еще второй лейтенант. Буквально через две недели ему кинули пару звезд. Поговаривали, что кто-то из высшего начальства увидел и распорядился присвоить. Косопузов рассказал другим, — и понеслось.
      — И что, есть помогайт?
      — Да, господин коммандер, — вставил генерал, — десять суток ареста заработать.
      — О, — задумчиво покивал головой наблюдатель. — Я есть понимайт. И что, этот перфый лойтнант есть мечтайт стать кептен?
      — Боюсь, что за все его художества, пьянки и нарушения устава ему это не светит.
      — Кстатьи, — лицо коммандера стало жестким. — Не кажьетс ли каспадин дженерал, что вы мне тут сказка рассказывайт. Я ясно был видеть, что на мазл было написано «За Амалгама». Вкупье с тем, что рассказывайт судья, дело выглядейт так, будто в диметрский арми официрз есть желайт смьерт всем эланцам.
      — Это всего лишь стечение обстоятельств. То, что написал этот молодчик на борту, до включения реакторов выглядело совсем не так.
      — Так точно, господин бригадный генерал, — произнес Конечников. — Там было написано: «7099 Амальгама».
      — Конечников, получите двадцать суток ареста. Вы опозорили нас перед Союзом Планет. Теперь все будут считать, что в армии его высочества великого князя служат суеверные тупые дебилы.
      — Виноват, господин бригадный генерал, — бодро отозвался Федор.
      — Oh, I`m understand. Этот официр писайт, краска после запуск рокет горьет и вместо «7099» выходит «За».
      — Мы этого писаку примерно накажем, не сомневайтесь, господин коммандер.
      — Этот молодой парьен уже и так слишком наказан. Он всьего лиш виполняйт приказ. Что би не говорьил фаш судья, я своими ушами слишайт, что лойтнант предупредайт об опасность. Если би он хотейт погубит плэнет, врьядли он би об это говорийт. Я не есть видейт его комэндер. Кто есть тут колонел Гагарин?
      — Наполеона этого доморощенного, стратега великого, *б его мать, полковника князя Гагарина сюда, — приказал командующий.
      — Как это непорьядочно, — поджал тонкие губы «торгаш». — Судийт инокент, то есть нефиновн, бедный, незнантный официр, чтоби отфести подозрений от его богатый и родофитый комендер. В наш государств демократий, и такой случай есть бит невер.
      — Будьте покойны, господин коммандер, мы разберемся.
      По знаку генерала нижние чины взяли под стражу судей трибунала и вывели прочь.
      Сам собой возник перерывчик. Служащие суда меняли таблички с фамилиями на судейских местах. Генерал чирикал на техно с наблюдателем на отвлеченные темы.
      Федор смотрел на командующего эскадрой, на его слащаво-приторную, обращенную к наблюдателю Союза Семи улыбку и вдруг в какой-то момент стал понимать, о чем они беседуют. Поначалу это совсем не удивляло Конечникова, пока он не понял, что разбирает и ответы иностранца, который сидел к нему спиной.
      — То, что вы так поспешили с судом над этим несчастным первым лейтенантом, наводит меня на очень нехорошие мысли, — устало произнес коммандер.
      — Поверьте мне, господин Свинг, я и сам случайно об этом узнал. Судейские, проклятая каста, подчиняются своему начальству, — Никифоров вздохнул. — Мне еще нужно будет объяснить свое самоуправство, как-то вмешательство в судебный процесс и арест членов трибунала.
      — У вас могут быть неприятности? — переменив деловой тон на заботливый и заинтересованный, спросил наблюдатель. — Я могу помочь.
      — Не думаю, но все равно спасибо.
      — Господин бригадный генерал, — сказал коммандер, — эланцы требуют выдать им офицеров, причастных к преступлению…
      — Боюсь, что это придется согласовывать на самом высоком уровне…
      — Иначе вы никогда не отмоетесь от клейма убийц мирных жителей.
      — Кого вы хотите?
      — Князя Гагарина и этого первого лейтенанта.
      — Помилуй Боже, Конечникова то за что? — изумился генерал.
      — У меня есть все основания полагать, что он хотел смерти эланцам пожалуй больше, чем его тупоголовый командир.
      — Отчего вы так решили? — спросил Никифоров.
      — Оттого, что этот дурак написал на ракете, черт возьми!
      — Господин Свинг, ну это же просто смешно! — почти выкрикнул генерал. — Все сортиры этим расписаны, а вы хотите парня отдать на медленную и мучительную смерть за то, что он имел глупость по пьяной лавочке побаловаться баллончиком с краской.
      — Вы, господин бригадный генерал, похоже симпатизируете этому офицеру?
      — Я буквально вчера узнал о его существовании. Он вроде местного дурачка. Никто его не воспринимает всерьез, мужчины считают ниже своего достоинства с ним общаться, дамы игнорируют. Даже проститутки, и те кобенятся, требуют с него деньги за то, что для других делают бесплатно. Наказывать его — просто несправедливо.
      — Но вы ведь видели, как он подорвал эланский линейный корабль.
      — Повезло. Два других корабля, которые пытались проделать то же самое, повторить маневр не смогли. Да и у него самого толком не вышло. Его крейсер крутило так, что будь строй погуще, он бы непременно в кого-нибудь врезался. Просто бесстрашие от глупости. Терять ему нечего… А пойти на таран — любой сможет.
      — Хорошо, пусть будет так, — усмехнулся «торгаш». — Я лично проверю сортиры… И не дай Бог там не окажется этих надписей.
      Генерал подозвал к себе адъютанта и приказал ему проверить сообщения на сервере текстовой связи, а в конце несколько раз настойчиво спросил офицера: «Ты все понял?!». Тот кивнул, откозырял и ушел, почти убежал.
      — Кстати, господин бригадный генерал, — произнес наблюдатель. — Как вы отнесетесь к тому, чтобы отправить этого вашего Конечникова в командировку? На уровне правительств обсуждается вопрос о закупке вашей империей новейших моделей наших ARSS. Будет сформирована комиссия, куда должны войти и боевые офицеры для испытаний кораблей на полигоне. Могу я рассчитывать, что он будет в числе представителей от вашей эскадры?
      — А если нет? — напряженно поинтересовался генерал.
      — Боюсь, что у меня сложится о его виновности другое мнение, — отрубил наблюдатель. — Вы согласны?
      — Конечно. Парень молодой, толковый, заграницу посмотрит, на кораблях ваших полетает.
      — Вот и хорошо, господин бригадный генерал, — удовлетворенно произнес коммандер. — Надеюсь, вы человек чести, и слово свое сдержите. Ведь мир тесен…
      — Господин Свинг, вы делаете непозволительные намеки, — сухо заметил генерал.
      Разговор прервал офицер Особого отдела, выглядевший сконфуженным и пришибленным. Он прошептал генералу несколько слов на ухо.
      Федор прочел по губам: — «Господин командующий, полковник Гагарин застрелился».
      — Как, — вне себя от злости заорал Никифоров. — На что годится ваш хваленый спецназ!? Одного пьяного мудака взять не смогли!!
      — Он поджарил себе мозги, когда мы стали ломать дверь капитанской каюты. Видимо, его предупредили.
      — Что ест происходийт!!! Ви что, ест играйт здес комедий!!! — как резаный, на весь зал заорал «торгаш».
      — Господин коммандер, непредвиденные обстоятельства, — извиняющимся тоном отвечал ему генерал.
      — Я желайт смотрет меньедленно! Ведит менья на мест! Я ест хотейт видет труп и бит убеждейн, что это ест дейтвителн коняс Гагарьин, — наблюдатель вскочил и стремительно направился к дверям.
      Бригадный генерал махнул рукой, и опрометью бросился за ним, что-то втолковывая на ходу.
      Новый судья махнул рукой, закрывая заседание.
      Конец 4 главы.
 

Комментарий 3. Вечер того же дня.

      15 Апреля 10564 по н.с. 20 ч. 38 мин. Единого времени. Искусственная реальность «Мир небесных грез».

      Пользуясь тем, что Управительница совсем забыла про светило, оно скользнуло за горизонт, в ускоренном темпе достигнув положенной точки в пространстве. Небо стало совсем темным. На лугу появился туман, потянуло промозглым влажным холодом. Когда компьютер произнес: — «конец 4 главы», Рогнеда встрепенулась, поняв, что прошло уже много времени. Девушка остановила чтеца. Мягким, уютным светом загорелись лампы.
      Управительница в задумчивости взяла в руку камень, любуясь игрой света в подаренном ей аметисте. Она увлеклась и вскоре в пространстве образовалась гигантская копия кристалла, повторяя движения оригинала в руках Рогнеды. Яркие блики разорвали сумрак зала, заполняя пространство всеми оттенками сиреневого. От фантома побежали фиолетовые волны, окутывая ласковым, расслабляющим теплом людей.
      Девушка вдруг переменила направление своих размышлений. В пространстве появилось туманное окно. В его глубине стали возникать контуры кораблей, жесткие, железные закутки кают и технических помещений станций, стены, простроченные рядами заклепок, давящие низкие потолки. На их фоне проявились лица людей, которые жили в ту эпоху.
      Потом, сменяя друг друга, стали возникать роскошные интерьеры разных веков, от варварских, до-джиханских времен, заканчивая изысканным декадансом постимперского стиля.
      — Когда вспоминаешь те времена, то кажется, что те люди были из стали, перенося то, что их изнеженные потомки посчитали бы невозможным, — отвечая на невысказанный вопрос, сказал Управитель. — Но на самом деле страх и невежество двигали ими, заставляя отдавать свои жизни за своих правителей, которым до них и дела никакого не было, лишь бы плодились, исправно платили налоги, ходили на амбразуры, вылупив глаза, и не высказывали вслух своего неудовольствия. Как они там говорили, — «У пушки должно быть не меньше трех человек, иначе, куда она выстрелит — один Бог знает».
      — Ты хочешь сказать, что они были несчастными жертвами… Все делали из страха друг перед другом и суровым наказанием охочих до расправы карательных органов государств?
      Нет, это были чистые души…
      Тебе не приходило в голову, что именно страх и железные рукавицы позволял им проявлять лучшие душевные качества? Забыть собственный эгоизм и страх, стать героями, тем, чем желала стать их сущность? Оттого ты хочешь смешать их с дерьмом, что сам труслив, своекорыстен и расчетлив? — парировала Управительница.
      — Вовсе нет, — ответил Управитель. — Оттого, что время игр кончилось. Нынче мы не можем позволить наслаждаться битвами. Дорого героизм обходится. Оттого мы и проиграли эту войну, что сражались с машинами по старинным правилам, по которым бойцам предписано дохнуть как мухам во славу сверхчеловеческой, государственной общности. Но нельзя больше жить иллюзиями.
      — Ты прямо свою статью цитируешь, — с улыбкой ответила Управительница.
      — Ничего удивительного, — сказал Живой Бог. — Я ведь ее писал. — И еще… Ты ведь помнишь про Амальгаму? Или про ад на Гало? Вы ведь вылетали туда для оперативного анализа.
      — Да, это было ужасно. Именно тогда в умах многих появилась непреклонная жестокость, стремление не сражаться, а побеждать любой ценой. Мстить, утоляя соленой водой чужих слез свою жажду неправильно понятой справедливости.
      — Ну, вот видишь… — вставил Управитель.
      — Но мне жаль, что время нарочито-героических битв кончилось. Для многих душ это единственный способ почувствовать свою нужность. И потом… — девушка сделала паузу, с улыбкой поглядев на Управителя. — Тебе самому не страшно?
      — Чего? — не понял мужчина.
      — В старые времена, когда люди больше понимали подноготную своих поступков, действовало мудрое правило — три человека на одну пушку. Теперь мощь, которой стали обладать наши корабли, соизмерима с мощью новой звезды.
      Сила, которая находится в распоряжении экипажа «Дракона», просто чудовищна. Ты подумал, кто остановит твоих «черных ангелов», если они захотят повернуть орудия в другую сторону?
      — Это что, воевать за берсерков? Вместе с кораблями — роботами? Чушь…
      — Не уверена, — ответила девушка. — Скорее бороться против законной власти государства. Жечь пассажирские транспорты, уничтожать с таким трудом восстановленные кольца нуль-транспортировки, разносить обитаемые миры. Не боишься новой генерации сообществ космических бродяг и пиратов, кочующих как саранча от планеты к планете?
      — Мы даем им лучшее. Мы позволяем им жить так, как они считают нужным. Мы даже выкинули всех, кто не соответствовал толерантному «драконам» психотипу с их планет.
      — На твоем месте я бы не пела «черным» дифирамбы. Когда все захотят стать такими как они, с кого будут тянуть энергию Башни Контроля? И кому мы будем вешать лапшу на уши, заставляя бежать за колбаской, подвешенной перед носом?
      — А… — только и смог сказать Управитель и осекся, понимая справедливость слов Рогнеды. Потом он все же собрался и произнес: — Ну, это еще когда будет…
      — От того вы все не умеете мягко изменять мир, что не хотите видеть даже на шаг вперед, — сказала Живая Богиня.
      — Хорошо хоть ты умеешь, — неопределенным тоном ответил Андрей.
      Управительница внимательно посмотрела на него, не издевается ли…
      — А меня сегодня мальчик будет ждать, — сказала она, меняя тему. — Я договорилась пойти с ним на «поганку».
      — И что?
      — Ничего ты не понимаешь. Танцы — это так здорово. А после танцев — драка, когда народ выдавливает крайних за хлипкие ограждения висящей в пустоте площадки. Парни и девушки с визгом падают с высоты в полтора километра. Потом они попадают в зону мягкого силового поля, которое тормозит их полет и позволяет благополучно приземлиться, — девушка встала и прошлась пружинистой походкой, словно танцуя под неслышную музыку. — Бывают конечно и несчастные случаи, но редко. Или кто-то слишком далеко отлетит и не попадет потом в тормозное поле, или головами люди столкнутся. Тот, кто успел притормозить, с тем, кто по какой-то причине падает быстрее. Это лишь придает остроты.
      Вообще, мне нравится такая жизнь. Может быть, я прожила бы так лет сто в три-четыре приема, забыв про свои заморочки.
      Там все просто. День за партой. Потом, когда станешь старше, в каком-нибудь офисе под завывания радио.
      И каждый день забегаловка, танцпол и компания. Танцы, поцелуи, пиво с фетой, драки наших мальчиков с чужими, завывание сирен полицейских глайдеров, погони, прятки во тьме.
      А если кончится хорошо, — отвязный секс на скамейке в парке или в кустах. Это все настоящее, в отличие от того, чем мы себя тут потчуем…
      — И это говорит Управительница Жизни, — недовольно сказал Живой Бог.
      — Это говорит Управительница Жизни, которая давно уже поняла, что сила, власть и мудрость не в состоянии сделать ее счастливее девочки-пустышки, предназначение которой на мгновение вспыхнуть и погаснуть в потоке бытия.
      — Когда ты была императрицей, ты считала так же?
      — Думаешь, что по больному бьешь, Пастушонок? — сказала Управительница. — Я сотнями лет жила одна, разговаривая с камнями и птицами, столько раз забывала себя и заново восстанавливала, что там уже не осталось ничего от меня прежней.
      Мир вокруг потерял цвет, став однообразно серым.
      — Давай еще немного послушаем, — помолчав, предложила девушка.
 

* * *

продолжение

      Федора отвели обратно в гарнизонную тюрьму, но уже в другой отсек, в камеру побольше и почище. Примерно через час принесли стандартный офицерский обед, и даже шкалик винного порциона. Вечером был соответствующий чину ужин.
      Надзиратель принес кипенно-белое постельное белье, сообщил, что подушка, одеяло и матрас находятся в выдвижном ящике под койкой, поинтересовался, в какое время господин первый лейтенант желает, чтобы у него погасили свет.
      Федор шел по городу. Город был эланским, построенный по стандартам «поганого гадюшника» с огромными зданиями, сплошь застекленными тонированными листами прозрачной композитной керамики. Слышалась чужая, непривычная для уха деметрианца речь, наполненная однотипными, одинаково заканчивающимися словами. На какой-то миг первого лейтенанта охватил страх, что в нем признают врага, но к нему никто не обращался. Более того, эланцы старательно отводили глаза, делая вид, что не замечают его.
      Другой, леденящей кровь особенностью встреченных им людей, была их заторможенность. Эланцы ходили деревянной размеренной походкой, говорили практически без интонаций, не меняя отстраненного выражения лиц. Ноги несли Федора сами, не подчиняясь его воле.
      Поначалу Конечников не обращал на это внимания, но потом ему стало совсем страшно. Какая-то часть сознания подсказывала ему, что он не должен показывать страха, а главное не пускать его вглубь, иначе похожие на манекенов местные жители обратят на него внимание. Что тогда будет, Конечников не захотел себе даже представлять. Он и так слишком напуган.
      Шаг за шагом, он выбрался из толчеи центральных улиц пока не вышел на широкий, тенистый бульвар, засаженный огромными, незнакомыми ему деревьями. Федор вздохнул с облегчением.
      И оказалось напрасно. Если люди в плотной, компактной группе имели хоть какое-то человекоподобие, то здесь они были похожи на непрерывно воспроизводящуюся, зацикленную на бесконечный повтор голографическую запись. Особенно поразил Конечникова человек, непонятного возраста, глаза которого едва виднелись через чудовищно опухшие черные веки.
      Он совершал движения руками, словно бы неуклюжий, старинный робот, который изображает оживленную жестикуляцию. При этом, похоже, ему не хватало оперативной памяти, и каждые 2–3 минуты он снова в точности повторял свои движения. Самое странное было в том, что буквально на половине шага человек исчезал, растворялся в воздухе, чтобы вновь возникнуть в начале своего пути в тени дерева, рядом с ларьком мороженого и прохладительных напитков, где Конечников его впервые увидел.
      Но вот ноги-предатели повернули к одному из двухэтажных домов, нельзя сказать, что роскошному, но и не бедному. Несмотря на ужас ситуации, это строение Федору понравилось. В жарком климате такой особняк с огромными террасами и крытыми галереями был очень удобен для жизни.
      Дверь сама собой распахнулась, пахнуло прохладой. Чуткий нос дикаря уловил присутствие какого-то еще запаха, старательно забитого хорошим, дорогим дезодорантом. «Наверное, у них шашлык сгорел», — решил про себя Федор, пробуя, насколько свободно у него могут двигаться руки, чтобы оказать сопротивление тем, кто привел его сюда.
      Крок стал подниматься по лестнице, разглядывая фотографии в простеньких металлических рамочках на стенах: папа, мама, любимая кошка и ребенок. На снимках в зале бельэтажа этот ребенок был уже взрослым — черноволосая, кареглазая девушка типично эланской наружности. Она старательно улыбалась в объектив, словно пыталась влезть в зрачки тому, кто будет смотреть на ее фото.
      Тут Федор почувствовал, что чужая сила отпустила его ноги, и первым делом подошел к камину, чтобы позаимствовать для самообороны совок для углей с довольно длинной, массивной ручкой.
      — Федор, не надо разжигать огонь, — раздался голос. — Сегодня и так жарко.
      Конечников обернулся. Хозяйка дома стояла в дверном проеме, открыто и радостно улыбаясь первому лейтенанту. Изображение не передавало и десятой доли прелести этой молодой, полной жизни девушки. Федор смутился, и не нашел лучшего, чем выдавить из пересохшего горла:
      — Извините меня за вторжение, но дверь была открыта.
      — Открыта? — девушка почти смеялась. — Или открылась?
      — Открылась сама собой.
      — А ты испугался? — девушка хихикнула. — Это я открыла ее тебе. А у вас что, нет дверных приводов?
      — Боже мой, — вырвалось у Конечникова. — И только… Там еще странный человек на улице.
      — Не обращай внимания, это местный сумасшедший.
      — Но не только он… Там они все какие-то странные.
      — Поэтому ты так задержался? — поинтересовалась девушка. — Мне скоро уезжать, а ты за эти дни ни разу ни навестил меня.
      — А я…
      — Я знаю, тебя лишь сегодня выпустили.
      — Да. Но как я попал сюда?
      — Федя, расстояние не имеет значения. Давай лучше чай пить.
      — Давайте, — растеряно ответил Конечников.
      — Федор, ты что это так официально? — удивилась девушка. — Я Лара.
      — Лара, а вообще, кто ты такая? — наконец решился задать этот вопрос Конечников. — Почему я здесь? Почему ты так разговариваешь со мной. Будто мы знакомы давным-давно?
      — Помнишь вашу сказку про Бабу-Ягу? — улыбаясь, сказала девушка. — Накорми, напои, а потом уже и спрашивай. Попей чаю, съешь что-нибудь… А после поговорим.
      На девственно чистой скатерти, еще мгновение назад там ничего не было, вдруг появились стеклянная посудина, кипящая на спиртовке, изящная ваза с фруктами, пирожные на блюде. Лара, с улыбкой глядя на Конечникова, налила воду в заварочный чайник, махнула ладонями, направляя пар в сторону первого лейтенанта.
      — А запах, запах… — сказала она.
      — Пахнет вкусно, — согласился Конечников. — Похоже на жасмин.
      Девушка невзначай прикоснулась пальцами к ладони Федора. Восхитительно прохладные, нежные пальцы заставили Конечникова вздрогнуть от смущения. Девушка довольно улыбнулась.
      Федор уже не чувствовал, что его ведет. Мир заиграл яркими красками. Внизу на улице веселились люди. Хлопали пробки, вылетая из бутылок шампанского, оркестр играл нечто бравурное.
      — Пойдем, посмотрим, — предложила девушка.
      Они вышли на балкон. Внизу стоял целый кортеж украшенных лентами мобилей, а в доме по соседству готовилось торжество — в саду были накрыты столы. По наряду одной из женщин, Федору стало ясно, что это, наверное, свадьба. «А там, кто знает этих проклятых эланцев» — пронеслось в голове у первого лейтенанта.
      Что-то ему подсказывало, что вокруг одна холодная, стылая пустота, наполненная запахом гари. В тоже время Федор ощущал, что стоит на балконе, положив руку на талию Лары, и с улыбкой машет молодоженам, а те знаками приглашают их присоединиться.
      Он со своей неведомо откуда возникшей знакомой сидел за столом и поднимал с остальными гостями бокалы за новобрачных. Потом сам произнес длинный и запутанный тост, желая им долгой жизни, счастья, детей побольше.
      При этом трезвая часть Конечникова постоянно заставляла глаза скашиваться вниз, чтобы убедиться, что на нем более подобающая на эланской свадьбе одежда, чем мундир офицера деметрианской армии.
      Начались танцульки. Эланские танцы отличались еще большей свободой, чем дикарские пляски «торгашей». Крок невзначай, легко, радостно и с удовольствием лапал свою спутницу, отмечая, что у нее тугая, тяжелая грудь, тонкая талия и крепкая, большая задница.
      Потом были пьяные поцелуи с гостями и хозяевами, ночной фейерверк, который почему-то вопреки ожиданиям, погасил все торжество.
      Гости под благовидными предлогами начали расходиться.
      Они тоже сбежали, прихватив бутылку красного, которую выпили по дороге, в перерывах между поцелуями и смехом. В доме девушка вдруг стала совсем серьезной, хмурой, почти оттолкнула Конечникова, сказала, чтобы он стоял на месте, а сама, отойдя на пару шагов, безо всяких церемоний сдернула с себя блузку.
      Тело Лары было нежным, восхитительным, вызывающим желание. Конечников протянул к ней руки, но не ощутил ее плоти. Эланская девушка спросила тусклым, мертвым голосом безо всяких интонаций:
      — Скажи, зачем ты нас убил?!
      — В смысле?
      — Линкор «Эстреко» врезался в землю неподалеку от залива Спокойствия. Через 15 минут термическая волна дошла сюда. Мы умирали медленно и мучительно…
      Федор попытался бежать, но та сила, которая привела его сюда, не дала ему этого сделать.
      — Ты хочешь заняться со мной любовью? — продолжила девушка. — Это невозможно, потому что меня нет, есть только лишь отвратительно пахнущий, обгорелый кусок мяса.
      С этими словами та самая вонь, которую он принимал за запах, оставшийся от неудачного кулинарного опыта, ударила в нос первого лейтенанта.
      Федор проснулся. А в голове еще долго метался крик эланской девушки: «Зачем, зачем ты это сделал? Да, нам не суждено было встретиться в этой жизни, но я ведь буду уже старухой, когда ты снова родишься!».
      Федор не смог уснуть до утра. Он выпил припрятанный под нарами шкалик, раскачиваясь из стороны в сторону и повторяя: «Око за око, зуб за зуб. Так было, так будет».
      Чтобы успокоиться, он стал вспоминать тот день, когда дед впервые разрешил ему самому читать летопись. Его пра-пра-прадед, подводя итог написал, что все случилось из-за эланского линкора.
      Память воспроизвела все: вес тяжелого фолианта, специфический запах страниц, капли самодельных чернил между строк, блики на желтом листе бумаги от колышущегося пламени светильников, преломленного толстыми самодельными стеклами. И, конечно же, эти строки:
      «Даже по прошествии многих лет не могу понять логику тех, кто послал этот корабль, чтобы погубить жизнь на нашей планете. Только «рогатая камбала» виновата, что мы ютимся в пещерах, спасаясь от девяностоградусного мороза. Только этот странный корабль, подходящий своим плоским корпусом и огромными, симметрично расположенными надстройками на листок, на котором сделали стойку огромные, жирные гусеницы был причиной того, что по поверхности нашей планеты прошли волны пламени и лег вечный снег».
      «Око за око, зуб за зуб! — как заклинание повторял Конечников. — «Тебе не одолеть меня, эланская нежить… Тебе не одолеть меня, эланская нежить… Тебе не одолеть меня, эланская нежить…»
      Он старался представить себе, как гордились бы его предки, узнав, что именно он, мужчина из рода Конечниковых, сквитался со проклятыми эланцами за все страдания, которые выпали на долю жителей Амальгамы.
      Наконец усталость и расслабляющее действие алкоголя справились с нервным возбуждением, и Федор провалился в забытье — еще не сон, но уже и не явь.
      Память перенесла на два с лишним десятка лет назад во времена его детства. Вздернутая событиями последних дней психика нашла одно из самых страшных детских воспоминаний.
      …маленькому Федору не спалось. Он лежал, ворочался, слушал Витькино сопение, мечтая или уснуть, или чтобы скорее пришло утро. В довершение всего луна светила прямо в окно. Маленькие, мутные стеклышки не позволяли ему видеть Крионы, но проходящего через них света было достаточно, чтобы лишить Федора сна. Над перегородкой, которая отделяла детскую комнату от горницы, плясали отсветы огоньков, доносился скрип пера — дед записывал, что произошло за день.
      Федор подумал, что было бы здорово уметь писать как он. Тогда он бы нашел, чем заполнить страницы огромной, толстой, с пожелтевшими от времени страницами книги летописи. Дедушка обещал научить складывать буквы в слова, но не сейчас: нужно подождать пока наступит осень. Тогда Федор будет достаточно взрослым, чтобы понимать эту премудрость.
      Федор стал мечтать о том времени, когда сможет также бегло делать записи, потом мысли перескочили на то, о чем он будет писать: смешные случаи, происшествия, мысли о жизни.
      Запишет дедовские сказки о давно прошедших временах. О древних людях, живших на диких пустых планетах, таинственных заклинаниях, позволявших общаться без приборов через громады пустых межзвездных пространств и другой магии древних, которая давала силу жить вечно и не умирать даже за черным кругом смерти.
      Вдруг за окошком что-то ярко вспыхнуло. Сначала свет был ослепительно белым, потом стал гаснуть, проходя через все оттенки желтого и красного, пока темнота снова не заполнила пространство. Федор стал ждать громового раската, но его все не было и не было. Федор поднялся. По правде говоря, ему давно хотелось «на двор», только он не хотел выходить во влажный, прохладный, тревожный сумрак летней ночи после спокойствия и тепла спальни. Особенно ему не хотелось делать это сейчас, когда он еще не отошел после рассказанной дедом истории про выпивающую души мужчин страшную Одинокую Леди. Может быть прямо сейчас эта древняя ведьма кружит по воздуху вокруг ограды, поджидая того, кто неосторожно выйдет из дому.
      На всякий случай Федор взял свое коротенькое, почти игрушечное копье и нарочито громко топая, пошел к двери.
      — Ты куда собрался, Федечка? — спросил дед.
      Федору только этого и было надо.
      — Деда, там, там что-то сверкает, — начал он.
      — Это наверное луна.
      — Нет, — уже почти закричал Федор, — Оно — то белое, то желтое, то красное. Вдруг это шаровая молния.
      — Так ты чего, охотиться на нее идешь? — спросил дедушка, показав глазами на копье.
      — Страшно, — признался Федор.
      Дед со вздохом встал, очевидно решив, что мальчик боится выйти на улицу один.
      — Пойдем, охотник, — с изрядной долей иронии сказал он.
      — Я правда видел, — с обидой ответил Федор.
      Дедушка в ответ нетерпеливо махнул в сторону выхода.
      Темная летняя ночь жила своей особой жизнью. Во мраке шумели деревья, аукались совы, где-то далеко выли волки. Небо было чистым, звездным. Мутный, щербатый, почти не дающий света маленький диск Крионы стоял низко над горизонтом. Глаза стали настраиваться на темноту.
      — Ну и где же, Федечка, твоя молния? — спросил дед.
      — Она была…
      — Ладно… Писай и пойдем, — сказал дедушка.
      В этот момент на западе вспыхнуло снова. На мгновение стало светло как днем. Хорошо, что Федор и дед смотрели в другую сторону, но все равно перед глазами потом долго прыгали разноцветные пятна.
      — Ты видел!? — закричал Федор. — Видел?!
      Дед и он повернулись, пытаясь разобрать, что происходит на небе. В этот момент из точки, близкой к зениту, полетели длинные, быстрые искры, словно невидимый великан швырялся горящими углями. Это было красиво и нестрашно, однако дед схватился за голову, потом резким, не допускающим возражений тоном приказал:
      — Давай в дом, буди Витюню. Я к Дусе. Уходим на Хованку.
      — Зачем? — удивился Федор. — Посмотри, как красиво.
      — Это метеоры. Мы не знаем, что происходит над нами.
      — Смотри, деда, звезды летят.
      В небе, набирая высоту над лесом, стала медленно всплывать пара ярких звезд. Как показалось Федору, вокруг них плясали какие-то светлые точки. Дедушка вытащил из-под рубашки продолговатый медальон. На табло прыгали циферки и перемигивались красные индикаторы.
      — На орбите идет бой, — сдавленным голосом произнес дед. — Дождались.
      Он зачем-то погрозил кулаком небу, потом подтолкнул Федора к двери. Немного подумав, дедушка вошел за ним следом, долго рылся на полке в сенях, пока не нашел старую пыльную коробку. Вытащил из нее несколько смешных, похожих на блюдца очков.
      — Одень это, Федечка, — сказал он. — И Витюне надень. И смотри, пусть не снимает. Хорошо?
      — А зачем? — поинтересовался он.
      — Вспыхивает так, что ослепнуть можно. А это глазки защитит.
      — А что это такое? Очки?
      — Да, кроссполяризаторы. Когда станет очень ярко, стекла сами потемнеют. Помнишь, как мы затмение смотрели? Не забудь только включить.
      Дедушка повернул рычажок сбоку и на дужке зажегся крошечный красный огонечек.
      — А еще очки кому?
      — Тете Дусе и Алене.
      — Понятно.
      — Вещи с Витей соберите. Шапки зимние, кожушки, носки теплые. Неизвестно, что теперь будет.
      Дед прошел со мной в комнату, снял со стены ружье, ссыпал в котомку заряды.
      — Собирайтесь, я быстро, — сказал он.
      Через пять минут Федор с братом стояли на крыльце. Витя отчаянно дрожал от холода, зевал со сна и хныкал: — «Мне холодно, страшно, я спать хочу», пытался снять с глаз поляризатор и посмотреть на небо без темных стекол защитного устройства. Потом его словно переклинивало, он, кутаясь в теплый овчинный тулуп, делал попытки лечь на крыльцо.
      Где-то вдали раздались звонкие удары. Гудел набат на площади поселка. Словно отвечая ему, на небе разгорелся яркий огонь. Вспышка была долгой. Федор с братом, который со страху забыл про свои выкрутасы, наблюдали, как из точки она разрослась до размеров солнца, потом стала еще больше, теряя яркость и блеск, проходя через все оттенки затухания от лимонно-желтого до медно-красного.
      Почти тотчас же началось падение метеоров. На этот раз их было много, они чертили небо не тоненькими лучиками, а целыми колоннами света, сопровождая свой полет ревом, визгом, ворчанием и грохотом. Небо засветилось сполохами разных цветов, что, как Федор слышал от деда, называлось «полярным сиянием».
      Из темноты, похожие на порождения ночного кошмара из-за черных провалов защитных очков, вынырнули дед, мелкая Алена, и тетя Дуня.
      Тетка успела одеть девчонку, но сама была простоволосой, в ночной рубашке, поверх которой была накинута душегрейка. В руках у тети Дуни был объемистый мешок с вещами, на ногах — наспех зашнурованные мокасины.
      Увидев Федора и Витю, она запричитала, стала проверять, все ли дети одели, подтягивать портки на Вите, проверять их рюкзачки — что смог бестолковый мужик собрать своим внукам.
      Она ругалась плачущим голосом, проклиная деда, чертовых звездолетчиков, которым не сидится дома, гнусные, последние времена.
      В крайних домах поселка замелькали огоньки. Огненный ливень в небе объяснил все даже самым непонятливым.
      Даже по прошествии 900 лет, от старших к младшим передавались жуткие рассказы, как сначала в небе вспыхнуло пламя, потом прилетел ураганный огненный ветер и, наконец, установился лютый, небывалый мороз, который на столетия сковал землю…
      Жители поселка поднимались по склону древнего, давно потухшего вулкана, источенному пещерами — горе Хованка. Там, почти у самой границы снегов, находился вход в древнее убежище, которое когда-то спасло их предков.
      Колонна представляла собой жалкое зрелище: наспех одетые, навьюченные домашним скарбом мужчины и женщины, еле плетущиеся старики и старухи, плачущие дети.
      Рядом хныкал Витька, он просился к деду на руки. Дедушка, обремененный поклажей и стопкой тетрадей с летописями, просто физически не мог этого сделать. Федор периодически поднимал брата с земли и с удовольствием отвешивал ему подзатыльники, принуждая идти вперед.
      Ревели голодные лосицы и телята, блеяли козы, лаяли и скулили собаки, которых волокли с собой поселяне. Стенания, плач, тихая, вполголоса брань, тяжелое дыхание, топот сотен ног и звуки, издаваемые несчастными, испуганными животными сливались в один невнятный звук — звук беды.
      Федору хотелось спать, он мечтал об оставленном на произвол судьбы уютном, маленьком, теплом дедовском домике, своей лежанке, на которой так удобно развалиться, вытянуть ноги, задремать, накрывшись толстым одеялом.
      Внезапно по серому предрассветному небу промчался ком огня, расчерчивая его пополам своим дымным следом. Истошный вопль раздался на дороге, люди, бросив скарб и скотину, стали разбегаться кто куда. Женщины прикрывали собой детей, дети плакали, мужчины ругались и молились.
      Дед остался стоять, наблюдая полет небесного тела, бормоча ругательства и проклятия эланцам.
      «Не успели, не успели», — повторял он. По его щекам текли слезы от невозможности что-либо изменить. Было видно, как вращается длинный, похожий на огурец корпус, как отлетают от него раскаленные добела мелкие части в моменты, когда он разворачивается длинной стороной поперек своего движения.
      Федор с ужасом наблюдал за падением горящего корабля, остро чувствуя свою беспомощность и то, что сейчас они все умрут.
      Летящее в высоте пламя осветило дорогу. По земле побежали легкие тени, точно это души людей уносились прочь от тел, оставляя пустые, плотные оболочки на растерзание огненной стихии.
      Баба Дуня выла и дергала деда за рукав:
      — Что стоишь, дурак старый, — истошно кричала она. — Делай что-нибудь, не стой столбом.
      — Если будет взрыв, то добежать до надежного убежища мы все равно не успеем. Не суетись, Дунька, не срамись. Помирать только раз.
      Пылающий корабль тем временем скрылся за горизонтом. Сейчас над землей вспыхнет огненный сполох и все кончится…
      — Деда, мы умрем? — спросил Федор, чувствуя, как немеют от страха ноги.
      Федор увидел, что Витька со страху обмочился.
      — Не знаю, внучок, — ответил дед дрожащим, слабым голосом. — Даст Бог, пронесет. Пойдем, как шли. Может, успеем ко входу подняться.
      Издалека пришел тихий, слабый, едва ощутимый толчок. Баба Дуня завыла: «Ой, смерть пришла».
      — Упал, — недоуменно сказал дед. — Нет взрыва.
      Лицо старика просветлело.
      — Нет взрыва, мальчики. Нет взрыва, хорошие мои. Бог даст — не помрем, — как заведенный радостно повторял он, и, не слишком понимая, что делает, снова и снова отряхивал внуков, поправлял им одежду и приглаживал волосы. — Пойдемте скорей, до Хованки рукой подать. Посидим там, глядишь и обойдется.
      Конечников проснулся и долго не мог уснуть, заново переживая один из самых страшных моментов детства, а потом все же заснул. Как тогда в детстве, с ощущением избавления от смертельно опасности.
 

Комментарий 4. Ночь.

      15 Апреля 10564 по н.с. 21 ч. 15 мин. Единого времени. Искусственная реальность «Мир небесных грез».

      — Я думала, мы будем читать о войне, — недовольно сказала девушка. — А оказывается тут еще развоплощенные замешаны.
      — Ну, не я же писал, — ответил Управитель, стараясь не показать свое смущение.
      — И ты хочешь подкинуть это для любителей военной истории? — с издевкой поинтересовалась Рогнеда. — Про тактику и недовольство режимом можно. Но знай, что в сети четвертого имущественного класса нет, и не может быть никаких духов, бессмертных, Управителей Жизни. Это все сказки. Или бред психически больных.
      Управительница ослепительно улыбнулась стервозной, неприятной улыбкой.
      — Да, мы много приложили сил к тому, чтобы все эти темы стали сначала колонкой курьезов, потом содержанием последних полос для любителей аномальщины, потом страшилками для детей и подростков, и, наконец, индикатором психических проблем индивида, — ответил ей мужчина.
      — Да тебя же наши зароют. Ты что, не читал?
      — Читал… — ответил Управитель, потом поправился. — По диагонали.
      — Оно и видно, — досадливо дернула щекой Живая Богиня. — Мне показалось, что стиль очень знакомый. Сначала я не была уверена, но когда пошло про эланцев и встречи через тысячелетия, наметилась очень нехорошая тенденция. Кто автор?
      — Колыван, конечно — с усмешкой ответил Управитель.
      Управительница аж подпрыгнула.
      — Теперь можно и Колывана разрешать, — саркастически сказала она. — Свобода, демократия, открытость. Ты, похоже, самый глупый из виденных мной людей, Пастушонок.
      Вспомни, сколько сил было положено, чтобы забылось то, что он разболтал!
      Сколько бед случилось из-за того, что целые столетия власть просто боялась настаивать на своем священном праве — требовать от людей забвения своих интересов и самопожертвования ради великой цели!
      Управительница замолкла, укоризненно глядя на мужчину.
      — Было время, и я сам почти сочувствовал ему, — помолчав, признался Живой Бог. — Мне казалось, что новая струя выдует все ненужное, застоявшееся, несвежее. Когда абсолютных владык практически без борьбы сменили выбранные народом правители, я был почти в этом уверен. Однако жизнь повернулась странным образом. Посеянные идеи вдумчивого анализа обернулись анархией и нигилизмом, раздробили целостность человеческих сообществ. Тщательно скрываемые факты стали основой вседозволенности, а кончилось все тем, что на защиту Родины людей пришлось рекрутировать далеким от добровольности способом. Наспех сколоченные, палочным способом удерживаемые в повиновении части не обладали ни умением, ни желанием сражаться с врагом.
      И если бы не зависимость огромных кораблей от телепортов, вкупе с поставками боеприпасов и провианта, в Космосе в полной мере проявилась бы третья сила, которая, пожалуй, больше бы склонялась к союзу с флотом кораблей-роботов.
      В итоге — целые тысячелетия Обитаемое Пространство защищают лишь «черные ангелы», которые все больше теряют сходство с людьми изнутри, понемногу становясь рационалами «славных» времен Князя Князей безо всякой помощи его мантры бессмертия.
      — А ты собираешься петь «драконам» дифирамбы? — жестко спросила Управительница. — Признаться, странный выбор.
      — Я хочу, чтобы нормальные, живые, чувствующие люди оторвались от дискотек, жрачки, сериалов и компов и устремились бы к небу.
      — Да, черное становится белым, белое — черным, — мягко и задумчиво сказала Рогнеда, показывая, что она солидарна с целями Бессмертных. — И вновь, черное плавно переходит в белое. И так без конца. Может ты и прав. На новом витке можно и Колывана разрешать. Только ради Бога, — про развоплощенных не надо.
      — Вот ты и выкинь, — весело сказал Живой Бог.
      — Слушай, неужели Колыван на самом деле вспомнил события тысячелетней давности? Я думала, что он все брал из архивов.
      — Не знаю, — покачал головой Андрей. — Устройства ретроскопии уже к концу эпохи джихана стали портативными и компактными, сочетая мобильность прежних моделей и кристальную ясность изображения. Так что домысел это, собственный опыт или эксперименты с устройствами, теперь уже никто не скажет.
      — Как занятно сложилась судьба у этого Федора, — помолчав сказала Рогнеда. — Ненависть десятков поколений жителей Амальгамы сделала его палачом целой планеты. И по злой иронии судьбы он уничтожил ту, которую любил когда-то.
      — Жизнь порой делает такие зигзаги, — произнес мужчина. — Мы продолжим?
      — Нет, — устало произнесла девушка. — Пожалуй, на сегодня хватит. Может я еще почитаю перед сном.
      — Намек понял, — проявил сговорчивость Управитель. — Продолжим завтра?
      — Да, приезжай с утра.
      Великолепие вокруг пропало, растворилось в темноте, пробиваемой злыми, колючими иглами звезд. Осталась лишь платформа, над которой дрожал купол защитного поля и висящий в пустоте крейсер-истребитель. Под брюхом летающего диска слабо светились высокие слои стратосферы ночной стороны Тригона.
      — Ганя, по-моему, это чересчур, — произнес мужчина. — Редуцировать искусственную реальность до альфы лишь потому, что кто-то попросил помочь с оформлением заурядной статьи…
      — Типа свет включи, выйти из дому страшно, — прокомментировала слова Управителя девушка. — А не боишься, что на самом интересном месте все вдруг пропадет?
      — Боюсь, — чтобы не злить Управительницу, признался мужчина…
      — Бойся, я такая, — сказала Рогнеда.
      Однако же ничего из того, чем пугала своего гостя, она не сделала, вернув луг и тихую летнюю ночь под темно-синим пологом неба, усыпанным мягко светящимися крупными звездами.
      Девушка дождалась, пока Управитель не погрузится на свой корабль.
      Рогнеда вспомнила, что в одном из отделений кухонного стола лежит заветная пачечка сигарет с тернавью и тоже покинула искусственную реальность.
      Девушка не стала устраивать спектакль с прогулками по громадным залам, а сразу же напрямую переместилась в свой огромный, пустой дом.
      Набрала еды в автомате, разделась и уютно устроившись в спальне, принялась за ужин, временами бросая взгляд на голографический экран портативного компа, где медленно полз текст старинной книги.
 

Продолжение

 
      Утром, после завтрака, надзиратели тщательно обыскали камеру Конечникова. Один из них нашел под матрасом пустой «мерзавчик», и довольный собой, торжественно показал его напарнику.
      Правда при этом они обращались с первым лейтенантом очень вежливо, и даже извинились за доставляемые неудобства.
      Когда «шмон» был закончен, тюремщики еще раз принесли свои глубочайшие извинения, и с поклонами пятясь назад, освободили камеру.
      Им на смену явился тот, от одного вида которого Федору стало не по себе. Конечников вскочил навытяжку перед бригадным генералом и пролаял:
      — Арестованный первый лейтенант Конечников!
      — Не арестованный, а задержанный, — поправил его командующий эскадрой. Потом добавил. — А мог быть и осужденный…
      — Никак нет, — возразил Федор. — Невиновен.
      — А что же ты, чудила, такие показания подписываешь?!! — рявкнул Никифоров, протянув ему вырванный «с мясом» из судебного дела протокол.
      — Виноват, — ответил Федор. — Бес попутал.
      — Какой нахрен бес?! Они что, били тебя?
      — Никак нет! — ответил Конечников, и совсем смутившись, добавил. — Меня пять дней не кормили, а потом за стол, да с выпивкой. И еще сказали: «Запишем, как дело было, подпишешь и домой». А я… Я, когда подписывал, уже лыка не вязал.
      — Вот ведь *б твою мать, — вырвалось у генерала. — А ты тоже хорош… Вы что там, на скаутах, за стакан любую бумажку подмахнете?
      — Так получилось, — опустив голову, сказал Конечников.
      — Ладно, чего еще ждать от кучки алкашей-самоубийц, — устало произнес бригадный генерал. — Дело на тебя не заводилось, считай, что за пьянку на гауптвахте отсидел. Собирайся.
      — Правда? — встрепенулся Федор.
      — А как же, — по-свойски улыбнулся командующий. — Скажи вот только, не знакома ли тебе эта вещица?
      Никифоров вытащил из кармана кителя портативный компьютер. Первый лейтенант с ужасом узнал в нем свою машинку.
      — Позвольте взглянуть ближе.
      — Взгляни, взгляни, — генерал нехорошо усмехнулся. — Особенно на это.
      Он нажал сенсор включения, наводя объектив на стену. В зоне проекции возник текст его послания к генералу, запущенный накануне операции через центр секретной связи.
      Никифоров довольно посмотрел на Федора, потом прокрутил окно редактора дальше. «Довожу до Вашего сведения, что исполняющий обязанности командира малого ракетоносного корабля первый лейтенант Конечников Ф. А. был незаконно задержан группой по проведению специальных операций. В настоящее время вышеупомянутый первый лейтенант содержится в блоке смертников и ему предъявлено обвинение в совершении тяжелого военного преступления. Могу доказать, что Конечников неви……..».
      — Довольно! — сказал генерал. — Вы узнали компьютер?
      — Так точно, мой, — отрубил Конечников.
      — И это вы залезли в почтовый сервер секретной связи?
      — Так точно.
      — Кто еще участвовал?
      — Я был один…
      — Пожалуй, к себе вы не пойдете… — в раздумье сказал командующий. — Оформим дело, раз уж вы не отрицаете. Суд у нас скорый и справедливый. На пять лет каторжных работ можете рассчитывать смело.
      — Виноват — отвечу, господин генерал, — твердо сказал Конечников.
      — Смотри-ка, храбрый какой. Не сходится, однако. Ты уже в камере сидел, когда второе письмо мне пришло.
      — Не могу знать! — уперся Конечников.
      — Стрельников мне все рассказал и передал компьютер.
      — Осмелюсь доложить, господин генерал, — вставил Федор, — Стрельников один из самых бестолковых офицеров на нашем корабле. Он бы эту машинку даже включить не смог. Кроме того, от винных порционов у него бывают сонные грезы, которые он от яви не отличает.
      — Говорите, бестолковый?
      — Так точно. А еще законченный пьяница и первостатейный врун.
      — Ну хорошо, — генерал кивнул головой. — Так значит, это он без команды подготовил последнюю ракету к пуску, что заставило корабль в бою совершать сложные, неуставные и крайне опасные маневры?
      — Он хоть и полный идиот, но на это даже он бы не решился. Я отдал ему команду.
      — И каким же образом? — ехидно поинтересовался генерал. — Мы внимательно слушали записи. И, знаете ли, ни намека…
      — Не удивительно. Я ему рукой махнул, чтобы он запускал…
      — Чушь. Где артиллерийская рубка, а где был ваш пост? Не сходится…
      — А я по видеофону…
      — Не надо делать из меня дурака, милейший, — разозлился генерал. — Никогда не слышал, чтобы в бою капитан и начальник артсистем пялились друг на друга по видео.
      — У нас так принято.
      — Ну хорошо, — генерал плотоядно усмехнулся. — Ответишь еще и за это.
      — Как прикажете, — твердо сказал Конечников.
      — Ты хорошо подумал, Конечников? — глядя ему в глаза, спросил командующий.
      — Так точно.
      — Ну ладно, — Никифоров на мгновение ушел в себя, точно что-то высчитывая.
      Он достал компьютер, вывел злополучные сообщения и удалил их.
      — Держи, и больше так не делай, рационализатор хренов, — сказал генерал.
      — А разве плохо было придумано? — спросил Федор. — Четыре ракеты вместо двух, дополнительный боекомплект мин.
      — Ты бы лучше командира предложил заменить, — горько сказал командующий. — Говорили ему — «Выстрелил, и назад». Нет ведь, гнида дворянская. Ему, видите ли, честь не позволяет.
      — Очень много кораблей зря погибло…
      — А ты бы смог сыграть по-другому? — спросил командующий.
      — Приложил бы все усилия.
      — Видел я твои записи… Не рухни «Эстреко» на эту пакостную планетку, быть тебе капитаном и кавалером Алмазного креста. Ладно, жди. Придет и твое время.
      Командующий повернулся и, не прощаясь, вышел из камеры.
      Примерно через полчаса Федор поднялся на борт скаута.
      Дневальный вытянулся в струнку и радостно оттарабанил: — «Здравия желаю, господин первый лейтенант».
      Федор отдал честь и сделал жест, чтобы дневальный молчал.
      Ошалело хлопая глазами, матрос-первогодок заорал: — «Начальник дежурной смены! На выход!»
      — Чего орешь, дурак! — рявкнул на него Конечников. — Когда инспекция, дневальные молчат. А свои идут, так соловьем разливаются.
      — Чего там у тебя? — поинтересовался Стрелкин, высовываясь из дверного проема. — Крок, блин! Живой!
      Васька кинулся к Федору, матерясь от восторга.
      — Я знал, что есть на белом свете правда! Выпустили, суки драные!
      Очень скоро Стрелкин с Конечниковым засели в капитанской каюте, занимаясь приготовлением «пакадуровки» из остатков оптической жидкости на всю офицерскую братию.
      Федор долго крепился, но все же не утерпел и спросил:
      — Васька, это ты второе письмо командующему сочинил?
      — Да…
      — И комп ему отдал?
      — Он сам забрал, вместе с «ящиком».
      — Так это ты… — только и смог сказать Федор.
      — Тут вообще такое творилось. Сначала спецы из прокуратуры пришли снимать «черные ящики». Я под шумок заменил кормовой на мертвый из запаса. Подумал, что пригодится. И пригодился, когда эти козлы все «потеряли». А потом, ты представляешь, пришел спецназ и расписал все сортиры надписями про «ДМБ» и «Амальгаму».
      — Видишь, традицию новую открыли, — усмехнулся Конечников. — Вася, если бы не ты… Я тебе по гроб жизни обязан.
      — Федька, это я тебе обязан, что не шваркнул о борт линкора нас всех, как Гагара приказал.
      Стрелкин и Крок посмотрели друг другу в глаза. Можно было говорить много и долго, но ни тот, ни другой не любили сотрясать воздух словесами. Мужчины крепко пожали руки в знак признательности и дружбы, потом продолжили сложный процесс приготовления «фирменного напитка».
      Конец 5 главы.
 

Комментарий 5. Остаток дня.

      15 Апреля 10564 по н.с. 23 ч. 35 мин. Единого времени. Искусственная реальность «Мир небесных грез».

      Рогнеда решила заканчивать. Она погасила компьютер и выключила свет. Сон пришел быстро. Ночью девушке во всех возможных вариациях снился один и тот же сон, в котором из земли пробивался огромный огненный шар. Под ударами рвущегося на свободу из тесной глубины тела, поверхность покрывалась трещинами. Они росли и ширились, пока в километровых бороздах не показывался сияющий призрачным зеленым огнем подземный узник, погребенный в давно прошедшие забытые времена.
 

Правда, от которой неправда пошла

      16 Апреля 10564 по н.с. 10 ч. 42 мин. Единого времени. Искусственная реальность «Мир небесных грез».

      Управительница проснулась сравнительно рано. Подивилась своему несуразному сну и принялась за обычные утренние дела. Рогнеда против обыкновения позавтракала на кухне княжеской резиденции на Деметре. За окном пламенел долгий день, полыхая ослепительными сполохами на холодной, заваленной снегом равнине. Закончив с завтраком, девушка отправилась в павильон для чтения, в тайне надеясь, что дела не позволят Живому Богу присутствовать сегодня. Но, — увы… Андрей уже ждал.
      Девушка сухо поздоровалась и запустила воспроизведение.
 
       продолжение

      Первое, что бросалось в глаза, когда Конечников открывал дверь — это траурная темнота неба, густо пересыпанная сияющим жемчугом светил. Федор щелкнул выключателем и выкрутил регулятор освещения на полную мощность. Тьма отступила на семь шагов, убралась в плоскость окна. Шторы в комнате не предусматривались, и от забортной черноты, усеянной острыми иглами звезд, спрятаться было невозможно.
      Федор привык тому, что в родной деметрианской империи прозрачные стены встречались только в официальных помещениях.
      По правде говоря, после маленьких окошек жилого сектора родной Базы, Конечникову было и раньше не по себе от невозможной открытости космосу в Небесном Городе. Сразу же приходили мысли о том, что прозрачный композит хуже переносит ударные нагрузки и может быть пробит даже выстрелом из старинного порохового ружья.
      Федор тоскливо подумал, выдержит ли оконный материал то, что он видел вчера в холодной пустоте по ту сторону герметизированного пространства.
      Стараясь не особенно пугать себя размышлениями, от которых становилось только хуже, Конечников разделся, сбросив ботинки и летный комбинезон. Впопыхах отшвырнутая одежда сразу же создала беспорядок, нарушающий безликость помещения. Федор проворно юркнул под одеяло. Оказавшись в постели, Конечников расслабился. Он предположил, что скорее всего все, что с ним стало происходить в последнее время — следствие расшалившихся нервов. Такая жизнь могла доконать и более крепкого человека.
      И было от чего.
      Последние месяцы жизнь была потрясающе однообразной, лишенной всяческих впечатлений. Заграница угадывалась только по шумам, программам визио, обрывкам разговоров на чужом языке, запахам.
      Каждое утро Конечников просыпался в узком пенале индивидуальной каюты в койке с серым одеялом. Каждый вечер он возвращался в стандартный безликий угол со столом, двумя стульями, стенным шкафом.
      Каждый день он смотрел в компании таких же немногословных призраков визио на большом экране в холле отсека с тремя десятками кают.
      Каждое утро, кроме выходных, ко входу погонялся транспорт внутренних коммуникаций, «мыльница» без окон. От транспорта до жилого отсека в ангарах испытательного полигона перемещение допускалось только строем, под началом горластого лейтенант-полковника, с курсирующими по бокам особистами в штатском.
      Считалось, что на испытателей может быть оказано давление, оттого все разговоры записывались. Во всех углах офицерского общежития, не таясь, горели глазками индикаторов активированного режима видеодатчики.
      Операторы по ту сторону экрана подмечали малейшие попытки контактов. Любой разговор мог окончиться в кабинете у начальника по режиму с написанием объяснительных, разборками и угрозами.
      Это не располагало к откровенности, оттого военные специалисты даже за вечерним чаем ограничивали общение просьбами передать заварочный чайник или блюдо с пирожными.
      Был универсальный способ снятия напряжения — шумные пьянки по выходным до зеленых чертиков перед глазами с клятвами в вечной дружбе и верности своим собутыльникам или отвратительными нетрезвыми разборками на тему: «Ты меня уважаешь?»
      Мордобоем они никогда не заканчивались. Угроза вылететь из техперсонала комиссии с оргвыводами, безо всяких заграничных надбавок и валюты, остужала даже самые хмельные головы.
      Но выяснение отношений растягивалось на долгие дни, не улучшая и без того тягостную психологическую атмосферу.
      Начальство даже поощряло такое времяпрепровождение, полагая, что иначе, запертые в своей комфортабельной тюрьме офицеры просто сойдут с ума. Но оторванные от реального живого дела, всунутые в душную атмосферу всеобщей подозрительности, люди чувствовали суррогатность такого способа разрядки.
      Единственной отдушиной были субботние танцы, когда офицеры получали увольнительные и на законных основаниях уходили на вечер в миссию, удовлетворять сенсорный голод лапаньем в медленном танце сотрудниц секретного отдела деметрианской колонии.
      Часто танцы заканчивались траханьем тех же «особисток», которые позволяли делать это в обмен на жалобы дошедших до ручки мужчин на собственные проблемы и рассказы о «грязном белье» своих коллег.
      Именно так особый отдел вычислял «неблагонадежных болтунов», нарушителей «режима секретности» и «воинской дисциплины», после чего высылал офицеров с позором на родину.
      Чтобы народ имел хоть какой-то стимул продержаться до конца, начальство обещало, что в «мертвый» промежуток времени от завершения ходовых испытаний до вынесения решения комиссии, когда от самих испытателей уже ничего не зависит, офицерам устроят большую культурную программу с экскурсиями по знаковым местам Аделаиды — Небесного Города № 1 торговой федерации. Разумеется, в нее войдет шопинг на заработанные иностранные дензнаки в зоне беспошлинной торговли.
      Работа на полигоне, обеды, ужины, и неестественная тишина по вечерам… Федор давно утратил чувство реальности происходящего в этом аквариуме.
      Такая жизнь расшатала нервы всем. Офицеры жаловались на отсутствие аппетита, головные боли, апатию.
      Но симптомы, которые проявились у Конечникова, напугали его настолько, что он не стал обращаться к медику.
      Дело было после полетов. В этот день Федор, как специалист широкого профиля, попал к пилотам, и наравне с прочими гонял «торгашеский» MARSS на мерной миле, крутил виражи на слаломной трассе, змейкой облетая пульсирующие бело-голубым огнем буи.
      После нудных ходовых испытаний даже такие несложные задания показались Конечникову и другим пилотам посещением парка аттракционов. На удивление вечером не было традиционных ссор, когда офицеры ходили с надутыми мордами и шипели в спину оппонента ругательства.
      Настроение у Федора было прекрасным, он уже подумывал, как проведет в миссии ближайшие выходные.
      Уже лежа в кровати и готовясь отойти ко сну, Конечников бросил взгляд в окно. То, что он увидел ночным зрением среди звезд, повергло его в шок. Темнота космоса, глянцево-черная, непроницаемая, казалось жила своей собственной жизнью. Она колыхалась, антрацитово поблескивая, точно за слоем звезд шевелились куски углей. Потом этот колышашийся слой съежился, в нем проступила некая структура, в которой Крок к своему ужасу разобрал короткое и емкое слово — «УБИЙЦА». Эта надпись, сделанная черным на черном и угадываемая по отблескам граней слагающих ее мелких кристалликов, стала медленно приближаться.
      Фантом двигался с тихим звуком, напоминающим шелест. Конечников с криком включил свет, а потом и вовсе загородил глаза ладонями, но это слово, издавая тихое шуршание, еще долго стояло перед закрытыми глазами.
      Трясущимися руками Федор достал из заначки «мерзавчик» дурно пахнущего «торгашеского» бренди, выдаваемого здесь в качестве винного порциона. Выпил не чувствуя вкуса, запаха и жжения в горле. Только после этого Конечников натянул на глаза модную у «торгашей» светонепроницаемую повязку и уснул, так и не рискнув посмотреть, что творится вокруг.
      Сегодня, оставив зажженный на полную мощность свет, Конечников надеялся, что это поможет отогнать вчерашний кошмар. Или просто не даст включиться ночному зрению. В голове крутились самые мрачные предположения.
      В глубине души Федор знал, что дело скорее всего в выходе неконтролируемого нервного напряжения. Он долго пытался понять, что такого за ним числится по линии злодеяний, но так и не сумел найти. С этим Конечников задремал, провалившись в неглубокий тревожный сон.
      Женский, весело смеющийся голос звал его по имени. Федор сдернул повязку с глаз, и страх пронзил его до кончиков пальцев. В комнате было темно. Когда он успел погасить освещение, он не помнил. Голос шел из-за прозрачного окна.
      Активировав ночное зрение Конечников, к своему ужасу, увидел за окном лицо мертвой эланской девушки, которая являлась ему в кошмаре в камере смертников.
      Она внимательно наблюдала за Кроком своими невозможными глазами, которые казались омутами тьмы, более черными, чем темнота космоса.
      Зазвучала недобрая, зловещая музыка и черная фигура начала медленный, постепенно ускоряющийся танец. Тело призрачной танцовщицы двигалось чувственно и стремительно, движения можно было бы назвать красивыми, если бы не холод, который охватывал Конечникова от этого зрелища. Вдруг фигура девушки закружилась и упала в зрачки Федора.
      Конечников очутился в лесу. Было темно, что для человека, видящего ночью почти так же хорошо, как и днем, казалось совсем непривычным. Стылый туман висел между осклизлыми, серыми, лишенными листьев деревьями. Временами налетал пронизывающий ветер, который гнал рваные, белые полотнища этой белой завесы, которая не давала видеть дальше двух — трех десятков шагов.
      Федору чудились в молочном облаке тумана обрывки невнятных разговоров, тихие стоны и невнятное бормотание, шорох ног по опавшим листьям и тихий скрип, сопровождающий эти шаги. Он понял, что оказался на своей родной планете. Холод заполз в тело.
      В то же время Конечников осознавал, что все происходящее — это разновидность сна или бреда, который однажды догнал его в камере смертников. Он решил, что несмотря на выключенное ночное зрение, жить в этой иллюзии можно — дома и стены помогают.
      Конечников продолжал двигаться, пока не вышел на знакомую поляну.
      За многие годы на месте посадки С-29 образовалось небольшое озеро. Оно вплотную приблизилось к одинокой могиле похороненного здесь звездолетчика.
      Федор подошел к знакомому месту, где часто бывал ребенком, размышляя о небе.
      Он вдруг увидел, что рядом выкопана вторая могила. В яме горел неяркий свет, точно там лежали раскаленные угли. Оттуда доносились какие-то странные звуки, точно кто-то плакал или мелко хихикал. Конечников осторожно заглянул туда и увидел полуразложившийся труп, который скалился сгнившим безгубым ртом, выбивая мелкую дробь желтыми, раскрошенными зубами, сотрясаясь в припадке чудовищного, неестественного смеха.
      Черты лица лежащего, обезображенного следами пыток и гниением, показались Федору странно знакомыми. Бросилось в глаза, что на мертвеце деметрианская военная форма, а к шее прикручен проволокой небольшой кусок картона, на котором написано «Конечников Ф. А. — палач Гало».
      Федор в ужасе шарахнулся назад и увидел, что на фотографии на обелиске, вместо артиллериста экспериментального С-29 Бориса Лугового, таращит глаза омерзительный, щелкающий пастью монстр.
      Это его напугало не меньше, чем вид собственного трупа в открытой могиле.
      Конечников повернулся, и был схвачен черным обугленным существом, которое, судя по рассыпающейся в прах одежде, когда-то было человеком.
      Оно схватило Федора холодными как лед руками, приблизило то, что когда-то у него было лицом к лицу пакадура и голосом, полным скрытой издевки сказало:
      — Здравствуй, Федор Конечников. Как я рад тебя видеть.
      — А я не очень, — морщась от зловония горелого трупа, ответил Конечников.
      — Ну как же, — продолжил мертвец. — Теперь мы так: куда ты, туда и мы. Каждый день, каждый час мы будем напоминать тебе о том, что ты сделал.
      — Отпусти меня, — рявкнул Федор. — Ты, паленая эланская вошь.
      Он попытался вырваться, но мертвое тело держало непоколебимо крепко, хоть и крошилось под руками пакадура.
      — Смотрите-ка, — труп скроил на лице подобие усмешки. — Он не боится.
      Ответом ему был тяжелый гул, который пришел сразу со всех сторон поляны. Туман разошелся, и Конечников увидел, что мертвые, скрюченные тела стоят везде, со всех сторон, блестя чешуйками угля на сгоревшей плоти.
      — Понял теперь, убийца? — спросил держащий его покойник.
      — Что вам надо? — спросил Федор, теряя самообладание. В этот момент он забыл, что все это просто сонная греза, сформированная уставшим от недостатка сенсорных впечатлений мозгом.
      — Скажи… — Это слово пролетело, дробясь и множась в сотнях тысяч мертвых глоток. — Скажи, зачем ты убил нас?
      — Я? На моем месте мог быть любой.
      — Нет, — сказал мертвец, который держал Конечникова. — Если бы ты пошел на таран, «Эстреко» превратился бы в обломки и не рухнул на поверхность тлеющим костром бомбы полного распада.
      — Так вы что, хотите меня осудить за то, что я победил, но при этом спас свой корабль и людей, которые мне доверились, — прохрипел Федор, пытаясь разжать пальцы мертвеца на горле.
      — Именно ты мечтал отомстить, именно ты думал и рассчитывал. Ты даже совсем не сожалел о содеянном. Но скажи, за что? — мертвец приблизил свое сгоревшее лицо к глазам Конечникова. — Посмотри на меня. Я был красив. Меня любили женщины, у меня были дом, жена, дети, работа. Я многие воплощения добивался именно такой жизни, сытой, богатой, беззаботной. А теперь я — замороженный кусок паленого мяса под снегом. Что я сделал тебе? Зачем ты вечера напролет рассчитывал, как половчей уронить линкор или рейдер на поверхность моей планеты?
      Говоря это, мертвец тряс Федора, точно хотел вытрясти из него душу.
      — Может быть, я изменял жене и не каждую неделю ходил на исповедь и обманывал клиентов на работе… Но ведь моя жена, она была святая… А мои дети? Что они сделали тебе?
      По обугленному лицу побежали слезы.
      Конечников изловчился и ударил удерживающий его труп носками тяжелых армейских ботинок по предплечьям, отчего руки мертвеца отломились. Федор оторвал и растоптал душившие его куски угля. Покойник упал и отчаянно пытался подняться.
      — Да, — крикнул Конечников. Он вдруг почувствовал, что страх ушел, а его место заняла гневная, уверенная, жестокая радость. — Я убил всех вас. И буду убивать снова и снова за то, что вы сделали с моей планетой. За всех моих предков, за всех людей, которые сгорели, когда ваш корабль рухнул на Амальгаму. За всех тех, кто замерз, задохнулся, умер от голода в недрах горы за 300 лет ядерной зимы и столетия холода и бескормицы. Я рад, что исполнил то, о чем они мечтали. Каково вам самим, подонки, попробовать это на своей шкуре? Жрите, почувствуйте в полной мере, как было нам.
      Тяжело ступая, мертвые тела стали приближаться, со стонами и проклятиями расправляя скрюченные руки, протягивая их к пакадуру.
      Вдруг мертвецы попятились, бормоча невнятные проклятия. Поляна осветилась светом факелов. Конечников оглянулся и увидел людей, знакомых и незнакомых, одетых в домотканые одежды и тулупы, заплатанные комбинезоны и термокостюмы, всех, умерших на Амальгаме с проклятием врагу и пожеланием выжить своим.
      «Наши», — с чувством облегчения подумал Федор. — «Вовремя».
      Кошмар закончился. Конечников очнулся. Несмотря на страх, который не отпускал его, пакадур чувствовал гордость. Чтобы защитить Федора от паленых эланцев, все жители Амальгамы пришли ему на помощь.
      Давно умершие родные люди дали ему, ныне живущему, свою любовь, одобрение, поддержку и помощь. От волнения на глазах пакадура выступили слезы, а в груди разлилось теплое чувство благодарности и облегчения.
      В комнате горел свет. Федор встал, бестрепетно взглянул в окно. Несмотря на пережитый ужас, где-то внутри засела уверенность, что эланская паленая нежить ничего ему не сделает.
      Он повернулся и увидел, что на стуле, который только что был пустым, сидит мертвая эланка Лара, с которой все началось.
      — Справился? — грустно спросила она. — И все же, зачем ты нас убил?
      Почему-то Федор не нашелся что ответить.
      — Я могла бы быть тебе хорошей женой, мои соседи добрыми друзьями. Мы были созданы друг для друга.
      Девушка поднялась, подошла к Федору, обняла его…
      Что было дальше, Конечников не помнил. Вернее, не было ожидаемого продолжения. Мир вдруг поплыл перед глазами, будто при нуль-транспортировке.
      Когда серое ничто разошлось, Конечников увидел, что стоит в лаборатории, наполненной каким-то старым, допотопным оборудованием. Вспыхивали лампочки, жужжали механические приводы, светились люминесцентные экраны мониторов, древние, какие можно увидеть лишь в музеях, с нечетким, из точечек составленным изображением.
      Впрочем, Федор, а вернее тот человек, глазами которого он смотрел, на краю сознания держал мысль, что он один из немногих избранных, удостоенный чести работать в суперсовременном закрытом институте квантовой психофизики. Эта мысль была где-то очень далеко.
      Федор был занят другим. Он шел через громадный зал, пряча за спиной букет цветов, сорванных на институтской клумбе при входе.
      Девушка, любимая, нежная, норовистая, недоступная и дразняще близкая, сидела за пультом компьютера. На экране, по данным приходящим из спрятанной глубоко под землю установки, строился график структурирования физического вакуума в микроячейках специальной керамики.
      Он аккуратно коснулся ее плеча. Девушка подняла голову и решительность и независимость в ее глазах сменилась нежностью… Он прекрасно помнил, что Лара сказала тогда, но картинка померкла и Федор, а вернее этот человек повторил эти слова, когда темнота закрыла все перед ним…
      Мир снова приобрел очертания. На этот раз Федор наблюдал происходящее как бы со стороны, поражаясь, какие они с Ларой несуразно огромные, особенно он, ростом около 2,5 метров.
      Им уже было под девяносто календарных лет, но сознание Конечникова отметило, что выглядит и чувствует как человек лет 30–35. Как и многие супружеские пары, они забрались в выходные далеко в лес на мощном колесном мобиле, где и провели день до вечера, паля костерок и гуляя между деревьев. Она сидит напротив человека, которым был Федор.
      Тот с тревогой и любовью глядит на ладную, крепкую фигуру жены, лицо, на котором сейчас застыло выражение непреклонной, нерассуждающей убежденности.
      — Вчера у нас в лаборатории арестовали Епифанова. Пришли двое молодых людей и увели прямо в халате и бахилах. Просто так, буднично, не дав захватить ни обувь, ни очки. А вечером, в сводке новостей было сказано, что «приговор был приведен в исполнение». Электронные чипы скачали с мозга информацию, подтвердили то, что вычислила служба мыслепрослушивания, подумали двадцать миллисекунд… И все… Он уснул и не проснулся.
      — А что сделал этот твой Епифанов? — спросил человек.
      — Как обычно, не стесняясь, заявили о мыслепреступлении: замыслы по свержению государственного строя, диверсия на станции ментального перехвата, физическое устранение занимающих ответственные посты людей, — ответила женщина. — На самом деле, мне кажется, что джихан просто изымает из мира людей, чей внутренний статус не соответствует его, Даниила Первого представлениям о норме.
      — Между нами говоря, этот твой Епифанов, не слишком был хорош в роли начальника. Греб под себя, чужие работы присваивал, народ давил зазря.
      — Но он был человеком! — возразила женщина. — Любой, даже самый неприятный и мерзкий человек не заслуживает, чтобы его ликвидировали, затратив на решение этого вопроса двадцать миллисекунд машинного времени.
      — Ларушка, мне бы хотелось тебя предостеречь… — вставил мужчина.
      — Ты то при любом режиме не пропадешь — перебивает его жена. — Кроме науки тебя ничего не интересует.
      — Кроме ТЕБЯ и науки, — мягко поправил ее тот, кем был Фeдор прежде. — А поэтому послушай, что я скажу. Система выбраковки придумана гораздо раньше, задолго до нашего джихана, дай ему Трехокий Владыка всяческого благоденствия. Просто раньше все то же самое делали болезни и несчастные случаи, предоставляя сбившемуся с пути человеку отравить не один десяток душ вокруг. А теперь эта грань отслеживается четко, а результат наступает предельно быстро.
      — Как ты можешь спокойно об этом говорить, — возмущенно отвечает ему женщина. — Мы как бараны. А джихан из нас шашлык делает. Из тех, кто ему не нравится…
      — Лара, успокойся, — мужчина взял ее за руку. — Вряд ли прослушивают этот сектор, но думать об этом в городе — чревато.
      Внезапно снова налетела тьма. Федор возвратился в тоскливую явь деметрианской миссии в главном городе «странников».
      Конечников обнаружил, что раздет и лежит в постели. Лара лежала рядом, прижимаясь к нему, положив голову на плечо, обхватив его руками.
      — Что это было? — спросил Федор.
      — Это было, — как эхо ответила девушка. — Я показала тебе лишь начало и конец. А между ними была целая жизнь, наполненная любовью и счастьем.
      — Это были ты и я?
      — Да, — коротко бросила девушка.
      — А почему мы сейчас голые? — не найдя что сказать, поинтересовался Конечников.
      — Тебе хорошо было со мной тогда? — вопросом на вопрос ответила она. — Когда они пришли за мной, ты уже не думал о лояльности. Конечно, ничего не вышло… Не помог ни мобиль, ни отнятый у «шлемоголового» пистолет.
      Нас сожгли через несколько минут на выезде из города… Но за эти несколько минут я поняла, как сильно ты любишь меня.
      — Может, возобновим знакомство? — аккуратно намекнул Федор.
      — Ты же меня убил, — горько сказал Лара. — Неужели внутри у тебя ничего не екнуло, когда ты зашел в атаку на корабль?
      — На мгновение мне стало грустно, — ответил Федор. — Скажи, откуда взялись эти мертвецы?
      — Оттуда, откуда и я, — ответила Лара. — С мертвой планеты, погубленной упавшим линкором.
      — А ты тоже меня ненавидишь? — поинтересовался Конечников.
      — Как я могу ненавидеть тебя, любимый. Я убедилась, что ты был искренним в своем желании свести давние счеты с нами. Но скажи… — печально произнесла девушка. — Неужели, неужели, Федя это было так необходимо?
      Она посмотрела в глаза Федору своими печальными карими глазами. Пакадур почувствовал скрытую, изо всех сил отрицаемую им правоту мертвой эланки. Сердце тоскливо сжалось. Под взглядом Лары меркли и расплывались все словесные конструкции, которые построил Конечников. В чем были виноваты люди которые жили спустя 900 лет после катастрофы на Амальгаме? Почему именно Гало, а не Глюкранда, Скерццо или любая другая планета эланской империи? Что дало лично Федору превращение красивого и уютного мира в мертвую пустыню?
      Спасаясь от нахлынувших на него мыслей, Конечников поднялся на локте, достал компьютер. Включил его, обращаясь за спасением к оставленными предками записям.
      — Хочешь, я зачту тебе небольшой кусок из дедовой летописи? — спросил он. — Когда у меня появилась эта машинка, я скопировал многие ее страницы, когда учился печатать.
      Девушка кивнула, соглашаясь. Она уложила голову на подушку, не отрываясь глядя на Федора. Конечников подивился невозможности происходящего и начал чтение.
      «… 4 мая 6120 года. В помещении плюс 15, видимость 5 метров. Освещенность на момент измерения 50 люкс. За стенами станции сильный снегопад. Отопление работает, люди возвращаются в обжитые отсеки. Тепло делает свое дело. Скоро модули биосинтеза выйдут на полную мощность. Еда не вдоволь, но есть. Смерти почти прекратились.
      У взрослых есть планы по укреплению сводов туннелей и прокладке новых пещер вглубь теплых недр горы, экспериментам по разведению грибов, мелких, слепых рыб из подземных озер и растений, которые могут расти без света — то, что случилось, не должно повториться.
      Я тоже думаю заняться делом. Я выпрошу у старосты поселка метеоблоки и установлю их так, чтобы ни один ледяной смерч их не вырвал. Наблюдения не должны прекращаться. Отец уже никогда не сможет подняться сюда, никогда не сможет даже писать, но он жив, и поможет мне советом как все наладить.
      Я дни напролет слушаю его рассказы о чудовищных глыбах льда, стометровых расщелинах, наполненных снегом, холоде и тяжелом пути к старому поселку. Рассказывает отец и о том, что слышал от своего отца и деда про города под теплым, синим небом нашей планеты.
      Когда-нибудь мы сможем выбраться из недр горы, и все будет, как и раньше, во времена, когда эланская «рогатая камбала» ещё не прилетела к Амальгаме, чтобы сжечь планету.
      В отсеках пусто, старших осталось немного. Я решил, что буду записывать рассказы отца и других людей, чтобы помнить самому и передать своим детям о том, как было раньше, нашей жизни в пещерах и кто виноват в том, что пришлось пережить их предкам. И наступит день, когда человек нашего рода сможет отомстить за все.
      Артем Конечников, синоптик подземного поселка Хованка».
 

Комментарий 6. Правда, от которой неправда пошла (продолжение).

      16 Апреля 10564 по н.с. 13 ч. 21 мин. Единого времени. Искусственная реальность «Мир небесных грез».

      Управитель прекратил воспроизведение.
      — Пропустил Колыван, — сказал он. — А вот как об этом написано в Амальгамской Летописи.
      Он дал команду автомату, и тот стал воспроизводить совсем другой текст.

      «….Ледяные глыбы, небрежно набросанные на равнине, с высоты горы кажутся небрежно наколотыми кусочками льда. Расстояние, дымка и слабый сумрачный свет, льющийся с вечно серого неба, скрадывают размеры расколотого мощными сейсмическими толчками ледника. По старому календарю в 15 месяцев стоит аурелий — середина долгого амальгамского лета.
      Однако, на 82 году великой катастрофы, смена сезонов на планете отсутствует, бывшее лето можно опознать по тому, что морозы слегка отступают и температура становится градусов на 5-10 выше. Но и сейчас, цифра на дисплее блока выносных метеодатчиков, все равно колеблется между 55 и 60 градусами мороза.
      В помещении наблюдательного поста морозно. Отопления нет и, несмотря на теплоизоляцию, станция на вершине горы замерзла. Стены затянуты искрящимся в свете фонарей инеем. Периодически приходится очищать триплексы окон от садящейся на них влаги дыхания.
      Чернила в непроливайке замерзают, и пузырек чернильницы приходится держать в подогреваемом боксе для пищи. Сам в теплую коробочку не спрячешься. Холод не дает сидеть на месте, хотя температура в помещении каких-то пять градусов ниже нуля.
      Хуже всего, композит ее конструкций передает мороз вглубь горы, выстужая пещеры. Этому способствуют возникшие после катастрофического землетрясения трещины в скальной породе, от незаметных, тоньше волоса, до таких, в которые мог бы пролезть взрослый человек.
      Сейчас более-менее тепло только в глубоких, душных, воняющих сероводородом и гнилью штольнях. В прочих же местах сквозняки создают гиблую, стылую атмосферу, от которой не спрячешься за изодранными термобалахонами, свалявшимися, вытертыми тряпками и испорченными электроодеялами.
      Замечаю, что народ все дальше уходит вглубь горы, бросая обустроенные отсеки, подальше от проникающего с поверхности холода.
      В отчаянной попытке спасти людей поселка, в страшный холод, прибивший землю, уже ушла группа из 20 человек, чтобы никогда больше не вернуться из крошева циклопических глыб замерзшей воды и многометровых снежных наносов.
      В этот холод скоро уйду и я. Мужчин в схваченной железным обручем мороза горе почти не осталось. Дети и подростки не в счет. Хотя они все равно не проживут долго, если наша экспедиция закончится неудачей. Землетрясение, которое случилось 120 дней назад, не только раскололо язык огромного лежащего в долине ледника, но и обрушило штольни восточного склона, и без того искрошенные давним эланским обстрелом, завалив 223 человека, модули биосинтеза и генератор электроэнергии.
      Установки биосинтеза через 42 дня раскопали, однако генератор спасти не удалось. Он него осталась раскаленная яма, которая не остыла до того момента, когда, работая кирками и лопатами, жители пещер пробились к отсеку.
      Теперь и без того скудный рацион состоит из мерзких на вкус подземных грибов, рыбьих мальков из затопленных штолен и крысиного мяса. Лишенные энергии нагреватели стоят в отсеках бесполезным барахлом, из освещения — ручные фонарики и масляные плошки.
      В Хованке холод и голод. Каждый день в Хованке умирают люди. Больные, раненые, женщины, дети, все, кто смог бы выжить при достаточном питании и тепле.
      Люди едят крыс, крысы едят покойников. Такой вот круговорот биомассы в отдельно взятой экосистеме пещер горы.
      Может быть где-то, на вершинах высоких гор и экваториальных областях остались другие животные из потрясающего изобилия когда-то щедрой природы нашей планеты. Но что толку, когда до этих мест лежат тысячи километров непроходимых снежных наносов и вздыбленных ледниковых полей.
      Скоро и наша очередь испытать судьбу. В первой группе шли самые сильные и подготовленные. Ребят из команды Андрея Подгорного, обученных взбираться на вертикальные стены и ночевать в снегах полярного безмолвия даже называли «снежными барсами».
      Туда, где не выжили специально тренированные разведчики, простым людям, которые почти никогда не выходили на поверхность, лучше не соваться.
      Я отвлекся. Итак, сегодня 14 апреля 6120 года по нс. Температура 56 градусов ниже нуля, ветер южный 10 м/с, максимальная освещенность 150 люкс, без осадков, видимость 1,5–2 километра по горизонтали, небо, как обычно, затянуто плотной пеленой низких облаков. Гамма-фон 35–40 микрорентген в час, магнитное поле возмущенное.
      Заканчиваю. Записи завтра и до моего возвращения будет вести мой сын Артем. Надеюсь, он будет их вносить аккуратно и разборчиво. Данные имеют важное научное значение.
      Аркадий Конечников, синоптик подземного поселка Хованка.
      15 апреля 6120 года по нс. Температура 53 градуса ниже нуля, ветер южный 5 м/с, максимальная освещенность 130 люкс, без осадков, видимость 1–1,5 километра по горизонтали, небо обычное. Гамма-фон 35–40 мкр/час, магнитное поле сильно возмущенное.
      И. О. синоптика Артем Конечников 13 лет.
      16 апреля 6120 года по нс. Температура 50 градусов ниже нуля, ветер южный 15 м/с, максимальная освещенность 100 люкс, без осадков, видимость 1 километр по горизонтали, небо темнее обычного. Гамма-фон 30–45 мкр/час, магнитное поле сильно возмущенное.
      И. О. синоптика Артем Конечников 13 лет.»

 
      Рогнеда вдруг выключила воспроизведение.
      — Зачем? — запротестовал Андрей. — Оставь, тут как раз интересное начинается.
      — Полная мура, — скривилась Управительница. Еще и это выслушивать…
      — Ну что ты, — иронически заметил Живой Бог, — как можно. Так сказать — от сердца к сердцу.
      Он снова заставил автомат читать. Рогнеда в отместку сделала голос квакающим и блеющим.
      Абсолютно серьезный текст стал воспроизводиться с идиотскими смешками и подвываниями. Управитель никак не отреагировал на глумление над старинной записью, которая рассказывала о древней трагедии.
 

      «…17 апреля 6120 года по нс. воскресенье Температура 65 градусов ниже нуля, ветер переменный 30–35 м/с, максимальная освещенность 50 люкс, снегопад, видимость 5 метров по горизонтали, буря, неба не видно. Гамма-фон 45–50 мкр/час, магнитное поле определить не удается, магнитометр зашкаливает. Был бы папа рядом, он бы исправил. Как он там в этой снежной круговерти?
      И. О. синоптика Артем Конечников.
      18 апреля 6120 года по нс. Температура 61 градус ниже нуля, ветер переменный 25–30 м/с, максимальная освещенность 50 люкс, снег, видимость 10 метров по горизонтали, буря продолжается, неба не видно. Гамма — фон 45–50 мкр/час, магнитометр не работает. Если есть Бог, пусть он поможет папе. Мама плачет, Рома лежит с температурой.
      И. О. синоптика Артем Конечников.
      19 апреля 6120 года по нс. Температура 58 градусов ниже нуля, ветер переменный 20–25 м/с, максимальная освещенность 100 люкс, снегопад почти прекратился, поземка, видимость 30 метров по горизонтали, буря слабеет. Бог услышал мои молитвы. Гамма-фон 30–35 мкр/час. Взрослые уже ни на что не надеются. Ромка совсем разболелся.
      И. О. синоптика Артем Конечников.»

 
      — Пастушонок, хватит испытывать мои нервы, — потребовала девушка, делая звук еле различимым.
      — Слушай, слушай, — усмехаясь, сказал Живой Бог.
      Звук стал немного громче, но все равно доносился словно бы издалека.
 

      «…20 апреля 6120 года по нс. Температура 42 градуса ниже нуля, ветер южный 10–15 м/с, максимальная освещенность 75 люкс, без снега, видимость 300 метров по горизонтали, буря закончилась, небо после нее кажется ярким. Гамма-фон 35–40 мкр/час, магнитометр не работает. Мама не хотела меня пускать. Подниматься с жилых уровней наверх очень тяжело. На станции холодно. Умер старик Афанасий.
      21 апреля 6120 года по нс. Температура в помещении 22 градуса ниже нуля, максимальная освещенность 50 люкс, без снега, видимость 100 метров по горизонтали, небо неестественно темное. Гамма-фон 25–30 мкр/час. Блок метеодатчиков не отвечает.
      Последние значение внешних условий зафиксированы вчера в 17 часов: — скорость ветра 300 м/с, температура 98 градусов мороза. Пейзаж за окном неузнаваемо изменился.
      Мне страшно за отца и других взрослых. Умерла Инна Васильевна.
      И. О. синоптика Артем Конечников.
      23 апреля 6120 года по нс. Вчера мама не отпустила меня, плакала, кричала, говорила, что все бесполезно. Сегодня ей не до меня, Ромка бредит. Я по привычке поднялся на пост. Тетя Галя говорит, что это был ледяной смерч. Неестественное тепло вызвало падение давления и заплело воздух в воронку бешено вращающегося потока. Я понял лишь одно — этот смерч был узким, он прошел над станцией и может быть, он до папы не достал. Умерла тетя Аглая.
      В помещении минус 15, видимость 1–2 километра. Освещенность на момент измерения 100 люкс.
      И. О. синоптика Артем Конечников.
      28 апреля 6120 года по нс. Умер Рома, еще Алеша, сын тети Даши и Вика Микулина. Еле поднялся, очень хочется есть. Мама не хотела меня пускать, боится, что я простужусь.
      Видимость 500 метров. Температура в помещении минус 10. Освещенность на момент измерения 50 люкс. Что такое смерть? Есть ли жизнь после смерти? Тетя Тамара говорит, что после смерти праведники попадают в рай. Там тепло и вдоволь еды. Почему же мама так плачет? На возвращение папы она не надеется.
      И. О. синоптика Артем Конечников.»
 

      — Птичку… — сказала девушка, состроив притворно-скорбную гримаску, — жалко.
      — Ты ведь уже это читала? — спросил Управитель.
      — А ты? — вопросом на вопрос ответила Рогнеда.
      — Конечно, — не стал запираться Живой Бог. — И это, и те поделки в подобном стиле, которые писали в спецотделе с твоей подачи.
      — Вот как? — Живая Богиня нахмурилась.
      Она перестала валять дурака, коверкая запись.
      Автомат продолжил без помех.
 

      «…..29 апреля. В помещении минус 10. Видимость…..
      2 мая. В помещении плюс 5, видимость 4–6 километров. Освещенность на момент измерения 200 люкс. Мы будем жить. Папа и дядя Виктор принесли генераторы, лекарства, немного еды. Все это 82 года пролежало в промороженном бункере в бывшем поселке геологов.
      В тот день я увидел в сером тумане, как далеко внизу на ледовой равнине вспыхивает красный огонек. Вначале я подумал, что мне это показалось, но свет вспыхивал и гас со следующей закономерностью — три коротких вспышки, три длинных потом снова три коротких. Сигналы повторялись снова и снова. Изредка вспышки пропадали, потом снова возвращались длинными сериями коротких вспышек. Я с трудом развернул визир замерзшего теодолита на источник света и побежал вниз.
      Мне поначалу никто не поверил. Лишь мама, которая за эти дни стала похожей на привидение, и дядя Яков согласились подняться со мной. Спасательная команда ушла примерно через три часа, а к ночи они принесли папу и дядю Виктора — единственных возвратившихся из 15 человек второй группы. Сегодня впервые попробовал масло — очень вкусно. Продуктов было мало и каждому досталось очень немного.
      Папа сказал, что это к лучшему — ребята из снежной команды Подгорного набросились на еду и умерли оттого, что организм не справился с непривычной пищей.
      И. О. синоптика Артем Конечников.
      4 мая 6120 года. В помещении плюс 15, видимость 5 метров. Освещенность на момент измерения 50 люкс. За стенами станции сильный снегопад. Отопление работает, люди возвращаются в обжитые отсеки. Тепло делает свое дело. Скоро модули биосинтеза выйдут на полную мощность. Еда не вдоволь, но есть. Смерти почти прекратились.
      У взрослых есть планы по укреплению сводов туннелей и прокладке новых пещер вглубь теплых недр горы, экспериментам по разведению грибов, мелких, слепых рыб из подземных озер и растений, которые могут расти без света — то что случилось не должно повториться.
      Я тоже думаю заняться делом. Я выпрошу у старосты поселка метеоблоки и установлю их так, чтобы не один ледяной смерч их не вырвал. Наблюдения не должны прекращаться. Отец уже никогда не сможет подняться сюда, никогда не может даже писать, но он жив, и поможет мне советом как все наладить.
      Я дни напролет слушаю его рассказы о чудовищных глыбах льда, стометровых расщелинах, наполненных снегом, холоде и тяжелом пути к старому поселку. Рассказывает отец и о том, что слышал от своего отца и деда про города под теплым, синим небом нашей планеты.
      Когда-нибудь мы сможем выбраться из недр горы, и все будет, как и раньше, во времена, когда эланская «рогатая камбала» ещё не прилетела к Амальгаме, чтобы сжечь планету.
      В отсеках пусто, старших осталось немного. Я решил, что буду записывать рассказы отца и других людей, чтобы помнить самому и передать своим детям, о том, как было раньше, нашей жизни в пещерах и кто виноват в том, что пришлось пережить их предкам. И наступит день, когда человек нашего рода сможет отомстить за все.
      Артем Конечников, синоптик подземного поселка Хованка.»

 
      Управитель остановил чтеца.
      Мужчина и женщина долго молчали.
      — Ну и… — не выдержала Рогнеда.
      — Я все думал, где ты научилась всему этому, — сказал Управитель. — Все просто. Ты ведь читала эти летописи. А прочитав, поняла, как можно все это использовать. Сколько таких вот посланий далеким потомкам было состряпано с твоей легкой руки.
      — Да, я читала. Еще в те времена, когда Бальдуро II искал повод для почетной капитуляции, — ответила Живая Богиня. — И это та правда, которая была растиражирована десятками тысяч неправд, которые толкали людей к осуществлению наших целей.
      — А я думал, что это твое ноу-хау. Что ты сама до этого дошла. Но чтобы использовать отработанный материал и извлечь из него золотой принцип манипулирования, — это могла сделать только ты. Верно говорили — «У князя и петух яйцо снесет».
      — И что из того? — напряженно поинтересовалась Управительница.
      — Что ты молодец, — с улыбкой ответил Живой Бог. — Эти записи изучали многие, и только ты додумалась, как их можно применить себе на пользу.
      — А зачем этот спектакль?
      — Извини, не удержался… Хотел порадовать. Теперь я знаю, как с этим бороться, — усмехнулся мужчина. — Не бери в голову и суй, пока дают.
      — Тебе это точно не светит, — заметила Живая Богиня.
      — А вот и нет, — весело ответил Андрей. — Почитай пока без меня.
      Живой Бог помахал рукой Рогнеде и отправился по своим делам.
      Девушка продолжила чтение.
 

Продолжение

      — Вот, — сказал Федор. — Смерть за смерть.
      — Понятно, — девушка вздохнула. — И этим человеком должен был оказаться ты…
      — Это мог быть кто угодно.
      — Нет, Федя, — грустно сказала Лара. — Тебя тянуло ко мне, тянуло в небо. Ты просто не так это понял.
      — Зачем ты все это мне говоришь? — спросил Конечников. — Чтобы я сам себя убил, после того, как у твоих паленых друзей не вышло?
      — Ну что ты, милый, — прерываясь, словно ей было чудовищно трудно выталкивать из себя слова, печально сказала девушка. — Я не держу на тебя зла… Мои мертвые соотечественники не тронут тебя, хоть ты и страшно виноват перед ними… Но не буду больше. Всему свое время… Ответ всегда был перед тобой. Когда-нибудь ты узнаешь, как все было на самом деле. И расскажет тебе об этом тот, кому ты поверишь больше, чем мне.
      Если бы ты смог прожить хотя бы лет 500, то мы снова бы встретились в Плотном мире и не разлучались бы больше.
      — 500 лет… — усмехнулся Федор.
      — Это проще, чем ты думаешь, — с улыбкой сказала Лара. — Я помогу тебе, когда ты будешь готов. Это ни к чему тебя не обяжет. Только прошу тебя, не спи с рыжей крысой.
      Голос призрачной девушки стал удаляться, тая в пространстве темноты под веками закрытых глаз.
      Конечников вскочил на койке. В каюте горел свет, пустота за окном не казалась больше угрожающей. Федор, прежде чем уснуть, еще долго воспроизводил в памяти летучие картинки, которые возникали от прочтения скупых строк летописи, где его давно умершие предки рассказывали о том, как люди выживали среди холодного камня и льда, черпая силы в надежде на лучшее и ненависти к тем, кто разрушил их мир.
      Конец 6 главы.

      — Ну что, парни, потешим концы сегодня?! — произнес Стрельников, скорее утверждая, чем спрашивая.
      — А что, руки уже отсохли? — поинтересовался Гут.
      Федору всегда становилось неудобно за себя и страшно жаль Авраама, когда речь шла о верхних конечностях. Судьба делает неожиданные и страшные повороты. Хорошо заштопанный хирургами крепостного лазарета, почти здоровый капитан Кинг был отправлен на поправку в стационарный госпиталь на Алой.
      Корабль был перехвачен эланцами… Выжил только Авраам. Можно было лишь догадываться, что творила десантная группа с ранеными. Единственный свидетель предпочитал отмалчиваться.
      Рассказывали, что залитые кровью и заваленные мелко нарезанными кусками плоти палубы госпитального судна больше напоминали скотобойню. Когда подоспела группа быстрого реагирования, эланцы расстреляли из массометов всех, кого не успели замучить до смерти.
      Гуту повезло, если это можно считать везением. 50-миллиметровый шарик картечи оторвал капитану кисть. Его, залитого своей и чужой кровью, посчитали мертвым… Капитан Кинг с тех пор пожелтел и высох. Его списали с корабля и отправили в интендантскую службу, заведовать одним из складов крепости.
      Конечников догадывался, что дело здесь не в нейроуправляемом киберпротезе, почти неотличимом по функциям от живой руки.
      Непереносимый ужас, который испытал офицер на борту летающего госпиталя, разъедал когда-то храброго Гута изнутри.
      С тех пор 4-я эскадра забыла одно из правил благородного боя. Скауты стали безо всякого стеснения расстреливать гражданские и санитарные транспорты эланцев.
      Большие корабли, абордажным командам которых по силам было овладеть звездолетом противника, шли дальше, высаживая группы захвата, которые расправлялись с пассажирами не менее жестоко, чем это сделали в свое время подданные регул-императора с их сослуживцами.
      — Чего задумался, Крок? — поинтересовался Стрелкин. — Выпей, и все пройдет.
      — Там же будут шампанское давать, — возразил Федор. — Успеем еще…
      — Федька, да ты своей кислой мордой всех баб распугаешь, раньше, чем успеешь принять «шипучки» до нужной кондиции.
      — Ладно, Федор, чего ты? — вмешался Гут. — Давай и я за компанию хлопну.
      Стрельников загадочно подмигнул и извлек из тайничка стандартный набор: бутылку, пластиковые стаканчики, сухарик, разложил все это на картонке. Потом добавил туда же из карманов десяток мятных конфет, разрезанный на три части бутерброд с сыром и зеленью, плоскую фляжку с водой и пачку жевательной резинки.
      — Васька, а в честь чего мы сегодня шикуем? — поинтересовался Конечников.
      — Так это же, типа праздник нынче, — день Военно-Космических сил, — ответил второй лейтенант, старательно отмеряя каждому дозу выпивки.
      — Ну и х*ли? — несколько раздраженно спросил Федор. — С каких это пор ты праздники отмечаешь? Кроме ежедневного дня граненого стакана, конечно.
      — А ты что, на наших целок будешь перегаром от «пакадуровки» тошнить? — не прерывая своего занятия, ответил Стрельников. — Посмотри, что пить будешь…
      Стрелкин протянул Федору бутылку давно не виданной им формы, где плескался янтарный напиток. На роскошной глянцевой этикетке гордо сияло золотом слово «Мето» — название дорогого эланского коньяка.
      — Ну ты, Василий, даешь, — поразился Конечников, возвращая бутылку Стрельникову.
      — Повод есть, — ответил второй лейтенант. — Сам подумай… Разве не праздник? Единственный день в году, когда теткам приказано давать космолетчикам быстро и без мозгокрутства. А тетки, поверь мне, знают запах благородных напитков.
      — Ну, теперь все бабы наши, — с улыбкой сказал Гут.
      Капитан Кинг, словно боевой конь, ощутил приближение волнующего момента, когда сможет на законных основаниях облапить какую-нибудь девицу из медчасти или телефонной службы, такую притягательную после до дыр заезженных шлюх гарнизонного борделя. К тому же готовую отдаться бесплатно, если конечно он сможет произвести на нее впечатление.
      — Ишь ты, Абрашка, как ты разошелся. Вздрогнем, что ли, господа офицеры… За праздник наш профессиональный и за женщин добрых, чтоб давали чаще. До дна!
      — Ни хрена себе ты налил, — попробовал возмутиться Федор, поднимая полный до краев пластиковый шкалик.
      — Пей, Федька, оно для отростка полезно. Стоять будет, как лом.
      Приятели аккуратно чокнулись и выпили. Конечников, ненавидящий «клопид», через силу опустошил емкость. Почти сразу же, согревая тело, разгоняя печаль и усталость искусственным возбуждением, разгорелось темное пламя опьянения.
      Конечников с некоторых пор терпеть не мог это состояние на всех стадиях: от чувства легкого превосходства над окружающими и желания подвигаться до головной боли при пробуждении наутро.
      — Васька, а ты откуда коньяк взял? — поинтересовался Гут.
      — Где взял, там уже нет, — ответил Стрелкин.
      — Постой-ка, — с этими словами Федор взял бутылку, разглядывая голографические наклейки. — Вася, это что, еще та бутылка, которую я привез тебе из командировки?
      — Да, — сказал второй лейтенант.
      Было видно, что Стрельников смущен.
      — Во даешь… — удивился Авраам. — Я и то свою выпил.
      — Пошли, что ли, господа, — уклонился от обсуждения этой темы Стрелкин. — Еще немного, и всех мокрощелок разберут. И будем мы как дураки слоняться, хорошего коньяка напившись. Но сначала еще хлопнем. Для храбрости…
      Это «для храбрости» было повторено еще и еще, пока не кончилось пойло.
      — Двинемся, — со вздохом сказал Василий, разглядывая пустую емкость.
      — Давай, — отозвался Федор. — Иначе опоздаем на построение, Палыч съест с дерьмом.
      Пока они двигались к зале офицерского собрания, Федор размышлял о том, чего стоило Стрельникову удержаться от искушения выпить эту бутылку.
      Особенно в прошлом месяце, когда на корабле закончились запасы оптической жидкости, и вся команда превратилась в свору голодных собак, вынюхивающих, где можно разжиться желанной отравой.
      Технические помещения подходили почти к самому сердцу станции — широкому, похожему на улицу коридору, с витринами дорогих магазинов, небольшими, уютными кафе и фонтанами в нишах. Коридор был настолько широк, что мобили внутреннего сообщения могли без труда въезжать в него из транспортных туннелей. Этим пользовались начальники, доезжая на казенных «мыльницах» до порога своих роскошных резиденций.
      На площадке «черной» лестницы, примыкающей к сверкающему бронзой и хрусталем пространству Первого коридора, была устроена курилка. Туда «ныряли» господа офицеры из зал Благородного Собрания, чтобы «засадить» косяк, хлебнуть вина или водки, доводя до кондиции свое состояние после изысканных, но чрезвычайно дорогих напитков, которые продавались в баре Собрания.
      Когда приятели, будучи уже изрядно расторможенными добрались туда, они решили выкурить по сигаретке и заесть конфетами, чтобы не так пахло. Федор разглядывал изрисованные исписанные стены, усмехаясь глупостям, которые там были. Тут его взгляд упал на плакат, где могучий деметрианский воин прокалывал насквозь тщедушного, отвратительного эланца с лицом Бальдуро Второго, теперешнего регул-императора, вонзая длинный, как сабля штык в область «пятой точки».
      Конечников хотел было отвернуться — патриотические плакаты давно набили оскомину, но увидел, что неизвестный художник удачно дополнил стандартную картинку, заменив оружие в руках солдата на гигантский половой член.
      — Стрелкин, смотри, — мелко хихикая, произнес он.
      Стрельников повернул голову, вначале не понял, потом издал звук похожий одновременно на фырканье и хрюканье, затопал ногами, заржал, тыча в плакат пальцем:
      — Них*я себе, блин! Изрядно, — выдавил он в перерывах между приступами хохота.
      — Чего вы там увидели? — поинтересовался Гут, возвращаясь.
      Он долго и неодобрительно разглядывал «произведение», исполненное без проблесков интеллекта, в стиле тупого и непристойного армейского юмора.
      — Художник великий пропадает, — со вздохом прокомментировал он. — Для оформления корабельного боевого листка. Взрослые ведь люди. Пойдемте, парни…
      — Нет, подожди…
      С этими словами Конечников достал из кармана кителя маркер и принялся править лицо эланца.
      Физиономия регул-императора приобрела характерные пухлые щечки, поджатые губы, круглые очки и бакенбарды.
      — Блин, Крок, да ты талант. Вылитый Симян.
      Федор продолжил. Он пририсовал деметрианскому солдату ефрейторские погоны с буквами КР, то есть «комендантская рота», а в левую руку «защитника Отечества» дал листок бумаги с надписью «ЗАПИСКА ОБ АРЕСТЕ», а ниже меленько вставил: «Арестованный капитан Симонов направляется…»
      Закончил Конечников тем, что внизу композиции большими буквами написал: «НИКИТКА НА ОТСИДКЕ».
      — Федя, и ты туда же, — неодобрительно произнес Гут. — Да уж…
      Но Конечников заметил, что как не старался капитан сохранить серьезный вид, на лице Авраама все равно мелькнула улыбка. Капитана Симонова — бездельника, пьяницу, стукача и профессионального мозгокрута, в эскадре не любили.
      Стрелкин давился от хохота. Непонятно было, что его веселило больше: доработанный плакат или попытки Гута удержаться от смеха. Глядя на комичные усилия Абрашки, начал хихикать Конечников. Наконец, не выдержал и сам Гуталин. Вылупив глаза и корчась от истерического хохота, показывая пальцем на фигуру Симонова, он пробулькал: — «Никитка на отсидке, блин… Обоссаться»!
      Когда приятели вдоволь насмеялись, Стрельников сказал:
      — Целок, небось, уже всех разобрали… А все ты, Крок…
      — Вот уж и помечтать нельзя, — возразил ему Конечников.
      — Не знал, что ты из «этих», — усмехнулся Гут.
      — Сам бы я мараться не стал, а вот факт бы порадовал.
      — Ну его на х*й, п*дора этого ссученного, — пойдемте мужики, а то нам только и останется, что Никитку гомосечить.
      Офицерское собрание со стороны черного хода напоминало скорее разбомбленный сарай, нежели место, где собирались благородные господа. Особенно сильно это было заметно теперь, когда в темные малопосещаемые коридоры вынесли мебель из зала. Приятели кое-как пробились сквозь скопище казенных, жестких кресел, соединенных, словно солдаты на параде в длинные шеренги, легких столиков из дешевого пластика, каких-то немыслимых, протертых до основы, грязных и пыльных ковров, которые раньше попирались ногами, а теперь были небрежно скатаны в рулоны, и брошены поверх прочей рухляди, грозя неминуемым падением.
      Бог был добр к пьяной троице. Они пробрались сквозь завалы, не вызвав обвала барахла, и даже почти не испачкавшись.
      Приятели вынырнули из неприметной узенькой дверки позади построения, ввинтились в строй, протискиваясь сквозь шеренги офицеров. Как всегда, торжество начато было с большим опозданием, и пьяная троица пропустила лишь самое начало.
      Командующему Базы, который зачитывал поздравления великого князя-императора «доблестному космическому флоту» хаотическое движение в строю не понравилось.
      Масса облаченных в темно-синие мундиры болванчиков в таких случаях обязана стоять, замерев от благоговения. Он повел глазами, пытаясь рассмотреть нарушителей дисциплины, но не смог различить лиц.
      Помимо воли, выразительная, радостная декламация генерала Никифорова, положенная при прочтении подобных посланий, без счета клепаемых канцелярией Дубилы, сменилась саркастически-негодующим тоном. По рядам пошли смешки.
      Скорее всего, командующий хотел выразить все, что он думает об опаздывающих на торжественное построение офицерах. Но со стороны это выглядело как издевательство над поздравлением государя.
      Майор Тихонов укоризненно взглянул на Конечникова, когда тот встал на свое место, вздохнул. Краем глаза Федор увидел, как командир 2801, капитан Симонов молниеносно извлек из карманчика блокнот и сделал там пометку пижонским автоматическим пером в позолоченном корпусе. «Стукач поганый», — подумал про себя Федор.
      Закончив с посланием князя-императора, генерал похлопал глазами, незаметно выудил из кармана бумажку и начал произносить ответную речь, которая по задумке дефективного Дубилы должна истекать из уст оратора непринужденным экспромтом, как сердечный ответ верноподданных своему горячо любимому правителю.
      Командующий заглядывал в текст мастерски, почти незаметно. Однако Федор угадывал каким-то шестым чувством моменты, когда подобно списывающему на экзамене нерадивому курсанту, бригадный генерал обращался к шпаргалке.
      Когда бригадный генерал закончил, офицеры, как полагалось, хором спели «Князь великий, князь державный, православия оплот» и долго скандировали Даниилу XIII «многие лета».
      Наконец официальная часть была окончена. Прозвучала команда «Вольно». Пользуясь тем, что майор Тихонов не горел желанием портить себе праздник, разбираясь с пьяными подчиненными, Конечников помахал ему рукой и исчез в толпе вместе со Стрельниковым.
      — А Палыч, пожалуй, заметил, что мы накирялись, — сказал Федор.
      — Да ну, завтра он с бодуна и не вспомнит, — беззаботно ответил Василий. — Найдем Гута, и пойдем целок ловить.
      Авраама успел перехватить Никита, и теперь со своим обычным высокомерно — снисходительным видом что-то объяснял ему, явно вешая лапшу на уши. Конечников и Стрелкин подошли поближе.
      …Ты не представляешь, каковы эти благородные барышни. Они легко делают то, на что не всякая проститутка согласится. Сосать — пожалуйста. В жопу — пожалуйста. А мы шлюх наших на бал не пускаем, хотя они невинные девочки по сравнению с теми, кто сейчас в фойе ждет начала танцев.
      — В жопу — это круто, — вставил Стрельников. — Как бы глаза на лоб не полезли.
      — Да что вы понимаете, сосунки, — презрительно отозвался Никита. — Вам никто не даст. Только для богатых и благородных. Или тех, кто раскручивать баб умеет. Вам этого не испытать никогда в жизни, валенки.
      Приятели переглянулись.
      — Действительно, где уж нам, — с фальшивым смирением, произнес Конечников. — Но послушай, Ник, ведь действительно, наверное, больно.
      — Как очко привыкнет, начинает нравиться, — ответил Симонов, не подозревая о подвохе.
      — А ты часто пробовал… Ну, это…? — наиграно-уважительно произнес Федор.
      — Да уж. Не то, что ты.
      — Не болела задница? — тем же невинным тоном поинтересовался Конечников.
      — Да нет, — машинально ответил Никита. — Эй, вы чего!? Не у меня, у них, — спохватился он.
      Ответом ему был дружный хохот. Смеялся даже печальный Гут.
      — Короче, с ним все ясно, — подвел черту Стрелкин. — То-то я гляжу он не такой как все. Пойдемте, парни, сегодня не его день, сегодня целки дают.
      Приятели покинули пытающегося что-то сказать капитана Симонова, и направились в вестибюль, где нижние чины и сестры милосердия уже накрыли столы с закуской.
      Там уже был потушен беспощадно-яркий верхний свет, подчеркивающий морщины и наложенный грим, потертости засыпанных перхотью мундиров, несвежесть воротничков и плохо вычищенные сапоги.
      Лампы коронного разряда в настенных светильниках горели едва ли на четверть. В вестибюле царил интимный полумрак. Дамы сидели на скамейках или стояли кучками, оживленно беседуя, деланно смеясь и стреляя глазами во все стороны в поисках стоящих кавалеров.
      — А они учли свои ошибки, — с усмешкой произнес Василий. — Впотьмах все выглядит гораздо привлекательней. Вот в прошлый раз люстры не погасили, все от смущения напились и разошлись.
      — Я не видел, — отозвался Федор. — Мы с ребятами этот день в Аделаиде, у «торгашей» встречали. Тоже напились и думали, как там наши веселятся.
      — Ну а что ж ты потерялся? — спросил Гут. — Приволок бы молоденькую «торгашку» и вздрючил.
      — Ну да, — Федор усмехнулся. — Нас даже в сортир под конвоем водили, все боялись, что кто-нибудь сбежит.
      Конечников поминутно глядел на часы, словно была какая-то необходимость знать, сколько сейчас времени. На самом деле, он просто демонстрировал окружающим свой роскошный «Куппермайн», «мэйд ин ЭсТи» на запястье. А заодно создавал видимость, будто с нетерпением ждет роскошную пышноволосую блондинку с умопомрачительной фигурой и ангельским, невинным личиком, способную безо всякого стеснения вытворять в постели то, о чем только что, со смаком, давясь слюной, рассказывал Симонов.
      Взвинченные, наэлектризованные дамы бросали влажные взгляды на троицу, но, разглядев шевроны Дальней Разведки на рукавах и малочисленность звезд на погонах, обращали свое внимание на других кавалеров.
      Кто-то умный, в давно прошедшие времена, придумал, что именно в этот день происходят счастливые в плане брака и семьи знакомства. А мужчинам подкинул другую сказочку, относительно того, что если в этот день иметь сексуальный контакт, лучше с той, с кем не спал раньше, то точно проживешь до следующего дня вооруженных сил.
      Таков был день 14 февраля, к которому готовились и мужчины и женщины. В этот день завязывались короткие романы военного времени, к этому дню приурочивали влюбленные кульминацию своих немудреных отношений.
      В этот день техники, пилоты и артиллеристы вспоминали, что они еще офицеры и джентльмены, а телефонистки, санитарки, поварихи придавали себе вид знойных охотниц на мужчин при помощи помады, пудры и краски, а также новейших изысков эланских портных и ювелиров.
      Дамы действительно были хороши. Привычные лица под боевой раскраской с трудом угадывались. Освобожденные от униформы тела были затянуты в блестящие, тонкие ткани, которые не только подчеркивали наличие женских прелестей, но и давали возможность пытливому взгляду рассмотреть их анатомические особенности.
      Дразнили глаз открытые глубокими вырезами груди, в разрезах подолов открывались затянутые в плотные чулки ноги.
      В сочетании с полумраком, который делал женщин моложе, а офицеров более представительными и мужественными, чем в действительности.
      Это создавало пропитанную сексуальным напряжением атмосферу ярмарки, где каждый выступал в роли продавца и покупателя, выставляя свой товар и зорко глядя, чтобы не упустить то, что ему надо.
      По правилам, собравшиеся первые полчаса просто смотрели друг на друга, выискивали знакомых, здоровались, пили и закусывали. Василий тихонько комментировал женщин, мимо которых проходила троица приятелей.
      Стрелкин разглагольствовал на тему: «ночью все кошки серы», что в его понимании означало одно — статус женщины можно определить только по нижнему белью. «Тетка может быть надушена и одета, как мажорка, но, к сожалению и духи чужие, и платье не ее. Раскатаешь губу на богатого тестя, — и облом», — сокрушенно сказал он. — «Семейка бедная, как мыши церковные, и «суженая» страшна, как смертный грех».
      — Хочешь богатенькую? — иронически поинтересовался Гут.
      — А то, — без тени смущения сказал Васька. — И приданое, и протекция.
      — И выпивки — залейся, — вставил Авраам.
      — Не, мужики, — подумав, ответил Стрельников. — Пить бы я бросил, карьерой занялся.
      Авраам вздохнул. Ему на этой ярмарке «вакансий», с его искусственной рукой и несколько нетрадиционным цветом кожи, ничего путного не светило.
      Федор шел, слушая разговор приятелей и думал, что пожалуй не смог бы, даже если ему повезло, так нахально устроиться на чужой шее, чтобы решить все проблемы.
      — Все бы в этой ситуации ничего, — вставил он в разговор, — но тут вопросик каверзный возникает — кто в семье мужиком будет?
      — Да ну тебя, Крок, скажешь тоже, — обиделся Василий. — Линкоры с неба валили, а уж этих лохов построить, как два пальчика описать…
      — Ну-ну, — только и ответил Конечников.
      — Эта вот подруга точно замуж хочет, — произнес Стрельников, разглядывая кучку беседующих дам, — но видать очень долго собиралась, устарела. Той, что стоит напротив нее, не мешало бы жрать поменьше… Эта просто страшная. А вот к этой я, пожалуй, подкачу.
      Стрелкин улыбнулся симпатичной, простоватого вида девице, и та скроила в ответ немного ненатуральную, но благосклонную гримаску.
      Приятели круто повернули к дамам.
      — Стрелкин, а как же приданое? — тихонько поинтересовался Гут. — У этой на лбу написано, что денег у нее не водилось никогда.
      — Так это я потом, когда состарюсь, — с усмешкой ответил Василий. — А пока для души.
      Он подошел к девушкам, щелкнул сапогами, громогласно представился, завязал разговор молодцевато-пошлым тоном. Дамы старательно смеялись остротам Стрелкина.
      Гут и Конечников вынуждены были поддержать разговор с дамами, понимая, что на сегодня судьба предоставила им делать выбор лучшего из худшего. Даже простушка Таня, молодая, глупенькая телефонистка, которой вплотную занялся Стрельников, откровенно проигнорировала его приятелей, которые и чинов не выслужили, и развлекать женщин бесконечным трепом не научились.
      А ее подруги, страшные тетки из лазарета, не вызывали особо желания совершать вокруг них галантные маневры, хоть и показывали всем своим видом, что для них единственный недостаток в мужчине — это когда у него не стоит.
      — А что это у вас с рукой? — спросила пончикообразная Лена у Гута.
      — Мода такая, перчатку на левой руке носить, — вымученно ответил он.
      — Нет, ну правда, — настаивала та. — Можно посмотреть?
      Женщина без церемоний взяла его за кисть.
      — Протез? — поинтересовалась она.
      Гут кивнул. «Пончик» собралась было переключиться на Конечникова, но вклинился Стрелкин:
      — Капитан в нашей компании самый завидный жених.
      Тетки повернули головы и обратились во слух.
      — Милые дамы, вы не смотрите, что у Авраама петлицы интендантской службы. Он раньше был командиром малого крейсера, линкор сбил в сражении у Гало. Был ранен, в плен попал, потом наши отбили. Ему вот-вот присвоят майора, да и приказ о награждении орденом Алмазного Креста за тот бой уже подписан.
      Капитан Кинг имеет хорошие шансы окончить службу лейтенант-полковником или даже полковником. А это означает хороший пенсион и наследственное дворянство. К тому же в офисе интендантской службы он в полной безопасности.
      Гут стиснул зубы от досады и незаметно показал Василию кулак.
      Эффект был полный. Дамы, даже Стрельниковская Татьяна, защебетали вокруг капитана Кинга, который отвечал на любезности односложно, борясь с желанием послать девиц подальше.
      Побыв еще минут пять для приличия, Гут и Федор отошли, сославшись на неотложные дела, не обращая внимания на отчаянную жестикуляцию Стрелкина. Казалось, второй лейтенант просто кричит: «Вот же вам нормальные бабы. Дадут по паре разиков без проблем… Какого хрена вам еще надо, лохи?!».
      Приятели пошли на четвертый круг, высматривать то, что осталось… Из зала уже раздавались звуки настраивающегося оркестра: фыркал тромбон, на разные голоса блеяли трубы, отчаянно, точно их распиливали напополам, голосили скрипки.
      — Ты знаешь, — сказал Гут, — хватит с меня этих девочек-пустышек. Знаешь, зачем госпиталя каждые полгода переводят?
      — Понятия не имею, — ответил Федор.
      — Когда на тетках пробы становится негде ставить. А перебросят парсек на пятьсот — снова как целки, хоть замуж бери, — произнес Авраам…
      — А ты что, о женитьбе задумываешься? — спросил Конечников.
      — Нет, — ответил Гут.
      — Сам ведь знаешь, что женщина в армии это нечто неприличное, но крайне необходимое. Мне кажется, что зря мы отказались от услуг Никитки Симонова.
      Стоит сказать «черт», как он появится. Никита был уже здесь.
      Симян пристроился к компании штатских из лаборатории бурового оборудования. Как всегда, научные сотрудники делали вид, что восторгаются остротами академика Корсакова.
      Антон Петрович наивно принимал этот явный подхалимаж за чистую монету. Он, хвастливо-веселый, неприятно раскрасневшийся от выпитого, с самодовольным и гордым видом рассказывал бородатые анекдоты про аспирантов, мэнеэсов, жен академиков, не понимая, что смеются в первую очередь над ним.
      При этом академик обнимал за тонкую талию Хелену, свою ассистентку, что еще больше усиливало комический эффект.
      — Когда научный сотрудник защищает кандидатскую диссертацию, он в первый раз меняет жену.
      — Почему? — спросила одна из слушательниц.
      — Ему некогда, а природа женщины своего требует…
      Раздался дружный смех. Академик подождал, пока он утихнет, и продолжил:
      …Вот тогда у жены возникает молодой аспирант, а ее муж, получив кандидатскую «корочку», узнает про развесистые рога. Это оттого, что когда у него появляется свободное время, неверность супруги им обнаруживается сразу.
      Когда веселье утихло, Симонов поинтересовался:
      — Антон Петрович, а дальше?
      — А дальше, молодой человек, все просто. Новоиспеченный кандидат наук подбивает клинья к жене коллеги, который работает над докторской, и которому тоже некогда заниматься женой.
      Компания захихикала.
      — А дальше? — не унимался Никита. — Доктор наставляет рога академику?
      — Ах, юноша, — назидательно сказал Корсаков. — Сразу видно военного. У академиков, как правило, молодые жены. Чаще всего девочки, отбитые у своих аспирантов. Тут нужен свежий мальчик, только из института, которому жены академиков помогают пролезть в аспирантуру.
      — И, наверное, не один? — внешне почтительно, но с большим ехидством поинтересовался Симонов.
      — Ну, это уже по обстоятельствам, — не подозревая о подвохе, ответил Антон Петрович. — Смотря сколько сил кладется мужем этой дамы на науку.
      — Простите, а чего на науку кладут? — поинтересовался Никита.
      Народ вокруг захихикал.
      — То самое, чего женам не хватает, — давясь от смеха, сказал академик.
      Компания взвыла. Хелена так смялась, что облила Антона Петровича шампанским, чего он, будучи в упоении от собственного остроумия даже не заметил.
      Вдруг Симонов увидел Конечникова и Гута.
      Он показал Хелене глазами в сторону своих коллег.
      Она освободилась от клешни академика, бросила быстрый взгляд вниз, проверяя, как сидит платье, облизнула губы и поправила волосы.
      — Тед, — окликнула Хелена первого лейтенанта, призывно махая рукой. — Иди к нам.
      — Кто это? — с неудовольствием спросил Корсаков.
      — Это друзья моего мужа, — с легким нажимом ответила женщина.
      Антон Петрович покачал головой и закатил глаза в деланном смирении, словно говоря, что ради нее он готов общаться даже с офицерами из службы охраны Дальней Разведки.
      — Привет, Тед, — промурлыкала Хелена, целуя в щеку Федора и прижимаясь к нему своей упругой, сильно отрытой грудью несколько плотнее, чем требовалось, — Как давно я тебя не видела.
      Конечникова накрыло облако дорогого парфюма, он почувствовал, как его начинает подташнивать от сладковатого запаха.
      — Да вот все недосуг. Служба… — ответил он, с удовольствием отдаляясь от слишком надушенной женщины.
      — Привет, Авраам, — совсем холодно приветствовала Хелена Гута.
      — Здравствуйте, — печально ответил ей капитан, с сожалением вглядываясь в ее привлекательное, покрытое дорогой косметикой лицо.
      — Антон Петрович, познакомься — первый лейтенант Федор Конечников, командир артсистем разведкрейсера 2803… Антон… — Хелена бесцеремонно дернула своего научного руководителя за рукав.
      — Рад познакомиться, молодой человек, — как хорошо обученный попугай, прогнусавил Корсаков.
      — Здравия желаю, господин академик, — на военный манер приветствовал его Конечников.
      Они обменялись рукопожатиями. Рука у Корсакова была маленькой, слабой и потной.
      — Как служба, молодой человек? — поинтересовался Антон Петрович.
      — Превосходно, — тем же нарочито-молодцеватым тоном ответил Конечников, незаметно вытирая свою ладонь о штаны.
      — В молодости все превосходно, — снова закатывая глаза, сказал академик. — Скоро начнутся танцы, присоединяйтесь к нам вместе со своим другом. Наши кавалеры совсем разучились развлекать дам.
      — Да наш Конечников знатный мастер, — мстительно сказал Никита, — сказки рассказывать.
      — Какие еще сказки? — поинтересовалась Хелена.
      — Да вот… Он всех уже достал байками про то, как разведывательный гиперпространственный крейсер может в одиночку разделать под орех эланский линкор.
      — Неужели? — заинтересовался академик. — Это забавно. Господин Конечников, поведайте нам, что вы там такого принципиально нового придумали.
      — Байками народ травит только капитан Симонов. Служба у него такая, засорять чужие уши, — отреагировал Конечников. — Я моделирую на компьютере маневры кораблей для достижения огневого и тактического превосходства.
      — Слышали, — возмущенно произнес Симян, оборачиваясь по сторонам в поисках поддержки. — Мы, рыцари неба привыкли биться честно и стоять до конца. А первый лейтенант Конечников флот позорит.
      — Я думаю, Никита, ты выбрал не лучшее время и не лучшую аудиторию, — прервала его Хелена.
      — Постойте, господа. О маневрах — это интересно, — удивленно продолжил Корсаков. — Меня всегда удивляло, что пилоты боевых кораблей знают лишь один маневр — медленное схождение на параллельных курсах.
      — Такой способ сражений был обусловлен огромной массой звездолетов и отсутствием антиускорительных систем на большинстве боевых постов, — ответил ему Конечников. — Теперь компенсаторные установки скаута позволяют совершать маневры с перегрузками до 35 «g».
      — Скаут? — удивленно переспросил Корсаков. — Это вы имеете в виду гиперпространственный крейсер-разведчик?
      — Так точно, — протокольным тоном ответил Федор, желая замять неуместную на балу тему.
      — Простите меня великодушно… э…э, — академик близоруко сощурился, разглядывая погоны Конечникова, — господин первый лейтенант. Очень похвально, что вы любите корабль, на котором летаете и очень здорово, что думаете, как усилить его мощь. Но между нами говоря, гиперпространственный крейсер — это летающий телепортатор, на который надели трубу чуть больше по диаметру, чтобы было, куда затолкнуть полторы сотни членов экипажа и несколько декоративных пушечек.
      — Извините, господин Корсаков, — это в разговор вмешался Гут. — Эти, осмеиваемые вами и такими как вы корабли, уничтожили эланские верфи на Гало.
      — Наслышан, — Антон Петрович сощурился, пытаясь разглядеть знаки различия на офицере. — Я, конечно, ценю мужество и героизм, но насколько я знаю, после израсходования ракет из действенного оружия на малом крейсере остается лишь только таранный удар. Чем, собственно говоря, в том бою и неоднократно воспользовались.
      — Я знаю еще один способ, — произнес Гут.
      Его лицо задергалось, он был готов долбануть академика своим коронным ударом с левой, железным кулаком протеза.
      — Интересно, какой же? — поинтересовался Корсаков, чувствуя, как ему становится страшно.
      — Сбросить как бомбы полуактивные мины.
      — Вы знаете, большей чуши я не слышал, — пытаясь сохранить лицо, и отчаянно не веря, что простой офицер интендантской службы, посмеет его ударить, ответил ему академик. — И вообще, вы до этого в своей каптерке додумались?
      Хорошо, что Симонов и Федор были наготове. Гут ринулся в драку, и они едва успели оттащить его.
      — Вот и славненько, вот и славненько, — нервно повторял Корсаков, тыча трясущимся, худеньким пальчиком в сторону Авраама. — Это черт знает что такое. Не умеешь пить, не пей. Припадочный какой-то… Прямо страсти африканские. Чурка черножопая.
      — Да я тебя… — рычал Кинг.
      Сослуживцам стоило большого труда отвести Авраама на приличное расстояние, и успокоить. Компания научников сочла за благо убраться.
      Никита, по своему обыкновению испарился, как только представилась возможность, и направился на новый круг охоты. Федор остался рядом с Гутом, который ни к кому не обращаясь, продолжал словесный поединок с Корсаковым:
      — Хухрик — урод… Да таких так ты, давить надо… Если бы не ты, может, Сережка жив был бы… Скаут ему не нравится, хорек кабинетный.
      Подошла Хелена, как всегда, насквозь фальшивая, неестественно заботливая. Даже сейчас, в туго обтягивающем серебристом платье, открывающем грудь и плечи, с прической от лучшего гарнизонного парикмахера и доведенной до совершенства при помощи тонального крема кожей лица, она не казалась Федору привлекательной.
      — Авраам, — сказала она, — глядя почему-то на Крока. — Антон Петрович просит прощения, он не знал.
      — Передай ему, пусть поцелует меня чуть пониже спины, — ответил капитан Кинг.
      — Фу, какой, — наиграно засмеялась Хелена. — Я передам, что извинения приняты с благодарностью, и ты в свою очередь тоже сожалеешь о своей несдержанности. Ребята, ну чего вы, в самом деле, завелись?
      — А чего он? — упрямо возразил Гут.
      — Авраам, мне еще Сережа говорил, что скаут кораблик маленький, тесный, боезапаса на полчаса хорошего боя. А когда он закончится — только таран.
      — Нет, теперь есть еще одно средство — на полной тяге вдуть движками в полевой створ. Это ведь давно известно про взаимодействие поля и тягового импульса, — сказал Конечников.
      — А откуда ты… — начала Хелена, и остановилась по причине крайнего изумления. Но, быстро овладев собой, она предложила: — Мальчики, подходите попозже, когда Антон Петрович уйдет. Он обычно не задерживается на балах.
      — Непременно, — дежурно улыбнулся Федор.
      Толпа потянулась на танцы. Разглядывая сбившихся на пары и компании людей, веселых, цветущих, довольных, Гут заметил:
      — Васька тоже хорош, выбрал себе молодую, симпатичную, худенькую. А нам предложил на выбор крокодила, бегемота и Бабу-Ягу.
      — Никто не даст нам избавленья, ни Бог, ни царь и не герой. Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой, — прочитал Конечников неведомо откуда пришедшие на ум строки, подразумевая, разумеется, второй по массовости, после пьянства порок деметрианского флота — онанизм.
      — Или, таки Никитоса найдем.
      — Кто поминает меня всуе? — капитан Симонов подкрался к ним сзади и слышал последние слова Авраама. — А вы, похоже, уже нашли друг друга…
      Никита был в хорошем подпитии. Он, получив полный отлуп, утешался бесплатными выпивкой и угощением, выставленным в фойе.
      — А ты видно тоже остался не у дел, — в тон ему ответил Конечников.
      — Да нужны мне малахольные телки нашего исследовательского центра. Я тут такую девушку видел, закачаешься.
      Никита вздохнул, отпил из бокала халявного шампанского, откусил от халявного бутерброда.
      — Ну и что, облом? И это у тебя, мастера по съему? — иронически поинтересовался Федор.
      — Сам бы попробовал, — огрызнулся Симонов.
      — Кто такая? — спросил Конечников.
      — Столичная штучка, хороша неземно… Бесподобна, — Никита мечтательно прикрыл глаза.
      — Сопли не жуй, Симонов. Где видел? — оборвал его Конечников
      — Улетела уже… Не посчитала нас, лапотников, достойными своего общества.
      — Если ты валенок, то ведь не все такие, — усмехнулся Федор.
      — Тоже мне герой, — с усмешкой ответил Симонов.
      — Да я бы ее… А уж пригласить на танец — дело плевое, — сказал Конечников.
      Его особенно вдохновили слова, что дама уже отбыла из расположения части, и он не упустил случая, чтобы поиздеваться над озабоченным Симяном.
      — Поспорим? — взвился Никита.
      — На что?
      — Да хоть бы на твой «Куппермайн».
      — Идет, — произнес первый лейтенант, чувствуя, что совершает большую глупость. — А ты публично признаешься, что имеешь склонность к мужчинам.
      — Вот как, — Никита задумался, потом усмехнулся и сказал: — Ладно, х*й с тобой… Разбей, Гуталин.
      Глаза капитана загорелись.
      — Кому Гуталин, а тебе, Никитка, господин капитан Авраам Кинг, — хмуро сказал Гут.
      Но все же «разбил» рукопожатие спорщиков.
      — Ты с Авраамом не ссорься, Никитка, — бросил Федор, наслаждаясь возможностью поставить на место ненавидимого им Симонова. — Под левый прямой ему попадешь — сгоришь. Удар пушечный.
      — Крок, а Крок… Ты ничего не слышишь? — издевательски поинтересовался Симонов. — Вроде как каблучки стучат… Как часики…
      И действительно, в вестибюле раздались голоса и стук каблуков, скрытые до того доносящейся из зала музыкой. Конечников повернулся, и кровь бросилась ему в голову.
      Нет, не оттого, что рядом с девушкой, которую он, по всей видимости, должен был пригласить, шли бригадный генерал Никифоров и командующий Базой генерал Соломатин. Не от того, что отставая на два шага, за ними двигался лощеный, положительный во всех отношениях адъютант командующего Базой майор Лебедянский, интриган, наушник, мастер подковерных маневров. И не потому, что компанию сопровождал зам командующего по безопасности, мрачный, наголо бритый, полковник Томский, недобро глядящий из-под бровей тяжелым, пристальным взглядом. Эти люди наводили ужас даже поодиночке, а когда высший командный состав собирался в кучу, то младшие офицеры старались не показываться им лишний раз на глаза.
      Конечников обратил внимание, как свободно и независимо движется девушка. Было понятно, что «верхнее» начальство Базы и эскадры сопровождает молодую женщину, а не она идет за генералами и эсбешником.
      Федору на мгновение показалось, что облаченная в длинное, простое платье девушка просто светится. Одежда девушки казалось жила своей особой жизнью, наполняемая молодым, упругим телом. Она была не просто хороша, от нее просто нельзя было оторвать глаз.
      Длинные ноги, широкие бедра, тонкая талия, узкие плечи, длинная шея, копна светлых волос на голове, правильные черты лица, зелень глаз, действовали на подсознание, словно мощный наркотик.
      Федору пришло в голову, что все виденные им ранее женщины по сравнению с ней могли быть отнесены к толстыми или тощими неуклюжим коровам.
      — Что, хороша? — поинтересовался Никита. — Часы давай…
      — А вот х*й тебе, — обозлился Конечников. — Приглашу, вот увидишь.
      Федор решительно направился к девушке, словно одинокий скаут, атакующий прикрытый мощными кораблями охранения транспорт.
      «Интересно, меня сразу на гауптвахту отведут или потом?» — промелькнуло в голове у первого лейтенанта.
      Посмотрев на генерала, Федор стал слышать, о чем он беседует со своей спутницей. Расстояние было слишком большим, чтобы читать по губам, но Конечников давно понял, что механизм здесь совсем другой, возможно, хоть это и антинаучно и глупо — чтение мыслей.
      — Я вас уверяю, что мы совершенно напрасно сюда вернулись. Если начался нуль-циклон, который вынудил нас отложить старт, это не значит, что вы должны проводить время среди этих людей, — пробубнил генерал Соломатин.
      — Я должна их понимать, — возразила девушка.
      Федор поразился, насколько красивый и сильный у нее голос, по крайней мере, тот, который возникал у него в голове.
      — Вы отдаете себе отчет, — загремел своим командным голосом полковник Томский, — в том, что здесь нет вашей личной охраны, а вокруг полно пьяных офицеров заштатного гарнизона, рыщущих в поисках женского тела?
      — Ну и что? — удивилась девушка.
      — Культура у них не на уровне, это еще мягко сказано, — вставил Никифоров. — Они могут оскорбить вас, унизить, ударить наконец. Как мы это объясним вашему отцу?
      — Что я сама этого захотела, — в голосе девушки появился металл. — А кроме того, я вполне могу постоять за себя… Кто это? — вдруг спросила она, увидев направляющегося к ним офицера.
      Федор увидел, как на ее лице промелькнула целая гамма чувств: узнавание, удивление. Потом эмоции пробежали от удивления к испугу, от испуга к спокойствию. Конечников вдруг понял, что девушка знает, что он слышал ее слова, но ее напугало не это.
      — Первый лейтенант Конечников, — ответил полковник Томский. — Мечтатель и фантазер. Отличился тем, что свалил один из линкоров, который взорвал Гало.
      — И не просто подбил, — со вздохом добавил бригадный генерал, — достал его головоломным неуставным маневром. Вот и сейчас на гауптвахту напрашивается.
      — Не вмешивайтесь, господа, — попросила девушка. — Это может быть забавно.
      — Как скажете, Александра, — без энтузиазма согласился Никифоров.
      — Здравия желаю, господин бригадный генерал, здравия желаю, господин генерал, здравия желаю, господин полковник, здравия желаю, господин майор! — пролаял Конечников, отдавая воинскую честь и удерживая на лице предписанное уставом выражение дебильного усердия.
      — Чего тебе, первый лейтенант? — спросил бригадный генерал, — мимолетно приложив руку к голове.
      — Разрешите обратиться к вашей спутнице!
      — Конечников, шел бы ты мимо, — с угрозой произнес Томский.
      — Простите, господин полковник, не понял…
      — Шагай отсюда, лейтенант, — зашипел особист. — Сгною в кутузке.
      — Господин бригадный генерал, — тем же идиотическим тоном продолжил Федор, — согласно правил Благородного Собрания, любой офицер может, с разрешения спутников завязать разговор и пригласить даму на танец. Если кавалеры этой дамы против, то сообщить они должны об этом вежливо и спокойно. Ваш подчиненный в вашем же присутствии нарушает вековые традиции флота, оскорбляя тем самым и вас, призванного следить за соблюдением правил и распорядка. А вы делаете вид, что так и должно быть.
      — Конечников, ты что, пьян!? — рявкнул Никифоров.
      — Никак нет, господин бригадный генерал. Я просто хочу пригласить вашу спутницу на танец.
      Повисла неловкая тишина. Полковник, адъютант и генералы переглянулись, не зная, как поступить с нахальным лейтенантом: да, нетрезв, но в меру, обращается по уставу, апеллирует к правилам и вообще…
      Каким-то потаенным чутьем Федор понял, что девушка для них жуткая обуза: ни напиться, ни отойти, ни за задницу ущипнуть. Более того, заставляющая обращать на себя внимание и говорить вежливо, обходя различные скользкие моменты, которых на Базе было предостаточно.
      Еще Конечников догадывался, что отцы-командиры жутко боятся, что с вверенной им девицей произойдет что-нибудь. Рисковать карьерой из-за молоденькой вертихвостки, которой вздумалось потанцевать, им не хотелось. Они бы с радостью затолкали ее на курьерский лидер и отправили бы туда, где ей и место — в стольный город Нововладимир, но…
      Взгляд Конечникова встретился со взглядом девушки. На мгновение первому лейтенанту показалось, что она просто просвечивает его насквозь как рентгеном, оценивая, что же прячется за настойчивостью офицера: пьяная бесцеремонность, беспримерная наглость, уверенность, наивное восхищение, которое заставило забыть об осторожности. На руке тревожно бился «Куппермайн», мигая красным глазком секундного пульса. Промежутки между вспышками казались Конечникову вечностью.
      В голове у Федора, в такт работе механизма, пульсировало желание исчезнуть, усиленное зловещим молчанием высшего начальства и осознанием красоты той, которую он желал получить в полную власть на те несколько минут, которые длился танец, борющееся с жадностью и страхом потерять дорогостоящую цацку на запястье.
      Внезапно Федор вспомнил, где он видел это лицо… Это было невозможным, но глаза не лгали — перед ним была лейтенант медслужбы Дарья Дремина или, по крайней мере, ее точная копия.
      Двадцать девять лет, прошедших с того времени, когда он видел эту молодую женщину, не стерли из памяти черты той, что казалась ему в детстве ослепительно-прекрасной жительницей притягательно-манящего мира, где весело вспыхивают и гаснут разноцветные огоньки на пультах, а на огромных экранах, не мигая, горят как фонари близкие звезды.
      — Лейтенант, я думаю, что не нуждаюсь в разрешении моих спутников, — сказала девушка. — И спрашивать надо в первую очередь меня.
      Ее голос жаром отдался в теле Конечникова. Он узнал его, голос той, что снилась ему долгими зимними ночами Амальгамы.
      — Так точно, леди, — назвал он ее на манер, принятый в Союзе Небесных Городов. — Но я пытался быть вежливым по отношению к своим командирам. Прошу вас принять мое приглашение на тур вальса.
      Лед высокомерного отчуждения в зеленых глазах сменился растерянностью, а потом согласием. Конечников, который, несмотря на бешено колотящееся сердце, не терял способность анализировать происходящее, отметил, что девушка сильно потеряла в величии, сойдя с пьедестала и обнаружив нормальные человеческие качества.
      Не веря в свою удачу, первый лейтенант склонился в поклоне, и недоступная прежде красавица протянула ему руку, принимая приглашение.
      — Конечников, постарайтесь держать себя в рамках приличия, очень вам это советую, — почему-то на «вы», зловещим тоном порекомендовал полковник Томский.
      — Господа, я вас покину, — не обращаясь ни к кому конкретно, сказала девушка. — Когда я захочу вас видеть, я дам вам знать.
      Бригадный генерал издал приглушенный полурык-полувопль и втихаря показал Конечникову кулак.
 

Комментарий 7. Поздняя ночь.

      16 Апреля 10564 по н.с. 23 ч. 39 мин. Единого времени. Альфа-реальность. Деметра. Дом князей Громовых.

      Девушка, которая успела к тому времени пропустить бокальчик красного вина и выкурить пару косяков, читала с интересом, забыв разыгрываемую перед Управителем холодную царственную незаинтересованность. Она хихикала в местах, где неизвестный автор описывал незатейливые приключения пьяных приятелей, и ухмылялась рассуждениям героев о женщинах. Но дочитав до момента появления Александры, Управительница с досадой покачала головой и нахмурила брови.
      Она остановила движение текста на экране, нехотя встала, накинула халат и отбила на терминале код, который помнила наизусть. Монитор терминала почернел, на долю секунды выскочила табличка «номер не существует», потом на медальоне вспыхнул крошечный огонек и в глубоком темном колодце экрана появился Андрей. Мужчина сидел на веранде своего бунгало, наблюдая пронзительный красно-оранжевый закат. В реальности Живого Бога был вечер. Управитель удивленно покосился в сторону девушки.
      — Привет, — сказал он. — Что случилось?
      — Ты знал? — спросила Рогнеда.
      — Конечно, — пожал плечами Андрей. — Что это меняет?
      — Не знаю, сказала девушка. Мог бы хотя бы предупредить.
      — Сюрприз, — с улыбкой сказал Управитель.
      Улыбка вышла кривоватая и неискренняя.
      — Завтра ко мне рано не приезжай, — предупредила Рогнеда.
      — Ты, типа, уже пьяная и укуренная. Оттого будешь читать, пока не уснешь и проснешься не раньше полудня?
      — Да.
      — А может мне приехать сейчас? — хитро предложил Живой Бог.
      — Ты решил заменить нежного семнадцатилетнего мальчика? — воткнула шпильку в самое больное место мужчины девушка. — На твоем месте, я бы не позорилась. Сравнивать лучше всего получается по контрасту.
      Спокойное лицо Управителя на миг исказила злобная гримаса.
      — Хорошо, я не буду приезжать слишком рано… Но ты…
      — Что, милый? — ослепительно и призывно улыбаясь, спросила девушка.
      — Ничего, — сделав над собой усилие, почти спокойно ответил Андрей.
      Рогнеда досадливо вздохнула и отключилась.
      Девушка выскользнула из халата, удобно устроилась в кровати и включила прокрутку на своем компе.
 

Продолжение

 
      Федор взял девушку за руку и повел ее в зал. По мере того, как он удалялся от пышущих беспокойством и гневом командиров, к нему возвращалась способность к тактильным ощущениям. Он с удивлением обнаружил, что рука его спутницы восхитительно нежная, прохладная и одновременно крепкая и полная жизни. Федор непроизвольно обернулся, отметив растерянно-глупое выражение на лице Симонова и тревожный взгляд Гута.
      — Господин первый лейтенант, — сказала девушка, — признайтесь. Вы ведь на меня поспорили?
      Она опять посмотрела на него своим «рентгеновским» взглядом. Конечников понял, что врать бесполезно.
      — Любой мужчина на балу был бы счастлив танцевать с вами, леди.
      Девушка нахмурилась, и уже готова была стряхнуть руку первого лейтенанта со своей. Федор понял это по выражению ее лица и решил сознаваться.
      — Да, мы поспорили…
      — Вот как… И на что? — холодно поинтересовалась девушка, оттолкнув ладонь Конечникова.
      — На мои часы…
      — Вот как, — тон ее стал саркастическим. — Что ж… По крайней мере, хоть кто-то готов был рискнуть ради меня чем-то ценным, пусть даже не слишком хорошего качества сигнальным браслетом… — А что должен был сделать он? Я имею в виду вашего противника в споре.
      — Публично объявить, что он педик, — сконфуженно признался Федор.
      Помимо своей воли девушка рассмеялась. Она отчаянно давилась в попытке погасить приступы хохота, потом отказалась от сопротивления и принялась хохотать от души, булькая нечто неразборчивое, типа: — «Педик. Боже ты мой. Святая простота».
      — Меня зовут Александра, — закончив смеяться, сказала она. — Я станцую с тобой, как обещала.
      — А я — Федор… А что, ты могла бы отказаться? — зачем-то спросил Конечников.
      — Я и сейчас могу отказаться, — серьезно сказала девушка. — Мне просто хотелось позлить этих провинциальных увальней, особенно бригадного генерала. А заодно и сбежать от них. Но ты удивил меня… Боже мой, надо же поспорить на такое…
      Девушка снова засмеялась.
      Конечникову не нравился этот смех, но тур танца был непременным условием того, что его «Куппермайн» останется при нем.
      За этим разговором, они вошли в зал. Оркестр играл плавную, струящуюся мелодию, кружились пары. Девушка, поймав его взгляд на танцующих, указала на местечко у стены.
      Они остановились.
      — Федор, — спросила девушка, — А если бы не этот спор, ты подошел бы ко мне?
      — Мне бы очень хотелось, но, наверное, я бы не решился. У тебя был такой грозный эскорт.
      — Ах, вот в чем дело, — Александра усмехнулась. — А я расстраивалась оттого, что со мной общались лишь седенькие полковники или холеные педерасты вроде Лебедянского.
      Со стороны Федор и эта странная, но чертовски красивая девушка, выглядели как мило беседующая, почти влюбленная пара. Конечников ловил на себе удивленные взгляды сослуживцев, приятелей, знакомых.
      — Александра, если бы не генералы и особист, вокруг тебя бы толклись все офицеры. В этом случае, я бы не подошел ни за что.
      — Отчего? — неожиданно серьезно спросила девушка.
      — Мне не нравится то, что нравится всем. Я избегаю сборищ, где народ молотит языками, лишь бы не слышать самих себя…
      Девушка ничего не ответила, лишь долго и внимательно посмотрела на него. Федору вдруг показалось, что и она страдает от вынужденного общения с пустыми и никчемными людьми.
      — Так ты говоришь, что любой был бы рад?
      — Да, конечно. Красота притягивает и умных и глупых, и молодых и старых. В некотором смысле хорошо, что с тобой ходили наши большие начальники, защищая от не в меру ретивых господ офицеров.
      — Ладно, — девушка тряхнула головой. — Федор, а знаешь ли ты, что та, которую по твоим словам ангажировал бы весь гарнизон, не умеет танцевать?
      — Этого не может быть, — вырвалось у Конечникова.
      — Может, Федор, может. — Не умею я танцевать ваши провинциальные танцы.
      — Ты что, совсем не танцуешь?
      — Нет, отчего же, — девушка улыбнулась, видимо вспомнив что-то хорошее. Хот спайс, брейк ронд, свинг, дабл степ.
      Она бы и дальше перечисляла, но Конечников ее перебил:
      — Короче, то, что было модно в прошлом сезоне у «торгашей».
      — Фи, как ты их называешь. У нас принято звать их «странниками».
      — Ну что же, можно и так. По-другому не будет в государстве без земли, жители которого ютятся в источенных тоннелями астероидах.
      — Ну отчего же, есть у них Новая Аркадия и Сома — очень приличные планеты.
      — Оттого они набились туда миллиардов по 15 на каждую. Ни вздохнуть, ни еще кое-что сделать — с усмешкой ответил Федор.
      — Ты имеешь в виду — «пернуть»? — девушка засмеялась. — И те, «торгаши» отняли за долги через арбитражный суд при Совете Семи. На месте Каранги я бы «эстешкикам» показала здоровенный кукиш, а к нему добавила бы ударный кулак из 18 эскадр бронированных рейдеров.
      — Их вождь сильно увлекался кораблестроением, вот и загнал экономику. Чем бы он зарядил пушки своего грозного флота без кредитов UST? А потом эта темная история с исчезновением флота Тарского кагалата три года назад… Куда могли бесследно пропасть больше 200 громадных кораблей?
      — В Обитаемом Пространстве много дыр, куда можно ухнуть как в прорубь. И ни одна собака знать не будет, — заметила Александра. — Все произошло своим чередом. Просто обидно, когда «торгаш» с калькулятором побеждает до зубов вооруженного воина.
      Федор осознал, что говорит с девушкой, которая по идее не должна в этом ничего смыслить, о политике, в то время как у него «горит» дорогой коммуникатор. Поэтому он не стал интересоваться, в какой морковкиной заднице сгубил ратхор Каранга свои тяжелые, бронированные рейдеры и отчего в этом виноваты жадные интриганы из Скай Тауна-1.
      — Был я у «торгашей», — сказал он, круто меняя тему. — Почти четыре месяца. Насмотрелся и наслушался. В нашей миссии каждую субботу были танцы, так что хот спайс и брейк ронд я выучил, когда они только входили в моду там.
      Александра с интересом посмотрела на него:
      — Ты меня еще раз удивил, — сказал она. — Мы станцуем хот спайс, если не боишься.
      — Следующий танец — танго. Музыка по ритму подходящая, — ответил Федор.
      Александра хищно улыбнулась. У Конечникова в желудке что-то тоскливо сжалось. Федор уговаривал себя, что не должен бояться, — он ходил в атаку на линкоры и не терял хладнокровия под перекрестным огнем в своем «скворечнике» артпоста.
      Трубы смолкли. Дирижер повернулся к публике, прокашлялся и объявил: «Танго». Пространство зала очистилось — в гарнизоне этот танец считался слишком смелым и вызывающим, в котором партнеры слишком тесно прижимаются друг к другу.
      Лишь немногие решались изобразить подобие любовного сплетения тел перед заранее неблагожелательными зрителями-судьями. Конечников отчаянно перебирал в голове многочисленные, сложные фигуры «горячего перца», танца требующего хорошей физической подготовки от мужчины, умения чувствовать ритм и партнершу. На какой-то миг Конечникову захотелось бежать, бросив эту чокнутую мажорку, но на руке тревожно мигал «Куппермайн», умоляя не отдавать его торжествующему Никитосу.
      Он поклонился Александре, она присела в книксене, как благовоспитанная барышня, принимая приглашение. Они вышли почти в центр зала, начав вместо неприличного танго, еще более неприличный «хот спайс».
      Танец состоял из трех десятков па, идущих в определенной последовательности, в процессе выполнения которых партнерша крутилась, подбрасывалась, наклонялась, прижималась к мужчине грудью, спиной и задом. Краем глаза Конечников увидел, что в зале перестали двигаться даже танцующие пары, изумленно разглядывая это пропитанное сексуальностью дикарское действо.
      Федор обратил внимание, на обалделые лица знакомых офицеров, горящие ревностью глаза Хелены Ястребовой, удивление ко всему привычного Стрельникова, злобу, страх и обещание всех чертей наглому, перешедшему все границы подчиненному, исходящие от командующего эскадрой.
      Александра, словно мстя за что-то Конечникову, старалась двигаться максимально эротично, прижимаясь к нему сверх всякой меры. Легкое платье не было преградой, и первый лейтенант чувствовал ее всю, ее точеное, крепкое, удивительно ладное тело.
      Волосы девушки щекотали лицо Федора, оставляя божественно-прекрасный аромат свежести и ощущение прохлады. Федор с тревогой подумал, что его «перец» долго не выдержит того, как об него трется эта бесстыжая девчонка, но тут музыка кончилась.
      Выпуская Александру из своих объятий, он вдруг почувствовал, как много он теряет, отдаляясь от нее. За край сознания ушли пылающие от злости генерал и эсбешник, тяжелое неодобрение присутствующих, горячая досада во взгляде Хелены, прикованной к своему академику, зависть Никиты, смущение Гута.
      Федор нехотя отвел девушку к колонне.
      Из толпы вынырнул Стрелкин. Он поклонился спутнице Федора, представился, завел на правах друга разговор с Конечниковым, и вдруг поинтересовался, может ли он, Василий Стрельников, пригласить на танец прекрасную незнакомку.
      Федор взглянул в глаза Александры и с усмешкой ответил, что его спутница обещала все танцы ему. Стрелкин поклонился и отошел. Конечников заметил, что рядом, якобы совершенно случайно, словно линкор в конвое, барражирует полковник Томский, а вокруг полно молодцеватых особистов.
      «По крайней мере, если я сам не справлюсь с нашими разудалыми обломами, найдется, кому помочь». — пронеслось в голове первого лейтенанта.
      Совершенно неожиданно оркестр заиграл мелодию «дабл степа». Федор увидел, как от дирижера, бормоча ругательства, отошел бригадный генерал Никифоров. Но ему было уже все равно.
      — Пойдем, — предложил он девушке.
      Она кивнула в ответ.
      Конечников и Александра танцевали снова и снова свои неприличные танцы, пока им не надоело общество неуклюже топчущихся под звуки незнакомых мелодий людей. Девушка потянула Федора к выходу. Где-то вдали, как показалось Конечникову, с большим облегчением, трубы оркестра задудели милый сердцу гарнизонных обитателей вальс.
      — Я знаю местечко, где мы смогли бы спрятаться, — сказала Александра.
      Федор сначала смутился, потом вдруг понял, что говоря это, девушка не имела в виду ничего кроме отдыха и разговора.
      — Да, спокойно посидеть нам сейчас не дадут, — согласился Конечников.
      — Тебе так важно мнение других? Что тебе они? — удивилась девушка.
      — Бывает, когда устаешь от людей. Устаешь им улыбаться, произносить какие- то слова, наконец, воспринимать все это человеческое скопище.
      Не «устаешь», а «не хочешь», — поправила его девушка.
      Да, — согласился Конечников. — Устаешь от тесноты, от обязательного соседства с другими, оттого, что их мысли мешают тебе думать самому.
      — Понимаю, — сказала девушка.
      Александра открыла универсальным ключом маленькую неприметную дверцу, и они попали в сеть спрятанных в теле станции секретных коридоров. Федор почему-то даже не удивился. Он был готов к чему-то подобному. Девушка, которой так явно угождает командующий эскадрой, может иметь доступ к тайным отсекам для избранных.
      Примерно пять-семь минут они шли запутанными, извилистыми, низкими коридорами, пока не вышли к шахте лифта. Его спутница набрала код на панели, и дверцы открылись.
      Кабина подняла их на самые верхние этажи станции, в оранжерею.
      Федор это понял по сияющим огням основного корпуса, видимым сквозь притемненные стекла. В помещении было темно. Орбитальная крепость была развернута так, чтобы загораживать это место от беспощадных потоков света, исходящих от огромного бело-голубого диска Кары и нестерпимо-яркого блеска сияющей как зеркало Солейны.
      Воздух был прохладным, влажным. Стояла глубокая тишина, изредка нарушаемая лишь шорохом листьев и звуком падения капель конденсата с холодной поверхности стекол. После жаркой и душной залы тут было холодно.
      Конечников непроизвольно пододвинулся к девушке. Она не отстранилась. Федор положил ей руку на талию, легонько прижал к себе. Девушка, тоже завороженная темнотой и покоем, казалось, этого не заметила. Федор прижал ее крепче, провел руками по упругому, точеному телу Александры, повернул к себе, нашел ее губы в темноте.
      Она ответила, неожиданно сильно и страстно. Конечников положил ладонь девушке на грудь, чувствуя ее восхитительную упругость. Александра отстранилась, завлекающе улыбаясь, глядя при этом испытующе и серьезно.
      Он хотел было снова прижать ее к себе, но встретил взгляд глаз Александры, которые пронизывали Федора насквозь. Девушка смотрела на него, но вроде бы и нет, обращенная к чему-то внутри себя.
      Конечникову вдруг почудились в ее улыбке равнодушие и скука от тысяч повторений, словно эта юная красавица была старой, все повидавшей, усталой женщиной, прожившей уже сотни лет и по странному капризу природы остающейся молодой и цветущей. Повисла неловкая пауза. Александра сбросила его руки с себя.
      «Ну что, убедился?» — иронически произнес в голове знакомый голос мертвой эланки. — «Крыса, — она и на «Солейне» крыса. Даже Ястребова, — и та лучше».
      Федор в недоумении потряс головой, отгоняя наваждение.
      — Что не так? — спросила девушка с улыбкой. — Ничего другого никто и не обещал. Маленькая благодарность за небольшое, волнующее приключение.
      — А… — только и нашелся сказать он.
      — Скажи, ты видел меня прежде, чем поспорил на свой дурацкий будильник? — наконец спросила она.
      — По всей видимости нет.
      — Ты смелый, это я поняла, — сказала девушка. — Но, похоже, с головой у тебя не все в порядке. Как это — «по всей видимости»? Ты что хочешь сказать, что у тебя таких, как я — пруд пруди?
      — Мне кажется, мы встречались когда-то давно, — ответил Конечников.
      — Вот как, — в раздумье произнесла Александра, еще больше отодвигаясь.
      — Объясни, — попросила девушка.
      Конечников решил, что она раздосадована, ожидая банальных слов о ее красоте, обаянии, внезапном чувстве. Федор собрался с духом и начал рассказывать.
      — Когда я был еще ребенком, мне довелось увидеть девушку, которую я запомнил на всю жизнь. Ее черты врезались в мою память, хоть видел я ее всего часов шесть.
      — И что, она была похожа на меня? — с усмешкой спросила Александра. — Расскажи. Но сначала мы присядем.
      Девушка взяла его за руку и подвела к простому деревянному столику с парой скамеек, стоящему под деревом.
      — Падай, — предложила она.
      Федор сел за стол, девушка устроилась напротив. Она пошарила под столом и извлекла коробку. Достала из нее огарок свечи, пачку сигарет и зажигалку. Александра ловко выбила из пачки сигарету. Ярко вспыхнул огонек, отбрасывая в темноту пространство сада. Резкий запах заставил затрепетать ноздри Конечникова.
      — Тебе не предлагаю, — произнесла девушка, — удовольствие на любителя. Может не понравиться.
      — Что это? — поинтересовался Федор.
      — Травка, — сказала она, втягивая дым.
      — Гашиш?
      — Типа того, — ответила Александра. — Ничего особенного. У нас все это курят вместо табака.
      Федор вытащил из кителя пачку сигарет.
      — Вонючие? — поинтересовалась девушка.
      — Нет, «мейд ин».
      — Тогда ладно. От того, что смолят наши офицеры, просто тошнит.
      — А сама?
      — Сравнил тоже, благородную «дурь» и казарменную дешевку.
      — Да уж, — только и смог ответить Конечников.
      — Ты еще спроси, знает ли отец, что я курю, — Александра засмеялась. — Конечно нет. Он думает, что я еще совсем ребенок, даже разговаривает со мной, чуть ли не сюсюкая.
      — А кто твой отец?
      — Мой папа большой начальник и непросыхающий пьяница, — серьезно и горько ответила девушка. — Расскажи лучше, где тебе меня раньше видеть доводилось.
      — Это было примерно 30 лет назад.
      — И сколько тебе тогда было? — с улыбкой поинтересовалась девушка.
      — Восемь. А тебе? — Конечников улыбнулся.
      — Меня еще не было. В апреле мне исполнится 22 года.
      — Значит, это была другая. Но сходство просто поразительное. Как я уже сказал, был я совсем маленьким. Жили мы с дедом.
      — Мы?
      — Да. Я и мой младший брат. Родители умерли от какой-то заразы. Тогда в землю ушла половина поселка. Деду помогала тетя Дуся. Они не были женаты, просто так было удобней. Он ей чинил инструмент, латал крышу и изгородь. Она стирала и готовила. Так многие жили…
      — Где это было? — спросила Александра.
      — Амальгама. Четвертая планета звезды Арисс.
      — Извини, конечно, что я спрашиваю, но от чего? Что за болезнь была?
      — Огневица. Как я узнал потом, еще ее называют корью.
      — Боже мой, Федор, это ведь детская болезнь! От нее не умирают.
      — Умирают, — ответил первый лейтенант.
      Он отвел взгляд от девушки, обратясь к ранним, страшным воспоминаниям: хлопающим на ветру дверям домов, отчаянно ревущему некормленому скоту в сараях и вони неприбранных трупов.
      — Но ведь наша медицина…
      — На Амальгаме не было тогда ни современных лекарств, ни волновых регенерационных установок. Не знаю, есть ли они там сейчас.
      — Да, планета считалась мертвой, — девушка вздохнула. — Теперь у вас будет все по-другому.
      — Верится с трудом.
      — Теперь на орбите планеты строят базу Космофлота. Скоро туда будут переброшены серьезные силы. А это инфраструктура, медицинские и обслуживающие центры.
      Я знаю, что готовится законопроект о компенсации каждому коренному жителю. Так что, не зря первый лейтенант Конечников ломился в закрытые двери, требуя наказать эланцев. Хотя, если честно, эта история дошла до верхов только после того, как сбитый «Эстреко» рухнул на Гало.
      — А откуда ты…
      — Я каждый день слышу новости из первых уст. Хочешь перебраться в Нововлад? И ты будешь в курсе.
      — Не знаю, надо подумать…
      — Молодец, — тон девушки был странным. С одной стороны она была довольна выдержкой Федора, с другой, ее самолюбию польстило бы, если Конечников согласился немедленно. — Думай основательно, но с решением не затягивай. Расскажи мне лучше, где и как ты видел меня 30 лет назад.
      — Тридцать лет назад тебя звали Дарья Дремина, тебе как и сейчас было чуть больше 20 лет. Ты была санинструктором на экспериментальном гиперпространственном корабле, прообразе наших С-29. Для меня ты была самой красивой и желанной женщиной на свете.
      — Я почти поверила, — недовольно сказала девушка. — Смотри, не брякни кому-нибудь. Не поймут.
      — Ты так спросила, я так ответил. Мне казалось — ты шутишь.
      — Ну, если ты так хочешь, буду я для тебя санинструктором Дарьей. Здесь и сейчас, но больше никогда и нигде, — Александра улыбнулась. — Расскажи подробно, как ты ее встретил, про ее привычки, тембр голоса, косметику.
      — Сказочка будет долгой, — сказал Федор, вытягивая из пачки новую сигарету, щелкнул зажигалкой и затянулся ароматным дымом дорогой эстешной отравы. — Однажды мальчик по имени Федор оказался в густом диком лесу, двигаясь за странным объектом в небе. Очень скоро летающий объект оказался гигантским веретеном с двумя парами крыльев. Он сел на поле, около озера, там, где тайга плавно переходила в редколесье, с громадными проплешинами заросших травой и кустарников пустых пространств и разбросанных здесь и там озер, возникших после того, как исчезла мерзлота, наследие многовековой ядерной зимы. Мальчиком был я.
      — Я сразу об этом догадалась, — вставила Александра. — Продолжай, пожалуйста.
      — Я увидел, что корабль снижается, и подумал, что он вот-вот сядет, может быть в километре или двух от меня. Я плюнул на брата Витю, доверенного мне на попечение дедом и кинулся через лес, прихватив самострел и набив в колчан все стрелы, которые успел сделать.
      Витьке я сказал, чтобы он не высовывался из подземной сторожки ни под каким видом, тем более что дед обещал вернуться через час. Корабль виднелся в небе во всей красе. Я бежал за ним, спотыкаясь о корни сосен и поскальзываясь на влажной траве. Корабль, удаляясь, становился все меньше и меньше, но я двигался к нему с упорством достойным лучшего применения. Когда звездолет исчез, я некоторое время двигался по солнцу. Примерно через час откуда-то набежали густые, черные тучи. Я продолжал идти, но вскоре понял, что потерялся. Густой, темный ельник окружал меня со всех сторон, и ничто не подсказывало, в какую сторону идти. Делать было нечего, и я побрел наудачу.
      Удача мне улыбнулась. Тучи также неожиданно унесло. Арисс ласково взглянул с белесого неба. Прикинув прошедшее время, я понял, что инстинкт охотника меня не подвел, и я двигался в правильном направлении.
      — А как? — удивилась Александра.
      — Меня дедушка научил, что Арисс движется по небу слева направо и за час проходит 20 своих диаметров. На других планетах, конечно, все по-другому.
      — А как же то, что одна нога у человека короче, и без ориентиров он крутится на месте?
      — Мы с дедом, когда он учил меня ходить по лесу, определили, насколько меня сносит, чтобы достаточно точно корректировать свое движение, — Федор с подозрением посмотрел на девушку, которая, как оказалось, умеет не только нарезать в бальном зале фигуры «дабл степа».
      — Занятно, — Александра усмехнулась. — Прямо не дед, а академик какой-то.
      У Федора включилось ночное зрение, и он стал видеть почти также ясно как днем. Крока поразило, что в зрачках девушки пылает огонь, который он никогда не видел в глазах других людей. Конечников не стал расспрашивать Александру, тем более, что тогда бы пришлось объяснять про присущий только жителям Амальгамы феномен.
      Зрение отчасти было тепловым, позволяя видеть тело через не слишком плотную одежду. Федор сейчас бессовестно этим пользовался, разглядывая совершенную грудь своей собеседницы, не нуждавшуюся в тончайшем, прозрачном лифчике.
      — Я почти успокоился, зная, что с солнцем я найду дорогу и туда, и обратно. Я даже поднял сломанную ветку, освободил ее от листьев и стал рубить травинки, представляя, что это злые эланцы. В голове стал складываться безумный, но показавшийся мне тогда крайне разумным план: — проникнуть на корабль, дождаться пока весь экипаж выйдет наружу и угнать его. То, что я понятия не имел, как управлять звездолетом, меня не смутило. На этот случай у меня был запасной вариант — захватить пилота, и, угрожая ему самострелом, заставить отвести корабль куда мне нужно.
      Александра улыбнулась, опустила голову, чтобы Конечников не видел, как она веселится. Девушка даже прикрыла лицо рукой, оставив наблюдать за Федором один глаз, который для ночного зрения жителя Амальгамы сиял как звезда.
      — Скоро лес перешел в отдельно стоящие группки деревьев и почти непроходимые заросли трав и кустарников. Как сейчас помню, это была конопля.
      — О, твоя Амальгама просто райское место, — засмеялась она.
      — Насколько я знаю, чтобы конопля стала ядреной, нужно чтобы было очень жарко. А на высоте климат более чем умеренный.
      — Жалко, — с сожалением произнесла девушка, вытаскивая из пачки еще одну сигарету.
      Федор сделал вид, что у него развязался шнурок и нырнул под стол и прикрыл рукой глаза, спасая ночное зрение от вспышки зажигалки. Когда он вылез обратно, второе зрение не выключилось, хоть огонек сигареты пылал в темноте как солнце для обычного человека. Конечников продолжил рассказ, стараясь не смотреть на ослепительную точку.
      — Корабль я увидел издали. Он был огромным, с улицу поселка в длину. Небесный гость стоял на опорах, выпущенных под передними и задними крыльями. Сейчас бы я сказал, что неповрежденные посадочные демпфер-амортизаторы заняли штатное положение.
      — Мне больше интересны твои детские впечатления, — быстро сказала девушка, в очередной раз, с удовольствием выпуская из себя характерно пахнущий дым.
      — Одна из опор была перебита, отчего корабль стоял неровно, опираясь на нижнюю левую башню центральной батареи. Было видно, что звездолету пришлось несладко: на корпусе виднелись свежие дыры с рваными, висящими клочьями обшивки.
      Левая верхняя башня центральной батареи была снесена вместе с колпаком артпоста, и теперь оттуда поднимался желтоватый дымок.
      У меня от восхищения перехватило дыхание — передо мной был настоящий боевой звездолет, прямиком с орбиты, после жаркого боя, в котором, судя по тому, что я видел накануне, он оказался победителем.
      Оставалось узнать, чей это корабль, наш или эланцев. Я лег и стал наблюдать, периодически переползая с места на место.
      Луг был довольно сырым, отчего в ямках росла кровохлебка, покачивая на ветру своими бордовыми, жесткими цветками. Перед глазами маячили пучки пырея и редкие камышины увенчанные плотным, похожим на сосиску мягким, бархатистым кончиком.
      Я выбрал точку для наблюдения возле кустов с дикой малиной, и конечно не мог удержаться от искушения, периодически дергая мелкие водянистые ягоды.
      При этом я продолжал смотреть на пришельца, ожидая того момента, когда представится подходящий момент, чтобы пробраться вовнутрь. Я решил даже дождаться ночи, если это будет нужно, ведь дедушка не будет меня ругать, когда я пригоню огромный боевой крейсер. Время шло, Арисс двигался по небу, но ничего не изменялось, лишь дымок над кораблем стал жиже.
      Вдруг под брюхом произошло какое-то движение, часть корпуса начала перемещаться, образовав пандус, по которому спустился отряд землекопов из четырех человек в замызганных черных робах под предводительством командира, одетого в темно-синий мундир с погонами. На рукаве была повязана красная тряпка, а на груди сверкала пара каких-то железок, которые я принял за ордена.
      Люди огляделись по сторонам, потом командир махнул рукой, все пошли на небольшой холмик и остановились, воткнув лопаты в землю возле одинокой сосны. К сожалению, было слишком далеко, чтобы понять, на каком языке они говорят. Люди стали копать землю, а командир направился обратно к звездолету.
      По мере того, как начальник удалялся, землекопы вкладывали в работу все меньше и меньше усердия. Периодически человек с повязкой на рукаве оборачивался, тогда его подчиненные преувеличенно рьяно принимались за дело.
      Когда командир скрылся, работники, поковыряв для вида землю, уселись отдыхать, пустив по кругу фляжку.
      Я решил, что скоро наступит подходящий момент для выполнения моего плана, раз они оставили открытым вход на корабль, не выставив охраны.
      Я приободрился и с удвоенной силой принялся за поедание малины — голод давал о себе знать. Внезапно по трапу спустилась женщина. Даже издалека ее ладная фигурка в серо-голубом комбинезоне, перехваченном широким ремнем, показалась мне крайне привлекательной, завораживающей, неправдоподобно тонкой в талии. После одетых в душегрейки и домотканые черные шерстяные юбки колодообразных женщин поселка девушка выглядела необычно, неправильно, но от нее нельзя было оторвать глаз.
      Примерно в сотне метров от корабля, где было посуше, на пригорке росла высокая трава, в которой белыми пятнами цвели ромашки. Девушка направилась туда усталой, слегка покачивающейся походкой.
      Я увидел, что она опустилась на колени, сорвала несколько цветов, потом вдруг уткнулась лицом в колени. Ее плечи затряслись.
      Я захотел узнать, плачет она или смеется, поэтому с сожалением оставил свой наблюдательный пункт, и стал перемещаться к девушке. Подкравшись ближе, я увидел, что она плачет.
      Плакала она всерьез, рыдания рвались у нее из груди, она колотила руками по земле, потом на некоторое время затихала, судорожно дыша, набиралась сил и снова принималась рыдать.
      Она так была поглощена этим процессом, что не замечала, что лежит ничком на траве, пачкая одежду. Ее пилотка свалилась с головы, и волосы цвета спелой пшеницы рассыпались по плечам и земле. К сожалению, она плакала без слов, лишь иногда издавала сдавленное рычание, поэтому я так и не узнал, кто это на звездолете — наши или эланцы. Горе девушки было настолько завораживающим, что я чуть было не подошел к ней, чтобы утешить. Я быстро опомнился и юркнул в кусты, пятясь от этого места.
      Вдруг кто-то положил руку мне на плечо.
      — Стой, пацан, — как-то невнятно, с незнакомым выговором произнес грубый мужской голос.
      От неожиданности я закричал. Страх придал сил, и я вырвался из цепких рук мужчины.
      — Стандо, — прокричал он и бросился в погоню.
      Он в несколько прыжков нагнал меня, но я был готов защищаться. Сдернув с плеча изготовленный к выстрелу самострел, я выпустил эланцу стрелку в горло. Она непременно убила бы его, если бы он с совершенно невероятной скоростью не закрылся рукой. Стрела пробила ему ладонь.
      — Бастардо, мариконо, — заревел мужик.
      — От марикона слышу, ту мальпура элана порко. Факинта уло, — выдав большинство из того, что знал на эланском, и сожалением убедившись, что противник не отдал концы от выстрела в упор, я кинулся бежать.
      — Ах, ты, сучонок, какими словами лаешься, — донеслось сзади.
      Я уже не понял, что кричит он на родном риче. В голове накрепко засела одна доминанта — бежать, бежать от этого разъяренного носорога.
      Мужик переломил короткую стрелку, матерясь от боли, выдернул обломок древка и снова погнался за мной. Я был уже далеко, улепетывая изо всех сил, держа в руках разряженный самострел.
      Вдруг я с разбегу налетел на что-то упругое и теплое.
      Я поднял глаза и увидел, что протаранил девушку в светло-сером комбинезоне. Она с печальной улыбкой посмотрела на меня своими бездонными, зелеными глазами, прижала к себе и спросила на безукоризненном риче:
      — Куда ты так торопишься, малыш?
      — А это… — пробормотал я.
      — Мы не эланцы, если ты это имел в виду.
      — Ах ты, пащенок, — донеслось сзади. — Попался. Держи его Дарья.
      Сапоги забухали совсем рядом.
      — Стой где стоишь, Васька! Остынь!
      Девушка плавно переместила меня к себе за спину.
      — Ты посмотри, что этот сучонок сделал, — тот, кого девушка назвала Василием, показал пробитую ладонь.
      — Зато мы знаем, что в эланцев здесь стреляют. А ладонь твою я за час вылечу.
      — Я ведь его по нашему окликнул. Чего он побежал?
      — Мальчик, — Дарья обернулась ко мне, — ты зачем нашему канониру руку прострелил?
      — Он меня окликнул как-то странно. А потом и вовсе на эланский перешел. Вот я и подумал, что он эланец.
      — А где ты так ругаться научился? Ты хоть знаешь, что эти слова обозначают? — спросила девушка.
      — Это… Это, — я замялся. — Это язык такой.
      Смеялся даже канонир Василий, зажимая побитую ладонь, из которой продолжала капать кровь.
      — Ты чей, мальчик? — спросил мужчина.
      — Сам по себе и свой собственный, — хмуро ответил я.
      — Посмотри, малыш, — девушка потянула за цепочку на шее и вытащила из-под комбинезона странный прямоугольник из неизвестного материала. — Читать умеешь?
      — Дедушка только осенью обещал научить. Но буквы почти все знаю.
      — Ладно, поступим проще. Герб Деметрианской империи знаешь? — спросила девушка.
      — Белая полосатая кошка с мечом в лапе, корона, пирамида и такая толстая спираль со звездами на заднем плане.
      — Это вообще неизвестно кто, — озадаченно протянул мужик. — Пирамида, спираль со звездами, кошка…
      — Это старый имперский герб, — вдруг сообразила девушка. — Они не могут знать другого, слишком давно отрезаны от мира. Он действительно был таким: белый тигр с мечом, корона, пирамида и галактика на заднем плане. Теперь там нет ни галактики, ни тигра, ни пирамиды — меч, корона и щит. Надо искать другой путь. Ну, а эланскую эмблему ты знаешь?
      — А то, — с дурацкой гордостью ответил я.
      — Отведем его на корабль, там разберемся, — сказал мужчина, хватая меня здоровой рукой.
      — На твоем месте я бы этого не делала. У мальчика разряжен самострел, но на поясе висит нож. Попортит он тебе и другую руку.
      Василий отпустил меня и занялся перевязкой, вытащив бинт.
      — Как тебя зовут, мальчик? — спросила девушка.
      — Федя, — ответил я.
      — А где твои папа и мама?
      — Померли от огневицы, — ответил я, вытирая глаза.
      После всех волнений сегодняшнего дня меня пробило на слезы.
      — Не плачь, — сказала девушка, прижимая меня к себе и гладя по голове своими теплыми, нежными руками.
      — А с кем ты живешь, малыш? — спросила девушка, продолжая гладить по голове.
      Мне неожиданно стало горько, и я заревел, обнимая ее чуть повыше попы и тыкаясь лицом в живот.
      Она была как мама, которую я стал забывать. С Дарьей я почувствовал себя в тепле и безопасности.
      — Один я, — вырвалось у меня в перерывах между всхлипываниями… В какой-то момент появилась мысль, что пока я не получу веских доказательств того, что они наши, правды я не скажу даже ей…
      — Конечников, — прервала его воспоминания Александра. — Ты всегда был безбожным вруном.
      Она улыбалась ему чувственной улыбкой. Было видно, что рассказ первого лейтенанта ей нравится. Поймав его взгляд, девушка поправила волосы и забросила ногу на ногу.
      — Что было дальше? — спросила она,
      Федор продолжил:
      «Девушка терпеливо дала мне выплакаться. — Вот посмотри, — сказала она, поднося к моему лицу карточку. — На каком языке написано?
      — На риче, — ответил я, не найдя эланских закорюк, которые видел в серых, невесть как попавших к нам в сени древних эланских газетах.
      — Попробуй малыш прочесть буквы, какие знаешь.
      — «У», «Д», «О», «С» «Т» «В» «Е» «Р» «Е» «Н» «И» «Е», — прочитал я знакомые буквы.
      — Теперь прочти все вместе, — девушка опустилась на корточки. — «Удостоверение», ведь правда? Теперь посмотри на фото. Кто это?
      — Это ты, тетя, — ответил я, глядя на медальон, удобно устроившийся в развилке крепких грудей, видимых с моей точки зрения в вырезе комбинезона. — Ты красивая…
      — Так и сказал? — рассмеялась Александра. — С детства врун и сексуальный маньяк. Люблю таких….
      Девушка перегнулась через стол и поцеловала Федора в щеку. Потом она достала новую сигарету и закурила.
      — Продолжай, пожалуйста, — попросила девушка.
      … — Она поймала направление моего взгляда и вытянула вверх язычок молнии.
      — А что такое удостоверение ты знаешь? — спросила девушка.
      — Это документ такой. У деда лежали старые карточки с маленькими картинками лиц, которые он называл удостоверениями.
      — Вот и отлично. Какой умный мальчик. Верно, «удостоверение» от слова «удостоверять», то есть подтверждать. В данном случае, что я — это я. А теперь, малыш, смотри фокус.
      Девушка прикоснулась к пластинке рядом с фото. Она окрасилась в зеленый цвет.
      — Приложи теперь ты, — предложила она.
      Пластинка стала красной.
      — А Василий? — девушка протянула карточку мужчине.
      Пластинка снова покраснела.
      — И так для всех, кроме меня, — с этими словами она приложила палец к пластинке, которая немедленно окрасилась в зеленый цвет.
      — Забавно, — сказал я.
      — А что там еще написано?
      — Прочтешь?
      — Лучше ты, тетя, а я потом проверю.
      — А написано здесь; «Удостоверение личности офицера, Департамент здравоохранения Деметрианской империи. Первое Управление медицинской службы Военно-Космических Сил. База ВКС «Крокус-3» Второй лейтенант Дарья Дремина, врач…» Это я, Дарья Дремина, малыш, — девушка для убедительности прижала руку к груди.
      — Что вы там возитесь, — раздался голос из черной коробочки на поясе канонира Василия. — Пацан наш или эланский?
      — Да наш пацан, наш, — ответил тот. — Крученый только больно, темнит, ничего не рассказывает.
      — А чего он хочет? — спросил тот же недовольный голос.
      — Убедиться, что мы не эланцы, — отозвалась Дарья.
      — Дремина, веди его на корабль, — приказала коробочка. — Мы ему доказательств вагон и маленькую тележку представим.
      — Хорошо, — ответила девушка. — Я спрошу у него.
      Девушка притянула меня к себе, к уютному теплу своего тела и спросила:
      — Хочешь ко мне в гости, Федечка?
      — Дарья, а почему от тебя так странно пахнет?
      — Как странно? — девушка смутилась, незаметно наклонила голову и втянула воздух. — Нормально.
      — От тебя пахнет сладкими грушами, маленькими горькими яблочками, малиной, ежевикой, свежей росой и еще чем-то, чего я не знаю.
      — Запах приятный?
      — Да, — я замялся. — Но неправильный. Малина отходит раньше, чем созревают груши. У вас на корабле есть сад, где все это растет?
      — А, ты про это, — девушка засмеялась. — Это духи, Федечка. Просто запах. Но на корабле есть масса интересных вещей. Тебе понравится.
      — Таких же, как запах без малины?
      — Да ты малыш голодный, — воскликнула девушка. — Боже, как я сразу не сообразила. Давно не ел?
      Я кивнул с жалостливым видом. То, что девушка гладила меня по голове, а мужчина улыбался, не значило ничего. Этим людям что-то было от меня надо, и они настроены были получить это силой или хитростью. А на корабль они отвели бы, даже если я этому очень сопротивлялся.
      — Я согласен, — важно сказал я, решив ходить вокруг да около.
      Дарья взяла меня за руку, и мы двинулись к кораблю. По мере того, как мы приближались к звездолету, он становился все больше и больше. Наконец, он стал неправдоподобно огромным. Я с интересом разглядывал его матовую, шершавую, неровную поверхность корпуса. Некоторые участки были блестящими, идеально гладкими.
      Я догадался, что когда-то весь корабль был таким, пока не побывал в жестоких переделках. Его огромные башни с убранными под обтекатели орудиями, били по врагу, и те стреляли в ответ, расписывая обшивку горелыми разводами. Я самозабвенно разглядывал детали, раньше я и не подозревал, как много разных штучек на поверхности звездолета: фонари, блестящие призмы, штыри, трубки, шары на усеченных конусах. Так я стоял довольно долго.
      — Пойдем, успеешь насмотреться.
      Не дав мне полюбоваться на звездолет, Дарья повела меня вовнутрь.
      Трап меня разочаровал. Он дребезжал и раскачивался под ногами. Но на входе в корабль меня ждал сюрприз. Когда девушка пересекла плоскость дверного створа, жуткий, не похожий на человеческий голос произнес: «Второй лейтенант медслужбы Дарья Дремина. Код допуска А2.
      — Ай, — вскрикнул я, делая попытку вырвать руку.
      Девушка держала мягко, но освободиться от ее пальцев было невозможно.
      — Не бойся, — сказала она, — это сканер, машина. Сейчас про тебя скажет.
      Как только моя голова поднялась над плоскостью пола, голос прогрохотал: — «Незаконное вторжение».
      Замигали огни, корабль утробно заревел. Я снова попытался бежать, но сзади шел Василий, загораживая весь проход.
      — Да выключи ты сирену, ребенка пугаешь, — высоким, сильным голосом, перекрывая рев, крикнула Дарья.
      Огни погасли, звук прекратился.
      Когда я поднялся, механический голос выдал полную информацию: — «Гуманоид, человек. Незначительные мутации. Возраст от семи до десяти лет. Вооружен метательным и холодным оружием. Может быть опасен. Команда на наведение оружия отменена постом наблюдения».
      «Как хорошо, что я не сунулся сюда один», — пронеслось у меня в голове.
      Корабль был внутри тихим и тесным. Дарья провела меня по длинным отсекам. Коридор был узким, кое-где он расширялся, образуя заставленные приборами закутки, где какие серьезные дядьки производили манипуляции на светящихся пультах. На экранах плыли красивые, непонятные картинки из кривых и прямых многоцветных линий, сеток, наброшенных на цветные круги из голубых и коричневых фигур. Я делал попытки притормозить, но Дарья была непреклонна.
      Одна из дверей была открыта. Внутри маленького помещения очень близко друг от друга стояли койки, на которых сидели и лежали раздетые по пояс дядьки. Мне бросилось в глаза, что у одного из них, рука замотана бинтом с запекшейся кровью, а на коленях лежит короткое, массивное ружье.
      — Вот бл*дь попали… Думали корабль исследовательский, а пришлось даже на абордаж сходить. Половине десантной команды — п*здец.
      — Ребята, матом не ругайтесь, — попросила Дарья, задвигая дверь. — Не одни.
      — Что Дашутка, эланца поймала? — поинтересовался один из этих мужиков, снова открывая дверь и высовывая голову в коридор.
      — Сам ты эланец, дурак, — буркнул я, жалея, что мне не дали зарядить оружие.
      — Ты с ним не ссорься, Николай. Это юноша боевой. Принял меня за эланца, так чуть не убил на месте, — с усмешкой сказал канонир Василий, показывая забинтованную ладонь.
      — Чем это тебя? — поинтересовался дядька.
      — Самострел… Не закрылся бы, лежал со стрелой в горле.
      — Однако…
      Мужик посмотрел на меня уже с совсем другим выражением.
      Коридор закончился, и я попал в помещение, сплошь заставленное аппаратурой. Я увидел только большое рабочее место по центру, снабженное целым десятком экранов, досками с буквами, светящимися схемами корабля. Прямо за креслом размещалась короткая лесенка наверх, к наглухо задраенному люку в темном, словно обгоревшем потолке. Еще было видно место справа с четырьмя круглыми экранами, где по кругу бегали зеленоватые линии, рисуя призрачный узор.
      О размерах помещения можно было судить по ряду длинных панорамных блистеров, которые уходили вперед. При нашем с Дарьей появлении с кресла у лесенки поднялся человек и направился к нам, делая знаки моей спутнице, чтобы она не вела меня дальше.
      Девушка остановилась.
      — Ну, покажись, диверсант, — громогласно произнес этот дядька. — Герой… Чуть лучшего канонира не уложил.
      — А чего он на риче говорит невнятно и по-элански ругается?
      — Он с Эпсилона, а там все немного не так по нашему говорят. Диалект.
      — Может быть, — не стал спорить я.
      — Чей ты, мальчик?
      Я молчал.
      — Он говорит, что сирота, что папа и мама умерли от болезни. Он давно не ел.
      — Дремина, не вмешивайся. Я, конечно, понимаю, что тебе своих детей пора иметь, но пожалуйста, не вмешивайся в мужской разговор. Раз юноша живет в лесу один, значит он вполне взрослый, чтобы отвечать сам.
      — Скажи нам, когда ты родился, где, кто был твоими родителями, сколько людей было еще. Куда они все потом делись? Как вы попали на эту планету? Расскажи, и Дарья отведет тебя на кухню.
      — Как-то много всего за один обед, — сказал я, опустив голову.
      — А тебе чего? Припасов на целый год? Бочку варенья и корзину печенья? — разозлился мужчина. — Я, командир корабля, майор Дегтярев спрашиваю тебя стратегически важную информацию, необходимую командованию ВКС, объединенному штабу наземных сил и ставке императора.
      — Глюкранды, — невинно сказал я.
      Дарья прыснула со смеху.
      — Нет, вы видели такого тупого ребенка? — вне себя заорал майор. — Да ты на форму посмотри, на шевроны. Оглянись вокруг — все таблички и надписи на риче.
      — Я не видел ни нашей, ни эланской формы, а читать я не умею, еще не все буквы знаю.
      — Вот и говори с таким, — в сердцах сказал командир. — Разговаривают с ним на риче. А он заладил: «Эланцы, эланцы».
      — Дедушка говорит, что жители планет типа Картуш-2 и Беллона, которые часто переходили из рук в руки, в совершенстве знают оба языка.
      — Вспомнил тоже. Эланцы их давно захватили. Еще лет четыреста назад.
      — Примерно тысячелетие назад так и было. Хозяева менялись каждые двадцать лет — вставила Дарья.
      — Дремина, — строго сказал мужчина. — Я вот все думаю, кто ты: врач или историк? Историк нам по штату не полагается.
      — Я совмещаю, — ответила девушка.
      Командир проглотил эту реплику.
      — А что еще тебе говорил дедушка? Почему ты так боишься эланцев? — осторожно поинтересовался майор.
      — Потому что они могут прислать «рогатую камбалу» и опять сжечь планету.
      Мужчина ошеломленно посмотрел на Дарью. Некоторое время он колебался, потом, наконец, решился.
      — Как «рогатая камбала» выглядит, знаешь?
      — Да, — ответил я. — Дедушка говорил, что она похожа на лист, на котором сверху и снизу попарно стоят 8 гусениц.
      — Ну, слава Богу, молодец. Вот иди сюда, усаживайся.
      Майор потянул меня к пульту. Я запрыгнул в кресло, положил руки на подлокотники, как вдруг оно ожило, поднявшись так, чтобы я мог дотянуться руками до кнопок, спинка приняла вертикальное положение.
      — Не бойся мальчик, — произнесла Дарья, подходя — Это автоматика.
      — Теперь смотри, — сказал командир, показывая на кнопки. — Эта вперед, эта назад. Будем смотреть записи систем наблюдения. Большой экран разбился на два десятка маленьких. — Каждый квадратик — ракурс того или иного видеодатчика. Знаешь, что такое видеодатчик?
      — Да…
      — А где ты видел? — спросила девушка.
      — На Хо… — произнес я, и тут же прикусил язык. — Дед рассказывал.
      — Какой замечательный у тебя дед. Прямо академик, — произнесла Дарья, ничем не показывая своего неудовольствия.
      — А ведь это мы, тетя, — с восторгом крикнул я, увидев себя на экране.
      Я помахал рукой, чтобы убедиться, даже сделал попытку повернуть голову, скосив глаза на экран, чтобы увидеть лицо. Разумеется, у меня ничего не вышло, я повернулся и огорченно вздохнул. Дарья улыбнулась в камеру и послала воздушный поцелуй.
      — Дремина, Дремина, — ворчливо произнес командир корабля. — У тебя лазарет полон трупов, а ты все глазки строишь и хвостом крутишь.
      — Разрешите идти? — со слезами в голосе спросила девушка, и, не дожидаясь ответа, выбежала из рубки.
      — Зря ты так, — сказал человек за пультом слева, которого я не заметил, увлеченный техническим чудом, к которому получил доступ. — Размозженные головы, разорванные легкие и дыры в теле по полметра медицина лечить еще не научилась.
      — А Борька Луговской? — хмуро поинтересовался майор.
      — Девчонка кого могла — вытащила. А Борька — пока на орбите болтались, боялся, что в печке сожжем после смерти. А как приземлились, так он и расслабился. Может, испугался, что случая другого не представится в землю лечь. Сектант, одно слово.
      — Он был хорошим парнем, зампотех. Если бы не он, нас бы уделали, — возразил майор.
      — Да, Стас, он был хорошим парнем и способным командиром. Но на твоем месте я бы извинился перед Дашкой.
      — Сейчас, — ответил командир, — только с пацаном разберусь.
      Он повернулся ко мне.
      — Ну, чего сидишь, крути. Клавиша «Назад».
      — А можно?
      — Нужно.
      Я нажал. На экране картинка побежала задом наперед. Вошла Дарья, мелькнул майор, девушка сделала движение рукой, улыбнулась в камеру. Смешно пятясь, ушли мы с Дарьей. Тут на одном из экранов я увидел свое лицо. Я немного замешкался и отпустил кнопку перемотки с довольно большой задержкой.
      Стало видно, как я крадусь среди зарослей, потом ныряю в свой НП в кустах малины. Изображение начало медленно приближаться. Ритмично заходили верхушки кустов, оттого, что я дергал ягоды.
      Потом весь экранчик заняло мое изображение. Я со стыдом отметил, что лицо у меня чумазое, а ем так, будто голодал, по меньшей мере, неделю.
      — Ну, молодой человек, мы так никогда не закончим. Позже на себя полюбуетесь, — с этими словами майор пустил картинку так, что изображение стало практически неразличимым.
      — Вот, лучше это посмотри.
      На экранах оживленно жестикулировали люди, открывали рты в неслышном крике, ожесточенно дергали рычаги и нажимали кнопки, приводя в действие механизмы корабля. На экранчике, где только что бегал я, плыли три яркие точки. От них, расширяясь, тянулись нестерпимо яркие полосы.
      Командир корабля нажал несколько кнопок, и изображение заняло весь большой экран.
      — Первая фаза боя, — пояснил майор. — Эланские разведывательные корабли обстреливают наш крейсер с дальней дистанции. Наши пушки не отвечают, все равно попасть можно лишь случайно.
      Экран полыхнул огнем. Я непроизвольно отпрянул.
      — Не бойся, это старт «пакадуры».
      Цилиндр, оканчивающийся фиолетовым столбом света, устремился в сторону неприятеля. Очень скоро ракета стала неразличимой точкой. А когда я подумал, что артиллеристы крейсера промахнулись, один из кораблей разбух, превратился в ярко сверкающий шар, из которого летели искры. Шар стал увеличиваться в размерах, теряя свечение, превращаясь в неправильную фигуру, окруженную мерцающим туманом.
      — Один готов, — прокомментировал майор. — Это было вчера.
      Он решительно нажал на кнопку обратной перемотки.
      — Дяденька, дяденька, дай посмотреть, что дальше было, — умоляющим тоном попросил я.
      — Абордаж хочешь посмотреть? Не советую, мальчик. Тошнить будет и кошмары замучают, — сказал мужчина слева.
      — Я тебе кое-что интересное покажу, — произнес майор, сдергивая палец с кнопки. — Узнаешь?
      На экране, во всех деталях показался звездолет. Я лишь смутно догадывался о его размерах. Больше всего корабль по форме походил на лист неизвестного растения, раздутый в середине по ширине и толщине. На самом краю, спереди и сзади, попарно торчали какие-то толстые, расширяющиеся к основанию трубы. Я сразу же вспомнил про гусениц на листе. В центральной части корабля, от борта до борта, покрывая выпуклую броню главного бастиона, красовался огромный эланский герб — стилизованный орел, летящий на фоне солнечного диска.
      — «Рогатая камбала»? — с ужасом спросил я.
      — Да, мальчик. Линкор «Эстреко», регистровый номер 10149, флагман первой эскадры, эскадры «бессмертных», гордость регул-императора Бальдуро Первого.
      — Их и в правду нельзя убить? — испугался я.
      — Нет, это просто название. Что-то вроде смеси нашей гвардии с рыцарским орденом. Смотри внимательно, не болтай.
      Из линкора вылетели четыре тонкие светящиеся черточки. По мере приближения стали просматриваться башни и пушки.
      — Эланские разведчики.
      — А они большие?
      — Да, — ответил зампотех. — Примерно такие же как наш корабль, только тоньше и метров на сорок короче. Аварийных крыльев нет, зато пушек напихано… В основном без толку.
      — А какая же сама «рогатая камбала»? — поразился я.
      — Ты не смотри, что на экране линкор маленький. «Рогатая камбала» — это три километра бронированного панциря в длину, три миллиона тонн, до десяти крейсеров — разведчиков на борту. Каждый форт, ну вот эта штука на трубу похожая, больше, чем наш корабль. На каждой больше пятидесяти пушек крупного калибра. Как ты понял, их целых восемь. Это не считая адмиральской центральной батареи и огневого периметра. Вдруг изображение начало вращаться. Эланские крейсера, которые были в центре экрана, попеременно оказывались то вверху, то внизу, то справа, то слева.
      — А зачем картинка крутится?
      — Это наш корабль маневрирует.
      — Неуставной маневр, — буркнул командир крейсера. — Виркоко испугались и стали пускать «Обузы», ну, в смысле ракеты. У них по одной на борт.
      От кораблей противника стали отделяться черточки ракетных снарядов. Им навстречу устремились комки плазмы поставленных на короткий импульс плазменных пушек, замелькали вспышки массометов. Ракеты взорвались одна за одной.
      Крейсер ускорился, резко сменил направление полета и пересек курс звездолетов противника. Мелькнул еще один огненный сполох, и заряд с крейсера проломил борт вражеского разведчика в районе боевой рубки. Мне показалось, что молибденовая болванка попала прямо в круг эланского герба. За темными стеклами центрального поста эланца вспыхнуло пламя.
      — Так его! — вырвалось у меня.
      — Артиллеристом он был от Бога, — вздохнул майор. — Какая реакция…
      Внезапно изображение пропало, потом экран засиял непереносимо ярким светом. Снова темнота и совсем другие звезды, сливаясь в причудливые линии, заплясали на экране.
      — Гиперпереход. Прыжок на пять тысяч парсек в одно мгновение. Были у звезды Альбено, в самом сердце чужой империи и вот уже Арисс, — прокомментировал зампотех. — На выходе трясет страшно. До сих пор пытаемся понять почему.
      — Эланцы сканировали точку входа, и пришли за нами. По нашим данным Амальгама — мертвая планета, поэтому мы не особенно об этом беспокоились. Но Амальгама оказалась пригодной для жизни.
      Мы приняли бой… Короче, завтра сюда снова придут разведчики с «Эстреко» и разделают нас под орех. Гиперпространственная связь тут — полное дерьмо, а сигнал аварийного буя будет идти до станции наблюдения не меньше 5 лет.
      Нам нужно будет его запрограммировать, надежно спрятать и правильно навести. Не знаю почему, но ты мальчик тоже не любишь эланцев. То, что ты знаешь, может быть крайне важным. Сообщи это прямо сейчас, и наши товарищи смогут это узнать. Иначе, мы не успеем. Может быть, в штабе решат разместить тут корабли для защиты планеты или направят сюда целый флот.
      — Спрашивайте, — сказал я после короткого раздумья.
      — Давай так: вопрос — ответ, быстро, без сантиментов. Ты ведь уже совсем большой.
      — Хорошо.
      — Откуда тут люди? — быстро спросил майор.
      — Есть невнятные сведения о городах на планете. Точно известно, что был поселок планетографов и геологов. Дедушка говорил, что это место до сих пор можно найти по остаткам горных разработок на востоке от этого места.
      — Чьих планетографов?
      — Наших, деметрианских.
      — Как случилось, что на планете наступила ядерная зима?
      — Дедушка говорит, что прилетела «рогатая камбала», в смысле эланский линкор и все это устроил.
      — Как?
      — Дедушка рассказывал про обстрел с орбиты.
      Военные переглянулись.
      — Ты ничего не путаешь? — спросил командир корабля.
      — То, что сказал дедушка, я никогда не перепутаю.
      — А дедушка?
      — Дедушка мой ничего, никогда не путает.
      — Не приставай к ребенку, в конце-концов столько лет прошло. В конце-концов все могло быть: падение реакторных блоков и накопитетелей телепорта, взрыв реакторов металлургического комплекса… Или на эланском корабле стояли планетарные пушки… Теперь этого никто уже не скажет точно. Для местных это уже легенды, смутные предания седой древности.
      Я не стал говорить про летопись, чтобы не отняли.
      — Как люди выжили?
      — Жили в пещерах, питались крысами, подземными рыбами и лишайниками. Были блоки биосинтеза, в которых росли водоросли, но потом они испортились — перегорели лампы. Дедушка говорит, что в разные годы под землей жили от 50 до 500 человек. На поверхности было очень холодно, налетали смерчи из углекислоты.
      Люди удивленно переглянулись, но не стали меня прерывать.
      — Сколько людей живет сейчас?
      — Есть немножко… Человек 200. Не так давно была эпидемия, половина поселка умерла.
      — Чем люди занимаются?
      — Землю пашут, рыбу ловят, зверя бьют.
      — А какая власть у вас?
      — Выборный староста.
      — А сами как свое гражданство определяете? — осторожно поинтересовался командир корабля.
      — Мы жители Деметрианской империи.
      — Вот и отлично… А где сейчас люди?
      — Спрятались от «рогатой камбалы».
      — А где?
      — А вам зачем?
      — Со взрослыми поговорить.
      — Где они я не знаю, я потерялся. Говорите со мной.
      — Парень, ты опять издеваешься? — разозлился командир.
      — Нет. Я их вряд ли даже за три дня найду. Можете слетать в поселок, но он сейчас пустой, только ветер в брошенных домах свищет.
      — Покажешь где он?
      — Да.
      — Твой дедушка возьмет Дашу Дремину к себе? — вдруг спросил майор. — Она и лечить умеет, и знает много. Связь вам с нашими обеспечит. Соглашайся… Девка она видная, подрастешь — женишься. Мы и приданого ей дадим: продукты, ружья, одежду, лекарства.
      — Вот еще, — фыркнул я, покраснев до корней волос. — Она же взрослая.
      — Ну вот, отойти не успела — уже женили, — раздалось от порога. — Даже мальчик понимает, что я офицер корабля, а не безбилетница, которую ссаживают на первой же остановке.
      — А можно и я останусь, — заканючил я. — У дедушки есть Витя, а я с вами улечу… Я придумаю, как линкор сбить, честное слово придумаю…
      Я увидел, как зампотех отчаянно борется со смехом.
      — Прекратить, прекратить балаган! — страшно топая ногами, заорал командир. — Дремина! Марш на кухню пацана кормить. Зампотех! Ржать заканчивай и займись со связистами буем! А ты, мальчик, к деду пойдешь! И вообще слазь, это мое место!
      — Все занимаются своим делом, — проорал майор в проход, где показались головы людей, привлеченных криком. — Как я сказал, так и будет.
      Дарья потянула меня из рубки.
      Столовой назывался крошечный закуток, в котором с трудом помещались пять маленьких столиков на четверых. В столовой гремели ложками. Семь или восемь членов экипажа ели. Я не понял тогда, обед это, завтрак или ужин, поскольку ели они какие-то кубики, трясущиеся как желе.
      Дарья устроила меня в уголок за крайний свободный столик, а сама ушла за едой. Люди в столовой с улыбкой разглядывали меня, а я смущался и дулся, не понимая, отчего им так смешно.
      Пришла девушка с подносом, на котором стоял закрытый стакан с соломинкой, тарелка с порцией «дрыгалок», как я про себя назвал съедобные кубики и чашка ароматного напитка.
      — В стакане бульон. Можешь пить его так, можешь через трубочку, как настоящий звездолетчик. На второе — картошка с мясом по-космически. В чашке — какао. Это такой напиток, очень вкусный.
      — Спасибо, — сказал я девушке как воспитанный мальчик и принялся за трапезу, чавкая, сопя и норовя подцепить на вилку сразу два куска желе, которое действительно оказалось очень вкусным.
      Дарья с довольной улыбкой смотрела, как я ем. Народ глядел на меня уже с откровенным интересом. Наконец, бородач, который сидел напротив, не выдержал.
      — Это наш новый член экипажа, Дашутка? — спросил он. — Где ж вы его взяли, такого голодного?
      — Не смешно… — отрезала Дарья. — Ребенок, может быть, много дней не ел.
      — Нет, не похоже, — возразил бородач. — Щечки пухлые, непохоже.
      — А ты Иван Петрович что, знаешь, как после голодовки выглядят? — спросила девушка.
      — Увы, да, — ответил бородатый. — В мою бытность на Эпсилоне с продовольствием туго было. А тут — благодать. В лесу ягоды есть, зверье, хлеб, наверное сеять можно и картошку.
      — Тут не всегда так было, дяденька, — вставил я. — Сто градусов мороза, ветер, смерчи.
      — А ты откуда знаешь, мальчик? — поинтересовался бородатый.
      — Дедушка рассказывал…
      — А он откуда?
      — От своего дедушки, наверное.
      — Жалко, — сказал бородатый. — Слухи, легенды и ничего конкретного. Если бы были данные по температуре, давлению, состоянию атмосферы и ее прозрачности, им бы цены не было.
      Я чуть было не сказал, что есть, все есть в дедушкиной книге, где не каждый день велись записи по событиям, но вот непонятные циферки с показаний «метеоблока» проставлялись ежедневно.
      — А кем будет у нас этот юноша? — продолжил мужчина.
      — Стас еще не решил, — серьезно ответила Дарья. — Может быть, определит к вам, в планетологи.
      — Ваш командир меня на свое место сажал, и советовался, как эланский линкор подбить.
      — Ну, это значит в артгруппу, — вздохнул бородатый. — Хорошо не в десант. Заходите, юноша к нам, как закончите со своими делами, — обратился он ко мне. — Расскажете про Амальгаму. Я вижу вы большой специалист по климату.
      Я важно кивнул и продолжил есть. Внутри меня все пело от восторга — они решили меня оставить. Пусть даже каким-нибудь младшим планетологом или юнгой, драящим полы. Главное, лететь на этом замечательном корабле и видеть звезды в иллюминаторах совсем близко…
      — Они тебя и вправду взяли? — поинтересовалась Александра.
      — Как тебе сказать, — вздохнув, ответил Конечников. — В некотором смысле — да. Мне подобрали пилотку по размеру, дали пояс. Дарья поговорила с десантниками, и они подарили мне настоящий пистолет, правда без батареи, зато дали два магазина пуль и еще много зарядов россыпью.
      Пистолет был маленький, удобный, взятый как трофей на вражеском корабле. Потом, несколько лет спустя, я подобрал подходящий адаптер для наших микросотовых батарей и стрелял из этого пистолета сначала штатными пулями, а потом просто шариками из обожженной глины.
      Дарья дала мне настоящую кожаную планшетку, а главное, подарила карманный компьютер. Между прочим, до сих пор нет модели лучше. Ни у эланцев, ни у «странников». А про наши я вообще молчу.
      Короче… Командир корабля объявил мне, что в связи с чрезвычайным положением, принимает меня на службу его величеству императору и приказывает обеспечить контакт с группой гражданского населения на планете. После выполнения задания я направлялся в распоряжение зампотеха для обучения и выполнения посильной работы.
      — Разрешите приступать? — радостно прокричал я, едва майор Дегтярев окончил.
      — Ваши соображения по выполнению задания, юноша? — поинтересовался командир корабля.
      — Мой дедушка учил меня, что только тот незваный гость дорог, который приходит с дорогим подарком, — ответил я.
      Просто я запомнил, что майор предлагал за то, что мы возьмем Дарью в семью: лекарства, одежду и оружие.
      — Как вы собираетесь доставить снаряжение? — спросил майор.
      — Лучше всего — привезти на корабле, — ответил я.
      Меня не оставляло желание если не силой, то хитростью привести крейсер к поселку, тем более, что дедушка наверняка бы увидел его на экране в своей маленькой железной комнатке, куда он отвел меня и Витю с бабой Дуней. Может не только он, но и другие стали бы свидетелями того, как первый за 900 лет деметрианский корабль приземлится у поселка, и именно я буду тем, кто успокоит испуганных односельчан. Потом я объяснил бы, что это — наши, что могучий имперский крейсер защитит от всех врагов, включая страшную «рогатую камбалу», что теперь будет все по-другому, и можно уже ничего не бояться…
      — Боже мой, — сказала Александра. — Маленький, а туда же, за славой.
      — Ты знаешь, вот об этом не думалось.
      — Ну, и что было дальше? Удалось тебе прославиться, прилетев в родной поселок на боевом крейсере-разведчике?
      — Не-а… — Конечников рассмеялся. — Не склалось. Командир корабля сказал, что возможно эланцы уже здесь, поэтому демаскировать место проживания местных жителей посадкой огромного корабля вряд ли будет разумным. Но он выделит грузовую платформу и пилота для доставки груза.
      Тут вошел человек с повязкой на рукаве, — старший дежурной смены и доложил, что все готово для церемонии похорон.
      Поскольку покойник лежал в хозяйстве второго лейтенанта медслужбы, Дарья вынуждена была остаться. Я был поручен заботам канонира Василия, который потянул меня к выходу.
      Перед звездолетом был построен весь его небольшой экипаж — около 30 военных и гражданских специалистов. Люди стояли как попало, сгруппировавшись кучками. Через динамики корабля текла траурная, тягучая музыка.
      В ожидании выноса тела народ курил и на совершенно законных основаниях прикладывался к бутылке. В воздухе висел дымок со странным, характерным запахом и обрывки непонятных разговоров. Василий подошел к своим артиллеристам, бросил в рот папироску, щелкнул зажигалкой, с наслаждением затянулся.
      — Ну, ты прямо как лет сто не смолил, — сказал кто-то из канониров.
      — Как же, дадут покурить, — ответил Василий, щурясь на низкое солнце. — Вот мало мне работы было, появился вот этот гаврик из леса.
      — А чего, мальчонку к нам определили? — поинтересовался другой артиллерист. — Не было печали…
      — Гоша, ты следи за базаром, — посоветовал Василий, — парень боевой, чуть, что не так, насквозь продырявит.
      Он показал простреленную мной ладонь.
      — Это как же так, мальчик, — иронически поинтересовался артиллерист, — зачем ты дяде Васе руку поуродовал? Ему же этой рукой пушки наводить.
      — Я не нарочно, — ответил я смущенно, — он стал по элански со мной разговаривать.
      — Так этому дядьке, чтобы детей не пугал, — усмехнулся артиллерист. — А с орудием сможешь также ловко управляться как с самострелом?
      — Научите — буду.
      — Молодец! — похвалил артиллерист и отвернулся.
      Он что-то смахнул с глаз, и полез за куревом.
      — Ты чего, дяденька? — спросил я.
      — Очень ты на моего сына похож, — задумчиво ответил тот. — Если будешь на Алой, заходи в гости. Привет от меня передашь…
      — А…
      И тут меня перебила музыка. Она стала громкой, особенно заунывной, почти плачущей.
      — Потом поговорите, — распорядился Василий, марш строиться.
      Он схватил меня за руку и потащил с собой.
      Экипаж построился в 2 шеренги — сначала летный состав, артиллеристы, техники. Затем шли гражданские специалисты, а замыкали строй дюжие мужики в десантных комбинезонах.
      По трапу спустили гроб с телом. Гроб был импровизированным, наспех склеенным техниками из листов слоистого пластика. То, что лежало в нем, показалось мне куклой, настолько неестественно белой была кожа. Голова покойника была замотана бинтами. Гроб поставили на заранее вынесенные из корабля табуретки.
      Тут я заметил, что у трупа странно впалый живот и какие-то почти плоские ноги. Штанины выглядели пустыми почти до колен. Один ботинок вдруг повернулся, точно у мертвеца затекли ноги, и он решил их немного размять.
      Я дернул Василия за рукав, показывая глазами на тело. Канонир лишь нахмурился в ответ.
      — Есть вещи, о которых лучше не знать, — произнес он. — Стой спокойно, не вертись.
      Музыка стихла. Командир корабля прочитал положенные строки корабельного устава, сунул книгу дежурному и продолжил уже от себя. Говорил он долго, с чувством, рассказывая, каким замечательным человеком и специалистом был покойный. Люди слушали молча, низко опустив голову. Чувствовалось, что этого человека любили и тяжело переживали его смерть.
      Когда майор закончил, гроб подняли на плечи и понесли на пригорок, опустили в могилу. Люди бросили по горсти земли.
      В ногах покойника установили памятник из обломка неподъемно-тяжелой броневой плиты, обожженного струей вражеского плазмомета.
      Караул дал залп сигнальными зарядами, потом другой, третий. Резкий свет магниевых вспышек осветил поляну, на которую уже легла тень.
      Подошла Дарья, и Василий с удовольствием передал меня ей.
      Военные построились внизу, где было более-менее ровно и под встречный марш, с развернутым знаменем, чеканя шаг, прошли мимо свежей могилы.
      Дарья приложила руку к пилотке, и я, глядя на девушку, тоже сделал так. Бородатый планетолог, который расспрашивал о климате, посмотрел на меня и отвернулся, чтобы скрыть улыбку…
      Федор остановился, чтобы снова пережить детское впечатления от того момента, когда впервые увидел, как это может быть красиво — подразделение регулярной армии, марширующее с развевающимся знаменем.
      — А что было потом? — спросила Александра.
      — Потом летающую платформу нагрузили всяческими припасами. Командир попросил Дарью лично доставить груз, объяснив это тем, что девушке легче будет вступить в контакт с населением.
      — И она не испугалась?
      — Нет.
      — Еще бы, — Александра засмеялась, — под защитой грозного лесного разбойника.
      — В этой ситуации один маленький мальчик из местных стоил больше роты солдат, — Конечников нахмурился.
      — Извини, — сказала девушка. — Наверное было приятно, что она должна довериться тебе.
      — Да, — совсем сухо ответил Федор. — Но все оказалось гораздо проще. Мы не стали лететь прямо в поселок — вдруг кто-нибудь начнет стрелять — и сели на поляне в полукилометре от крайних домов. Я побежал к себе. К своему большому облегчению я нашел дома деда. Он ждал меня, решив, что я заблудился и потерял неприметный вход в древнее подземное убежище. А раз так, то единственное место, куда бы я вернулся — это наш дом на хуторе.
      Мне пришлось обстоятельно рассказать о своих приключениях. Дед пошел со мной в лес искать место посадки.
      Как ты, наверное, поняла, Дарьи уже не было.
      Оружие, лекарства и припасы были аккуратно сгружены. Поляну освещал маячок, благодаря чему мы увидели все это добро еще издали. Под фонарем лежал клочок бумаги, где было написано: «Я хочу, чтобы ты жил. Прости».
      — Она улетела? — поинтересовалась девушка.
      — Да, — ответил Федор. — Если бы она осталась, то нашлась бы рано или поздно.
      — А я уж думала, что корабль ушел без нее, — Александра усмехнулась. — Все к тому и шло.
      — Нет… А жаль… Осталась бы жить. Много лет спустя я узнал, что через несколько суток после взлета корабль вступил в бой и был уничтожен. Эланцы так и не узнали о нашей планете. Они ради приличия пошарили в окрестностях колец Ахрона, последней планеты нашей системы, и не найдя ничего убрались восвояси.
      — И все запасы руды достались Нововладимирскому императору, — сказала девушка. — Эланцы до сих пор не знают про то, какие богатства скрыты в недрах Амальгамы. Как ты думаешь, стоило оно того?
      — Я долго вспоминал Дарью. Сначала обижался, потом…
      — Потом, в препубертатном возрасте она была героиней твоих эротических грез, — с озорной улыбкой произнесла Александра.
      — Не без этого, — ответил Федор смущенно.
      — И как ты это представлял? — поинтересовалась она. — Наверное, так…
      Девушка положила руки на плечи Федора и поцеловала, крепко, долго, страстно, прижимаясь всем телом.
      Конечников даже не попытался обнять ее, вдруг остро почувствовав, как фальшивит его новая знакомая, каким скучным, ненужным и незначительным он ей представляется.
      Александра перестала терзать его губы, но не отстранилась, оставаясь в дразнящей близости от первого лейтенанта.
      — Что случилось? — поинтересовался Федор.
      — Пожалуйста, молчи… не порти… Я чувствую, что могла бы полюбить тебя по-настоящему. Поедем со мной в Нововлад?
      — Я… Я должен подумать… — растеряно произнес Конечников.
      — Да, конечно, — глухо сказала Александра.
      Всю обратную дорогу девушка была тихой и молчаливой. Федор чувствовал, что лицо горит от прилива крови, а в паху нарастает нудная, пульсирующая боль, как бывает, если крайнее, запредельное возбуждение не завершилось разрядкой.
      В голове было чадно. Где-то на задворках сознания пульсировала чужая, пришедшая видимо от мертвой эланки мысль, что все мужчины — кобели проклятые, нуждающиеся в том, чтобы сунуть свое хозяйство в дырку первой попавшейся тетке.
      В зале продолжались танцы. Пары вяло двигались под все сильнее и сильнее фальшивящие трубы оркестра, — музыканты в перерыве тоже умудрились принять горячительного.
      Как назло первым, кого они встретили, был Никита. Он странно посмотрел на Конечникова, потом отошел в сторонку и нарочито громко, чтобы услышал Федор, начал нести пургу, обращаясь к своему знакомому из батальона охраны:
      — Славик, мне тут стишок рассказали, смешной до жути. Хочешь, прочту? И не дожидаясь ответа начал:
 
Шура-Мура, замазура,
полюбила пакадура.
Пакадур не дурак,
продал Шуру за пятак.
Шура плачет и рыдает,
из кармана выглядает…
 
      Федор переглянулся с Александрой. Девушка брезгливо поджала губы. Конечников понял, что надо действовать.
      — Извини, что прерываю, — начал он, подходя к Симонову. — Что ты там про пакадуров гонишь?
      — Не про пакадуров, — пьяно покачиваясь и глупо улыбаясь, сказал Симонов, — а про девушку. Пока дура, но скоро поумнеет.
      При этом Никита обозначил рукой выпуклость живота, продолжая гнусно хихикать.
      — Можно и про «пакадуру», — продолжил Симян. — Сейчас ПКДР-2, а будет ПКДР-3, самонаводящаяся. Там пакадур сидеть будет. Если туда Крока посадить, трандец будет всем эланцами. Голова то у него бронебойная, любой корпус прошибет.
      — А ты, малыш, — почти ласково спросил Конечников, — не забыл, что хотел что-то людям поведать? Педик вонючий…
      — Как же, забудешь. Ты ведь не только всем уже раззвонил, пакадур хренов, но и плакат вывесил.
      — Ты, педрила, что против ракетчиков имеешь? — страшным в своем спокойствии тоном, поинтересовался Федор, и ткнул, почти не размахиваясь, Симонову правой в нос.
      Никитка отлетел назад. Сегодня видимо был не его день, поскольку капитану совсем не повезло. Падая, он толкнул горообразного второго лейтенанта Пахомова, оператора-наводчика с 2811, который услышав декламацию Симяна, пробирался сквозь толпу, чтобы разобраться с клоуном, который издевается над офицерами ракетной артиллерии.
      Пахомов сграбастал Никитку за грудки, оторвал от пола, от души накатил ему крюком в левую скулу и обратным движением руки наотмашь разбил ему правую, ударив тыльной стороной ладони.
      Потом второй лейтенант швырнул обмякшего Симяна от себя, прямо под ноги жаждущих расправиться с Никитой пакадуров и артиллеристов под предводительством Стрельникова.
      Эсбешники моментально среагировали, закрывая Александру от дерущихся. Следом подлетел командующий эскадрой и, перекрывая шум драки, страшным голосом завопил:
      — Прекратить!!! Прекратить!!! Всех под трибунал отдам!!!
      Откуда-то появились солдаты комендантской роты в полном боевом облачении, в касках, с оружием наизготовку.
      Бойцы оттеснили офицеров от поверженного капитана Симонова. Толпа отхлынула, — с бригадным генералом по причине его злопамятности и крутого нрава никто связываться не хотел.
      Остались только непосредственные участники: Никитка, второй лейтенант, Федор и девушка.
      Никифоров, издавая тихое рычание, первым подошел к Пахомову, как к самому большому:
      — Второй лейтенант Пахомов!
      — Я! — по-уставному четко ответил тот.
      — 20 суток ареста…
      — За что? — работая под дурака, плаксиво возмутился тот. — Иду я, никого не трогаю… И вдруг этот… Прямо головой под дых. Больно… Ну, я на автомате его и приложил. Нечаянно…
      — Можете забыть об очередном звании, второй лейтенант, — прошипел бригадный генерал.
      — Ну, он сам же, господин бригадный генерал…
      Тот не счел нужным удостоить офицера ответом.
      — Кто ударил капитана?! — поворачиваясь к Федору, продолжил экспресс-дознание бригадный генерал.
      — Я! — бодро отрапортовал Конечников. — Оскорбил ракетную артиллерию!
      — Ты!? — с непонятной радостью воскликнул Никифоров. — Ты у меня под трибунал пойдешь, ухарь!
      — Есть под трибунал! — не изменясь в лице гаркнул Федор.
      — Оставьте его, Николай Иванович, — вдруг произнесла Александра. — Первый лейтенант защищал мою честь.
      — Как прикажете, — растерянно произнес бригадный генерал. — Санитаров сюда. Симонова в лазарет, подлатать, и на гауптвахту бессрочно!
      В круг, образованный солдатами, вошел с крайне озабоченным видом майор Лебедянский и что-то прошептал Никифорову.
      Пара дежурных санитаров медслужбы подняли сильно избитого Симяна с пола и поволокли его к выходу.
      — Крок, я этого так не оставлю. Дуэль! — с трудом повернув голову к Федору, просипел Никита, просверливая его слезящимися глазами со стремительно опухающими веками.
      — Петух ты недобитый, — в сердцах заорал Никифоров. — Дуэль отменяется. Эланцы вас рассудят. Кто жив останется, тот и победит. Ты, Симонов, пойдешь со мной. Мне как раз нужна пара разведчиков на флагман. Посмотрим, каков ты герой в деле…
      Толпа вокруг охнула. Пронзительно завизжали женщины. В толпе замелькали посыльные с красными повязками на рукавах — офицеров требовали на корабли.
      Конец 7 главы.

      В отсеке висела гнетущая тишина, нарушаемая лишь дыханием мужчины и женщины, да, легким, почти неслышным, гудением газоразрядных трубок светильника.
      Мужчина, первый лейтенант Федор Конечников, смотрел перед собой, погруженный в свои мысли. Вернее, мыслей не было совсем. Федор просто разглядывал стену. Исцарапанный пластик был разделен примерно пополам, на грязно-белый и бледно-зеленый секторы.
      Каюта Хелены Ястребовой была покрашена так же, как и прочие жилые помещения орбитальной крепости. Эта казенная расцветка особенно сильно действовала на нервы.
      Конечников различал на поверхности тщательно затертые, но не уничтоженные до конца точки от затушенных сигарет, еле заметные следы клея и липкой ленты. Ей обитатели этого куска жизненного пространства крепили к стене фотографии и голографические картинки с кошечками, собачками, девочками, видами природы и прочей дребеденью, в надежде придать уют этой стандартно-тесной конуре размером 2,5 на 3 метра.
      Теперь, на стене висело всего 2 любительских снимка, в тоненьких рамочках из металлизированного пластика.
      На одном из них Хелена смеялась, призывно махая рукой неизвестно кому, а на другой была изображена во время венчания. Раньше этих фотографий было три, но в последнее время, женщина прятала портрет с траурной ленточкой в чемодане.
      Со слов Стрелкина, Конечников знал, что это произошло месяцев шесть или семь назад.
      Он знал ее мужа еще по училищу. Сергею Ястребову посчастливилось больше чем неумытому дикарю Конечникову, с Богом забытой Амальгамы. Сергей расстался с «клубом самоубийц», как называли тех, кто летал на гиперпространственных скаутах, и повышением перевелся на тяжелый рейдер «Князь Иван».
      Повезло ему и в другом — хорошенькая как куколка Хелена Тернер, мэнээс лаборатории бурового оборудования, тогда еще без ученой степени и прочих, полагающихся научникам регалий, выбрала Ястребова в законные…
      Все, однако, относительно. Еще при жизни мужа, Хелена спуталась со своим научным руководителем, академиком Корсаковым, что позволило ей стать кандидатом наук, старшим научным сотрудником, руководителем группы.
      В бою у Тэты Волка «Князь Иван», флагман эскадры, был серьезно поврежден, на корабле выбито до половины экипажа. Теперь рейдер-калека третий год стоял в доках орбитальной крепости, а траурное фото сокурсника пылилось в чемодане веселой вдовы.
      Хелена не выдержала. Она поднялась и подошла к окну. Шаги прозвучали неестественно громко.
      Женщина потянула за шнурок жалюзей, и металлические пластины с неприятным шелестом повернулись, открыв пейзаж за листом прозрачного композита.
      Далекие звезды центра галактики сияли в космической пустоте, разрезая пополам черное пространство космоса полосой неестественного, мертвенного света.
      Хелена застыла, глядя на сотканную из неразличимых точек звезд сияющую реку Млечного Пути, словно отыскивая среди них что-то.
      Федор Конечников встрепенулся при звуке ее шагов, повернул голову, внимательно наблюдая за ней.
      — От окончания расчетного срока прошло 20 минут. Они вот-вот выйдут на связь, — произнес Федор.
      — Надеюсь, — обреченно отозвалась она.
      — Не волнуйся, все будет хорошо.
      — Если бы так…
      Снова повисло гнетущее молчание.
      — А если их командующий, адмирал Убахо обманул нашего Тютю? И теперь их эскадра идет прямо к планете?
      — Никифоров хоть и жует сопли, но соображает старик неплохо. К тому же, его флагман оснащен гиперрадаром. Скрыться практически невозможно. А против наших линейных рейдеров у Убахо никаких шансов.
      — Ну почему же они молчат?
      — Тоже мне, главнокомандующие, сэнээс лаборатории бурового оборудования и командир артиллерии номерного скаута. Мы об этом узнаем последние.
      — А вот и нет, — возразила женщина. Хухрик сообщил бы мне первой.
      Федор поморщился. Пятидесятилетний Антон Петрович Корсаков, низкорослый, рыжий и лысый был ему неприятен, а роман академика с молоденькой, замужней, а в последствии вдовой сотрудницей, казался верхом бесстыдства.
      С Хеленой они составляли весьма комичную пару. Уродливый коротышка, с огромной головой и хлипким телом, нелепо смотрелся рядом со статной красавицей Ястребовой.
      Вдруг до Конечникова дошло, что научница обозвала своего любовника крайне обидным для него прозвищем, которое так подходило для этого человека.
      Федору стало противно. После «милого», «любимого», «дорогого», после всех заверений в любви и уважении, после признания неоценимой помощи академика даже в приватных разговорах с Конечниковым, Антон Петрович был пренебрежительно назван ею словом, подходящим для смешного, маленького, заполошного зверька.
      На краткий миг Хелена представилась ему в истинном свете — знающей себе цену себялюбивой, эгоистичной гадиной, успешно симулирующей любовь, заботу и внимание, когда ее холодный, расчетливый ум подсказывал пустить в ход именно это оружие для победы в очередном витке крысиных гонок.
      «Вот и делай женщинам добро», — подумал Конечников.
      — Осуждаешь? — спросила девушка, не увидев, а скорее почувствовав гримасу на лице первого лейтенанта. — Успокойся. В установке для охлаждения используется жидкий натрий…
      — Причем здесь натрий, — прервал ее Федор.
      — Спасибо, — зло сказала Хелена. — Я все ждала, когда и ты мне это в морду ткнешь. Раскололся, наконец.
      — Ты хочешь сказать…
      — Да, черт возьми. Я не зря ем свой хлеб, имею кандидатскую надбавку к жилплощади и прочие блага, которых лишены простые смертные. Я ученый, в первую очередь, а потом уже любовница академика. Моя работа важна, — женщина подошла к нему, просверливая негодующим взглядом.
      — Ты не поняла, — мягко оборвал ее Конечников, пытаясь сгладить конфликт. — Жидкостное охлаждение в век полей гашения — это ведь анахронизм.
      Конечников поднялся, намереваясь уйти, не дожидаясь, пока Хелена его выставит.
      — А, — девушка приняла этот не слишком ловкий маневр. — Ты представляешь, Тед, что получится, если вакуум второго порядка начнет выделяться в закрытом объеме?
      Девушка положила ему руки на плечи, легонько надавила, предлагая сесть. Федор опустился. Хелена придвинула стул и расположилась напротив, касаясь коленей первого лейтенанта своими.
      — Ничего не понимаю, при чем здесь это? Поле гашения переводит избыток энергии в осцилляцию эл-поз пар. И что такое вакуум второго порядка?
      — В нашей установке созданы условия для образования прон-апроных виртуальных дублетов, которые мы для краткости называем вакуумом второго порядка или просто вторым вакуумом, хоть он и есть основа нашего пространственно-временного континуума. Поля гашения будут вызывать такое его выделение, что ни один материал не выдержит. Получится осколочная бомба на нереактивной тяге.
      — Я не понимаю, — произнес первый лейтенант.
      Ему действительно было непонятно: сочетание популярной лекции по вакуумной физике и кружащего голову, одуряющего ощущения близости тела женщины.
      — Если первый вакуум можно сравнить с газом, то второй вакуум — это несжимаемая жидкость. Давления не выдержит ни один композит.
      Глаза девушки были слишком близко. Они были настойчивыми, просящими. Конечников непроизвольно отодвинулся.
      — Так не создавайте закрытых объемов.
      — Федор, ты прелесть, — Хелена засмеялась. — А нескомпенсированный вектор силы? Возникнет такая тяга…
      Она снова засмеялась и как бы невзначай, положила ему руку на колено. Федора удивила и почти испугала нарочитость этого смеха, в животе противно заныло.
      — Ну и что? Это легко можно корректировать двигателями.
      — Тед, мы подсчитали, что суммарного импульса маршевых двигателей орбитальной крепости не хватит, чтобы компенсировать и десятую долю усилия создаваемого установкой.
      — А она большая, эта ваша установка? — озадаченно спросил Конечников.
      — Рабочая камера — размером с чашку, а без системы охлаждения, с компенсаторной системой, все поместилось бы на обычном кухонном столе.
      — О… — только и смог произнести первый лейтенант.
      — Да, Тедди. Это революция в технике. Новые, компактные источники энергии, новые легкие, компактные и мощные двигатели, генераторы полей, новые сверхмощные заряды и… — Ястребова замялась, но вскоре продолжила, — излучатели когерентных детонирующих лучей.
      — Буровое оборудование… Хм… — усмехнулся Федор.
      — Ай, ерунда, — махнула рукой женщина. — Знаешь, на банкете, ты сказал, что если останешься без бомб и ракет, то вдуешь линкору движками на полной тяге в ворота стартового шлюза для штурмовиков. Я удивилась, а потом сообразила, подсчитала: мощность двигателя, радиус кривизны защитного поля — достаточно для инициации реакции во втором ваке. Только ты не учел одного.
      — Пушек линкора? — спросил Конечников.
      — Нет, — задумчиво сказала Хелена. — Там должен быть газ.
      — Не понял, — сказал Крок. — Зачем газ?
      — Я догадалась, откуда ты все это вывел, — заметила научница. — Наблюдательность… Но катушки стартовых компенсаторов горят лишь оттого, что в шлюзе слишком высоко остаточное давление газа.
      — Не понимаю.
      — Это просто. С громадным ускорением бомбардируя силовое поле компенсаторов, атомы газа служат инициаторами реакции. Это так просто, Тед.
      Хелена протянула к нему руку и погладила его по щеке.
      — Хелена, зачем ты мне все это рассказываешь? Это ведь секретные данные.
      Конечников поднялся, разрывая дистанцию.
      — Ты должен это знать, тем более, все равно нам всем конец. Может это спасет тебе жизнь.
      Женщина призывно взглянула на пакадура.
      — Что ты имеешь в виду? Откуда упаднические настроения? — Федор отодвинулся и продолжил, подражая интонациям дикторов видеовещания: — На Базе отличные командиры и лучшие в Обитаемом Пространстве орудия. Наше дело правое… Да и вообще — ковырнуть орбитальную крепость занятие крайне хлопотное.
      Хелена бросила на него презрительный и оценивающий взгляд.
      — Не пишу я в Службу, успокойся… Наши начальнички погрузят разработки лаборатории на корабль под красным крестом, вместе с женщинами, детьми и раненными, чтобы попытаться ввести противника в заблуждение.
      — Их линкоры и тяжелые крейсера, после того, как скауты 4-ой эскадры сожгли Гало, не будут церемониться ни с госпитальными транспортами, ни с гражданскими судами, — слова Конечникова сухо прозвучали в тишине, убивая последнюю, призрачную надежду.
      — Зачем ты так… — произнесла девушка, и вдруг, безо всякого перехода добавила. — Все вы, вояки — подонки.
      Ее плечи задергались. Она поднялась и, закрывая лицо руками, отошла к окну.
      Федор направился к Хелене, недоумевая, зачем он сказал все это. У окна было зябко. Конечников физически чувствовал как страшно и одиноко молодой женщине перед лицом грозной неизвестности.
      — Обними меня, — вдруг попросила она, подаваясь к нему — мне холодно.
      Конечникова передернуло от приторного запаха ее духов, он хотел было отстраниться, но в голове снова раздался голос призрачной эланской девушки.
      «И чего ты стоишь?» — иронически поинтересовалась Лара. — «За такие сведения надо платить».
      Федор неловко положил руки на талию Хелены и притянул к себе. Сквозь тонкую ткань комбинезона лейтенант почувствовал теплоту и упругость тела. Гладкость кожи, словно созданной, для того чтобы ее ласкали мужские руки. Хелена тихонько вздохнула и прижалась к нему, положив голову ему на плечо.
      — Извини меня, — произнес Федор.
      — Не за что. Ты просто такой. Ты не можешь врать… Правильный… Рыцарь без страха и упрека.
      — Да ну, — Конечников усмехнулся.
      — Все мои знакомые предложили мне переспать, после того, как погиб Сергей. И только ты…
      — Мы были с ним друзьями. Я не могу…
      — Ерунда, — сказала Хелена. — Ему теперь все равно. Он, наверное, был бы даже благодарен.
      — Это так неожиданно.
      — Не ври, Тедди, — произнесла девушка и прижалась к его щеке своей, повернула голову и прикоснулась губами к подбородку мужчины. — Женское сердце не обманешь. Я же вижу, как ты смотришь на меня. Чувствую, как ласкаешь мое тело глазами.
      — Ну и что? — удивленно сказал Конечников.
      — А то, что я ждала этого от тебя… Мечтала об этом…
      Женщина повернулась, закинула руки на шею Конечникова и поцеловала крепко, сильно, настойчиво. Борясь с нереальностью происходящего, лейтенант опустил ладони ниже талии Хелены, лаская ее зад, потом, опьянев от возбуждения, потянул молнию комбинезона, обнажая грудь женщины. Очень скоро два бьющихся в экстазе совокупления тела заставили трещать хлипкую стандартную койку…
      Хелена, довольная и разомлевшая, сидела на тесной кровати, поджав под себя ноги, накрывшись одеялом. Она курила, с видимым удовольствием выпуская резко пахнущий ядовитый дым.
      — Мне нужно было с самого начала выбрать тебя, а не Сергея, — в раздумье произнесла она.
      — Я бы не потерпел соперника, будь он хоть трижды академик, — произнес в ответ Конечников, усмехнувшись.
      — С тобой, его бы не было, — Хелена прижалась к нему, поцеловала. Женщина бросила сигарету и улеглась рядом. — Я думаю, что и ты остался мною доволен.
      — Конечно, маленькая.
      — Скажи, — Хелена внимательно заглянула ему в глаза, — у тебя с этой княжной что-то было?
      — С какой княжной? — удивился Федор.
      — С этой крысой… — женщина сделала над собой усилие и выдавила: — Александрой.
      — А она что, княжна? — удивился лейтенант.
      — Да, — ответила Хелена, внимательно наблюдая за его реакцией, — и не простая. Одна из великих княжон, наследница.
      — Ого, — только и смог выдавить из себя Конечников. — Я думал так, просто мажорка, дочь генерала или богатого промышленника.
      — Ну и решил приударить? — с напряжением в голосе спросила женщина.
      — Нет… Да и не было у нас ничего.
      — Врешь ведь, Тед, — не успокаивалась Хелена.
      — Нет, зачем мне врать. Мы разговаривали. Александру очень интересовало, как происходит бой. — Я рассказал… Потом объяснил, как, на мой взгляд, усилить мощь скаутов за счет их маневренности.
      — Конечников, ты врешь, — без всякой уверенности произнесла Хелена. — Ты вернулся такой красный, будто вас застукали с ней, в момент, когда она удовлетворяла тебя при помощи рта.
      — Какая гадость, — вырвалось у Конечникова.
      Хелена внимательно посмотрела на него, потом тихо засмеялась.
      — Сразу видно, что ни разу тебя никто этим не побаловал, — произнесла она. — Лежи, и ничего не бойся. Я умею делать минет лучше, чем твоя драная Шура-Мура.
      В разгар процесса зажглась видеопанель телефона, включение при сверхсрочных звонках происходило автоматически.
      На экране появился Антон Петрович. Он близоруко щурился, пытаясь разглядеть, что это происходит в комнате, освещенной лишь люминесценцией монитора.
      — Хеленочка, птичка, что это ты там делаешь, — поинтересовался академик, постепенно покрываясь бурыми пятнами нервного румянца.
      Женщина взвизгнула, вскочила, набросила одеяло на видеодатчик.
      — Я все видел, — строго сказал Корсаков. Он был поразительно спокоен, лишь краска на лице и подергивание левого века выдавали, сколько усилий ему это стоило.
      — Ну и что, — с пол-оборота завелась пойманная на горячем женщина. — Ты не уделяешь мне внимания, у тебя — то совещания, то не настроения, то не стоит. А я молодая, я жить хочу.
      — Трахаться ты хочешь, — глухо произнес Антон Петрович, — не бузи. Я всегда говорил, что ты вольна распоряжаться своим телом, как посчитаешь нужным. Я знаю обо всех твоих похождениях, обо всех твоих кавалерах. Рассказать?
      — Антоша, перестань, — попросила Хелена, бросив быстрый взгляд на Конечникова.
      — Ладно, — произнес академик. — Глаза не видят, желудок не страдает, как говорят в общепите. Но ты потеряла всякую осторожность, а мне это неприятно. И, кстати, может твой новый друг представится?
      — Как же, ищи дурака, — буркнул Федор, зажав нос, чтобы изменить голос, натягивая брюки, которые отчаянно сопротивлялись, не желая одеваться на потные ноги.
      — Я ничего другого и не ожидал услышать, — Корсаков состроил презрительно-благородное выражение на лице. — Если вы не против, я сейчас зайду к вам пообщаться.
      А Конечников в это время уже натянул нательную рубаху, схватил в охапку китель, кобуру с портупеей и был таков.
      — Ну что, твой мальчик, Хелена, убежал? — спросил академик, услышав, как лязгнула герметичная двери каюты.
      — Да, — глухо и бесцветно ответила женщина.
      — Ладно, потом про это поговорим, — Антон Петрович вздохнул. — От бригадного генерала Никифорова плохие новости. Разведчики эскадры вошли в контакт с вражескими кораблями. Время готовить «Омегу» к погрузке.
      — Хорошо, Антон, — вздохнув, сказала Ястребова, — через 10 минут я буду.
      За окном что-то сверкнуло. Кроссполяризатор убрал избыток лучистой энергии, но все равно сквозь моментально потемневший иллюминатор было видно, как ярко осветилась темная, ночная поверхность планеты под орбитальной станцией.
      — Ты видела, Хелена, — закричал академик, — видела?! Эскадра вступила в бой!
      Конечникова эта чудовищная вспышка застала в коридоре. Окна там не имели кроссполяризаторов, но глаза Федора спасло то, что он находился в тени станции. Зато первый лейтенант смог оценить ее яркость по тому, как осветился диск планеты. Солейна заблестела в лучах далекого взрыва так, что стало больно глазам.
      Но вот напор световой энергии ослабел, и тьма вступила в права на ночной стороне планеты. Первый лейтенант к тому времени успел добраться до прохода, который соединял центральные области орбитальной крепости и швартовочные площадки, склады, эллинги третьего терминала — одного из двух десятков наружных модулей крепости, отданного сборной эскадрилье малых ракетоносцев.
      Когда он выбежал на прозрачную галерею перехода, буйство небесных сил утратило свою мощь, лишь в направлении Большого Магелланова облака, вспыхивала и потухала новая, ослепительно яркая звезда, и временами разгорались и гасли какие-то далекие, нестрашные искорки.
      На разные голоса выли динамики, призывая солдат и офицеров занять места по боевому распорядку, а Конечников стоял, и не мог оторваться от этой ни на что не похожей небесной гостьи, пока не понял, что больше всего странное светило похоже на сигнальный фонарь, отбивающий сообщение симпл-кодом. Одновременно с этим он стал понимать, что пытаются передать люди, летящие на далеком корабле.
      Точки и тире сложились в слова, которые никак не хотели укладываться в голове.
      «ВСМ КТО МНЯ СЛЫШ Я СК 2801, КОМ КАП СИМОНОВ ЭСК УНИЧТОЖ ПОЛН УПР АСТЕР С ДВИГ И ДЕТОНАТ ОСТ ОДН НА ХВ 4 ОБЗ ЭСК ПРОТ 4 ЦИКЛ И 10 ТУНДР ДВИЖ К БАЗЕ ПРОЩ ПАК БЫЛ ПРА»
      Смысл этого сокращенного до предела послания был прост:
      «ВСЕМ, КТО МЕНЯ СЛЫШИТ. Я СКАУТ 2801, КОМАНДИР КАПИТАН СИМОНОВ. ЭСКАДРА УНИЧТОЖЕНА ПОЛНОСТЬЮ УПРАВЛЯЕМЫМИ АСТЕРОИДАМИ С УСТАНОВЛЕННЫМИ НА НИХ ДВИГАТЕЛЯМИ И ДЕТОНАТОРАМИ. ОСТАЛСЯ ОДИН. НА ХВОСТЕ 4 УПРАВЛЯЕМЫЕ РАКЕТЫ. ЭСКАДРА ПРОТИВНИКА В СОСТАВЕ 4 ЛИНКОРОВ И 10 ТЯЖЕЛЫХ ШТУРМОВЫХ КРЕЙСЕРОВ ДВИЖЕТСЯ К БАЗЕ. ПРОЩАЙТЕ».
      Что такое «пак» и «пра» для Конечникова осталось непонятым. Неяркая вспышка резанула Федору глаза, и сигналы прекратились. Первому лейтенанту все было понятно — одна из «обуз» противника достала корабль.
      Почему-то в этот момент Конечников вспомнил, что у них с Никитой оставалось незаконченное дельце, связанное со ссорой на банкете.
      Первому лейтенанту стало стыдно. Только что, на его глазах погиб скаут 2801 с экипажем, боевые товарищи, славные ребята, а он обрадовался, что не придется скрестить мечи с их командиром, единственным, кто на этом корабле все портил. Других мыслей не было, весть о чудовищной катастрофе ошеломила и напугала Федора.
      Внезапно, сквозь вой сирен, пробился зуммер сигнального браслета. На экранчике коммуникатора беззвучно ругался командир корабля. Федор сделал знак, что ничего не слышит, показав на уши. Майор махнул рукой, приказывая бежать, что есть духу на корабль.
      Все тесное и неудобное пространство внутри скаута 2803 было наполнено движением: сновали матросы, бегали посыльные. Офицеры отборным матом и зуботычинами побуждали команду занять места по боевому распорядку.
      В полном боевом облачении промчался десантный отряд, заставив запрыгнуть на койку, спасаясь от бронированных монстров, даже старшего дежурного по крейсеру.
      Раздавался лязг опробуемых зарядных элеваторов, отделенных от жилого пространства перегородками в толщину бумажного листа.
      В довершение всего в коридоре, сняв кожухи стенных панелей, техники в спешном порядке перебирали совершенно некстати забарахливший эмиттер поля. Вспыхивала молекулярная сварка, воняло нагретой вольфрамовой керамикой и горелым железом. Из клубов дыма доносилась бешеная ругань зампотеха, искаженная надетой на лицо дыхательной маской.
      Конечников имел надежду, что ему удастся незамеченным проскользнуть на верхний ярус центрального поста в центр управления огнем, но командир корабля ждал его у входа в рубку.
      Глаза майора метали искры, было видно, что он сдерживается из последних сил. Федор приложил руку к фуражке, отдавая честь командиру. Тот небрежно козырнул, взял Конечникова за локоть, и почти втолкнул в капитанский кабинет.
      Майор аккуратно закрыл дверь и заорал:
      — Какого черта, Федор Андреевич! Что вы себе позволяете, милейший!!!
      — Алексей Павлович, — Конечников внимательно и твердо посмотрел в глаза командира. — Имею сообщение чрезвычайной важности.
      — Господин Конечников, не пудрите мне мозги! Сначала вы на праздничном банкете затеваете ссору, вызываете на дуэль офицера! Теперь шляетесь, Бог знает где в самовольной отлучке при объявленной первой степени боеготовности, не изволите являться по сигналу боевой тревоги! Я вас под трибунал отдам!!!
      Тихонов еще долго орал про неполное служебное соответствие, что лишит его отпусков на веки вечные и так далее и тому подобное…
      — Алексей Павлович, вам не идет ругаться, — мягко произнес Федор, когда его командир выговорился. — Да, я виноват.
      — «Виноват»… Федор Андреевич! А если бы дали команду на старт?! — уже не так экспрессивно произнес командир корабля.
      — Не дали бы. Я застрял на галерее, где принял сообщение от Симонова.
      — Каким образом, разрешите полюбопытствовать, — с ехидцей поинтересовался майор. — Телепатически?
      — При помощи глаз. 2801 отбивал сообщение световой пушкой на симпл-коде, пока его не подбили эланцы.
      — Вот как.… За симпл-код можно и в штрафную роту загреметь. — Тихонов в задумчивости сделал шаг к первому лейтенанту и втянул воздух. — Вы ведь не пили и не курили траву сегодня?
      — Не балуюсь…
      — Что было в сообщении? — перешел на деловой тон Тихонов.
      — Симонов передал, что эскадра уничтожена при помощи астероидов, снабженных двигателями и превращенных в огромные бомбы полного распада, он остался один, а на хвосте у него ракеты. К нам идут две пары «Фуфлонов» и десяток «Тундеров». Потом — вспышка, и передача прервалась.
      — Конечников, вы не ошиблись, уверены?
      — А почему не дали команду на взлет? Наши командиры ведь не полные кретины… — ответил Конечников. — У нас против четырех «Претендентов» один сильно побитый тяжелый рейдер, а на 10 армейских «Сарацинов» 12 скаутов из охранных подразделений Дальней Разведки.
      — И крепость, первый лейтенант, не забывайте.
      — А что им стоит повторить трюк с астероидами? А если у эланцев есть еще корабли, которые не заметил Симонов? Достаточно подойти паре «сучек» с полным боекомплектом, и через полчаса боя, крепость будет превращена в металлолом.
      Майор долго молчал, укладывая в голове принесенную Конечниковым страшную весть. Его лицо на глазах теряло жизнь, наконец, командир корабля сказал потухшим бесцветным голосом:
      — Не падайте духом Федор Андреевич… Мы все клялись отдать, если понадобиться, жизнь на Отечество, за нашего государя, великого князя. Идите, голубчик к себе на пост… Мы победим… Жаль, нельзя помянуть наших, мне и вам, как никогда нужна будет свежая голова…
      Федор бесшумно поднялся на второй уровень командной рубки в центр управления огнем. Это была его епархия. Привычно моргали огоньки боевых систем, перепрыгивали в последнем знаке цифры дальномеров, светились мониторы обзора и проводки целей.
      Конечников хлопнул по плечу Стрельникова, который сидел на первом посту управления ракетами. Стрелкин был так увлечен маневрами, что даже не заметил прихода командира.
      — Ты где шлялся, Крок? — спросил Василий. — По бабам?
      — Воздухом дышал, — ответил Конечников.
      — Ага… А воздух был пропитан «Диким садом»?
      — Ну, почему бы и нет…
      — Ну, ты герой. Раскрутить столичную штучку…
      — Какую?
      — Не скромничай, — усмехнулся Стрельников. — Только княжна Александра была надушена им. Дорогие, между прочим, душки. 250 «рваных» флакон.
      — Ах, если бы, — покачав головой, сказал Федор. — Не только дочке великого князя это по карману…
      — На вот, возьми, а то разит, как от «голубого», — сказал Василий, бросая Конечникову пузырек с офицерским одеколоном, который на местном сленге назывался «Термоядерным». — Я уж думал, что ты из «этих», а ты вон какой молодец… Надеюсь не посрамил честь эскадрильи?
      — Дама была в восторге, — ответил первый лейтенант, помимо воли расцветая в улыбке и тут же морщась от зловония казенной парфюмерии, которой он брызгался. — Еще приходить просила.
      — Пока мы тебя ждали, я заметил, что одна из звезд как-то странно мигает.
      — Ну и чего?
      — А потом она совсем погасла.
      — Ты записал?
      — Нет, но, наверное, на центральной обсерватории все зафиксировали.
      — Тебе это ничего не напомнило? — осторожно спросил Конечников.
      — Нет…
      — Подумай, Васек.
      — Симпл-код?!!
      — Да. Я расшифровал передачу.
      — Ну и…
      Федор, покосившись на дежурных наводчиков центральной батареи, притянул его к себе и на ухо прошептал все, что сумел узнать.
      — Ни хрена себе, — только и сказал Стрельников. — У тебя выпить есть?
      — Нельзя, как-никак на боевом дежурстве.
      — Да ладно, разве не слышишь?
      Снизу раздавался голос капитана корабля с характерными нетрезвыми интонациями, который пел: «…И вымпелы вьются, и цепи гремят, последний парад наступает. Готовые к бою орудья стоят, на солнце зловеще сверкая». Майор допел куплет и гаркнул во всю мощь луженой глотки: — «Что, соколики, умрем за веру, князя и отечество?»
      — Все мы подохнем не за х*р собачий, — со вздохом Федор.
      — Каптенармус, поднимись в артиллерийскую рубку, — приказал Стрельников.
      — Слушаю вас, господин второй лейтенант, — подчеркнуто официально, с плохо скрываемой ненавистью отрапортовал каптер.
      — А скажи, Иваныч, не осталось ли у нас жидкости для протирания прицельных экранов? — развязно поинтересовался Василий.
      — Ты свою норму еще месяц назад высо…, прошу прошения. Господин второй лейтенант вы лимит оптической жидкости на этот месяц использовали еще в прошлом.
      Федор знал, что Стрельников, — большой любитель выпить, уже достал каптера просьбами о выдаче спирта, и без свидетелей Иваныч, наплевав на субординацию, просто посылал второго лейтенанта на х*й.
      — Иваныч, дай, — попросил Конечников. — Помянем души безвременно погибших рабов Божьих.
      — А случилось-то чего? — пугаясь, спросил каптер.
      — А ничего особенного… Все мы клялись отдать жизни хрен знает за что, — ответил Федор, и добавил прерывающимся голосом, точно выталкивая слова из последних сил: — Эскадру… Всю… До последнего корабля…До последнего человека…
      — Вот ведь е* твою мать!! Простите ваш бродь, вырвалось. Сейчас мигом соображу: и водички, и что разбавить, и закусь, — засуетился Иваныч.
      — Ты, это, апельсин, главное, на кухне возьми, — вставил Стрелкин, — и воду из офицерского бачка, а не из того в котором повар ноги моет.
      — Ох, и гнида, ты, Василий, — помирать завтра, ты все со своими шуточками погаными лезешь, — в сердцах сказал пожилой каптер.
      Наутро, после того, как командующий космокрепостью, генерал Соломатин не смог связаться со скаутом 2803 по видеосвязи. Вполне исправный и готовый к взлету гиперпространственный корабль-разведчик, игнорирал вызовы центрального поста.
      Чтобы разобраться с фактом вопиющего безобразия, на 3 терминал был направлен посыльный штаба, капитан Искорин.
      Капитан явился в сопровождении группы спецназа Службы Безопасности, готовой в любой момент пустить в ход оружие.
      Внешняя и внутренняя двери главного шлюза скаута были открыты нараспашку, лишь было активировано удерживающее воздух внутри корабля защитное поле.
      Нижние чины вповалку спали на койках и на полу. В воздухе стоял аромат перегара, кислый запах блевотины, тяжелый дух от множества потных и немытых тел, запахи мочи и кала.
      Люки орудийных башен были открыты и висели без движения. Когда один из спецназовцев с усилием захлопнул почти 80 килограммовую нижнюю «тарелку» второй массометной башни центральной батареи, оттуда донесся забористый трехэтажный мат, слышимый даже через 45 миллиметров особо прочной компресситовой брони.
      Капитан Искорин, светловолосый молодой человек пухлого телосложения в щегольском мундире, махнул рукой, одетой в перчатку, приказывая разобраться.
      Лейтенант-спецназовец дал отрывистую команду, и десантники опустили люк обратно, намереваясь влезть в тесное пространство артиллерийского каземата. Тут на стекла шлемов спецназовцев выплеснулось содержимое чьего-то желудка, и вдрабадан пьяный голос проорал:
      — Кто там гниды шутит, воздуху дайте.
      — Я те щас так дам, морда, — рявкнул эсбешный лейтенант, делая знак своим громилам.
      Десантники стали выволакивать вяло сопротивляющихся членов экипажа в ангар, отвешивая им пинки и раздавая зуботычины.
      Не дожидаясь результатов профилактической работы, посыльный штаба прошел в корабельную рубку, брезгливо морщась от запаха, и, стараясь ни во что не вляпаться.
      Там он застал спящего сном младенца командира, в окружении дежурного расчета пилотов, техников, локаторщиков и гравиметристов.
      Горели все экраны связи, на которых брызгал слюной дежурный по штабу майор Перепелкин. Узнать, что же такое он говорил, не представлялось возможным, поскольку звук был выключен. Видеодатчики были аккуратно заклеены непрозрачной липкой лентой, поэтому штабист не мог видеть идиллически-трогательной картины отдыха уставших от пьянства звездолетчиков.
      Искорин, будучи от природы человеком деликатным и не любящим ругаться самому, просто включил на полную громкость динамики, сорвал импровизированные крышки с объективов камер, а сам пошел инспектировать артиллерийский пост.
      Но в отличие от первого яруса боевой рубки здесь никто не спал. Видимо, дежурный расчет принадлежал к числу малопьющих, которым сколько не налей, все мало.
      Или справиться с «осаженным» денатуратом помог пресловутый апельсин, выжатый в пойло, и разбавление не 50 на 50, а 37 на 63 по фирменному рецепту второго лейтенанта Стрельникова.
      Операторы усердно проводили тестовые замеры параметров электронных систем. Стрелкин курил «травку», вслушиваясь в рев бешеного слона, который издавал дежурный. В потоке невнятных звуков можно было разобрать что-то типа «под суд», «гауптвахта», «на каторгу», смазанные плохой артикуляцией уже не владеющего собой майора. Именно эти слова заставляли Ваську Стрельникова мелко ржать и подталкивать локтем Конечникова, который занимался осмеиваемой всеми теорией мобильного боя, гоняя по голографическому экрану силуэты кораблей.
      — Да кому это фуфло нужно, Крок. Еще пара дней, и эскадра Убахи… — тут Стрелкин увидел капитана, и слегка покачиваясь, не выпуская при этом бычок изо рта выкрикнул: — Встать! Смирно! Вольно! Сидеть! Голос!
      — Сядете, голубчик, все сядете, — зловеще пообещал Искорин. — Мне ваша клоунада, Стрельников давно поперек горла.
      — А чего? — искренне обиделся тот. — Нормально поздоровкались, чай не генерал…
      — Господин первый лейтенант, — обратился штабной офицер к Федору. — Извольте унять своего подчиненного. А то я сам это сделаю.
      — Господин второй лейтенант, — отреагировал Конечников на окрик офицера связи, — потрудитесь впредь для приветствия старшего по званию употреблять только допускаемые уставом команды.
      Искорин важно кивнул, не обратив внимания на пару жестов Конечникова, предназначенных для Василия, которые означали: — «Наведение отменяется. Двигатели на торможение, разворот 180 градусов». В более широком смысле переданное Стрельникову сообщение означало — «Не связывайся с дерьмом».
      — С чем пожаловали, господин капитан? — поинтересовался Федор.
      — Вы отдаете себе отчет, господин первый лейтенант, что это подсудное дело? — гневно спросил Искорин.
      — Неправильная подача команды? — поинтересовался Конечников.
      — Не стройте из себя идиота… Что у вас на корабле творится!? Пьяные матросы валяются в коридоре, капитан скаута в невменяемом состоянии! И это в условиях боевого дежурства, в тот час, когда наши корабли, быть может, ведут бой с противником! В то время, когда помощь эскадре может понадобиться в любой момент! А, впрочем, какой толк может быть в бою от швали, которая напивается, как только ей выпадает возможность…
      — Все сказал, капитан? — поинтересовался Василий. — Так вот, слушай, штабная крыса: — Эскадра в полном составе у Создателя псалмы разучивает. Нет больше эскадры.
      — Что ты сказал?
      — Что, что?! Хана, бля! Жить нам осталось еще два дня, пока Убах не придет сюда и не отправит нас к праотцам, — выкрикнул Стрельников.
      Он вплотную придвинулся к Искорину, глядя на него выпученными, страшными глазами, дыша ему в лицо перегаром. Пакадур сунул сложенные вместе ладони к самому носу штабного и сказал, «бух» имитируя звук взрыва и, показывая, как они разлетятся в клочья, с такой выразительностью, что посыльный офицер попятился.
      — Конечников, что он болтает? Я вас всех под суд… Я вас всех, за паникерство!
      Искорин на заплетающихся ногах мгновенно слетел на уровень ниже, где дежурный штаба чихвостил командира скаута.
      Майор, еще не вполне пришедший в себя, отвечал лишь: «Есть!» и «Никак нет!», бессмысленно таращась в экран.
      — Выведите всю эту рвань из рубки и постройте на плацу вместе с остальными, — тихонько шепнул офицер связи лейтенанту спецназа. — И еще… Наверху пакадур, второй лейтенант, несет чушь, сеет панику. Совсем свихнулся от денатурата.
      — Сделаем, Викентич, — также тихо ответил эсбешник.
      — Рук только ему не сломайте, — напутствовал его Искорин.
      На экране, сменив бешено ругающего дежурного, возник личный адъютант командующего, майор Лебедянский.
      — Это что такое? — поинтересовался он, увидев, как группа спецназа с оружием наизготовку занимает места перед лесенкой, группируясь для атаки. — Стоять!
      Десантники замерли.
      — Осмелюсь доложить, — начал было Искорин. — Второй лейтенант на артпосту буйствует.
      — Буйствует?
      — Так точно.
      — Хм… Аркадий Викентьевич, — обратился адъютант к Искорину, — если офицер не в себе, вызовите врача. И без самодеятельности.
      — Слушаюсь, — отчеканил капитан.
      — Командира корабля, господина майора Тихонова и начальника артиллерии господина первого лейтенанта Конечникова командующий просит быть, — адъютант намерено перечислил все регалии офицеров и особо выделил слово «просит», — на совете штаба в 12 часов.
      — Вас понял, — сказал Искорин, делая знак солдатам спецкоманды, чтобы те убирались.
      — Ежели господа офицеры не слишком здоровы, командующий немедленно пришлет своего личного врача, чтобы поднять их на ноги.
      — Вас понял, — произнес капитан, хотя было видно, что ничегошеньки он не понимает.
      — Как чувствует себя господин Конечников?
      — Я думаю, что он единственный, которому не потребуется помощь медиков.
      — Хорошо… Молодец… А господин майор? — тут адъютант посмотрел на опухшую рожу Тихонова и усмехнулся, понимая глупость вопроса, — Иван Иванович будет через 15 минут. И дайте команду своим подчиненным, чтобы матросов сильно не били. А то знаю я этих костоломов…
      Лебедянский отключился.
      Капитан Искорин потрясенно молчал. Потом, сложив одно с другим, смертно побледнел, и осторожно опустился на край кресла второго пилота.
      — Алексей Павлович, — обратился он к командиру корабля. — У вас не осталось выпить?
      На «псарне», все встало с ног на голову: эсбешный спецназ курил «гашик», угощая матросов «ноль третьего», извиняясь за «резкость» в обращении, когда нижних чинов номерного скаута пинками и зуботычинами выводили на свежий воздух. Около братающихся звездолетчиков и десантников моментально собирались и также быстро рассасывались группы матросов с других гиперпространственных крейсеров. Рядовые и сержанты носились между кораблями со скорбными и сосредоточенными лицами, разнося страшную новость о гибели эскадры.
      Иван Иванович, личный медик командующего, хлопотал около майора Тихонова, проводя экспресс-курс антиалкогольной терапии.
      Первый лейтенант Конечников, стоя перед зеркалом на двери четырехместной офицерской каюты, насвистывая нечто бравурное и залихватское, заканчивал наводить марафет. На верхней койке, озонируя воздух немытыми ногами, в отключке валялся лейтенант Миронов.
      Квартет из двух пилотов первой смены, Васьки Стрельникова и в дупель пьяного капитана Искорина, занимавших обе нижние полки, нестройно выводил слова старинной песни: «Раскинулось море широко». Разноголосый рев прерывался всхлипываниями штабного капитана, который периодически припадал к плечу Василия и почти неслышно, горячо и неразборчиво, сквозь слезы говорил о том, как страшно умирать в 28 неполных лет, что дома ждут папа, мама и его невеста, дочь соседа-помещика, с которой он еще ни разу не трахнулся.
      Разудалая банда пьяных обломов действовала Конечникову на нервы своими воплями, а также тем, что из-за невообразимой тесноты ему постоянно мешали. Рядом с первым лейтенантом мелькали стаканы с «пакадуровкой», его дергали за китель, предлагая присоединиться, пьяные звездолетчики отпускали едкие замечания по поводу попыток первого лейтенанта привести себя в относительный порядок.
      Наконец, придав прическе при помощи слюней и расчески приличный вид, Конечников с облегчением выскочил из пропитанного алкоголем закутка.
      На центральном посту генеральский медик заканчивал возню с майором, приглаживая ему мешки под глазами криоинструментом, похожим на небольшой утюг. Алексей Павлович, с глупой, щенячьей радостью хлопал глазами, впервые столкнувшись с медицинским обслуживанием класса элит, в особенно действием энзимного энергетического коктейля, в просторечии называемому «антипохмелином».
      У трапа господ офицеров ждала «мыльница» — блестящее лаком обшивки пассажирское транспортное средство внутренних коммуникаций станции, которым пользовалось только высшее начальство.
      Медик, внимательно наблюдая за своим пациентом, нырнул в дверь за водителем. Командир скаута с удовольствием плюхнулся на почетном генеральском месте в заднем ряду, первый лейтенант устроился рядом с пилотом транспортера.
      — Прикажете начать движение, господин майор? — вежливо справился шофер.
      — Трогай, — разрешил командир скаута, с немым восторгом разглядывая кожаную и бархатную отделку салона.
      Машина резко взяла с места и скрылась в дыре тоннеля.
      Конец 8 главы.
 

Комментарий 8. Утро вечера мудренее.

      17 Апреля 10564 по н.с. 2 ч.48 мин. Единого времени. Альфа-реальность. Деметра. Дом князей Громовых.

      Управительница Жизни отчаянно хотела спать, но не могла оторваться. Девушка прикладывалась к бутылке, пока та не опустела. В пепельнице прибавлялись окурки. Наконец, Рогнеда решила оставить остальное на потом.
      Она провалилась в тяжелый сон, наполненный болотным туманом из которого высовывались зубастые пасти рептилий. Почему-то у всех этих тварей было одно имя — «Пастушонок».
 

Утро вечера мудренее (продолжение).

      17 Апреля 10564 по н.с. 11 ч.48 мин. Единого времени. Альфа-реальность. Деметра. Дом князей Громовых.

      Утром, около 12 часов, Живая Богиня проснулась. Она долго лежала, глядя в потолок бессмысленными глазами. Наконец, собравшись с мыслями, девушка поднялась и отправилась в ванну. Струи контрастного душа привели Управительницу в чувство, смыли следы вчерашнего опьянения.
      Рогнеда пошла в гимнастический зал, танцевать и заниматься на тренажерах. Через полтора часа издевательств над собой, Управительница снова стала собой: — спокойной, собранной, энергичной.
      Девушка с аппетитом поела и задумалась, что на самом деле хотел от нее Управитель. Прогнозы получились неутешительные. Управительница хмурилась, перебирая варианты.
      Словно услышав ее, с неба пришел вибрирующий звук. Это звучали сирены звездного корабля, предупреждая, что бронированный «Дракон» собирается совершить посадку.
      Девушка прошла в зимний сад. Сквозь стекла было видно, как приземляется звездолет Управителя.
      Девушка сменила трико и кеды на легкую тунику и босоножки на каблуках. Волосы посветлели, и завились в кудряшки, на лице заиграла легкая улыбка.
      Очень скоро Андрей появился в зимнем саду.
      — Здравствуй мой господин и повелитель, — в своей обычной, полной иронии манере приветствовала его Рогнеда.
      — Я не сержусь, не надо подлизываться, — благодушно ответил ей Живой Бог.
      — А я что, подлизываюсь? — с мягкой улыбкой спросила девушка. — Опять будешь меня мучить своим древними сказками?
      Она опустилась в кресло, откинулась на спинку, потянулась.
      — Можно подумать, тебе было неинтересно, — с усмешкой поинтересовался Пастушонок. — Оттого ты сидела чуть ли не до рассвета?
      — Ну, ты умеешь развлечь, — улыбнулась девушка. — Только давай сначала чаю попьем. Ты, наверное, голодный.
      — Давай, — согласился Управитель. — Под чаек все гораздо лучше воспринимается.
      Рогнеда вскипятила воду, засыпала в заварочный чайник свою фирменную смесь. В воздухе поплыли тонкие, неземно-прекрасные ароматы. Даже пресыщенный всевозможными диковинками Управитель стал с удовольствием принюхиваться.
      Девушка священнодействуя, разлила ароматный напиток по чашкам, положила на тарелку маленьких крендельков, печенюшек и булочек.
      Потом Рогнеда села напротив мужчины, поставив локти на стол и опустив голову на ладони, пристально и нежно стала глядеть на него, словно зрелище пьющего чай Управителя было самым прекрасным в ее жизни.
      Андрей, зная о штучках, на которые была горазда Живая Богиня, поначалу старался не обращать на это внимания, но все же наивное кокетство девушки сумело затронуть его сердце.
      Управитель как-то подобрел, отошел, расслабился. Живая Богиня щебетала что-то из репертуара, которым женщины потчуют вернувшихся домой любимых и долгожданных мужчин.
      — Спасибо, — поблагодарил он, закончив с чаем. — Ты прекрасная хозяйка.
      — Не за что, — скромно поблагодарила девушка Живого Бога.
      — Иногда мне хочется, чтобы ты всегда была рядом, Принцесса, — расслабленно-довольно сказал Андрей.
      — А что тебе мешает? — спросила Рогнеда и улыбнулась, непосредственно, наивно и радостно, словно действительно была юной девушкой, радующейся тому, какой домовитой и заботливой она показала себя нравящемуся ей мальчику.
      — Рад бы в рай, да грехи не пускают, — ответил Пастушонок.
      Но вопреки зловещему смыслу подтекста, фраза не прозвучала угрожающе. Он вдруг почувствовал себя сильнее, умнее и значительней чем был. Все подготовленные для разговора угрозы и злые слова вдруг растаяли.
      Под взглядом сияющих нежных глаз девушки не хотелось верить в то, что подсказывал ему разум. Управитель с трудом заставил себя вспомнить, что Рогнеда, по меньшей мере, на 1600 лет его старше. А всем этим женским приемчикам влияния на мужскую психику она обучала целые поколения придворных амазонок еще в те времена, когда он не родился на свет.
      — Опять какие-то подозрения? — поинтересовалась Управительница. — Ловушки, козни, желание утвердить себя. Неужели нельзя по-доброму. Я ведь все для тебя сделаю, Андрей…
      — Давай послушаем запись, — преодолевая чары Живой Богини, — предложил Управитель.
      — Ну вот, — огорчилась девушка. — Давай. Только не будем портить это место.
      Они опять долго шли через заполненные всевозможными диковинками залы, пока не вышли в знакомый павильон в для чтения.
      — Скажи, Андрей, а почему ты сразу не сказал, что Колыван пишет про тебя и меня? — поинтересовалась девушка.
      — Так интересней, — ответил ей Управитель.
      — Какой ты был суровый, — тихонько рассмеялась девушка. — Если бы я не знала точно, что это ты, никогда бы не догадалась по описанию.
      — И я, если бы не знал точно, что это была ты, не поверил бы в то, что ты смогла такое сделать.
      — Что? — удивилась Рогнеда.
      — Узнаешь, — ушел от ответа Андрей. — Включай уже.
      ***
       Продолжение.

      — Господа, вынужден сообщить вам трагическую весть, — произнес, поднимаясь с места, командующий Базой, генерал Соломатин. — Вчера ночью, в 1 час 37 минут единого времени, четвертая эскадра княжества деметрианского была полностью уничтожена мгновенным ударом неприятеля. Наши товарищи до конца выполнили свой воинский долг. Прошу почтить память погибших минутой молчания.
      Офицеры поднялись. На тех, кто еще не знал о случившемся, новость подействовала как удар. Было видно, что у капитанов, майоров и полковников на языке крутятся слова недоверия и отрицания, и только авторитет командующего не дает тишине взорваться криками о том, что это ошибка, этого не может быть.
      Федор, в числе прочих, приглашенный на заседание штаба наблюдал, как тяжелая тишина давит на плечи и головы собравшихся, как смертельная бледность наползает на лица людей, а колени многих офицеров, особенно штабных, начинают предательски дрожать.
      Конечникову и его командиру было проще. Узнав о гибели эскадры одними из первых, они успели утопить свой страх в вине, сжечь отчаяние и безысходность в пьяном безумии ночной попойки, поминкам по самим себе.
      — Прошу садиться, господа. Начальник штаба расскажет подробности.
      — Итак, — начал доклад начштаба, сухой старик в полковничьем звании с линялыми голубыми глазами со звучной фамилией Томасон, хорошо поставленным, дикторским голосом. — Четвертая эскадра вышла на перехват противника, замеченного в секторе 21/26/54/436.
      Данные гиперпространственной локаторной станции, а также пеленгация квик-передатчиков противника и грависканирование дали основание нам предполагать, что против орбитальной крепости «Солейна» выдвинуто крупное подразделение противника. Предположительно, эланский флот задействовал в этой операции до 4 линейных звездолетов класса «Претендент» и до 15 тяжелых штурмовых крейсеров «Сарацин».
      Мы смогли противопоставить им 5 линейных рейдеров класса «Король неба», 15 тяжелых крейсеров проекта «Муромец» и 2 корабля из сборной эскадрильи малых гиперпространственных ракетоносцев.
      Данная эскадрилья в составе 12 машин, а также линейный рейдер «Князь Иван» были оставлены для охраны станции.
      — Спасибо и на этом, — иронически заметил кто-то.
      — Должен также заметить, что орбитальная крепость проекта «Цитадель» представляет собой весьма мощный военный объект, имеющий на борту до 12000 массометов, лазеров и джаггернаутов среднего и малого калибра. Также, станция может вести огонь противокорабельными дистанционно управляемыми ракетами. Всего имеется в наличии 45 постов, способных проводить наведение на цель до 90 ракет одновременно.
      И, наконец, орбитальная крепость имеет на вооружении четыре 250-ти мегаваттных лазера непрерывного действия, 36 крупнокалиберных массометов и 18 больших плазменных пушек.
      — Умри все живое, — произнес тот же голос.
      — Господа, — строго сказал командующий, — мы здесь собрались решать проблемы ведения военных действий с превосходящим нам по численности, способности к маневру и огневой мощи противником, а не для состязания в остроумии друг с другом. Продолжайте, пожалуйста, Зиновий Альбертович, — предложил он докладчику.
      Полковник Томасон продолжил перечисление тактико-технических характеристик космокрепости, линейных рейдеров и крейсеров деметрианского флота. Потом он также неспешно перешел на ТТХ боевых звездолетов Эланской империи.
      Собравшиеся слушали безо всякого энтузиазма. За правильными, убаюкивающими построениями штабиста как-то сам собой терялся тот факт, что эскадра кораблей, каждый из которых в 1,5–2 раза сильнее звездолета аналогичного класса неприятеля, превосходящая его числом боевых единиц, была во мгновение ока уничтожена «слабейшим» противником.
      Конечников разглядывал убранство огромного зала: все эти знамена, парадное оружие, громадные, до потолка стеллажи с книгами, карты окрестностей станции на стенах, скрытые шторками.
      Под стать циклопически-помпезной, роскошной и основательной отделке зала были портреты правителей деметрианской империи, еще с тех времен, когда данное образование распространялось почти на все Обитаемое Пространство.
      Особенно выделялся портрет нынешнего владыки — великого князя-императора Даниила Корнеевича Громова, рослого мужчины, изображенного в парадном мундире, с регалиями высшей власти, двумя рядами орденов, которыми он периодически награждал себя за успехи в разворовывании государственной казны и поражения в военных кампаниях.
      Даже придворный портретист не смог смягчить высокомерно-презрительного, самодовольно-глупого выражения самодержца. Дубила смотрел на своих подданных и, казалось, радовался затруднительному положению, в которое попали защитники крепости…
      Федор вдруг вспомнил запрещенный анекдот, про эти пресловутые 150 грамм введенные законченным алкоголиком Дубилой, для того, чтобы скрасить верноподданным тяготы службы и подготовить к героической смерти за государя и Отечество.
      Когда князя-императора спросили, зачем в армии официально разрешать спиртное, тот ответил: — «Ведь квасят и будут квасить. На флоте без этого нельзя. Так лучше пусть пьют за мое здоровье. Им все равно, а мне приятно».
      Конечников недовольно посмотрел на бритую голову самодержца, маленькие круглые очки в золоченой оправе, сизый нос, надменно надутые толстые губы и полуприкрытые глаза.
      Федор с раздражением подумал, что именно этой гнусной образине он клялся в верности, обещал умереть. Именно эта дубина в мундире полковника дворцовой стражи затолкала его и других сюда, в морковкину задницу, на задворках галактики.
      И вот теперь властелин ехидно прищурясь глядел с портрета, словно говоря: — «Обещали? Ну, давайте, дохните за мое величество, в чем же дело?».
      Конечников с раздражением подумал, что теперь вот придется погибнуть за то, что имел глупость прочитать по бумажке текст присяги и поцеловать краешек раскрашенной тряпки…
      И еще за 93 целковых ежемесячного лейтенантского жалования, харч и винный порцион.
      От невеселых мыслей Конечникова отвлек голос командира второго форта, полковника Звягинцева:
      — Зиновий Альбертович, мне право же очень интересны теоретические выкладки относительно углов обстрела при параллельном и диагональном расположении фортов на линейных звездолетах, но право же, я, черт возьми, хотел бы знать, как, как они смогли взорвать всю нашу эскадру целиком!!! — последние слова Звягинцев просто выкрикнул.
      Пожилой полковник от обиды поджал губы:
      — Хорошо, раз аудиторию не интересуют теоретические аспекты противодействия противнику, — Томасон скроил на лице презрительную мину, — что характерно, скорее, для нижних чинов, нежели благородных господ офицеров, не буду метать здесь…
      — Зиновий Альбертович, в самом деле, давайте покороче, — не выдержал, наконец, начальник Базы. Теоретизирование хорошо на академической кафедре, а не тогда, когда противник вот-вот появится на радарах.
      — Как прикажете, — совсем оскорбился начштаба. — Вчера, в 23 часа 35 минут с флагмана эскадры были выпущены корабли-разведчики из состава сборной эскадрильи охраны Дальней Разведки. В 0 часов 43 минуты линейный рейдер «Царьград», флагман эскадры, передал при помощи монохромного мазера на частоте 23,315 гигагерц сообщение о том, что разведчики вступили в бой, один скаут подбит, а второй преследует четверка «Сарацинов». Эскадра противника, прикрытая маскировочным голографическим экраном, прячется в поле астероидов, обходя наши звездолеты с трех сторон, беря в классическую «вилку». Командующий принял решение пойти на перехват, и атаковать эланские корабли.
      Последнее полученное сообщение говорило о том, что масса одного из неприятельских крейсеров превосходит, согласно замерам гравиметристов, массу флагмана эланцев. В 1 час 37 минут был зафиксирован мощнейший взрыв, сопоставимый по выделившейся энергии со средним по мощности протуберанцем на звезде класса С, который привел к гибели кораблей нашей эскадры.
      Тонкая аппаратура для приема электромагнитных волн была выведена из строя, поэтому в дальнейшем было зафиксировано лишь одно сообщение в оптическом диапазоне, Томасон взял со стола бумагу и прочел, смешно щурясь и морщась от необходимости произносить вслух это: — «ВСМ КТО МНЯ СЛЫШ Я СК 2801, КОМ КАП СИМОНОВ ЭКС УНИЧТОЖ ПОЛН УПР АСТЕР С ДВИГ И ДЕТОНАТ ОСТ ОДН НА ХВ 4 ОБЗ ЭСК ПРОТ 4 ЦИКЛ И 10 ТУНДР ДВИЖ К БАЗЕ ПРОЩ ПАК БЫЛ ПРА».
      Вы знаете, господа, если вдуматься, это просто какой-то бессмысленный набор знаков, — сказал, закончив чтение начштаба. — Но, по всей видимости, кто-то хотел довести до нашего сведения нечто важное или же это игра службы контрразведки эланцев, которая хочет, чтобы мы так считали.
      Несмотря на очевидный, расхожий, бросающийся в глаза смысл, сообщение не так просто, как может показаться на первый взгляд. Я бы хотел…
      — Зиновий Альбертович, оборвал его командующий. — По дешифровке принятого сообщения выскажется начальник службы связи и пеленгации.
      — Как прикажете, господин командующий, — обиженно произнес Томасон, усаживаясь на место.
      — В отличие от уважаемого Зиновия Альбертовича, — командир подразделения связи и пеленгации майор Семенякин кивнул в сторону полковника и злобно улыбнулся, — содержание депеши не представляет для меня тайны. Капитан Симонов, зная, что аппаратура квик-связи не работает из-за возмущений в пространственно-временном континууме, так называемых также нуль-циклоном, имея повреждение приемо-передающей радиоаппаратуры или же подозревая, что взрыв вывел из строя чувствительные ресиверы электромагнитных колебаний на орбитальной крепости, передал сообщение единственно возможным способом, при помощи боевого лазера, ориентированного на крепость.
      — Это нонсенс, милейший Анатолий Петрович, — взвился начштаба. — Это ловушка для дураков. Все так нелогично, бессмысленно…
      — Зиновий Альбертович, позвольте мне высказаться до конца. Ведь мы же вас не перебивали.
      — Мне бы не хотелось, чтобы у присутствующих сложилось упрощенное представление, о произошедшем, которое господин майор предлагает как единственно возможное. Мы должны понимать, что… — Томасон даже вскочил, и хотел, было продолжить, но его раздраженно оборвал командующий:
      — Право же, уважаемый Зиновий Альбертович, дайте же, наконец, говорить кому-то кроме себя.
      — Как прикажете, господин генерал.
      Томасон сел с видом осмеянного презренной чернью пророка чистой науки. Его терпения хватило почти до самого конца совета.
      Заставив многоречивого Зиновия Альбертовича заткнуться, командующий Базой перевел заседание в деловое русло.
      Быстренько доложился начальник службы перехвата, расшифровав, в общем-то, ясное и без перевода сообщение с погибающего скаута. Сообщил, что на основании записей, сделанных при работе ключом, подтверждает, что передача осуществлялась радистом скаута 2801.
      Выступил руководитель группы астрономических наблюдений, сообщив, что согласно спектрограммам взрыва и последующего мониторинга газового облака в излучениях в огромных количествах присутствуют линии, характерные для кислорода, углерода, кремния, магния, железа, никеля, что подтверждает подрыв противником астероидов для уничтожения деметрианских кораблей.
      Зал наполнился негодующими криками. Один за другим поднимались офицеры, и, брызгая слюной, клеймили подлых эланцев, призывая наказать нарушителей кодекса воинской чести и древнейшего, от начала времен договора, подписанного еще отцами-основателями государств Обитаемого Пространства.
      Несмотря на катастрофические последствия, нарушение Конвенции Семи, было скорее на руку для пострадавшей стороны. В общем-то, народ кричал скорее от облегчения. Все боялись, что было использовано принципиально новое оружие, которое одним выстрелом сожгло эскадру. И теперь этот страх находил выход в припадке ненависти к врагу.
      Когда народ вволю наорался, слово взял начальник Службы Безопасности.
      — Уважаемые господа, — начал полковник Томский, обводя взглядом собрание. — По моему скромному мнению, мы сильно отклонились от темы. Да, эланцы — подонки. Да, они использовали небесные тела, что запрещено Кодексом воинской чести и Конвенцией, в качестве оружия. Но я вас, господа, уверяю, — эсбешник сделал многозначительную паузу, — по этому поводу здесь и сейчас не соберутся, как записано в старинной хартии, флоты семи держав, чтобы покарать военных преступников. Те времена давно прошли.
      Глюкранду посетят несколько чрезвычайных дипломатических миссий разных государств, будут зачитаны ноты протеста, послы получат заверения в том, что данное оружие никогда не будет применено против них.
      В Баалноро потом посмеются и бросят эти договоренности в нужник. На том дело и закончится.
      Галдеж, который сопровождал речь полковника стих. Крикуны тихо опустились на свои места. Томский воспользовался этим и продолжил:
      — Да, господа, наше положение незавидно. Нуль-циклон не дает использовать квик-передатчики и отправить депешу с курьером на гиперпространственном корабле.
      Мы не можем сообщить о тяжелом положении дел, попросить помощи, эвакуировать с Базы женщин и детей, — полковник остановился, давая почувствовать всю серьезность ситуации. — Совершенно очевидно, что противник готовил свою акцию в течение многих месяцев, а то и лет, снарядив достаточное количество астероидов не только для уничтожения эскадры, но и для штурма орбитальной крепости. Как это могло случиться под носом у службы наблюдения и разведывательных частей Базы, — «эсбешник» скользнул сумрачным взглядом по представителям сборной эскадрильи скаутов.
      «Особист» некоторое время жег своим сумрачным взглядом офицеров, держа паузу, которой позавидовал был любой актер, потом он продолжил.
      — Противник совершенно не утратил своего наступательного потенциала. Даже без применения подлого, запрещенного оружия, столкновение орбитальной станции с эскадрой противника, насчитывающей 4 линкора и 10 тяжелых штурмовых крейсеров, серьезное испытание для систем обороны космокрепости.
      Ответом был потрясенный вздох собравшихся. Полковник, поняв, что народ созрел, наконец, задал решающий вопрос:
      — Есть еще один аспект, на котором необходимо заострить внимание присутствующих… Никто не задумывался, отчего, наша База, расположенная вдали от стратегически важных объектов и точек пересечения, информационных и транспортных потоков, и в тоже время сильно вооруженная, стала объектом тщательно подготовленной и чрезвычайно опасной для самих эланцев операции?
      — Наверное, оттого, что крейсера-разведчики нашей Базы участвовали в нападении на Гало… 500 миллионов погибших, ядерная зима. Есть за что мстить… Особенно, если нас атакует вторая эскадра «бессмертных», сплошь укомплектованная «галянцами», — в раздумье произнес командир «05» скаута.
      — Встаньте, пожалуйста, — ледяным тоном предложил ему «эсбешник».
      Капитан Лапин встал.
      — Посмотрите все на этого человека… Возможно, многие думают, что он прав. А он не прав. И я берусь доказать вам это. Попутно хочу отметить, что операция «Зигзаг» была чисто военной, не ставящей целью уничтожение гражданского населения. Независимый суд по правам человека подтвердил, что нападение на военные заводы в окрестностях Гало не должно было привести к катастрофическим последствиям для планеты и жизни на ней.
      — А как же это случилось? — мрачно поинтересовался командир скаута.
      — Все знают, что причиной антипарникового эффекта в атмосфере послужил взрыв подбитого эланского линкора, который случился вопреки нашим знаниям о природе реакции полного распада. Я надеюсь, вы, господин капитан, не скажете, что мы не должны были проводить операцию, по причине близости военного объекта к планете.
      — Нет, — буркнул Лапин.
      — Садитесь капитан, — снисходительно-презрительно бросил Томский. — И впредь, пожалуйста, чаще задумывайтесь над своими словами. Истинная причина нападения кроется в другом. В лазарете орбитальной станции уже 3 месяца, инкогнито, как простая медсестра, трудится, облегчая страдания раненных и больных защитников Отечества, наследница престола, великая княжна Александра Даниловна!
      «Туш, аплодисменты, лучи прожекторов» — мелькнуло в голове Конечникова. — «Явление княжны народу». В своем воображении он заставил Александру продефилировать под светом юпитеров по устроенной на сцене лестнице во фривольном костюмчике танцовщицы канкана.
      — Враг узнал об этом от предателя, который, — Томский театральным жестом стиснул лоб ладонью, — был изобличен слишком поздно. И теперь в опасности жизни не только наших женщин и детей, но будущей государыни.
      Помните об этом господа, когда будете составлять план обороны космокрепости. — «Эсбешник» помолчал и произнес, обращаясь к бригадному генералу: — Я закончил. Продолжайте, пожалуйста, Владислав Павлович.
      — Спасибо, — генерал несколько раздраженно кивнул и продолжил: — Какими бы не были политические, экономические и прочие причины, мы — люди военные, и в первую очередь должны думать о том, как отбить нападение неприятеля. У нас есть рейдер, неукомплектованный командой…
      Бригадный генерал сделал паузу, чтобы все поняли, о каком корабле идет речь.
      — Начальник технической службы, огласите данные по состоянию «Князя Ивана», тяжелого линейного рейдера военно-космического флота его высочества.
      Поднялся полковник Николаев, который так и не выучился говорить на людях. Он долго экал, мекал и бекал, пока зам не подсунул ему лист с текстом. Командир техников преобразился, поправил очки и застрочил без запинки.
      — … состояние артиллерийских систем: до 30 % орудий выведено из строя и до сих пор не заменено, затруднено вращение 1, 4 и 5 артиллерийских палуб на форте 2, 7 палуба с дальномерным постом форта 2-бис до сих пор не приведена в порядок.
      Вообще, артиллерия правого борта пострадала особенно сильно… Имеются затруднения на 4 форте и правом фланге центральной батареи.
      По расчетам специалистов, суммарный коэффициент огневой эффективности правого борта составляет 10 % от нормы, левая сторона имеет индекс боеготовности порядка 0,85.
      — Вы хотите сказать, что линкор к бою не готов? — хмуро поинтересовался генерал.
      — Господин командующий, — ответил ему «технарь», — делать выводы, не моя прерогатива. Разрешите продолжить.
      — Да, пожалуйста, Андрей Александрович…
      — Состояние двигателей: правый маршевый двигатель способен развивать лишь 75 % мощности в кратковременном режиме. Левый маршевый близок к паспортным параметрам. За счет повреждений двигателей маневровой системы, корабль с трудом выполняет поворот налево.
      Общая маневренность составляет 60–70 процентов от нормы. Реакторы практически не пострадали, однако, энергокабели, сращенные при помощи подручных средств на режимах близких к предельным, долго не проработают.
      Лазеры и генераторы защитных полей нагружают энергосеть очень сильно. Велика вероятность самопроизвольного воспламенения, разрыва линии. В общем, со всеми вытекающими…
      Броня… Несмотря на то, что усилиями техников Базы было герметизировано в общей сложности 2,4 квадратных километра пробоин корпуса и орудийных фортов, качество использованного для заделки материала не позволяет рассчитывать на то, что восстановленные участки будут также сопротивляться внешним нагрузкам, как до повреждения.
      — Слушайте, уважаемый, как вас там, ну да, Андрей Александрович, — вступил в разговор полковник Томский. — А чем же это занималась техническая группа все эти годы? Вы что, в бытовках пьянствовали, вместо того, чтобы привести в порядок боевой корабль флота Его Величества!?
      — Обижаете, господин хороший, — ответил Николаев, недобро взглянув на «эсбешника», доставая из-под стола затрепанный, пухлый портфель, раздувающийся от бумаг — Мы тут не пьянствовали. У меня все подшито: акты осмотра повреждений корабля после боя, оценка объема работ, мнение техслужбы о возможности дальнейшего использования с нецензурной резолюцией главкома, план восстановления, оценка предполагаемых боевых параметров после проведения ремонта, список необходимых материалов и запасных частей. Рапорты о необходимости ускорения поставок с резолюциями вышестоящего начальства, наряды на выполнение работ, акты тестирования различных узлов. Мы не пьянствовали, не ковыряли в носике! Интересно, где же были вы, когда много лет подряд нам не поставляли броневые листы и цельнолитые орудийные башни!?
      — Знаете, господин Николаев, давайте все это сюда. Мы разберемся, что вам недопоставили, в каких количествах. Оценим необходимость затребованных материалов и оборудования, проверим выполнение работ по нарядам и актам.
      — Господа! Не время ссориться, — произнес командующий Базой, который с тревогой наблюдал за развитием конфликта. — Обсуждение этих вопросов, дело мирного времени.
      — Да куда ему, пусть попробует, — ворчливо сказал, ни к кому конкретно не обращаясь, командир техников, вытирая затылок несвежим платком. — Меня не такие зубры проверяли.
      — Проверим, проверим, будьте покойны, милейший Андрей Александрович, — прошипел «эсбешник».
      — Господа! — командующий стукнул кулаком по столу. — Прошу тишины. Итак, согласно доклада технической группы, боеспособность единственного нашего линкора, не дотягивает до половины от номинала. Но выбирать не приходится. Ваши предложения, господа офицеры?
      Бригадный генерал выразительно посмотрел на своих подчиненных. Остановился взглядом на майоре Тихонове.
      — Я думаю, если надо, значит надо. Умрем, но не посрамим князя-батюшку, — выпалил единым духом майор.
      — Прекрасный ответ, Алексей Павлович, — удовлетворенно произнес командующий.
      — Рад стараться, — по-молодецки гаркнул Тихонов.
      — Отлично, — слегка поморщась, произнес бригадный генерал. — Вводимый в строй корабль должен иметь свою команду и, конечно же — командира. Вы уже догадались, — спросил он, обращаясь к Тихонову, кто будет капитаном «Князя Ивана»?
      — Имею определенные соображения, — с надеждой сверля Соломатина глазами, ответил майор.
      — Да, нам нужен командир боевого линкора, который прекрасно знает матчасть, имеет практический опыт службы на крупных кораблях флота, подкован в плане теории и идейно подготовлен для руководства. Алексей Павлович, я говорю о вас.
      — Рад стараться — произнес майор, вытягиваясь во фронт.
      — Полноте, Алексей Павлович, полковнику флота Его Величества, не пристало подражать лейтенантам из роты почетного караула…
      Тихонов быстро-быстро захлопал глазами. Примерно через 30–40 секунд смысл сказанного бригадным генералом, наконец, дошел до сознания новоиспеченного полковника. Дикая, разгульная пьянка этой ночью обернулась не гауптвахтой, судом, списанием и тюрьмой, а получением внеочередного воинского звания.
      — Поздравляю Вас, господин полковник, — произнес командующий. — Подойдите, пожалуйста.
      Тихонов мелкой рысью подлетел к генералу, который сгреб его в охапку и троекратно, со знанием дела поцеловал. Потом он протянул ему погоны с полковничьими звездами, пожал руку и сказал:
      — Надеюсь, наш с полковником Томским выбор сделан правильно.
      — Так точно! Приложу все усилия, не пожалею даже самой жизни, чтобы оправдать доверие.
      — Очень на это рассчитываю, — произнес «эсбешник», который тоже поднялся, чтобы присоединиться к генералу.
      Покачиваясь от волнения, новоиспеченный полковник вернулся на место.
      — Жаль, у нас не будет по этому поводу банкета, — несколько удрученно произнес генерал. — Ввиду чрезвычайного положения, вынужден отменить винные порционы и любые застолья. Всякий, кто будет застигнут за употреблением спиртных напитков, пойдет под суд.
      — Ну что вы, господин генерал, больше никогда в жизни… Бес попутал…
      — Алексей Павлович, отныне я для вас просто Владислав Павлович. Теперь мы оба принадлежим к высшему командному составу.
      — Понял, Владислав Павлович. Как я мыслю, мне нужно будет собрать команду, в количестве достаточном для управления звездолетом?
      — Верно рассуждаете, Алексей Павлович. Списки личного состава бывшего на линкоре, будут вам переданы. Заодно наберете толковых канониров и техников из матросов крепости.
      — Господин бригадный генерал, то есть Владислав Павлович, я бы хотел собрать в первую очередь своих энергетиков, с которыми прошел все кампании на доблестном линейном рейдере «Князь Иван».
      — Пожалуйста, полковник, берите кого угодно, но чтобы завтра, крайний срок послезавтра, рейдер был готов к бою и походу.
      — Приложу все усилия, господин генерал, — четко отрапортовал Тихонов.
      — Но кто же тогда будет стрелять из орудий форта? — недоуменно поинтересовался кто-то из кучки крепостных артиллеристов. — Отдадим лучших на линкор, а сами останемся с голым задом?
      — Отставить! — крикнул командующий. — Вам-то может быть и увидеть противника не удастся, а рейдер пойдет в самое пекло. Не хочу даже слышать, отдадите, всех отдадите, кого назовет Алексей Павлович.
      — Кстати, господин командующий, — вклинился в разговор командир сборной разведывательной эскадрильи полковник Валуев, — вы у нас Алексея Павловича забираете, а, между прочим, скаут 2803 остается без командира.
      Полковник СБ и командующий Базы растеряно переглянулись. Потом генерал досадливо помотал головой и торжествующе-назидательно сказал:
      — Учите Устав, милейший. В этом случае командиром корабля становится его заместитель, в данном случае начальник артиллерийский части. И кстати, потрудитесь не употреблять это словечко — «скаут». А уж тем более, чтобы я не слышал от офицеров этого ужасного слова «пакадур».
      — А чем вам, господин командующий, не нравится «пакадур»? — поинтересовался Валуев. Это прекрасное, удобное сокращение, состоящее из первых букв названия данного вида оружия — «противокорабельная дистанционно управляемая ракета». Пока это все выговоришь, сто лет пройдет. А тут — «пакадур», и всем все ясно.
      — Милейший Георгий Иванович, — ядовито-брезгливо произнес командующий, — Если вы начнете все сокращать подобным образом, то и думать разучитесь. Кто должен заменить Алексея Павловича?
      — Первый лейтенант Конечников, — четко отрапортовал полковник Валуев.
      — Пригласите этого самого Конечникова, — важно произнес бригадный генерал.
      Личный адъютант мягко поднялся, подошел, наклонился к командующему и стал что-то шептать ему на ухо. В процессе генерал кивал головой, а, выслушав все, сказал адъютанту — «Молодец». Полковник Томский вынужден был прислушиваться из последних сил, чтобы понять, о чем это говорит Лебедянский. На лице особиста пробежали все оттенки чувств — от раздражения и зависти, до удовлетворенности.
      — Конечников, встаньте, — приказал командующий.
      Федор поднялся.
      — Первый лейтенант Конечников, вы назначаетесь командиром малого гиперпространственного ракетного корабля 2803, вместо полковника Тихонова. Данной мне князем-императором властью произвожу вас в капитаны.
      — Я протестую, — вскочил с места начальник штаба.
      — В чем дело, Зиновий Альбертович?! — грозно спросил командующий.
      — Я протестую, — снова повторил старик. В его глазах стояли слезы, руки тряслись. — Если вы назначите этого офицера командиром корабля, я подам в отставку немедленно.
      — Господин полковник, — оборвал его бригадный генерал. — В мирное время я бы терпел ваши фокусы, но теперь… В чем дело, черт возьми, объяснитесь.
      — Хорошо, — сказал Томасон. — В свое время этот офицер обучался у меня, на курсах командиров боевых звездолетов.
      — Прекрасно, что в этом плохого? — удивился командующий. — Он что, не сдал выпускных экзаменов?
      — Сдал. Сдал лично мне. Я вынужден был поставить ему «хорошо».
      Собрание недовольно загудело. Получить «хор» у Томасона, который говорил: — «Бог знает на «отлично», я на «хорошо», а все вы на «удовлетворительно» и ниже», было практически невозможно.
      — Ну и что теперь вы хотите? — удивленно спросил командующий, который тоже был наслышан о зверствах полковника на учебных курсах.
      — Этот молодой человек как-то попросил оценить меня придуманную им, ни много, ни мало, хм, — полковник презрительно усмехнулся и обвел победным взглядом окружающих его людей, — новую тактику боевых действий малых гиперпространственных ракетоносцев. Какие амбиции, однако.
      — Ну и что, — совсем разозлился командующий. — Что вы нам все Зиновий Альбертович головы морочите! Что вам не нравится, любезнейший?! Ну, молодой офицер, ищущий, не увлекается порционами, курсы вон посещает в свободное от службы время, развивается. Разве это плохо!?
      — Жаль, я не сохранил эти безграмотные каракули. Там что не слово то ТШК, ПКДУРы, линкоры, скауты. А самое главное, эти работы противоречат кодексу воинской чести! — последнее старый полковник выпалил, страшно выпятив глаза, словно говоря, что первый лейтенант Конечников изменил Родине и государю.
      — Зато я сохранил. После того, как вы их мне передали, — взял слово полковник Томский. — И считаю, что ничего особенно предосудительного в них нет. Тем более, применительно к теперешним условиям. Историю пишут оставшиеся в живых, уважаемый Зиновий Альбертович.
      Уличенный в стукачестве самого подлого свойства, Томасон пробормотал нечто неразборчивое. Старый полковник уселся на место, привычным жестом забросив в рот пару капсул успокоительного.
      — Итак, господа. Безусловно, одобряя и поддерживая выбор нашего командующего, хочу сказать ее несколько слов о капитане Конечникове… Знают ли здесь присутствующие, что Федор Андреевич, родом с планеты Амальгама? Планеты, 900 лет назад сожженной эланскими линейными кораблями. Еще в детстве, случайно получив устаревший компьютер, по самоучителю он овладел навыками оператора-наводчика.
      Добровольцем пошел на флот Его Величества.
      Прошел путь от командира орудия до начальника артиллерийской части гиперпространственного разведчика. Участвовал в самых кровопролитных сражениях с врагом, имеет боевые награды.
      В свободное от службы время, прошел переподготовку и овладел специальностями пилота и командира корабля. Честно говоря, я не знаю более целеустремленного, более достойного продвижения по служебной лестнице офицера.
      Капитан Конечников будет прекрасным примером для таких же, как он, жителей разгромленных эланцами окраин, образцом патриота, который всеми силами души, тела и разума мстит врагу не только за поруганную малую родину, но и за все наше православное Отечество…
      Федор смущенно потупился. На внутреннем экранчике, рядом с отплясывающей канкан княжной Александрой, появился он сам, в опереточной парадной форме с полупрозрачным трико вместо брюк и огромными накладными плечами на парчовом кителе, с медальками из фольги, бодро марширующий в такт бравурной мелодии.
      — Ну а что касается новых веяний в искусстве благородного боя, то, право же, чем огульно подвергать анафеме, Зиновий Альбертович, можно совместными усилиями отделить зерна от плевел, так сказать.
      — Увольте, — буркнул Томасон. — Без меня.
      — Очень жаль, Зиновий Альбертович, — с неудовольствием произнес командующий и уже другим тоном продолжил: — По старинному обычаю, предлагаю господам офицерам высказаться. Начнем с младшего по званию. Пожалуйста, капитан Конечников, вам слово.
      — Итак, господа, — начал Федор, чувствуя странное смущение и понимая, что все, что он скажет, будет самым безжалостным образом оценено собравшимися. — В условиях, когда мы не располагаем тяжелыми боевыми кораблями, все что может быть противопоставлено противнику — это огонь и маневр.
      Командующий Базой предостерегающе покачал головой. Конечников замер, лихорадочно пытаясь представить, как можно примирить с уставом картинку, которая возникла перед глазами, где скауты, выполняя противозенитный маневр, входят в строи эланцев, ведя за собой гроздья управляемых ракет. Вдруг его осенило. Ну, конечно же.
      — Основную опасность для космической крепости будут представлять управляемые астероиды, летающие бомбы врага. Без них атака орбитальной станции, будет борьбой на равных между мощнейшими орудиями Базы и менее сильным, но более мобильным противником. Я предлагаю действовать следующим образом. Поскольку, каждый из приспособленных для атаки астероидов уже снабжен устройством для детонации, попадания пака…, простите, управляемой ракеты будет достаточно для его уничтожения. Эскадрилья гиперпространственных кораблей-разведчиков выйдет навстречу армаде противника и расстреляет астероиды врага.
      — Как это просто у вас получается, — взвился Томасон. — Сколько летающих бомб сможет выставить противник? Не знаете? Если предположить, что их будет 20 единиц, то все вроде бы получается гладко, даже с учетом возможных промахов. Но если их будет 50, а может быть 100… И идти они будут под прикрытием тяжелых крейсеров? Что вы на это скажете, господин новоиспеченный стратег?
      — Я подумал и об этом, — улыбнулся Конечников. Ему помимо воли стало смешно от ребячества Томасона. — Поскольку боекомплект скаута, — Федор намерено вставил это слово, но тут его, как он и предполагал, никто не стал одергивать, — составляет всего 2 ракеты, и еще 2 он может нести на внешнем подвесе, то в помощь кораблям проекта «С-29» необходимо пустить транспортники, нагруженные этими зарядами. На транспортных кораблях необходимо оборудовать посты операторов-наводчиков. Они будут запускать и вести ракетные снаряды до момента перехвата управления «пакадурами» со скаутов. В этом случае, эскадрилья сможет обрушить на врага смертоносный ракетный дождь по самым уязвимым местам противника.
      — Слушайте, а ведь это мысль, — в крайнем возбуждении вскочил командир эскадрильи. — Гениально! Торпеды-астероиды не могут быть уничтожены вблизи космокрепости, ввиду чудовищной мощности взрывов при перехвате, а на значительном удалении эффективно могут работать лишь малые ракетоносцы с ограниченным боезапасом. Но, ведя за собой пару транспортов с зарядами, мы снимаем это противоречие. Мы сможем с предельной точностью выкладывать ракеты на сопряжения энергощитов «Тундеров» и «Фуфлонов», и добивать их, угощая «пакадурами» по корпусу, а в случае лобовой атаки просто сметем противника шквалом огня в упор, боезапаса для этого хватит.
      Томасон аж заскрипел зубами от обиды.
      — Господин полковник, — сказал командующий. — Потрудитесь не употреблять бытующих в матросской среде терминов. Что касается идеи Федора Андреевича, — он кивнул в сторону Конечникова, — безусловно, в ней есть рациональное зерно. Я рад, что не ошибся в вас, господин капитан.
      За последующие два с половиной часа, стратеги довели идею Конечникова до абсурда, запланировав снарядить в качестве корабля носителя гигантский, неповоротливый транспорт «Колыма», вместо пары — тройки легких, маневренных грузовозов.
      Были, правда и дельные предложения. Спецы из лаборатории бурового оборудования, той самой секретной группы, которая разработала «Омегу», предложили намораживать поверх боеголовки управляемой ракеты пару кубических метров воды, для увеличения ее мощности. «Пакадура» от этого делалась менее управляемой и более тихоходной, но для борьбы с астероидами не требовались, ни скорость, ни маневренность. Один из физиков предложил использовать ледяные снаряды для больших массометных пушек, снабдив их особо прочными взрывателями моментального действия, способными запустить реакцию полного распада в материале еще до того, как ударные перегрузки при столкновении на скорости в 3000 мег/с, расплющат сложную внутреннюю конструкцию детонатора. Его подняли на смех.
      Особенно старался полковник Томасон, который сначала изгалялся над выбором материала, потом подсчитав на допотопном калькуляторе энергию взрыва. При этом он спрашивал у своих соседей, дубовых строевых офицеров константы из справочника по физике и громко вслух озвучивал свои действия по нажиманию клавиш.
      Наконец, он сказал, потрясая допотопным агрегатом: «Это все чушь и нелепица. Речь идет о тысячах тераджоулей. Снаряд большого массомета при ударе выделяет столько энергии, что хватит, чтобы вскипятить небольшое море».
      Все согласились убаюканные аргументами Зиновия Альбертовича, и никто не вспомнил, что плоская как камбала, трехкилометровая туша «Претендента» в состоянии выдержать до 10–15 прямых попаданий орудий главного калибра, выпущенных по перпендикуляру к широкой стороне.
      Наконец, совещание закончилось. Измученные долгим сидением и неизвестностью, убаюканный красивыми словами стратегов, офицеры отправились обратно к своим кораблям и батареям, в тесноту комсоставских каморок, ленивым матросам, казарменной вони и запрятанным на черный день «чекушкам», в иные дни щедро раздаваемым по повелению красноносого, вечно пьяного владыки.
      — Задержитесь, пожалуйста, — попросил Конечникова адъютант командующего, словно из воздуха появившись у него за спиной. — Владислав Павлович хочет поговорить с вами с глазу на глаз.
      — Слушаюсь! — ответил Федор.
      Майор обошел Конечникова, критически оглядев его лицо, мундир и сапоги.
      — Мой вам совет, Федор Андреевич, — Лебедянский уперся взглядом в зрачки Конечникова, — постарайтесь, оставаясь в рамках приличия и субординации, вести себя не так казенно и солдафонски. Привыкайте, ведь вы уже капитан. И подумайте о смене портного. — Лебедянский сделал приглашающий жест. — Пойдемте, капитан, нас уже ждут.
      Конечников кивнул головой и последовал за ним.
      Адъютант указал Федору на неприметную дверку. Они вошли, и, пройдя узкими, кривыми коридорами оказались в довольно большой комнате, оборудованной визором во всю стену, мощной аудиосистемой и баром, за стеклами которого сверкали золотом этикетки вин, водок и коньяков со всего Обитаемого Пространства.
      Майор Лебедянский попросил Конечникова немного подождать, а сам нырнул за дверь, откуда смутно доносились голоса и плеск воды. Федор долго сидел, разглядывая интерьер комнаты, технику, поглазел в потолок, где мерно вращался светильник. Он даже пожалел, что выпивка запрещена — было бы, чем заняться.
      Наконец, раздражение Конечникова достигло максимума. Он, в конце концов, не вестовой, ни денщик, чтобы сидеть в предбаннике, пока начальство парится. Федор с раздражением подумал, что, наверное, его бывший командир утащит на рейдер лучших комендоров из экипажа, так, что надо бы было присутствовать сейчас на корабле, чтобы отбить, попросив по-свойски Алексея Павловича, чтобы не забирал ребят из башен центральной батареи.
      Конечников решил, что ожидая командующего, имеет право заниматься тем, что посчитает нужным. Федор извлек компьютер, поднял голографический экран и запустил программу боевого имитатора.
      Очень скоро для Федора не существовало ничего, кроме столбиков с цифрами и картинки на экране.
      Конечников крутил свой корабль, пытаясь решить задачу, которую ему покинул покойный Симян — уничтожить эланский линкор без мин и ракет. «В таких случаях драпать нужно» — с раздражением подумал Конечников, понимая, однако, что ситуации, когда кончается боезапас, происходят сплошь и рядом, а пока начальство напарится или кофею выпьет, команда отходить будет уже неактуальной, ввиду того, что сам к тому моменту будешь облачком газа.
      «Так», — размышлял Федор, — «Хеленка, конечно, хорошо объяснила про реакцию от взаимодействия движков и защитных полей вогнутой формы, а я так резво пообещал «вдуть», однако, пушки линкора заряжены не соплями…».
      Конечников представил, как ему нужно будет пройти над фортами «Претендента» или «Тундера», развернуться и выполнить маневр вхождения в полевой створ шлюза — то, что не всегда получалось у пилотов десантных машин даже по командам наведения с «острова». Тем более он должен проделать это все кормой вперед.
      «Ладно», — решил он — «Глаза боятся, руки делают. Возьмем за основу разворот на встречный курс… Итак, маневровые двигатели слегка разворачивают корабль, тормозной импульс из носовых, подключать маршевые двигатели не надо, это не «мельница» — маневр уклонения» — пальцы Конечникова забегали по клавиатуре, проверяя параметры в ключевых точках траектории.
      На экране, рядом с картинкой стали появляться столбики цифр: ускорение по осям, суммарная перегрузка, скорость, энергопотребление и мощность реакторов, нагрузка на корпус. Федор дошел до момента, когда ему нужно будет затормозить вращение корабля после жесткого разворота.
      В этот момент, возвращая его к реальности, за дверью раздалась какая-то возня, всхлипывание, протестующие полузадушенные крики, хлесткий звук пощечины.
      Из предбанника вылетела полуголая, пьяная девица, закутанная в простыню. По ее лицу текли слезы, а на щеке багровел отпечаток мужской пятерни. Она, шатаясь и отплевываясь, добралась до туалета и рухнула на карачки, в мучительных спазмах извергая содержимое своего желудка. Конечников смотрел, как она блюет, обняв унитаз, стоя в чрезвычайно эротичной позе с оголенным съехавшей простыней задом.
      Федор вдруг с раздражением подумал, что не все проститутки из офицерского борделя соглашаются на секс в этой позиции. Конечников не отрываясь, смотрел на то, что было выставлено ему на обозрение. Он с удивлением увидел, что у девицы «раздраконено» до красноты не только «рабочее отверстие», но и призывно расширяющийся и сжимающийся анус, откуда в такт конвульсиям, мелкими толчками, вытекала мутная густая жидкость. Из предбанника выскочил Лебедянский, бросив на ходу: «Извините, господин капитан».
      Он дождался, пока девицу перестанет тошнить, подхватил ее и поволок обратно в баню. Девушка вяло отбивалась.
      — Отстань, скотина, — бормотала она, — не пойду я туда…
      — Пошли, пошли, сука, не ломайся.
      — Опять «хором» трахать будете, в рот вонючку плевать, не хочу…
      — Никто на тебя залазить не будет, помоешься и домой пойдешь… Нечего тут телесами сверкать, — видишь, офицер сидит, при исполнении, делом занимается.
      С этими словами, адъютант командующего закрыл дверь, предварительно еще раз, бросив дежурное: — «Извините».
      Федор сидел как громом пораженный. Выходит, действительно, молодые медсестры из лазарета, как и говорил Симонов, занимаются этим… И по развращенности и изощренности превосходят несчастных путан из борделя, которых как «грязных шлюх» не пускают на торжественные мероприятия.
      «А все-таки, как хороша была эта девица», — подумал Конечников, — «Глаза голубые, волосы светлые, тело молодое, упругое. Почему этим уродам с большими звездами все… Выпивка, жрачка, хоромы… А я тут под дверью парюсь, в ожидании, пока этот хряк срамной отросток потешит».
      Конечникову захотелось, чтобы при штурме в баню попал снаряд из крупнокалиберного массомета, разворотив десятки слоев композитной брони с энергополевой подкачкой. «А еще лучше», — подумал он, — «чтобы заряд ударил сейчас, но чтобы при этом меня здесь не было».
      — Голые бабы по небу летят, в баню попал бронебойный снаряд, — процитировал Конечников строчки вечных, от начала времен идущих курсантских стишков — садюшек.
      Федор плюнул в сторону входа в раздевалку, представив, как во главе девок летит, вылупив глаза, генерал Соломатин, командующий Базой…
      Конечников еще долго не мог настроиться на рабочий лад. Где-то глубоко, на самой границе сознания промелькнула горделивая мысль, что он, дикарь с Амальгамы, крутил в танце, держал за грудь, и вообще чуть не трахнул наследницу престола, перед которой генералы становятся по стойке «Смирно». Вспыхнуло и погасло воспоминание о вчерашней ночи, когда бесстыжие губы Хелены ласкали его так, как это делают в таких вот банях.
      «Черт побери», — подумал с раздражением Федор, глядя на цифры, — «Теория, одна теория. Хорошо сидеть в уютном кабинете, и не спеша вычислять корректирующий импульс двигателей… А вот как это сделать в боевых условиях, когда тело стиснуто тугими путами полей антиускорительной системы, а счет времени идет на сотые доли секунды?!»
      Действительно — гладко было на экране. После того, как корабль резко развернувшись, должен был начать торможение, самой большой проблемой было удержать его на заданном курсе, так, чтобы включение маршевых моторов снова не закрутило скаут. Чисто теоретически можно было бы ввести параметры в счетно-решающее устройство, вычислить импульсы и ввести их значения в блок управления маневровыми двигателями, благо такая возможность была предусмотрена для точного подруливания.
      «Кукиш с маслом», — подумал Конечников. — «Если бы на корабле был блок автоматического управления… Он бы мгновенно вычислил эти импульсы и привел бы в действие исполнительные механизмы. Но стой, автопилот — это ведь и есть то, что надо!».
      Федор треснул кулаком по столу. «Есть контакт», — крикнул он и трясущимися от нетерпения руками стал менять программу.
      «Действительно, автопилот будет автоматически выполнять все необходимые маневры до тех пор, пока не установится заданный курс и путевая скорость. Но кто сказал, что нужно ждать этого момента», — подумал Конечников. — «Притормозил, и можешь отдыхать. Уж больно ты братец дубовый».
      На мониторе веретено скаута вошло в полевой створ кормой. Федор проверил перегрузку, напряжения в полях и корпусе. «Норма», — решил Конечников, — «теперь максимальный импульс всеми движками. Если не хватит мощности, нужно притормозить носовыми…»
      Федор недолго упивался победой. За неплотно прикрытой дверью предбанника раздались голоса. Один из них, наглый, громогласный, мощи которому прибавляла хорошая порция горячительного, Конечников узнал сразу.
      Другой был, то мягким и вкрадчивым, мелодичным, убаюкивающим, то железно-твердым, непреклонным, указывающим. Федор, наконец, сообразил, что с генералом Соломатиным говорит его адъютант. Разговор был странным, совсем непохожим на разговор начальника с подчиненным.
      — Ну тебя, Игорь Антонович! — отнекивался генерал. — О чем говорить мне с этим щенком. Он еще под стол ходил, когда я получил свой первый орден.
      — Владислав Павлович, я в вашей военной стратегии пень-пнем. Пробовал почитать его каракули — там черт ногу сломит, еще мудренее, чем у Томасона…
      — Да там все просто, — не согласился с ним Соломатин. — Вот только смысл…
      — Ты хочешь сказать — чушь собачья?
      — Нет. В том то и дело, что нет. Маленький сборничек запрещенных приемчиков, при помощи которых, он на своем скауте собирается одерживать верх над большими кораблями…
      — Владислав Павлович, но что же в этом плохого?
      — Игорь Антонович, тебе приходилось заниматься единоборствами?
      — Ну, в общем да, — произнес Лебедянский с некоторым недоумением.
      — Как у вас относились к тем, кто бьет по яйцам, выбивает глаза, ломает руки и ноги?
      — В общем-то, плохо относились, — тихо ответил майор, так что Федору пришлось напрячь слух, чтобы его услышать. — Но ведь мы не борьбой занимаемся, а воюем.
      — Игорь Антонович, и ты туда же, — с укоризной произнес генерал. — Сегодня они додумались заходить в хвост и сбрасывать полуактивные мины на центральный «холм».
      Кое-кто подозревается в расстреле госпитальных транспортов. Логика простая — ведь каждый раненный, после выздоровления — станет более опытным противником. Говорят ведь, что за одного битого двух небитых дают.
      А потом такие красавчики типа Конечникова, который, кстати, уже отличился тем, что свалил на Гало эланский линкор, будут уже без всякого зазрения совести, в обязательном порядке, жечь планеты и расстреливать гражданские корабли — тактика «выжженной земли», чего уж церемониться — цель оправдывает средства.
      Все ради победы.
      — Владислав Павлович, — с напряженным вниманием в голосе поинтересовался его странный адъютант, — ты хочешь, чтобы одержали верх наши враги? Чтобы над дворцом нашего государя в Нововладимире заполоскалась черно-желто-белая тряпка эланского флага?
      — Я давал присягу, и как никто другой желаю нашей победы. Но победы честной, не нарушающей свода древних, благородных правил боя, данных нам нашими отцами и дедами.
      Конечников уловил в голосе генерала нотки испуга и растерянности.
      — Владислав Павлович, ты не хуже меня знаешь, что наши верфи на Тау и Кассии изношены, и не в состоянии производить линейные корабли. Они даже запасных частей дать не могут в нужном количестве.
      — Так что, теперь таким козлам, вроде Конечникова кланяться, просить: «Научите нас заради Христа, как врагам в спину стрелять!».
      — Владислав Павлович, — ответил ему Лебедянский, и голос майора был холоден, как космическое пространство в тени Солейны. — Самое главное, самое дорогое, что у нас есть — это наше государство и его правитель, великий князь-император Даниил Корнеевич.
      Командир крепости и Лебедянский начали спорить о чем-то вполголоса, да так, что Федор лишь догадывался по паузам и интонациям в невнятном бормотании, что разговор серьезный и тяжелый.
      — Если будет нужно, я выстрелю в спину родной матери… И не только сам это сделаю, но и вас, господин генерал заставлю, — подытожил тот, кто номинально числился его адъютантом.
      Они долго молчали, наконец, Соломатин выдавил из себя:
      — Ты посмотри, что делает, стервец. Даже здесь нашел время, чтобы придумывать подлости.
      — Да ладно тебе, Владислав Павлович, он что, по стойке «смирно» должен стоять?
      — Смотри-ка, занервничал…
      — Пойдем.
      Дверь распахнулась, и в комнату вошел генерал Соломатин, растерявший за время разговора с майором Лебедянским большую часть своей барственной вальяжности. Лицо командующего Базой было покрыто неровным, нервным румянцем. Он переглянулся с адъютантом, который шел следом и вполголоса пробубнил: — «Какая блядь дверь не закрыла?».
      — Первый лейте…, то есть капитан Конечников по вашему приказанию прибыл, — четко отрапортовал Федор.
      — Вольно, капитан, вольно. Мы ведь не на службе, — остановил его командующий.
      «Было бы это так на самом деле», — подумал Конечников, — «Стал бы я тебя, урода, ждать два с половиной часа».
      — Садись, капитан. В смысле, — присаживайся. Игорь Антонович, — обратился генерал к майору, — принеси нам, чего Бог послал.
      Майор, с ловкостью завсегдатая, открыл холодильник, извлек заранее приготовленные «пузырь» с водкой и тарелку с бутербродами, взял в баре стопки.
      Поставил выпивку и закуску на поднос и отволок все это к столику. Там он наклонился и показал глазами Конечникову, чтобы тот подвинул компьютер.
      Федор хотел выключить и убрать аппарат, но эсбешник сделал останавливающий жест. На голографическом экране еще некоторое время плыли картинки траекторий и таблицы осевых ускорений., пока не включился режим ожидания. В трехмерном внутреннем пространстве монитора не начали причудливый танец разноцветные змейки.
      Соломатин и Лебедянский молчали, сосредоточенно разглядывая причудливые эволюции, происходящие с аппаратом.
      — Хорошая машинка, — сказал генерал. — Эланская?
      — Да, — ответил Федор. — Наши таких не делают, к сожалению.
      — Аппарат проверен? — поинтересовался командующий.
      — Да, и неоднократно, — сказал Федор, глядя в глаза генералу. — По поводу этого компьютера было сломано много копий. Почему-то считается, что младшие офицеры не должны иметь подобной техники.
      — И это правильно, — вклинился в разговор майор. — А если он передает заложенные в него данные врагу? Или еще хуже того, сканирует другие электронно-вычислительные машины, извлекая из них информацию на радость эланским разведчикам.
      — На месте противника, я бы оборудовал этими системами дорогие коммуникаторы, к которым так привержен командный состав, — парировал Федор, покосившись на золотые эланские «Сентако» на запястьях его собеседников.
      Генерал хмыкнул:
      — Молодец, капитан, за словом в карман не лезешь. Выпьем, господа.
      Командующий собственноручно разлил по стаканам выпивку.
      — Будем жить! — провозгласил он.
      «Чтоб вы подохли!» — произнес про себя Конечников, опрокидывая в глотку обжигающую холодную жидкость.
      — Хорошо пошла зараза, — выдохнув, сказал генерал. — Закусывай, капитан, — предложил он Конечникову.
      — После первой не закусываю, господин генерал.
      — Молодец… Между первой и второй, перерывчик небольшой, — провозгласил он, вновь наполняя стаканы.
      Очень скоро, Федор почувствовал, что сильно набрался.
      — Ведь, правда, благодать, капитан. После баньки, да с девочкой, водочки хлопнуть.
      — Я не разу не пробовал, — признался Федор. — Дома баня была, пить было рано, а в армии… Курсантская помывка, отбивает всякое желание ходить в баню.
      — Кусок мыла на троих, шайка на отделение, капрал-зверь со свистулькой в зубах? — посмотрев на него, произнес командующий. — Я ведь тоже, молодой человек, с низов начинал. Был командиром орудия на линейном корабле «Царьград», только не нынешнем, а ещe старом. Это не теперешние времена, когда армия избалована гиперпространственными кораблями. Тогда все решалось просто — захватишь кольцо транспортировки, будешь дома через час, не захватишь, долгие годы придется добираться… А еще эланцы на хвосте висеть будут. Вот и сходились корабли на пистолетный выстрел, били в упор изо всех орудий. Победитель получал все: скорое возвращение, добычу, честь и славу.
      А как шли десантники… Пушки транспортного узла жгли их лодьи, а они все перли и перли, прыгали с борта на борт… Сколько их гибло… — командующий покачал головой. — А какие ожесточенные были схватки. Каждый метр был полит кровью… Что вы вообще можете знать про это время…
      Как ввели в строй этот чертов «С-29» двадцать пять лет назад, так с каждым годом настоящие боевые звездолеты все задвигают и задвигают.
      — Я видел, давно, еще в детстве, один из первых, еще экспериментальных скаутов. Этот корабль приземлился на Амальгаме, чтобы отремонтировать поврежденные приводы башен кормовой батареи. Накануне, они встретились с эланскими разведчиками.
      Три корабля их артиллеристы уговорили пушками и ракетами, а последний был взят на абордаж.
      С тех пор для меня нет других кораблей кроме скаутов. Детские впечатления, знаете ли, самые крепкие.
      — Эх, молодой человек, молодой человек… Не ходили вы месяцами в пустоте на границах звездных систем, подбираясь к цели. Не жили по вахтенному графику. Не просыпались каждое утро с мыслью, что в конце долгого пути ждет бой, от исхода которого зависит, будешь ли дома через мгновение или звездолету предстоит позорное бегство и годы блуждания в космосе? А может и смерть, — генерал с досадой покачал головой, плеснул себе водки и залпом выпил. — Куда это все теперь, на помойку? Надежду, мужество, преданность, жажду победы…
      — А что, на гиперпространственных разведчиках этого уже не требуется? — поинтересовался Конечников.
      — Прилетели, выпустили ракеты и снова нырнули в нуль-пространство. Вот все, что вы, «собачники» можете.
      — Скажите это тем, кто шел в строях расстреливаемой, как мишень, эскадры на Тэте. И тем, кого на Гало поставили против эланских линкоров. — Федор недобро посмотрел на Соломатина, отметив про себя, что без формы это просто пьяный толстый мужик, которому очень хочется дать по роже. — Тем, кто горел, но не драпал, подчиняясь приказам горе-стратегов вроде вас.
      Конечников угрожающе приподнялся. Соломатин тоже начал привставать.
      — Капитан, ты забываешься. Остынь, — осадил его майор Лебедянский. — То было прекрасное время… Но оно, увы, прошло.
      Генерал шумно вздохнул, усаживаясь поудобнее, потом спросил:
      — Как вы думаете, отчего Иисус велел прощать врагам своим?
      — Я должен отвечать? — поинтересовался Федор.
      — Нет, — вздохнув, ответил Соломатин. — Просто подумайте, юноша, где потом будет искать прибежища ваша совесть.
      — Разрешите идти? — делая казенное выражение лица, спросил Федор.
      — Идите, — разрешил генерал.
      Закрывая дверь, Конечников услышал, как Соломатин сказал майору. — «А он ничего, с гонором. А ты говорил — «ботаник»…
      — К нему стоит присмотреться… Занятный парень. Но дикий какой-то, — ответил Лебедянский. — Надо почаще его вытаскивать на мероприятия и попробовать девок халявных подложить. Глядишь и отойдет…
      На корабле была ночь. В боевой рубке клевали носами матросы и офицеры дежурной смены. Периодически включающиеся камеры внутренней связи показывали обстановку на постах: — матросы за редким исключением спали. Конечникова это не беспокоило. Сирены боевой тревоги поднимут даже мертвого, да и корабль у станции не в лесу — подобраться, обманув десятки наблюдателей на самой орбитальной крепости и рассредоточенных в пространстве кораблях невозможно.
      Федор поднялся на пост управления стрельбой, его бывшее хозяйство. В полумраке артиллерийской рубки светились огоньки активированных систем наведения, мерцали цифры на панелях дальномеров, бегали зеленоватые полоски по круглым экранам радаров, проплывали звезды по обзорным мониторам. Второй пакадур спал в кресле, опустив спинку до предела назад. Посапывал дальнометрист, чему-то улыбаясь во сне.
      Наблюдатели и локаторщики бодрствовали, глядя в экраны. Не спал и Стрельников. Василий сосредоточенно водил руками в чувствительной зоне интерфейса управления поставленного в режим имитатора первого ракетного поста.
      Полоски зеленого света пробегали по рукам Стрелкина, замысловатые сочетания положений пальцев придавали ему вид человека изображающего разудалую, залихватскую песню на какой-то странной модификации языка глухонемых. Федор сразу понял, в чем дело. Васька пытался повторить его маневр над Гало — быстрый разворот при помощи маршевых и тормозных моторов звездолета.
      Один из наблюдателей обернулся на звук шагов, и хотел было кричать «Смирно», но Конечников остановил его жестом, дескать, не надо, люди спят, чего орать. Федор подошел ко второму лейтенанту, наблюдая, как тот пытается крутануть корабль в нужную сторону.
      — Получается? — спросил он.
      — А! — встрепенулся Василий. — Это ты, — с облегчением сказал он. — Пугаешь… Вот один дурак придумал, а я ночи не сплю.
      — Ты его сначала маневровыми подтолкни, — посоветовал Федор.
      — Ладно, потом, — сказал Василий. — Не хлебнуть ли нам…
      — Чаю — настойчиво продолжил Конечников.
      — Чаю, — согласился второй лейтенант. — Хотя бы чаю, трубы горят.
      — Тут заварушка вот-вот начнется, а ты про «трубы».
      — Демид, — обратился он к молодому матросу. — Организуй.
      Матрос убежал вниз, позвякивая пустым чайником. Стрельников сел на его место — по правилам пост наблюдения пустовать не должен.
      Конечников с удовольствием занял привычное кресло командира.
      — Говорят, ты скоро в Нововлад переберешься, — бросил в пространство Стрелкин.
      — И кто же это говорит? — поинтересовался Федор.
      — Народ, — неопределенно ответил Василий, — Слухом земля полнится.
      — Ну, раз народ говорит… — в тон ему ответил Федор.
      Они перешли на техно, помогая себе в особо пикантных местах жестами языка пакадуров.
      — А что, она не приглашала тебя в столицу?
      — Приглашала… — Федор задумался. — А что мне там делать? Интриган из меня неважнецкий, к задницам лощеных педерастов склонности нет, танцевать я не умею.
      — Ну прямо таки… — Василий негромко рассмеялся. — А как на балу с княжной выплясывал… Чуть ли не на хер насаживал… Глядишь и остальному научишься. С волками жить — по волчьи разговаривать.
      — А ты бы поехал? Здесь я человек, на своем месте, в своей среде. А там…
      — Да ты особо не расстраивайся. Кур заводят, чтобы несли яйца, коров на молоко и мясо, собак, чтобы все это охраняли. Вот и ты будешь выполнять то, что у тебя уже неплохо получается.
      — Летать?
      — А ты думал танцевать или княжну трахать? Я думаю, она уже всего попробовала, с избытком. Глаз у меня наметанный.
      Федор ничего не сказал, только ухмыльнулся, пряча под усмешкой досаду. Какой-то части его существа хотелось считать, что он понравился Александре как мужчина.
      — И даже не просто летать, — размышляя, продолжил Стрельников. — Мне думается дело в твоих неуставных маневрах. Крок, посмотри — внезапно переменил тему Василий, — большой поисковый локатор перестал вращаться.
      Конечников включил на своем экране изображение камер наблюдения. В этом ракурсе станция была как на ладони, гигантская, грозная, ощетинившаяся оружием и антеннами. Огромное параболическое зеркало радара замерло, просвечивая пространство в направлении пояса астероидов. Пушки сверхкрупного калибра, пришли в движение.
      — Это серьезно, — крикнул Конечников, вскакивая. — Боевая тревога!
      Завыли сирены. Федор скатился по лесенке, запрыгнул в кресло, пристегнул ремни, активировал компенсаторы.
      На экране появился дежурный.
      — 2803, тревога!
      — Мы готовы, — ответил Конечников.
      — Молодец, — похвалил офицер. — Радарное наблюдение засекло групповую цель. Идут по кривой сближения к станции. Координаты места сбора на экране.
      — Есть.
      — Приготовиться к обстрелу.
      — Есть, — отреагировал Конечников. — Эмиттеры поля включить!
      «Хотя вряд ли это поможет» — подумал он.
      Корабль запустил моторы, выходя на расчетную траекторию.
      Было видно, как из каналов планетарных орудий космокрепости вылетели тонкие лучики света — пушки дали залп картечью.
      Радары скаута взвыли, предупреждая о приближении скоростных целей, а следом в защитное поле орбитальной крепости ударили снаряды противника, пробили его и врезались в корпус.
      На поверхности орбитальной крепости вспухли огненные комья разрывов.
      — Наблюдаю прямое попадание в орбитальную станцию «Солейна», — выделил Федор сообщение. — Ангары 03–07, 08, 15, батареи плоскости 5 разрушены полностью.
      Конечников увидел, как от станции с максимально возможным для такого корыта ускорением идет тяжелый транспорт «Колыма», приданный группе гиперпространственных разведчиков как мобильный склад боепитания.
      Где-то далеко, среди звезд, загорелись и погасли искорки далекого пламени, снаряды деметрианцев тоже нашли цель. Пушки крепости, получив подтверждение прицела, стали ритмично выплевывать картечь и болванки. Федор представил, как несладко приходится эланцам под градом снарядов. Еще пару раз залпы подданных регул-императора накрыли станцию, но, ни одна из пушек главного калибра не пострадала. Радары исправно определяли положение эскадры противника и корректировали прицел, после каждого удара эланской картечи. Огонь эланцев ослабел, на кораблях команды боролись с повреждениями, пилоты постоянно маневрировали, не давая собственной артиллерии стрелять прицельно.
      Бой складывался не в пользу эланцев. Еще не были пущены в ход плазмометы и лазеры, оружие ближнего боя, а эскадра противника уже потеряла корабль или может даже два. За то время, пока ордер эланцев смог бы приблизиться настолько, чтобы обмениваться с противником залпами на прямой наводке, комендоры крепости расстреляли бы все боевые звездолеты эскадры вторжения.
      Внезапно эфир взорвался непереносимым свистом и гулом.
      — Вспышка в атмосфере Солейны, — доложил сквозь помехи наблюдатель.
      Конечников повернулся к боковому экрану и своими глазами увидел отсвет второго чудовищного взрыва на невидимой стороне планеты. Следующий заряд врезался в поверхность по касательной, вызвав выброс на орбиту миллиардов тонн каменных обломков и ионизированного газа.
      — Атас, — заорал наблюдатель, забыв все правильные, уставные слова. — Сваливаем.
      Время стало внезапно липким, тягучим и длинным. Конечников прикладывал все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы заставить пальцы в рецепторной зоне двигаться, но они были словно ватные, чужие.
      Голоса пропали, замерли в нелепых позах люди. Даже стена пламени за прозрачными панорамными блистерами рубки, замедлила свой бег. У Федора было время поразмыслить обо всем, даже вспомнить детство, пока пальцы не сложились в правильную комбинацию. Время сразу же потекло нормально.
      Корабль начал маневр уклонения, движимый с предельным ускорением нереактивной тягой моторов. С некоторым запозданием маневр отхода повторили все крейсера.
      Корабли шарахнулись от бьющего в пространство столба пламени, словно стая воробьев от вороны. Увернуться от прямого удара удалось даже неповоротливому транспортнику. Но станция…
      Коктейль из ионизированного газа и разнокалиберных обломков накрыл неповоротливую орбитальную крепость. Защитное поле продержалось недолго, уступив огненному шквалу. По наружной обшивке забарабанили каменные глыбы, снося ангары и надстройки, посты наблюдения и артиллерийские батареи. Огонь с изувеченной станции прекратился. Компресситовая броня с полевой накачкой предотвратила ее полное разрушение, но крепость в один момент лишилась двух третей своего оружия и всех средств дальнего обнаружения. Те радары и оптические блоки наводки, что уцелели, были практически бесполезны в облаке ионизированного газа, окутавшем Солейну.
      Невидимая эскадра противника прекратила огонь. В драме под названием «Осада», наступил вынужденный перерыв.
      — Почему они не добивают станцию? — тревожно спросил Стрельников, появившись на экране.
      — Не знаю, Василий, не знаю. Меня больше волнует, что командование не ставит группе новых задач.
      — Ну, штаб, наверняка, не пострадал, — иронически отозвался Стрелкин. — Штаны вот только поменяют.
      — Я бы и сам наделал при таком раскладе, — со вздохом ответил Конечников.
      — Экипаж, внимание! — скомандовал Федор. — Проверить основные и вспомогательные системы, при необходимости произвести наладку и ремонт. Начать доклад о состоянии систем!
      — Сектора энергощитов 17, 18, 19, 20, норма. Сектор…
      Проверка заняла примерно 15 минут. Корабль был в практически идеальном порядке, не считая обычных мелких неисправностей.
      Вздернутые предельной, шоковой нагрузкой нервы требовали разрядки. Боя, напряженной работы, водки, только не этой кошмарной неопределенности.
      Молчание орбитальной станции угнетало. Все, имеющие доступ к блистерам и экранам наблюдения, во все глаза пялились на крепость, пытаясь определить степень ее разрушения. Краем уха Конечников услышал комментарии наблюдателей по поводу того, что наверняка метеориты прошили станцию до наружной брони, обратной, выглядящей вполне нормально стороны.
      — Радист, вызывать башню контроля на всех диапазонах. Применить передачу световым телеграфом. Тот, кто будет сеять панику, пойдет под трибунал, — объявил Конечников.
      — Капитан, — отозвался радист, — в радиодиапазонах сплошной треск. Оптические приемники модулированного сигнала на станции наверняка повреждены. А симпл-код — после письменного приказа.
      — Ты чего, с дуба рухнул, сержант, — заорал Конечников. — Я тебе сейчас по зубам морзянку отобью.
      — Никак нет, нельзя ваше благородие, — с дрожью в голосе отозвался радист.
      — Тьфу! Все слышали приказ, отбивать симпл-кодом?! Я, командир корабля, капитан Конечников, приказываю начать передачу симпл-кодом.
      — Есть, капитан! — отозвался радист, с которого Конечников снял всякую ответственность.
      Расфокусированный луч маломощного лазера был направлен на крепость. Проходили минуты, рубка освещалась вспышками точек и тире, но «Солейна» молчала.
      — Они отвечают! — вдруг крикнул кто-то. — Смотрите!
      Федор увидел, как разгорается и гаснет крохотная звездочка.
      Мозг сам по себе интерпретировал серию вспышек: «НЕ СТРЕЛЯТЬ НЕ СТРЕЛЯТЬ Я ПАРЛАМЕНТЕР НЕ СТРЕЛЯТЬ НЕ СТРЕЛЯТЬ Я ПАРЛАМЕНТЕР».
      «Что за чушь?» — пронеслось в голове у Конечникова. Но мгновение спустя, огонек оторвался от корпуса станции и продолжил свой путь среди звезд.
      — Артпост, внимание! — бросил в микрофон Федор. — Активировать все орудия, корабль взять на прицел! Наблюдателям смотреть в оба! Радист! Дать световой сигнал «Вижу неприятеля».
      — Командир группы приказывает кораблям построиться в боевой порядок, без команды не стрелять, — доложил радист.
      «Ублюдок», — помимо воли вырвалось у Федора.
      — Что? — спросил первый пилот, который сидел впереди него. — Я не расслышал, капитан…
      — Ничего, второй лейтенант, — отозвался Федор. — Не научило Гало ничему.
      — А…
      — Слышали? Выполняйте, — раздраженно бросил Конечников.
      — Есть.
      Точки и тире сложились в сообщение, которое никак не хотело проходить в сознание. Федору на мгновение показалось, что мрачная темнота космоса насмешливо оскалились сгоревшими мордами паленых галянских мертвецов.
      Внезапно, сквозь вой помех донесся голос дежурного:
      — Скауты, прекратите светить на нас лазером! База повреждена, но не уничтожена. Приказываю возвращаться. По парламентеру не стрелять! Командирам кораблей — убрать всех от экранов и иллюминаторов.
      — Вас понял, — ответил командир группы, — Но как же наблюдение?
      — Не рассуждать! Выполнять! — заорал майор Перепелкин. Похоже, на него не подействовало ни разрушение станции, ни приближение неприятеля.
      — Капитанам кораблей — выполнять! — распорядился командир группы.
      — Ставни закрыть, — устало приказал Федор. — Отбой боевой тревоги. Дежурный расчет на местах — остальным отдыхать.
      — Крок, ты не думаешь, что это подстава? — спросил Стрелкин, появившись на экране.
      — Пойдем в кабинет, перекурим, — предложил Конечников.
      — Ладно.
      Через минуту, приятели с удовольствием затягивались вонючим дымком казенных сигарет.
      — Ты знаешь, — с горькой усмешкой сказал Федор, — я сразу понял, что дело здесь нечисто. Хотели бы уничтожить, сделали бы это сразу. Запендюрить в планету побольше астероидов, — и все. И станция, и эскадра разом.
      — А верно ли мы их поняли? — с сомнением произнес Стрельников.
      — Я тебя уверяю, что «nova armo» и «granda princino» поняли все.
      — А что это за новое оружие? — поинтересовался Стрелкин.
      — Слышал я краем уха, что им Хухрик, в смысле академик Корсаков занимался.
      — Нихрена себе, — поразился Василий. — Хотя, если подумать, какое буровое оборудование над Солейной… До сих пор не знали, жидкая она или твердая.
      — Зато теперь знаем наверняка, — невесело ответил Федор.
      Раздался зуммер переговорника.
      — Господин капитан, — четко отрапортовал дежурный, — во втором спальном помещении беспорядки.
      Конечников шел, расталкивая сгрудившихся в проходе матросов, так быстро, что спецназовец едва успевал за ним.
      — Капитан, вы уверены? — спросил второй лейтенант, командир абордажного взвода, когда, наконец, догнал его. — С оружием только 30 человек, все без скафандров. Мы их одолеем в два счета.
      Десантник настойчиво посмотрел в глаза Федора.
      — Лейтенант, это не эланцы. Там почти треть команды, там лучшие наводчики и механики, те которые понадобятся нам в бою. Кого я посажу за прицелы пушек?! Ваших мордоворотов?
      — Но это бунтовщики, они вооружены и не хотят подчиняться приказам.
      — Да, но я все же попытаюсь, лейтенант. Мне есть, что сказать этим людям. Сделайте все так, как я распорядился, и мы избежим кровопролития.
      — Как прикажете, командир.
      — Уберите людей с прохода, вдруг начнется стрельба, — напоследок распорядился Федор.
      Конечников прошел сквозь группу бойцов, держащих на прицеле дверь второго спального помещения. Динамики на стене рявкнули: — «Не стрелять. К вам направляется парламентер для переговоров».
      Дверь открылась и замерла, покачиваясь на петлях. Световая полоса в такт ее движениям то сжималась, то расширялась.
      Конечников шел на негнущихся, прямых ногах, а в голове внутренний голос умолял его вернуться, бросить эту дурацкую и опасную затею, пока есть возможность.
      «Пусть этим займется штурмовая группа» — предательски шептал этот трусливый голосок.
      Но в Федоре росло и ширилось понимание того, что только он в состоянии остановить бессмысленную бойню, которая вот-вот начнется на корабле. А ему, Конечникову Федору, терять уже особо нечего.
      Конечников сделал шаг вперед.
      Матросы-бунтовщики прятались по углам, за импровизированными баррикадами из коек, просто стояли угрюмой, молчаливой, угрожающей массой. Их оружие было направлено на него.
      На поясах висели аварийные дыхательные приборы, — матросы подготовились к тому, что их будут выкуривать хлорпикрином или травить нервно-паралитическим газом.
      «Хорошо, что ребята не додумались сразу нацепить скафандры», — пронеслось у Федора. — «Теперь поздно».
      Он вошел, с усилием подтянул к косяку дверь, крутанул запорное колесо кремальеры и нажал на кнопку блокировки.
      — Как видите, я один, — произнес Конечников. — Кто у вас старший?
      — Я старший, — отозвался знакомый голос, и из-за угла вынырнул каптер. — Зря вы, ваш бродь сюда пришли. Теперь заложником будете. А попытаются штурмовать, мы им выбрасывать вас по частям будем.
      — Ты это серьезно, Иваныч? Меня?
      — Вот я и говорю, зря вы сюда ваш бродь пришли. Лучше б вы Ваську сюда направили. Или первого пилота, лейтенанта Комарова — та еще гнида.
      — Пока не начали, может поговорим?
      — Уговаривать будете, ваш бродь? — хмуро спросил каптер.
      — Разговаривать, — ответил Федор.
      Поражаясь себе, Федор решительно присел на кожух механизма у двери. Опасливо тыча в него стволами, матросы отодвинулись на пару метров.
      — Вы ваш бродь в героя не играйте. Оружие отдайте и от двери отойдите. Открыть попробуете — в тридцать стволов изрешетим.
      — Зачем мне открывать двери, если я приказал ее заблокировать снаружи? А пистолет мне положено носить, время нынче неспокойное. Мало ли чего. Вы что, боитесь? Или думаете, что я собрался в одиночку вас всех перестрелять? Поговорить я пришел.
      — Смотрите, ваш бродь, слово неправильное скажете или руку не туда положите, то не обессудьте. Плохо умрете…
      — Мы все плохо умрем, если будем и дальше ваньку валять. Вы заметили, что воздух в отсеке не движется?
      «И вправду!» — загудели голоса матросов. — «Задушить задумали, ироды!»
      — Ша, — оборвал галдеж каптенармус, гладя руку на сумку с «хрипуном». — Ваш бродь, объясните, а то ведь на куски порвем. Нашли чем нас пугать, не маленькие, чай, предусмотрели, что воздуха нас лишите.
      — Объясняю, — невозмутимо ответил Конечников. — После того, как я сюда вошел, вентиляционные магистрали были перекрыты, двери наглухо заблокированы. Я перед визитом сюда исповедовался, сделал распоряжения о похоронах и имуществе.
      Если вы меня тут, как ты, Иваныч сказал «рвать» начнете, откроются клапаны продувки во внешнюю атмосферу. В смысле, в безвоздушное пространство. Блокировка снята. Вы только руки ко мне протянете, как все мы кровью захлебнемся.
      Матросы загудели, с тоской глядя на запертую дверь позади командира корабля. Ухо Федора уловило в угрожающих выкриках страх. В пустоте, индивидуальный дыхательный прибор мог лишь отсрочить смерть на пару минут, сделав ее чрезвычайно болезненной и мучительной.
      — Тихо! Тихо! — осадил каптер матросов. — Хотели бы удушить, давно бы сделали. Мы слушаем, что вы врать будете ваш бродь.
      — Вы думаете про присягу, веру, князя и отечество? Нет. Я напомню вам про моего друга, капитана Кинга.
      — Нахрена нам твой капитан! — подался вперед старослужащий матрос Иванов.
      — Тихо! — проорал каптер и толкнул его обратно в кучу.
      — Спасибо, Иваныч. — Конечников сделал небольшую паузу, потом продолжил. — В бою у Гало он был ранен. В числе многих он был направлен на излечение в стационарный планетный госпиталь. По дороге санитарный корабль был перехвачен эланцами. В секторе 14–28 есть участок, который нужно пройти в обычном пространстве до транспортной станции. — Федор достал сигареты, судорожно затянулся ядовитым дымком. — Короче, из всех выжил только он один. Всех остальных лопатами с пола убирали. Авраам рассказал, что эланцы тогда тоже говорили красивые слова об общем Боге, клялись, что не причинят вреда матросам и офицерам. А убили лишь за то, что все они служили в нашей, четвертой эскадре. Прочих же, за компанию, чтобы не рассказали никому.
      А теперь подумайте, вы же люди умные, выпустят ли эланцы хоть кого-нибудь живым, если каждый видел своими глазами, как они конвенцию нарушили? Вы думаете, что они возьмут в заложницы княжну, захватят эту пушку, которую якобы у нас сделали и уйдут? Черта с два! Короче, всем нам крышка. А уж как — решайте сами. Хотите — здесь задохнетесь как крысы, хотите — эланцы пошинкуют, хотите, будем сражаться, и может быть, победим. По крайней мере, у Дубилы не будет повода не платить вашим вдовам и сиротам пенсию.
      Если думаете, что сможете захватить корабль и с боем пройти сквозь эланцев — то вряд ли выйдет. У 2801 это не получилось. В гиперпространстве нуль-циклон, а обычном пространстве «Тундер» почти не уступает в скорости скауту. А если вы думаете, что про Кинга я выдумал сейчас, вспомните слухи, которые ходили про этот злосчастный транспортник. Поразмыслите, чего ради, мы санитарные корабли эланцев стали потрошить и расстреливать. Око за око, зуб за зуб. И нам, по этой логике пощады не будет.
      — Вот попали. Суки! — завыл кто-то в толпе.
      Молодой матрос-первогодок выскочил, занося для удара железный ломик. Тут же кто-то из своих ударил его прикладом, отчего тот растянулся по полу. Железяка выскользнула из рук и со звоном запрыгала по ребристому настилу.
      — Вы меня можете хоть на котлеты пустить, ничего в ситуации не изменится, — устало сказал Конечников. — Вера и отечество тут не при чем. Всем нам надо задницу свою спасти. Вы можете не любить меня лично, первого лейтенанта Комарова, генерала Соломатина, княжну Александру, ее отца, великого князя-императора, но все мы сейчас на одной стороне, я бы сказал в одной лодке.
      Матросы молчали. Дышать становилось все тяжелее.
      — Дежурный, — вызвал рубку Федор, — включи вентиляцию, я тут накурил.
      — Да, но…
      — Я же не прошу восстанавливать, только проветрить.
      — Есть, господин капитан.
      — Ваш бродь, — осторожно начал каптенармус, — что нам за то, что мы бунтошились будет?
      — За бунт вообще-то, трибунал полагается. Но я бунтовщиков не вижу. Вы не стреляли, ничего не сломали, никого не убили и не ранили. Собраться и поговорить не запрещается. Палки, дубинки, заточки сдать. Инструмент — в ящики. Кто в наряде, оружие могут оставить, остальным — сдать.
      — Есть, командир, — ответил каптер, вытягиваясь в струнку и отдавая честь.
      — Дежурный! Вентиляцию запустить. Блокировку дверей снять… Второй лейтенант Грымзин, пришлите пару человек собрать ненужные матросам предметы. Оружие на предохранитель, обращаться вежливо. О происшествии забыть.
      Через несколько минут, после того, как все закончилось, с Конечниковым связался командир «пятерки». Помехи почти прекратились, и качество передачи было вполне приличным. Он попросил перейти в капитанский кабинет.
      Лапин подозрительно зыркнул по сторонам и спросил:
      — Крок, у тебя все в порядке?
      — В смысле?
      — Ну, там ситуации нештатные… — замялся Лапин. — Попытки невыполнения приказа…
      — У нас все в порядке. Хотя все, что происходит вокруг, нештатная ситуация в чистом виде.
      — Это да, — вздохнул командир «05».
      Где-то за его спиной отчетливо прозвучала пара выстрелов, взвизгнул рикошет от бронированных стен.
      — Что там у тебя, Лапа?
      — Неполадки в эмиттерах, — капитан отвел глаза.
      — Бывает. У меня без этого обошлось.
      — Повезло…
      «Повезло» — с раздражением подумал Конечников. — «До сих пор колотит».
      — Ты вводную получил? — поинтересовался Федор.
      — Да. Ждем-с…
      — Мы тоже. До связи…
      Группа скаутов зависла в 30 километрах от изуродованной станции, наблюдая, как техники пытаются восстановить оплавленные купола локаторных антенн.
      Наблюдатели монотонно докладывали каждые 2 минуты: «Радар»… «Оптика»… «Сектор чист». Гравиметрист шаманствовал над своим практически бесполезным в этих условиях прибором, пытаясь на уровне флюктуаций фона выловить звучание миллионотонных масс неприятельских линкоров.
      Федор, забравшись в командирскую каюту, дремал под успокаивающий непрерывный диалог постов наблюдения.
      «Нет, сегодня они уже не покажутся» — промелькнуло в голове.
      — Дежурный! При изменении обстановки — докладывать. Я должен поспать.
      — Есть, командир, — нарочито бодро ответил тот.
      «Второй лейтенант Хомяков» — совсем уже на грани сна пронеслось в туманящемся сознании — «молокосос с запалом. Сам спать не будет, и другим не даст».
      Темнота и покой окутали Федора.
      В неглубоком, тревожном сне возникли голоса. Один из них, сочный, мягкий, мучительно женственный, принадлежал княжне Александре. Другой, как не странно, полковнику Томскому. Федор почему-то не удивился, что наследница престола говорит с простым начальником Службы Безопасности заштатной орбитальной крепости, словно это он ее хозяин, царь и бог.
      Конечников не понимал смысла их разговора, выхватывая отдельные обрывки слов. Было ясно лишь одно, что княжна, которую Томский называл Рогнедой, уговаривает оставить кого-то в живых. Конечников явственно уловил настойчивую просьбу девушки — «Я хочу, чтобы он жил».
      А грубый, властный голос полковника, которого княжна называла Андреем, доказывал ей, что это опасно, что еще не время позволить смертным так приблизиться к совершенству, что вся система отношений пойдет прахом из-за ее дурацкой сентиментальности.
      Голос Александры изменился. Она прошипела что-то в ответ. Полковник разразился бранью — «Придумали, и еще придумают, не бином Ньютона».
      «А не будет ли поздно?» — уже совершенно отчетливо услышал он голос княжны. Сердце Федора сжалось от нехорошего предчувствия.
      — Командир, внимание! — откуда-то издалека, донесся голос дежурного офицера. — Наблюдаю эланский корабль.
      — Выведи данные на экран, — отозвался Конечников. — Боевая тревога.
      — Есть, командир.
      В черной бездне среди звезд плыла мигающая точка. Данные телеметрии показывали, что объект находится на расстоянии 42000 километров, весит около трех миллионов метрических тонн и движется по кривой сближения к планете.
      — Не скрывается, — сказал Федор. — Огней как на елке.
      — Судя по всему, это парламентер. Отбивает симпл-кодом.
      — Смотреть внимательно в другие сектора. На линкор не пялиться. Этого мы видим, но, сколько их прячется, и с какой стороны они подходят — неизвестно.
      — Есть, командир.
      — Радио на лидер: «Вижу корабль противника, координаты…»
      — Есть.
      Через 2 минуты с лидера пришел ответ: — «Усилить наблюдение в секторах, ничего не предпринимать, ждать дальнейших указаний».
      Томительно медленно побежали минуты ожидания. Станция обменивалась с эланцем световыми сигналами.
      От побитой метеоритами туши крепости отделился почтовый транспортник. Маленький кораблик лег на курс сближения.
      — Рассчитать место встречи, — приказал Конечников.
      Заработали радио и оптические дальномеры. Получив данные, курсопрокладчик выдал галактические и гелиоцентрические координаты точки пересечения траекторий, а также показал место рандеву в виде трехмерной проекции.
      — Гравиметрист, наблюдать окрестности точки встречи. Штурманской группе рассчитать возможные траектории подхода основных сил неприятельской эскадры.
      — Командир, транспорт «Колыма» пришел в движение. Ложится на тот же курс.
      — Ждите, — объявил по громкой связи Конечников, — сейчас и мы пойдем.
      Действительно, еще через пять минут поступила команда выдвинуться поближе к месту встречи кораблей.
      — Васька, — обратился Конечников к Стрельникову. — Будь готов перехватывать ракеты с транспортника.
      12 скаутов построились вокруг несуразно-огромного, бесформенного корпуса «Колымы».
      «КАКОГО ЧЕРТА» — мигнул огонек с корабля-парламентера.
      Конвой успел занять такое положение, что стала видна неповрежденная часть станции. Было видно, как орбитальная крепость отбила: «УСТРОЙСТВО «ОМЕГА» НАХОДИТСЯ НА ТРАНСПОРТНОМ КОРАБЛЕ. МАЛЫЕ КРЕЙСЕРА — ЭСКОРТ».
      «ПРОДОЛЖАТЬ ДВИЖЕНИЕ» — после некоторой паузы просигналил телеграф эланцев.
      — Ты понял, Стрелкин? — спросил Федор.
      — Понял, Крок, молчи, — отозвался тот.
      Невыносимо долго транспортник набирал скорость, а потом также долго притормаживал, ложась на высокую орбиту.
      Эланец, огромный, мощный, чудовищно опасный небесный монстр, приближаясь, вырастал в размерах. Телескопы постов наблюдения давали картинку во всех деталях, пробегая на максимальном увеличении по бронированной поверхности «рогатой камбалы». Наблюдатели напряженно пытались определить название корабля, шаря в закоулках своей памяти и запрашивая данные из компьютера.
      Наконец, носовой пост решился:
      — Внимание, командир. С высокой долей достоверности могу распознать линкор как «Прайдо Элано», флагман второй эскадры противника.
      — Уверены, первый пост?
      — Номера замазаны, цветовые идентификационные отражатели сняты, но совокупность признаков, таких, как форма и расположение свежих пятен брони, специфическая форма антенн дает вероятность правильного определения в районе 95 %.
      — Любит адмирал Убахо быть впереди, на лихом коне, вот корабль и расписан пробоинами… — подытожил Федор. — Господа, команды на запуск, скорее всего не будет. Будем стрелять без приказа.
      — В парламентера? — изумился первый пилот.
      — В парламентера, — отрубил Конечников. — Они нашу эскадру сожгли, подло и вероломно. Какие могут быть игры в благородство.
      Луч со станции периодически выдавал серии импульсов. Федору было не до переговоров, но все же он уловил: «УСТАНОВКА И ВЕЛИКАЯ КНЯЖНА БУДУТ ПЕРЕДАНЫ ТОЛЬКО ПОСЛЕ ПОЛУЧЕНИЯ ГАРАНТИЙ ВЫПОЛНЕНИЯ ВАШИХ ОБЯЗАТЕЛЬСТВ ПРИ ЛИЧНОЙ ВСТРЕЧЕ КОМАНДУЮЩЕГО ЭЛАНСКОЙ ЭСКАДРОЙ С ПРЕДСТАВИТЕЛЕМ КОМАНДОВАНИЯ КРЕПОСТИ».
      «Колыма» с трудом затормозила, уравняв скорости с флагманом противника.
      «ПАРЛАМЕНТЕР МОЖЕТ ПОДНЯТЬСЯ НА БОРТ» — отбил оптический телеграф симпл-кодом.
      Почтовый кораблик вошел в створ шлюза эланца. Броневая плита ворот медленно встала на место. Конечников вдруг ощутил печаль, точно потерял что-то дорогое.
      Долгое время ничего не происходило. В бесконечном беге по кругу сменяли друг друга сообщения наблюдателей, создавая иллюзию безопасности и надежности. «Носовой», «кормовой», «мидель один» и «мидель два». На табло, сменяя друг друга, плыли секунды. Ожидание становилось нестерпимым.
      Вдруг линкор противника вздрогнул. На какое-то мгновение он изменил свое положение, неуловимо замедлив свой бег.
      Оптический телеграф просигналил «БАСТ…….», и умолк на полуслове. Пушки «Претендента» открыли огонь. Закрученные в спираль комья плазмы полетели из орудий главного калибра в направлении скаутов. По знергощитам застучала картечь. Обстрел был на удивление редким и неприцельным.
      Из кормового шлюза «Прайдо Элано» рванулось пламя, компресситовые, сверхпрочные плиты пошли трещинами. Было похоже на то, что пилоты малого транспортника деметрианцев, предпочли погибнуть, на полной тяге таранив стену ангара.
      — Васька, бей! — проорал Конечников.
      Тяжелые цилиндры ракет вырвались из контейнеров. Мгновение спустя «пакадуры» с других кораблей устремились к цели. Пламя полного распада побежало по корпусу эланского корабля, сдирая обшивку, разбрасывая обломки корпуса и механизмов боевого звездолета.
      Эфир заполнился лающей эланской бранью. Федор без труда разобрал часто повторяющиеся слова «бастардо», «хундо» и «мариконо».
      — Засечь, — заорал Конечников. — Определить, откуда идет передача. Радист, ответить открытым текстом: — «ТОЖЕ КЛИЗМУ ХОЧЕТСЯ? ИДИТЕ, ПАПОЧКА ЗАЖДАЛСЯ».
      — Так и передавать? — коротко хрюкнув от сдерживаемого смеха, спросил радист.
      — Передавать! — отрубил Конечников, и сбавив тон обьяснил. — Эланцы любят поругаться. Мы засечем их передатчики.
      В пространство полетели точки и тире. Как и ожидал Федор, эфир отозвался на искаженном риче:
      «МАТ ТВОЙ ИБ*Л, СОБАЙКА. ТВОЙ РУКА ОТОРРВАТ ЗА ЭТИ СЛОВА БУДУ».
      — Дай-ка в эфир: «Е*И СВОЮ, РЕЗИНКА ШТОПАНАЯ, ДЕШЕВЛЕ ОБОЙДЕТСЯ».
      — Господин капитан, вы уверены? — осторожно поинтересовался радист. — Действительно ведь руки оборвут.
      — А ты в плен собрался? Отбивай.
      Приемник захрипел от транслируемой со всех сторон бешеной ругани.
      — Есть пеленг, — произнес радист. — Могу с уверенностью утверждать, что слышу не меньше десяти разных передатчиков. Даю координаты.
      — Отлично! Передать на другие скауты. Запросить разрешение на сближение с вражеской эскадрой.
      — Полковник Валуев приказывает отходить.
      — Что за ерунда, — вырвалось у Федора. — Дать радио на транспорт, пусть выпускают «дуры».
      — Командир, они отвечают, что понятия не имеют, о чем мы запрашиваем.
      — Гравиметрист, не спи, — рявкнул Федор.
      — В точке нахождения вражеской эскадры наблюдаю непонятные перемещения масс.
      — Радист, как это соотносится с пеленгуемым сигналом?
      — Никак, командир.
      Федор вдруг понял, что происходит. Сквозь строй кораблей противника начали движение астероиды, разгоняясь для удара по Базе.
      — Васька, их астеробомбы движутся к орбитальной крепости. Пускай ракеты, управление одной «дурой» отдай мне.
      Жидкое пламя на миг закрыло обзорные экраны, стартовали тяжелые, огромные цилиндры управляемых ракетных снарядов.
      — Конечников, какого черта? — прохрипело в динамиках. — У тебя что, ракеты лишние?
      — Сквозь порядки эланцев идут астероиды. Они думают, что княжна на «Колыме», поэтому хотят покончить с Базой.
      — Уверен? — спросил Валуев.
      — Есть перемещение масс, но радиоисточники своего положения не меняют. На астероидах ругаться некому.
      — Блин, Крок, ну ты и голова! Притормози пока свои «дурры»! Группа, залп! «Колыма», выпускай заряды!
      Носовая платформа для негабаритных грузов окуталась пламенем. Отлетел отстреленный обтекатель, и как стая пираний ракеты ринулись в пространство. Эланцы все видели, но что-то изменить уже не могли.
      Хитрость с управляемыми астероидами обернулась против подчиненных покойного адмирала. Телекамеры ПКДР позволили операторам навестись исключительно точно даже на предельном для стрельбы расстоянии. Ракеты ударили практически одновременно.
      Каменные глыбы с намороженными на них миллионами тонн метана и аммиака не были прикрыты защитным полем и моментально сдетонировали. Эскадра врага утонула в облаке огня.
      Сверхгорячая плазма сожгла эмиттеры силовых щитов, коснулась бальдуритовой брони корпусов. Несмотря на то, что бомбы-астероиды успели отойти на приличное расстояние, по меньшей мере, четыре из одиннадцати звездолетов эскадры вторжения термический удар прожарил насквозь, превратив их в глыбы спекшейся керамики. Остальные корабли потеряли посты наблюдения, локаторы. На боевых кораблях от жара заклинились башни и вышли из строя пушки.
      Взрыв был настолько мощным, что нереактивная компонента от продольной электрической волны жестко встряхнула малые ракетоносцы деметрианцев, удаленные на 25 мегаметров. Остатки вражеской эскадры стали уходить с максимальным ускорением, на которое были способны их подпаленные космическим огнем корабли.
      Последовала команда: — «Преследовать и уничтожить».
      Скауты пошли сквозь ионизированный газ, стараясь не сильно отрываться от транспортника с боекомплектом.
      Интенсивные помехи заставили прекратить ракетный обстрел, поскольку «пакадуры» практически не слушались команд наводчиков.
      «Циклоно» и «Тондро» изо всех сил старались разорвать дистанцию, но стоило им выйти из ионизированного облака, как вдогонку остаткам неприятельской эскадры помчались ракеты. Управляемые снаряды кромсали бронированные туши, заставляли их расцветать комьями плазмы.
      Очень скоро от группы вторжения осталось 4 корабля. Два «Претендента» все больше отставали от пары «Тондро». В неприятельские звездолеты врезались ракеты, заставляя пламя полного распада разгораться все сильнее. Идущий последним, сильно побитый «Циклоно» взорвался. Огонь был перенесен на его брата-близнеца.
      Люди на этом корабле не были трусами, и достойно встретили свою смерть.
      Поняв, что уйти не удастся, линкор начал торможение с максимальным ускорением. Заработали маневровые моторы. Вначале никто не понял, зачем пилоты линкора убивают себя и других членов команды пятнадцатикратной перегрузкой.
      Но очень скоро стало ясно, что грузовоз вот-вот столкнется с разбитым, пылающим кораблем.
      «Колыма» попыталась отвернуть. На двигателях гигантского, неповоротливого транспортника появились длинные фиолетовые световые шлейфы поляризованного вакуума. Но все равно корабль не успевал.
      Конечников услышал как капитан «Колымы» отвечает командиру группы, что ускорения больше чем сейчас дать не может, поскольку шпангоуты уже трещат, а напряжение в обшивке таково, что она вот-вот лопнет.
      Пакадуры транспортника обрушили на линкор град ракет. Но сбить с курса три миллиона метрических тонн было невозможно. И хотя до «Колымы» вместо целого линкора долетел рой пылающих обломков и перегретого газа, для хрупкого корпуса транспортника этого было достаточно. Располосованный раскаленными обломками, корабль вспыхнул, разбрасывая ракеты из своих трюмов.
      Одна из пакадур с активированным взрывателем столкнулась с 2802, и скаут превратился в плазменный шар.
      Столь неудачное завершение успешно начатой операции повергло всех в уныние. Без запаса ракет преследовать противника было бессмысленно и опасно. Скауты, по команде со станции прекратили охоту, позволив уйти двум последним эланским крейсерам…
      Ангар группы был разрушен, и корабль Федора был определен на постой в одном из уцелевших гражданских ангаров.
      Сразу после боя, экипажи скаутов были удостоены визита высочайшей особы. Княжна Александра посетила корабли, чтобы лично поблагодарить храбрых офицеров и матросов ракетоносцев.
      Княжна была неприступно-строгой, официальной, затянутой в черный бархат траурного платья. Из украшений на наследнице престола были лишь алмазные серьги и старинный золотой медальон с разноцветными камнями, уютно устроившийся в ложбинке между грудей.
      Вокруг девушки вилась свита с большими звездами на погонах, а впереди, отделяя ее от матросов, маячили телохранители из элитного спецназа. Обстановка была серьезной и торжественной. Александре, каким-то образом удалось заставить присутствующих забыть о том, что находятся они в полуразрушенном ангаре, на стенах которого видны грубые, наспех наваренные поверх рваных отверстий заплатки, а пол ощутимо изогнут — следствие удара по касательной в нижние помещения тяжелого снаряда с неприятельского «Претендента».
      Наследница престола прошла вдоль построенных экипажей, вглядываясь в лица матросов и офицеров, останавливаясь около командиров и говоря им слова благодарности.
      Дойдя до Конечникова, княжна долго смотрела ему в глаза испытывающим, твердым взглядом, потом подошла почти вплотную. Федор почувствовал запах ее духов, тепло тела. Пряча глаза от пронизывающих его насквозь зрачков наследницы престола, капитан опустил их, и тут же поднял в смущении — слишком соблазнительной была сильно открытая вырезом платья грудь девушки. Наконец, когда пауза стала невыносимой, Александра заговорила:
      — Капитан, ведь это вы догадались, что управляемые астероиды движутся в одном строю с боевыми кораблями эланцев?
      — Да, ваше высочество, — ответил Федор.
      — Генерал Соломатин отрекомендовал вас, как знающего свое дело командира. Вы останетесь на Базе для выполнения задания особой важности. Вам потребуется все ваше умение, желание, все, о чем вы так долго думали и мечтали. Я решила доверить именно вам свою жизнь и свободу. Будьте достойны моего выбора.
      — Так точно, ваше высочество, — в крайнем волнении произнес Конечников.
      Федор понимал, что этого не может быть, что перед ним княжна Александра, но к нему обращалась Дарья Дремина. Наследница престола была удивительно похожа лицом и телом на давно умершего лейтенанта медслужбы экспериментального корабля-разведчика.
      Она говорила с теми же интонациями, а тембр голоса, упав на тон ниже, в точности соответствовал тому, который остался, запечатленный цепкой детской памятью. Фея его детских грез просила о помощи.
      — Так точно, ваше высочество, — еще раз повторил Конечников. — Сделаю все возможное и невозможное.
      — И невозможное, Федор, — отозвалась Александра, сбросив на мгновение маску неприступной властительницы, напоминая о недавнем вечере, тихой, темной оранжерее, когда ему можно было все, стоило только разрешить себе. — Запомните хорошенько, капитан… И невозможное.
      Федор вдруг узнал золотой медальон великой княжны. Давным-давно он видел эту массивную древнюю безделушку на шее Дарьи Дреминой.
      Княжна кивнула и двинулась дальше, а Конечников остался стоять, приложив руку к голове, отдавая воинскую честь своей повелительнице, ее лакеям, ее стратегам и военачальникам, которые оказались не в состоянии защитить девушку от эланских пушек.
      Федор сидел в капитанской каюте, слушая доклады техников, которые вылизывали корабль. Менялись узлы и блоки, не соответствующие оптимальным параметрам, да и просто вызывающие сомнение. В боевой рубке, единственном более-менее просторном помещении корабля монтировались дополнительные кресла, которые остряк зампотех обозвал «зрительскими». Шипела сварка, на разные голоса выли пилы и дрели.
      На столе, перед Федором, лежал включенный портативный комп. В зоне проекции плыли силуэты кораблей. Конечникова волновали скрывшиеся в газопылевых облаке «Тундеры». Что-то подсказывало ему, что эланцы не ушли, просто затаились на время. Да и куда им было идти?
      Система Солейны находилась на самых задворках Галактики, в разреженной области, наполненной старыми звездами. До ближайшего соседа, тусклого безымянного красного карлика с непригодными для жизни планетами было не меньше 40 световых лет пути.
      «С двумя ТШК кольца им не взять» — подумал Федор. — «Но что они предпримут? Неужели долгое, страшное отступление, полет продолжительностью в десятилетия, чтобы добраться до ближайшей станции гиперперехода, контролируемой своими. Интересно, доживет ли кто-нибудь из команды до этого сладкого для «virkoko» дня?»
      Размышления Конечникова прервал дежурный, который доложил, что прибыл спецгруз.
      Вскоре второй грузовой отсек наполнили десантники. Их командир сообщил, что по приказу командира крепости, подразделению поручено охранять важный груз, поэтому его солдаты будут находиться на корабле, нравится кому-то это или нет. Ввиду особой важности задания, всякий, кто появится у второго грузового отсека, будет застрелен при попытке проникновения на охраняемый объект. А еще им нужны: отдельное спальное помещение, караульное помещение, командный пункт и туалет.
      На это Конечников порекомендовал наглому первому лейтенанту заварить двери, и сидеть там безвылазно, делая все, что они сочтут нужным: есть, спать, нести службу, раздуваться от чувства собственной значимости, писать и какать, поскольку малый гиперпространственный разведчик плохо приспособлен даже для штатного экипажа. Своих матросов же, от слаженности действий которых зависит дальнейшая судьба наследницы престола и груза особой важности, он, накануне боя, ничем стеснять не будет.
      Десантник прошипел нечто неразборчивое и убрался восвояси. Потекло пустое, наполненное тяжелыми мыслями время. Конечникова от того занятия оторвали только пару раз.
      В первый, когда командир спецназа подрался с лейтенантом Грымзиным, командиром десантной группы скаута.
      Во второй раз ближе к вечеру, когда в шлюзовой створ ангара затащили для погрузки санитарный корабль. Он был раза в два больше малого ракетоносца, толстый, пузатый, неуклюжий. Военная полиция и спецподразделения взяли «санитара» в двойное кольцо, заблокировали входы и выходы ангара. Всеми правдами и неправдами на стартовую площадку стал набиваться народ, вылезая из технических помещений, грузовых ворот и даже коммуникаций внутреннего транспорта. В основном это были дети, женщины, гражданские.
      На звездолет можно было пройти только по предъявлению особого пропуска, требуя его даже у носильщиков лазарета и тяжелораненых. Экипажи кораблей на станцию не выпускали, объясняя это запретом, связанным с состоянием повышенной боеготовности.
      Конечников так и не смог связаться с Гутом по телефону и не получил никаких вразумительных сведений от его сослуживцев. При том бардаке, который творился сейчас на станции, это было вполне объяснимо. Тревога за своего черного друга окончательно заела Крока.
      Федор вышел из корабля, в надежде, что у капитана Кинга хватит ума найти новую стоянку крейсеров — разведчиков и болезненная щепетильность Авраама не помешает ему просить бывших коллег о спасении.
      Федор подобрался ближе к транспортнику, насколько позволяло оцепление вокруг собственного корабля, и пошел вдоль сдерживающей толпу цепи, вглядываясь в лица за живым кольцом солдат.
      Солдаты стояли с оружием наизготовку, выставив штыки. Вокруг бурлила толпа. Люди кричали, протягивали руки к охране, умоляли взять хотя бы детей, предлагали деньги, золото, все блага мира.
      Нижние чины были одеты в парадную форму, с аксельбантами, белыми ремнями, в хромированных касках. Под темными стеклами щитков не было видно лиц.
      Казалось, что это роботы, которым все равно кто стоит перед ними, все равно, что будет с ними самими, когда транспортник уйдет, оставив их умирать на обреченной станции.
      Или же бессмертные боги, которым безразличны страдания примитивных существ, существа неподвластные ограничениям пространства и времени, способные легко сбросить бесполезные оболочки из плоти, чтобы перенестись в иные тела и иные миры, туда, куда им захочется.
      Один из солдат вдруг поднял стекло каски. Конечников увидел испуганные, бессмысленные глаза, до предела испуганного и забитого деревенского парня. Он опасливо покосился на соседа, погоны которого украшала одна лычка, ковырнул в носу, и снова надвинул на лицо темное зеркало щитка.
      Командир охраны ругался с пожилым полковником, крича — «Неужели вы не понимаете, что это не положено!».
      А тот, несмотря на то, что в мирное время мог стереть в порошок наглого лейтенантишку, бубнил что-то со слезами на глазах про дочь и внучку.
      — Конечников, Конечников! — закричал кто-то. — Как хорошо, что я тебя встретил.
      Федор обернулся. Из толпы, подпрыгивая на месте и прожигая насквозь взглядом, ему махал руками, капитан Искорин. Под глазом у него явственно проглядывал тщательно замазанный фингал.
      Конечников подошел ближе. Искорин протиснулся между штыков и заорал, перекрывая шум толпы:
      — Привет.
      — Привет, — ответил ему Федор. — Что у тебя с лицом?
      — Стрелкин гадость про мою невесту сказал. Вот мы поговорили с ним.
      — А по нему не скажешь, — заметил Конечников.
      — У тебя на борту не найдется местечка для меня?
      — Нет, — прокричал в ответ Федор. — Все занято, все под контролем.
      По правде говоря, этот штабной был бы последним в списке тех, кого Конечников стал вытаскивать со станции.
      — Я знаю, что ты меня не сильно любишь, но хочешь, я тебе денег дам? 1000 рублей прямо сейчас и еще 4, когда доберемся до безопасного места.
      — Не в деньгах дело, — продолжил прикидываться валенком Конечников.
      — 10 000, — подумай Федор, целых 10 000 рублей.
      — Только что 5 было, — усмехнулся Конечников.
      — Скажи свою цену. Мой отец богатый, заплатит.
      — Сиди лучше здесь. Там «Тундеры» шатаются, которых мы упустили.
      — Ты не понимаешь! Командующий застрелился, его все равно бы под трибунал бы отдали, штаб самораспустился…
      — Ну и что, — прокричал Федор.
      — Конечников, я знаю, что кроме крейсеров у эланцев есть еще АБГ. И не один. Они вот-вот пустят в ход пушки «сучек» и разнесут крепость в клочья.
      — Что ты несешь, дурак! Молчать! — крикнул Конечников.
      — Все, все слышали!? — закричал Искорин, обращаясь к толпе. — Нас всех подставили! Мы все умрем!
      — Прекратить! — рявкнул ефрейтор охранного подразделения, тот самый, на которого боязливо косился молодой солдат. Он с разворота ударил Искорина прикладом по голове.
      Но было поздно. Услышав страшную новость, истошно завизжали женщины, толпа поперла на оцепление. Конечников счел за лучшее вернуться на корабль. В камеры обзора было видно, как волнуется людское море за надежной компресситовой броней корпуса, мелькают дубинки полицейских, приклады солдат, зонтики и трости гражданских. Вдруг истошно заревела сирена, слышимая даже на центральном посту скаута. Замигали красные лампочки на створе шлюзовых ворот, предупреждая об активации подъемных механизмов. Толпа кинулась прочь, давя женщин стариков и детей. Конечников не стал смотреть, что будет дальше.
      На скаут пришел вызов центрального поста.
      Конечникову сообщили, что в непосредственной близости от станции пролетел высокоскоростной объект.
      — Снаряд крупного калибра? — поинтересовался Конечников.
      Дежурный на экране только кивнул в ответ.
      События стали разворачиваться стремительно. Федор сообразил выставить караул у трапа. Не прошло 5 минут, как великая княжна в сопровождении начальника СБ полковника Томского, майора Лебедянского и немногочисленной свиты состоящей из личной телохранительницы наследницы престола, академика Корсакова и его ассистентки Хелены поднялась на борт, миновав построенных для встречи десантников абордажной команды и матросов.
      Княжна одобрительно кивнула Конечникову и оборвала его, как только он попытался сделать доклад.
      — Капитан, благодарю за торжественную встречу. Закончим формальности, каждая секунда дорога.
      Федор почтительно кивнул, пропуская на борт пассажиров. Трап подняли, задраили люк, и корабль заскользил над неровным полом ангара, направляясь навстречу черному проему шлюза, обрамленному редкими огоньками аварийных ламп. Следом из створа вышел санитарный корабль.
      Пассажиры на ходу уселись в кресла, слушая зампотеха, который объяснял, как правильно настроить под себя компенсаторную систему. Полковник Томский продиктовал координаты, и на вопрос во взгляде Конечникова пояснил:
      — Там находится резервное кольцо нуль-транспортировки. Не думайте, что мы бросим транспорт с больными и ранеными.
      Конечников приказал штурманской группе рассчитать курс, подозвал зампотеха и вполголоса попросил проверить еще раз, как пассажиры подготовлены к перегрузкам.
      — Наблюдаю попадание картечного заряда в ремонтные доки орбитальной крепости, — рапортовал первый пост.
      — Наблюдаю прямое попадание в кольцо переходника, — отозвался кормовой наблюдатель.
      — На экран, — приказал Федор.
      Громадное, тонкое кольцо телепортатора, объятое пламенем в месте удара, лопнуло, разлетелось обломками конструкций и относительно целыми модулями. Накопители травили энергию, заполняя разрыв высокоэнергетическим, горячим облаком плазмы. Конечников увидел, как следующий картечный залп перебил нуль-переходник в месте, отстоящем почти на 90 градусов по дуге, выломав из кольца телепортатора 20 километровый фрагмент.
      — Телепортатора больше нет, — сообщил первый пост.
      — Командир, — со страхом поинтересовался пилот. — Они что, гашика обкурились?
      — Не знаю, Комаров — ответил Федор. — Полковник Томский! Они что, знают о запасном телепорте?!
      — Мне известно не больше, чем вам, капитан.
      Было видно, как «эсбешник» испуган и растерян.
      Маленький конвой продолжал удаляться от обреченной станции. Было видно, как орудия крепости пытаются стрелять по противнику. Но малоразмерные, предельно удаленные неприятельские АБГ, пушкам со сбитой юстировкой было не достать.
      Латаный-перелатанный «Князь Иван», единственный оставшийся на Базе линейный рейдер, понесся с максимально возможным ускорением, паля изо всех орудий, навстречу вражеским «сучкам».
      — Васька, сколько думаешь у них АБГшек? — спросил Конечников.
      — Не знаю, — ответил тот. — Судя по тому, как разделали Кольцо, не меньше двух.
      «Нашему Палычу хана», — показал на пальцах Федор Стрелкину.
      Стрельников кивнул в ответ.
      — Ваше высочество, — обратился он к Александре. Прикажите скаутам атаковать пушечные линкоры эланцев. Иначе «Князь Иван» просто не долетит до противника.
      — Какой ты шустрый, — загремел в ответ полковник Томский. А когда «Тондро» подойдут к Базе, кто их остановит?
      — Они нас ловить будут, эти «Тондро», — в сердцах ответил Федор.
      — Не каркай, Конечников, — оборвал его полковник.
      — Полковник, пусть скауты выпустят ракеты по АБГ. И назад, на перезарядку, — приказала княжна.
      — Радист, отбей от моего имени командиру группы, пусть атакуют, и сразу назад.
      Проходил час за часом. Маленький конвой уходил с максимально возможным для «санитара» ускорением от Базы.
      Бой и смерть оставались все дальше и дальше. В эфире, приглушенные расстоянием, затихали ругань радиообмена, крики, шипение помех от взрывов и выстрелов.
      Санитарный транспорт, с грехом пополам разогнался, и пошел параллельным курсом. На кораблях были погашены ходовые огни, выключены ответчики системы «свой- чужой», запрещена подача радио- и световых сигналов.
      Конвою нужно было пересечь пояс астероидов и подойти ко 2-й планете системы, газовому гиганту, по сравнению с которым немаленькая Солейна выглядела крохотной. Там, среди астероидных полей и гигантских, размером со Старую Землю спутников, окруженных в свою очередь планетоидами всех размеров, и был спрятан резервный телепортатор.
      Несмотря на громадную скорость полета, два миллиона мегаметров до цели заняли несколько дней пути.
      Пассажиры сильно стеснили экипаж. Мало того, что им пришлось выделить место в рубке под противоперегрузочные кресла, гостям понадобилось 2 отдельные каюты, из-за чего пилоты и артиллеристы перешли на режим «горячей койки», когда сменившиеся с вахты офицеры вынуждены были отдыхать на спальных местах заступивших на дежурство коллег.
      Женщинам оказалось нужно не только предоставить отдельную каюту, но и приставить к ним сопровождающих, которые разгоняли народ в туалете, когда он требовался дамам. Дневальные из всех сил осаживали нижних чинов, которые по-привычке матерились, вешали на просушку вонючие портянки у койки, шатались в исподнем, спали, выставив на обозрение непотребные части тела.
      Все это породило массу неудобств, и только жесткий прессинг первых офицеров корабля не давал раздражению нижестоящих перейти в скандал с выяснением отношений.
      Особенно большие проблемы возникали с ассистенткой Корсакова. Хелена постоянно требовала внимания, жалуясь Конечникову на его подчиненных, обвиняя в похотливых взглядах, сальных шуточках матросов по ее поводу, щипках за попу и за грудь, вынуждая Федора вмешиваться.
      Она, помня о своем любовнике-академике, играла роль неприступной, недовольной «хамами» барыньки. Научница трепала нервы Кроку и другим офицерам, мстя за свою неудовлетворенность и жгущие изнутри страхи. Лишь иногда, мимолетные плотоядные взгляды, которые она бросала на Федора и ревнивые испепеляющие, адресованные княжне выдавали ее чувства.
      Уже через день Конечников просто ненавидел эту женщину, пряча свои чувства за дежурную вежливость. Он чувствовал облегчение, лишь, когда эта истеричка безвылазно сидела в каюте.
      С Александрой у Федора, как не странно, никаких проблем не было. После того, как ее телохранительница выбила одним ударом четыре зуба старшине Ковальскому, который попытался потрогать зад княжны, всякие попытки приставания к наследнице престола закончились сами собой.
      Все остальные спутники Александры не требовали никакого вмешательства в свои жизни.
      Корсаков пил и спал. Просыпался, выползал в сортир. Блевал, оставляя характерный едкий, кислый запах невсосавшегося в кровь алкоголя пополам с желудочным соком. И снова раскачиваясь и охая, возвращался на место, продолжая пить в одиночку, под одеялом, чтобы этого не видели его соседи.
      Даже грозные на Базе майор и полковник вели себя исключительно деликатно, не замечая шероховатостей быта в тесном нутре номерного скаута. Они не валялись на койке в обнимку с бутылкой, как Корсаков. Не вымещали свои страхи на других как Хелена. Офицеры предпочитали забираться в противоперегрузочные кресла в рубке и смотреть на звезды вместе с великой княжной.
      За многие часы, проведенные рядом с ними, Федор сумел разглядеть внимательно всю эту непохожую на других компанию, волею случая, оказавшуюся на его корабле.
      Странная троица частенько беседовала в капитанском кабинете, превращенном в каюту наследницы престола. На людях они говорили на каком-то тарабарском языке, не стесняясь окружающих. Когда они были уверены, что до них нет никому дела, троица переходила на рич, обмениваясь мнениями прямо в противоперегрузочных креслах, не глядя друг на друга.
      На удивление уже не оставалось ни сил, ни времени, но все же, воспитанный на доведенном до автоматизма чинопочитании, Федор поражался, как мало почтения оказывают эти странные офицеры наследнице престола, одергивая, перебивая и намекая на место, которое она занимает.
      Конечников со своего места понимал все, о чем они говорят, различая неслышный за шумом механизмов и докладами постов разговор.
      В эти моменты становилось понятно, что беседуют они о шансах эланцев выиграть войну с использованием устройства, которое уносит прочь в своем трюме малый гиперпространственный разведчик и еще о многих и многих вещах, о которых Конечников даже не догадывался.
      Его удивляла и восхищала свобода суждений этих людей, такая непривычная в эпоху штампованных, обкатанных, никчемных фраз, поклонения чинам и званиям, фанатичного следования авторитетам, исторический кругозор этой троицы, отступления и замечания, когда они говорили о давно прошедших событиях, словно видели их своими глазами.
      Федора не оставляло ощущение прикосновения к тщательно сохраняемой могущественными силами тайне, древним, давно забытым секретам почти сказочных времен, знакомым ему лишь по смутным преданиям об уме, сверхчеловеческих способностях и долгой жизни людей прошлых эпох.
      Еще Конечникова удивляло в этих людях отсутствие даже признаков страха, свободная сильная уверенность суждений, точно они находились в надежно защищенных покоях Нововладимирского владыки, а не убегали в неизвестность от превосходящих сил противника.
      В конце-концов, Федор, чтобы не обнаруживать себя, перестал обращать внимание на своих странных пассажиров.
      Содержание разговоров принцессы и ее спутников практически сразу вылетало из головы Крока, оставляя лишь близкое к восторгу удивление. Но где-то глубоко внутри, Федор это чувствовал, все это записывалось на внутренний «черный ящичек», чтобы всплыть в памяти, когда придет срок.
      «Каждый должен делать свое дело» — обрубал Конечников свое любопытство. Его больше тревожила перспектива оказаться наедине с двумя сбежавшими эланскими ТШК. Он усердно прокручивал на компе варианты отрыва от преследователей, гонок с препятствиями в лабиринтах астероидных полей. Всякий раз Крок оказывался в проигрыше — грузный, неповоротливый санитарный транспорт висел на ракетоносце как гиря, заставляя принимать бой, который оканчивался плачевно для обоих кораблей. Однажды, в очередной раз потерпев поражение на имитаторе, Федор столкнулся взглядом со взглядом великой княжны.
      Взгляд ее выразительных, говорящих глаз вызвал в его голове поток словобразов, звучащих тем же восхитительным, глубоким голосом, который он однажды слышал во сне, еще до этого кошмара с гибелью станции.
      «Брось это корыто», — подсказали ему зеленые глаза наследницы престола. — «Брось его. Мы ведь специально взяли транспорт, чтобы эланцы занялись им, как собака костью».
      Конечников даже замотал головой от изумления, сбрасывая наваждение.
      — Что-нибудь не так? — поинтересовалась Александра.
      — Нет, ваше высочество, — ответил Федор. — Отрабатываю варианты боя.
      Княжна милостиво кивнула.
      Конец 9 главы.

      Очень скоро Конечникову снова пришлось на практике использовать свои теоретические изыски.
      Корабли замедляли свой бег, подходя к конечной точке путешествия. Сияющий диск Альбигора, расчерченный линиями устойчивых воздушных течений в стратосфере, занимал уже полнеба.
      Луны громадной планеты стали видны невооруженным глазом, как маленькие, яркие диски.
      Из-за «санитара» конвой вынужден был снижать скорость и ложиться на дальнюю орбиту над Альбигором, с тем, чтобы неспешно пройти сквозь астероидные поля и, постепенно тормозясь, приблизиться к замаскированному автоматическому телепорту.
      Еще немного, и корабли глубоко заберутся в крошево небесных обломков, руководствуясь картами обращения околопланетного мусора. И никакие «Тондро» эланцев не будут им страшны за преградой этих естественных минных полей.
      Все ждали этого момента, момента освобождения от страхов, момента, когда они смогут почувствовать себя в безопасности. Доклады постов звучали бодрее, на лицах людей в отсеках и пушечных башнях появилась надежда, смешанная с нетерпением.
      Беда приходит без предварительного уведомления о своем прибытии. Коротко пискнул гравитометр, пальцы гравиметриста лихорадочно забегали по клавишам.
      — Капитан, — севшим голосом обратился он к Конечникову. — Наблюдаю перемещение масс, соответствующих эланским «Тундерам». По крайней мере один корабль прячется за астероидами, двигаясь в нашу сторону.
      — Постам усилить наблюдение, — отозвался Федор.
      — Вижу неприятельский крейсер, — с дрожью в голосе сообщил наблюдатель. — Боже, их два.
      На экранах, среди мелких искорок обломков звездами первой величины плыли сдвоенные кресты тяжелых неприятельских крейсеров.
      — Вот и встретились, — тихо сказал зампотех. — Давненько не виделись.
      — Боевая тревога, — скомандовал Федор, поражаясь своему спокойствию. — Рассчитать маневр обхода.
      — Для «санитара» маневр исключается, — через некоторое время доложил штурман. — Перехватят.
      Скаут мог драпануть, скрыться в роях обломков, полагаясь на защитные поля, компенсаторы и реакцию пилота, но для транспортника, наполненного раненными, этот прыжок был невозможен.
      Громады «Тондро» неторопливо наплывали на экран. В этом неспешном, обманчиво-безопасном движении чувствовалась вся чудовищная мощь этих огромных боевых кораблей.
      Очень скоро на каждом неприятельском корабле можно было наблюдать без увеличения, все пять овальных орудийных фортов. Они выглядели как жилые «высотки», разрезанные на этажи подвижными орудийными площадками стрельбовых уровней. Форты щетинились стволами массометов и плазменных пушек. На постах коррекции огня крутились локаторы и вспыхивали огоньки лазерных дальномеров.
      «Тундеры» шли курсом сближения, уверенные в своем превосходстве. Эланцы действовали с некоторым академизмом, по всем правилам баллистики, зажимая конвой по нисходящей и восходящей орбите так, что деметрианские корабли были бы перехвачены при любом маневре: если они ускорятся, пытаясь уйти в открытый космос, попытаются сменить плоскость вращения или начнут тормозить, сваливаясь на низкую орбиту.
      Громадные ТШК в состоянии были не только располосовать транспорт и маленький боевой кораблик, но и просто загородить дорогу своими корпусами. Все было продумано до мелочей.
      — Штурман! Может эта посудина, — Конечников кивнул на экран бокового обзора, где плыл санитарный корабль, дать больше 4 «же»?
      — Сам знаешь, что нет. Там народу, как селедки… Сильно ускорятся, — будет прессованное мясо в жестянке.
      — Продолжаем движение, — подумав, сказал Конечников. — Заберемся поглубже в астероидные поля — будет легче разговаривать с virkoko.
      На крейсерах загорелись ходовые огни, заработал световой телеграф:
      «КОРАБЛЯМ ПРИКАЗЫВАЮ ОСТАНОВИТЬСЯ ОТКЛЮЧИТЬ РЕАКТОРЫ ДЕАКТИВИРОВАТЬ ОРУЖЕЙНЫЕ СИСТЕМЫ ПОДГОТОВИТЬСЯ К ОСМОТРУ ДЕСАНТНОЙ ГРУППОЙ».
      От ТШК отделились маленькие черные точки — десантные лодьи. Их было шесть.
      Обычно в такой кораблик упаковывалась рота отборных головорезов, обученных высаживаться под шквальным огнем зениток на корпус корабля, рубить лазы в наружной в броне и биться до последнего человека в узких и тесных проходах, не обращая внимания на чудовищные потери.
      Экипажи шести десантных транспортов способны были поставить на уши целый линкор. Для санитарного звездолета и крейсера-разведчика хватило бы и пары кораблей.
      — Капитан, — скомандовал Томский. — Бросай эту санитарную лайбу, и на полном ходу прыгай в астероидное поле.
      — Не понял?!
      — Оставь санитарную лоханку, что ты в нее вцепился. Спасай наследницу престола и свою шкуру.
      — Прошу письменный приказ.
      — Какой еще приказ, говнюк. Делай, что тебе говорят!
      — Понимаешь ты, козлина эсбешная, их же на куски порежут. Пилоты! Слушай мою команду! Прежний курс…
      — Арестовать капитана, — приказал Томский.
      — Отставить, — крикнул Конечников. Рубку задраить. Стрелкин, взять санитарный корабль на прицел. Радист! Отбей эланцам: «Десантной группе ближе не подходить, сожгу транспорт».
      — Федька, ты *бнулся? — проорал Василий по громкой связи.
      — Васька, они думают, что «Омега» на «санитаре». Мы на этом сыграем. Верь мне, пожалуйста. Сбей на транспорте тарелку главного локатора.
      — Лазером?
      — А чем же еще! Плазмой корпус ему прожжем.
      — Артпост! — заорал Томский. — Запрещаю.
      Он попытался встать, но Федор сдавил полковника полями антиускорительной системы, включив максимум защиты от перегрузок на его кресле.
      Эсбешник попытался достать пистолет, но не смог сделать даже этого.
      Невидимый в пустоте луч боевого лазера коснулся антенн транспортника, и тьма озарилась чудовищным фейерверком искр.
      — Вы что, охренели? — донеслось с санитарного корабля.
      — Центральный наблюдательный! Лодьи?!
      — Вижу маневр отхода.
      — Хорошо… Продолжать движение.
      — Командир, они готовятся к стрельбе. Слышу посылки локаторов.
      — Радист! Отбей «Пропустить! Не стрелять! С первого раза скаут не взорвете, а мне по транспорту одного выстрела достаточно». Васька! Навести плазмометы на «санитара».
      — Ты серьезно!?
      — Пусть видят. Только пусть канониры руки от гашеток подальше держат. Мало ли чего… Комар, встань так, чтобы транспортник нас загораживал.
      — Понял, командир, выполняю…
      «А может у него и получится… Занятный малый… Пусть живет пока», — пронесся в голове чужой голос.
      Федор машинально обернулся и столкнулся глазами с майором Лебедянским, который с нескрываемым интересом смотрел на него.
      В игре наступил вынужденный перерыв. Крейсера эланцев рыскали по курсу, то отставали, то обгоняли маленький конвой, ища такое положение, из которого можно было бы поразить наверняка деметрианскую «собачку», не задев транспорт.
      Федору в конце-концов это надоело, и он приказал пилотам крутить спираль вокруг санитарного корабля, компенсируя двигателями центробежную силу.
      Скаут демонстративно сбросил крышки ракетных контейнеров, показывая, что готов пустить в ход оружие в любой момент…
      Внутри корабля людям приходилось несладко. Мелькание звезд на экранах и вибрации противоперегрузочных полей выматывали экипаж, а особенно пассажиров. Но тренированные пилоты могли крутить спираль сколько угодно долго, а пакадуры на артпосту не страдали слабостью вестибулярного аппарата.
      Поняв, что игра затягивается, эланские крейсера перестали маневрировать.
      — Командир, — обратился к Федору радист. — Вас вызывает капитан ведущего «Тундера».
      — Отлично, клюнули. Наблюдатели, внимание. Оценить защитные поля противника?
      — Минимум. Только метеоритная защита. Видать те самые, поджаренные, которых мы у Солейны упустили.
      — Открыты ли грузовые створы на крейсерах?
      — Так точно. Не боятся. И на одном и на втором, — ответил наблюдатель с миделя-1.
      «Ну, это уже слишком», — сам себе сказал Федор. — «И так бы шарахнуло. А с этим, нас зацепить может».
      У Конечникова противно засосало под ложечкой. Какое-то время он не мог ни на что решиться, ввиду чудовищной опасности задуманного им маневра.
      «Пригодились-таки мои разработки… Сейчас или никогда» — вдруг пронеслось у него в голове. — «Двум смертям не бывать, а одной не миновать».
      — Говорит капитан, — сказал он. — Слушай меня. Что бы ни случилось, действовать без паники. Долго в таком положении не продержимся, а вот атаковать и уничтожить — попытаемся. Терять нам нечего. Васька, по моему сигналу пустишь все ракеты сразу. В кого из двоих, я тебе укажу, следи за моими руками. Комаров, заложи в автопилот курс, который я тебе сейчас перешлю, управление кораблем мне, сразу после старта ракет. И еще… При начале атаки в кормовом гальюне открыть продувочные клапаны.
      Федор на мгновение задумался, сверился по вычислителю, еще раз запросил положение обеих неприятельских кораблей и отправил данные пилоту.
      — Какой из двух, командир?
      — Вводи оба. Когда я покажу руками команду Стрелкину, активируй оставшийся. Другой, в смысле. Я озвучу. Понял?!
      — Понял, командир!
      — Потрудитесь объяснить, — страдая от подступающих рвотных позывов, — произнес Томский.
      — Некогда. Пассажирам — молчать. Радист, связь.
      В темном провале экрана замерцал туман, уплотняясь и принимая очертания эланского каперанга, сидящего за столом в роскошно обставленной каюте. Офицер был еще молод и смутно напомнил Конечникову кого-то.
      — Чем обязан? — сухо спросил Конечников.
      — Я Константо Убахо, капитан первого ранга флота его величества регул-императора, командир тяжелого штурмового крейсера «Фульгуро», что, по-вашему, означает «Молния».
      Эланец прекрасно говорил на риче.
      — Я знаю, что это означает это слово. Не помню только, что значит по элански “stupida virkoko” и “fakinta marikono”.
      Эланец заскрипел зубами от злости.
      — Напрасно вы пытаетесь меня разозлить.
      — К делу.
      — Итак, у вас есть то, что нужно нам.
      — И что же?
      — У вас на транспорте спрятано устройство, которое вы называете «Омега». И еще. На корабле вы увозите наследную принцессу правящей династии, княжну Александру.
      — Это неправда, — возразил Конечников. Принцессы и устройства на санитарном корабле нет.
      — Не пытайтесь меня обмануть.
      — Я вас уверяю, там только раненые и гражданские, подпадающие под юрисдикцию Красного Креста.
      — Вранье, — начал терять терпение эланский офицер.
      — Нет, это правда. Зато есть много столь любимых всеми эланцами и эланками членов, для их жадных до любви отверстий. Многие, правда, не в лучшей форме, но если их правильно возбудить, то они еще ничего, доставят вашим попкам удовольствие.
      — Слушай ты, скотина, — взорвался капитан ТШК. — Я лично отрежу тебе гениталии и засуну их тебе в задний проход за эти слова!
      — Ну, вот видишь, как все хорошо. А то бы пел про гарантии безопасности и достойное обращение с пленными.
      — Извините, вы вынудили меня это сказать. Я имею инструкции обращаться с добровольно сдавшимися военнослужащими, по их чину и положению, в соответствии с требованиями Конвенции о военнопленных. Принцесса же, вообще, будет моей гостьей на борту. И я готов выполнить свои обещания, клянусь Богом.
      — Капитан «Прайдо Элано» тоже обещал это экипажу маленького санитарного транспортника в секторе 14–28…
      — Это неправда! — снова взвился эланец.
      — Правда, правда, virkoko. Не всех вы тогда убили. Мой друг был там. Он один в живых остался. Капитан Кинг.
      Эланец переменился в лице, глаза его заблестели.
      — Ты не понимаешь, каково потерять семью, потерять всех друзей и знакомых. Всех, кого знал и любил. У меня все на Гало погибли. Боль требует отмщения.
      — А как же двадцать поколений моих предков, которые жили в пещерах, пропитанными серными парами, после того, как вы устроили ядерную зиму на Амальгаме?
      — Это не правда, «собачник». Мы не взрывали ваших планет.
      — Опять врешь, виркоко! Я сам читал в летописи, что вы сделали с Амальгамой, моей родиной.
      — Богом клянусь, не было. Вы сами, по глупости допустили, что ваш корабль упал на нее.
      — Лживая свинья, у вас первыми появились тяжелые линейные корабли.
      — Что с тобой говорить, хундакеро, баран упертый. Отдай мне принцессу, отдай мне аннигилятор. Я клянусь, что ни одна пушка не выстрелит вслед тебе, хоть ты и заслуживаешь мучительной, медленной смерти.
      — И даже более чем. Ведь это я добил «Эстреко».
      — Кровь Христова, — простонал эланец. — Клянусь спасением души, я отпущу тебя, только отдай, отдай нам Александру и «Омегу».
      Вечный мир установится в Галактике, никто не посмеет жечь больше планеты моей родины, никакая деметрианская сволочь не выстрелит больше в корабли Элана. За это я готов простить и отпустить тебя. Только не попадайся мне больше, иначе передумаю.
      Федор сложил пальцами левой руки жест, означающий запуск ракет, потом просто, без изысков показал указательный и средний палец.
      — А вот это видел? Это называется «Комар, первый».
      — Есть, капитан! — еле слышно отозвался второй лейтенант Комаров. — Ввожу № 1.
      — Ракеты, пли, — торжествующе крикнул Стрелкин.
      — Не понимать, — сказал эланец Конечникову. — Oh, ma Deuso, malpura demetriana bastardo, — вдруг прокричал он.
      Лицо вражеского капитана точно подземным, адским огнем осветилось лампами системы оповещения, сигнализирующей о крайней опасности. Он попытался отдать команду, но было поздно. Четыре ракеты, выпущенные со скаута, поразили ведомый крейсер.
      2803, пользуясь запасом скорости, как камень из пращи сорвался в направлении ведущего.
      — Автопилот, — заорал Федор.
      — Есть, командир.
      Разворачиваемый несимметричным включением маршевых и тормозных двигателей корпус страшно заскрипел.
      Истошно завопила Хелена. Корсаков сделал попытку залезть под кресло. На экранах, ведомый эланский «тундер» вспух облаком ослепительно белого пламени, разлетелся перегретым газом и раскаленными обломками.
      Четырех «пакадур» для эланского «Тондро», лишенного защитного поля, как и предполагал Конечников, оказалось достаточно.
      Федор ничего этого не видел. Весь мир спрессовался для него в экран монитора с прочерченной на нем кривой сближения и стрелкой корабля, совершающей поворот вокруг своей оси.
      Он ждал момента, когда можно будет выключить тормозные двигатели корабля, чтобы дать системе автоматической стабилизации как можно точнее принять правильное положение. Наконец, этот момент наступил, и Конечников включил автопилот, уповая на то, что его расчеты были верным. Больше от него ничего не зависело.
      Скаут довольно удачно развернулся и пробил кормой защитное поле крейсера в самом тонком и уязвимом месте — створе главного шлюза, через который на крейсере запускали десантные лодьи, принимали почтовые корабли и грузовые космокары.
      В камере обзора задней полусферы замер, быстро увеличиваясь в размерах полуприкрытый створками проем в 75 метров в поперечнике, ведущий в нежное, незащищенное нутро бронированного корабля.
      После старта десантных лодей, эланцы, чувствуя себя в абсолютной безопасности, даже не удосужились закрыть грузовой шлюз, ожидая возврата досмотровой группы.
      По команде Конечникова, маршевые двигатели дали импульс пространственной тяги. Максимальное тормозное ускорение заставило вибрировать корабль. Скаут стал резко сбрасывать скорость и практически замер в каких-то 15 метрах от створок шлюза. Два маршевых двигателя скаута выжимали предельную тягу, вбивая поток электрон-позитронных дуплетов во внутренности эланского крейсера.
      Несколько мгновений ничего не происходило, потом пришли в движение броневые плоскости створа — очевидно эланцы опомнились, перекрывая дорогу сумасшедшему «хундако».
      Федор явственно увидел, как поток тяги на периферии пучка задрожал, словно воздух над раскаленной поверхностью пустыни, потом на краю потока появились маленькие вихри, в которых замерцали огненные звездочки.
      Все это продолжалось какую-то долю секунды, но Федору показалось, что это продолжалось довольно долго, раз он успел во всех деталях рассмотреть зарождение реакции полного распада в позитронном вакууме. Скаут к этому времени, повинуясь мощи маршевых моторов, преодолел инерцию и стал удаляться от эланского ТШК.
      Ему вдогонку из выломанных ворот шлюза вырвалось чудовищно яркое пламя реакции.
      Скаут бросило вперед с запредельным ускорением. Конечников услышал скрежет рвущейся металлокерамики…
      Темнота медленно рассеялась. Перед ним белело лицо девушки, которую он никогда не видел в жизни и провел чудесный вечер в нереальном пространстве, закончившийся кошмаром.
      — Лара…
      — Милый, все хорошо. Сейчас Костя придет.
      — Какой Костя?
      — Мой кузен.
      Федор поднялся на ноги. Присутствие какого-то Кости не входило в его планы.
      Вдруг перед ним возник эланский капитан первого ранга, молодой, черноволосый, очень похожий лицом на Лару… Тот, что только что говорил с ним по видеосвязи с борта взорванного «Тондро».
      — Поздравляю Вас, молодой человек, это был крайне эффектный и смелый маневр.
      — Если я здесь, то, судя по всему, поздравления бесполезны, — проговорил под пристальным взглядом Лары Федор, соображая, что на самом деле хотел сказать что-то резкое и грубое.
      — Для вас, возможно, все закончилось, но ваш крейсер цел, пострадали только вы.
      — Лара, что случилось? — в смертной тоске спросил Конечников.
      — Тед, — Лара положила ему руку на талию, прижалась, стала, жалея его, гладить по плечам и спине. — Капитанское кресло вырвало из пола и ударило о стену боевой рубки. В креплениях был дефект. Теперь ты — мешок поломанных костей.
      — Корабль цел?
      — Да, Тед. Пойдем со мной, а? Ты уже многое сделал в этой жизни, можно отдохнуть. У нас все будет. Мы сможет просто жить, в любви и радости, вместе, Федя. И снова родиться, так, чтобы быть вместе в Плотном мире.
      — Ты так уговариваешь, будто от меня это зависит…
      Тьма сгустилась. Федор открыл непривычно тяжелые, дрожащие веки. Над ним стояли расплывающиеся, размытые фигуры.
      — Смотрите, он пришел в себя, — произнес кто-то.
      — Федька, живой, — по голосу Стрельникова чувствовалось, что тот плакал.
      — Живой я, Стрелкин, — сказал Конечников, удивляясь, что едва слышит себя. — Корабль цел?
      — Цел, Федя. Кое-где обшивку с механизмов посрывало от перегрузки. Но это ерунда.
      — Как экипаж?
      — В порядке.
      — Эланцы?
      — Флагман разорвало на куски.
      — «Санитар»? — едва слышно спросил Федор.
      — В порядке. Молчи, тебе нельзя разговаривать.
      Тьма выползла из теней резкого, контрастного света боевой рубки, заполнила все вокруг. Когда она разошлась, Федор снова оказался в доме Лары.
      За окнами стояла непроглядная траурная чернота. На этот раз Федор сидел за столом. Рядом, держа его за руку, расположилась Лара. Федор посмотрел в темное зеркало полировки и не увидел своего отражения. Испуг легким ознобом от сквозняка пробежал по телу. Он повернулся к девушке, чтобы спросить, как обнаружил старого эланского космического волка — адмирала Себастиано Убахо, сидящего на почетном месте во главе стола. Рядом с ним расположился Гут, — капитан Авраам Кинг. Он печально улыбнулся, встретившись глазами с Федором.
      — Что ты, милый? — спросила Лара.
      — А как это? — окончательно теряясь, спросил Конечников.
      — Дядя Себастиано тоже погиб. Его убил твой друг, капитан Кинг.
      — Адмирал Убахо твой дядя?
      — Да, Федор, — ответила Лара, — мой родной дядя. Константин его сын и мой кузен.
      — Гут, — обратился Федор к Аврааму, — как ты умудрился?
      — Я сразу узнал этот корабль, «Прайдо Элано», — печально сказал Гут. — Все страхи, все бессонные ночи, память о пережитом мной ужасе вернулись.
      А потом пришел Томский, сказал, что нужен инвалид-доброволец. Не знаю отчего, но я согласился. Может потому, что никто на Базе уже не рассчитывал остаться в живых. Может потому, что мне надоело каждую ночь мучительно и страшно умирать в лапах эланских палачей. Я тебе шахматы свои оставил.
      — Да тебя пальцем никто не тронул, — вдруг выкрикнул Константин.
      — Посмотрел бы ты на тот ужас, который вы творили.
      — Я на Гало был… Вас нужно живьем жарить.
      — Не ссорьтесь, господа, — оборвал их эланский адмирал. — Все по справедливости. Я приказал захватить санитарный корабль. Мои подчиненные увлеклись. Единственный выживший офицер поместил в протезе бомбу с нервно-паралитическим газом и отомстил за себя и своих товарищей. На мой взгляд — вполне справедливо.
      — Он был парламентером, — сердито бросил молодой каперанг.
      — Константо, ты же помнишь, сколько раз мы сами нарушали… — сказал адмирал. — Да я и не мучился вовсе. Бомба взорвалась на расстоянии шага. Я умер мгновенно.
      — Но весь наш флот… Если бы не гибель флагмана, контр-адмирал Урусо Капето не стал бы так явно обнаруживать ударные астероиды.
      — Что ж… Мои поздравления деметрианскому капитану Федору Конечникову, вечному спутнику моей племянницы. Светлая голова и горячее сердце, для которого нет слова «невозможно». Он бы мог далеко пойти. Жаль, что он не родился эланцем.
      — Но я ведь не умер, — с удивлением возразил Федор.
      И тут же все заволокло тьмой.
      — Федор, ты не умрешь, — раздался чудесный, полный уверенности, силы и сострадания голос Дарьи Дреминой, вернее великой княжны Александры. — Ты сделал невозможное, и я сделаю все, для того, чтобы ты жил. Нуль-циклон прошел. Сейчас подвезут бокс для транспортировки тяжелораненых. Тебя будут лечить в лучшем госпитале Обитаемого Пространства. Я найду тебя.
      «Наденьте на него мой медальон» — приказала великая княжна.
      — Ваше Высочество, вам не кажется, что это слишком? — скорее утверждая, чем, спрашивая, сказал особист.
      — Полковник Томский! — оборвала его Александра. — Не кажется ли вам, что вы забываетесь?!
      — Как прикажете, Ваше Высочество, — шипя от злобы, ответил особист.
 

Комментарий 9. Вечером второго дня.

      17 Апреля 10564 по н.с. 19 ч.02 мин. Единого времени. Искусственная реальность «Мир небесных грез».

      — Я же говорил тебе, дуре, — не выдержал Управитель, останавливая запись.
      — Что ты мне говорил, умный Пастушонок? — внешне ласково и заботливо, но с убийственной иронией, спросила Рогнеда.
      — Что это плохая идея, — остывая, ответил Андрей.
      — Ты бы сам разработал теорию мобильного боя? — поинтересовалась Живая Богиня.
      — Как показали дальнейшие события, не сильно это и помогло.
      — Глупый ты, — также ласково улыбаясь, сказала девушка. — Без этого не было бы спецгруппы 5, не было бы Черного Патруля. А значит, не разговаривали бы мы здесь и сейчас.
      — Мы бы не стали организовывать все то безобразие, за которое теперь проклинают Оскара Стара.
      — Еще не так давно все знали вариант правды, который обвинял нас в произошедшем, — заметила Управительница.
      — А разве это не так? — с улыбкой превосходства поинтересовался Управитель.
      — Нет, милый мой, — ответила девушка. — Это все внешнее проявление процесса. Только так мы могли повернуть накопленную многовековую агрессию от внутривидовой наружу. Мы спасли людей от самоистребления, от ПКДР-3 и таранных ударов зомби-камикадзе по обитаемым мирам.
      — Это что, ты хочешь сказать, что на нас должны молиться и благословлять? — иронически поинтересовался Живой Бог.
      — Конечно, — без тени улыбки ответила Рогнеда. — Я вообще удивлена, что ты думаешь иначе. Как можно жить, считая, что воруешь и пакостишь. Хотя ты и есть пакостник. Ведь это ты испортил полевые стабилизаторы его кресла. Обиделся, что твое величество на хрен послали.
      — Я, пожалуй, пойду. У меня дела, — буркнул, нахмурясь Живой Бог. — А ты читай. Найдешь массу интересного.
      — Хорошо, Андрей, — с видом послушной ученицы ответила Рогнеда.
      Живой Бог вышел из павильона под темнеющее небо и зашагал к своему кораблю.
      Рогнеда подождала, пока Пастушонок не уберется, и отправилась ужинать.
      Девушка была раздражена и нескоро успокоилась. Ей стоило больших усилий не греметь посудой и сосредоточится на процессе приема пищи.
      Наскоро поев и завершив трапезу парой бокалов красного вина, девушка достала из тумбочки пачку сигарет с тернавью, залезла в постель, закурила и снова принялась за чтение.
 

Продолжение.

 
      Федор почувствовал, как ему приподнимают голову. Тело пронзила острая боль…
      — Федор, ты нас всех задерживаешь, — устало сказала Лара.
      — В смысле? — поинтересовался Конечников.
      Он посмотрел на девушку и увидел страшные, черные тени, которые легли на ее лицо. Федор посмотрел на остальных и увидел, какими серыми, стертыми стали их лица.
      — Я вас задерживаю? Чем? — поражаясь своей догадке, почти выкрикнул пакадур.
      — Крок, ты только не волнуйся, — произнес Гут вставая. — Мы ведь друзья, поверь, что я желаю тебе добра. Пойдем, я покажу, — предложил Авраам.
      Федор поднялся. За ним встала Лара. Они подвели его к высокому, от пола до потолка окну напротив камина и развели занавески. Вместо окна была широкая, уходящая вверх темная, неосвещенная лестница.
      На ее ступенях стояли мрачные, черные фигуры. Как показалось Конечникову, они были сделаны из обгорелых и обугленных древесных стволов. Где-то вверху виднелось едва заметное пятнышко света. Конечников сделал шаг, чтобы рассмотреть получше то, что ждало его на том конце пути, как вдруг по рядам статуй прошелестело — «Идет».
      Тысячи, десятки, сотни тысяч, миллионы глаз, горящих как угольки в костре, повернулись к нему. Скрюченные конечности с душераздирающим скрипом потянулись к Федору. «Убийца» — трескуче прошелестело, пронеслось над рядами сожженных тел.
      Лара и Авраам проворно задернули шторы.
      — Ты видел? — спросил Гут. — Они все там. Все 500 миллионов. Они ждут. Без нас тебе не подняться к свету.
      — Федор, зря ты держишься за свою разбитую плоть, — сказала Лара. — Знай, если ты выживешь сейчас, когда-то тебе все равно придется пройти этот путь. И убитые тобой люди дождутся этого момента. Пойдем со мной сейчас, милый?
      — А как же я предстану перед Господом, нераскаявшийся, черный убийца? — вдруг вырвалось у Конечникова.
      — Ему все равно. А ты все осознаешь там.
      — Что я должен осознать? — со страхом спросил Федор.
      Все отвернулись от него.
      — Что я должен осознать? Что я должен осознать? — кричал Конечников, поворачиваясь к каждому из присутствующих. Мертвецы прятали лица.
      — Гут, собака ты черная. Ты ведь мне друг… Скажи, скажи то, что я не знаю. Скажи скотина… Мы ведь друзьями были, из одного котелка курсантские щи хлебали, вместе веселились, вместе на линкоры ходили. Это же какой тварью надо быть, чтобы знать и не сказать… В лицо мне смотри, черномазый, — Федор схватил Авраама за голову и с силой повернул лицом к себе.
      Раздался хруст, и мертвая глиняная голова осталась в руках Крока. Обезглавленное тело упало и разлетелось на куски с характерным звуком бьющихся черепков. Федор, не очень соображая, что делает, аккуратно положил отломанную голову на пол и двинулся к Ларе.
      — Не спрашивай милый, я не могу сказать тебе, произнесла она, отчаянно размазывая по щекам слезы.
      — Как меня учил мой дед, лишь грешники не могут подняться к небу. — Федор задумался. — Значит, я буду жить, и буду жить до тех пор, пока не исправлю все свои окаянства.
      — Нет! — прокричала Лара.
      За стеклами вдруг ослепительно-ярко полыхнула молния. Куст небесного огня возник и пропал в темном заоконном пространстве. Пророкотал гром.
      Федор с трудом разлепил тяжелые веки. Перед глазами мелькали какие-то пятна белые и синие пятна. От пятна побольше, донесся голос, который мог принадлежать только крупному, холеному мужчине, привыкшему следить за физической формой и здоровьем.
      — Жанна Аркадьевна, группа наблюдения зафиксировала пару кораблей по 850–900 тысяч метрических тонн каждый. Это тяжелые эланские крейсера. Шансов уйти, практически нет. Радист бьет «SOS», но надежды мало. Прикажите медсестрам раздать лежачим больным таблетки для эвтаназии.
      — А я? — вдруг спросила женщина.
      — Мне было хорошо с тобой… Прощай.
      Светлые пятна слились в одно, раздался звук поцелуя. Потом Федор услышал сдавленное всхлипывание и цоканье каблучков по керамике пола.
      — Внимание! Говорит главный врач мобильного госпиталя. Наш корабль преследуют крейсера противника. Прошу всех, кто может держать оружие собраться у арсенала. Лежачие больные могут получить таблетки легкой смерти у медперсонала. Прошу, однако, вдумчиво подойти к выбору момента ухода из жизни. Есть надежда, что в самый последний момент подоспеет помощь.
      Щелкнул тумблер, передача прекратилась.
      Конечников вновь услышал звук шагов.
      — А ты чего здесь? — спросил врач.
      — Вы меня сами поставили на пост у больного, Сергей Витальевич.
      — Да, это правда, — ответил мужчина. — Иди Карина в арсенал… Этот капитан, между нами говоря, — не жилец.
      — А если его…
      — Ну, положи рядом с губами пару таблеток. Захочет, дотянется. И выключи дисплей.
      Федор услышал, как из-под купола жизнеобеспечения с шипением вышла гелиево-кислородная смесь. На серую, казенную наволочку шлепнулись таблетки. Шурша фольгой, рядом упала пустая упаковка. Купол снова закрылся, и автоматика сердито загудела, восстанавливая оптимальный состав атмосферы.
      — Не копайся, Карина, — донеслось из коридора.
      Примерно через десять минут корабль сильно встряхнуло взрывом. Защелкали выстрелы, затопали кованые сапоги боевых скафандров эланских десантников. Донеслись приглушенные стоны и вопли. Скоро все было кончено.
      Снова в коридоре застучали подковы эланских сапог. На этот раз они шли размашисто, по-хозяйски, не боясь. Лязг металла о металл раздался очень близко. Замер. Федор подумал, что главное сейчас не выдать себя, иначе сбудутся его самые страшные кошмары, которые одолевали его после Гало в ожидании судилища.
      — Пабло, — раздался грубый, прокуренный голос. — Они все отравились. Они отравили даже этого…
      Федор понял, что говорят о нем.
      — Пойдем, Филиппо. По радио передали, что сюда летит три десятка деметрианских «хундако», под завязку нагруженных ракетами.
      Эланцы заторопились. Шаги стихли. Что-то вдали хлопнуло и зашипело. Конечников понял, что с пробоины, через которую вражеские десантники проникли на корабль, снята полевая заплата. Аппаратура бокса загудела. На мгновение Федору показалось, что тело стало легче.
      Конечников страстно захотел видеть. Он открыл глаза, заставляя зрение сфокусироваться. Через несколько минут ему это удалось.
      Помещение ординаторской освещалось лишь парой аварийных ламп с автономным питанием. Федор понял, что эланцы перед уходом подорвали распределительный щит энергосистемы. В полутемном пространстве, медленно переворачиваясь, плыли столы и стулья, книги, папки с историями болезней. Пролетел стакан с недопитым чаем, превращенным космическим холодом, царящим на разгерметизированном корабле в коричневый лед.
      Медленно вращаясь, в ординаторскую влетел обезглавленный труп женщины в залитом кровью халате. В паре с ней, как спутник вокруг планеты, удерживаемый ремнем оружия двигался армейский ручной массомет калибра 50 мм, чью рукоять продолжала сжимать отрубленная кисть медсестры.
      Конечников заставлял себя не закрывать глаза, чтобы не терять связи с реальностью. Альтернатива в виде легиона оживших горелых трупов, расставленных на мрачной, черной лестнице была еще ужаснее.
      Казалось, прошла целая вечность, прежде чем на стенах запрыгали желтые пятна фонарей. Сначала в дверной проеме показался ствол, потом в ординаторскую влетел десантник с оружием наизготовку. Он знаками показал товарищам, что все чисто.
      В этот момент, сознание Федора мягко поплыло, и он снова оказался в темной комнате, где причудливыми каменными изваяниями стояли и сидели люди, с большинством из которых он познакомился после их смерти. Неумолимая сила медленно, почти незаметно пододвигала его все ближе и ближе к задрапированному проему, за которым его ждали. Так продолжалось очень долго.
      Вдруг в открытые глаза ударил свет.
      — Подожди, а ведь этот живой, у него зрачки на свет реагируют.
      — Брось, — ответил другой голос. — Показалось.
      — Да нет же, смотри.
      Две смутно различимые фигуры наклонились над Федором, и яркий луч фонаря ударил в глаза.
      — Вправду живой, — удивленно сказал второй голос. — Медиков вызывай, срочно.
      Темная рука того, кто нашел Конечникова первым, протянулась к пульту. Щелкнул тумблер.
      — Что ты делаешь? — сердито спросил второй. — Нечем заняться?
      — Нет, я видел, так медики дисплей включали.
      Федор услышал писк кардиографа и записанный на электронные чипы голос системы оповещения: «Внимание, состояние больного критическое, остаток дыхательной смеси 800 литров. Внимание…»
      Запись была заглушена криком одного из людей:
      — Центральная! Центральная! Нашли раненого. Состояние критическое.
      — Четвертый, не говори ерунды. Твоя задача, подготовить транспорт к буксировке, — ответил холодный начальственный голос.
      — Нет, правда.
      — Он что, пустотой дышать научился?
      — Бл*дь, центральная, в боксе он. Автоматика ругается, говорит — дыхательной смеси почти не осталось.
      Что было дальше, Федор не слышал, лишь промелькнуло, что он точно умеет читать мысли, потому, что сквозь вакуум звук не проходит. Сознание померкло.
      Конец 10 главы.
      Конец 1 части.

      Серый, неживой предрассветный полумрак сменился красноватыми лучами светила, которое выглянуло из-за горизонта, быстро, деловито, влетело над лесами, садами и парками, разгоняя остатки ночи. Поднявшись над насыщенной ночными испарениями поверхностью, звезда засверкала в полную силу, заливая теплом и светом пространство под ней. Купол неба приобрел привычный зелено-голубой оттенок, в нем наметились легкие облачка.
      Федор не спал, сидя у окна.
      Он глядел на кусты и клумбы, посыпанные белыми камешками дорожки, скамейки, чьи сиденья и спинки были отполированы десятками поколений больных, старинные беседки со стенами покрытыми паутиной трещин, которые уже не мог скрыть толстый, многолетний слой побелки. Конечников не видел окружающего великолепия, обратя взгляд внутрь себя.
      Память снова в мельчайших деталях воспроизводила сон, из-за которого он уже второй час не мог уснуть.
      В этом сне Конечников обнаружил себя парящим над Амальгамой, вернее над залитой полуденным солнцем середины лета Окружной долиной. Где-то сбоку, словно клык, выступала огромная туша горы Хованка, покрытая лесом и украшенная залихватски нахлобученной снежной шапкой.
      Далеко внизу мелькнули крыши поселка. Федор приземлился у дома.
      — Есть кто живой? — крикнул Федор, входя.
      — Проходи, внучек, — отозвался голос изнутри.
      «Дед», — пронеслось в голове Конечникова. Сразу нахлынули воспоминания: радость, боль, стыд и сожаление.
      — Ну, проходи, чего стоишь? — нетерпеливо крикнул старик.
      Конечников собрался с духом и распахнул дверь.
      В дому почти ничего не изменилось. Лишь еще больше выгорели занавески на окнах и вышоркался деревянный пол. Федор прошел в горницу. Дед, как обычно, сидел за столом у окна, и что-то записывал в книгу летописи, макая перо в глиняную чернильницу.
      — Здорово, Федечка, — сказал он поднимаясь.
      Лицо старика озарила улыбка.
      — Здравствуй, деда.
      Они обнялись. Конечников отметил, как высох его дед, которого он запомнил пожилым, но еще крепким мужчиной.
      — А что ты хотел, 20 лет прошло, — сказал дед, отвечая на его мысли.
      Внезапно Федор вспомнил, каким ловким и молодым был старик, во времена, когда самому Федору было лет 12–13.
      Память вернула Федору пронзительную синеву неба с редкими белыми облачками, яркий солнечный свет, плотный, словно проходящий насквозь, согревающий, дающий силу.
      Они поднимались на Хованку, к самой границе вечных снегов, чтобы зачерпнуть из Гремячки, еще не реки, а всего-лишь ручейка молодильной воды. Конечников снова увидел деда веселым и крепким.
      Дед стоял на коротких лыжах-снегоступах, воткнув опорные палки в наст и улыбаясь жадными глотками пил из стеклянной бутыли студеную воду Гремячки. Временами он прерывался, чтобы посмотреть, как играет солнце в живительной, молодильной влаге. Потом дед снова зачерпнул из ручья, заткнул бутыль и сунул ее в рюкзак.
      — Бабе Дуне, — сказал он. — А не будет пить, я себе молодую найду.
      Дед поднялся на палках и ринулся по склону вниз с криком — «Догоняй, Федя».
      — Ты меня таким помнишь? Спасибо, — сказал старик.
      Вдруг его плечи расширились, под рубашкой заиграли крепкие мускулы, а на лице разгладились морщины, появилась улыбка.
      — Как ты это сделал? — ошеломленно спросил Федор.
      — Как, как, — дед махнул рукой. — Ты как хочешь меня, так и видишь. Ведь это твоя сонная греза.
      — Сонная греза? Я сплю?
      — Спишь. Только ты ведь и наяву между небом и землей болтаешься. И жить не можешь, и помереть не хочешь. Совсем как я недавно. Чуть меня не прибили ироды.
      — Кто?
      — Да какие-то, вроде тебя, космонауты. Прилетели на большой овальной штуке. Занятной такой. У нее были башенки, прозрачные сверху. Из них большие ружья торчали. По три в ряд в каждой.
      — Эланская десантная лодья?
      — Наверное, Федечка. Это ты у нас образованный. Мы неученые.
      — А говорили они как? Во что одеты были?
      — Одеты не по-людски. Во все черное, лица закрыты, одни глазища сквозь прорези сверкали. И говорили как-то странно, все слова на «а» и на «о» заканчивались.
      — Эланцы?
      — А пес их разберет. Командир, правда, без маски был и говорил по-нашему. Они когда стали меня вязать, я им не дался, пораскидал. Так кто-то из них меня стрельнул. Со страху или в запале.
      Его потом командир, ну, который без маски был, прикладом по темечку приласкал. Лечить меня пытались, а командир все допытывался, где книга спрятана. Не сказал я им, хоть и стращали, что Витю убьют, невестку и внучков. А, — дед улыбнулся, — ты ведь не знаешь. Витя Алену в жены взял. Трое правнучат у меня сейчас: Дуня, Леша и Николенька. Не тронули их ироды. Все перевернули, не нашли летопись. Я ее прячу там, где мы тогда отсиживались. По молодости лет с девками там гулял, вот и на старости пригодилось убежище.
      Обмяк я, в темноту провалился. Эти бросили меня в лесу, ветками завалили, думали, — кончился. Такие озорники, однако, оказались. Обманул, однако, я их, не помер.
      — Ты запомнил, как этот ублюдок выглядел?
      — А тебе зачем? — усмехнулся дед. — Бить пойдешь? Запомнил, конечно. Да и запоминать не надо. Твои железки в старую газету завернуты, так на первой странице прямо он вылитый. Приедешь — посмотришь.
      — Откуда знаешь, что приеду?
      — И не просто приедешь, Федя, комиссуют тебя вчистую, летать больше не будешь.
      — Это неправда дед, это неправда.
      — Это неправда, — произнес Конечников вслух.
      — Что, Федор? — отозвался из глубины комнаты сонный женский голос, который тут же стал укоризненным и обеспокоенным. — Федя, ты опять встал.
      Конечников повернулся. Девушка решительно соскочила с кровати, нисколько не стесняясь отсутствия одежды, направилась к Конечникову.
      — Ну не могу я все время лежать, Вика, — стал оправдываться Крок. — Не могу я в утку ходить все время. Не могу я все время просить, чтобы мне ее подавали.
      — Вот сместятся у тебя кости, тогда точно ничего не сможешь, горе ты мое, — произнесла Виктория, привычно ныряя под плечо капитана и охватывая его за туловище. — Вставай, только аккуратно.
      — Хорошо, — ответил Конечников, левой рукой цепляясь за девушку, которая изо всех сил поддерживала его, а правой шаря по полу костылем в поисках опоры.
      Федор в очередной раз поразился, какая она сильная, эта худая девчонка модельной внешности. Виктории хватало сил не только поддерживать его, здоровенного мужика, но и не давать запутаться в кабелях, подключенных к регенераторам на ногах.
      Общими усилиями они добрели до кровати. Конечников, всячески страхуемый медсестрой, присел на край. Виктория внимательно осмотрела блестящие цилиндры на его ногах, проверила показания датчиков.
      Федор продолжал разглядывать девушку. Всклокоченная, худая, жилистая медсестра, с широкими плечами, маленькой грудью и тощим задом, вдруг показалась Конечникову неприятной, почти жалкой.
      Девушка почувствовала его взгляд и повернула к нему свое лицо с широкими скулами и тонким подбородком, поправила вьющиеся волосы, светлые и длинные. На миг она пронзила Конечникова взглядом прозрачных голубых глаз, в котором мелькнула и погасла профессиональная отстраненность.
      — Что-нибудь не так? — спросила медсестра.
      — Доктор, я буду жить? — жалобно сказал Федор.
      — Будете, Федор Андреевич, будете. Кажется все в порядке. Только эту табуретку я выкину.
      — Тогда я стоять у окна буду.
      — Милый, — подаваясь к нему, сказала девушка. — Потерпи, уже скоро. Скоро ты поправишься.
      — Мне это уже 8 месяцев говорят, — зло сказал Федор.
      — Я же помню, каким тебя привезли, — возразила девушка. — Живого места не было. А сейчас прямо почти жених.
      — Ты это тоже заметила? — спросил Конечников, и помимо воли воображение нарисовало ему картинки прошлой ночи, когда Виктория, потеряв над собой контроль, скакала на нем под аккомпанемент собственных бессвязных криков. Обычно девушка молчала, поскольку у нее был занят рот — только такой секс до недавнего времени мог позволить себе больной.
      Федор подумал, что если выдержал эти прыжки, то в состоянии ходить на костылях. Взгляд Конечникова, подогретый картинками воспоминаний стал масляным, обволакивающим. Он потянул девушку к себе, но та, взглянув на часы, помотала головой и резко освободилась.
      — Потом, котик, потом. Время, — произнесла Виктория, быстро натягивая прозрачный лифчик и тонкие, ажурные, крайне дорогие чулки.
      Она убрала волосы под шапочку, отчего шея стала длиннее, а плечи не такими костлявыми, подвела глаза, подкрасила губы.
      Федор никак не мог оторваться от этого процесса преображения жалкого воробушка в диву. Зад девушки визуально расширился, грудь обрела совершенную форму, взгляд загадочность, губы призывную полноту.
      Взгляд мужчины уперся в треугольник волос на лобке, подчеркнутого белизной чулок.
      — Нравится? — спросила девушка
      — Да, — откровенно признался тот. — В следующий раз не снимай… Ладно?
      — Хорошо, — ответила медсестра, накинув короткий белый халатик младшего медперсонала специального отделения. — Жалко, что следующий раз будет только через 2 дня.
      — Пока, котик, — сказала Виктория, целуя Федора.
      — Пока, киска, — отозвался Конечников.
      Федор устроился поудобнее в кровати. Взял с тумбочки пачку, выбил сигарету и с удовольствием вдохнул ароматный дым дорогого табака.
      Действительно, то, что было, когда его привезли и теперешнее его состояние различались коренным образом.
      …Подлая память стала подбрасывать ему картинки с того самого момента, когда он очнулся в госпитале.
      — Он пришел в себя, — среагировала сестра-сиделка, нажав кнопку связи на портативном пульте.
      — Хорошо, сейчас будем, — отозвался переговорник.
      — Где я? Какой сейчас день? — еле слышно спросил Федор.
      — 6 января 7120 года, планета Алая.
      Он с трудом ворочая глазами огляделся. Конечников лежал в просторной, светлой палате, укомплектованной всевозможным диагностическим и лечебным оборудованием. Из раскрытого окна одуряюще пахло цветущей сиренью, и доносились мелодичные трели какой-то птицы. Федор посмотрел на зеленоватое небо, цвета старой бирюзы и решил, что скорей всего он находится в средних широтах Южного полушария, где сейчас вовсю бушует дикая, необузданная весна, заставляющая кипеть кровь всех живых существ и покрываться цветами все, что может цвести.
      — Сколько же я был в коме?
      — Почти 10 месяцев.
      — Боже, — только и произнес Федор.
      Тут двери распахнулись. Ввалилась целая толпа медиков. Они стали бесцеремонно тыкать в Федора пальцами и приборами, крутить растяжки, на которых были подвешены его руки и ноги. Федор едва успевал отвечать: «Больно», «Не больно», «Удобно», «Неудобно».
      Конечникова мутило, голова кружилась, болели глаза от необходимости смотреть на стольких людей сразу. Федор понял, что медики крайне удивлены тем, что он выжил, несмотря на многочисленные переломы, сотрясение мозга, болевой шок и несколько суток проведенных на разгерметизированном корабле под сомнительной защитой бокса для транспортировки.
      Наконец, орда людей в белых халатах сочла возможным оставить его в покое. Остался лишь один человек. На его лице читалось, что к медицине он имеет весьма отдаленное отношение. Под накинутым халатом виднелся голубой мундир офицера госбезопасности. Он сделал знак медсестре, и та опрометью выскочила из палаты.
      — Здравствуйте. Я полковник Борис Терских, особый отдел клинического госпиталя 442345. — Надеюсь, вы в состоянии побеседовать со мной?
      — Полагаю, что от меня вы все рано не отстанете, даже если я скажу нет, — произнес Федор, чувствуя, как много сил отнимает каждое слово. — Я капитан Федор Конечников, База ВКС «Солейна», командир малого гиперпространственного крейсера-разведчика 2803.
      — Базы ВКС «Солейна» уже не существует.
      — Не может быть, — прошептал Федор. Перед его глазами встала несокрушимая громада орбитальной станции. В волнении Конечников сделал попытку привстать, но, оторвав голову от подушки, он бессильно опустил ее. Вселенная закрутилась как центрифуга с шипением и свистом, набирая обороты. Немного собравшись с силами, Федор спросил: — Как погибла космокрепость?
      — В бою с эскадрой адмирала Убахо.
      — Не может быть, — внутри Конечникова все клокотало, но наружу вырвался лишь слабый, бесплотный, прерывающийся голос. — После атаки скаутов, осталось лишь 2 тяжелых крейсера, которые потом были уничтожены моим кораблем у Альбигора. Еще 2 эланских АБГ, против нашего рейдера и 10 скаутов. Кроме того, несмотря на то, что крепость была серьезно повреждена выбросом вещества с планеты от ударов астероидов, она оставалась частично боеспособной.
      — Вы и про это знаете? — удивление полковника было вполне искренним.
      — Я сам видел, как астероид ударил по касательной к поверхности Солейны…
      — Кто вы?!
      — Я капитан Федор Конечников, — слабо повторил Федор.
      — Не было, не было капитана Конечникова, зачем вы врете, — гипнотически глядя в глаза Федору, произнес «особист».
      — А первый лейтенант Конечников был? Командир артсистем на 2803. 2803 — это номерной малый гиперпространственный крейсер-разведчик из состава ГКСДР. Именно этот корабль в одиночку уничтожил тяжелые крейсера эланцев «Фульгуро» и «Антальо», — ответил Федор.
      На лбу Конечникова от напряжения выступил пот, голова снова закружилась, к горлу подступил ком.
      — Вы неплохо подготовились, — позволил себе усмешку полковник.
      — После того, как командир 2803 майор Тихонов…
      — Кстати, как его звали? — иронически поинтересовался «особист».
      — Разумеется, Алексей Павлович, если вы не знаете, — насколько позволил слабый голос, в тон ему ответил Конечников. — Майор был произведен в полковники, то есть, минуя чин лейтенант-полковника и назначен командовать рейдером «Князь Иван». А мне добавили звезду и назначили командиром 2803.
      — Кто до такого додумался? Как можно произвести майора сразу в полковники?
      — Командующий Базой генерал Соломатин.
      — Генерал Соломатин не был уполномочен отдавать такие приказы.
      — Я слышал, что на то была санкция великой княжны Александры. Даже если нет, то после гибели бригадного генерала Никифорова и всей 4 эскадры, подорванной эланцами при помощи бомб-астероидов, генерал Соломатин остался старшим командиром.
      В условиях отсутствия связи из-за нуль-циклона, это давало ему право принимать подобные решения.
      — Хорошо подготовились, господин. Мало кто знает такие подробности.
      — А почему бы вам не поверить, что я и есть капитан Конечников? — спросил Федор.
      — А потому, что вот заключение врача, — махнул бумагой полковник. — Мертвей мертвого. Зрачки на свет не реагируют, транспортировочный бокс испорчен, в его внутреннем пространстве рассыпаны таблетки для эвтаназии. Вокруг пустота и космический холод. А спустя четверо суток, обнаруживается, что мертвец ожил. Вот я и спрашиваю, кто вы такой, человек с медальоном Управителей? Что вам надо?
      — Наверное, чтобы меня считали Федором Конечниковым, капитаном ВКС, — ответил Федор, пьянея от своей догадки.
      — Как скажете, господин, — угодливо сказал полковник Терских.
      — Так какого черты вы тут меня мучаете? Неужели с самого начала было неясно? Вы не слишком догадливы, господин полковник. И как вы справляетесь со своей должностью… Я непременно проверю, — произнес Федор.
      Хоть эта фраза была сказана тем же прерывающимся, слабым голосом, «особиста» прошиб пот.
      — Простите, меня, господин. Все от усердия, от рвения, — забормотал полковник, вытягиваясь по стойке «смирно».
      — Заставь дурака Богу молиться… — произнес Конечников. — Я не собираюсь и дальше гнить на койке. Достаточно для правдоподобия. Приказываю обеспечить лечение и уход на высшем уровне. Я желаю выздороветь как можно скорее.
      — Как прикажете, господин. Разрешите вопрос, — «особист» заметно смутился. — Вы ведь эланец?
      — Да. Но во времена, когда я родился, этого разделения еще не было.
      По благоговейному выражению на лице полковника, Конечников понял, что не ошибся в своей догадке — есть, есть каста долгоживущих, стоящих над смертными…
      Федора перевели из изолятора в одноместную генеральскую палату. Со всего госпиталя собрали необходимую аппаратуру, выделив ее в монопольное владение лечащего врача Конечникова. Потянулись долгие дни, наполненные лечебными процедурами.
      Сначала Федору было не слишком хорошо. Восстановление организма, требовало много сил. Крок большую часть времени проводил в забытьи, наполненном гнетущими, расплывчатыми видениями.
      Голые, безотрадные черно-белые пейзажи вставали перед Конечниковым. От их бесконечного, печального повторения и удручающего однообразия Федор стонал и метался в своих растяжках, так, что приходилось колоть ему эндорфин.
      По мере того, как улучшалось состояние, менялись и картинки «внутренней трансляции» Крока. Это уже были реальные воспоминания о тяжелых и неприятных моментах жизни.
      Чаще всего ему виделось, как банда поселковых мальчишек, подначенных Гунькой, бежит наперерез, отсекая дорогу к лесу, а сам Гунек воинственно орет: «Пацаны, я у Синоптика настоящий пестик видел, пусть всем покажет». Федор, вскидывает оружие, но в отличие от того, что было тогда на самом деле, пистолет стреляет и его сверстники падают, срезанные пулями из эланского оружия. Почему-то ребят становится все больше и больше, но пистолет в руках Конечникова не знает промаха…
      Все дети, кого он знал, с кем жил по соседству, дружил или враждовал, вповалку лежат на земле. Федор ходит между трупов, заглядывает в пустые, потухшие глаза поселковых ребятишек, чувствуя, какjt чудовищное, злое дело он сотворил, выбив целое поколение поселковых жителей…
      Это повторялось много раз, пока в разгар бреда Конечников вдруг вспомнил, что все было совсем не так. И все, как по мановению волшебной палочки, переменилось. Воображаемые картинки, порожденные болезненным состоянием, сменились воспоминаниями.
      Он еще раз пережил, как в тот, неудачный для него день, толпа сильно помяла Федора и забрала пистолет, который Конечников так и не пустил в ход.
      Федор, очнувшись от назойливых картинок, подброшенных ему памятью, еще не остывший от вновь пережитого унижения, для успокоения себя вспомнил, что потом они вдвоем с Витькой по-взрослому, безо всякой жалости отходили Гунька. Сломали ему нос, рассекли бровь и повредили левое ухо, отчего оно стало смешно топорщиться.
      Примерно через полгода, вычислив, что оружие находится у Кирилла Топтунова, главаря местной мальчишеской кодлы, Федор с Витькой без изысков вечером подкараулили его. Киря Топтун пробирался домой после лесных посиделок, где пацаны курили настоящий табак и пили самогонку. Братья натянули на дороге веревку, а когда парень впечатался носом в песок, добавили ему обернутой в холстину слегой по затылку и забрали у сопливого «вождя» подарок девушки со звезд.
      С этого дня у Федора не было кошмаров. Конечников вернулся в реальность, прочно зацепившись за ощущения пропитанного одуряющими цветочными ароматами лета 7020 года на планете Алой.
      Теперь у Конечникова было время, чтобы подумать обо всем. Он продолжал быть прикованным к растяжкам и приборам. Дни проходили в абсолютном однообразии.
      С утра наведывался полковник Терских, который, казалось и был его лечащим врачом, с подозрением прикасаясь к аппаратуре и кабелям подключения, делал выговор по поводу недостаточной чистоты в палате, напоминал, чтобы все пожелания и прихоти раненого удовлетворялись. Потом, приходил капитан медицинской службы Абрамов, лучший врач отделения травматологии и ортопедии.
      От эскулапа веяло раздражением и озабоченностью. Он осматривал Федора, давал указания, коротко расспрашивал о состоянии и уходил, заглядывая еще в обед и перед уходом домой, в четыре часа пополудни.
      Когда Конечников спрашивал медика о возможности выздоровления, он наиграно-фальшиво говорил: «На живой кости мясо может нарасти», призывал ждать, просил пациента довериться силам природы и разуму врачей. При этом он старался не смотреть в глаза пациента.
      Присутствия сестер-сиделок, которые постоянно читали любовные романы, Конечников старался не замечать. Ему не слишком хотелось выслушивать их охи и причитания, он стыдился собственной слабости, того, что не мог сходить без посторонней помощи по нужде, а главное просто боялся, что так его очень быстро разоблачат как самозванца.
      Федор не без основания полагал, что под личинами медсестер, прячутся штатные агенты Службы Безопасности, жадно ловящие и анализирующие каждое его слово.
      Конечников лежал, погруженный в свои мысли, делая вид, что спит.
      Ничего не менялось. Та же белая поверхность стены, бирюзовое, чужое небо в окне, запахи сада, нагретой, влажной земли, сквозняки, от которых колышутся занавески… и больше ничего. Так проходили долгие пустые дни.
      Работающий мозг требовал нагрузки, и в сознание врывалось то, отчего Федор старательно избавлялся всю службу.
      Ему не думалось, что снова придется вернуться на Богом забытую планету, а тем более держать ответ не только перед своей совестью, с которой, в общем, нетрудно договориться, но и перед живыми людьми.
      Федор спрашивал сам себя, как он посмотрит в глаза Алене, которая стала женой его брата? Как они смогут жить под одной крышей — два брата-соперника и женщина, которая спала с обеими?
      Как он уживется с Виктором, на которого сбросил то, что мешало ему взлететь к звездам: — старика, который их вырастил, дом, необходимость продолжения традиций рода охотников и землепашцев…
      Единственно, чего он не боялся — это встретиться лицом к лицу с дедом. Федор был уверен, что дед, ловкий и сильный, который умел играть на гитаре и гудке, пел и плясал как молодой, знал наизусть целые книги, помнил пришедшие из тьмы веков предания и вел поселковую летопись, давно понял и простил его.
      Конечников, в промежутках между болезненными лечебными процедурами и не менее неприятным кормлением, повиснув на растяжках в поле уменьшенной на треть гравитации, вспоминал, а вернее просто проживал заново моменты своего детства и юности, в поисках ответа на погребенные до поры вопросы, которые встали перед ним снова.
      …Алена была младше Федора на год. Она приходилась какой-то дальней родней тете Дуне, и жила у нее с тех пор, как умер ее дед Савва, чей дом был первым на дороге, ведущей к заброшенным карьерам. Алена была худой, нескладной, веснушчатой девчонкой, которую они с братом поначалу приняли в штыки, отказываясь с ней играть и вообще знаться.
      Но со временем она стала «своим парнем», а потом и вовсе превратила Федора и Витьку в бесплатное приложение, приятелей-телохранителей, которые следовали за ней повсюду, не вмешиваясь в ее дела, разговоры со сверстницами и флирт с большими мальчиками.
      Это случилось, когда вдруг обнаружилось, что «нескладеха» и «макаронина» стала превращаться в красавицу с бездонными, голубыми глазами и грацией дикой кошки.
      Однако, по мере того, как братья входили в силу, любителей кокетничать с ней становилось все меньше. Этому способствовало и то, что Федор был единственным, кто мог часами рассказывать о звездах и жизни на других планетах. Эти данные он почерпнул из загруженных в компьютер книг, в основном кратких, сильно урезанных курсов для кадетов военных училищ ВКС. Но даже эти, короткие отрывочные, сведения были откровением Божьим в лесном поселке на заштатной, забытой всеми планете.
      А может просто старший из братьев Конечниковых нравился девушке… К 16 годам Федор сумел отодвинуть в сторону всех конкурентов, включая Виктора.
      Федор подумал, что почти не помнит ее, не помнит ее лица и фигуры, лишь какие-то черты, которые сохранила память, да ощущение, которое вызывало ее присутствие.
      Чаще всего Федор переживал заново их последний вечер.
      Они стояли с Аленой на холме над речкой. От Хованки наплывал туман, скрывая извилистое русло Гремячки, заставляя расплываться в дымке желтые огни поселка. В отдалении, над космодромом, который успели построить за последний год, поднимались сиреневатые столбы света от окаймляющих летное поле прожекторов.
      На быстро темнеющем небе маленькой изломанной искоркой блестела Криона. Крупные, сочные звезды Млечного Пути, словно факелы, пылали во все небо, давая более чем достаточно света, чтобы видеть все вокруг.
      Девушка прижималась к нему спиной, запрокинув голову вверх, отчего золотой водопад ее волос накрывал плечи и шею Федора.
      — Ты уезжаешь? — спросила Алена.
      — Да, Аленка, — ответил Федор, — дед говорил, что занятия в летной школе должны начаться через полтора месяца по универсальному календарю.
      Конечникову было грустно и немного страшно. Федор, хоть и был уверен в успехе, побаивался своей затеи, боялся, что военные просто не станут говорить с деревенским парнем. Или хуже того, отправят домой, придя к выводу, что доморощенный мечтатель учился не тому, не по тем учебникам и, вообще, в армии князя-императора такие не нужны.
      — Зачем тебе все это? — горько сказала девушка. — Есть ты, есть я, есть наш дом. Есть река, есть лес вокруг и наши пашни. Чего же еще надо?
      Конечников, погруженный в свои мысли, не ответил. Тогда Алена повернулась к нему, настойчиво вглядываясь в его глаза.
      — Я хочу увидеть своими глазами, что там, по ту сторону звезд, — наконец ответил Федор, возвращаясь в реальность. — Я хочу лететь в пространстве на громадном корабле, способном перепрыгивать между светилами. Я хочу видеть своими глазами другие миры, о которых читал в книгах.
      — Это сделает тебя счастливее, чем сейчас? — спросила девушка. — Или ты хочешь найти эту свою Дарью Дремину?
      — Причем здесь Дарья? — разозлился Федор, отстраняясь от девушки.
      — А вот причем, — ответила она. — Я живая и настоящая. Я здесь, рядом. И я люблю тебя.
      Девушка вдруг дернула шнуровку на плече, и грубая домотканая материя платья сползла к ее ногам. Федор не отрывая глаз от сияющей белизны кожи, сделал шаг навстречу…
      … — Ты останешься? — спросила она после.
      Федор долго не отвечал, глядя в сияющую огнями черноту.
      — Нет. Моя судьба там, — ответил он.
      — А я? — растеряно спросила Алена.
      — Я вернусь, дождись меня, — ответил Федор.
      — Что б ты сдох, дурак, там, среди звезд, — зло выкрикнула Алена, лихорадочно вскакивая и приводя в порядок одежду. Она побежала, смеясь на ходу злым, заливистым смехом и крича: — Я не буду тебя ждать, книжник малахольный. Я за Гуньку замуж выйду.
      Издалека, подтверждая ее слова, донесся волчий вой.
      Федор был ошарашен и оглушен новыми ощущениями. Какая-то часть Федора кричала, чтобы он немедленно бежал за девушкой, извинялся, говорил, что он не может без нее жить, что он, конечно же, останется на Амальгаме, выбросив из головы мечты о боевых кораблях и полетах в космосе.
      Другая же его часть, более мудрая и зрелая, которая не жила и чувствовала, а лишь наблюдала за ходом жизни, подсказывала ему, что таких Ален у него будет много. А платой за нехитрые удовольствия будет серое, бескрылое существование. Именно так прожили свои жизни многие поколения его предков.
      Конечников много раз на протяжении службы прокручивал в голове эту сцену, но сейчас, в госпитале, распятого на растяжках Федора охватывало страстное желание изменить прошлое, вернуться в тот летний вечер, чтобы выбрать другое.
      Конечников долго истязал себя этими воспоминаниями, пока не позволил себе принять все произошедшее. В конце-концов, кто-то должен был выполнить мечту десятков поколений жителей Амальгамы, — отомстить за их изуродованную планету и сотни лет голодной, полной лишений жизни в подземельях.
      Конец 11 главы.

      Конечников постучал по металлическим кожухам аппаратов, закрывающих ноги. Федору вдруг подумалось, — он совершенно напрасно плачется, жалуясь на судьбу. Особенно после этой ночи, когда добрая медсестра Вика показала ему, что он просто обыкновенный выздоравливающий раненый, а отнюдь не живая развалина, до конца дней обреченная ковылять на костылях, справлять нужду в утку и наживать пролежни на койке.
      А еще, Крок имел возможность прочесть, что было написано в истории болезни. После этого он высказывал неудовольствие врачам лишь для поддержания образа строгого и своенравного барина.
      Его выздоровление было почти чудом.
      Федор вытянул еще одну сигаретку, достал с тумбочки зажигалку. Золотой медальон на цепочке толкнулся ему в бицепс, теплая желтая вещица, диск украшенный драгоценными камнями и расписанный древними непонятными символами.
      Федор взял его в руки, разглядывая то, что за многие беспросветные дни запомнил до мельчайших деталей. «Неужели все дело в этой штуке?» — подумал Конечников.
      В свете маленького пламени зажигалки, камни заиграли внутренним огнем, точно были гранеными сгустками разноцветного пламени, зашевелились тени в глубоких бороздах, которые делили медальон на сегменты.
      Подарок Дарьи Дреминой, вернее княгини Александры — Федор уже сам запутался, кто есть кто, — был не просто знаком власти.
      «Как бы там не было, живой мешок с костями, которым я был, скоро сможет ходить на своих двоих», — решил Федор, — «За что только такие почести?».
      Пакадур не был таким наивным, чтобы предположить, будто странная княжна таким способом просто выражает свою благодарность. Глубоко внутри противно звякнул колокольчик тревоги.
      Чтобы не изводить себя напрасно переживаниями о том, что он не в состоянии изменить, Конечников сосредоточился на процессе втягивания дыма. Его мысли снова выскользнули из настоящего.
      … С момента, когда дела его пошли на поправку, выслуживающийся перед ним полковник СБ, который зорко наблюдал за тем, как протекает выздоровление своего подопечного, заменил пожилых медсестер молодыми, сексапильными девочками.
      Конечников первое время даже требовал, чтобы вернули прежний обслуживающий персонал. Однако очень скоро Федор понял, что ему гораздо приятнее смотреть на молодые, свежие лица красивых и веселых девчонок, чем на унылые протокольные морды, несомненно, более опытных, но старых и непривлекательных медработниц.
      Девушки носили короткие обтягивающие одеяния, слегка напоминающие форму остального персонала, которые не скрывали их женские прелести. Поначалу Федор не знал, куда девать глаза, когда в вырезе халата склонившейся над ним медсестры, открывалась крепкая, свежая грудь или когда вдруг короткий, едва достающий до колен подол, уезжал вверх, показывая длинные ноги.
      Конечникову стало нравиться подчеркнутое уважение и ненавязчивое предложение себя, исходящее от девушек. Все это будило инстинкты Федора, напоминало, что он не умер окончательно и в его существовании возможны еще моменты, ради которых стоит жить.
      Вскоре Конечников окреп настолько, что смог питаться сам. Кости понемногу срастались. Гравитацию плавно увеличили до 1,1 g, доведя ее до стандартного ускорения на поверхности Алой. Меры против мышечной дистрофии превратили Федора из высохшей мумии с переломанными костями в крепкого и сильного, если не считать бездействующих ног мужчину.
      На ноги пришелся основной удар и крошево из осколков, едва скрепленных крайне медленно образующейся костной мозолью, было скрыто под цилиндрами регенерационных аппаратов.
      Но сегодня он убедился, что даже это не мешает наслаждаться этой стороной жизни и новыми возможностями, была бы рядом покорная и чувственная девушка, ставящая его удовольствие выше собственного.
      Федор почему-то вдруг вспомнил, как старательно изображала Вика удовольствие, глотая его сперму, хотя в глазах стояли отвращение и страх, что ее стошнит.
      Это воспоминание возбудило Конечникова, и Федор представил, как все его медсестры занимаются с ним оральным сексом, смиренно дожидаясь своей очереди и возбуждая себя руками, но так, чтобы строгий господин, не заметил этой вольности. Федор с сожалением подумал, что Вики ждать целых два дня. Хотя, если бы он только позволил себе, любая из его медсестер, наверняка оказала бы ему те же услуги, стоило лишь намекнуть о своем желании.
      Конечников тяжело вздохнул — больным, полуприбитым Управителем Жизни, он больше котируется у женщин, чем здоровым и сильным офицером флота.
      На самом деле Федор прекрасно понимал, что эти девушки такие же агенты СБ, как и старые, толстые грымзы, которые дежурили в палате раньше.
      Они наверняка знают, как должен вести себя тот, кто за много веков пресытился этой трусливой, добровольно-принудительной любовью. Ну, если не знают девчонки-медсестры, то их начальник, полковник Службы Безопасности Борис Терских имеет об этом ясное представление.
      Поэтому Конечников скучающе шлепал по заду всех своих «девочек», давал им деньги на мелкие презенты и допускал Викторию, симпатичную блондинку, до «кормушки», когда у него было настроение получить немного невнятного, стертого неважным самочувствием удовольствия.
      За дверью послышалась какая-то возня, сдавленное пыхтение, потом раздалось легкое гудение. Федор насторожился, взялся за поручни и уселся на кровати, осторожно подтянув перебитые ноги, скрытые блестящими цилиндрами регенераторов.
      В палату деликатно постучали. Так о себе извещал лишь один человек, полковник СБ, начальник первого отдела госпиталя.
      — Войдите, — разрешил Конечников.
      — Здравствуйте, господин капитан, — сияя, как полная луна от распирающего изнутри восторга, произнес полковник.
      — Здравствуйте, — приветствовал его Конечников. — Вы сегодня припозднились…
      — Так точно, — ответил полковник. — Готовил вам сюрприз.
      — Сюрприз? — недоверчиво поинтересовался Конечников. — Надеюсь приятный…
      — Не сомневайтесь, Федор Андреевич. Заноси, — скомандовал полковник.
      Сервоприводы на дверях взвыли, втягивая обе створки в стены. В проходе показалось транспортное кресло, самоходная, крайне дорогая конструкция на нереактивной тяге, призванная облегчить жизнь инвалидам. По бокам аппарата шла пара техников из службы обеспечения госпиталя, за ним двигались люди, неся части машины и тома инструкций по применению. Позади всех, счастливо улыбаясь, шли Марина, медсестра, которая должна была дежурить сегодня и Виктория.
      Конечников подумал, не переигрывает ли эта статная блондинка, заботливо подсунутая ему отцом — командиром из 1 отдела.
      Вика, сдав смену, должна была бы уже писать докладную записку или просто ехать домой, но никак не изображать запредельную радость, что ее подопечный сможет перемещаться без посторонней помощи. Все это шествие напоминало крестный ход.
      Или парадную процессию на празднике воинской части, когда торжественно выволакивают знамя, — древнюю полуистлевшую, пыльную тряпку и окислившиеся, почерневшие награды, данные правителями от которых в истории остался лишь порядковый номер за давно забытые сражения.
      — Однако, — сказал Конечников, внимательно разглядывая аппарат. — Вот и тележка на воздушном ходу…
      — Я рад, Федор Андреевич, что вы оценили. Врач рекомендует вам гулять, а это лучшее средство для прогулок.
      — Вы имеете в виду — в «вашем положении"? — поинтересовался Конечников, пристально вглядываясь в глаза особиста.
      Полковник смутился.
      — Доктор говорит, что прогноз положительный. Надо набраться терпения.
      — Я в этом не сомневаюсь. Иначе и быть не может, — с улыбкой, от которой полковника охватил озноб, произнес Федор.
      — Так точно, господин, — ответил эсбешник.
      Конечников по поручням перебрался в инвалидное кресло, потом долго, придирчиво, основательно устраивался на мягком сиденье и выбирал оптимальный угол наклона спинки. Федор делал это до тех пор пока розы на лице полковника не сменились обычным, напряженно-внимательным выражением. Тогда, поняв, что достаточно наставил окружающих ждать, Конечников просунул руку в блок мануального интерфейса.
      Особист встрепенулся, на лице явственно проступили беспокойство и испуг.
      — Федор Андреевич, — произнес он, — подавляя желание немедленно выключить механизм управления или просто выдернуть, с матом и проклятиями, кисть надоевшего пациента из рецепторной зоны. — Людям, не имеющим практики данного способа управления или после долгого перерыва, лучше воспользоваться ручным рычажным манипулятором.
      Но было уже поздно. Федор по-привычке двинул рукой, расчерченной световой сеткой из перекрещивающихся лучей. Аппарат пришел в движение, резво ускоряясь по команде пакадура.
      Конечников сделал жест остановки, но кресло продолжило движение, протаранив кровать и опрокинув объемистый блок голографического монитора.
      Раздался грохот, Виктория взвизгнула. Кое-кто из техников захихикал. Полковник схватился за голову и невнятно выругался. Он первый подскочил к вывалившемуся из кресла Федору, почтительно заглядывая ему в глаза:
      — Не ушиблись, господин? — поинтересовался он. — Мануальный блок управления требует определенного навыка. Пользуйтесь, пожалуйста, джойстиком. На панели с левой стороны есть кнопки экстренного торможения и аварийного включения компенсаторных полей.
      — На аппарате есть противоперегрузочная система?
      — Так точно. Постоянно она не задействована, чтобы не вызывать неприятных ощущений. Но при необходимости ее можно активировать. Также, есть любопытная опция автоматического уклонения от движущихся предметов и курсопрокладчик, который позволяет выбирать один из 200 предварительно заложенных маршрутов.
      Федора со всеми предосторожностями водрузили на место, тщательно проверили состояние его ног.
      — Федор Андреевич, полагаю, что вам потребуется консультация техника по поводу управления вашим транспортным средством. Он покажет основные функциональные блоки и клавиши, объяснит, как включать его режимы.
      — Хорошо, — сказал Конечников, зная, что в этом случае со сверхзаботливым полковником спорить бесполезно.
      Особист ушел. За ним косяком потянулись техники и монтажники. Напоследок полковник кинул внимательный взгляд, проверив, стоят ли медсестры по обе стороны от пациента и достаточно ли показного, напряженного внимания в глазах женщин обращенных на раненого.
      Федор немного послушал специалиста из отдела, потом отпустил его, сказав, что все понял.
      Техник с удовольствием испарился. Марина деликатно занялась проверкой аппаратуры в каморке медпоста, оставив Конечникова наедине с Викторией.
      — Мне не терпится совершить прогулку, — сказал Федор.
      — Может быть Федор, ты зря так торопишься? — поинтересовалась девушка. — И вообще, полагаю, что ты напрасно отпустил Виталия. Опять ведь грохнешься.
      — Возможно, — согласился Конечников. — Для меня это было неожиданностью. Такое ощущение, что система управления на аппарате тормозит самым беспардонным образом.
      — Ну что вы, Федор Андреевич, — с легкой иронией возразила девушка. — Даже генералы старенькие, и те справлялись. Наверное, пальцы еще не слушаются после болезни.
      — Нет, не в этом дело.
      — А дело в том, — сказала Виктория, — что новичкам мануальный интерфейс дается трудно. Вот Борис Николаевич решил дать тебе возможность немного попрактиковаться.
      — Какой же я новичок? — удивился Конечников.
      Девушка лишь улыбнулась в ответ.
      — Я договорилась с Мариной, — сказала она. — Ночью снова дежурю я. Ты рад?
      — В высшей степени, — расплылся в улыбке Конечников.
      — Обещай мне, что не будешь строить из себя пакадура.
      — Хорошо, киса моя, — заверил ее Конечников.
      Виктория неожиданно страстно поцеловала его и выпорхнула из палаты.
      — Вы уже закончили, Федор Андреевич? — почтительно спросила дежурная медсестра. — Позвольте начать процедуры.
      — О, — с притворным ужасом произнес Федор. — Мариночка, а может не стоит? Вы мне уже все вены этими вливаниями попортили.
      — Никак нельзя, Федор Андреевич, на полном серьезе ответила девушка, своим хрипатым голосом, готовя капельницу. — Доктор говорит, что организму нужен кальций для сращивания костей…
      — Сколько ж можно. Во мне уже этого кальция больше чем в побелке.
      — Ну не вредничайте, Федор Андреевич, — попросила девушка, закрепляя блок иньектора на предплечье.
      Конечников закрыл глаза.
      Он нырнул от неприятных процедур в свои мысли. Федора поразила позорная неудача в управлении воздушной тележкой. Мануальное управление всегда было коньком Конечникова. Именно благодаря ему, Крок и оказался в армии.
      Федор вспомнил, как это было.
      Ненастным осенний вечером, Конечников, тогда еще 17 летний подросток, житель дикой и заброшенной планеты, пришел к воротам космопорта с твердым намерением, во что бы то ни стало, стать звездолетчиком.
      С неба моросил редкий дождик, поливая печальные голые деревья.
      Космопортом называлось большое поле, огороженное колючкой, натянутой на плохо обтесанные столбы, которые в прошлой жизни были деревьями на территории порта. На поле были установлен десяток легких маскировочных навесов, похожих издали на громадные кучи веток, оставшиеся после расчистки территории.
      Под навесами прятались уже знакомые Федору корабли. Часть подразделения несла боевое дежурство на орбите, а свободные экипажи отдыхали на поверхности.
      Размещались они в несуразном, бревенчатом строении за колючкой. Эта постройка, называемая блокгаусом, состояла из 2 длинных бараков, соединенных посередине крытым переходом и увенчанная парой приземистых башенок.
      Это сооружение небрежно сляпали из непросушенного кривого теса мужики из поселка, согнанные прикладами на принудительные работы. С тех пор хованцы люто ненавидели долгожданных «защитников», прохаживаясь тихим недобрым словом по вечно пьяным космолетчикам и их щелястому, протекающему жилищу.
      Федор постоял, поглядел на осклизлые, промокшие вышки, на которых торчали сонные часовые в пятнистых плащ-накидках, на темные окна башни контроля, на сиротливо мокнущие купола гиперсвязи, тихонько позванивающие под каплями дождя.
      Потом вздохнул и решительно подошел к воротам.
      — Стой, кто идет? — окликнул его сонный голос постового.
      — Конечников Федор, — ответил Федор, продолжая движение.
      — Пацан стой, стрелять буду! — вяло сказал часовой.
      Чувствовалось, что ему очень не хочется выползать на дождь из-за странного юноши, которому вздумалось посетить вечером Базу.
      — Стою, — ответил Федор, делая еще один шаг. — Я хочу поговорить с начальником космопорта или командиром боевого подразделения.
      — А тебе зачем? — с подозрением поинтересовался часовой. — Ходят тут всякие…
      — Я доброволец. Я хочу на службу! Я хочу летать! — сказал Конечников.
      — Иди, проспись, пацан, — буркнул охранник. — Счастья своего ты не понимаешь…
      — Я хочу на службу, — упрямо повторил Федор. — Когда ваш командир узнает, что вы меня не пускали, вас накажут.
      — Парень, иди домой, Христом Богом прошу, — ответил часовой, делая отчаянные попытки удержать приятное сонное состояние. — А если и вправду говна в жопе загорелись, приходи завтра с утра. Их благородия уже отужинали и отдыхают.
      — Мне некуда пойти, я сирота, — закричал Конечников. — Я знаю, что на космодроме приземлился почтовый транспорт. Завтра он пойдет обратно. Завтра вашим командирам будет не до меня, а в училищах скоро заканчивается набор. Пустите, это для меня очень важно.
      — Не уйдешь — стрельну. А завтра с утра разберемся, кто ты есть. Может ты шпион. Мне за тебя медаль дадут.
      — Шпион, говоришь? — с усмешкой сказал Федор. — Ну, будь по-твоему.
      Конечников достал из кармана заранее приготовленный на такой вариант развития событий эланский сигнально-спасательный передатчик и нажал клавишу включения. Какое-то время ничего не происходило, потом в окнах стал загораться свет, и замелькали силуэты судорожно натягивающих на себя одежду людей.
      Какое-то время сборы проходили в тишине, потом запоздало заревела сирена. В будке постового замигала лампочка, и зазвучал зуммер.
      — Етить твою мать змееныш, — злобно выругался часовой, выскакивая с оружием наизготовку под дождь. — Руки вверх! Лечь на землю! Стрелять буду!
      Над головой Федора провыли заряды. Конечников счел за лучшее плюхнуться лицом в мокрую траву.
      Над полем космодрома пронеслись глайдеры, шаря остронаправленными прожекторами. Одна из машин тяжело плюхнулась на дороге позади поста. Из глайдера стали выпрыгивать десантники, отсекая Федора от леса.
      — Михайлов, эланец где? — прокричал командир.
      — Да здесь! — ответил часовой. — Перед тобой лежит.
      — Этот пацан?! — удивился десантник. — Встать!
      И не дожидаясь, пока Федор поднимется сам, дернул его за шиворот, ставя на ноги.
      — Вася, проверь — приказал десантник одному из своих.
      — Он, родимый, — почти ласково сказал тот, тыча раструбом противно пищащего прибора в Конечникова. — Что, допрыгался, ступида элана виркоко?
      — От тупого петуха и слышу, — ответил Конечников. — Глаза разуй, какой я тебе эланец? Я доброволец, я послужить хочу империи, великому князю-императору.
      Пеленгаторщик замахнулся, чтобы ударить Федора, но командир десантников остановил своего подчиненного.
      — Не тронь… Не видишь — чокнутый…
      Допрос длился уже второй час. Мерно текла с потолка вода, со звоном барабаня в поставленные под течь жестяные коробки, гулко плюхая в плотную, матовую пленку, которая разделяла помещение на отсеки, и которой были накрыты кровати и приборы.
      В центральном закутке, выполнявшего роль столовой или комнаты для совещаний, на грубо сколоченном, пахнущем смолой предмете, отдаленно напоминавшем стол, были разложены вещи Федора.
      Там расположились: портативный компьютер, передатчик аварийно-спасательной системы, фотография Дарьи Дреминой в форме лейтенанта медицинской службы, нательный крест, кожаный мешочек земли, взятой Федором на родном подворье, красивый полупрозрачный камешек с Гремячки, моток веревки, магнитный компас, огниво, самодельный кованый нож, шматок сала, мешочек с солью, несколько сухарей, фляга с водой, пара запасных портянок.
      Конечников с тревогой наблюдал, как водяные капли, все ближе ложатся к его электронному другу. Федор ерзал на грубо сколоченном, самодельном, сыром стуле, пробуя крепость наручников. За импровизированными портьерами в комнате чувствовалось присутствие занятого делом народа: щелкали тумблеры, мягко всплывали из общего гула сигналы вызова, доносились обрывки не предназначенных для чужих ушей разговоров.
      По тому, как притихал общий гомон после вопросов майора, Федор догадывался, что всех крайне интересует правда, которую пытается добиться от пришельца из леса их командир.
      — … Мне очень понравилась та трогательная сказочка, которую вы изволите тут рассказывать. Но позвольте еще раз выслушать, что вижу я.
      Итак, мы видим: современный компьютер, который просто не мог оказаться у жителя планеты, которую уже 900 лет не посещали корабли из Обитаемого Пространства. Тем более эланского производства. Одним этим вы себя с головой выдаете…
      Потом передатчик. Сие означает, что после выполнения задания вас должен был подобрать корабль. Фотография девушки… Я полагаю, что это фотография агента, с которым вы должны вступить в контакт. Оружие… Эланцы, я знаю, большие любители колюще-режущих игрушек. Не смогли расстаться с любимой железячкой? Понимаю… И в заключение — пробы земли и воды…
      Вот так вот, юноша. Поймите вы, наконец, ваша песенка спета. Радуйтесь, что особиста у нас пока нет. Давно уже бы кровавые сопли по физиономии размазывал. Молодой человек, очень вас прошу, — пожилой майор с летными нашивками наклонился к Конечникову. — Время позднее, всем спать хочется. Признайтесь, — и с чистой совестью в камеру. Чистосердечное признание смягчает вину. А то ведь мы вас бить начнем
      — Если бы вы меня шпионом считали, давно уже бы били, — ответил Федор, исподлобья разглядывая вспыхивающие разноцветными огоньками приборы.
      — Пацан, скажи, где взял, домой отпустим. Родные, поди, с ума сходят, — майор вопросительно посмотрел на Конечникова. Мать, отец…
      — Нет у меня ни отца, ни матери, — ответил Федор. — И не хочу я домой. Не для того я к вам пришел.
      — Ты сам подумай, что я в рапорте напишу? Явился дикий человек из леса и попросился служить на флот. Без документов имени, рода, племени. Да еще с эланским барахлом, изобличающим его как шпиона.
      — Как это без роду племени? — удивился Федор. — Я Конечников Федор, сын Андрея Арсеньевича Конечникова и Марии Алексеевны Шаповаловой, внук Арсения Викторовича Конечникова. Живем мы в поселке. В поселке 200–250 жителей. На планете люди обосновались очень давно, не меньше 1000 лет назад. Когда-то здесь были: малая исследовательская станция, геологическая экспедиция, комплекс объемной пеленгации. Предположительно на Амальгаме были даже города.
      Первые колонисты пришли с Тригона, ближайшей отсюда густозаселенной и промышленно развитой планеты. А на Тригон попали со Старой Земли еще во времена первого князя князей. А про компьютер я уже вам говорил…
      — Шпарит как по писанному… Ну, не было такого корабля, не было лейтенанта медицинской службы Дреминой, не было экспериментального полета к Глюкранде.
      В компьютере учебники, инструкции и боевые уставы деметрианской армии, имитатор блока мануального управления для нового секретного оружия. Все, что нужно, чтобы закосить под своего.
      — Нет, мне все это Дарья дала, чтобы я готовился к экзамену в военное училище.
      — Ну вот видишь, ты и не скрываешь, что хотел внедриться… Расскажи подробнее об этой Дарье Дреминой
      — Пожалуйста.
      — Для начала скажи, откуда ты узнал, как ее зовут.
      — Она показала мне удостоверение личности офицера. Написано в нем было: Департамент здравоохранения Деметрианской империи. Первое Управление медицинской службы Военно — Космических Сил. База ВКС «Крокус-3» Второй лейтенант Дарья Дремина, врач. Код допуска А2…». Когда она прикладывала палец к контактной зоне, пластинка окрашивалась в зеленый цвет.
      Майор присвистнул.
      «Ох, и ни * уя ж себе!» — сказал кто-то за импровизированной перегородкой.
      — Вот это да, — набравшись смелости, отозвался офицер, в чине капитана, протискиваясь за занавесь. — Удостоверения с сенсорным блоком — до сих пор экзотика. Иван Михайлович, — продолжил второй, — а наши, какие коды? Е-16?
      — Е-14. И это несмотря на то, что информация о малых крейсерах — разведчиках до сих пор специальном доступе, а наша миссия известна только очень немногим. Что же такого инфернального, запретного было в полетном задании этого корабля?
      — Первое Управление многое может себе позволить, — майор, сказав это, сделал над собой усилие и продолжил казенным тоном, обращаясь к Федору. — Теперь я понимаю, насколько хорошо вы подготовлены. Кто же вы, признайтесь…
      — Да Федор я, Федор Конечников.
      — Хватит врать, — заорал майор, треснув кулаком по столу.
      — Михалыч, не ори, — осадил его второй офицер. — Толку от крика мало. Давай лучше поразмышляем. По словам мальца, корабль приземлился?
      — Да.
      — Какие-нибудь материальные свидетельства этого остались?
      — Да вот же, полный стол, — не выдержал Федор.
      — Помолчи, — приказал ему офицер. — Следы от опор, специфические сооружения на поверхности, записи датчиков наблюдения?
      — А, — с досады махнул рукой майор, — следы от опор наверняка давно заплыли, записей нет, все орбитальные спутники давно стали металлоломом. А этих специфических сооружений — пруд пруди. В основном обломки и руины, замытые песком и заросшие лесами. Поди, разберись.
      — Нет, подожди, ведь была же передача маяка 9 лет назад…
      — Информация, переданная маяком, имеет гриф секретности «А». Маяк изъяли особисты. Нас не пустили. Рожей, типа, не вышли. Кто сейчас с уверенностью может сказать, наш он был, а может эланский или древний, допотопный. Бог знает. Вот, — майор с досады развел руками. — Замкнутый круг.
      — Постой, — предложил капитан. — По словам парня, там канонира похоронили на месте посадки.
      — Да, на пригорке. И обелиск из броневой плиты поставили с фотографией, — вставил Федор.
      — В темноте найти сможешь? — спросил майор.
      — А зачем искать? — удивился Федор. — В учебных заданиях было упражнение по определению географических координат. Я и определил.
      Конечников почесал затылок и нарисовал две группы цифр.
      — Это что, получается квадрат 500х500 метров?
      — Да, что-то около того. Большей точности в наших условиях добиться невозможно. Есть ориентир — отдельно стоящая на пригорке сосна.
      — Ага, все бросим и сейчас пойдем сосны искать, — угрюмо произнес майор.
      — Иван Михайлович, не забывай там кусок брони примерно метр на два. Локатор засечет цель на раз…
      — Вот сам и лети. Возьми глайдер и десяток десантников.
      — А кто закончит настройку комплекса объемного контроля?
      — Ладно, оставайся. Семен, — обратился майор к невидимому офицеру за пологом, — сгоняй…
      Было слышно, как тот поднялся и ушел. За стенами блокгауза началась перебранка, затопали по металлу кованые ботинки, потом что-то тяжело прошелестело, удаляясь на восток.
      — Михайлыч, — предложил капитан. — Место освободилось, пусть парень блеснет.
      — Ну, а мы молодой человек, пока поиграем, — отреагировал майор. — Пока место на имитаторе свободно.
      — Во что? — подозрительно спросил Федор.
      — По вашим словам, молодой человек, вы неплохо летаете. Не попробовать ли нам, чего вы на самом деле стоите?
      — Показывайте, что нужно делать, — ответил Федор.
      — Имитатор в дальнем углу, подключайте, — равнодушно сказал майор, снимая с Федора наручники. — Если с чем не справитесь, спрашивайте Петра Ивановича.
      Офицер сделал кивок в сторону капитана, который, бросив свои занятия, подошел к Федору.
      — Есть, — ответил Конечников, чувствуя, как от ужаса холодеют ноги.
      Капитан почти силком затолкнул его в отсек, где стоял десяток аппаратов, как и все остальное в блокгаузе по случаю дождя накрытых пленкой.
      У пультов управления сидели молодые ребята с погонами вторых и третьих лейтенантов, усердно производя какие-то манипуляции.
      В первый момент Федор растерялся. Ящики имитаторов никогда не показывались в учебном курсе с этого ракурса. К счастью, все обошлось, Конечников вспомнил, где на картинке у имитатора была нарисована кнопка включения. Он нажал, и установка заработала. По монитору поползли строчки самопроверки, экран замер в положении «готово»
      — Почему не включился мануальный блок?
      — А тебе зачем? — спросил офицер. — Штурвал, педали есть — летай. Вон ребята летают, не жалуются.
      — Мне нужна мануалка…
      — Так летай, не выпендривайся…
      — А я это, я не умею без мануального интерфейса…
      — Плохому танцору всегда что-то мешает, — буркнул капитан. — Михайлыч, он говорит, что не умеет!
      — Неправда! — с этим криком Федор бросился к майору, продираясь через холодную мокреть листового пластика. — Он мне специально не включает мануального управления!
      — Юноша, уверяю вас это гораздо сложнее, не справитесь.
      — Я только так могу. Ну откуда у меня на компьютере руль и педали?
      Майор покачал в сомнении головой, потом, кивнул.
      — Включи, Петя, раз юноша хочет.
      Когда Федор резким, сноровистым, профессиональным движением воткнул ладони в перекрестье лучей, офицеры переглянулись.
      — К выполнению задания готов! — отрапортовал Конечников.
      — Поехали, — ответил капитан.
      На объемном экране стали возникать мишени. Имитировалась стрельба на различные дистанции: от предельных, когда боевые машины противника видны, как крупные яркие звезды, до коротких, когда нужно попасть по маркированной точке попадания вращающейся цели
      Промахов не было. Силуэты кораблей разлетались сочными фейерверками пламени и осколков. Занятый делом, Федор не обращал внимания на собравшуюся вокруг толпу, которая встречала каждое попадание одобрительными возгласами.
      Конечников заметил, что темп появления мишеней заметно ускорился. Проверялась способность претендента к скоростному отражению атак. Наконец, цели стали летать также быстро, как и ракеты Федора, хитро, изворотливо маневрируя, пытаясь пройти рубеж защиты. Конечников умудрился не пропустить ни одной.
      — Силен бродяга, — сказал майор. — Посмотрим, так ли юноша хорош, если ему отключить стабилизаторы курса.
      — А я и не включал, — признался капитан.
      — Мухлюешь, Петр Иванович? Всех своих пакадуров попробовал?
      — Так точно…
      — Представь, если на «Эстреко» заведется хотя бы пара-тройка таких наводчиков.
      — Я не знаю, кто этот парнишка такой, откуда его принесло, но стреляет он как Бог. Такого можно и с Амальгамы притащить.
      — Я могу считать себя принятым? — не отрывая глаз от объемного поля прибора, спросил Федор.
      — Ладно, хватит, побаловались, и будет. Экипажи — в казарму. Пить кефир, и спать. Петр Иванович, отключите монитор нашего гостя.
      Чернота, ярко расцвеченная звездами и туманностями, снова стала плоской.
      — А как быть со мной? — осторожно поинтересовался Федор.
      Ответом на его слова был тяжелый вздох приземлившегося глайдера.
      — Малец, побудь здесь, — предложил майор. — А ты, Петр Иванович, постереги на всякий случай. Оружие вытащи из кобуры. Небось, помнишь еще, душа технарская, как стрелять?
      — Так точно, — ответил капитан.
      Майор ушел и довольно долго отсутствовал. Снаружи доносились громкие голоса, приправленные солеными междометиями, в которых тонули остальные слова.
      — Что же ты не сказал, дурья твоя башка, что был знаком с Борькой Луговским? — с ходу начал майор, возвратясь с улицы. — Петр Иванович с ним вместе учился на Алой.
      — Я не был с ним знаком, — ответил Федор. — Я был на его похоронах.
      — Жалко… А оградку кто у могилки сделал, кто цветы посадил, кто скамейку поставил?
      — Ну, я…
      — Ты знаешь, парень, вот так же ты, ракеты умел наводить только он… Я так думаю, что хлеборобов и охотников на Амальгаме без тебя хватит…
      Медсестра выдернула иглу из вены и приложила ватку к месту укола. Конечников вернулся из своих воспоминаний.
      — Федор Андреевич, сожмите, пожалуйста, ручку.
      — Да, конечно, Мариночка. Если тебя не затруднит, подай, пожалуйста, инструкцию по управлению тележкой том второй.
      Очень скоро Федор разобрался, отчего средством передвижения уверенно управляли дрожащие генеральские ручки, и не справился он, профессиональный оператор-наводчик. Между промежутками сканирования был выставлен максимально возможный период, к тому же для прохождения команды, управляющий жест нужно было держать не меньше 2 секунд.
      Конечников добросовестно выставил все параметры управления под себя, и прямо через окно стартовал к облакам, закладывая крутые виражи, разгоняясь, тормозясь, делая бочки и мертвые петли. Где-то внизу в раскрытом окне с выражением ужаса на лице осталась медсестра Марина.
      Она показывала рукой и, по-видимому, что-то кричала. Окно быстро уменьшилось в размерах, став одним из многих в шестидесятиэтажной башне больничного корпуса А.
      Федор не успел насладиться чувством свободного полета, как вдруг содержимое желудка попросилось наружу.
      Конечников потерял ориентировку, мир внутри головы стал вращаться вне зависимости от положения от реального положения летательного аппарата. На глаза наползла темная пелена. В перерывах между попытками желудка вывернуться наизнанку в краткие мгновения относительного спокойствия, Крок со спокойствием идиота пытался припомнить с какой стороны, справа или слева, сверху или снизу должно быть Солнце. Он даже не понимал, движется ли он лицом или спиной вперед.
      Федор с трудом сообразил сбросить скорость. В мире не осталось ничего кроме зеленых сегментов спидометра. Воздушная тележка замедлилась до 20 метров в секунду, когда к Конечникову вернулось ощущение верха и низа. Федор выровнял кресло, вывел его в горизонтальный полет, потихоньку снижая высоту.
      Через пару минут, которые показались Федору вечностью, воздушная тележка коснулась земли. Поскольку Крок не сообразил сбросить при этом до нуля горизонтальную скорость, посадка у Конечникова получилась не совсем чистой. Вернее больше походящей на катастрофу. Кресло развернуло и опрокинуло некомпенсированными силами инерции. Лишь поля антиускорительной системы не дали Федору размазаться по газону.
      Когда противно сигналящие машины бригады мобильной медицинской помощи, давя розовые кусты, подоспели на место, раненый капитан уже успел отдать природе свой завтрак и подавить рвотные позывы.
      На остатках сознания Конечников поднял воздушную тележку над землей, выровнялся и совершил нормальную посадку.
      Федор отдался подоспевшим медикам, которые потянули к нему провода диагностической аппаратуры, сделали инъекции стимулирующие сердечную активность, постоянно показывали иголочками и постукивали молоточками.
      Внезапно Конечников понял, что кто-то трясет его за плечо и называет по имени.
      — … Федечка! Федечка, милый! Ты меня слышишь!?
      Эта была Виктория. Она с яростью растолкала врачей и теперь напрягала все силы, чтобы Конечников ей ответил.
      — Я тебя слышу, Вика, — ответил Федор, поражаясь, какой у него слабый голос. — Успокойся, все в порядке.
      Девушка повалилась на него, сотрясаясь от рыданий.
      Врач хотел было оттащить мешающую работе медсестру, но споткнулся о запрещающий жест особиста, который внимательно наблюдал за этой сценой.
      Глубокой ночью, полковник заглянул в палату к своему беспокойному пациенту. Он тихо и деликатно постучал, потом открыл дверь своим ключом. Конечников проснулся, но вида не подал, что уже не спит. Вика, стараясь не шуметь, встала, с постели. Под взглядом начальника, не стесняясь, набросила на голое тело халатик, и тихонько, на цыпочках подошла к полковнику.
      — Как он? — спросил особист, протиснувшись в узкий проем входа застекленного медицинского поста.
      — Спит, Борис Николаевич, — ответила девушка, присаживаясь рядом и захлопывая дверь закутка. Вакуумный стеклокерамический пакет полностью глушил звуки, но Конечников все равно продолжал слышать разговор.
      — А здоровье?
      — Здоровье? — переспросила Виктория и сладко потянулась. — Нормально. Просто у Федора слабый вестибулярный аппарат. Полететь — полетел, но не рассчитал. При падении не разбился, даже не испугался.
      — Вот ведь Виктория, какой могучий человечище. Явно ведь, невооруженным глазом видно, что, никогда не управлял при помощи мануалки, да и летал, судя по всему, только пассажиром. Однако два часа, — и пошел так, что даже я поверил, что он всю жизнь наводил ракеты и крутил виражи на крейсере. Но не все предусмотрел… — удовлетворенно сказал Терских. — Но готов поспорить, что он и это преодолеет.
      — Борис Николаевич! — решительно сказала девушка. — Он ведь разобьется. Ему скучно, надо чем-нибудь себя занять.
      — Тебе — то, что за беда. Неужели ты думаешь, что он ни о чем не догадывается? Это ведь Управитель.
      — Нет, Боря, он хороший, добрый.
      — Кому и добрый… — желчно сказал полковник. — А на меня глядит как удав на кролика. Ему все равно, он привык ко всему, этому «капитану» не в диковинку сладкая велеречивость подчиненных, ему даже не интересно меня слушать, но вот формальность должна быть соблюдена. Вот и глядит… А глаз острый, наметанный. Чуть что не так, он уже где-то у себя внутри отмечает — «сфальшивил «полкан», дело плохо знает».
      — Да ладно ты, успокойся. Он всегда о тебе хорошо отзывается.
      — Небось, считает глупым хлопотуном. Какая жалость, что он не разбился.
      — Борис, ну нельзя же так. Надо его занять чем-нибудь.
      — А мы его и займем, — усмехнулся полковник. — Что у нас тут самое лучшее?
      Виктория сердито фыркнула.
      — Скажешь тоже, Борис Николаевич. Я ей глаза выцарапаю.
      — Тихо, тихо, киса. Не ревнуй… Есть у нас невинные развлечения, от которых не откажется ни один бессмертный… Но у меня к тебе будет просьба… — произнес особист, слегка касаясь руки Виктории.
      — Чего ты хочешь? — игриво поинтересовалась она.
      — Я закрою на все глаза, на нарушении инструкций, нарушения лечебного режима, нарушения режима секретности… Окажу любую помощь с моей стороны. Только с одним условием…
      — Каким? — уже серьезно спросила девушка.
      — Ты скажешь эти 12 слов и мне.
      Конец 12 главы.

      За окном хмурилось низкое, серое небо. Рассеянный свет плотно завешенного дождевыми облаками светила едва проникал в палату. Из форточек порывами налетали влажные сквозняки.
      После обычного разговора о здоровье и обслуживании, полковник, вздохнув, перешел на подчеркнуто официальный тон:
      — Федор Андреевич, до полного восстановления функций головного мозга, прошу Вас впредь воздержаться от полетов на транспортном кресле выше 20 сантиметров от поверхности и скорости больше 2 метров в секунду.
      — Ну, чтож, я понимаю, что это решение продиктовано заботой о моей безопасности и готов подчиниться. Однако, упражнения на тренажере, быстрее помогли бы войти мне в форму.
      Особист задумался, потом сказал:
      — Тренировка в вечерние или утренние часы вас устроит?
      — А отчего нельзя заниматься в нормальное время?
      Полковник схватился за платок, промакивая моментально покрывшееся потом лицо.
      — Поймите, Федор Андреевич, тренажеров не хватает, график загрузки очень плотный. Чтобы тренироваться только Вам, придется блокировать отсек, выставлять охрану…
      — А что, на мне написано, что я не такой как все? — с холодной улыбкой произнес Конечников. — Почему я не могу заниматься с остальными?
      — Можете, если хотите, чтобы вас расшифровали. По легенде вы герой, суперасс, который невероятным маневром сбил 2 тяжелых эланских крейсера. Не обижайтесь Федор Андреевич, но на первой же тренировке, Вы при всех покажете себя хуже новичка. Сразу возникнут вопросы, что за человек занимает палату — люкс.
      — Нахожу ваши доводы не лишенными здравого смысла… Но, черт возьми, сколько я могу торчать в этих четырех стенах?
      — Может нам прогуляться в библиотеку?
      — Помилуйте, полковник. Разве там есть что читать? Или я похож на любителя сказок?
      — Там есть на что взглянуть, если опуститься поглубже.
      — Ну, слава Богу, вы сочли меня достойным посетить спецхран, — иронически сказал Конечников. — Разумеется, я хочу, вы тут уморили меня без чтения.
      — Прошу прощения Федор Андреевич, правила запрещают выносить книги из закрытого хранилища. Как было бы просто, если литературу из спецхрана Вам могла бы приносить медсестра, она же отвечать за их сохранность, когда вы спите или находитесь в невменяемом состоянии.
      — Поставить дежурить сотрудника первого отдела, вы понятное дело не смогли…
      — Федор Андреевич, правила. Да и всему свое время. Нервная энергия — ресурс ограниченный даже у Вас. Доктор только сейчас рекомендовал Вам больше находиться на свежем воздухе и читать.
      — После того, как я чуть было не разбился, изображая ПКДР -2, поражающую цель… Как я понимаю, медсестры не имеют допуска, чтобы сопровождать меня в этот отдел библиотеки. Поэтому я буду лишен общества Виктории, Марины, Беллы или Елены.
      — Совершенно верно.
      — Могу Вас утешить, — с усмешкой сказал полковник. — Допуска А-4 нет и у меня.
      — Вот как? — удивился Федор. — И кто же эти счастливчики, которые смогут быть моими гидами по океану времени?
      — Вы рассчитываете на молоденькую научную сотрудницу? — пошутил особист.
      — Не думаю, что это понравилось бы Виктории, — усмехнулся Конечников.
      — Виктория может совершенно не волноваться. Вашим лоцманом будет Афанасий Константинович Огородников, — личность совершенно неординарная. Десятки поколений студентов исторических отделений местного университета молились, чтобы попасть на экзамене к кому угодно, хоть к черту, но не к нему.
      — Он что, сильно старый? — озабоченно спросил Федор.
      — Как всегда, вы схватили самую суть. Но это единственный человек, допуск которого позволяет находиться в хранилище. Кроме того, дело он свое знает в совершенстве.
      — И что, больше никто не сможет попасть в хранилище? Это ведь неудобно.
      — Автоматика, — сокрушенно вздохнул полковник, — Ей не объяснишь…
      Федор с тревогой подумал, как аппараты сканирования отреагируют на чужой идентификатор, который ему дала княжна Александра, то есть Дарья Дремина или как там ее еще…
      — Жаль, что мы не можем все заменить надежной автоматикой. Курс процедур приведения хранителей к лояльности, штука длительная и не дающая 100 % гарантии, — важно озвучил Федор, то, что подсказала ему интуиция.
      Полковник посмотрел на своего пациента с непередаваемым ужасом, но от вопросов воздержался.
      — Если можно ехать уже сейчас, то давайте позовем Елену, — предложил Конечников.
      — Ну, зачем, я сам не сочту за труд помочь, — предложил полковник.
      — Идет.
      Федор подъехал к платяному шкафу. С ловкостью заправского лакея, особист протянул Кроку свежую майку, развернул накрахмаленную до хруста рубашку, помог Конечникову одеть и застегнуть китель с капитанскими погонами, завязал галстук. Ноги Федора укрыли пледом. Конечников посмотрел в зеркало и остался доволен своим видом. Несмотря на инвалидное кресло, и неуставную нижнюю часть одежды, получился бравый и элегантный выздоравливающий офицер.
      Когда они вышли на улицу, вдруг начался совершенно нехарактерный для этого времени года дождь. Федору пришлось разложить тент своей тележки. Полковник невозмутимо шел рядом, рассказывая, какой замечательный выбор художественной литературы и исторических документов хранится в специальном отделении университетской библиотеки.
      Некоторое время он героически мок, пока из корпуса не выскочила медсестра и не вынесла своему начальнику зонтик. Тонкий халатик моментально напитался влагой, сделался прозрачным, показывая молодое упругое тело сотрудницы отдела безопасности.
      Федор скучающе взглянул на ее просвечивающуюся сквозь прозрачный лифчик грудь с твердыми темными сосками, потом на завивающиеся в мокрые колечки волосы на лбу и правильное личико с озорным, задорным выражением. Медсестра улыбнулась Конечникову, отдала зонтик полковнику и ср всех ног кинулась обратно.
      Федор проводил ее глазами, глядя даже не на обрисованную мокрой одеждой ложбинку между ягодиц, а просто на то, как легко, непринужденно бежит девушка обратно под защиту стен к мохнатому полотенцу, стакану горячего чая и фену с восхитительно теплой струей.
      — Борис Николаевич, скажите, а по каким критериям вы подбираете девушек?
      — В смысле? Надоели ваши, хочется разнообразия? — понимающе поинтересовался полковник.
      — Отчего они выглядят такими счастливыми? — спросил Федор.
      — Они молоды, хороши собой, устроены, очень неплохо зарабатывают. Потом они…
      — Что? — спросил Конечников.
      — Ну, вы же сами все знаете. Для простой девчонки, у которой ничего нет кроме смазливой мордашки, попки и ножек, — это все равно, что вытащить счастливый билет на лотерее жизни.
      — Просто завидно, — признался Федор. — Как бежит легко.
      — Ничего, и вы также бегать будете, — утешил его полковник.
      Библиотека помещалась в старом, ветшающем корпусе на отшибе. Посетителей практически не было. Интерны и ординаторы, студенты медицинского университета и редкие раненые в серых пижамах располагались в читальных залах на втором этаже и третьем этаже. На первом, в абонементе было пусто. Особист проводил Федора до служебного отдела.
      Их уже ждал седой старик, обряженный в мятый, засыпанный перхотью мундир гражданского чиновника шестого класса с петлицами исторического департамента. На груди гордо красовался потертый университетский значок. Позолота роскошного когда-то мундира облетела, оставив после себя пятна изначального цвета на линялой ткани. В довершение картины, из под ворота кителя, частично скрытого длинными, спутанными волосами, торчала засаленная горловина свитера неопределенного цвета.
      — Здравствуйте Афанасий Константинович, — приветствовал его полковник.
      — Здравствуйте, дражайший Борис Николаевич, — ответил ему с дребезжащими старческими интонациями в голосе хранитель спецотдела. — А это, как я понимаю, наш гость, кхм… боевой капитан, командир гиперпространственного крейсера — разведчика.
      — Прошу звать меня Федор Андреевич Конечников, — твердо сказал Федор.
      — Разумеется, молодой человек, разумеется, — сказал старик, протягивая свою высохшую ладонь для рукопожатия.
      Она была совсем слабой и костлявой, точно лапка мертвой птицы.
      — Оставляю Федора Андреевича на ваше попечение, Афанасий Константинович. Покажите ему все, что он захочет, дайте пояснения, если потребуется.
      — А допуск нашего гостя?
      Федор извлек из-под рубашки золотой медальон. Старик — историк тихо и сладострастно замычал.
      — Полагаю, никаких проблем здесь не возникнет, — отрезал Федор, продолжая движение по тропе самозванства, которая заводила его все дальше и дальше в непроходимые и опасные дебри.
      — Милости прошу, милости прошу, — кланяясь и делая приглашающие жесты, сказал хранитель.
      — Честь имею, — произнес полковник, щелкая каблуками.
      — Да-да, вы свободны Борис Николаевич, — любезно, хотя несколько рассеянно ответил ему Федор.
      Полковник ретировался. Хранитель поманил Федора, указывая на неприметную дверцу за стеллажами.
      Неповоротливая воздушная телега поплыла за стариком, нырнув в темный, заставленный коридор. Конечников отметил, что в завалах пыльных книг, выставленных на полки и просто сложенных перетянутыми ремнями пачками, обозначено подобие прохода. Видимо выздоравливающего Управителя ждали.
      Но места все равно не хватало и наваленные друг на друга пыльные реликвии с грохотом падали, опрокинутые не вписавшимся в габарит креслом.
      Хранитель извинялся за беспорядок, а Федор и не думал останавливаться.
      Они вышли в довольно широкий тоннель с облупившейся краской на стенах и истертым, пузырящимся пластиком на полу. Проход имел явный наклон. Федор с провожатым прошли 3 или 4 поворота, опускаясь вниз.
      Дорога едва освещалась тусклыми желтоватыми лампочками, скупо воткнутыми так, чтобы идущие не оставались в полной темноте. Конечников удивился, почему старик не воспользуется большим фонарем, который колотил хранителя по высохшему заду, но не стал. Мало ли, какая могла быть на то причина. Может быть, профессор Огородников видел в темноте не хуже Федора. Стало влажно, на стенах заблестели капельки воды, появился запах гниющей древесины. И действительно, вокруг лежали сопревшие скамейки и тумбочки, связки влажных, рассыпающихся от времени газет, жерди, ржавые тяпки, расползшиеся мешки. У стен угадывались ведра и жестяные бачки с окаменевшей краской.
      Федор уже хотел было прекратить движение по этой подвальной помойке, как вдруг коридор вывел в просторный подземный зал.
      Откуда-то сверку проникали жалкие отблески солнечного света с поверхности, позволяли судить, Насколько огромно подземное помещение.
      — Извольте, — торжественно сказал старик, нажатием на кнопку карманного пульта, зажигая двойной ряд сильных, остронаправленных молочно — белых ламп на стенах.
      Источники света были обращены к темной, массивной полусфере в центре зала. Шизофренический бардак словно по волшебству заканчивался в 20 метрах от сооружения.
      — Подождите, господин. Чтобы войти, мне нужно подтвердить свои полномочия.
      Старик двинулся к сооружению как раз туда, где угадывался блок каких-то приборов.
      Конечников подождал немного и двинулся следом. Как только кресло Федора пересекло границу светового круга, сфера издала тихий, протяжный, мелодичный звук. Поверхность, напоминающая половинку куриного яйца, пришла в движение, которое угадывалось лишь по звукам работы тихого, но мощного механизма, приводящего в движение сферическую броню.
      — Однако… Вот я и думаю, кто у кого провожатый, — ворчливо пробурчал себе под нос профессор, так и не успев пройти идентификацию.
      Люди вошли на круглую платформу.
      Перед тележкой Федора возникли туманные сгустки, и прямо в воздухе проступили слова: «Статус Вашего спутника?»
      — Прежний, — ничуть не удивившись, ответил Конечников. — Пожалуйста, прибор для идентификации.
      Из пола вырос столб, увенчанный разрезанным пополам шаром с углублением сложной формы с плоской стороны. Хранитель резво подбежал и приложил туда свое лицо.
      В воздухе, перед хранителем появились слова: «Здравствуйте Афанасий Константинович. Прошу прощения за то, что не узнал Вас».
      А затем сгустки пламени перетекли к Федору, задавая ему вопрос зеленоватым светящимся пламенем: — «Какие будут поставлены задачи?»
      — Я желаю, чтобы хранитель делал свое дело, а я сам хотел бы лишь смотреть и слушать, — распорядился Федор.
      «Будет исполнено» — мигнули огни.
      — Приступайте, пожалуйста, Афанасий Константинович, — предложил Конечников.
      — Извольте, Федор Андреевич, — еще не слишком оправившись от шока, сказал профессор Огородников. — Подумать только, страж не узнал меня.
      — Бывает, — неопределенно сказал Конечников.
      — А если бы вы приказали ему оторвать мне голову?
      — Значит такова ваша планида, — иронически ответил Крок. — Мы так и будем стоять? Развлекайте гостя, представьте, что проводите экскурсию.
      — Господин, мы сейчас переместимся в главный зал хранилища. Путь вниз долгий, около 15 минут. Небольшой видеоряд и хорошая музыка скрасят вам путешествие.
      Платформа пришла в движение. Люди оказались в глубоком колодце. Впечатление довершила выступившая из пола зеркальная пленка, в которой отразились стены, механизмы и люди на подъемнике. Поскольку провожатый стоял совершено спокойно, Конечников постарался не реагировать на погружение в блестящую жидкость… Она вообще никак не ощущалась. Пребывание в ней не доставляло неудобств.
      Вскоре Федор с головой ушел в зеркальную субстанцию, напоследок взглянув на свое лицо из необычного ракурса. Судя по всему, зеркало было просто границей чего-то, потому, что Фeдор продолжал нормально дышать. Пятно света над головой пропало. Стало темно.
      В мраке раздались тягучие, вызывающие смятение звуки древнего духового инструмента, называемого саксофоном.
      Внезапно темноту сменило зеленоватое свечение голографического проектора. Оно длилось секунду, потом металлические стены исчезли.
      Федор оказался над снежно равниной. Перед ним, причудливая игра природных или иных сил создала практически идеально выглаженную гигантскую воронку, напоминающую вмороженный в прозрачный лед пузатый бокал, толстые стенки которого выступали над поверхностью замерзшего моря.
      В этом громадном аквариуме помещались искрящееся великолепные сооружения, совершенство, созданное по прихоти кого-то или чего-то.
      В лучах Солнца, словно облитые сахарной глазурью, блестели громадные купола, изогнутые, наподобие стволов деревьев километровые башни, прямые и наклонные галереи, поднятые как грибы на умопомрачительных тонких ножках открытые площадки. На самом дне, утонув в массивных ледяных полях, широко раскинулись остатки дворцов и крепостей разных эпох.
      — Печальный итог, не правда ли? — спросил старик.
      В голове Федора, словно что-то щелкнуло. Во сне его сна, показанном ему Ларой, все это выглядело совсем по-другому.
      — Мне больше нравилось, как было раньше.
      — Вот так? — спросил хранитель, меняя кадр.
      Волны грозного ревущего моря разбивались о невидимую преграду, понемногу намерзая на прозрачной поверхности силового поля.
      Туман наполнял глубокий сферический проем, в котором на самом дне светили желтые фонари в аллеях, заросших елями и березами парков.
      Из этой сумрачной бездны гибко вырастали анфилады и арки, стены, башни, мостики зданий, которые Федор на первом слайде чуть было, не посчитал игрой природы. Ракурс съемки позволял судить о том, насколько огромен защищенный от бушующей водной толщи участок на дне.
      — Мне больше по-сердцу, когда в этом месте светило ласковое солнце, вечера были тихи и спокойны, жизнь размерена и разумна, а океан еще и не думал наступать на благословенную землю, — сказал Конечников, вспомнив чувства человека, которым был когда-то сам, и чья жизнь ему привиделась в кошмарных снах блока смертников.
      Старик перевел изображение. На этом снимке равнина была завалена снегом. Ледяной кратер, превращенный в холм, был скрыт холодным белым слоем и лишь угадывался по коническому углублению в центре.
      — А по мне хорош самый первый кадр, — сказал профессор. — Так бывает после сильных бурь, когда смерчи подчистую выдувают снег из котловины и вокруг нее. Представляете силищу — вырвать слежавшийся снег из «стакана» двухкилометровой глубины, сточив его до прочного тысячелетнего льда.
      На полюсе ветра в 400 км/час не редкость. Но с какой скоростью мчатся потоки- чистильщики, трудно даже представить. Если задуматься, все это напоминает, что прошлое иногда можно видеть воочию.
      — Я бы хотел, чтобы оно действительно возвращалось в кружащем голову калейдоскопе запахов, красок, ощущений, а не просто напоминало о себе обледенелыми, насквозь промороженными остатками, — ответил Федор.
      — Да… — потрясенно сказал хранитель, устремляя на него свои воспаленные, линялые глаза. — Я Вас понимаю… Год проходит за годом и все больше хочется вернуться в те года, когда был молод, а мир вокруг ярче… Ничто не в силах противиться напору прошедших лет. Даже такой могучий человек как Князь Князей не устоял под потоком времени.
      И его Дом Вечности погребен под ледниками нового полюса. Обычно, Стакан, как называют это место полярные наблюдатели, завален снегом доверху и похож на банальный взрывной кратер от падения метеорита. И лишь раз в несколько лет открывается то, что скрыто внутри.
      — Но отчего такая правильная форма у котловины? — удивился Федор.
      — Даже когда вода поднялась много выше километровых башен дворца, она все равно не смогла одолеть силового поля. Так и замерзла прозрачной глыбой с зазубринами волн наверху — ледяной аквариум былого величия этого места.
      Генераторы потом испортились — вечного нет ничего. Снег засыпал давно мертвые деревья и пустые здания дворцового комплекса. Так образовалось это чудо природы.
      Но к тому времени люди больше тысячи лет как покинули эту ставшую не слишком пригодной для жизни область планеты. Поговаривают, что где-то там остался тот, закопанный в безымянную могилу глубоко под землей, чье имя теперь не упоминают.
      — Хоть нынешний император тезка и прямой потомок этого человека, — с ухмылкой сказал Конечников.
      — Вот такие странности судьбы, — отозвался старик. — Ну хорошо. Вот Вам то время, которое нравится больше всего.
      Эффект присутствия был полный. Над покрытой сумерками и туманом землей оранжевым огнем горели башни, освещенные заходящим за горизонт светилом.
      В кадр попало несколько чаек, таких же оранжевых от солнца, как и высотные строения комплекса. Птицы лениво и безмятежно парили, завершая образ тихого неспешного вечера давно прошедшей эпохи. Они летели так близко от оператора, что отчетливо различалось каждое перышко, и было видно, как горит в глазах птиц отражение утопающего в плотной дымке у горизонта Солнца.
      Конечников на какой-то момент мысленно перенесся в пространство над Царьградом, почувствовал покой и отрешенность ясного летнего вечера, полного пьянящих ароматов земли и подступающей влажной свежести ночи. Тихая темная земля и безмятежная светлая высота.
      — Я Вас расстроил? — спросил старик.
      — Все проходит, — ответил Федор.
      На экране возникла молодая женщина в парадном платье. Она выглядела просто потрясающе: рыжие, цвета темной меди кудри оттеняли гладкость смуглой кожи, похожие на зеленые омуты глаза с дразнящей полуулыбкой заглядывали в душу зрителя.
      Неширокие, точеные плечи, крепкая, сильно открытая грудь, тонкая талия, подчеркнутая фасоном платья, открытые до середины бедер крепкие и стройные ноги не давали оторвать взгляд от картинки.
      Смятение Федора усилилось, когда в женщине он узнал Дарью Дремину, то — есть княжну Александру.
      — Ну, как? — поинтересовался хранитель? — Хороша?
      — Недурна, — ответил Федор. — Мы знакомы.
      — Господин, долгие века эта женщина была эталоном красоты. Мужчины мечтали обладать женщиной похожей на эту, дамы чего только не делали, чтобы приблизиться к идеалу.
      — Я знаком именно с ней. Зрительная память у меня работает без сбоев. Она особенная: глаза этой леди в темноте светятся как у кошки. Еще я знаю, что всем ароматам она предпочитает «Дикий сад» и любит покурить хорошую дурь.
      — И как давно вы с ней знакомы? — осторожно поинтересовался хранитель.
      — Со времен моего детства, — ответил Федор. — Когда это было, не спрашивайте.
      — О… — только и сказал старик.
      Кадр сменился. На экране Дарья Дремина стояла под руку с человеком в богато украшенном мундире, с парадным мечом на поясе. Мужчина был высок, под стать своей спутнице, хорошо сложен. Только лицо было заслонено черным прямоугольником. Именно туда, за черную границу смертного забытья ласково и нежно улыбалась Дарья, с любовью и радостью отвечая на внимание человека без головы.
      — Да, уж, — сказал Федор. И повинуясь интуитивной догадке, прибавил. — Кто только позволяет хранить такие фотографии.
      Ему стало понятно, кого имела в виду Александра. Изнутри легонько кольнула ревность.
      — Лицо закрыто… А так никто не догадается, что это Проклятый. Не правда ли, странные зигзаги делает жизнь? — продолжил хранитель. — Пророк Господень, Князь Князей, Джихан Цареградский, Самый Почитаемый и Проклинаемый и, наконец, просто Проклятый, человек, вычеркнутый из истории.
      Конечников состроил на лице легкую гримасу неудовольствия.
      — Не надо мешать людям быть людьми, — назидательно сказал старик, посмотрел на Конечникова, и тут же поправился. — У Вас, господин, наверняка другое мнение по этому вопросу.
      — Нет, оно вполне совпадает с вашим, правда мотивация другая: — попользовался сам, дай попользоваться другому, — с усмешкой ответил Крок.
      — Да уж, любила она его. Как она его любила… Она же его по-сути и убила. Одно слово — ведьма. А какая женщина с рыжими волосами и зелеными глазами не ведьма… — ворчливо добавил старик.
 

Комментарий 10. Беспросветная ночь.

      18 Апреля 10564 по н.с. 00 ч.11 мин. Единого времени. Альфа-реальность. Деметра. Дом князей Громовых.

      Дойдя до этих слов, Управительница словно споткнулась. Все темное, тяжелое, что носила Живая Богиня в себе, выплеснулсь наружу.
      Она вспомнила о своей потере, ныне скрытой километрами приполярных льдов и сотнями тонн бетона в глубинах подземной пещеры.
      Губы девушки задергались, глаза наполнились слезами. Рогнеда некоторое время пыталась бороться с собой, но то, что рвалось в мир, оказалось сильнее.
      По щекам побежали влажные дорожки, девушка стали всхлипывать. Твердый, холодный разум подсказал ей, что она уже вполне готова, и Рогнеда кинулась набирать номер Управителя.
      Андрей появился на экране терминала. Пока шло соединение, девушка уже ревела, не сдерживая своего горя.
      — О, Принцесса… — удивился Управитель. И приглядевшись, он участливо спросил. — Отчего у нас осадки?
      — Ты знал? — в перерывах между рыданиями, по кусочкам собирая слова, вытолкнула из себя Рогнеда.
      — Что? — сыграл в удивление Живой Бог.
      — Зачем? Зачем ты мне напоминаешь? — простонала Управительница.
      — Да что напоминаю?
      — Его…
      Видя в каком она состоянии, Пастушонок, плюнув на приличия, переместился к ней. Девушка плакала, кричала нечто бессвязное и колотила по постели руками в бессильном отчаянии.
      Андрей сел рядом, решительно притянул Управительницу к себе. Девушка не оттолкнула его, наоборот, с силой прильнула, словно утопающий к спасительной плавучей коряге, грязной, осклизлой, но всеже такой необходимой, и уткнулась головой ему в плечо, заливаясь слезами.
      По мере того, как со слезами выходило отчаяние, неразборчивые стенания становились глуше. У Андрея пронеслось в голове, что сильная и независимая Живая Богиня, такая же баба, как и все. Помимо воли, ощущение собственного превосходства заполнило мужчину.
      Рогнеда плакала долго. Успокоившись, она еще долго не отпускала Андрея, словно прячась за ним от беспощадной реальности.
      Наконец, девушка совсем пришла в себя. Вместе с этим к ней вернулось понимание, что она практически голая и ситуация с каждой минутой становится все более двусмысленной.
      Заниматься сексом с Пастушонком бывшая императрица совсем не хотела. Она резко оттолкнула Управителя от себя, встала, подобрала с пола халат, запахнулась в него и уселась в кресло. Достав из кармана пачку сигарет, она закурила, окружив себя дурно пахнущим облаком тлеющей ядовитой травы.
      — Боже мой, — поразился Управитель. — Ты перешла с гашика на тернавь?
      — Скажи спасибо, что не ширяюсь феней, — отстраненно ответила девушка, взглянув на него мокрыми от слез глазами.
      — А мне-то что, — усмехнулся Андрей.
      Отрава стала оказывать на девушку свое действие. Первым делом у Рогнеды расширились зрачки, потом побелело лицо. Глаза стали пустыми и отстраненными. Девушка явно стала соскальзывать в пропасть видений, более ярких, чем реальность.
      — Ты знаешь, — сказала она совершенно трезвым и рассудительным голосом слова, в которых сквозило форменное безумие, — сколько ко мне приходило тех, перед кем я виновата, но он ни разу не появился.
      Я так хочу увидеть его снова, может тогда, смогу попросить у него прощения. Вот сейчас я вижу, какие черные тени окружают тебя. Они терпеливы, они ждут… Все Живые Боги заложники своего тела, эмоций, чувств и холодного себялюбивого разума. Стоит конструкции под названием Пастушонок распасться, эти тени поволокут самозваного хозяина жизни дальше, чем ты загнали Даньку.
      Помимо воли, Управитель вздрогнул от ужаса.
      — Ты в порядке, судя по всему, — спросил он, — если начала петь такие песенки?
      — Я всегда в порядке, — хрипло рассмеялась Рогнеда.
      — Ладно, — сказал мужчина, брезгливо морщась от ароматов наркотической травы. — Отоспись, позанимайся своими делами. Когда Большой Босс разрешил тебе отдохнуть, он, похоже, был прав. И не кури эту дрянь. Ты себя ей в гроб загонишь.
      — Да мы и так неживые, — нехорошо улыбаясь, заметила девушка. И просверливая взглядом, пространство перед собой, добавила. — А вот я вижу, как нашего старшего начальника волокут крючьями…
      — Ты… Ты… — замялся Управитель. — Короче, давай спать ложись. Я завтра позвоню.
      Девушка механически кивнула, продолжая рассматривать жуткие фантазии отравленного тернавью мозга. Они становились густыми, приобретая вид теней на белой стене. Андрею стало ужасно неуютно рядом совершенно невменяемой Живой Богиней, и он счел за лучшее переместиться обратно к себе, в мир полный солнца и ласковых прекрасных девушек, которых он растил на потеху бессмертным.
      Рогнеда скоро вышла из этого состояния и холодно отметила, что теперь Андрей вряд-ли повернет дело так, чтобы оно окончилось осуждением в Зале Совета, а попытается разыграть свою козырную карту.
      Живая Богиня решила, что на сегодня хватит, и провалилась в сон.
 

Утро призраков.

      21 Апреля 10564 по н.с. 11 ч.24 мин. Единого времени. Искусственная реальность «Мир небесных грез».

      Управитель не беспокоил Живую Богиню два дня. Но на третий, не выдержав, снова появился в мире Рогнеды. Живая Богиня продолжила чтение в компании своего бессменного надсмотрщика.
      В этот день павильон для чтения был расположен в густом, наполненном густым, холодным туманом лесу. Мокрые елки и сосны, погруженные в дрему холодного неприветливого утра изредка роняли водяные капли со своих влажных ветвей. Туман плыл между деревьями. Было тихо, неуютно, мокро и холодно.
      Постройка в античном стиле явно не подходила для этого климата.
      Рогнеда, под шумок, с удовольствием облачилась в термокостюм, а мужчина стоически мерз, до тех пор, пока не согласился с мыслью, что не следует бравировать общей закаленностью организма.
      Девушка старалась делать вид, что не замечает Андрея, но и не грубила открыто. Дежурная вежливость и предупредительность, стандартный кофе из машины, холодные, нарочито равнодушные реплики.
      Управители уселись в напитавшиеся влагой кресла и продолжили с того места, где закончили.
 

Продолжение.

      Платформа остановилась. В темноте светилась лишь единственная тусклая дежурная лампочка. Над головой горело еще несколько далеких и едва различимых обычным зрением огоньков. Было неестественно тихо.
      Конечников ожидал спертого, стоялого запаха подземелья, жары, которая бывает в глубоких шахтах. Но тут все было по- другому. Откуда-то сверху тянуло морозным сквознячком, словно из настежь раскрытого зимой окна.
      Пакадур отвернулся в сторону от источника света и напряг глаза. Включилось ночное зрение.
      Темнота отступала медленно. По мере того, как черная стена тьмы отходила назад, проявлялись все новые и новые детали этого странного места.
      Тарелка подъемника оказалась на крыше громадного здания. В голове у Федора промелькнуло слабое удивление, — так просто не могло быть. По его ощущениям платформа все время двигалась вниз.
      Здание находилось в окружении других таких же шестигранных строений. Гексагональные крыши располагались под разными углами к плоскости, на которой находился Федор. Он увидел ряд расположенный перпендикулярно, и даже здания над своей головой.
      Внезапно Конечников понял, что находиться внутри шара, диаметром должно быть в пять или шесть километров. Весь внутренний объем шара занимали ступенчатые пирамиды со срезанной верхушкой, поставленные так, что благодаря кривизне внутренней поверхности хранилища, расстояние между равными по высоте секциями пирамид было примерно одинаковым. Особое впечатление произвела на Конечникова оппозитная пирамида, перевернутый двойник той, на вершине которой оказался Федор после долгой дороги вниз.
      — Как любопытно решена задача максимальной плотности заполнения пространства элементами хранилища, — произнес Федор, вслушиваясь в мертвую тишину, подземелья.
      — А заодно и генерации стабилизирующего поля, — откликнулся профессор. — Господин, на какие документы вы хотели бы взглянуть?
      — Для начала включите свет.
      — Прошу прощения, господин, — отозвался хранитель, производя манипуляции на портативном пульте. На крыше загорелись прожектора, отчего Конечников вернулся в видимый глазами обычного человека мир, в котором ослепляющая иллюминация лишь слабо очерчивала ближайшие громады.
      — Привычка… — продолжил извинения старик. — Порой я подолгу сижу здесь в темноте, наслаждаясь покоем и тишиной.
      — Вас не угнетает, что миллионы тонн висят над головой, готовые сорваться? — поинтересовался Конечников.
      — Хорошая шутка, — шамкающее засмеялся профессор. — Действительно, когда я увидел все впервые, мне стало не по себе. Но потом, когда понял, что в этом пространстве гравитация действует от центра к краю, стал наслаждаться. Один час, проведенный здесь, омолаживает на 50 часов.
      — Ну, ведь наверное есть и более радикальные средства, — намекнул Федор.
      — Что позволено Юпитеру, то не позволено быку, — с тоской произнес хранитель. — Не смейтесь над стариком.
      — Что вы, Афанасий Константинович — ответил Федор.
      — Мой господин, выберите, то, на чем хотите остановить свое внимание. Период, тему, автора, — официальным тоном, сердито произнес старик.
      — Афанасий Константинович, не обижайтесь, — сказал Конечников. — Лучше дайте что-нибудь ненапрягающее, лучше художественное.
      Федор с большим удовольствием выбрал бы документы по Амальгаме, чтобы узнать что случилось, когда 900 лет назад эланская «рогатая камбала» появилась на орбите планеты.
      Он даже хотел переменить свой выбор, но испугался, что выдаст себя этим. Зачем Управителю копаться в прошлом заштатного мирка на окраине империи…
      — Хорошо… А какой период? В хранилище собраны документы с 2094 по примерно 6850 год
      — Возьмем Золотую эпоху джихана, — подумав, сказал Конечников. — Старая Земля, Царьград, что-нибудь из беллетристики, но со смыслом.
      — Вы сильно упрощаете мне работу, — снова обиделся старик. — Можете называть даже имена главных героев. В те времена техника позволяла не только компактно записывать, но сортировать любые данные и производить автоматический поиск.
      — Вы храните данные в этом формате? — с подозрением поинтересовался Федор.
      — Нет, как можно. Все давно списано и подготовлено к уничтожению.
      — Значит, вы помните на память все художественные произведения этой поры, — утвердительно сказал Федор, показывая, что не желает вдаваться в интимные подробности общения профессора с архивами.
      — Конечно не все, но очень, очень многое, — раздуваясь от гордости, сказал старик. — Я ведь уже 85 лет состою при спецхранилище.
      — Скажите, Афанасий Константинович, а, сколько реального времени уйдет на поиск документа с использованием стандартных средств?
      — Больше половины входной башни занято справочниками и картотеками… Путь туда, — старик показал вверх, имея в виду башню над головой, пешком занимает четыре часа. С использованием внутреннего транспорта, конечно быстрее. Если не разбираться в структуре и хронологии, можно многие годы блуждать по лабиринтам пирамид в поисках необходимого. Я ответил на ваш вопрос?
      — Полагаю, что целые поколения архивариусов до сих пор вздыхают об утраченных возможностях, — с улыбкой сказал Федор, уклоняясь от опасной для него области.
      — Не думаю, — ответил профессор. — Кнопки жать любой может.
      — Понимаю, — ответил Федор. — Ценность, значимость, востребованность…
      — Вы и сами все знаете, господин, — сказал старик. — Милости прошу.
      С этими словами он набрал комбинацию на пульте. Плита у ног хранителя приподнялась и поползла в сторону, открывая ход внутрь пирамиды.
      Тишина внутри была давящей, просто гробовой. Казалось, тысячелетия, спрессованные в ячейках хранения, ложились на плечи всей тяжестью давно ушедших дней и горечью прожитых жизней многих миллиардов людей.
      Хранитель и Федор двинусь по широкому коридору. Автоматика зажигала свет перед ними и гасила его позади. В разветвленной сети абсолютно одинаковых коридоров, лишенных всяких указателей, кроме едва различимых номеров мелким шрифтом, нанесенных через 20–30 метров это выглядело жутковато. Конечников помимо воли представил, как в этом противоречащим законам физики подземелье отказывают источники питания, и вся эта гигантская полость, вырытая в недрах планеты или где-то еще, в каких-нибудь параллельных измерениях, погружается в вечный мрак.
      — Скажите, — поинтересовался Федор, — скольких хранителей смерть застигла на рабочем месте?
      — Многих. Например, моего предшественника. Он пролежал почти месяц, пока не прибыла специальная команда, имеющая соответствующий допуск. Сегодня на всей планете право находиться здесь есть только у меня.
      — А у вас опасная работа, — без тени насмешки произнес Конечников.
      — Вот мы и пришли, — сказал хранитель. — Пожалуйте в мой кабинет.
      Кабинет хранителя был просто огромным — целый зал, наполненный стеллажами с книгами и мнемокассетами. На столах громоздился бумажный хлам: книги, тетради древние выцветшие фотографии в ободранных рамочках. Под ногами мешались составленные в беспорядке металлические, пластиковые и гипсовые статуэтки.
      Несколько больших экранов на стенах, расположенных так, чтобы их можно было видеть из любой точки помещения, с приходом хозяина мягко вспыхнули надписями, информируя профессора Огородникова о невыполненных заданиях, плановых мероприятиях по поддержанию порядка и необходимости распределения новых поступлений.
      Конечников затормозил на пороге, не слишком желая въезжать на эту пыльную помойку. Профессор тоже остановился. Автоматика, не получая сигнал от датчика движения, погасила свет в коридоре.
      — К сожалению, в одиночку трудно справляться совсем хозяйством — посетовал хранитель.
      — А механизация? — поинтересовался Конечников.
      — Тот, кто разрабатывал программное обеспечение для роботов, тоже надеялся, что будет единственным и незаменимым, — с легкой иронией ответил профессор.
      — Вы сказали, что ваши архивы содержат документы до 6850 года. Означает ли это, что все остальное просто свалено в кучу без разбору?
      — Зачем вы спрашиваете то, что знаете лучше меня? — с обидой спросил старик. — Серьезные сортировки по силам только целой бригаде архивных работников. Вот когда я умру, будет хороший повод… Прискачет банда погромщиков, все перевернет с ног на голову, раскидает, испортит и оставит очередного узника подземелья, заложника никому ненужных тайн, за которым СБ будет следить везде и всюду, кроме как этого склепа.
      Служба Безопасности будет улыбаться ему лицами приятелей, смотреть сквозь ласковые глаза женщин, с которыми он будет спать, появляться в виде любителей книг в штатском.
      Который каждую неделю офицер Службы будет приглашать в свой кабинет и требовать письменного отчета о том, где, когда, что, с кем. Всю жизнь, всю жизнь так… Скверная штука такая жизнь…
      От волнения хранитель подался вперед, выйдя из тени. Конечников увидел, что профессор завелся всерьез, лицо раскраснелось, в мутных старческих глазах блестят слезы.
      На мгновение Федору стало жаль старика, но тут же все перебила мысль, что важный бессмертный господин вряд ли стал бы выслушивать жалобы одного из низших, бренных существ, толпы, легионы которых прошли свой нехитрый путь от колыбели до могилы за время невообразимо длинной вечности Управителя.
      — Проводите лучше меня в отдельную комнату, да принесите то, о чем мы говорили — легкое, ненапрягающее, со смыслом. Из тех времен, когда Царьград еще не вмерз в лед на полюсе.
      В глазах хранителя мелькнула ненависть, которая тут же сменилась дежурной угодливостью.
      — Как прикажете, господин. Но Вам придется немного подождать. Извольте проследовать в кабинет, — профессор почтительно указал в направлении богато отделанной широкой двери.
      Федор оказался один в большой комнате, немного пыльной, но всеже содержащейся в почти идеальном порядке. Обстановка оказалась весьма похожей на ту, которую пакадур видел в кабинетах начальников высокого ранга: огромный письменный стол, шкафы с книгами, пара кожаных диванов, дубовые панели на стенах и хрустальные люстры на потолке.
      Конечникова поразило, что в комнате, скрытой в недрах подземной пирамиды были окна. В помещение сплошным оранжево-желтым потоком лился свет раннего утра, веселые, теплые лучики низко стоящего светила мягко ласкали кожу, радостными потоками проникали внутрь вместе со свежим ветерком, наполненным запахами луга и леса, выгоняя стылую, затхлую, нечеловеческую тоску страшного места, наполненную почти физически ощутимым давно прошедшим, но немертвым прошлым.
      Издалека доносилось пение птиц, шум листвы и мычание коров. Конечников решительно протянул руку, отбрасывая легкую колышущуюся занавеску. За открытым окном был типичный сельский пейзаж, освещенный восходящим солнцем и подернутый легкой дымкой тумана.
      Высота позволяла взглянуть сразу на все: березовые рощи, в которых петляли маленькие речушки, далекие голубые озера, зеленые луга, мерно бредущие на пастбища стада. Было слышно даже щелканье бичей пастухов и лай пастушеских собак.
      Цвет неба и светила, тип растительности, не встречающийся на Алой, подсказал Конечникову, что он видит пейзаж совсем другой планеты. В голове мелькнула безумная мысль — вылететь в распахнутый проем и навсегда затеряться на нетронутых человеком просторах.
      Вдруг пальцы Федора наткнулись на скользкую и холодную как лед преграду. Конечников провел рукой вперед и назад, вверх и вниз, даже поднял кресло почти к самому потолку, чтобы убедиться, что в пяти сантиметрах за плоскостью окна пространство непонятным образом заканчивается.
      «Иллюзия… Фокус…», — сказал сам себе Федор, преодолевая желание разогнаться и таранить препятствие тяжелым антигравитационным креслом, в надежде, что это поможет оказаться ему по ту сторону…
      Конечников от нечего делать занялся осмотром помещения, пробежал глазами по корешкам книг, открыл тумбу письменного стола, заглянул в пустые выдвижные ящики, в которых никогда ничего не лежало.
      Затем пробежал взглядом по корешкам книг. Большинство названий было на каких-то тарабарских языках, давно уже не используемых в Обитаемом Пространстве. Несмотря на то, что Конечников мог читать и довольно бегло говорил на техно, не говоря уже о совсем простом неоло — языке эланцев, но он не мог сложить знакомые буквы в совершенно непроизносимые слова.
      Вплотную пришвартовавшись своим инвалидным креслом к одному из книжных шкафов, Федор с трудом вытащил фолиант из линейки книг. Внутри были репродукции совершенно неизвестных ему картин. Большинство из них было написано в доисторической древности, если судить по датам стоящим рядом с нечитаемыми словами. Кое- что конечно можно было разобрать, но буквы складывались в такие странные сочетания, что мозг отказывался верить в то, что люди могли так изъясняться.
      Конечников внутренне похвалил себя, сообразив, что его действия вполне соответствовали намеченному шаблону: пришел, скучающе огляделся, вытащил полистать книжечку, убивая время в ожидании заказа.
      Федор продолжал скучающе переворачивать страницы, внимательно всматриваясь в лица людей в странных нарядах прошлых эпох, изображенных то нарочито примитивно, то почти фотографически точно.
      Они были вполне узнаваемыми, обычными, много раз виденные пакадуром в жизни. В этих физиономиях читались вполне понятные, ничем не выходящие за пределы обыденного страстишки и чувства. Конечников на мгновение ощутил что-то вроде разочарования. Пролетели тысячелетия, но ничего не изменилось.
      Федор поковырялся еще в книжке, потом довольно небрежно бросил ее на стол. В этот момент открылась дверь, и появился хранитель, держа на подносе пухлый том.
      Профессор Огородников заскрипел зубами от гнева, увидев, как обращается гость с его раритетами.
      — Эта книга была издана… — начал он.
      — Совершенно верно, до потопа, — прервал хранителя Конечников. — Принесли?
      — Разумеется, господин… И все же, прошу вас аккуратнее обращаться с крайне редкими изданиями.
      — Хорошо, — ответил Федор, подхватив с подноса роман, толстенную книгу на 1000 страниц.
      Хранитель долго устанавливал альбом на место, бросая быстрые, косые взгляды на Конечникова.
      — Благодарю вас, профессор, — наконец, сказал Федор, когда ему надоела затянувшаяся пауза. — Я полагаю, что у вас есть неотложные дела. Скажите, сколько у меня есть времени?
      — Если вы пожелаете, я могу в виде исключения…
      — Спасибо, пока почитаю тут.
      — Я планировал вернуться только к ужину, — предупредил хранитель.
      — Великолепно, не буду нарушать ваши планы, — ответил Федор.
      — Приятного чтения, — сухо ответил профессор. — Извините, я вас покину.
      — Не забудьте про меня, когда соберетесь на поверхность.
      — Разумеется, господин.
      Хранитель поклонился, открыл дверь и вышел.
      Федор на всякий случай подлетел к дверке в дальнем углу кабинета, чтобы убедиться, в наличии сантехнических удобств — не хватало еще вызывать хранителя и выспрашивать, где тут сортир.
      Потом Федор устроился поудобней, еще раз мельком подумал, что его просто тошнит от той роли, которую он играет, и наугад раскрыл книгу. В голове зазвучали слова давно умершего автора.
      «…Историк вошел в здание космопорта. Максиму Величко, молодому человеку 78 лет от роду, было радостно и весело…»
      Федор приблизил глаза к тексту. Он не ошибся. Там действительно стояла цифра «78».
      Конечников, решив, что это банальная опечатка, продолжил чтение.
      «… Он любил свою работу. Ему нравилось все: частые командировки, новые места, новые люди. Но больше всего ему нравилось, то, ради чего он по 2 раза в месяц пересекал Галактику, бывая во всех мирах Обитаемого Пространства. Вот и сегодня у Максима все получилось, и он летел домой во Владимир с чувством выполненного долга.
      Максим уже представлял, как он вернется на Землю, в заснеженный, скованный 20-ти градусным морозом город, как с удовольствием вдохнет холодного, бодрящего зимнего воздуха, такого желанного после пекла Гелиоса.
      Еще ему подумалось, что соскучился по Маре, по тому, уюту и комфорту, которые возникали от одного ее присутствия.
      Максим пошел через громадный, практически пустой зал. Сквозь огромные, слегка притемненные окна в помещение рвались потоки света, рисуя в воздухе нисходящие косые дорожки, заставляя сверкать танцующие в летучих сквозняках пылинки.
      Историк поразился, какое несоразмерно большое здание использовано для приема и отправки пассажиров на планете, население которой составляло 29 тысяч человек. Но в этом была своя логика. Джихан, повелитель Обитаемого Пространства, строил даже не на века, а на тысячелетия. За такой срок все могло измениться.
      Информационное табло было отключено и даже зачехлено, поэтому Максим воспользовался сигнальным браслетом. Он задал поиск сети местных транспортных перевозок, а сам в ожидании данных стал смотреть в окно, глядя, как со стоянки взлетает воздушное такси, ведомое роботом-рулевым.
      Как частенько бывало в глуши, быстрый поиск не дал результата. Максим зарядил расширенный поиск, пытаясь найти хоть какую-нибудь доступную информационную сеть.
      Историка от этого занятия отвлекли громкие голоса, стук каблучков, наложенный на пыхтение задыхающегося от жары и быстрой ходьбы толстяка.
      Максим поднял голову и скользнул взглядом по странной паре, состоящей из толстого, обрюзгшего, довольно потрепанного мужчины и его стильной, шикарной спутницы. По принятому в Обитаемом Пространстве этикету, не стал вмешиваться в беседу незнакомых ему людей. Он деликатно отвернулся и продолжил свое занятие.
      — Какие люди, блин… Макс, ты, что — ли? — раздалось сзади…
      Максим обернулся. Его давно никто так не называл. В просторном пустом зале не было никого кроме странной пары.
      — Извините, вы меня? — спросил Максим.
      — Макс, епрст… Только не говори, что не узнал, — радостно улыбаясь проорал мужик, протягивая руки к историку.
      — Толик, — вдруг потрясенно сказал Максим, узнавая своего школьного товарища по каким-то неуловимо сохранившимся черточкам в лице и интонациям голоса.
      — Узнал, хрен моржовый, — радостно заорал Толик, хватая его и поднимая на воздух.
      — Толян, сколько зим, сколько лет, — сказал историк.
      — Что, сильно изменился? — спросил мужчина.
      — Да нет, не особенно, — соврал Максим. — Я же узнал.
      — А ты вообще как был, таки остался. Как будто и не было 60 лет.
      — Это что, так много времени прошло? — удивился Макс.
      В его памяти ярко проступил образ длинного, нескладного, большеголового подростка, ухаря, бунтаря, матерщинника и подающего надежды юного дарования. Вспомнилось, как много они чудили в веселой компании, проявляя недюжинную изобретательность для того, чтобы доказать, что им никто не указ.
      — Да, дружище, жизнь пробежала, оглянуться не успел.
      — Ладно, брось, — усмехнулся Макс. — Какие наши годы, все еще впереди.
      — Ну-ну, — с печальной, кривой усмешкой сказал Толян. — Макс, это дело нужно спрыснуть.
      — Ноль проблем, — ответил Максим.
      Внезапно он перехватил взгляд женщины. Внешность ее была совершенно стандартной, по негласно принятому большинству модниц эталону красоты: светлые волосы, неширокие, сильно открытые плечи, пышная, упругая грудь, длинные, стройные ноги, выигрышно подчеркнутые короткой, расклешенной юбкой.
      Вдобавок у спутницы школьного товарища были зеленые глаза, свои, натуральные, а не контактные линзы, что довершало образ стервы, роковой ведьмы, сердцеедки, губительницы мужчин.
      Этот имидж тиражировался женщинами на протяжении столетий в подражание первой леди Империи, супруге Цареградского правителя и ее амазонкам.
      — Копылов, может ты всеже соизволишь вспомнить обо мне? — насмешливо произнесла женщина. — Или решил обойтись? Старая любовь и все такое…
      — Ну что ты, моя сладкая, — преувеличено ласково ответил ей Толик. — Макс, разреши представить Ирину, мою подругу.
      — Это чтобы твой приятель не принял меня за дочку? — ехидно поинтересовалась женщина. — Или ты думаешь, он не знает, для чего большие мальчики и девочки живут вместе?
      — Однако, — сказал Максим и встряхнул головой, точно вытряхивая что-то из ушей. — Ирина, у вас язык как бритва.
      — Какие мы вежливые… Копылов, — обратилась она к своему спутнику. Как-то мне не очень верится, что этот человек раскопал в книжных завалах энциклопедию мата и ругался как сапожник.
      — Было, признался Максим. — Ругался.
      — И мы когда-то были рысаками, — неопределенно, в пространство бросила женщина. — Ну что ж, мальчики в целях экономии пойдут сосать бутылки на свежем воздухе. А куда бы мне несчастной податься?
      — В порту есть ресторан, — предложил Максим.
      — У меня лимит исчерпан, — грустно сказал Толян.
      — Я угощаю, какие проблемы, — ответит Максим.
      — Сегодня определенно не мой день, — раздраженно сказала Ирина, взглянув на Макса. — Мало того, что мой кавалер, будет весь вечер пороть всякую чушь, он еще на халяву напьется как свинья и будет всю ночь храпеть мне в ухо.
      — Ладно тебе, маленькая, — сказал заметно взбодрившийся Толик. — Не бузи…
      Он положил руку на тонкую талию своей спутницы, и, преодолевая ее нарочитое сопротивление, поцеловал в щеку.
      — Копылов хочет сказать, что уделит мне пару минут, включая прелюдию и надевание трусов, — сказала женщина, снова поглядев на Максима.
      Тот помимо воли покраснел. Уже много лет историк не слышал ничего подобного.
      Женщина, довольная произведенным эффектом, с улыбкой наблюдала за растерянностью человека, который невольно спутал все ее планы.
      — Макс, пойдем, — сказал раздосадованный Толик. — Это сейчас она злая. А выпьет рюмашку, другую, подобреет.
      — Да нет, это тебе после рюмашки станет все пофигу.
      — Ладно, ладно. Пошли.
      Ресторан помещался на последнем этаже космопорта. Небольшой зал, как обычно, был пуст. Шторы, кондиционер и тонировка создавали прохладный интимный полусумрак, наполненный тишиной и спокойствием.
      В этой тишине растворились попытки приятелей привлечь к себе внимание. Они покашляли, постучали по столу, грохнули отодвигаемыми стульями. Все осталось без изменения. Через несколько минут стих громкий, рассчитанный на привлечение к себе внимания разговор. Все без следа растворилось в полумраке уединенного места. Замолчал даже Толик, наслаждаясь освобождением от жары, глядя через окно в мир, где царил горячий и влажный субтропический полдень.
      За тонированными панорамными стеклами размеренно шла обычная, ничем не примечательная жизнь. Над морем кружились птицы. К причалу швартовался прогулочный катер. На плацу загорелые, голые по пояс солдаты охранного подразделения лениво делали вид, что отрабатывают приемы рукопашного боя. Кое-кто из них просто лежал на солнышке, сбросив ботинки, наслаждаясь ничегонеделанием.
      На летном поле мирно грелись на солнце две транспортные лодьи. Их экипажи мирно дремали в тени своих кораблей, кроме пары техников, которые лениво, не спеша, но методично и придирчиво проверяли сканером состояние обшивки.
      На башне контроля крутились тарелки локаторов. Параболические антенны дальнего обнаружения прислушивались к чему-то приходящему из-за пределов сияния теплого, сонного дня. Где-то там, среди звезд, не спеша, преодолевал последние сотни мегаметров грузопассажирский корабль.
      — Часа через 3 начнется посадка, — прокомментировал Максим, поглядев на сигнальный браслет.
      — А мы успеем, — засмеялся Копылов. — Выпьем за встречу и за отъезд, чтобы дорога была легкой.
      — С таким обслуживанием? — ехидно поинтересовалась женщина. — Уж лучше бы взяли в автомате мерзавчик, говеной порционной закуски и пошли на природу.
      — Однако, где же оператор? — недовольно сказал Максим, адресуя свой вопрос пустоте.
      — Йо-ху-ху! Ау! Живые есть?! — прокричал на весь зал Толян, так, что зазвенели хрустальные подвески в люстрах.
      Через пару минут, отчаянно зевая, появился молодой парень в шортах и сандалиях на босу ногу, натягивая фирменную робу с надписью «Космофлотсервис» прямо на голове тело.
      — Слушаю Вас, — сказал он, придя, наконец, в относительное вменяемое состояние.
      — Долго спать изволишь, любезный, — начал Толян.
      — Простите, но вы пока могли воспользоваться автоматом.
      — Какой автомат, о чем ты говоришь! Я друга детства встретил, гулять будем. Давай, блин, неси все самое лучшее, что у тебя есть: вино, коньяк, водку. Мяса приготовь в горшочках по купечески, лангет, салатик, бутерброды с икрой. Короче, бегом…
      В глазах оператора ресторанного обслуживания блеснул недобрый огонек.
      — Разрешите взглянуть на вашу карту.
      — Зачем тебе моя карта? — заметно сникая, спросил Толик.
      — Я вижу — гулять вы мастер… А лимит — он не резиновый.
      — Да очень надо было… Тоже мне бутылку водки пожалел человеку. А мне Империя орден вручила за героизм…
      Тебе такое даже присниться не могло: первый человек в государстве лично поблагодарил, «крест» на шею повесил и руку пожал. Не хрен собачий, если ты понял, а, между прочим, джихан, мать его арестовали.
      — Вы сами уйдете? — поинтересовался парень, стараясь оставаться спокойным и доброжелательным.
      — Молодой человек, — вмешался Максим, — моя карта в порядке.
      Он протянул ее оператору. Тот внимательно осмотрел ее, проверил на детекторе, считал данные.
      — Слушаю Вас.
      — Я, знаете ли, не большой специалист по этой части. Начнем, наверное, с меню: что есть, чего нет, что лучше получается.
      — Вы действительно с этим гражданином? — осторожно поинтересовался сервисмен.
      — Да.
      — Ты это, зубы не заговаривай. Официант! Выпивку давай и закуску, — вклинился Толян.
      Оператор обслуживания едва не зашипел от злости. Его губы зашевелились, глаза на мгновение поднялись к потолку. Мантра, которую он читал, оказала свое действие и человек, сухо кивнув, отправился за заказом.
      — Толя, чего это ты злой такой сегодня? — поинтересовался Максим.
      — Да ну его, куркуля поганого. Поставлен на свой пост — будь добр, обеспечь. Ты видел, как он идет? — глядя на сервисмена, произнес Толик. — Бегом должен бегать, уважение показывать, молодой еще.
      Максим не стал смотреть на задерганного парня. Он разглядывал лицо школьного приятеля, наблюдая, как расцветает тот, наслаждаясь властью над другими.
      Острое сожаление кольнуло Максима. Перед ним за 30 лет работы в клинике прошел не один такой пациент. «И этот тоже…», — подумал он. — «Почему? Что за проклятие такое? Отчего им всем не живется спокойно? Что не хватает?».
      Максим вздохнул. Вопросы были риторическими. Он знал на них ответы. Мысли унеслись далеко-далеко…
      На стол мягко опустился поднос.
      — Макс, не спи, — подтолкнул его Толян. — У нас радость. Господин товарищ начальник водовки нам с барского плеча пожаловал-с.
      — Простите, вы что-то сказали? — обернулся сервисмен.
      Он все прекрасно слышал.
      — Иди, родной, иди, — скучным голосом предложил ему приятель Максима, — Не ломай нам кайфа. Принес, наконец, и ладно. Мы пока жахнем по стопарику, потолкуем, выберем, чего кушать будем. А ты иди.
      Оператор тихонько выматерился и побрел к себе.
      — Не спи, Макс, замерзнешь, — сказал Толян и весьма довольный своей шуткой, рассмеялся.
      — А? Что? — спросил историк. — Извини, задумался. Наливай.
      — Я водку не буду, — сказала Ирина.
      — Шампанского! — гаркнул на весь зал Толик.
      — Извините, но вы с вашей картой не являетесь моим клиентом, — ответил оператор.
      — Не ну ты видал… Хамло… Я на тебя в контроль пожалуюсь… — с кривой усмешкой сказал Толян.
      — Пожалуйста. Может тогда, вами в корпусе Теней заинтересуются, — ядовито ответил парень.
      — А… — произнес Копылов и осекся. Потом, сбавив тон, добавил. — Стукач поганый.
      «Отлично», — подумал Максим. — «Теперь Толян надолго заткнется». Его глаза встретились с глазами женщины. В них он прочел нескрываемое недовольство своим спутником.
      — На что ты годен, Копылов, — раздраженно сказала Ирина. — Все у тебя не как у людей.
      Она встала и пошла к выходу.
      — С концами? — спросил Максим.
      — Вернется, сучка, — сказал Толян, разглядывая этикетку на бутылке. — Ты это, нервную барышню за стойкой попроси, пусть шампанского подаст. Иначе, когда Ирка придет, она такой скандал устроит.
      — А точно вернется?
      — Да знаю я эту актрису погорелого театра. Стерва, каких мало. Это она перед тобой выступает. Не обращай внимания.
      — А зачем ты с ней водишься?
      — Ты знаешь, как трудно сейчас найти женщину?
      — В смысле здесь, на Гелиосе?
      — Нет, везде… Может кроме Царьграда, как-никак город — миллионник, столица межзвездной империи. А в нашей глуши как везде… Тихо, пусто, людей мало. Все давно уже устроены, живут друг с другом не первую жизнь. Свободны или какие-нибудь дуры, с которыми никто ужиться не может или горем придавленные, которые убивают время в ожидании реинкарнации любимого.
      — Да ладно, — возразил Максим. — Есть куча свободных, независимых женщин.
      — Где ты эту кучу видел?
      — Ну, например, во Владимире.
      — Скажешь тоже, — возразил Толик. — Как-никак — старая столица. Потом там ведь большинство людей — научники. А у них тетки особые: тряпку берут двумя пальчиками, зато за хер хватаются обеими руками.
      — Ну и чего?
      — Да не люблю я так… Повстречались, потрахались, разбежались. А через пару лет снова: повстречались, потрахались, разбежались. Все довольны, все смеются. Я ведь хочу, чтобы меня понимали, любили, а не просто со мной свой зуд удовлетворяли.
      Взгляд Толика стал глубоким, обиженным, несчастным. Он опустил голову, притворяясь, что разглядывает бутылку.
      Наметанный взгляд много лет практиковавшего психолога отметил, что приятель изготовился изливать душу, сетовать на свои неудачи и давить на жалость.
      — Я за шампанским, потом твою приведу, — сказал Максим, ломая игру школьного товарища. — Выпей пока.
      — Макс, ты человек, — сказал Толик, бросая на Максима укоризненно-жалобный взгляд, приглашая остаться.
      Максим кивнул и быстро двинулся к стойке.
      — Что вы хотели? — поинтересовался оператор.
      — Бутылочку шампанского для дамы.
      — Могу предложить…
      — Что-нибудь попроще, но приличное. На ваш выбор, — мягко прервал его Максим. — Все равно ничего в этом не понимаю.
      — Хорошо, — ответил оператор и пошел в кладовую.
      Через минуту он показался из дверей винного погребка.
      — Извините, не могли бы вы мне помочь? — попросил он Величко.
      — Конечно, — ответил тот.
      — Вот ваше шампанское, — сказал оператор, когда они остались наедине.
      — Спасибо, — поблагодарил его Максим. — Вы хотели мне что-то сказать?
      — Да, — ответил оператор. — Ваш приятель очень плохой, опасный человек.
      — Если вы с ним ругались, это не делает его плохим.
      — Он страдает СН. Быть рядом с ним опасно для вашей психики.
      — Вы в состоянии поставить диагноз? Это прерогатива медиков — заметил Максим.
      — Я студент. Учусь на психологическом. Мы сейчас там как раз проходим синдром ненужности.
      — Очень хорошо. Я, как врач-психиатр с многолетним стажем, могу лишь подтвердить ваши выводы.
      — Тут не нужно прибора, чтобы понять, что за ним придут в любой момент.
      — СН и психические атавизмы часто вызываются неподконтрольной и неосознаваемой памятью о прошлых жизнях. Сейчас, это сначала изучают.
      — Вы историк? Охотник за памятью? — восхищенно сказал парень.
      — Так точно. Владимирский институт исторической реконструкции.
      — Здорово… Я когда — нибудь тоже буду там работать, — мечтательно сказал оператор.
      — Потерпите тогда этого… Вам придется иметь дело и с таким материалом.
      — Хорошо, — согласился сервисмен.
      …… — Он что, хотел у тебя отсосать? — поинтересовался Толян, когда Макс поставил на стол бутылку.
      — Что-то вроде того, — уклончиво ответил Максим. — Пойду теперь твою бабу искать.
      — Да уж, сделай милость, — одобрил его намерение Толян. — Она тут где-нибудь рядом ошивается. Скажи, что я сожалею и все такое…
      — Ладно.
      Максим нашел подругу Толика на веранде. Она курила, в подражание жене императора, длинную, тонкую сигарету, пуская по ветру вонючий дымок ганджубасовой отравы. Ирина сложила свои локти на перила и поставила ногу, обутую в туфлю с длиннющей шпилькой на первую планку ограждения, эффектно показывая то, что женщины обычно прячут.
      Максим подошел и увидел, что идиллический порядок внизу, на летном поле, который они наблюдали в течение получаса сквозь окна ресторана, был самым варварским образом нарушен.
      Пилоты проснулись все до единого, и с интересом пялились на женщину, которая совершенно бесстыдным образом демонстрировала им свои прелести и так практически не скрываемые очень короткой юбкой, а с нижней точки видимые во всей красе.
      Подруга Толика, казалось, не замечала, что два десятка мужиков внизу не отводят глаз от ее стройных бедер и того, что условно скрыто полупрозрачными, кружевными стрингами.
      — Он тебя прислал? — спросила Ирина. — У самого духу не хватило?
      — Нет, я сам.
      — Значит, Толик уже начал рассказывать тебе про свою несчастную жизнь, — иронически предположила женщина. — А тебе жалко его стало…
      — Начал. Но пока я хожу, он уговорит пару стопариков.
      — Думаешь, повеселеет?
      — Может быть… Не слушать же его нытье, — с усмешкой ответил Максим. — А чего это ты? Не боишься, что народ ослепнет?
      Он указал рукой на поле.
      — Если ослепнут, то так им кобелям и надо. Будет хоть какая-то польза, что занимаюсь шейпингом по 2 часа в день и каждую неделю хожу на миостимуляцию…
      — А еще личный психотерапевт, гуру для занятий по духовному развитию, парикмахерский салон, маникюр, бассейн, солярий… — предположил Максим.
      — Слава Богу, своего солнца хватает. Это не Владимир какой-нибудь.
      — А кредитных баллов?
      — С паршивой овцы хоть шерсти клок, — с усмешкой сказала Ирина. — Толик на что…
      — Зачем тогда с Толиком поругалась?
      — Все у него не как у людей. Даже в ресторан сводить не может без фокусов.
      — «Мой миленок алкоголик, мой миленок паразит… — начал Максим.
      — «… Он любви моей не ценит, я сосу, а он храпит», — безо всякого стеснения закончила частушку женщина. — Макс, а ты ничего… Теперь я верю, что ты изучал энциклопедию древнего мата.
      — А ты сама, откуда это знаешь? Матерные частушки — это не то, что преподают в школе.
      — Ты ходил в школу? — удивилась женщина. — А по виду не скажешь.
      — Мало ли когда человек начинает непрерывное существование, — почему-то Максиму вдруг страстно захотелось оправдаться. — Зато я в этой жизни 2 высших образования получил и в институте исторической реконструкции работаю.
      — А по виду не скажешь, — произнесла те же слова, но совсем другим тоном Ирина. — Я давно уже живу. Помню, что со мной было и чего со мной не было. И все эти хохмочки из прошлых времен.
      — Доисторических? — удивился Максим.
      — Кто знает, кто знает… Ты со мной дружи, историк, может быть, сгожусь на что… — с грустью сказала Ирина. — Пойдем, а то дитятко там весь исхнычется.
      Женщина вдруг посмотрела вниз, потом легко и непринужденно сделала «колесо», на мгновение, замерев на руках продемонстрировав зрителям внизу длинные, стройные ноги и практически голый зад.
      Потом Ирина, довольная произведенным эффектом, послала опешившим космолетчикам воздушный поцелуй и скрылась в дверях, потянув за собой Макса…»
      Конечников оторвал глаза от текста. Ему просто не верилось, что такое вообще могло быть.
      — Чего ночью темной не приснится, — пробормотал он, делая попытку закрыть книгу.
      Но взгляд его снова зацепился за слова, и Федор, помимо воли продолжил чтение.
      «…Толику, как окончательно спившемуся алкоголику, хватило пары стопочек, чтобы поплыть. Приятеля Макса не слишком интересовала жизнь своего школьного друга. Главное было в том, что рядом был человек, который наливал и вынужден был выслушивать бредни неудачника, подогретые водочными парами.
      — Макс, ну хоть ты меня, вижу, понимаешь, — вел свою партию в дешевом и насквозь предсказуемом алкогольном театре Толик. — Я говорю: — «У меня руки золотые»… А он, сволочь, с наглой мордой отвечает: — «По психологическим параметрам вы не подходите на должность наладчика». Я ему: — «Очнись, мужик. Я любую деталь выточу, спаяю, подклею. Да я неисправность, нутром за километр чую». А он мне — «Вы знаете, вот это и пугает. Наладчик должен быть ленивый и сонный.
      От него требуется спокойно, без эмоций менять блоки и настраивать программы по шаблонам. Хорошо, если у него есть занятие в свободное время, хобби, о котором он думает во время работы. Алгоритмы работы совершенны и человек здесь нужен, чтобы нажать кнопку «ОК"».
      Нет, ну ты подумай… Хочешь, как лучше, а тебе отказывают лишь потому, что не умеешь спать с открытыми глазами.
      — Ну и чем дело закончилось? — поинтересовался Максим.
      — Я и так, и этак, а этот гад говорит: — «Да поймите же вы, наконец, что ваше желание разнообразия, активности напрямую скажется на качестве работы. Вы ведь неосознанно стремитесь наполнить жизнь различного рода приключениями, эмоциональными встрясками, чтобы подчеркнуть свою значимость и нужность. А где вы видели на производстве приключения… У нас не бывает перебоев с запчастями и заготовками, впрочем, как и необходимости делать что-то срочно, по великой нужде». А я ему прямо в лицо так выдал. «Гнида ты», — говорю, — «казематная. Ты что живешь, что не живешь, все для тебя чурки едино».
      — Ну и чего? — спросил Максим, поддерживая разговор.
      — А он даже не обиделся, — Толян огорченно вздохнул. — Мужик вроде… Ну, хоть бы голос повысил, выругался, неудовольствие показал. Уж я бы тогда…
      Он сжал пухлую ладонь в кулак, скроив на лице непреклонно-волевую, угрожающую гримасу, которая постороннему человеку показалась бы скорее смешной и жалкой.
      — Копылов — герой… — иронически сказала его подруга. — Языком трепать…
      — Ирка, молчи! — заплетающимся языком, выдохнул Толян, с грохотом обрушивая кулак на стол. — Не видишь, мужчины говорят!?
      — Пойду я тогда воздухом подышу, — сказала она. — А мы с тобой дома потолкуем, когда протрезвеешь…
      Женщина поднялась и вышла.
      — Давай, давай, дура, — зло пробурчал себе под нос Толян.
      — И часто вы так? — поинтересовался Максим.
      — А чего от блаженной ждать, которая с призраками болтает…
      — Да половина Империи, общается с развоплощенными как с существами из плоти и даже живет с ними, — усмехнулся Макс.
      — Оттого все и п*зданулись, — Толян снова опрокинул стаканчик, откусил кусок от бутерброда с карбонатом. Помолчав, добавил. — Хорошо вонзилось…
      Толик снова обрел благодушно — расслабленное состояние.
      — Макс, а ты знаешь, что я даже в Дальней Разведке побывал. Лет тридцать назад…
      — Дальней Разведке? — удивился Максим.
      — Не в шарашкиной конторе, а в самой настоящей Дальней Разведке. Мы на Глюкранду ходили. Ты знаешь, красота… Планета чистая, нетронутая. Деревья почти как наши. В речках рыба, зверья всякого. А мы на орбите болтаемся. Четыре корабля Дальней Разведки со всем своим реквизитом и личным составом, включая начальника экспедиции, доктора геологии Карлушу Хохлушкина.
      Тормоз был, доложу тебе… Так он за все время, на планету ни разу не опустился. Пока я не заставил… Говорил, что его работа следить за правильностью выполнения процедур другими и составлением отчетов. Все остальные ему подстать. Глазки в экран, и думают, что это и есть жизнь.
      Вот этот весь народ малахольный сидит за своими терминалами, кнопки жмет. А как на поверхность идти — в глазах скука… Не дай Бог душевный покой будет потревожен. Ты бы видел, как они по земле ходили… Или след в след или плавали на антигравах скафандра. Ни разу не вдохнули местного воздуха, ни разу не искупались. Зато много спорили, о генокодах и поразительном сходстве форм жизни, удаленных друг от друга почти на 10000 парсек. Смонтировали биолабораторию и все проверяли, как скоро инфузория туфелька в местных условиях загнется. Даже спали в скафандрах.
      Как мне многие месяцы, одуряюще равномерные, тупые, однообразные, хотелось, сидя в композитовой коробке корабля, болтающегося на орбите…
      — Ну, не тяни резину, Толян, — попросил Макс. — Что ты там учудил?
      — Учудил, ох учудил, — довольно ухмыльнулся Толян. — Было в партии четверо рабочих, но какие-то робкие, забитые. Чуть что сразу — а можно?
      Можно, епрст… Ну, я их быстро выучил, в чем сладость жизни. Взяли мы из запасов нашей посудины канистру спирта, пару шпалеров и полетели с планетой знакомиться.
      Приземлились… От наукарей слышали, что жить на Глюкранде можно. Однако, чего они скафандров не снимали? Сомневались… Вдруг какой трабл…
      Сначала вмазали для храбрости, страшновато было… Зато потом… Выходим из десантного люгера, никаких кастрюль на головах… Благодать Господня… Солнце, ласковый ветерок, море, песочек белый.
      Я Славика и Семена определил костром заниматься, палатки ставить, а сам с Генкой, тоже парень чумовой оказался, полетел за мясом. Короче, подстрелили мы животину, на оленя похожую, привезли в лагерь. И такое у нее мясо, оказалось, доложу тебе, просто пальчики оближешь. А под спирт, вообще зашибись пошло.
      Так мы культурно отдыхали, пока наши уроды не приперлись. Им, видишь ли, завидно стало.
      Лично Карлуша прилетел. Спрашивает: — «Вы хоть понимаете, что натворили?». А я в ответ, правдиво так, по-простому отвечаю: «А х*ли? Тут курорт, лучше, чем на Царьградском побережье. Ребятам надо отдыхать или нет?.
      Мы уже 8-ой месяц на орбите загибаемся, а вы, наукари, никак не разродитесь».
      «С нами», — говорю, — «садись, будем открытие планеты праздновать, имя ей давать будем».
      Карлуша аж позеленел. «Вы, «— говорит, — «Копылов, даже не понимаете, что сделали. Вы — ископаемое, живой питекантроп. Степень вашего невежества чудовищна».
      Короче… Не хотели, а пришлось. Жилой модуль с орбиты опустили на поверхность. Нас на карантин… Ежедневный томограф, кровь из вены, генетический анализ, психосканирование, хорошо не ректоскопия. Устроили регулярные полеты в окрестностях, сбор материала…
      Если ты думаешь, что они за нас беспокоились, — Толян нервно дернул подбородком, — то мимо… Мне уже потом один лаборант объяснил. Они боялись, что наши микробы перезаразят местных животных.
      Ха, да что им будет. Там в море, в бухте такие туши плавали, больше звездолета. А голосистые… Звука не слышишь, а чувствуешь только, как через тебя волны пробегают. Короче, наши придурки еще полгода там проваландались, даже подмогу с Земли вызывали. Распыляли какие-то там антитела, чтобы местная жизнь иммунитет против меня имела… Это что, я такой зараза? — с глупой гордостью спросил Толян. — А я все это время сидел в цугундере. Даже свежего воздуха вдохнуть не давали.
      Бухта Радости, блин. Каждый день проверяли, не открутил ли я болты на иллюминаторе. Потом, отвезли меня на Кассию и сказали: — «Вот Бог, а вот порог, макаронов пачку, да х*ров тачку. И наше к тебе полное неуважение. Спасибо, что нам все испортил. Таких как ты, к Космосу на пушечный выстрел подпускать нельзя.
      Пошел ты, куда глаза глядят, а нам больше на дороге не попадайся».
      Хорошо, пинка ускорительного не дали.
      — Ну, ты отчебучил, — усмехнулся Величко.
      — Это еще что — продолжил рассказ Толик…
      Максим внимательно смотрел на своего давнего приятеля, мысленно представляя его путь от незрелого подростка, страдающего юношеским максимализмом, до старого, битого жизнью, потерявшего прощающий многое цвет молодости, но оставшимся таким же недоразвитым, как и 60 лет назад.
      «На что направлял свои душевные силы человек?» — с досадой подумал Максим. — «Чтобы держаться кретинских представлений о жизни, которые сформировались, от желания насолить взрослым? Или он выполнял некую автопрограмму, цель которой, — обеспечить эмоциями на много лет вперед?
      — А было ли у тебя что-нибудь этакое? — аккуратно перевел разговор Максим. — Что душу на старости лет греть будет.
      — Состаришься тут… — грустно сказал Толян. — Эту мантру каждый час по вещанию передают, вместо сигналов точного времени.
      Раньше как было, — человек стареет, мудреет. А теперь… В окно глянешь, — на соседнем доме мантра. На притолоку посмотришь — там она красуется.
      В церковь придешь — накорябана рядом с «Отче наш». Даже на цветнике перед аэропортом и то эту надпись из пионов высадили. Все 12 слов. Не дадут состариться…
      — Ну, а что уже сейчас греет? — проникновенным голосом спросил Величко.
      Толян подозрительно посмотрел на приятеля, проверяя, не издевается ли он… На лице мелькнуло ясно видимое сомнение: — не стукачок ли старинный друг, из последних сил выполняющий план по «закладке» недовольных.
      Но поскольку эффектный рассказ о самом козырном приключении входил в либретто пьяного моноспектакля и уже жег губы, Толян решился.
      — Было, Макс, было, — хочешь верь, хочешь не верь. Вот здесь, — он показал на правую половину лба, — наискосок должен был быть глубокий шрам. Сантиметров 10 в длину… Случилось это так. Меня прибило к строителям. Они подземный туннель для скоростных поездов строили. От Царьграда, до места чуть западнее Владимира. Смекаешь, о чем я?
      — Не, не въеду, — сказал Максим, — хоть убей.
      — Эх ты, ботаник… Город они там восстанавливают мертвый. Хотят сделать его таким, какой он был до Большого Голода.
      А дорога нужна, для сверхбыстрых экспрессов, чтобы наш Даня мог за полчаса из дворца на историческую родину метнуться.
      — Ни хрена себе, — изобразил удивление Максим. — Ну, этот может себе позволить…
      — Да ладно, нормальный он мужик. И баба у него…, — Толян замолчал, мечтательно прикрывая глаза. — Не чета этой корове Ирке. Ирка — дырка, дешевая, блин, подделка. Оттого и терплю, что похожа…
      Короче. В один прекрасный день захотела госпожа императрица на работы посмотреть.
      А джихан так удобно придумал: садишься в поезд весь такой старый и допотопный с виду, и за полчаса ты из края вечного лета попадаешь в северную замороженную страну. Туда, где солнце выглядывает из облаков не каждый день, а зимой на 3–4 месяца ложится снег.
      Там он выходил на тихом перроне, в подземном пункте прибытия, почти ничем не отличающейся от станций метрополитена, переходил на «конечную» какой-то «серой ветки» в древней транспортной сети.
      А потом ехал на таком же допотопном поезде, куда ему надо, и думал, что на две с половиной тысячи лет назад попал прямо из своего цареградского скворечника.
      Ребята говорили, что восстановили только подземелья, вестибюли станций, да часть города в центре и около входов на остановки подземных поездов. А остальное пока что просто нарисовано голографическими проекторами. Сам я не был, не видел. Нас дальше «Царьградской», это мы так место, куда поезд из нашего тоннеля приходил, обозвали, не пускали. Но не суть. Так вот, — сказал Толян. — Я отвлекся, чтобы ты лучше понял всю диспозицию. Небось, и не слышал о таком?
      — Да так, как-то краем уха, ничего конкретного.
      — Эх, Макс, не рубишь ты фишку в нынешней жизни.
      — А ты чего, уже срубил? Оттого у тебя шрам должен был быть на полголовы?
      — И руки без пальцев, — добавил. Толян. — Тогда мне и пальцы оторвало. То, что потом их отрастили, хорошо, но что вот башку мне залатали, так, что шрама не осталось — это, конечно непростительно.
      — А чего так? — удивился Максим.
      — Кому такое понравиться может?
      — Мне, — без улыбки ответил Толик. — Как память о самом стоящем событии в моей никчемной жизни.
      — Толик, ну ты ходишь вокруг да около. Не тяни.
      — Слушай и учись, — пошутил Толян, и продолжил уже серьезно. — Однажды, когда мы уже закончили работы и занимались тем, что устраняли мелкие недоделки, к нам пришла она. Императрица Рогнеда. Хоть она и оделась попроще, но мы ведь все вещание смотрим. К тому же четверка мордоворотов из Теневого корпуса не оставляла никаких сомнений.
      Она попросилась — возьмите в рейс до «Царьградской». Бригадир репу почесал, поразмыслил, согласился. И действительно, почему бы и нет. Команда отправляется из 8 человек на мелкие работы, места полно. Почему бы не сделать приятное супруге нашего государя — императора? Она потом, наверное, и не вспомнит, зато, если откажешь, точно не забудет. У них у всех на эти вещи долгая память.
      А потом, она, хоть и живет, чуть ли не с доисторических времен, но так хороша, глаз не отвести. Просто рядом постоять — и то праздник.
      Бригадир позаговаривал ей зубы, пока ребята срач из салона выгребли. Посадили Рогнеду с охраной в вагончик, полетели.
      Вагончик такой плохонький с виду: лавки дерьмантиновые, обшарпанные, ручки на спинках лавок потертые, полы из какого-то невообразимого материала, все исшарканные. На стенках ребята слова разные написали. Даже неудобно было перед ней. А императрице хоть бы что. Сидит и улыбается чему-то про себя.
      А ты знаешь, Макс, этот вагон действительно летел, не касаясь стенок тоннеля в кольце из энергетических полей. Это потом он уже садился на колеса, когда скорость ниже 90 км опускалась.
      Парни сначала сидели, как аршин проглотив, шевельнуться боялись, потом, увидев, что императрица закурила, тоже потянулись к куреву, расслабились, стали переговариваться шепотом, потом и вовсе разбрелись в кучки. Мы уже половину дороги проехали, когда в кабине заревела сирена, замигали красные огни.
      Наш машинист, схватился за рукоятки, включил защиту на максимум. Закричал: — «Всем в кресла, скорее пристегнитесь. Дисторсия поля». Проекторы в стеклах погасли. А там — сплошное серое марево, Скорость была еще та, ведь эти поезда за полчаса до Москвы доезжали. Заслонки, выползли, перегораживая окна.
      Мне потом объяснили, что какой-то гад на перегоне испортил индукторы. Ну, мы все — кто просто не успел, кто не допер сразу. Рогнеда эта, сразу видно бывшая амазонка, не заставила повторять дважды приглашение.
      А перекос полей это такая адская штука, когда летящий в тоннеле поезд может просто закрутить, расплющить, забить в стенку так, что одно мокрое место останется. Вот и нас шваркнуло.
      Толян нервно плеснул в стакан водки и выпил залпом.
      — И что было дальше? — спросил Максим.
      — Шарахнуло так, что я ненадолго потерял сознание.
      Защита выдержала. Почти… Вагон развернуло, и он несколько метров тоннель поперек пахал. Понятно, голова и хвост в дым……. Гавриков моих из бригады просто размазало. Царство им небесное, Всех охранников императрицы поубивало. Когда я очнулся, она эмиттеры поля заливала из огнетушителя. Увидела, что я жив, обрадовалась. Подскочила, маску дыхательную на лицо надела, чтобы не задохнулся.
      — Я говорю — «Спасибо, твое величество, но все равно нам хана».
      — «Пока не умер — сражайся», — коротко бросила она.
      И снова тушить.
      Вагон разогрелся как духовка, излучатели поля горят, а она знай, белой струей из баллона лупит.
      Меня как подкинуло. Я тоже схватился за огнетушитель. Это уже потом я почувствовал, что в башке железяка, а пальцы раздавлены.
      Знаешь, страха не было. Было даже как-то весело. Когда гореть перестало, мы подумали, что все в порядке, справились. Наступила передышка. Огляделись мы. Вагон перекорежен, стойки смяты, пол горбом, кресла выдраны.
      «Легко отделались», — подумал я. И только я так подумал, что-то грохнуло, и тоннель начал оседать. Силовой генератор работал, но защиту все равно сминало, вагон плющило. Вот тут и прошлось мне вспомнить все, чему научился: как аварийные опоры ставить, как муфты резьбовые на них крутить… Без инструмента, раздробленными пальцами…
      Ты, Макс, не поверишь, но ту опору, что вчетвером ворочали, я один поднимал.
      Рогнеда, даром что императрица, помогала мне, при этом ругалась так, что я в жизни такого забористого мата не слышал…
      Вагон просаживался, потолок с душераздирающим скрежетом придавливало к полу. Я работал как проклятый. Опоры гнулись как спички, но я успевал ставить по две новых, вместо одной сломанной. Их снова сгибало, крепчайший композит, из которого они были сделаны, с грохотом лопался.
      В меня куски отлетали. Я даже не чувствовал. Внутри был какой-то восторг. Я знал, что все получится, несмотря ни на что. Такого со мной не было ни до, ни после…
      Толян вздохнул. Некоторое время помолчал, опустив глаза.
      — Недаром я старался, — продолжил он, — остался в раздавленном вагоне кусочек метр на полтора, где можно было даже сидеть.
      Она увидела, что я кровью истекаю, не побрезговала, оторвала подол от платья, замотала мне руки и голову.
      Потом попыталась вызвать спасателей, но почему-то связи не было.
      Представляешь, глубина полтора километра, над нами простираются бескрайние, засыпанные снегом леса. Да и выбраться невозможно, тоннель обвалился спереди и сзади.
      Толян вытащил сигарету, прикурил.
      — Знаешь, — сказал он, — мы просидели почти в обнимку несколько часов. Один фонарь, маски на лице, жара. Раны болеть начали. Я плыву, а она уговаривает меня держаться. Расспрашивает про жизнь, рассказывает о себе. А она, ты знаешь, красивая до дрожи. И одежда на ней — сплошная прореха. Грудь видна, ноги. А она нисколько этого не стеснялась. Был бы целым, ну хотя бы не таким поуродованным, точно бы положил ее под себя. Императрица была бы не против. В то утро я был ее героем. Вот так вот.
      Толян смял недокуренную сигарету и продолжил.
      — Потом Ганя сказала, что помощь идет, но спасатели вынуждены двигаться сверху, потому, что в тоннеле заложены мины. Не она была целью диверсии. Те, кто все это устроил, хотели, чтобы он, джихан, очертя голову кинулся в развороченный тоннель. И подорвался бы…….
      Рогнеда много мне про него рассказала. Что он одинок, что его никто не понимает, даже порой она. Я это уже плохо помню, сознание временами уходило. Но одновременно с этим было так хорошо… Если бы я умер тогда, наверное, было бы лучше.
      Толик снова закурил.
      — Да, — в задумчивости сказал Максим. — Вот какая сказочка. Чем же все кончилось?
      — Очнулся я оттого, что где-то рядом стучали отбойные молотки. Плазменные горелки они выключили и копали по — старинке. Потом был врач, зимний воздух, лучший госпиталь… Прием у императора, орден, перевод в второй имущественный класс… Я больше не видел ее, кроме как в новостях. А дальше никчемное, пустое существование и эта вот пиявка — мозгокрутка Ирка. Как будто и жил всего пару часов за всю жизнь.
      На сигнальном браслете Толика на мгновение вспыхнул и погас красный огонек. Он с ужасом взглянул на устройство, но, увидев, что все пришло в норму, успокоился.
      Толик вдруг беспомощно посмотрел на Максима. В глазах появилось слезливое, просящее выражение.
      — Макс, будь человеком, найди ее. Мы когда ругаемся, я каждый раз боюсь, что она не вернется.
      Максим подошел к оператору, взял еще графинчик водки, минералки и салат на закуску. Он поставил все это на стол, хлопнул совсем раскисшего приятеля по спине и пошел искать Ирину.
      Подруга Толика сидела этажом ниже на террасе закусочной. Она расположилась в углу, потягивая охаянный ею коктейльчик из меню распределительного автомата.
      — А, это ты, историк, — иронически сказала Ирина. — Пришлось вспомнить навыки психотерапевта?
      — Вот еще, — в тон ей ответил Макс.
      — Однако ты пошел меня искать.
      — Интересно, а как вы обходитесь, когда нет посторонних?
      — Обходимся… — ответила женщина.
      — Ты приползаешь, или он?
      — Обычно он. Закажет вещь подороже, возьмет шампанского, цветы и приходит мириться. Так и живем.
      — Скажи, а часто у него загорается на браслете красная лампочка? — поинтересовался Максим.
      — Бывает, — ответила Ирина. — Он слишком жалеет о несбывшемся.
      — А у тебя? — спросил Максим.
      — Издеваешься? — с усмешкой ответила женщина. — Зачем же я столько трачу на себя…
      — Ну да, конторы духовного развития, как аналог средневековой торговли индульгенциями. Оттого и дерут три шкуры со страждущих…
      — Ты говоришь так, что начинаешь опасаться, что к тебе самому вот-вот придут ребята в серебристых шлемах и черной униформе.
      Вдруг, острое чувство опасности кольнуло Максима. Он поднял глаза и увидел, как на специальную посадочную площадку на крыше космопорта опустился малый десантный люгер, раскрашенный в характерные для Теневого корпуса цвета — черный и серебристый.
      Максим хоть и не знал за собой грехов, но на всякий случай взглянул на браслет. Лишь после этого он почувствовал себя более-менее комфортно.
      — Страшно? — с насмешливой улыбкой поинтересовалась Ирина. — Не за Толиком ли моим любезным прилетели?
      — Пойду, проверю, — сказал Максим.
      И, несмотря на холодок, который в засел в желудке, направился к подъемнику.
      — Ну, сходи, — уже не таким издевательским тоном сказала женщина. — Пожалуй, и я с тобой пройдусь.
      Они поднялись в зал ресторана, где шлемоголовые уже крутили руки Толяну.
      Делали они это все безо всякой злобы, профессионально-отстраненно. Толян вырывался и орал как недорезанный: — «Пустите меня душегубы, ироды. Я жить хочу».
      На бойцов Теневого корпуса эти крики не действовали.
      Они повалили визжащего как свинья мужика, и, несмотря на то, что он катался по полу, пытаясь сбросить с себя шлемоголовых, солдаты технично обездвижили пьяного и надели на него наручники.
      Толян перестал вырываться и лишь только со смертной тоской повторял: — «Я ни в чем не виноват. Это ошибка».
      — Что здесь происходит? — спросил Максим казенным, протокольным голосом. — Кто командует операцией?
      — Второй лейтенант Горюнов, — командир группы захвата подошел к Максиму. — В чем дело?
      — Владимирский институт исторической реконструкции. Младший научный сотрудник отдела визуализации Максим Величко.
      — Что здесь надо ВИИР? — с холодным спокойствием поинтересовался офицер, внимательно проверив документ визуально, считывателем и сверив по базе данных.
      — Господин второй лейтенант, данный субъект, представляет собой определенную ценность для моей организации как носитель уникальных данных.
      Максим говорил это медленно, спокойно, безразлично, так, как и требовалось говорить это шлемоголовым, чтобы они поняли.
      — К вашему сведению этот субъект в течение 3 месяцев регулярно выходит на показатели соответствующие тяжелому мыслепреступлению.
      — Это косвенно подтверждает правдивость моих слов. Как учит нас историческая психология, эмоциональные мыслепреступления вызываются прорывом атавистических психотипов доставшихся в наследство из прошлых жизней.
      — И что прикажете мне делать с этим субъектом? — также равнодушно поинтересовался офицер.
      — До анализа материалов прошу этого человека не трогать. А дальше его пристроят к месту… Или мы или вы.
      — Я не могу позволить, чтобы объект, совершающий опасные противоправные действия разгуливал в общественных местах и сеял психическую заразу.
      — У него есть жилье, находящееся в малолюдном районе Гелиоса. Выбираться оттуда до решения вопроса ему совершенно невыгодно.
      Лейтенант прикоснулся к уху, принимая директивы прослушивающего разговор оперативного дежурного.
      — Хорошо. Пусть субъект немедленно отправляется домой и находится там до решения, которое мы просим вас предоставить не позднее 14 стандартных суток с момента переговоров. Также прошу учесть, что временное прекращение выполнения правоохранительных процедур это не освобождает субъекта от необходимости привести собственное психическое состояние в порядок.
      В противном случае, при изменении ИПС больше чем на 15 единиц от допустимого или же при задержке решения вопроса он будет нейтрализован, несмотря на все пожелания ВИИР.
      — Благодарю вас, — ответил Максим. — А теперь отдайте мне этого человека.
      — Павлов, освободить…
      Шлемоголовые сняли наручники с Копылова и оставили зал ресторана. Они прошли мимо Максима, равнодушно глядя в пространство спокойными, ничего не выражающими глазами.
      Солдаты Теневого корпуса погрузились в свою бронированную коробочку и взлетели с крыши. Замерев, стояли все: от Толяна, который только что канючил и плакал, чтобы его оставили в живых до оператора обслуживания, белым пятном маячившего в дверях каптерки.
      Когда тень люгера скользнула по стеклам и серебристо-черная машина быстро уменьшаясь в размерах ушла в сияющую лазурь неба, напряжение отпустило.
      — Макс, я тебе… — начал Толик.
      — Потом поблагодаришь, — опережая возможные словоизлияния с его стороны. — Молча садись в такси.
      — Ира, ты со мной? — с надеждой спросил Толик.
      Она с ужасом покачала головой, прячась за Максима.
      — Эх, сука… — горько сказал Толик.
      — Марш домой, — рявкнул Максим. — Я за тебя, урода, поручился. Мантру читать по 4 джапы в сутки.
      — Да-да, конечно, — дрожащим голосом согласился его приятель…….
      — Когда проспишься, я заеду считать с тебя данные.
      — А твой рейс? — поинтересовалась Ирина.
      — Подождет, — отрезал историк.
      Максим с удовольствием избавился от источающего запах смертельного страха, алкоголя и разрушающегося тела приятеля. Он подошел к оператору обслуживания и жестом показал, что хотел бы с ним поговорить приватно.
      — Что случилось в мое отсутствие? — спросил он, когда они остались наедине.
      — Ваш приятель начал впадать в тоску. Он что-то бубнил, пропускал стопку за стопкой. Потом вдруг увидел, что индикатор на сигнальном браслете меняет цвет с зеленого на оранжевый. Это была не просто мгновенная вспышка другого цвета, а плавный, необратимый переход. Ваш Анатолий побледнел, зачем-то хлебнул водки прямо из бутылки, и кинулся ко мне, требуя фольгу.
      — Зачем? — удивился Максим.
      — Вот и мне это непонятно. Если бы он просил листовой паразол, чтобы завернуться в него как в кокон, нарушить фронт исходящей от тела волны и затруднить пеленгацию…
      — Вы дали ему фольгу?
      — Я поинтересовался — зачем? Он стал колотить браслетом по стойке, по полу и столам, крича нечто непотребное про холуев и джихановских задолизов.
      — Понимаю… На орбитальной станции сигнал запеленговали, и ближайшая свободная группа шлемоголовых свалилась нам на головы.
      — Скоренько это у них… Вы знаете, при всем моем уважении к императору, развоплощать живого, пусть даже такого недоделанного, только за то, что…
      — Советую вам никогда не задумываться об этих вещах, — произнес Максим, делая запечатывающий жест на губах.
      Сервисмен кивнул…
      Максим вышел на террасу. Было жарко, но его по-прежнему бил озноб. Мысли невольно возвращались куполообразным антеннам мыслепеленгаторов на орбитальных спутниках наблюдения, способных определить положение любого источника психополя с точностью до полуметра…»
      — Боже мой, как такое вообще могло быть? — пронеслось в голове Конечникова.
      В нищие времена Семицарствия невозможно было даже представить себе, что человека можно было бы убить за его настроение.
      Федор погрузился в размышления об том далеком и непонятном времени.
      Он повернулся к окну и стал глядеть на пейзаж, который хоть и оказался на проверку имитацией, но не перестал быть от этого менее привлекательным.
      Конечников вспоминал видение, показанное призрачной эланской девушкой, задаваясь вопросом, когда это было, до или после? Что было сначала, а что потом? Хватали без причины и казнили раньше, чем стали выдумывать поводы или же сначала власть стеснялась отправлять на тот свет, не оформив для проформы хотя бы преступного намерения……..
      Федор так сидел довольно долго. Он взглянул на сигнальный браслет и увидел, что часы его дорогого коммуникатора, который чудом пережил тот злополучный день, когда Конечникова размазало по корабельной переборке, остановились без всякой причины.
      Конечников вздохнул, выматерился и полетел в рабочую залу хранителя. Профессор Огородников отсутствовал. На табло горели цифры 15–44. Это означало, что уже прошло время обеда, и день неуклонно клонился к вечеру. Внезапно Федор увидел, как мигнула цифра в секундном разряде на экране сигнального браслета, увеличив значение на единицу. Он ждал примерно минуту, прежде чем это случилось еще раз…
      — Дела, — подумал Федор. — Странное подземелье…
      Конечников проехался по рабочему залу хранителя — свалке ненужного, старого хлама, который обычно нормальные люди выбрасывают, в своем инвалидном кресле.
      На повороте спинка задела стопку книг и тетрадей, которая с грохотом обрушилась на пол. Федор чертыхнулся по себя по поводу старого маразматика, который устроил непроходимый бардак, развернулся и стал собирать с пола упавшее барахло.
      Внезапно он увидел в одной из тетрадей компьютерный диск той самой устаревшей модели, подходящей для его древнего компьютера.
      Конечников на автомате пихнул за спину и тетрадь и диск, остальное барахло он сложил на место, старательно придав предметам положение, близкое к первоначальному.
      Он вернулся обратно и продолжил смотреть в окно, где раннее утро никак не превращалось в день.
      В голове у Федора была каша. Он пытался переварить события почти 3 тысячелетней давности, понять логику поступков людей.
      Конечников снова раскрыл книгу, на этот раз несколько дальше места, где несчастный, непутевый Толик отправился домой, чтобы, трясясь от пережитого страха замаливать грехи.
      «…… Ирина, утомленная многочасовым сексом, удовлетворенная и расслабленная, сделав над собой усилие, которое совершенно четко отметил наметанный взгляд бывшего психиатра, поднялась с кровати.
      Голой, как и была, не стесняясь Величко, Ирина расслабленной, покачивающейся походкой, направилась на кухню…
      Женщина была хороша и могла позволить себе показать свое цветущее, ухоженное тело. Похоже, она, действительно постоянно следила за собой, поскольку, как понял Максим, Ирине было в этом воплощении не меньше 350 лет.
      Да и искусство любви подруга Толика знала получше многих, заставив Максима почувствовать совершенно запредельное удовольствие, без потери семенной жидкости.
      Когда страсть оставила Максима, все вокруг снова стало выглядеть совершенно отвратным. Его окружало скопление мебели и вещей, какие-то немыслимые тряпки, перья, стразы, блестки, горшки, вазы, бутылки и побрякушки. Все это было красиво какой-то варварской красотой, которую историк, хоть изучал эти периоды…».
      Конечников понял вдруг, как он ошибался, думая, что ничего не меняется. Совершенно невероятные сроки жизни людей, далеких от правящей, почти бессмертной элиты потрясали воображение.
      «Неужели это все — правда?» — подумал Федор». — «Но как, черт возьми, как? Что это за мантра такая?» Конечников снова взял в руки книгу. Возможно, она скрывала в себе эту самую возможность прожить не одну человеческую жизнь, сравнявшись с Управителями в главном — феноменальной долговечности.
      В дверь деликатно постучали.
      — Господин, разрешите войти? — попросился Хранитель.
      — Войдите, — разрешил Федор.
      — Осмелюсь доложить, — сказал Огородников, появляясь в узенькой щели между косяком и полотном двери, — половина пятого. Мы планировали в это время закончить.
      — Ах, да, конечно, — ответил Федор. — Милейший Аркадий Константинович, ни коим образом не хочу нарушать ваши планы. Хотя, право же, чтение оказалось весьма занятным.
      — Рад, что был Вам полезен, — сдержанно поклонился хранитель.

      Профессор Огородников, по всей видимости, совершенно не горел желанием каждый день видеть у себя неприятного человека, стесняющего его свободу. Оттого он и предложил взять Федору книгу с собой.
      Виктория сегодня отсыпалась дома после 2 утомительных ночей. У Федора в запасе был вечер и весь следующий день. Конечников распорядился, чтобы ему быстренько организовали в палате сейф и вернули табельное оружие. Полковник, который, как всегда понимал с полуслова, выполнил все в точности без вопросов, а заодно и настояв на других мерах безопасности. Конечников, скрепя сердце согласился, о чем потом неоднократно пожалел — процедуры превратили остаток вечера в сплошной содом.
      Пост сестры — сиделки был переведен в помещение по соседству, которое срочно освободили от больных. В палате Конечникова спешным образом смонтировали специальное оборудование, которое активировалось сигналом от датчиков или с пульта, превращая палату — люкс в неприступную крепость. Для этого пришлось основательно побеспокоить и самого Федора.
      Изгнанный, Конечников мешал всем, путешествуя по месту приготовлений и округе на своем кресле, играя роль раздраженного барина.
      Он, подражая отцам командирам, на которых за время службы предостаточно насмотрелся, внимательно надзирал за ходом эвакуации соседней больничной палаты, вывозом коек, тумбочек, шествием больных и раненых, давая ценные указания и внимательно следя, чтобы они неукоснительно выполнялись.
      Особист, которого Федор избрал основным объектом своего начальственного давления, внимательно проверял ход работ по сверлению толстенных стен здания имперской постройки, состояние проведенных от аппаратуры кабелей и даже создания вокруг палаты люкс защитного периметра с выводом сигнала тревоги через радиоканал в помещение охраны.
      За окнами собиралась гроза, где-то далеко погромыхивали раскаты грома. Теплые порывы ветра врывались в открытые окна. Голубоватый свет газоразрядных ламп, неестественно четко вырисовывая контуры предметов, подчеркивал нереальность происходящего. Настроение у людей было взвинченное, нервное, возбужденное… Работа делалась быстро, резко и только офицеры особого отдела не давали разгореться скандальной склоке между пациентами, медсестрами, рабочими.
      Сами офицеры терпели сбивающее с толку руководство Конечникова только из-за четких распоряжений своего командира относительно въедливого, педантичного и дотошного господина из палаты — люкс.
      Люди старались, как могли. Масштаб проведенных мероприятий впечатлял.
      Но опасная тропа самозванства требовала неукоснительного выполнения своей роли. Честно говоря, Федор вошел во вкус, почувствовав, как это приятно и легко говорить любые глупости, требуя внимания и послушания, как легко потакать своим эмоциям и ничего не желающему понимать эгоизму, когда вокруг столько людей, готовых услужливо прогнуться.
      Когда, наконец, Федора оставили в покое, он испытал нечто вроде раскаяния. Федор долго разглядывал себя в зеркале, изучая, что за человек смотрит на него из-за отражающей свет поверхности. Потом Конечников плюнул на самоедство, и, устроившись поудобнее в постели принялся за чтение.
      «…Максим поражался, какой разительный контраст составляли внешняя парадность зеркального фасада с внутренним пространством Ирининого дома, больше похожим на пыльную свалку старого, ненужного хлама.
      Историк оглядел комнату, наполненную вещами, которые были, очевидно, дороги хозяйке. По всей видимости, Ирина чувствовала себя без них некомфортно, однако проблема была в том, что «банок, склянок и рваных ботинок» было слишком много.
      Настоящего рванья, конечно, не было, но барахло в таких количествах убивало всякую возможность дискретизации вещей, превращая их в пропыленную, однородную массу, которая за долгое время лежания, казалась, обрела монолитную цельность. Максим вздохнул и сел на кровать.
      Ему неприятно было находиться в этом гибриде склада и помойки, которым было жилище подруги Толика. Историк раздумывал, не вызвать ли такси и переночевать в гостинице, пока еще не стало слишком поздно.
      Вскоре из прохода донесся какой-то неясный шум. Максим выглянул из дверей. Ирина катила передвижной столик на колесиках, на котором позвякивали тарелки с нарезанными на скорую руку бутербродами, пустые стаканы и стопки, бутылка коньяка и кувшин с соком. Из одежды на ней были только туфли на шпильках, отчего женщина казалась танцующей какой-то эротический танец.
      — Заждался, милый? — спросила она, целуя его.
      Поцелуй вышел робкий, неуверенный, просящий, точно побыв 20 минут вдали от мужчины, она потеряла право это делать. Хотя, она совсем не ошибалась. Максиму прикосновение губ Ирины показалось неприятным.
      — Сижу, вот, изучаю напластования эпох, — сказал он.
      — Я тут почти не живу, а автоматический уборщик не может с этим справиться.
      — Ну, еще бы. Тут рота андроидов нужна, — усмехнулся Максим.
      — Пойдем на террасу, — предложила хозяйка.
      — Пойдем, — согласился Максим. — Только вот оденусь.
      — Какая разница, — сказала Ирина. — В округе на десятки километров никого нет. А летучее железо с людьми появляется лишь случайно. За все время это было раза три — четыре.
      — Хорошо. Сольемся с природой, погреем свои косточки после холодов.
      — У вас там сейчас зима, правда? — спросила Ирина.
      — Ты другое хотела узнать, правда?
      — Да, — потупив глаза, ответила женщина.
      — Ждет ли меня кто-нибудь во Владимире?
      — Да, — согласилась женщина, отвернув лицо.
      — Скорее всего, да, — признался Максим. — Обычная история.
      В сознании мужчины пролетели быстрые картинки постельных утех с Ксенией, секс ради секса, маленькое дозированное безумие ради здоровья и душевного спокойствия. Потом подумалось, что Мара, хоть и не умела выражать свои мысли словами и вообще, не была человеком, чувствовала больше привязанности к своему хозяину, чем его партнерша.
      — Ничего другого я и не ожидала, — сказала Ирина, взяв себя в руки. — Пойдем, перекусим.
      — Вообще-то это моя кошка, — пояснил Максим. — Хотя и женщина есть тоже.
      — А, — только и сказала Ирина.
      Больше к этому вопросу подруга Толика не возвращалась.
      Они устроились на открытой террасе, раскрыли шезлонги и принялись глядеть на закат, вначале хлопнув по паре стопок коньяка для того, что бы избавиться от неловкости, которая наступила после того, как страсть была удовлетворена, а новое желание еще не возникло.
      Вдали мерно рокотали волны прибоя, разбиваясь о береговые скалы, шумел лес, мягко налетал ветерок. Местное светило, звезда Эпсилон Короны Бореалис, более красная, чем земное Солнце заливала все вокруг густым, нереальным, оранжевым светом. Колдовской свет и действие алкоголя сделали свое дело.
      Вьющиеся волосы, мелкие, хищные черты лица, внимательные, просящие глаза, смешные попытки новой знакомой понравиться, снова показались Максиму привлекательными. Он даже стал ловить себя на мысли, что с удовольствием занял бы ее большой рот с пухлыми губками делом прямо здесь и сейчас, под темнеющим небом, горящим на севере фантастически огромным заревом заката.
      — Ты ведь — охотник? — спросила Ирина, раскидывая руки и выгибаясь, впитывая в себя плотные, осязаемые оранжевые лучи.
      Максиму показалось на мгновение, что он спит или бредит, словно это когда-то уже было: вечер, закат, женщина, просящая любви. А ему уже нет нужды снова влезать в эту ловушку, раз уж этот урок жизни когда-то был им получен и усвоен.
      — Да, я сотрудник отдела визуализации. Мне не нравится, когда меня называют охотником.
      Максим почувствовал, что выводит разговор не туда, раз уж хочет еще разок использовать дразнящий сочными губками рот Ирины. Но почему-то он чувствовал необходимость противоречить, словно упрямый школьник своей классной наставнице.
      — Извини, — ответила ему женщина. — Но это ведь так похоже. Вычислить, отыскать, уговорить отдать.
      — Мы не забираем, — возразил Максим.
      — Охотник должен так расположить к себе человека, чтобы у него возникло желание поделиться своими воспоминаниями.
      — А что в это такого? — удивился историк. Он просто делал свою работу, совершенно об этом не задумываясь. А по словам Ирины выходило, что индуктор — носитель воспоминаний отрывал от себя нечто ценное, с болью расставаясь с частью себя самого.
      — Ты не задумывался, что это может быть тяжело? Вспоминать…
      — Отчего? — искренне удивился Максим. — Когда мне делают сканирование, я не просто любуюсь картинками из прошлого, а вижу причины своих поступков, учусь понимать себя, духовно росту.
      Максим опять противоречил, осознавая, что причина, заставляющая его это делать — элементарный страх. Ирина как пришла, так и уйдет в череде женщин, а согласие, пусть даже в форме неопровержения ее слов, возможно, заставит его смотреть на мир так же, как она. И пусть даже женщина говорила это, чтобы получить немного элементарной жалости в виде еще одного сеанса наполнения ее «чихательных и пихательных» отверстий, вред, наносимый этой теткой, позиции спокойного, ровного созерцания жизни был налицо.
      — Я не об этом, — возразила женщина. — Видеть свои давно прошедшие дни, близких людей, заново осознавать потери… Да и все это… Раз забыто — значит так надо. По крайней мере, мне. А на общественную пользу я плевать хотела. К тому же это, наверное, похоже на медицинское обследование — дышите — не дышите, смотрите — не смотрите.
      — Да нет, что ты, — возразил Максим. — Скорее на фотосессию.
      — А не хотел бы ты попробовать это со мной? Раз уж удостоил такой честью даже Толика… — задорно улыбнувшись вымученной улыбкой, предложила женщина.
      — Охотно, — согласился он, надеясь защититься от нее меморидером, основательным, тяжелым, прибором для считывания глубинных воспоминаний, похожим на ПВВ трансивер и отработанными множеством повторений, профессионально четкими действиями охотника за памятью.
      Максим спустился вниз и извлек объемистую машинку из кофра. Аппарат сразу же добавил ему уверенности.
      — Я готова, Макс, — сказала Ирина, когда историк снова появился на террасе. — Что я должна делать? Двигаться?
      Женщина пошла на него шагом манекенщицы, скрестно ставя ноги, подняв руки к волосам, пронзая мужчину пристальным недобрым взглядом.
      — Или может мне лечь? — предложила она, опускаясь на пол.
      — Достаточно просто сидеть и ни о чем не думать. И еще надо закрыть глаза и не открывать пока все не кончится, — ответил Максим.
      — Хорошо, — ответила Ирина.
      Она устроилась в шезлонг и закрыла глаза. Пальца Максима забегали по клавиатуре меморидера, выводя его рабочий режим. Из темной линзы объектива вышел твердый, светящийся сгусток света и уперся в переносицу женщины, придав ее лицу неживой зеленоватый оттенок.
      Через некоторое время аппарат показал, что нужный участок памяти найден. Воспоминания не хранились в мозге, однако, ближе всего до них было пойти, имея непосредственный контакт считывающего луча с телом. Аппарат, конечно, безбожно врал из-за высокого уровня помех, но для первичной оценки материала, получаемых им картинок было вполне достаточно.
      Максим иногда и сам видел, что происходит в сознании обрабатываемых им людей, но тут, к своему стыду, зафиксировал только световые пятна, невнятный гул и обрывки раздраженных мыслей. Женщина сидела спокойно, лишь пару раз она смахнула слезу, которая некстати набежала на ресницы.
      — Ну, как все получилось? — спросила она, когда все закончилось.
      — Отлично, — ответил ей Максим. — Модуль памяти полный.
      — Ты сам видел что-нибудь? — с напряженным вниманием спросила Ирина.
      — Так, почти ничего. Воспоминания становятся доступными после обработки на компьютере размером с этот остров.
      — Значит, ты ничего не видел из того, что я тебе показала? — разочарованно спросила Ирина.
      — Да, — неизвестно чего застыдившись, ответил Максим. — Потом это можно будет смотреть как фильм.
      — А мои мысли и чувства? Ты тоже их испытаешь?
      — Компьютер эти данные преобразует. Интенсивность отражается на специальных шкалах в виде символов, мысленный диалог озвучивается, — почему-то Максим ощутил себя полным ничтожеством.
      — Ну-ну, — неопределенно сказала женщина, пожала плечами, повернулась, подошла к столику и хлебнула добрый глоток коньяку прямо из бутылки. Я ему всю душу, а он… Пошел вон, бесчувственное животное…»
      ….. «Однако», — сумел лишь сказать Федор, закрыв книгу… — «Похоже, в те времена люди только и занимались тем, что выясняли отношения, болтались без дела, трахались с кем попало, и выполняли странные, ненужные действия».
      Конечников перевернул десяток листов.
      «… Здание института исторической реконструкции — огромный черный куб высотой в двадцать этажей помещался на расчищенной от леса площадке по дороге в Мертвый Город. Когда-то это местечко называлось Лакинск, и фактически было пригородом Владимира. Нынешний «Владеющий Миром» недотягивал до своих старых границ многие километры.
      С верхних этажей ВИИРа можно было видеть редкие огоньки в центральной части города, да выхваченный прожекторами из кромешной тьмы золотой купол храма над Клязьмой.
      Кабинет Максима был освещен лишь свечением монитора и включенной вполнакала настольной лампой. Историк, сидя на столе, любовался далекой искоркой за окном, чудом, построенным в незапамятные времена, сочной желтой звездой в океане ночи, с удовольствием вдыхая холодный воздух, веющий от раскрытой форточки.
      Столбик датчика выполнения работы на его терминале медленно смещался вправо, показывая, ход расшифровки данных суперкомпьютером института. Степень загруженности огромной машины при выполнении данных операций была предельной, поэтому сотрудникам официально разрешалось переносить эти работы на вечерние часы, для рационального использования вычислительных ресурсов.
      Сегодня данные конвертировались довольно быстро, что говорило о том, что историк, скорее всего, один во всем комплексе. Компьютер не требовал пока вмешательства и Максим, помня о том, что уже 7 часов вечера, время для работы позднее, делал все, чтобы не загружать себе мозги, расслабляясь насколько это возможно.
      Историк перепрыгнул в кресло и, сильно оттолкнувшись ногами, доехал на нем до стены, к кожаному диванчику. Максим перебрался туда, устроился поудобней, разглядывая весь свой кабинет.
      Помещение недотягивало до стандарта принятого для средних чиновников, однако в нем было все, что нужно: 3 персоналки, несколько ридеров, которые Максим использовал как блокноты для всякого рода напоминаний и мобильных справок.
      Три персональных вычислительных машины было задействовано, скорее, от жадности, чем по реальной необходимости: одна как терминал институтского суперкомпа, другая для поиска в Сети, а третья, снабженная системами защиты и резервного копирования повышенной надежности — для работы и хранения результатов. Электроника была не единственным официально принятым излишеством.
      Как было заведено во всех офисах Империи, помимо письменных и рабочих столов, полок для книг, сейфа повышенной надежности, чайника и микроволновой печки, на рабочем месте, в качестве обязательных атрибутов присутствовали: диван, душ и пара тренажеров для поддержания физической формы сотрудника.
      В этом сравнительно небольшом, уютном, отделанном кожей и дубом закутке, размером 9 на 14,5 метров, можно было бы жить, благо, подведенная транспортная линия позволяла получать не только посылки из расположенных в подвале запасников, но и весь ассортимент распределительной сети.
      Правда, это совсем не поощрялось. Начальники отделов следили за тем, чтобы сотрудники приходили на работу не раньше 11, а в 15 часов заканчивали свои дела и отправлялись по домам. Рабочее рвение совсем не приветствовалось, считалось, что человек должен иметь помимо работы и другие увлечения.
      Обычно, сотрудники, веселой гурьбой выскочив из здания, грузились на свои летающие машины и разбегались, кто куда: учиться, кататься на лыжах, в гости. Или просто заниматься своими делами дома: медитировать, плавать в бассейне, валяться на диване с ридером, в который заряжено легкое чтиво.
      Кое-кто летел на станцию, чтобы уже через 2 часа быть в набитом ресторанами и дискотеками «стольном граде Джихановске», начиная «отрываться» еще в вагоне магнето.
      Обычно в Царьград летали поодиночке, чтобы вволю насладиться полной свободой от запретов маленького городка, где все знали друг друга. Народ, в общем-то, не стеснялся, любовные истории и просто связи были обычным делом.
      Просто издавна было принято разделять будни и отвязное, безбашенное веселье, нужное для того, чтобы не сойти с ума от размеренной, правильной, регламентированной жизни.
      Раздался мелодичный звук, кто-то просился на связь. Максим нажал клавишу ответа на пульте.
      — Вот ты где, — сказала девушка на экране. — Работаешь?
      — Да, Ксюша.
      — Совсем комиссия по рабочему времени за тобой не смотрит, — шутливо сказала она. — Макс, будешь напрягаться — заболеешь.
      — Да уж, — поддержал ее Максим. — Мне бы наш «супер» домой.
      — А чем так плохо? Зарядил, пошел домой… Утром придешь и все увидишь.
      — Так интересно же… — ответил историк. — Потом, ты знаешь, ручная коррекция диапазонов расчетов порой до 10 раз уменьшает объем вычислений.
      — Максим, после того, как ты вернулся с Гелиоса, я тебя не узнаю…
      — В смысле? — поинтересовался историк.
      — Ты уже неделю здесь, а мы еще ни разу не встретились наедине. Что-нибудь случилось?
      — В общем-то нет, — ответил Величко. — Совершенно случайно пересекся со своим приятелем, а его «шлемоголовые» поволокли. Я их остановил, попросил отсрочки на 2 недели, а теперь вот пытаюсь выловить из взятого у него материала хоть что-нибудь ценное. А там — один мусор. Скорее всего, дальнейшее сканирование бессмысленно. Микрошеф никогда не подпишет запрос на передачу его нам. Если он не отчистился чтением мантры — поволокут его ребята из Корпуса Теней.
      — Макс, ты с ума сошел, — ужаснулась Ксения. — Как же так можно?
      — Он был моим другом.
      — А я?
      — Потерпи немного, девочка. Я скоро закончу.
      Максим, конечно, немного соврал, данные своего школьного приятеля он обработал и признал совершенно непригодными еще пару дней назад. Теперь на очереди была любовница Анатолия Копылова, которая по всем параметрам должна была дать хоть немного данных. Историк торопился — это был козырь на случай возникновения неприятностей из-за его самоуправства.
      — Макс, — сказала девушка, — я конечно не должна этого говорить по телефону, но я просто уже не могу молчать. Я была в центре планирования семьи. Мне разрешили иметь ребенка.
      — В самом деле? — удивленно, почти зло ответил Максим. — И от кого же? Кто этот счастливец?
      — Глупый, — засмеялась девушка. — Конечно же, это ты… Мы смогли бы пожениться, официально взять отпуск лет на пять, поездить за счет джихана по Обитаемому Пространству, побывать в разных мирах.
      — А работа? — вдруг спросил Максим. — Как же моя диссертация?
      — Родить человека тоже большая, почетная и нелегкая работа, — ответила девушка. — Я вижу ты не рад…
      — Это так неожиданно. Мне нужно подумать…
      — Конечно, — поникнув, сказала Ксения. — Извини меня, такие вещи нельзя обсуждать через экран.
      Девушка отключилась.
      Компьютер пискнул, сигнализируя о конце работы. Максим уселся за терминал, изучая полученные результаты. Декодирование и сортировка дали несколько больших блоков информации. Первое, что бросилось в глаза историку — это коэффициент ее структурированности.
      Практически все данные, из тех, что были приняты в ходе разведочной, обзорной сессии, содержали легко расшифровываемую информацию, касающуюся Мертвого Города, относящуюся к периоду предшествующему старинной катастрофе перенаселения, когда сама Земля восстала против двуногих.
      На экране замелькали картинки давно прошедшей жизни: улицы и площади, здания и тротуары, фонарные столбы, деревья, интерьеры квартир и общественных зданий. Историк даже подумал, что данные сняты при помощи большого считывателя, так четки были изображения, практически без неизбежного в этом случае тумана, скрадывающего контуры предметов и мелкие детали.
      Уже при беглом просмотре стало ясно, что Максим нежданно-негаданно вытянул счастливый билет в лотерее ВИИРовских охотников, найдя потрясающе богатый источник воспоминаний.
      Помойная любовница Толика воплощалась в этом городе 4 раза за 2 последних столетия существования Мертвого Города. К тому же она была в одной из жизней маститым архитектором, а в другой художницей, которая специализировалась по городским пейзажам.
      Ее профессиональная зрительная память обладала такой цепкостью, что она пережила старые личности и досталась в наследство новому воплощению.
      Его удача звалась Ирина, она была сексуальна, красива, но при этом больна на всю голову. Кроме того, она была истерична, взбалмошна и настроена портить жизнь мужчинам в лучших традициях городских столичных пролетарок последнего века доисторического периода.
      Максим засобирался домой, думая, что скажет Маре о причинах того, что уже второй раз на этой неделе засиживается на работе. Он совершенно не беспокоился, что кошка останется голодной, автоматика дома работала нормально. Максима мучила совесть. Его любимица чувствовала себя совсем заброшенной в связи с участившимися командировками хозяина.
      Историк выключил компьютеры и дезактивировал связь с суперкомпом института, думая о вечере в своем большом, теплом и пустом доме в обществе грациозной серой красавицы.
      Максим опустился вниз, отметил карточку доступа и погрузился в застывший на морозе «Корсар».
      Историк разместился в тесноватом салоне, расположенном между пары двигателей подъемной тяги, ограниченном спереди сборкой из 4 реакторов повышенной мощности, а сзади маршевыми моторами от армейского десантного люгера.
      Именно на этой новомодной сверхскоростной машине, способную выжать на форсаже 20 скоростей звука в стратосфере и совершать короткие переходы в открытом космосе, Максим пару раз в неделю для здоровья наведывался к своей любовнице на побережье Флориды, занимаясь по 4–5 часов изощренной постельной акробатикой и возвращаясь ночевать домой ближе к полуночи, чтобы появиться на работе сонным, позевывающим, витающим в облаках.
      Коллеги находили этот аппарат непрактичным и выпендрежным, предпочитая иметь атмосферные лодьи с большим салоном, куда можно было загрузить кучу всякого нужного и ненужного или даже колесные мобили — средство передвижения оригиналов и маразматиков.
      Максиму приходило в голову, что и его самого считают мальчишкой, пижоном, стремящимся выделиться из общей массы любой ценой, благо странностей за младшим научным сотрудником отдела визуализации числилось предостаточно.
      Размышляя о том, как ему следует поступить с выпавшим шансом, Максим автоматически начал готовить глайдер к взлету. Реакторы вошли в стандартный режим. Кондиционер в салоне заработал на полную мощность. Поставленные в нейтральный режим двигатели быстро прогрелись. Все было готово.
      Максим выбрал маршрут полета, дал энергию на моторы вертикальной тяги и включил ходовые. Глайдер бесшумно ушел по параболе в небо, повинуясь записанной в автопилот программе.
      До жилища Максиму нужно было лететь минут десять. Его дом находился к югу от Владимира, на широкой, искусственно расчищенной поляне в заваленном по пояс снегом лесу.
      Летом туда с грехом пополам, при необходимости, можно было проехать на гусеничном вездеходе, но вот зимой наземного пути просто не существовало — снег скрывал мелкий кустарник, стволы поваленных деревьев, пни и глубокие овраги, которые легко могли стать причиной аварии.
      Историк гордился тем, что живет в такой глухомани, не слыша никакого шума и не видя человеческих лиц без усилия со своей стороны.
      Максим подумал, что, вступив в законный брак с девицей Ксенией, он вынужден будет расстаться со своим медвежьим углом и переехать поближе к цивилизации, — обязанности родителя требовали иметь дом с поликлиникой, магазином и детским садиком по соседству. Максим вдруг с ужасом подумал, что будет, если у них родится такой же, какими были они с Ксенией — человек, живущий первую жизнь, пищащий неразумный младенец, которого придется всему учить?
      Он даже помотал головой, отгоняя саму возможность такого.
      Обычно, люди рождались в полном сознании и с памятью о прошедших жизнях. Забота об отпрыске в этом случае сводилась к минимуму — 2–3 года, которые необходимы, чтобы дух освоился в новом теле. А потом еще несколько лет, пока возрожденный человек не подтвердит возможность самостоятельной жизни.
      За этими размышлениями Максим не заметил, как подлетел к цели. На сигнальном браслете вдруг замигал сигнал тревоги, — кто-то ломился в его дом, пытался разбить стекла на террасе.
      Историк с усмешкой подумал о тщетности таких попыток. Он давно поменял стандартный 20 миллиметровый акрил на сверхпрочную бронекерамику. Но всеже Максим выключил автоматику и на форсаже проглотил последний отрезок дистанции.
      Около дома странными скачками двигалось непонятное мохнатое розовое существо. Оно то махало лапами, то прыгало взад и вперед, изображая нечто среднее между движениями медведя, застигнутого роем злобных лесных пчел и плясками доисторических обитателей Папуа Новой Гвинеи.
      Периодически невиданный зверь колотил отодранной от беседки штакетиной по окнам, затем падал на снег, сворачиваясь в кольцо и задирая кверху голые как у страуса ноги, охватывая их шерстистыми лапами.
      При этом зверь орал дурняком так, что было слышно, как минимум, за километр.
      Максим сначала принял существо за какую-то мутантную снежную обезьяну, которая сошла с ума. Он хотел было вызвать полицию, как вдруг увидел, что это человек, женщина в нелепо смотрящейся среди придавленного 20 градусами мороза снежного леса декоративной негреющей шубенке.
      Как успел заметить историк, на ногах у нее были тонкие, обтягивающие сапожки на длиннющих шпильках, а юбка открывала ноги до середины бедер. В добавок, она была без шапки, спасая голову от мороза лишь собственными волосами.
      Как женщина не дала дуба в холодном лесу, на пороге запертого дома, осталось для Максима загадкой. Смутное чувство узнавания подсказало Максиму, что это его знакомая с Гелиоса, бывшая любовница Толика по имени Ирина.
      Сразу же за этим Максим понял, что с давно забытым и снова неожиданно возникшим в его жизни приятелем что-то случилось. Иначе бы эта актриса погорелого театра не стала бы тут прыгать, изображая несчастную жертву, которой совершенно некуда пойти.
      Где-то глубоко в сознании мелькнуло лестное для Максима предположение, что он понравился Ирине как мужчина, но тут же увяло, стертое знанием этого реликтового типа женской психологии.
      Максим лихо, с разворота посадил машину на землю, подняв вал снежной пыли. Он накрыл женщину, которая перестала верещать, плюхнулась на пятую точку, замерла, тихо подвывая и размазывая по лицу снег пополам со слезами.
      Максим выскочил из аппарата к Ирине, которая тут же перестала драть глотку и без сил картинно откинулась на спину, закатив глаза, будто бы лишившись чувств.
      Максиму ничего не осталось, как подхватить ее на руки и занести в дом.
      Женщине действительно пришлось несладко. Голые коленки, прикрытые лишь тонким, прозрачным материалом чулок стали красными, как вареные раки, щеки, уши и нос заметно побелели. Еще немного и Ирина бы обморозилась.
      Максим не мешкая, стал оказывать нежданной гостье первую помощь: — сбросил с нее дурацкую шубу, завернул в толстый махровый халат, растер щеки, руки и ступни. Ирина лишь жалобно постанывала и стучала зубами. Решив, что кровообращение у женщины в достаточной степени восстановилось, Максим снял с Ирины те узкие и короткие куски материи и кожи, которые она носила в качестве одежды, и отнес ее в ванну согреваться в горячей воде.
      Там он скорее из любопытства, чем по необходимости, немного помассировал ей плечи, ноги, грудь, зад. Устроил голову Ирины так, чтобы она не захлебнулась.
      Потом, историк собрался на кухню — готовить ей чай с коньяком, но вдруг женщина протянула к нему руки, вцепилась, притянула к себе и впилась в губы горячим, страстным поцелуем.
      Такой прыти, от еще минуту назад умиравшей женщины, Величко не ожидал. Но поскольку его возбудило то, что он проделывал, Максим позволил Ирине почти насиловать себя.
      Скоро она прыгала на нем, так, что из ванной выплескивалась вода, а от ее крика дребезжали зеркала и склянки с кремами и туалетной водой на полке.
      Мара недовольно выглядывала из-за двери, пытаясь понять смысл происходящего безобразия.
      Максим трахался со своей гостьей до тех пор, пока она не выбилась из сил. Не удовлетворившись этим, он отнес в спальню и продолжил упражнения, наслаждаясь безответной покорностью женщины.
      Ирина уснула практически сразу после того, как он ее отпустил. Максим не стал ей мешать, хоть у него была к ней масса вопросов, и отправился в душ. Закончив, он перекусил, потом пошел в комнату для медитаций на третьем этаже в юго-западной стороне дома.
      Мара не заставила себя долго ждать. Из-за косяка двери показалась серая мордочка. Убедившись, что незваной тетки в комнате нет, кошка вошла внутрь, села и стала глядеть на хозяина вопросительным взглядом. Максим позвал животное к себе на колени. Кошка заставила себя долго упрашивать, показывая, как она недовольна событиями сегодняшнего вечера, потом легко вскочила на диван и перебралась к хозяину.
      Максим положил на животное руки и стал читать мантру, такой у них с Марой был заведен обычай.
      Описать, что чувствует человек правильно и ритмично произносящий мантру бессмертия невозможно. Это состояние похоже одновременно на жар и на холод, на свет и на тьму одновременно. В точку сходится прошлое, настоящее и будущее. Остается лишь миг, который и является настоящей жизнью.
      Максим слышал лишь свой собственный голос, доносящийся со стороны, не осознавая даже, что звуки эти издает его собственное тело.
      «ОМ ТРАЙАМБАКАМ…» — начал он в очередной раз, как вдруг почувствовал какое-то движение под ладонями и увидел странное, опасное лысое, неприятно пахнущее существо с остатками торчащей рыжей шерсти на голове.
      Ужас внушали длинные, красные когти и красный, блестящий свежей кровавой влагой рот, словно эта самка, пахнущая призывными, рассчитанными на существ противоположного пола ферромонами, только что терзала и грызла добычу, удовлетворяя лютый, многодневный голод.
      Острые глаза моментально отсканировали ее слегка помятое, напряженное лицо с остатками косметики, лживые, неприятные, пронизывающие глаза с суженными зрачками. Под гладкой кожей ходили крепкие мускулы — двуногая тварь явно собиралась броситься в атаку.
      В лапах зашевелились мышцы, когти вышли из подушечек, спина стала непроизвольно выгибаться, в горле возникло тихое шипение, готовое перейти в душераздирающий вопль. В голове осталась только одна мысль — защитить себя, защитить хозяина…
      Максим очнулся, посмотрел вокруг и увидел, что к нему идет Ирина. Мара, выгнув спину, шипела на соперницу.
      — Ирина, ты не могла бы подождать, пока мы закончим? — предложил Максим.
      Женщина хотел что-то сказать, но сдержалась, в результате чего у нее изо рта тоже вырвался невнятный приглушенный звук, напоминающий шипение. Она развернулась и выбежала из комнаты.
      Кошка снова опустилась на колени хозяина и испытующе посмотрела ему в глаза.
      — Ты думаешь, я не понимаю, что этой швабре здесь не место? Даже Ксения с ее идеей фикс продолжить человеческий род, лучше смотрится в этом доме, — сказал Максим. — Но мне нужно, нужно это ископаемое.
      Кошка отвернулась и огорченно вздохнула.
      — Мы избавимся от нее. Однако, придется немного потерпеть…
      На стенных часах, мерно сменяя одна другую, плыли цифры. Была глубокая ночь. На тумбочке у кровати горела свеча. В тишине казалось, что ее свет и создает мир, очерчивая круг реального. Все, что смутно угадывалось во мраке, принадлежало к иному измерению, царству теней, снов, небытия.
      Со шкафа поблескивали 2 зеленых огонька. Это вместе с людьми бодрствовала Мара, — посредник между мирами, страж спокойствия и телохранитель Максима.
      Она решила остаться, на случай, если хозяину потребуется помощь, хоть кошке и было неприятно, что чужое, неизвестно откуда пришедшее существо лежит на постели хозяина.
      Мара даже дала себя погладить, чтобы убедиться, что помойная человеческая самка ничем не больна. Теперь кошка внимательно наблюдала, за происходящим, готовая кинуться в бой при первых признаках опасности, грозящей ее другу.
      — Посмотри, как кошка глазами сверкает, — сказала Ирина.
      — Ира, тебе бы понравилось, если бы тебя называли не по имени, а просто «женщиной"? — спросил ее Максим. — Вот и Мару не называй. Она девушка умная, все понимает, только не говорит. А на тех, кто ей не нравится, Мара насылает порчу.
      — Да, кошка у тебя непростая. И за себя постоять может, и защитить есть кому, — печально ответила Ирина. — А меня и сукой, и шлюхой, и как только не называли.
      — Да ты что, — поразился Максим. — И кто тебя так?
      — Да вот, далеко ходить не надо. Приятель твой, Толик. Он мне такие сцены устраивал, такие гадости говорил…
      — Кстати о Толике, — перевел разговор Максим. — Я так и не понял, что же с ним случилось. Его Корпус Теней забрал? Или он сам помер с перепугу?
      — Макс, не спрашивай меня про это, — пуская на глаза слезу, ответила Ирина, готовясь разразиться настоящими рыданиями.
      — Ты подожди реветь. Объясняй все по порядку снова. Я долго слушал твой рассказ, но это все эмоции, вода. Какого черта тебя понесло к нему? Ты ведь знала, что он должен сидеть тише воды, ниже травы?
      — Да, — виновато и жалобно ответила Ирина. — Но я соскучилась. Ты завел меня, разозлил, и исчез. Мне хотелось общества, побыть рядом с живым человеком. Пусть даже с ним. Ведь ты знаешь, у нас на Гелиосе с этим проблемы. На весь шарик людей — 29 тысяч с копейками. Даже призраков нет. Поговорить не с кем.
      — И ты, устав сидеть одна без дела, решила проведать Толика?
      — Да, — с еще более виноватым и жалобным видом ответила женщина. — Я ведь не думала, что все так получится.
      — А вышло так, — Максим сделал паузу, собираясь с мыслями. — Ты приехала и застала своего приятеля в непотребном виде.
      — Копылов был пьян, как сапожник. При этом он пытался читать мантру. Я стала с ним говорить о своих проблемах. Мне хотелось от него немного поддержки и сочувствия. А он понес пургу про то, что я ничего не понимаю в духовном развитии. Что я просто бездушный кусок мяса, — Ирина усмехнулась. — И это он говорил мне…
      — А что, Анатолий был сильно неправ? — иронически поинтересовался Максим.
      — И ты такой же, как он, — с огорчением констатировала женщина. — Что от вас, начинающих еще можно ждать. Если бы ты хоть раз родился бы в полной памяти, одолеваемый сожалением о незавершенных делах и потерянных близких ты бы так не говорил.
      Если бы ты хотя бы лет сто выполнял духовные практики, ты бы понимал, как много дает время и как много оно отнимает. Ты ведь еще совсем мальчишка. Ты был ребенком совсем недавно, тебя, можно сказать только оторвали от материной сиськи. У тебя детство еще не выветрилось из заднего места…
      Максим явно не ожидал, что вот еще две минуты назад депрессивно предававшаяся печали женщина пойдет в лобовую атаку, ударив по самому больному.
      — Рассказал бы кто, чем я от нормального человека отличаюсь, — сказал Максим.
      Ирина бросила на него взгляд, пытаясь понять, шутит или издевается этот странный мужчина. А если издевается, то над кем. Она смотрела на Максима долго, пронизывая насквозь. Наконец, ее взгляд смягчился. Женщина поняла, что ее новый любовник просто хочет узнать.
      — А тебе никто об этом не говорил? — спросила она.
      — У нас не принято распространяться на эту тему. Однако, я частенько ловлю своих знакомых на мысли, что Максим Величко еще ребенок.
      Хоть между тем этому ребенку 78 лет, у него два высших образования, тридцать лет работы в клинике для душевнобольных. Я о людях знаю все, знаю, кто чем дышит. Об чужих мыслях я догадываюсь еще раньше, чем их носитель осознает, что же пришло ему в голову. Я могу любого ввести в транс, если захочу.
      — Ну, вот видишь, Макс, ты еще совсем мальчик, — мягко остановила его женщина. — А теперь послушай старую суку. В первый раз умираешь по-настоящему. Тоннель, свет в конце тоннеля, ангелы, близкие. А потом вдруг осознаешь, что все это просто иллюзия, игры…
      — Подожди, это совсем не так, — возразил Максим. — Я лично видел в воспоминаниях людей нечто подобное.
      — Как тебе объяснить, — Ирина задумалась на мгновение. — Понимаешь, это правда и неправда одновременно. Правда, потому, что это на самом деле, а неправда потому, что можешь все прекратить в любой момент, стоит лишь захотеть. И ничего не остается. Лишь то, что хотел бы видеть. Потом, когда приходишь снова, имеешь возможность сравнить.
      — Что? — напряженно поинтересовался Максим.
      — Как возвращаться с отягощенным сознанием. Те промежутки времени, когда я была куском пищащей, писающейся под себя плоти, в котором, как в тюрьме была заключена опытная, зрелая женщина, были самыми неприятными в моей жизни.
      — Расскажи подробнее, — попросил Максим.
      — Нет, милый мой, — мягко отказалась Ирина. — Это очень личное.
      — И случайному мужику там делать нечего, — продолжил за нее историк. — Но стоит ли чего-то, что ты хранишь, будто величайшую ценность?
      — Да, это правда. Ты удивительно точно схватил суть существования долгоживущих. Все уже было, все снова будет, когда этого захочешь, — Ирина огорченно встряхнула головой, — ничего не имеет ценности. Вообще, человек после ста лет уже не человек…
      Недаром, много раз живущие, держатся группами, переходя из жизни в жизнь. Они называют это человеческими чувствами, близостью. А на самом деле — это просто неспособность установить новые отношения.
      И все потому, что, прожив не одну жизнь, перемерив разные тела, понимаешь, что все в мире относительно: любовь и ненависть, доброта и злоба, прекрасное и отвратительное. Нет никаких ориентиров, никаких критериев кроме собственного желания. Но вот беда, понимание этого лишает всяких желаний. Оттого то и посмеиваются над тобой вновь рожденный, потому, что ты платишь абсолютным за относительное.
      — А ты сама, Ирина? — внимательно посмотрев на нее, спросил Максим, — Разве ты не держишься за это глупое относительное? Раз ты такая умная, умудренная жизнью… Зачем это тебе?
      — Понимаешь… Действительно, чувствуется многолетняя практика, — Ирина замолчала, задумалась. — Ты правильные вопросы задаешь, Максим, прямо в точку. Когда до тебя доходит относительность всего, мир раскрывается вокруг от края и до края. А ты сам делаешься маленькой, ничтожной точкой, которая и не живет вовсе, а просто смотрит, плавно летя в потоках жизни.
      Просто смотрит, даже не оценивая, не мысля, не существуя. Просто часть потока. И тогда годится все, что угодно, лишь бы эту пустоту вновь сделать полной, восстановить границу.
      — Иными словами…
      — Мир — театр, люди — актеры.
      — Это было и раньше. Фраза принадлежит доисторическому писателю семнадцатого века от Рождества Христова. Уже тогда это было.
      — Но тогда люди не переходили из жизни в жизнь, и не проводили в одном теле сотни лет. А главное, в эту пустоту вокруг могли заглянуть лишь единицы.
      Самозваный пророк запретил в поте лица добывать свой хлеб, наградил долгой жизнью и дал понять основы собственной сущности. Теперь, по воле доброго Князя Цареградского, да будет он трижды славен и благословен, эта непереносимая пустота встает перед глазами, стоит лишь на мгновение забыться и перестать творить никому не нужную мелкую клоунаду.
      Большинство людей вокруг тебя — живые покойники, которые изображают людей, чтобы не сойти с ума от осознания того, что сами уже давно мертвы как горячие, чувствующие, стремящиеся к чему-то существа.
      Ирина замолчала. Максим притянул ее к себе, она положила голову ему на колени. Он стал гладить ее по рыжим волосам, словно ребенка.
      — Ты хороший, Макс, добрый… Хоть и не любишь меня совсем… — сказала женщина.
      — И все же, что случилось с Толиком?
      — Мы поругались. Я сказала, что он полное ничтожество, что спала с тобой. — Ирина жалко посмотрела на Максима. — Я была зла на тебя. Мне хотелось достать тебя хотя бы так. Толик просто взбесился. Он принялся грязно ругаться, попытался меня бить.
      Я ударила его, свалила с ног. Он хоть и выглядел грозно с виду, был просто студнем. Заперла его в комнате, вызвала «тачку» и улетела. Он долго ломал дверь, потом, наконец, выбрался, сел на свой драндулет и погнался за машиной аэротакси.
      Тут или сработала автоматика, или шлемоголовые, наконец, проснулись…
      Из сияющего зенита вынырнула пара люгеров Теневого Корпуса. Толик, у которого индикаторы были не просто красными, а пунцовыми, попытался удрать. Его глайдер врезался при маневре в воду, и пошел ко дну. Потом его достали… Толик умер еще до удара, от страха. Не выдержало сердце.
      — Как я понимаю, ты была этим не слишком расстроена…
      — Да, пожалуй. Мне тогда так казалось. Но через пару дней у меня на браслете стал коротко так, на мгновение вспыхивать красный огонек. Мне не помогало ничего. Ни душеспасительные беседы с гуру, ни чтение мантры. Я чувствовала себя убийцей…
      — Ты испугалась, и приехала ко мне… Кстати, где твой браслет?
      — Где-то на улице…
      — Обязательно надо будет получить новый, — предостерег ее историк.
      — Да… Я чувствовала, что только ты сможешь мне помочь. Если не вылечить, но хотя бы защитить от полуроботов из Корпуса.
      — Могу… — ответил Максим, чувствуя себя подонком. — Как ты узнала адрес?
      — Земля, ВИИР, Величко — исчерпывающие сведения, — Ирина улыбнулась.
      — А что за представление ты устроила у дома?
      — Да, глупо получилось, — вздохнула Ирина, выгибаясь и поворачиваясь, как большая кошка. — Но тебе ведь понравилось.
      Женщина хитро взглянула на Максима.
      — В общем-то да, — согласился он.
      — У тебя стоял, как лом, когда ты нес меня, беспомощную и покорную…
      — Хитрую и коварную, — в тон ей ответил Максим.
      — Ну, не без этого, — согласилась Ирина. — Правда коммуникатор я в снег уронила не специально. А там оставалось только надеяться, что ты никуда не улетел.
      Дурацкое изобретение поляризационные ставни. Изнутри видно, что делается снаружи, а из дома ни одни лучик не выйдет. Есть свет, не света — окна все равно темные. Я думала ты дома, даже такси отпустила.
      — Зачем?
      — Чтобы не прогнал, — призналась женщина.
      — Давай спать, — предложил Максим.
      — Как скажешь, милый, — сказал Ирина.
      Через некоторые время, сквозь сон, Максим услышал, как она плачет.
      — Что случилось? — спросил он, заживая свечу.
      Женщина вся сотрясалась от рыданий, отворачивая лицо от Максима.
      — Нет, не надо, — повторяла она. — Не тебе смотреть, какая я стала некрасивая, — повторяла она сквозь слезы.
      Эта маленькая истерика разбудила Мару, которая укоризненно посмотрела на мужчину и женщину, словно спрашивая — «Какого черта вам не спится, люди?».
      Кошка выгнула спину колесом, потянулась, легла. В темноте зелеными звездами засияли ее глаза. Мара снова лежала и слушала, готовая вступиться за своего хозяина.
      — Расскажи мне о Толике, — попросил Максим. — Какой он был, чем жил, к чему стремился.
      — Толя был славным парнем. Мы знакомы с ним лет 15. Для него оказался большим даже тот короткий срок, который он прожил. Раньше, он, наверное, бы прожил полную приключений, лишений и опасностей жизнь, состарился и умер. Но джиханская магия не дала ему стареть так, как требовал того его ум. А джиханский строй не давал ему почувствовать вкус жизни. Он, наверное, рассказывал тебе.
      — Да, — ответил Максим. — И про Дальнюю Разведку, и про гниду из отдела кадров, и про рухнувший тоннель.
      — А он не говорил про то, как сеял пшеницу? — спросила Ирина.
      — Нет, — ответил Максим. — Расскажи.
      — Толик распахал участок возле дома, 10 на 10 метров и засадил невесть откуда взявшимися зернами пшеницы. Поливал из шланга, удобрял комплексной подкормкой для цветов, птиц отгонял. Потом сам срезал стебли серпом, который сам выковал в сарае, обмолотил и уже думал потом, как на будущий год засеет гектар, не меньше.
      Ты знаешь, я давно его не видела таким счастливым. У него была цель в жизни. Такая простая, которая требовала приложить чувства и руки до пота. Он хотел открыть пекарню и печь настоящий хлеб, по старинным рецептам. Просто так, чтобы люди вкус этот не забыли. Он бескорыстный был, хотел только нужность свою почувствовать.
      Представляешь, обычно непоследовательный и ленивый, не доведший ни одного дела до конца, Толик сам собрал из заказанных деталей плуг и выписал маленький, но мощный гусеничный вездеход.
      Он каждый день со мной обсуждал, когда же, наконец, можно будет сеять зерно снова, раз от раза все больше и больше, хвалил климат Гелиоса, который позволял снимать несколько урожаев в год, как вдруг пришел вежливый чиновник из экологического контроля, — женщина раздраженно умолкла.
      — Ну и…
      — Он сказал, что распашка земли нарушает биологическое равновесие и вызывает эрозию почв. А на такие дела контроль глаза закрывать не будет. Одно дело, если кто-то разводит пшеницу на клумбе вместо цветов, другое, если готовится распашка земли в промышленных масштабах. А от спутников наблюдения ничто не скроется. Сверху видно все… Никогда не забуду, как этот негодяй, вежливо высказал сомнение в душевном здоровье Толика. Просто так, между прочим, заметив, что субстратно — клеточные технологии способны дать больше и лучше…
      — Что было дальше?
      — Дринк-дринк, буль-буль, — устало и зло сказала женщина. — Толику нужно было чем-нибудь таким заниматься. Чтобы всего его захватило, чтобы было важным, нужным, полезным. Чтобы на виду быть, значимость свою чувствовать. А не работа, — так пьянка.
      — А чем-нибудь еще заниматься он не пробовал?
      — А что он умел? Нарубил из сухостоя и бурелома уродцев — без слез не взглянешь. Это кто-то ему сказал, что у него неплохо деревянная скульптура получается. Благо Толик не конченый дурак был, небольшое понятие о прекрасном имел. Пустил все на дрова. Да и дрова сейчас никому не нужны…
      Пытался камни шлифовать — но кому это надо, когда машина сделает это лучше и быстрее. Пытался лепить кособокие кувшины, горшки и глиняные свистульки в стиле этно, — не получилось. По образцам так, еще на троечку с минусом выходило. А когда Толик сам придумывал модели — народ или плевался, или ржал в голос. А Толик, он же такой самолюбивый был…
      Короче, не нужен простой, работящий, не хватающий с неба звезд, мужик оказался.
      — Да… — протянул Максим. — Заработал синдром ненужности… Тут его и цапанули ребята в шлемах.
      — Максим, ты, конечно, извини, но вы здесь все извращенцы полные. Это вас нужно шлемоголовым хватать. В Царьграде люди встречаются на вечеринках и трахаются, даже не спросив имени. Мужчины держат биодроидов для секса, похожих на телеведущих, актрис и даже императрицу. Молодые девчонки не могут уснуть без грезогенератора. И это никого не смущает. А когда мужик……. Ладно, проехали. Ты ведь кстати тоже…
      — В смысле? — Максим напрягся.
      — Святую молитву Господу, которая продлевает дни жизни тел наших и дает бессмертие духа, пускаешь на животное.
      — Кто это животное? — недобро поинтересовался Максим. — Ты ври, да не завирайся.
      Со шкафа донеслось отчетливо слышимое шипение.
      — Я пока ты… Ну, там, в комнате на третьем этаже…
      — Ну…
      — Я в гостиной видела фотографию. Там Мара совсем старенькая. И дата стоит 20-ти летней давности. Сколько же ей лет?
      — Полтора года, — спокойно ответил Максим. — Вы на меня это не повесите.
      — Хорошо, Маре полтора года, — согласилась женщина. — Ты добрый, Макс. Пожалей и меня беспутную.
      Женщина уложила голову ему на плечо, а через мгновение уже спала крепким, здоровым сном.
      — Ну что вот с ней делать, — сказал Максим кошке.
      Та легко спрыгнула со шкафа, пробежала по полу и устроилась на свое законное место — на подушке возле хозяина…»
      … В дверь вежливо, но решительно постучали.
      — Федор Андреевич, — вам пора капельницу делать, донесся из-за двери голос медсестры.
      — Сейчас открою, — отозвался Конечников, раздраженно буркнув. — Почитать не дадут спокойно.
      Конец 14 главы.

      — «Вот это да», — непрерывно крутилось у Конечникова в голове. — «Эти мантры делали бессмертными даже кошек».
      Федор подумал, что с удовольствием попользовал бы этими дикими, сложно произносимыми сочетаниями звуков своего деда, чтобы он снова стал молодым и здоровым. А еще он сам бы читал эту мантру, какие бы кошмары не приходилось ему при этом терпеть, лишь бы прожить тысячи лет, наполняясь знаниями и мудростью, наблюдая, как встают и рассыпаются прахом города, как брошенные зерна идей, слов и действий дают всходы.
      Медсестра закончила. Федор, рассеяно поблагодарив девушку и заперев за ней дверь, продолжил чтение этой невозможной книги, имея целью найти полный текст когда-то известной всем и каждому, а ныне отошедшей в забвение мантры бессмертия.
      «Оранжево- красные лучи утреннего Солнца, теплые, ласковые, проникали на кухню дома через громадное, во всю стену окно. Если не смотреть на заваленный снегом лес и тяжелые белые шапки на елях и соснах, можно было бы решить, что наступило лето. На кухне, несмотря на включенную вентиляцию, было тепло. Максим не любил с утра прохладу, его еще не проснувшийся организм требовал расслабленной неги. Однако, на этот раз рассеянного состояния, наполненного мыслями ни о чем, не получилось.
      Едва Ирина возникла на кухне, Мара преувеличено энергично начала тереться об ноги хозяина, требуя завтрак. Обычно она так не делала, с достоинством ожидая, когда Максим приготовит ей еду.
      Гостья Максима, без зазрения совести соревновалась с кошкой, выцарапывая свою долю внимания, отвлекая мужчину на всякие глупые затеи, видимо считая это вполне заслуженным после нескольких половых актов и полночного разговора «за жизнь».
      Младший научный сотрудник впервые не знал, что ему делать. Бывшая любовница Толика свалилась ему как снег на голову, не имея за душой ни единого кредита, потратив все на перелет от Эпсилона Короны до Солнца.
      Табло информации о внешних условиях показывало, что за стенами дома стоит мороз в 35 градусов.
      Утро в лесу под Владимиром выдалось солнечное и очень морозное. Максим с неудовольствием понимал, что вцепившаяся в него тетка, в декоративной обуви и негреющей шубейке на тараканьем меху, в которой она приехала, сегодня, вне теплого помещения просто даст дуба.
      А ее нужно было довести хотя бы до института, а там можно было бы спихнуть на руки начальства, пусть думают, куда ее определить.
      Оставить Ирину у себя, пусть даже после хорошего секса и разговоров по душам означало бы плюнуть в душу Ксении, совсем неплохой девчонке, вызвать неудовольствие Мары, а главное, поставить с ног на уши весь налаженный быт.
      Однако не использовать женщину в программе «Город», отправить обратно из-за проблем морального порядка, означало не только лишить ВИИР бесценных данных, но и погубить Ирину, которую наверняка уже взяли под постоянное наблюдение ребята в черной форме.
      Это, и еще смутное чувство жалости к неглупой, но совершенно запутавшейся тетке, заставили Максима предложить ей обновить гардероб, выбрав что-то подходящее для здешнего климата.
      Услышав это, Мара скользнула по лицу хозяина насмешливым взглядом. Ирина, забыв обо всем, самозабвенно занялась шопингом.
      «Главное — довезти», — повторял Максим, глядя, как Ирина роется в каталогах магазина, листая клавишами просмотра страницы. Из одежды на женщине были одни маленькие, едва прикрывающие причинное место трусики, позволяющие рассмотреть ее всю. Ирина была хороша. Много лет заботы о собственном совершенстве сделали ее тело неотразимо привлекательным. Движения были подчеркнуто гибкими, пронзительно, первобытно сексуальными. Они будили что-то глубоко скрытое в подсознании мужчины. Максим ловил себя на мысли, что снова готов наброситься на свою гостью, плюнув на то, что они тогда точно опоздают. Однако помойной женщине не по силам было обмануть врача-психиатра с многолетним стажем. На экране плыли модели одежды, которые придирчивая покупательница с негодованием отвергала. Через неравные промежутки времени, но всеже, с какой-то явно прослеживающейся закономерностью, Ирина останавливала просмотр и одевала своего виртуального двойника в каталожную модель. Она долго придирчиво разглядывала результат, крутилась в рецепторной зоне, двигала руками и ногами, отчего женщина с лицом и телом Ирины совершала на экране те же движения.
      При этом она отвлекала Максима, который наконец-то устроился перекусить на скорую руку, заказав в автомате яичницу и салат и уже принявшуюся завтракать Мару, которая, брезгливо косилась на каждый возглас непрошенной гостьи, поневоле отрываясь от совершения сложного ритуала поглощения пищи.
      На столе лежала сервисная карта Максима, которой тетка, доставшая историку в наследство от безвременно почившего приятеля, собиралась сделать легкое кровопускание.
      — Котик, ты думаешь, мне это подойдет? — спросила она, наверное, в сотый раз.
      — Не знаю, как тебе, а мне понравилось все, что ты померила. Выбирай сама. Если ты не остановишь свой выбор на чем-то конкретном, я опоздаю на работу.
      — А что, у вас за этим следят? — удивилась женщина. — Когда я работала в редакции, у нас отсутствия просто не замечали.
      — ВИИР — режимный институт, — объяснил историк.
      — А сколько ждать заказа? — поинтересовалась женщина.
      — Для верхней одежды — полчаса… Остальное — гораздо быстрее… — ответил Максим. — Центральная планета Обитаемого Пространства все-таки.
      — А до работы сколько добираться?
      — Чистого времени, от порога до порога — 20 минут. Это с прогревом глайдера.
      — Макс, я закончила, — сказала Ирина, — Введи, пожалуйста, свой код, милый.
      Сумма была изрядной. Максим совершенно не беспокоился о том, сколько съест эта женщина, благо он снабжался по третьему имущественному классу, но при этом тратил всего лишь десятую часть кредитования, так, что значительные суммы кредитных баллов ежегодно сгорали по прошествии стандартного срока в 13 лет.
      — Вот оборжутся операторы в магазине, когда увидят, что Максим Величко, солидный человек, историк, накупил женских лифчиков и заказал доставку домой, — с усмешкой сказал Максим.
      — А что, у вас женщины сами себя обеспечивают? — удивилась Ирина. — На Гелиосе никого не удивляло, что толстый, пузатый мужик шестьдесят восьмого размера заказывает изящные женские маечки и кружевные трусики, которые ему и на нос не налезут.
      — А Бог его знает, — признался Максим. — Десять миллионов человек на одной планете — солидное количество. Всякое может быть.
      — Целых десять миллионов, — мечтательно сказала женщина. — Сложно даже представить. Но ты ведь знаешь, что в доисторические времена столько людей жило в одном только Мертвом Городе.
      — А теперь там развалины и заросли дрянка. В центре поменьше, на окраинах побольше.
      — А дрянк это что?
      — Милое растение, кустарник с шипами как у терновника, иглами как у кактуса, колючими, жгущимися листьями и ядовитой пыльцой. Иногда его называют терновой или тернавью.
      — Откуда же такая пакость взялась? — поразилась женщина.
      — Бог его знает… — ответил Максим. — Говорят — мутация. На развалинах долго ничего не росло. Потом появилось оно. Кто-то придумал красивую легенду, что это из земли вышло древнее зло. На раскопах приходится эту пакость жечь огнеметами, а самим, как космонавтам, залезать в защитные костюмы с ультрафильтрующими респираторами. Но, я думаю, ты скоро все сама увидишь.
      — Ты возьмешь меня в место, где все началось? Спасибо, милый.
      Скоро по трубе контейнерной доставки для Ирины пришло 7 объемистых тюков. Времени оставалось совсем мало.
      Максим пошел готовить машину к взлету, оставив женщину выбирать одежду для посещения института. Максим сказал Ирине, что ждать ее, если та задержится, не будет. Но это была пустая угроза. Историк никогда бы не оставил свою кошку и свой дом в распоряжение этой ненормальной.
      Максим завел машину и вышел на мороз, полюбоваться чистым, нетронутым снегом, пронзительно голубым небом, почувствовать на лице теплые лучи Солнца, которые обещали, что скоро холода пойдут на убыль. Максим стоял так довольно долго, пока не почувствовал настоятельную необходимость подвигаться. Он стал энергично ходить взад и вперед, выпуская клубы пара от дыхания, которые тут же намерзали на шапке и ресницах, делая их холодным и тяжелыми. Историк хотел было вызвать свою гостью по телефону, но тут женщина показалась в дверях.
      Одета Ирина была весьма добротно, по крайней мере, сверху. Максим оценил теплую шубу, меховую шапку и сапоги на меху. В общем-то, все было по погоде, красиво, удобно и очень шло Ирине, делая ее похожей на красавицу древних, былинных времен.
      Яркое солнце играло в каждом волоске меха, светилось в чистых, пронзительно зеленых глазах. Несмотря на непривычную одежду, Ирина двигалась с грацией дикой кошки, точно выросла и всю жизнь прожила в холодном краю. О том, что женщина — пришелец из жарких миров можно было догадаться лишь по загорелому лицу.
      Бывшая любовница Толика со счастливой улыбкой, обнажающей ровные, белоснежные зубы, подошла к Максиму, повернулась, показывая обновки, обхватила руками за шею и поцеловала.
      Максиму очень хотелось узнать, что же надето на женщине под шубой, чтобы не краснеть на работе за свою спутницу. Однако, Величко не стал проверять, чтобы женщина не посчитала это требованием заняться с ним любовью прямо в машине.
      Перед взлетом Ирина нацепила очки с блестящими стразами в оправе, что серьезно подпортило принятый женщиной образ.
      На стоянку ВИИРа, глайдер младшего научного сотрудника приземлился уже без двадцати двенадцать.
      Идя по коридору к своему кабинету, Максим отметил, что позади раскрылась дверь, и какая-то девчонка из секретариата, у которых на всех была одна наружность: — черные, длинные, прямые, крашенные волосы, траурный макияж, и непременные темные очки с удлиненными линзами «под кошку», открыв рот от изумления уставилась вслед спутнице Максима.
      Едва историк вошел в кабинет, как зазвучал зуммер вызова. Младший научный сотрудник нажал клавишу ответа. На экране появился его непосредственный начальник, Дмитрий Абакумов.
      «Микрошеф» хотел что-то сказать, но, увидев, что Максим не один, отключился. Историк заметил, как вытянулось лицо начальника в удивленно-осуждающей гримасе.
      — Ну, сейчас начнется, — покачивая головой, сказал Максим.
      — Что?
      — Воспитательная работа, — ответил он.
      — Мне уйти? — спросила Ирина.
      — Нет, оставайся. Посиди на диванчике. Вдруг пронесет.
      Максим помог спутнице снять шубу и просто оторопел. Под верхней одеждой обнаружилась короткая, кожаная юбка коричневого цвета, открывающая стройные ножки и трикотажная, зеленая блузка с меховыми вставками, но зато с громадным вырезом, в котором нахально красовалась большая часть высокой, крепкой груди Ирины.
      Дело довершали сапоги выше колена, которые, несмотря на функциональность, больше бы подошли для танцовщицы стриптиза.
      — Атас, — сказал Максим.
      — Что — нибудь не так? — встревоженно спросила Ирина.
      — Нет, ничего, просто у нас так не ходят.
      — А разве плохо? — обеспокоенно спросила женщина. — У меня туфли есть.
      Ирина наклонясь, и балансируя на одной ноге, стала стягивать сапог, отчего Максим смог рассмотреть всю ее грудь и даже увидеть пупок. Женщина быстро поменяла обувь, надев туфли на высоченных шпильках.
      — Как я тебе? — спросила она, поглядев в глаза Максиму и опустив взгляд ниже, туда, где из штанов рвался его детородный орган.
      Она подошла своей фирменной, модельной походкой к историку и протянула руку к этому самому месту, наслаждаясь его упругостью и готовностью к действию.
      В этот момент дверь распахнулась, по всей видимости, от пинка ногой. На пороге стоял руководитель отдела визуализации, старший научный сотрудник, доктор исторических наук Дмитрий Иванович Абакумов.
      Увидев, как проводит время его подчиненный, Дмитрий Иванович растерялся.
      — Это черт знает что такое, — пробормотал «микрошеф», захлопывая дверь.
      Через некоторое время он деликатно постучался, поинтересовавшись:
      — Если вы закончили, то могу я войти? — почему-то на «вы» спросил Абакумов.
      — Входите, Дмитрий Иванович, — пригласил его Максим.
      Начальник вошел. Ирина к этому времени сидела на диване, эффектно положив ногу на ногу и листая журнальчик с ангельски-невинным выражением на лице. Максим нажал на кнопку, и задняя часть кабинета утонула в дымке маскировочного поля.
      Он жестом пригласил начальника садиться, прервав его ступорообразное состояние. Дмитрий Иванович с трудом оторвал взгляд от места, где только была женщина.
      — Максим Александрович, потрудись объяснить, что это такое, — потребовал «микрошеф», протягивая планшет, на котором светился лист рапорта начальника регионального отдела Теневого Корпуса. — Кроме того, ты вчера монопольно израсходовал 4 часа машинного времени. Я понимаю, что других пользователей не было, но плановые работы были сдвинуты, из-за того, что, пользуясь отсутствием контроля, ты объявил первый приоритет для своих расчетов.
      — Дмитрий Иванович, взгляни, — Максим повернул монитор компьютера и запустил расшифрованные данные.
      — Мне не говорили, что ты задействовал вчера вечером большой считыватель, — сказал начальник, едва на экране появились первые кадры.
      — Это всего лишь стандартная обзорная программа. Я бы хотел это сделать сегодня. А все, кто претендует на вычислительные ресурсы, могут пойти домой отдохнуть.
      Начальник не отвечал. Он, не отрываясь, глядел в экран. Было слышно лишь его взволнованное дыхание.
      — Где носитель? — отрывисто спросил он. — Боже мой, это что… она?
      Дмитрий Иванович кивнул головой в сторону маскировочного поля.
      — Да.
      — Я уж подумал, что ты дроида на работу привел, — усмехнулся начальник. — Главный компьютер в твоем полном распоряжении. Тебе нужна помощь? Сам справишься? Хочешь, сканирование и обработку сделает Алевтина?
      — Спасибо, нет, — донеслось от невидимой за полевой завесой женщины. — Я буду работать только с Максимом.
      — Извините, мы не представлены, я не знаю, как вас зовут… ВИИР не частная лавочка, — возразил начальник. — Сведения имеют неоценимое научное значение. Неужели вы не понимаете?
      — Я тупая, необразованная баба, — ответила Ирина. — Мне все равно. Я могу собрать свои вещички и отбыть на историческую родину.
      Это было блефом, но Абакумов поверил.
      — Как угодно, — сказал он, меняя тактику. — Максим, проверь, свободен ли какой-нибудь из гостевых домиков, направь в кредитный отдел заявку на снабжение по четвертому, нет, по третьему имущественному классу, предоставь машину из институтского транспортного парка, что-нибудь получше, из последних поступлений. Сошлись на меня. Я сейчас подготовлю распоряжение.
      — У меня есть, где жить… — донеслось с другой стороны.
      Абакумов проигнорировал реплику женщины.
      — Максим, ты нас познакомишь? — спросил он подчиненного.
      — Пожалуйста, — ответил Величко. — Ирина, это начальник моего отдела, доктор исторических наук, старший научный сотрудник Дмитрий Иванович Абакумов.
      — Рада с вами познакомиться, — ответила женщина, выходя из маскировочного поля. — Ирина Кузнецова, в прошлом журналист, ныне просто праздно и бездарно тратящая жизнь особа.
      — Очень рад, — ответил Абакумов.
      Он, безо всякого интереса, посмотрел на ее ноги, талию, грудь и уцепился взглядом за лицо женщины, складывая на своей физиономии дежурную радушную улыбку.
      — Я буду работать только с Максимом, — повторила она.
      — Пожалуйста, кто вам не дает, — ответил Дмитрий Иванович. — Я просто беспокоюсь, что Максим Александрович у нас человек новый, он у нас всего 10 лет. К сожалению, у него мало практики.
      — Ну, надо же когда-то начинать, — ответила Ирина.
      — Ваш оптимизм заразителен. Что, будь, по-вашему. Единственно, что я бы хотел, — чтобы у вас было свое жилье, пока вы будете гостьей нашего института. Вы там можете не жить, это ваше право, но…
      — Хорошо, — ответила женщина. — Лицемерие- это плата, которую платит порок добродетели. Уже не помню, кто из древних это сказал.
      — Пойду, сделаю необходимые приготовления, — продолжая держать на лице приклеенную улыбку, сказал Абакумов. — Не прощаюсь, мы еще увидимся…
      — Ты знал? — спросила Ирина, когда они снова остались наедине.
      — О чем? — поинтересовался Максим.
      — Не притворяйся. Я спрашиваю серьезно.
      — Знал, конечно, — ответил Максим. — И что из этого?
      — Ты потому пустил меня к себе? — внимательно изучая его лицо, спросила Ирина.
      — Ты не оставила мне другого выбора, — ответил историк.
      — Вызвал бы Службу Спасения, — устало сказала она. — Все так поступают. Через 5 минут прилетели бы, через 10 избавили бы тебя от обузы.
      — Бог его знает… Может, так и надо было сделать, — согласился с ней Максим. — Все равно я не рассчитывал, что мне, молодому сотруднику, отдадут курицу, которая несет золотые яйца.
      — Сам ты курица мокрая, — ответила ему женщина. — Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Значит, ты не рассчитывал…
      — Да, — ответил Максим. — Но не мог же я дать тебе околеть на улице.
      По лицу женщины пробежала целая гамма эмоций, прежде чем она вновь овладела собой.
      — Ладно, проехали, — сказала Ирина устало. — Где тут у вас главный компьютер?
      К «суперу» нужно было спуститься на лифте. Тот, кто совершал это путешествие, попадал из уютного офисного помещения, с приглушенным, мягким светом бра и продуманным богатым интерьером, в жесткое царство тоннелей с тюбингами из сверхпрочной керамики, энергетических магистралей и автоматических охранных систем.
      По сути дела, главный компьютер в режиме считывания представлял собой гибрид сверхмощной вычислительной машины и информационных матриц, настраиваемых чувствительной электроникой при помощи резонаторных демпферов.
      Их огромные размеры были вызваны наличием волновых магистралей и линейных ПВ усилителей, которые на частотах человеческого мозга обладали поистине чудовищными размерами.
      К 4142 году устройства без активных управляемых диэлектриков были анахронизмом. Однако только такой способ расшифровки не вносил искажений в получаемую информацию, позволяя воскрешать прошлое во всех красках, деталях, делая его зримым, осязаемым, живым.
      Вычислительная часть комплекса преобразовывала информацию продольных волн в трехмерное голографическое изображение высокой четкости, позволяющее моделировать окружение источника информации практически со 100 % достоверностью, отсекая шум, помехи, посторонние мысли и образы внутреннего кино индуктора воспоминаний.
      Главный компьютер, пожалуй, справился бы и с воспоминаниями Толика, но непутевый бедолага и в те времена не имел привычки отмечать красоты окружающего пейзажа, а предпочитал заглядывать женщинам под юбки и в декольте. Еще он травил себя нескончаемым верчением в голове ненужных слов, пытаясь жить по тем несложным, усвоенным еще в детстве вербальным командам, полученным им в возрасте некритичного восприятия действительности. А оттого и был совершенно не нужен.
      Но, тонко структурированные воспоминания бывшей московской художницы, были для института манной небесной. Институт исторической реконструкции, уже многие годы топтался на месте из-за отсутствия качественного материала, который позволил бы продолжить работы, ради которых цареградский владыка много лет назад и создал это учреждение.
      — Смотри-ка, — сказала Ирина Максиму, — какой мы переполох тут наделали.
      — Да уж, — согласился тот. — Просто удивительно. Наверное, из волноводов спешно выметают паутину и мышиные какашки. В этом режиме «супер» уже не использовался лет пять.
      По транспортным тоннелям, отделенным от пешеходных зон, решетчатыми ограждениями с тихим шелестом пролетали универсальные ремонтно-диагностические модули на колесном ходу. Некоторые из них были даже укомплектованы экипажами работников технической службы.
      Расчеты техников, в спешном порядке затребованные с различных объектов, заполняли обычно пустующие залы контрольно-измерительного комплекса и разворачивали мобильные терминалы, беря под наблюдение все участки сложных коммуникаций суперкомпьютера.
      Мужчина и женщина наблюдали все эти приготовления через панорамные блистеры и мониторы слежения из наглухо перекрытого броней и защитными полями ядра установки. Там сходились финальные резонаторные камеры сложной трехмерной сети чувствительной матрицы, располагались приборы управления полевыми диафрагмами и усилителями. Время от времени следовали доклады, адресованные начальнику группы техников.
      — Макс, мне страшно, — сказала Ирина. — Долго еще?
      — Нет, — ответил историк. — Уже скоро. Мы давно бы уже начали, но большой шеф страхуется. Он не хочет промахов с самого начала.
      — А это долго? — спросила женщина.
      — Считывание? Да, долго. Часа по полтора в день.
      — В день? — удивилась Ирина. — Ты хочешь сказать, что это будет не один раз?
      — Нет, конечно. Не раз и не два. И даже не десять. Ты попала по полной программе, — ответил ей историк.
      — Сколько? — настойчиво спросила Ирина.
      — С учетом полезной для ВИИР информации в твоей энергоинформационной сущности, скорости считывания и декодирования с нужным качеством и детализацией…
      — Не тяни, — подстегнула его Ирина.
      — Короче, минимум год, максимум четыре. Я смог бы уложиться в два.
      — А в десять? — поинтересовалась женщина.
      — Это нужно постараться, — с усмешкой ответил историк.
      — А где я буду жить? — спросила Ирина.
      — «Микрошеф» предлагает отдельный дом, примерно такой же, как у меня, только побольше и получше, снабжение по 3 имущественному классу, лодью в личное пользование. Как правило, машину потом просто списывают и передают носителю данных. Возможно, будут подъемные. Будут организована перевозка твоих вещей с Гелиоса и обратный перелет. Жилище на родной планете резервируется за тобой на все это время. По результатам работы выдается несгораемый кредитный бонус.
      — Да нахрен мне все это надо, — устало сказала Ирина. — Ты сам что-нибудь с этого будешь иметь?
      — Наберу, может, данных для докторской диссертации…
      — Негусто, — ответила женщина.
      — А у меня все есть.
      — Бессмертная кошка?
      Максим не стал злить женщину в такой момент, поэтому сделал вид, что не слышит.
      — Первый пост — 2-х минутная готовность, — прохрипело радио.
      — Ирина, пошли, — пригласил ее Максим.
      — Куда? — спросила она.
      — Вот сюда, — ответил Максим, показывая на маленькую дверцу.
      За ней была овальная комната, в которой было лишь одно кресло, перекресток восьми волновых магистралей. Максим усадил в него Ирину. Женщина заметно дрожала.
      — Макс, мне страшно, — повторяла она. — Макс, давай поедем домой.
      — Потом, девочка, — ответил историк. — Вот сделаем дело и поедем. Я буду рядом.
      Ирина сдалась и позволила надеть на себя датчики телеметрии и зафиксировать себя в кресле.
      Максим вдруг поймал себя на мысли, что женщина, связанная ремнями, смотрится крайне эротично. И вдруг почувствовал, как в голову пришла дикая мысль, овладеть Ириной во время того, как интерферирующие продольные волны будут входить в резонанс с ее давно прошедшими жизнями.
      Провожаемый жалобным взглядом Ирины, историк скрылся в тесной каморке управления, отделенной от камеры считывателя сорока миллиметрами прозрачного изолирующего композита.
      Управление большой установкой сильно отличалось от портативного меморидера и требовало большой осторожности ввиду чрезвычайной мощности линейных усилителей. Историк, начал осторожно увеличивать выход энергии на резонаторах.
      Полевая сущность Ирины отозвалась включением в теле защитных механизмов бегства от реальности: сердцебиением, холодным потом и, наконец, криком и слезами. Было видно, как женщина раскрывает рот в беззвучном крике. По движению губ явственно прочитывалось: «Макс, не надо!».
      Максим тут же сориентировался, добавив мягких, спокойных мозговых ритмов во внешнюю принудительную модуляцию. Женщина перестала кричать, сваливаясь в зыбкий, изменчивый мир собственных фантазий. Это было не страшно.
      Усилители вышли на расчетный режим, призрачный фиолетовый свет разгорелся в прозрачных трубах волноводов, заполнил туманом камеру считывателя. Стоячая волна стала настолько мощной, что начала излучать в видимом невооруженным глазом диапазоне.
      На мониторе прокатилось кольцо огней, показывая, что датчики информационной матрицы до самых дальних уголков получают устойчивый сигнал.
      Историк послойно, уровень за уровнем стал изменять настройку резонаторных камер, стараясь направить энергоинформационную сущность своей любовницы против потока времени.
      Это у него получилось. Затем алгоритм временной регрессии подхватила электроника. Теперь Максиму не было необходимости самому манипулировать диафрагмами отсекателей и изменять тонкую настройку торцевых отражателей продольной волны.
      По прошествии некоторого времени, электроника стала выводить индуктора из забытья, возвращая ясность сознания, но уже не в мире, где гудели линейные ускорители, и в волноводах плескалось море светящейся эктоплазмы.
      Это была уже не Ирина. Это была совсем другая женщина, по-другому чувствующая и думающая. Но связь между их сущностями оставалась, оттого давно прошедшая жизнь стала заполнять сознание Максима"…
      Следующие 10 страниц автор несколько неуверенно, всячески извиняясь за противоречие здравому смыслу, описывал тот мир, который открылся историку через глаза и мысли молодой художницы, вынужденной малевать на продажу пейзаж, открывающийся со смотровой площадки какой-то Воробьевой или Воробьиной горы.
      То, что не могло уложиться в голове занимавшегося этим периодом историка, было предельно ясно его далекому потомку, который читал и словно глядел в зеркало: несмотря на то, что поменялись декорации, все было до боли узнаваемым, виденным Федором его собственными глазами.
      Единственно, в этом мире было чуть больше свободы и уважения к человеческой личности.
      Столоначальники еще (уже) не били своих подчиненных по физиономии, не загоняли их за Можай, по крайней мере, в массовом порядке и безнаказанно.
      Еще существовали опереточные органы, гарантирующие соблюдение прав трудящегося люда.
      Правителей страны уже давно назначала верхушка, но еще устраивались представления, называемые «выборами».
      Ветераны еще ходили на улицы требовать человеческого к себе отношения. Они уже не слишком верили, что смогут чего-то добиться, но безысходность и желание хоть что-то сделать для признания давно списанных заслуг, гнали их на улицы. Им пока — что давали такую возможность, поорать и выпустить пары, стесняясь признать, что прежние безумные правители пережевали, высосали все соки и выплюнули их за ненадобностью, а теперешней власти они и подавно не нужны.
      Новая знать еще помнила, хоть и старалась забыть всеми доступными средствами, об оставшихся в недалеком прошлом «свободе, равенстве, братстве».
      Еще не было законодательного разделения на классы, хотя декларируемая равноценность всех членов общества, доставшаяся в наследство от периодов лишений, войн, репрессий и утопических экспериментов с массовым смертельным исходом, была уже чисто пропагандистским трюком.
      Большая война со свирепым, сильным и вероломным врагом уже осталась в прошлом. Однако, отравленные сытой жизнью поколения «детей, не знавших войн», быстренько устроили себе ряд маленьких, но чрезвычайно горячих по накалу страстей конфликтов, на которых, как и на большой войне убивали и калечили по- настоящему.
      Удавка «единомыслия» еще не была накинута на шеи людей, при помощи тяжелых условий жизни и тотальной «охоты на ведьм» обязывая всех думать одинаково.
      Был там и ответ, объясняющий, зачем все это делалось, который был ясен как дважды два литературному персонажу и совершенно не укладывался в голове капитана ВКС.
      По мнению автора, древние люди таким образом «не позволяли душе лениться». Люди заполняли свое существование эмоционально значимыми событиями, строя бледное подобие настоящей жизни вокруг самими же созданных препятствий по материальным ресурсам, свободе перемещения и, чему больше всего поражался персонаж романа — ограничению в пище, которая для многих, с легкой подачи писателей рассмаковывающих ужасы голода, стала фетишем, мерилом ценностей, самой желанной наградой.
      Федор долго думал о прочитанном, поражаясь, что ничего не меняется. Потом он в расстроенных чувствах выкурил сигарету и улегся спать, благо время было позднее.
      Но в голове бывшего пакадура, по воле случая вынужденного прикидываться Управителем Жизни, еще долго крутился собачий вальс из поколений, то изнурявших себя «самодельными» трудностями, то скучающих без лишений.
      И вращала этот дебильный хоровод та самая сила, которая заставляла людей сходить с ума от скуки, когда по странному капризу календаря нерабочих дней набиралось больше 3 подряд.
      Утро Федора пролетело просто мгновенно. Пришел лечащий врач, затем полковник, потом были процедуры. Из младшего персонала дежурила Бэла, которая ему нравилась меньше всего из-за крашеных волос и неприятного диковатого взгляда карих глаз. Конечников почти не обращал на нее внимания. Наконец, он, оставив медсестру в палате, Конечников выехал на природу, в парк.
      Его аппарат, повинуясь заданной программе, медленно плыл по аллеям, неся на себе погруженного в чтение высокопоставленного пациента. Федор читал все подряд, забыв о первоначальной задаче — найти сочетание звуков, которое делало человека бессмертным. А невозможная книга подбрасывала пакадуру факты один занятней другого.
      « В небе было еще светло. Машина историка с мягким шорохом неслась сквозь воздух. 700 км/час практически не ощущались в герметичном салоне, как в вату обернутом эластичным коконом поля. Помимо защитных функций, барьерная разность потенциалов обладала еще и свойством гасить воздушные вихри, что резко снижало сопротивление воздуха и шум. Земля была темной, пустой, нереальной, сумрачным двойником темнеющего неба, на котором уже загорелись острые, колючие, безжалостно яркие звезды. Глайдер Максима, скользил между этими темными безднами в полоске света от вечерней зари.
      — Будет холодно, — сказал историк.
      — Да, — грустно сказала женщина, отрывая голову от стекла.
      Ирина, наконец, вернулась из своих невеселых мыслей, сопровождаемых созерцанием однообразного снежного пейзажа за блистерами скоростного антигравитационного снаряда.
      — Еще минут 10 и мы на месте, — сообщил ей Максим.
      — У тебя хороший аппарат, — также грустно сказала женщина. — Он такой, такой…
      Ирина замялась, не найдя нужного слова. Женщина показала на консоль управления, где переливались огоньки индикаторов и приглушенно светились темно-синие цифры табло.
      — Он будит инстинкты, — подсказал ей историк. — Он одного вида этого глайдера хочется дать полный газ и уйти к звездам.
      — А это можно?
      — Спрашиваешь, — улыбнулся Максим. Он любил свою машину. — Моторы «Корсара» позволяют ему делать 6 Махов на границе тропосферы без форсажа. Глайдер может разгоняться с ускорением до 10 g в безвоздушном пространстве. Мы могли бы долететь до Луны и вернуться обратно, прежде чем кончится ресурс системы дыхания. Хочешь?
      — Не в этот раз, Максим, — грустно сказала женщина. — Есть странное несоответствие. Этот аппарат по заложенным в него возможностям больше подходит для спасателей и военных.
      Его судьба была носить пушки и ракеты, ходить в атаку на тяжелые, неповоротливые туши крейсеров, уворачиваться от перехватчиков, маневрировать в роях обломков, спасая себя и пилота… А жизнь проходит в полетах от работы до дома на прогулочной скорости. Да еще вот в таких вылазках.
      — Ну почему, — возразил Максим. — Я регулярно летаю на побережье Флориды. Бывал в Австралии, Мексике, Китае, южных островах. Выходил на околоземную орбиту и даже добирался до Луны.
      — А к кому ты летаешь во Флориду? — поинтересовалась Ирина.
      — К женщине, — ответил Максим.
      — Ну, разумеется, — с досадой сказала Ирина. — Не заниматься же онанизмом.
      — А если заниматься, то с партнером, — в тон ей ответил Максим.
      — Вот именно… Онанизм вдвоем — как зеркало нашей эпохи.
      — Кто виноват, что люди, подходящие друг другу, как правило, разделены не километрами, а парсеками пространства.
      — Нет, не в этом дело. Люди разделены тем, что совершенно, ни сколечко не нужны друг другу. От этого хочется выть.
      — Ты имеешь в виду себя? — осторожно спросил Максим.
      — И себя тоже, — глухо, с досадой ответила женщина. — Смотри, впереди появились огоньки.
      — Я давно их заметил, — сказал Максим. — Это наше цель, Мертвый город.
      — Не называй его так, — попросила Ирина.
      — Хорошо, просто город.
      Историк повел машину вниз, одновременно отклоняясь влево. Когда глайдер опустился настолько, что воздушные вихри от его стремительного полета стали обозначать его путь на снегу, Максим, привычным движением, довернул штурвал вправо и двинул его от себя. Снежная равнина внезапно ушла вниз под брюхом машины, «Корсар» ухнул почти до самого дна и помчался в каком-то неглубоком, петляющем овраге, поднимая за кормой целую снежную бурю.
      Женщина от неожиданности взвизгнула, схватилась руками за своего спутника.
      — Мы подберемся так, что локаторы нас не увидят, — пояснил Максим. — Сейчас мы летим в сухом русле реки. Мы вынырнем за метромостом.
      — Зачем? — почти прокричала Ирина, возбужденная и напуганная.
      — Появимся эффектно. Так подкрадывались к цели древние штурмовые машины, — с внешним спокойствием, наслаждаясь скоростью и чувством опасности, пояснил Максим. — Кстати, кричать прямо в ухо совсем не обязательно.
      — Извини, — уже нормально сказала Ирина. — Может не надо?
      — Отчего? — спросил историк.
      — Если хочешь хорошенько меня завести, прибереги это для возвращения, — ничуть не смущаясь, ответила она.
      — Ну, как скажешь, — ничуть не выдал своего удивления Максим.
      Ему вдруг подумалось, что он начинает привыкать к этой помойной женщине и даже принимать во внимание ее желания.
      Историку это совсем не понравилось. Что-то происходило между ними как бы, между прочим, самой собой, помимо его желания.
      Максим снизил скорость и поднялся на 200 метров. Цель полета была совсем рядом. Посреди снежной равнины сияла огнями улица большого города. На здания были налеплены сотни лампочек, которые сияли в темноте ночи, очерчивая контуры сооружений. С ними соперничали оранжевые уличные фонари, заливавшие неживым светом расчищенное от снега пространство. На проезжей части садились лодьи и глайдеры гостей.
      Историк сделал круг, показывая изнанку этой почти с идеальной точностью смоделированной улицы — торчащие наружу внутренности недостроенных зданий, перекрытия, страховочные балки из композита, подпирающие стены фасадов. Все это выглядело как с размахом выполненные фанерные декорации.
      Максим прошел над коробками домов, лишенных крыши и заваленных почти доверху снегом внутри, зашел на посадку и технично посадил машину на свободный пятачок. Вылез из глайдера и помог выбраться Ирине.
      Иллюзия того, что они оказались в настоящем старинном городе, из которого непонятным образом исчезли все жители, была полной.
      На занесенной снегом улице сияли огнями фонари, светились витрины магазинов, предлагая зайти. Море света плескалось на вывесках казино. На крайнем доме, граничащим с Садовым кольцом, медленно вращался огромный глобус. Впечатление портили беспорядочно брошенные летательные машины.
      Мало того, что глайдеры принадлежали к совсем другому времени, они были натыканы, где попало, довершая впечатление странной катастрофы, которая заставила людей покинуть это место налегке, бросив и дома и транспорт.
      Ирина огорченно вздохнула.
      — Я много думала, как это выглядит, надеялась, что будет похоже, но увы…
      — Почему? — удивился Максим.
      — Никакого эффекта реальности.
      — Вроде все сделано, как должно было быть, — в раздумье произнес историк.
      — Нет, — покачала головой Ирина. — Несмотря на размах, есть масса деталей, которые выдают новодел, даже с этой стороны, не говоря уже о заднике.
      — Тебе виднее, — согласился Максим.
      За этим разговором они подошли к зданию. У входа, за огораживающим проход толстым бархатным шнуром, грудой мерзлого железа стояла пара «паксов», летающих боевых роботов. Как заметил Максим, они были дезактивированы и просто таращились на проходящих линзами видеодатчиков, пугая людей одним своим присутствием.
      Сочлененные тела, делающие роботов похожими на гибрид паука, змеи и велосипедной цепи, занимали характерное для транспортировки положение. Биодетекторы, способные засечь живое существо с заданными психопараметрами были выключены, и висели на гибких кронштейнах, будто короткие усики.
      Историку пришло в голову, что боевые механизмы просто привезли и бросили тут давным-давно, даже не удосужившись проверить их работоспособность.
      — Кошмар какой, — сказала Ирина, проходя мимо механических стражей.
      — Абстракционизм, — усмехнулся Максим. — Неработающий элемент интерьера. Хотя кого бояться здесь, в запретной зоне…
      У дверей стояла пара девушек из личной охраны императора. Они считали информацию с идентификационных браслетов и оставили Максима с его спутницей в покое.
      Помещение было маленьким, тесным, несмотря на то, что реконструкция проводилась с учетом увеличения за прошедшие эпохи среднего роста людей более чем на 70 см.
      Привыкший к имперскому размаху Максим всегда удивился, как же можно так было жить. После того, как они сдали верхнюю одежду в гардеробе, оказалось, что в помещении прохладно.
      Дуло из дверей, холодом тянуло от окон и вообще, маленькие, водяные радиаторы не в состоянии были дать столько тепла, чтобы нагреть щелястое здание до комфортной температуры. Ирине, одетой в короткую юбку и блузу с огромным вырезом, стало откровенно холодно.
      Максим предложил ей свой шарф, но она стоически отказалась. До начала просмотра оставалось еще довольно много времени, и историк со своей спутницей решили пройтись. Публика уже собралась, очевидно, решив, что лучше приехать заранее, чем лихорадочно спешить в случае каких-либо форс-мажорных обстоятельств.
      Приглашенные занимались своими делами, реагируя на окружающих доброжелательно, но абсолютно индифферентно. Кое- кто надиктовывал данные в речезаписывающее устройства, кое- кто разговаривал по вмонтированным в идентификационные браслеты телефонам. Большинство пользовалось портативными компьютерами для блуждания по сети. Огни вмонтированных в стандартную гарнитуру экранчиков отражались в спокойных, ничего не выражающих глазах.
      Люди были одеты, в основном в черное и серое. Попадались экземпляры в рабочих комбинезонах — техники главного компьютера допоздна проверяли работоспособность механизмов считывателя и приехали сюда, в чем были.
      Кое-где кучковались военные в черной форме, к которой воображение помимо воли дорисовывало серебристый энергошлем.
      Прочая публика их старательно обходила. Офицеров Корпуса Теней избегали даже конченые «ботаники» императорской «шарашки», как называли ВИИР.
      «Шлемоголовых» не боялись, нет. Просто рядом с этими лишенными тормозов существами нужно было внимательно контролировать себя. чтобы не сделать чего-то, что могло быть истолковано их начисто промытыми энергошлемом мозгами как агрессия. Естественно, по доброй воле во внерабочее время люди напрягаться не хотели.
      Также народ избегал амазонок. Амазонки — личное подразделение владимирских принцесс, созданное в незапамятной древности, остались такими же дикими и необузданными, как и в те далекие времена.
      Ходила злая шутка про то, отчего амазонкам не кладут ножей и вилок — кушать ими они все равно не умеют, но непременно используют не по назначению. Глядя на этих светловолосых девочек, одетых в серую форму, в это не сильно верилось.
      Но это было абсолютной, без прикрас правдой. За похожими на ангелов воительницами тянулась дурная слава неуравновешенных и злобных фурий, пускающих в ход оружие по любому поводу.
      Несколько офицеров военной полиции напряженно следили за тем, чтобы все прошло без эксцессов.
      Ирина выделялась из толпы. Ее откровенный наряд, цокающие шпильки, красивое тело, медный загар и рыжие волосы обращали на себя внимание. Спутница Максима выглядела штучкой со страниц цареградского журнала мод, неизвестно каким ветром занесенной в запретную зону холодного континента.
      Появление гостьи с Гелиоса вызвало неявный, но хорошо заметный для опытного глаза психиатра переполох. Публика бросила свои дела и переключила на Ирину большую часть внимания.
      Дамы искоса кидали на нее оценивающие взгляды, амазонки недоброжелательно щурились, мужчины откровенно таращились на ту, которая так отличалась от сложившегося местного стандарта. Не реагировали только «шлемоголовые», которые по-сути, давно уже не были людьми.
      Обычно здесь женщины одевались в серые и черные цвета, носили длинные юбки или свободные брюки. На ноги они надевали тяжелую обувь наподобие туристических ботинок, а верхняя часть костюма, как правило, состояла из наглухо застегнутого френча или толстого свитера под горло с жилетом обычной траурной расцветки.
      Кое у кого на плечи были накинуты темные платки или пончо. Волосы старательно красились дамами в черный цвет и распускались по плечам или прятались под бандану, чтобы не дай Бог вызвать ассоциации и с конским хвостом девушки — воина. На нос цеплялись притемненные очки, если там раньше не оказывалась компьютерная гарнитура.
      Смысл этих странных манипуляций со своей внешностью заключался в том, что ученые тетки не хотели иметь ничего общего с тенденциями моды, копирующими стиль принятый «дикими кошками" на службе и вне ее.
      Рядиться под императорскую амазонку имело смысл где-нибудь далеко: на Тау, Кассии, Алой. Но делать это, имея батальон оригиналов под боком — было просто смешным.
      Но переполох по большому счету вызвало не это. Уже давно никто не старался привлечь к себе внимания, не заявлял, хотя бы таким способом, что нуждается в обществе себе подобных.
      Максим также догадывался, что кое-кто совершал туже ошибку, что и его начальник, принимая Ирину за сексдроида, которого хозяин из-за избытка дурного, низкопробного остроумия привел на мероприятие и выдает за человека.
      Историк даже увидел, как его приятель Миша, стараясь, чтобы никто этого не заметил, деликатно проверил на своем браслете, не отзовется ли встраиваемый в каждого робота маячок в спутнице Максима.
      — Макс, а что, кто-то умер? — несколько растеряно поинтересовалась Ирина.
      — С чего ты взяла? — удивился историк.
      — Почему все в трауре?
      — Так принято, — пожав плечами, ответил Максим.
      — И ты мне ничего не сказал?! — с негодованием воскликнула женщина. — Я же выгляжу как белая ворона.
      — Ты все равно бы мне не поверила, — ответил Максим. — А потом, — посмотри. Ты произвела фурор. Теперь много дней будут разговоры про медноволосую богиню.
      — Да, — сказала она, — я и представить себе не могла, что в центре Обитаемого Пространства, самом ядре цивилизации народ одевается как в забитой деревне, — усмехнулась Ирина.
      — Не путай Царьград и Владимир, — ответил Максим. — И потом. Все эти цветущие девочки и мальчики — в большинстве своем — неимоверно старые существа. За их долгую жизнь было много всего: людей, событий, мыслей»…
      … Фeдор вдруг ощутил, что жить в этом мире было его судьбой, что именно он должен был спокойно и неторопливо прохаживаться по фойе бутафорского кинотеатра в фантасмагорическом, призрачном городе. Именно он должен был читать мантру и улыбаться пролетающим мимо десятилетиям, оставаясь молодым и сильным впитывать мудрость эпохи спокойного и сильного разума. «Что сделано, то сделано», — со вздохом подумал Конечников, возвращаясь к чтению.
      …..» — Иными словами, этим их не проймешь. Ты это ведь хотел сказать? — спросила Ирина.
      — И это тоже. А еще то, что у нас люди мало нуждаются друг в друге.
      — Как же вы можете так жить, — с досадой произнесла женщина. — А впрочем, наверное, как везде. Просто у нас в провинции это не так заметно. Скажи, что же заставило этих моральных развалин притащить задницы сюда?
      — А разве я не сказал? — удивился Максим.
      — Нет.
      — И ты поехала неизвестно куда, неизвестно зачем? — поразился историк.
      — Ты мой мужчина. Куда ты, туда и я, — ответила Ирина.
      Максим оторопело посмотрел на женщину, пытаясь понять, правду говорит она или издевается. Ирина глядела на него с мягкой чувственной улыбкой, словно предлагая себя всю своему господину и повелителю.
      На какое-то мгновение все воронье сборище перестало существовать для Максима. Он ошалело потряс головой, стряхивая с себя наваждение.
      — Тут показывают древние фильмы, плоские движущиеся картинки доисторических времен. Мероприятие закрытое, только для своих. Собирается институтская элита, рободелы, строители. Приезжают ностальгирующие личности из цареградского дворца. Иногда просмотры изволит посещать даже сам джихан.
      — Ты часто здесь бываешь? — с уважением поинтересовалась Ирина.
      — По правде говоря — в первый раз, — пряча смущение за усмешкой, ответил Максим.
      — Все когда-нибудь бывает в первый раз, — не стала иронизировать по этому поводу женщина. — Главное, чтобы не в последний. На этих вечерах только смотрят?
      «Атавизмы, атавизмы», — подумал Максим, чувствуя, что ему все равно приятно исходящее от женщины восхищение.
      — Обычно тут решаются все серьезные вопросы. Теоретически можно улучшить карьерное положение.
      — Максим, это же здорово. Постарайся использовать эту возможность.
      «На кой мне это нужно», — подумал Максим.
      — Хорошо, — сказал он, с улыбкой. — Пошли, уже можно.
      Максим с Ириной уселись под балконом левой стороны, подальше от экрана в темном уголке.
      Очень скоро тягомотина с посадкой закончилась, и в зале погас свет.
      Максим по долгу службы изучил немало обработанных при помощи современных технологий исторических материалов, но настоящий фильм, причем так, как его могли видеть далекие, доисторические предки смотрел впервые.
      С самого первого кадра стало ясно, что видеоряд состоит из множества неподвижных картинок. Хотя частота смены изображений была оптимизирована под современную скорость восприятия и составляла 120 кадров в секунду, глаз историка, избалованный недискретными мониторами замечал ощутимое подергивание экрана.
      К этому добавлялось несовершенство картинки с недостаточно резким изображением — следствие старинной технологии образования цвета при помощи 3 монохромных слоев.
      Максим, конечно, был готов к убожеству зрелища. Он много знал про те времена. Но эти бледные тени на на экране, заставили историка задуматься, каково было этим людям жить, если сидение в неосвещенном, холодном и душном зале на неудобных креслах, было одним из желанных развлечений.
      Ирина, несколько напряженная сначала, наоборот, с удовольствием растворилась в том, что было неправдой вдвойне. Бывшую любовницу Толика захватила не слишком реальная история о не существовавшей женщине, приглаженная и выхолощенная режиссерами и сценаристами давно разрушенной «фабрики грез» до состояния розовой водички, предназначенной для выжимания слез из сентиментальных неврастеничек.
      Как психолог, Максим понимал, зачем князь-император собирает людей в строящемся по его прихоти городе- фантасмагории, городе-призраке.
      Собственно говоря, младший научный сотрудник института исторической реконструкции, непосредственно участвовал в создании мегаполиса древности. Но одно дело печь блины, другое дело давиться тем, что напек. Одно дело быть зрителем и охотником, другое — самому подвергаться тому, как жили предки.
      Максим догадывался о тех чувствах, которые мог переживать император: от легкой ностальгии по давно прошедшим временам, до желания убедиться в правильности того курса, которым он, цареградский владыка, вел 63 миллиона своих подданных, разбросанных по Обитаемому Пространству Галактики.
      Историку вдруг подумалось, что Даниил Концепольский, чем-то похож на одного из героев этого фильма. Он смеялся и отрицал ценности ближних своих, но в глубине души завидовал тем, кто по разным причинам, от трусости и глупости до твердого убеждения в правильности своими жизнями утверждал то, чему их учили родители.
      «Выдохся наш император», — вдруг подумалось Максиму. — «Устал рубить топором великого мастера. В конце-концов, нет ничего вечного».
      Экранная героиня вовсю праздновала свою любовь к напичканному предрассудками остолопу, который разрывался между спокойной, удобной и скучной теткой и пышущей африканскими страстями девчонкой, по тем временам совсем лишенной моральных запретов.
      Ирина, не отрываясь, глядела в экран. На ее щеках блестели слезы. Она совсем забыла про своего спутника, забыла про необходимость играть в любовь.
      Когда пресный блондинчик в очередной раз отказал огненной чертовке, Ирина, издавая какие-то невнятные звуки, поднялась со своего места.
      «Ира, ты куда?» — успел только спросить Максим. Женщина сдавленным голосом сквозь слезы на бегу пробулькала, чтобы он за ней не ходил, и выскочила из зала.
      Глубоко внутри что-то подталкивало Максима встать и бежать следом, но весь опыт практикующего психиатра противился этому. Сделать это означало показать слабину, поддаться на провокацию, уступить самодеятельной актерке, разыгрывающую как пьесу свою жизнь.
      Историк посидел еще немного, разглядывая темный зал, освещенный лишь дергающимся изображением на экране. Кое-где торчали редкие головы зрителей. Большинство из них продолжало заниматься своими делами.
      Время шло, Ирина не возвращалась. Прошло примерно полчаса, действие перенеслось из мирной довоенной идиллии в жуткую реальность военного времени.
      Максим подумал, что подопечную уже точно нужно идти искать. Удовольствия от просмотра не было никакого, а, дав выплакать женщине в одиночестве самую острую, горькую обиду на жизнь можно успеть к фазе, когда напряжение спадет, и сочувствие будет принято с благодарностью.
      Зачем ему это нужно Максим анализировать не стал, отметив для себя, что может быть, тетка продемонстрирует по этому поводу какой-нибудь особенный номер в постели.
      Однако фойе и галерея второго этажа были пусты. Максим проверил туалеты, но никого, кроме парочки, занимающейся любовью в кабинке сортира, не обнаружил.
      Историку стало немного страшно — неужели эта дура в расстроенных чувствах выбежала на улицу без одежды. Несмотря на общую закаленность, южанка там долго не протянет.
      С чувством близким к легкой панике, Максим пару раз обошел здание, на этот раз, дергая все двери.
      На втором этаже он неожиданно обнаружил не предусмотренный планом, незаметный проход на галерею, явно не относящуюся к доисторической эпохе.
      Сделана галерея была из идеально прозрачного, практически невидимого материала. Слабое свечение поверхности пола указывало путь. Поверхность имела наклон, идти приходилось в горку.
      Максиму сразу же вспомнилась темная масса со стороны бывшего Трубниковского переулка, которая на мгновение закрыла огни кинотеатра.
      Действительно, судя по всему, там стоял замаскированный модуль, — громадный, неуклюжий аппарат, снабженный собственными двигателями, с грехом пополам приспособленный для коротких самостоятельных полетов в космосе и посадок на поверхность небесных тел.
      Такие модули использовались в основном при освоении новых планет в качестве убежищ, командных комплексов и исследовательских центров.
      На Земле, тем более в запретной зоне, он мог принадлежать только одной из служб князя-императора. Возможно, это был опорный пункт «шлемоголовых» или хуже того — амазонок.
      Сталкиваться с этими усердно лижущими зад своему хозяину суками, тем более находящимися при исполнении служебных обязанностей было просто неприятно.
      Нет, они не грубили, не хамили, но от них исходило нечто первобытное, нечто среднее между раздражением, озабоченностью, даже страхом. В сочетании с тем, что большинству людей до джихана цареградского не было никакого дела, эта служебная паранойя вызывала желание избегать связанных с высшей властью мест, где все так непросто.
      Делать было нечего, и Максим двинулся над домами, используя в качестве опоры под собой лишь слабо светящуюся туманную дорожку. Ему очень хотелось, чтобы проход с той стороны был заперт, тогда ему не придется искать ненормальную подругу там, где ему меньше всего хотелось быть.
      Проход оканчивался ничем, дорожка просто обрывалась в воздухе. Историк, однако, знал, что это совсем не так, но инстинкт самосохранения все равно вопил об опасности.
      На всякий случай, Максим оперся руками о невидимые стены и высунул голову за край дорожки. После мгновенного всплеска черноты перед глазами от пересечения границы маскировочного поля, историку открылся довольно большой, темный зал с висящими в воздухе над холодными февральским сугробами столами, стульями и даже барной стойкой.
      За столами сидели люди, нисколько не обращая внимания на то, что парят на высоте, — к прозрачным полам и стенам давно привыкли. На столах горели плоские свечки, плавая в керамических плошках с водой. Материал, из которого был сделан корпус и сам горючий состав, тоже были прозрачными, отчего казалась, что огонек горит прямо на поверхности воды, бросая причудливые блики на стол и окружающее пространство.
      Максим почувствовал облегчение. Никаких казарм, никаких командных пунктов. Просто небольшой, уютный ресторанчик, где гости, которым надоело сидеть в холодном зале, могли погреться, перекусить и обсудить впечатления.
      Историк сделал пару шагов. Обнаружился еще один любопытный факт, — в стены были вмонтированы голографические проекторы высокого разрешения, которые, если не очень приглядываться, создавали иллюзию окон, за которыми горит ночными огнями большой город.
      Максим узнал кадры из мнемозаписи, сделанной им сегодня. Кто-то из техников оперативно воспользовался полученной информацией.
      Точка взгляда была несколько изменена, согласно высоте расположения зала. За спиной Максима полыхал Новый Арбат, виднелась река из белых, красных и желтых автомобильных огней на Садовом. Перспективу слева загораживали громады жилых домов с россыпью звезд освещенных окон.
      Пространство вне экранов, без прикрас, показывало то, что было на самом деле: снег, пустоту, темноту ночи. Историку стало немного не по себе от сюрреализма картины, сочетания того, что было и как это все выглядит теперь.
      — Максим Величко? — поинтересовалась неизвестно откуда возникшая девушка.
      — Это я, — ответил историк. — Чем могу быть полезен?
      — Если вы ищете Ирину, то она за 4 столиком, беседует с Даниилом Андреевичем. Однако, император особо просил, чтобы его во время этого, крайне важного разговора, не беспокоили.
      — Передайте императору, что я по мере возможности удовлетворю его пожелание.
      Глаза Максима нашли этот столик. Ирина сидела к нему спиной. Судя по напряженности ее спины, по жестикуляции, разговор был нервным и злым. Историк вдруг испугался. В голове возникла картина того, как женщина хватает со стола стакан с водой и выплескивает его содержимое в лицо владыки Обитаемого Пространства.
      — Император просил передать, что последствия могут быть самыми печальными.
      — Знаете что, милая барышня, — сказал Максим, решительно отодвигая девушку и направляясь к столику, — Ирина моя пациентка, и я не позволю, чтобы она нарушала необходимый режим.
      — Стойте, — испуганно вскрикнула служащая, пытаясь его остановить, хватая его за руку.
      Историк вежливо, но решительно стряхнул руки девчонки и сделал еще шаг.
      — Ну, ведь вам же человеческим языком говорят — «нельзя», — снова повысила голос девушка, решительно хватая Максима за свитер.
      На шум обернулись все, даже Ирина, хоть она уже практически не контролировала себя. Максим, совершенно не задумываясь, что ему за это будет, показал пальцем на ее спутника, потом поднял растопыренную ладонь к голове, изображая корону.
      Глаза Ирины расширились от ужаса. Она все поняла.
      Джихан призывно помахал рукой.
      Максим подошел. Служащая семенила сзади, и от нее тянуло запредельным, невыносимым страхом.
      — Здравствуйте Даниил Андреевич, — приветствовал Максим джихана, согласно правилам вечеринки.
      — Здравствуйте Максим Александрович, — иронически ответил император.
      Историк впервые видел своего владыку так близко. Повелитель Обитаемого Пространства, на своих официальных изображениях, стараниями стилистов, выглядел как представительный, подавляющий своей харизмой мужчина. Но в жизни, глядя на свежую, гладкую кожу и рассеянную улыбку на лице, трудно было вообразить, что он и есть тот самый, вызывающий ужас джихангир.
      — Я говорила, я предупреждала, — вклинилась в разговор служащая.
      — Вы свободны, Мария, — несколько раздраженно оборвал ее император. И, обращаясь к историку, предложил, — Садитесь, Максим, составьте нам компанию.
      — Спасибо, — ответил тот.
      — Выпьете что-нибудь? — поинтересовался джихан.
      — Спасибо, нет. Не могу. За рулем…
      — Тогда сок, — посоветовал император.
      — После холодильника внизу, я бы с удовольствием выпил чаю с лимоном, — после секундного раздумья ответил Максим.
      — Вот и славно. Разрешите вам предложить настоящий, высокогорный, — сказал император. — Мария, вы слышали?
      — Да, Ваше Величество.
      Служащая ушла.
      — Что вас так удивило? — спросил император. И сам же ответил. — Общение без чинов — только для моих гостей, тех, кого я приглашаю. Не все, к сожалению, понимают, что это всего лишь форма общения…
      — Ваше Величество намекает на меня? — желая напоследок поерничать, спросила Ирина.
      — Ирина Евгеньевна, ты это… Потом острить будешь, — довольно грубо посоветовал ей джихан.
      — Нет, меня удивило другое, — сказал Максим. — Не думал, что вы знаете о моем существовании.
      — Кто не знает хозяина бессмертной кошки? — усмехнулся Даниил. — Рапорты присылали каждый день много лет подряд, пока на самом высоком уровне не было решено, что в этом нет ничего страшного.
      — Не думал, что на такие, в общем-то, интимные дела обращают внимание.
      — Люди всегда считают, что про них знают только то, что они показывают наружу, — с улыбкой ответил император. — Вот, например, сейчас вы лихорадочно пытаетесь сообразить, как заставить этого цареградского дядьку рассказать о том, что Ирина успела наговорить.
      — Ну, да, меня это интересует.
      — А напрямую спросить неудобно…
      — Совершенно верно.
      — И вы пытаетесь обойти это, в надежде, что потенциально оскорбительные моменты я забуду или сочту несущественным?
      — Речь идет о другом человеке. По поводу своей персоны я бы не стал миндальничать.
      — А вы думаете, что если бы меня что-то не устраивало, ваша подружка бы сидела тут, празднуя собственную значимость?
      — Я не знаю, — ответил Максим. — Никогда раньше не общался с власть имущими.
      — Честный ответ. Это хорошо. Я думаю, Ирина после сама расскажет. Меня всегда удивляло, отчего так не любят и боятся того, кто все это организовал: достойную, долгую жизнь в каждом воплощении, непрерывность существования, возможность развития…
      — Люди стремятся считать, что сами всего добились, — ответил Максим.
      Повисла долгая, неловкая пауза, в течение которой император отчаянно боролся с чем-то внутри себя. Что это было гнев или веселье стало ясно, когда джихан разразился смехом. Он смеялся долго, до слез.
      — Вот что значит профессиональный психолог, — наконец, произнес он. — В самую точку. Максим, бросайте вы свой ВИИР и перебирайтесь ближе к морю.
      — Спасибо, я подумаю, — ответил историк.
      — Скромность украшает, когда нет других достоинств, — с улыбкой произнес император. — Были психиатром, были историком, самое время стать царедворцем. Мне нужны при дворе энергичные молодые люди правильного направления, ученые, аналитики. А то ведь, знаете ли, вокруг вьются все больше рубаки и интриганы.
      — В любом случае, на ближайшие 2–3 года я занят. А там видно будет, — дипломатично ответил Максим.
      — Ну да, конечно. Через 2 года мы вернемся к этому разговору, — согласился император и тут же, не давая опомниться, спросил: — А каким вы видите будущее своей спутницы?
      — В смысле? — сделал вид, что не понял историк.
      — Все просто, — конечно, пристально глядя Максиму куда-то чуть выше глаз, в середину лба, — сказал джихан. — Имейте только в виду, что женщину переделать невозможно. Грубые энергии могут послужить хорошим ускорителем, но это лишь для тех, кто умеет стоять на гребне волны. Но меня больше интересовала, — профессиональная деятельность госпожи Кузнецовой в ее прошлых воплощениях.
      — Даниил Андреевич, об этом лучше спросить у нее самой.
      — Тоже верно, — согласился джихан. — Однако, если задуматься, как много невостребованных знаний подспудно живет в человеке и как неожиданно они могут пригодиться…
      — Вы говорите о том, что случится, если память прежних жизней сделать устойчиво доступной для теперешней личности?
      — Совершенно верно.
      — В общем и целом подобная регрессия ведет к тяжелым невротическим конфликтам личностей, откровенной шизофрении и даже случаям одержимости. В работе сканер-оператора это тяжелейший брак, сравнимый только со смертельной ошибкой хирурга, — пояснил Максим.
      — Страшнее чем синдром ненужности? — просто спросил император, посмотрев на желтый огонек на сигнальном браслете Ирины. — А впрочем, давайте переменим тему. Как вы думаете, зачем все это?
      — Что? — мягко поинтересовался Максим.
      — Не притворяйтесь, что вы не поняли, юноша, — строго сказал император. — Разумеется реконструкция.
      — Я не задумывался, — ушел от ответа историк.
      — Да Бог с вами, — усмехнулся император. — Все говорят об этом. Бытует мнение, что Данька на старости лет сошел с ума. Есть такое?
      — Да, — согласился Максим.
      — А что вы сами думаете?
      — Я работаю в ВИИРе.
      — Отлично, — император улыбнулся, оценив емкость фразы. — А не приходилось вам слышать о чудовищных затратах на постройку практически бесполезного города?
      — Слышал и такое.
      — Что вы об этом думаете?
      — Что кому-то выгодно, чтобы считалось, будто нами руководит ностальгирующий маразматик.
      — А кому выгодно, чтобы считалось, будто нами руководит ностальгирующий маразматик? — поинтересовался император, практически слово в слово, повторив ответ Максима
      — Тому, кто хочет прикинуться ностальгирующим маразматиком.
      Джихан удивленно встряхнул головой.
      — А что же скрывает этот самый деятель под вывеской маразматических затей? — серьезно поинтересовался Концепольский.
      — Все, что угодно, — в раздумье ответил Максим. — Проработку изменений в геноме человека, проверку технологий управления личностью через психосемантику и волновую психотехнику, разработку методов радикальной психокоррекции и сшивки личностей из разных кусков памяти, собственных или наведенных.
      — Да, — сказал император, вставая. — Фантазия у вас могучая. Попридержите ее. Годика через 2 ей найдется достойное применение. Рад был познакомиться.
      Он протянул руку, и историк спешно пожал ее.
      — Это большая честь для меня, Ваше Величество, — сказал Максим.
      — Я была очень рада познакомиться, — встряла Ирина.
      — Ну, разумеется, — ответил джихан. — И я. Приезжайте запросто, будем пить и предаваться печали о том, что уже прошло, но скоро вновь выйдет из бездны времени. Вы единственная, кто любит этот город, также как и я.
      Император удалился. Следом, из — за соседнего столика, встала девица явно секретарской внешности: убранные под бандану волосы, темная, закрывающая тело одежда, черные очки на носу.
      Она на мгновение приблизилась к Ирине, что-то прошептала ей и, не спеша, направилась вслед за хозяином Обитаемого Пространства.
      Подопечная Максима замерла, пытаясь вытолкнуть застрявшие в глотке слова, растеряно хлопая глазами. Так она стояла довольно долго.
      — Что она тебе сказала? — поинтересовался Максим.
      — Ерунда, — ответила Ирина, наконец, выйдя из ступора. — У тебя дома есть этот фильм?
      — Дома — нет. В спецхране можно заказать.
      — Поехали тогда домой, — предложила женщина.
      — Поехали, — согласился Максим.
      Помойная подруга Толика резво засеменила к выходу нервной, раздраженной и одновременно испуганной походкой, потеряв всю стать величавой богини.
      Ирина успокоилась только тогда, когда «Корсар» поднялся на 200 метров над Мертвым Городом.
      На Ирине это сказалось следующим образом. Она сложила пальцы в бессмертный, идущий из доисторических времен жест, называемый когда-то в этой местности «факом» и визгливо крикнула, обращаясь к кому-то внизу:
      — А вот это видела, сука? Пугало черное!
      — Что случилось? — обеспокоено поинтересовался Максим.
      — Ты знаешь, что она мне сказала? — гневно спросила историка женщина.
      — Откуда?
      — Эта тварь сказала: — «Приезжайте, мои амазонки будут вам рады».
      — Прямо так? — поразился Максим. — Похоже, это была сама…
      — Ну, я это и без тебя поняла, — зло ответила Ирина.
      Некоторое время они летели молча.
      — Милый, о чем это вы с джиханом говорили? — заглядывая историку в глаза, спросила женщина.
      — Вместе вроде были, — ответил Максим. — За одним столом сидели.
      — Максик… Максимушка, — просительно произнесла женщина, ластясь к нему, как большая кошка. — Ты такой умный, а я дурочка.
      — Ну, хорошо. Начну издалека. К середине 27 века, то есть к моменту нового появления в мире пророка в виде Даниила Концепольского, тогда еще не императора, а просто сына княжеского архивариуса, Земля представляла собой практически ту же чистую доску, которой она стала после Большого Голода.
      — А был ли Большой Голод? — поинтересовалась Ирина. — Церковники в каждой проповеди поминают его. Иногда мне кажется, что это или сказка или преувеличение, аналог упраздненного ада и вечных мук.
      — О, если бы, — нервно усмехнулся Величко. — Ты бы видела, сколько костей лежит в туннелях метрополитена и под развалинами.
      — Но ведь правда этому есть какое-то объяснение, кроме Божьей воли.
      — Да, конечно. Несмотря на то, что живы непосредственные свидетели, мы до сих пор не знаем, как все случилось. А экспериментировать… Ну, ты сама понимаешь.
      — Да уж… — зябко повела плечами Ирина.
      — В наши дни это уже практически невозможно. А все случилось так. Когда население этой планеты стало приближаться к 7 миллиардам, сработали защитные механизмы. Образно говоря: «Усталость сковала Землю».
      Катастрофы случались и раньше. У древнейших народов погибшей доисторической цивилизации, оставались смутные предания об их высокоразвитых предках, бороздивших небо на летательных аппаратах и достававших до Луны при помощи бесконечно удлиняющейся лестницы. Чтобы там не было, — кометы, смещение оси, чудовищные извержения, войны с использованием высокомощного оружия, эпидемии, — жизнь на Земле много раз обновлялась.
      — А как это все случилось в этот раз? — с обожанием глядя на него своими зелеными глазами, спросила Ирина.
      — На этот раз все было без всякой помпы. Для того, чтобы жизнь могла существовать на поверхности нужен не только свет и вода. Все гораздо серьезнее.
      Говорят, что ни одно живое существо не может выжить в своих отходах. А самыми страшными, как оказалось, для Земли были не отравляющие вещества, не промышленные выбросы, не радиация. Самыми страшными для Земли оказались мысли и эмоции живущих на ней людей.
      — Да, я слышала про это, — скучнея, ответила Ирина. — Этой тягомотиной нас пичкают все религиозные каналы. Но ведь это чушь, полная чушь. Земля — это просто невообразимо большой кусок дерьма, летящий в пространстве. Как на нее могут влиять мысли ничтожно мелких существ, обитающих на ней?
      Максим некоторое время молчал, подбирая подходящий пример.
      — У тебя бывало, что ты опаздываешь, торопишься, нервничаешь, а техника как назло начинает барахлить. То вызов телефонный срывается, то компьютер виснет, то лодья никак не встает в рабочий режим?
      — Сколько угодно раз, милый. Это у меня пожизненное.
      — Так вот, с Землей случилось то же самое.
      — Да брось, она ведь большая.
      — Как оказалось не настолько.
      Женщина отвернулась и с неудовольствием стала глядеть в окно на снежную равнину.
      — Ты смотришь и думаешь, что назначение этого «куска дерьма», безропотно носить людей на себе, выращивать ему пропитание, держать его жилища, прятать в себе мертвые тела?
      — Ладно, я все равно ничего в этом не понимаю, — с досадой ответила Ирина.
      — Давай по-другому, — предложил Максим. — Вот представь жил доисторический человек, страдал, мучился, болел, потом помер. Закопали его в землю. А куда делись все эти эмоции, мысли, боль, страх?
      — А вправду, куда? Когда у меня бывал в гостях Толик, я просто физически чувствовала его присутствие, даже спустя много дней.
      — А те времена каждую секунду развоплощались 2–3 человека, оставляя всю грязь на Земле. Есть у нее, у земли — матушки есть свойство — обезвреживать отходы. Гниющие тела становятся травой и деревьями, энергия успокаивается, становится нейтральной, годной для нового цикла. — Максим сильно упрощал, но это было необходимо, чтобы его поняла Ирина. — Что будет, если в раковину наливать больше воды, чем сливается? Представь, — слив засорился?
      — И ты хочешь сказать, — размышляя, произнесла женщина, — случился засор, и дерьмо поперло наружу?
      — И испортило всю систему тонких энергоинформационных связей. Мертвая информация задушила живых. Это называлось синдромом Х.
      Выработка тонкой энергии на поверхности была остановлена. Растения и животные погрузились в спячку, которая продлилась три года. Те, кто выжили, навсегда запомнили этот чудовищный урок.
      — От этого, джихан цареградский навешал на орбите генераторы стерилизующего излучения? От этого, для рождения ребенка нужно пройти семьдесят шесть комиссий? От этого только 5 женщин из ста получают свое законное право — быть матерью, — гневно спросила Ирина. — Ты еще про вампиров вспомни. Монумент Славы в Киржаче, колыбели цивилизации. Тьфу.
      — Наверное, можно и про Киржач. Что бы тогда с нами было, если бы джихан не отстрелялся тогда от мутантов? — ответил Максим.
      — Не слишком ли высокая цена — полная власть для мизантропствующего психопата за 3 недели пострелюшек в незапамятной древности? — негодующе сказала Ирина. — И как закономерный итог «праведного курса» — 10 миллионов жителей на всю центральную планету. На целую планету, по прошествии почти трех тысяч лет!
      — А зачем больше? — поинтересовался Максим. — Пролетев Галактику вдоль и поперек, я понял, что наиболее комфортно живется в мирах, где население не больше 3–5 тысяч человек. Тишь, гладь, Божья благодать.
      — Ладно, деревянный мальчик, — с досадой произнесла Ирина, понял, что может вдрызг разругаться с мужчиной. — Скажи, что эта курица кудахтала? Про то, что она там сказала, когда ты вошел…
      — Она передала, что джихан просил не мешать.
      — И ты не послушался? — с неподдельным ужасом и восхищением произнесла женщина.
      — А что мне оставалось делать, если у меня баба — дура…
      — Ах ты, гад… — произнесла Ирина, впиваясь ему в губы своими пухлыми чувственными губами.
      У них был долгий и совершенно чумовой секс в кружащем над лесом глайдере. Примерно через час, историк собрался с духом и посадил «Корсар».
      Максим и Ирина продолжили заниматься любовью в доме, прикипая друг к другу в совершенно невозможных, запредельных ощущениях.
      Потом, во втором часу ночи, обуреваемый чувством вины перед заждавшейся хозяина кошкой, историк поволок сонную Мару в комнату для медитаций, испытывая облегчение оттого, что завтра пятница, выходной день.
      Максим очень хотел спать. Сознание временами отключалось, однако, губы сами произносили затверженные тысячами повторений, известные каждому человеку с детства слова.
      Вдруг в один из моментов просветления, когда увлекаемое вселенскими вибрациями сознание снова вернулось к Максиму, он обнаружил на коленях рядом с мурлыкающей кошкой голову Ирины. Помойная женщина безмятежно спала, поджав под себя ноги и по-детски положив под голову сложенные ладони. На сигнальном браслете горел чистый зеленый огонек…….»
      Федор по инерции пробежал взглядом еще несколько строк после мантры, как вдруг что-то с силой развернулось у него в голове. «Есть» — пронеслось в сознании. «Я не умру, теперь я никогда не умру», — колотилась в сердце, стучала в виски сумасшедшая радость освобождения от главной кары человеческого рода — краткости жизни.
      Ощущение было удивительным — никуда не нужно было больше торопиться, вдруг потеряли силу все вехи расставленные людьми на пути к смерти.
      Те привычное ориентиры, которыми простые люди руководствовались на своем жизненном пути: детство, взросление, экзамены, испытания, любовь, свадьбы, рождения детей, постройка дома, первые седые волосы, морщины, служебный рост или трудное постепенное накопление богатства, медленное угасание жизни в распадающемся теле, старческая немощь тела и разума — это было теперь не для него, потеряв всякий смысл.
      Жизнь капитана ВКС Федора Андреевича Конечникова простиралась теперь без конца и края в грядущие века. Времена, которые волновали Федора лишь абстрактно, стали близкими, достижимыми, осязаемыми.
      Все это было чудесным образом заключено в 12 труднопроизносимых словах. К радости Конечникова примешивался холодок неизвестности. Но недаром у пакадура было это желание — взглянуть на обратную сторону звезд. И как когда-то в звездный океан, Федор решительно направил свой путь в океан времени.
      Подводя черту под своими сомнениями, Федор аккуратно, сильно надавливая на карандаш, переписал мантру из книги в блокнот, вырвал листок и спрятал его между корочкой и пластиковой обложкой удостоверения личности.
      Конец 15 главы.

      Федор проснулся оттого, что входная дверь пронзительно скрипнула. Также скрипела дверь в маленькую комнату, в доме, где они с братом жили детьми. И действительно, открыв глаза, Конечников обнаружил себя лежащим на старинной деревянной кровати, которая, возможно, еще помнила тех, кто 300 лет назад выбрался из теплого чрева горы на продуваемую всеми ветрами холодную равнину, поставив самые первые, похожие на землянки дома поселка.
      Восхитительно знакомо пахло старым домом, вкусным, непередаваемо приятным запахом родного жилья, память о котором не перебили ни железные запахи звездолета и портяночная вонь казармы, ни тонкие ароматизаторы спецпомещений для комсостава, ни запахи, приносимые тетками, с которыми он спал, из своих домов.
      — Кто здесь? — на всякий случай спросил Федор, нашаривая под подушкой ножик.
      — Я, — раздалось от двери.
      Голос принадлежал женщине. В проеме, светящемся слабыми отголосками далекой, еле горящей свечи, появилась абсолютно черная фигура. Федору на мгновение стало жутко. Ему показалось, что пришелец состоит из вещества чернее антрацита. Вернее из нереальной, жуткой пустоты, прорехи в пространстве, абсолютного ничто.
      — Кто ты?
      — Федя, ты что, с ума сошел? Это же я, Лара, — сказала женщина. И действительно, в следующую секунду, черная фигура обрела знакомые по видениям и кошмарам черты.
      — Ты скучал по мне? — спросила Лара.
      — Если честно, нет, — ответил Федор. — Я тут чуть кони не двинул.
      — Ну, конечно, — с легкой досадой сказала девушка. — Знаешь, не оправдывайся. Я вовсе не хочу, чтобы ты превратил свою жизнь в траур и ожидание нескорой встречи. Живи, развлекайся, на то она и жизнь.
      — А ты все еще оплакиваешь себя? — вдруг, неожиданно для себя спросил Федор.
      — Что? — не поняла Лара, потом, ответила: — Нет. Ты знаешь, нет. Глядя на то, кем мне нужно было стать, я почти рада, что ты избавил меня от этого.
      — Значит, ты уже не сердишься на меня?
      — А я и не сердилась никогда, — ответила девушка. — Если ты думаешь, что я прихожу позлорадствовать и полюбоваться твоими страданиями, то сильно ошибаешься. Наши чувства пережили тогдашние тела и прежние личности. Когда-то ты был добр ко мне. Я хочу снова встретить тебя во плоти, чтобы снова познать удовольствия вашего мира. Оттого то и я пытаюсь помочь тебе.
      — Спасибо, я уже справился, — в словах Федора промелькнул упрек.
      — Ты сам хотел, чтобы у тебя было время все осмыслить в одиночестве.
      — Правда? — поинтересовался Федор, но иронии не получилось. Он помолчал, размышляя, стоит ли говорить, и продолжил. — Я тут корявые стишки нашел. Для бессмертия…
      — Милый, если хочешь дожить до дня, когда я снова появлюсь на свет, если вообще хочешь жить, — не читай их никогда, — попросила Лара.
      — Это почему? — с подозрением спросил Конечников.
      — Первое, что сделали Управители Жизни придя к власти — это перестроили энергоструктуру человека. Теперь, при правильном прочтении той мантры, наступает практически мгновенная смерть.
      — Зачем?
      — Бессмертных не должно быть слишком много, — усмехнулась девушка. — Но не в этом суть. Я принесла тебе то, что работает в теперешнюю эпоху. Тебе нужно немедленно проснуться, пока не рассеялось написанное. Не веришь мне — проверь. Ты уволок из хранилища пару дисков. Обязательно посмотри, отчего умер предыдущий хранитель.
      Федор подскочил на койке. Стояла глубокая ночь. Окна палаты были задернуты плотными портьерами, не пропускающими с улицы слабый свет фонарей. В этом абсолютном мраке он увидел, как слабый свет пробивается из кармана его больничной пижамы. Он вытащил оттуда свое удостоверение.
      Свет шел сквозь толстый непрозрачный пластик обложки. Федор, помня слова Лары, быстро вытащил бумажку с мантрой. Ниже написанного им текста призрачным, холодным огнем сияли другие 12 слов.
      Федор, не мешкая, обвел светящиеся буквы карандашом, потом включил свет и проверил, что действительно, он сделал видимым послание любящей его призрачной девушки.
      Крок уже не знал, спит ли он или бодрствует, что происходит на самом деле, а что в воображении, — слишком много случилось с ним с того момента, как на гарнизонном балу появилась нововладимирская принцесса. Федор уже устал удивляться и просто принимал все как должное. В конце-концов, кто определил, что есть «норма», а что «патология»… Надеясь, что утром солнечные лучи разгонят морок, оставив только истинную реальность, Конечников снова уснул.
      Утром Федор проснулся рано. Первым делом он взялся за клочок бумаги. И действительно, под четкими, вдавленными в бумагу буквами были написаны другие слова, такие же непроизносимые, как и предыдущий вариант заклинания вечной жизни, совпадая только в первой строке.
      Крок подивился логике призрачной спутницы, которая, судя по всему, всегда была рядом, но вмешивалась, когда складывались крайние обстоятельства или когда Федор сам вплотную приближался к разгадке и небольшая помощь уже ничего не меняла. Но сейчас, он был в замешательстве, выбирая, поверить или нет…
      Конечников долго изучал и тот и другой тексты, пока не понял, что до жути боится произносить эти мантры, одна из которых могла оказаться смертельной.
      Федор, со вздохом, отложил до лучших времен испытание, пока он не наберет данных и не решит, кому поверить в этом деле, в котором были четко обозначено альтернативы — вечная жизнь или быстрая, и судя по всему, запредельно мучительная смерть.
      Конечников долго ждал смены. Наконец, в дверь деликатно постучали. Это была не Виктория. За дверью, поправляя легкомысленно короткий халатик, стояла Елена.
      — Здравствуйте, Федор Андреевич, — поприветствовала она его.
      — Здравствуй, Леночка, — с наигранным радушием поприветствовал ее пакадур.
      — Федор Андреевич, разрешите, я у вас немного уберусь. Сейчас обход будет. Борис Николаевич станет ругаться, если увидит беспорядок.
      — Пожалуйста, — махнул рукой вокруг Федор. — Палата в вашем распоряжении. Делайте, что хотите.
      Конечников убрал книгу в сейф, включил на нем охранную сигнализацию и выехал в коридор, чтобы не мешать девушке. Спрашивать напрямую, отчего Елена дежурит не в свою смену, Конечников, после некоторых колебаний, не стал.
      Далее было все как всегда. Доктор, потом особист. Борис Николаевич, как всегда чуткий к своему подопечному, сообщил, что Виктория заболела, умудрившись простудиться в жару. Федор пожал плечами. Заболела — значит заболела.
      Федор подумал, как удачно все складывается. Значит, у него есть еще один день.
      Потом был обычный, ничем не примечательный завтрак, капельница, томограф, биорезонанс. Около 11 все закончилось.
      Конечников взял книгу и выехал на кресле в парк. Выбрал маршрут по самым глухим местам и снова принялся за чтение.
      Он наскоро пробежал взглядом по страницам, где описывались самые изощренные способы совокупления, которые практиковали в свободный день Максим и Ирина.
      Читать такое, не имея рядом доброй девочки Вики, готовой быстро удовлетворить его при помощи рта, было просто мучительно. Дальше пошел более содержательный текст.
      «… В субботу, после обеда, у Максима зазвонил телефон. Он, размышляя, кто бы мог его беспокоить в выходные, ответил на вызов.
      На экране был сам джихангир. Князь — император располагался за столом на фоне окна, за которым над темнеющей землей плыли далекие, подсвеченные розовым облака и светило красное, низкое стоящее солнце. Вид был характерен для большой высоты.
      — Здравствуйте, Ваше Величество, — приветствовал владыку Обитаемого Пространства историк.
      — Здравствуйте, Максим Александрович, — с неизменной рассеянной улыбкой отозвался князь князей. — Как вам отдыхается?
      — Спасибо, хорошо, — ответил Максим.
      Фраза эта получилась не слишком любезной. Историк и сам это чувствовал, поражаясь, зачем он так реагирует. Но впитанный с молоком матери рефлекс — избегать власть имущих и недовольство от необходимости общаться с практически незнакомым, требующим почтения и необходимости следить за своими словами человеком, неожиданно выплеснулись наружу.
      — Максим, ну что вы право же, сразу в штыки, — огорчился император. — Надеюсь, я не оторвал вас от важных и серьезных занятий?
      — Нет, Ваше Величество, — тон Максима, взявшего себя в руки, стал доброжелательным.
      — Никуда сейчас ехать не планировали?
      — Нет.
      — А давайте ко мне, на «Серебряный Ворон», — предложил император. — Мы тут скоро будем пролетать мимо вас. Маленькая вечеринка для своих. Мы движемся уже часов 30 и у нас все время закат. Приезжайте и вы на пару часиков. Пригласите от моего имени Ирину. Возьмите купальные костюмы.
      — Хорошо, Ваше Величество.
      — Я пришлю за вами люгер. Примерно через один час двадцать минут он будет у вас. Будьте готовы ко взлету.
      — Буду, Ваше Величество.
      Кто это был? — поинтересовалась Ирина, когда Максим вернулся в спальню.
      — Император, — ответил тот
      — Что хотел? — поинтересовалась она.
      — В гости приглашает, — с усмешкой ответил Максим.
      — Это же здорово, — загорелась Ирина, но тут же вспомнив ревнивую Рогнеду, погасла. Она подняла глаза на Максима и спросила — Скажи, а правда, что за убийство амазонке бреют голову? И этим все и ограничивается?
      — Да, — отвели историк.
      — И часто это случается? — поинтересовалась женщина.
      — Бывает… На моей памяти было 2 раза. Я имею в виду — за то время пока я работаю во Владимире. В ВИИРе эти случаи довольно бурно обсуждали. Вообще, — стараются, чтобы никто не узнал.
      — Твари, — вздохнула Ирина. — Каста безголовых.
      — Мы можем не ехать, — попытался разрядить обстановку Максим.
      — Максим Александрович, — ответила Ирина, — совсем врать не умеешь. Ты хотел сказать — «Можешь не ехать».
      — Нет. Но можешь не ехать, если не хочешь.
      — Вот уж дудки, — ответила женщина. — К этим сучкам я тебя одного не пущу.
      — Хорошо, — ответил Максим…
      Набрав высоту 25 километров, люгер императорской охраны помчался с шестикратной скоростью звука. Пилот несколько раз поинтересовался, успевает ли аппарат Максима за его машиной, но после того как «Корсар» историка сделал каскад бочек, мертвую петлю и после легко, как стоячего, обошел имперский «лапоть», пилот перестал спрашивать об этом.
      Мощная машина легко неслась в разреженном воздухе стратосферы. В кабине было тихо, несмотря на громадную скорость, движение практически не чувствовалось.
      Максим любил полеты на высоте, когда горизонт раздвигался на сотни километров, а обширные пространства вокруг и 2–3 десятка километров пустоты под ногами вызывали чувство непередаваемой свободы, восторга от победы над пространством, силой притяжения и временем.
      Внизу быстро темнело, полутень наползала на горб земли. Скорость вращения Земли складывалась со скоростью полета глайдера, заставляя ночь наступать с удвоенной скоростью. Но на высоте Солнце оставалось. Его лучи, пройдя сквозь насыщенную водяными парами приземную воздушную толщу, теряли свою слепящую жгучесть, становились оранжевыми, осязаемо плотными.
      Казалось, что воздух от них становился жидкой огненной субстанцией, в которой можно плыть и которую можно вдыхать как чудесное, необжигающее, греющее изнутри пламя.
      Ирина сидела собранная, сосредоточенная. Она упорно глядела перед собой в одну точку. Максим знал, что на самом деле она смотрит внутрь себя, настраиваясь на что-то. Может на победу в столкновении, может, убеждала себя потерпеть. А, скорее всего, просто уговаривает себя не бояться. Историк, поглощенный пилотированием машины, почти не обращал на нее внимания.
      Скоро солнечный диск повис над самым горизонтом. Земля под глайдером стала сумрачной массой. На ее фоне вдруг обозначился маленький пульсирующий огонек.
      Пилот люгера стал сбавлять скорость. Огонек вдруг обнаружил длину и ширину, вырастая в размерах. Светлое пятнышко превратилось из точки в черточку, обозначенную цепочкой огней, потом в серебристое эллипсообразное тело с рыбьим хвостом, похожее на расцвеченное огнями небольшое облако.
      Корабль быстро пролетел мимо, подмигнув ярко освещенными громадными блистерами теневой стороны, сквозь которые было видно все богатое внутренне убранство. Люгер сделал поворот, убедился, что ведомый им «Корсар» тоже развернулся и пошел вслед за кораблем.
      Исполин, похожий на громадный светильник или рождественскую елку, снова стал увеличиваться в размерах, сияя в морозном воздухе оранжевыми бликами солнца на обшивке и огнями 9 палуб.
      Прогулочный барк императора был огромен: 350 метров от носа до кормы, 60 в ширину и 30 в высоту в самой широкой, практически полностью застекленной части.
      Его размеры впечатляли, казались нереальными, не укладывающимися в мозгу, даже когда воздушный колосс плыл буквально под ногами, в сотне метров под брюхом глайдера. Блестела керамика иллюминаторов и ребристая обшивка корпуса, горели ходовые огни и лампы внутри помещений.
      Барк скорее походил на модерновый детский воздушный шарик, надутую газом резиновую рыбу, сочетающую в себе черты ската, камбалы и акулы, нежели на мобильную резиденцию главы Обитаемого Пространства.
      Корабль шел широкими галсами в сторону заходящего Солнца, подставляя по его лучи, то один, то другой бок.
      Максим почему-то вспомнил, что эта громадная летательная машина, несмотря на обилие прозрачных элементов в обшивке, делающих барк несерьезным, похожим на игрушку, рассчитана на условия космического пространства и даже на 30-ти кратные перегрузки.
      Еще историк заметил, что корабль хорошо вооружен — незаметные с первого взгляда батареи лазеров и массометов размещались так, чтобы обстреливать любую точку окружающего пространства сразу с нескольких направлений.
      Максиму стало немного не по себе. Он увидел, что несколько прозрачных башенок со скорострельными картечницами отслеживают полет приближающихся аппаратов, целясь в них своими толстыми, короткими, похожими на выдолбленные бревна стволами.
      В воздухе загорелся огненный коридор, обозначенный рамками плазменных разрядов. Его провожатый отвернул в сторону, на прощание, помахав короткими крыльями, а Максим стал аккуратно, по центру обозначенного пространства приближаться к гигантскому кораблю. Очень скоро, к облегчению историка они миновали последнюю светящуюся рамку и глайдер подхватили невидимые поля причального комплекса барка. Силовые захваты втянули «Корсар» внутрь корабля.
      — Вот и прилетели, — сказал Максим, с трудом разжимая крепко сжатые на штурвале пальцы.
      — Надеюсь, у ее Величества сегодня хорошее настроение, — зло ответила Ирина, — и нас отпустят домой целыми и невредимыми.
      — Увидим.
      Их уже встречали. У стены стояла амазонка с приветливым, но совершенно непроницаемым выражением на лице. Увидев, что историк со своей спутницей вышли из глайдера, она двинулась к ним.
      — Максим Александрович? — спросила она.
      — Он самый, — сказал Величко, с улыбкой глядя в совершенно детское, с широко раскрытыми наивными голубыми глазами, лицо амазонки.
      — Мне поручено вас встретить, — серьезно сказала девушка. — Вы и ваша спутница — гости князя-императора на борту барка «Серебряный Ворон».
      — Очень хорошо, — ответил Максим. — Что мы должны делать?
      — Отдыхайте, — сказала амазонка, — Веселитесь. У нас на борту есть все для приятного времяпрепровождения: бассейн, танцевальные залы, фуршет — зал, рестораны. Есть аттракционы, игральные автоматы, карточные столы, бильярдная. Для гостей проводится лотерея. Вы планируете остаться на ночь?
      — Нет, — ответил Максим.
      — Позвольте спросить, планируете ли вы отдых в кровати?
      — Не знаю.
      — На всякий случай в вашем номере приготовлена постель. Если будете плавать в бассейне, рекомендую сначала принять душ. На борту принято соблюдать нормы общественной морали в вопросах оголения тела и проявления чувств.
      — Мы это учтем, — ответил Максим.
      — Нужен ли вам гид для знакомства с кораблем? У меня заканчивается смена, и я могла бы…
      — Спасибо, не надо, — несколько поспешнее, чем этого требовала формальная вежливость, отозвалась Ирина.
      Амазонка вопросительно посмотрела Максима, тот кивнул, подтверждая слова своей спутницы. Девушка улыбнулась, стараясь, чтобы это не выглядело невежливым. Она протянула историку ключи, коснувшись ладони мужчины своими длинными, прохладными пальцами.
      — Вот ключи для вас и вашей спутницы. Ваш апартаменты номер 26 на седьмом уровне кормовой жилой зоны. Вас проводить?
      — Спасибо, — улыбаясь, ответил Максим. — Попробуем разобраться сами.
      — Если у вас есть оружие, оставьте его в номере. Оно никуда не пропадет. Всего вам хорошего, — отозвалась амазонка и, повернувшись, направилась к своему посту.
      Максим проводил ее задумчивым взглядом, разглядывая девичью фигурку, скрытую серым армейским комбинезоном, потом подхватил Ирину под руку и направился к лифту.
      Перед тем, как двери кабины закрылись, Максим, увидев ненавидящий взгляд своей подруги, обернулся. Амазонка смотрела им вслед.
      — Джиханская шлюха, — пробормотала Ирина.
      Максим сделал вид, что ничего этого не слышал.
      Номер был действительно большим. 3 комнаты, обставленные добротной мебелью из блестящего металла и темного пластика, громадная ванная, бар с напитками, линия доставки, голографический экран — все говорило о том, что для своих гостей джихан не скупился.
      За окнами все также горел закат над погруженной в тень землей, создавая совершенно особое, непередаваемое освещение комнаты. Максим поразился тому, как плавно идет императорский корабль. Сверхзвуковая скорость абсолютно не ощущалась, не было ни вибрации, ни раскачки, которые говорили бы о движении. Казалось барк, замерев, просто висит в пустоте.
      Историк сел к окну, заворожено глядя на красно-оранжевый диск, висящий в узкой полосе света над горизонтом, между темно-фиолетовым небом высоты и далекой сумрачной землей, прикрытой сверху редкими розовыми заплатками облаков.
      По едва заметным деталям, за бортом угадывался царящий вокруг холод стратосферы. Но в помещении было тепло, даже жарко. Цифры на термометре показывали 28 градусов тепла. Все было сделано для того, чтобы люди комфортно чувствовали себя без одежды
      — Ты пойдешь купаться? — отвлекла Максима Ирина.
      Женщина уже скинула с себя все, и вертелась перед зеркалом, с удовольствием разглядывая свое точеное тело.
      .— Я так думаю, что не придется, — ответил Максим. — Не для того был приглашен.
      Подтверждая его слова, в дверь аккуратно постучали. На пороге стояла все та же амазонка.
      — Император просит вас заглянуть к нему на пару слов. Я провожу.
      — Хорошо, — ответил Максим. Я только предупрежу Ирину.
      Амазонка кивнула, историк прикрыл дверь.
      — Я к большому боссу, — сказал он.
      — А что буду делать я? — с упреком поинтересовалась женщина.
      — Запереться и сидеть в каюте будет невежливым. Не думаю, что тут на каждом углу народ режут.
      — Как скажешь, милый, — отозвалась Ирина. — Буду везде шататься одна и делать вид, что безумно счастлива.
      — Ну, вот и славно, — сказал Максим, целуя подругу и делая вид, что не замечает иронии ее слов.
      — Маленькие секреты, — объяснил Максим, появляясь в коридоре.
      — Пойдемте, Максим Александрович, — предложила амазонка. — Даниил, то есть Его Величество, попросил меня устроить небольшую экскурсию по кораблю, прежде чем привести на горку.
      — На горку? — удивился Максим.
      — Это наш местный фольклор, — пояснила девушка. — На верхнем ярусе есть большая площадка с прозрачным потолком для наблюдения звезд. Она и зовется лунной террасой или горкой. По совместительству это банкетный зал и место совещаний. Но обычно там валяется барахло из бассейна: матрасы, круги, шезлонги.
      — Вот это да, — поразился Максим. — Отчего?
      — Джихан ругается, но ничего не может поделать. На террасу ходит подъемник. Платформа у него большая, при уборке туда удобно покидать вещи и убрать их с глаз долой на верхний уровень.
      — Здорово, — Максим засмеялся.
      — Это еще что, — сказала довольная произведенным впечатлением амазонка. — Там любят спать наши тигры. Днем там немноголюдно, никто не мешает.
      — Тигры? — удивился историк.
      — Они смирные, ручные. Пара больших, ленивых белых кошек. Обычно они днем наедаются до отвала и дрыхнут. А по ночам несут охранную службу, — на совершенно законных основаниях спят в передней комнате апартаментов джихана, — амазонка рассмеялась.
      — Здорово, — улыбнулся Максим. — У меня тоже есть кошка.
      — И давно она у вас? — поинтересовалась девушка.
      — Лет сорок, — не стал запираться Максим.
      — Кошки столько не живут, — грустно сказала амазонка, и тут же спохватилась. — А, я вспомнила… Максим Величко, психолог и историк… Вы тот, кто первый придумал читать мантру для зверей.
      — Да, совершенно верно.
      Девушка привстала на цыпочки и поцеловала Максима. На какое-то время историк потерял ощущение реальности, захлестнутый совершенно непередаваемыми ощущениями от близости свежего, молодого тела и прикосновения нежных, теплых губ.
      — Спасибо, — немного смущенно сказала амазонка. — Раньше они так быстро умирали. Было так жалко… Теперь наши полосатые ребята, Шерхан и Барсик, живут уже лет пятнадцать, а сканер стабильно определяет их биологический возраст в полтора года. Жалко Карат не дожил…
      — Может быть, он вернется, — сказал историк.
      — Может быть, — задумчиво сказала девушка. — Пойдем, Максим.
      — Пойдем, — ответил он, вдруг поняв, что не знает имя девушки.
      — Меня зовут Яна, — сказала амазонка.
      — Очень приятно, — ответил историк, преувеличено любезно склоняясь в шутовском поклоне. — А я Макс…
      Девушка засмеялась.
      — Пойдем, а то не успеем все осмотреть. Даниил просил, чтобы ты был через десять минут.
      — Яна, так давай не будем. Я скажу, что меня задержали.
      — Есть идея получше, если ты не возражаешь. Умеешь лазить по лестницам?
      — Легко, — ответил Максим.
      — Давай за мной, — девушка открыла люк в стене и нырнула в темноту.
      Максим последовал за ней. В тесном, круглом колодце не было ничего, кроме лесенки наверх и маленького уступчика на ширину ноги. Стоять можно было только тесно прижавшись друг к другу. Яна, повисая на Максиме, протянула руку и захлопнула люк.
      — Я первая, — сказала она, ставя ногу на перекладину.
      Автоматически включился тусклый свет. Амазонка полезла наверх. Максим двинулся за ней, стараясь не смотреть в темную бездну под ним.
      Мужчина и девушка благополучно преодолели 25 метров подъема, и вылезли из люка, который располагался на полу. Максиму показалось, что он стоит прямо на наружной обшивке фюзеляжа. Он, на какое-то мгновение, испугался, — поток воздуха со скоростью 2500 км/час, размазал бы их по керамике корпуса и сбросил остатки вниз, с 20 километровой высоты. Историк приказал себе успокоиться. Опасности не было никакой.
      Вид, который открывался из треугольного, прозрачного коридора, был совершенно потрясающим. Впереди под лучами солнца, как драгоценный камень, переливалась сотнями бликов и отражений центральная, прозрачная часть аппарата.
      За стеклами неширокого коридора обводы корпуса круто уходили вниз, создавая ощущение узкого скального гребня, тропинки, на которой любой неверный шаг мог стать последним. Далеко внизу виднелось широкое основание корабля, снабженное похожими на поплавки цилиндрами антигравитаторов.
      Перепад высот, величиной в многоэтажный дом, волновал сильнее, чем далекая, темная, кажущаяся нереальной поверхность земли. Позади, справа и слева, как неприступные скалы, возвышались башни причального комплекса.
      — Здорово? — спросила Яна.
      — Здорово, — согласился Максим. — Когда сидишь в кресле пилота, рассматривать времени не остается.
      — А тут?
      — Тут все воспринимается по-другому.
      — Это потому, что страшно, — сказала амазонка и легонько подтолкнула историка боком. — Пойдем.
      Максим опять испытал странную смесь страха и влечения к этой девушке.
      — Ага, — сказал он.
      — Этот корабль император сам спроектировал и построил. Он чрезвычайно гордится этой машиной и любит, когда его творение хвалят.
      — Я восхищаюсь «Серебряным вороном» совершенно искренне, — ответил Максим.
      — Ну и отлично. Там впереди ступеньки, коридор имеет уклон до 45 градусов.
      Амазонка двинулась, Максим за ней.
      — Здесь хорошо бывать, когда летишь в облаках. Полное ощущение того, что стоишь на вершине горы.
      — А что, бывает, что вы летаете так низко? — удивился Максим.
      — Конечно, — ответила девушка. — Даниил большой выдумщик проводить выходные. Каждый раз что-то особенное. То парим на малой высоте над морем, так, что можно спуститься на тросе в воду и искупаться в настоящей морской воде, то устраивает полеты в облаках, то выбирает место для воздушной стоянки где-нибудь в Гималаях, чтобы полюбоваться заснеженными громадами гор. Ты не представляешь, какие они красивые: розовые, золотистые и при этом неуловимого голубого оттенка льда.
      — Это красиво, — согласился Максим. — А почему в этот раз так?
      — Джихан давно грозился устроить три дня вечерней зари. В четверг вечером мы вылетели из Мертвого Города, нагнали закат и уже второй раз совершаем виток вокруг Земли.
      — Так это был не модуль? Я имею в виду за кинотеатром, — спросил Максим.
      — Нет, отчего. И модуль тоже. Не размещаться же в этих ужасных, тесных постройках. Я поражаюсь, — теснота, холод, сквозняки, никакой звукоизоляции. Неужели и в правду наши предки так плохо жили? — спросила амазонка.
      — Да, Яна. И это считалось очень неплохим жильем. Похоже, наши предки были крепче своих хилых потомков, — пошутил Максим.
      — Ладно тебе, про хилых потомков рассказывать, — серьезно ответила амазонка. — Пусть попробуют эти «крепыши» пробежать за сутки 250 километров по лесу на лыжах в 30 градусный мороз.
      — А кто бегает, зимой, в мороз, по лесу, на лыжах, да еще и так далеко? — удивился Максим.
      — Есть ненормальные тетки, которые, живя у Мраморного моря, ездят тренироваться зимой в холодильник средней полосы.
      — Обалдеть, — сказал Максим.
      — Я считаю себя чокнутым оттого, бывает, делаю десяток километров по лыжне. Но ездить из Царьграда и так над собой издеваться… — историк с улыбкой покачал головой.
      — Вот и я не знаю, зачем нас мама так гоняет, — усмехнулась девушка.
      За этим разговором они спустились к миделю.
      — Макс, тебе прямо. Дверь в конце коридора, потом лесенка и ты на лунной террасе, — сказала амазонка. — А я, пожалуй, немного поплаваю. Рада была познакомиться.
      — Жалко, — непроизвольно вырвалось у историка. — Я думал ты мне весь корабль покажешь.
      — Тебя все равно джихан ждет, — ответила девушка. — Надеюсь, не в последний раз видимся.
      Яна нырнула в люк, помахав рукой на прощание.
      «Она ведь не джихана имела в виду» — пронеслось в голове у Максима.
      Максим открыл дверь. Узкий коридор неожиданно закончился пустотой. Прозрачный колпак открывал громадные пространства до далекого горизонта. Но страшным было не это. Он оказался практически в зените эллипсоида центрального сектора, так, что мог без труда дотронуться до прозрачной керамики остекления, и под ним было метров 20 пустоты.
      Внизу плескалась вода, в которой виднелись изрядно уменьшенные высотой тела купающихся, а прямо под ним шла неширокая галерея, скорее похожая на навесной мост через пропасть, который, дойдя до противоположной стороны, плавно расширялся, образуя почти правильный круг метров семи в диаметре.
      До этой, внушающей уверенность площадки нужно было пройти галерее, а главное, преодолеть метров пять по вертикали над двойной бездной.
      Максиму стало дурно, он застыл в ужасе на узкой площадке, похожей скорее на птичью жердочку. Площадка соединялась с галереей крутой лестницей, ступеньки которой состояли из тонких трубочек, вдобавок ко всему, без перил.
      Это был единственный путь вниз, и историк, замирая от накатывающих приступов страха, стараясь не смотреть вниз, стал переставлять ватные, онемелые ноги. Он двигался боком, держась рукой за ступеньки.
      Облегчение Максим почувствовал, когда снова оказался на твердой и относительно широкой поверхности, огороженной от пустоты вокруг легкими перилами.
      Терраса была шире, чем казалось сверху, но все равно не слишком большой — 2–2,5 метра. Как понял историк, пролегала она над трубой центрального коридора корабля, вернее той его части, которая соединяла разделенные прозрачной линзой бассейна носовые и кормовые отсеки корабля.
      Амазонка оказалась права. Большая часть поверхности была занята всевозможным снаряжением: надувными матрасами, лодками, спасательными кругами, мячами, ластами, масками, лежакам, шезлонгами — всякой всячиной для отдыха и физических упражнений. Стояла даже парочка аквабайков, неизвестно каким образом затесавшихся в пляжный инвентарь.
      Более-менее свободно было лишь в самом начале, в широкой части галереи. Там, под круто изогнутым наружным остеклением корпуса сидел человек на легком табурете и сосредоточенно смотрел на закат.
      Одет он был в простой серый комбинезон, который подчеркивал его широкие плечи и сухощавую фигуру. Снизу доносились заглушенные высотой голоса и плеск воды. Но мужчина не обращал на это никакого внимания, погруженный в свои мысли.
      Максим двинулся к нему через завалы. Подойдя поближе, он увидел, что это действительно император, только какой-то непарадный, лишенный всякого величия, обыкновенный человек, размышляющий о не слишком приятных для себя вещах.
      — А, это вы, господин Величко, — сказал император, даже не взглянув в сторону вошедшего.
      — Я, Ваше Величество.
      — Присаживайтесь, — предложил он, указывая на свободные табуретки.
      — Спасибо, — ответил Максим, усаживаясь.
      Повисла долгая, неловкая пауза. Максим, глядел на закат и поражался, как можно вынести это зрелище 32 часа подряд.
      — Ну и как вам, Максим Александрович у меня? — спросил император Даниил, прервав свои размышления.
      — Спасибо, замечательно, Даниил Андреевич.
      — Я и не сомневался, что вам понравится, — иронически сказал джихан. — И что вас увлекло больше всего?
      — Девочка Яна, разумеется, — в тон ему ответил историк.
      — Браво, юноша, — ответил император. — А я уже думал, что будет банальная сценка с неискренними восторгами и лизанием зада большому боссу.
      — Как скажете, господин император. Можно и сеанс чинопочитания.
      — Не стоит, — сказал Концепольский. — Вы не находите огорчительным тот факт, что люди, которые открыто, свободно и даже резко выражаются в близком кругу, прячут языки в задницы, в обществе того, над кем так остроумно потешались?
      — Я бы нашел огорчительным тот факт, что упражняются в остроумии таким образом. А все остальное понятно. Ведь на самом деле смеются не над живым человеком, скорее над образом, который, как правило, сами себе и придумали.
      — Иными словами, джихан это объект мифотворчества?
      — Да, такова уж природа выделенного положения.
      — Ну ладно, — с кривой гримасой сказал Концепольский. — Как вы думаете, Максим, за что меня ненавидят?
      — Кто? — удивился Максим.
      — Да хоть эта ваша Ирина, — ответил император. — Если бы вы ее не остановили, то она бы непременно вылила бы мне в лицо воду из стакана. И тогда пришлось побрить кого-то из моих девушек… Или не побрить… Ведь это действия, угрожающие здоровью и жизни охраняемого объекта. А еще скорее, мне пришлось бы ее ударить. Я вам очень благодарен. Ненавижу бить женщин.
      — А разрешите полюбопытствовать, что же этому предшествовало? — осторожно поинтересовался Максим.
      — Психолог, историк, дипломат, — и до сих пор не в Царьграде, — усмехнулся император. — Я оценил вашу деликатность. Она приняла меня за одного из гостей. Я успокоил девушку и предложил посидеть со мной в баре. Ирина, конечно же, согласилась. Там ваша подруга стала рассказывать о своем… эээ — джихан замялся, подбирая нужное слово — знакомом.
      Император прервался, наблюдая за реакцией Максима.
      — Совершенно верно, знакомом, — продолжил император. — Она рассказала об его странной, неустроенной жизни. Я встречался как-то с ним, если вы знаете.
      — Толик говорил мне об этом. Вы награждали его за храбрость после аварии в тоннеле…
      — Да, было. Считаю, что в долгу я не остался. Толя Копылов получил все, о чем мог бы мечтать разумный человек в такой ситуации: крупный несгораемый бонус, пожизненное содержание по второму имущественному классу и даже целый остров на теплой, курортной планете в собственность.
      — Это его и убило, — отозвался Максим. — По крайней мере, так говорит психологическая наука.
      — Психология — наука о человеческой ублюдочности, — недовольно ответил император.
      — Вы тоже согласны, что именно это преждевременно лишило его жизни? — вежливо поинтересовался историк, скорее утверждая, чем спрашивая.
      — Да, — спокойно ответил джихан. — Вы искусный дипломат. Ирина, та сразу вспомнила о Корпусе Теней.
      — Свалившееся буквально с неба богатство усугубило уже развившийся синдром ненужности, — сказал Максим.
      — Смерть при помощи ребят в черной форме от синдрома ненужности и других нарушений психического равновесия, — лидирует в Обитаемом Пространстве, — несколько огорченно сказал император. — Это самый массовый вид смерти. Как правило, ушедшие таким путем, не возвращаются. Что говорит по этому поводу теория?
      — Которая из? — поинтересовался Максим. — У нас в ВИИРе — сколько людей, столько и моделей реинкарнации.
      — Я знаю, — сказал джихан. — Но я подумал, что вы не будете рекламировать разработки ваших конкурентов.
      — Мне кажется, все они, даже мои расчетные таблицы — частные случаи, крутящиеся вокруг чего-то целого, которое мы до сих пор не поняли.
      — Не скромничайте, господин историк, — прервал его император. — Именно ваши расчеты позволили выловить золотую рыбку, которая спасла жизнь институту и вдохнула новую кровь в исследования.
      — Ну, в общем-то, да. Я, конечно, ошибся, но корректировка данных показала, что я выходил на требуемые параметры, стоило мне немного внимательней отнестись к интерполяции, использовав разные алгоритмы. Мне повезло.
      — Нет случайностей, а есть скрытая закономерность, — отреагировал джихан. — Мы отвлеклись…
      — Моя теория говорит, что никуда эти бедолаги не пропадают. Стертая смертью тела личность, откладывает отпечаток на духовную, бессмертную часть, тем больший, чем больше была степень неудовлетворенного желания. Новая персона, созданная этим духом будет еще более настойчивой в достижении своей цели.
      — Да какого рожна им еще надо?! — не выдержав, разгорячился джихан. — Сытая жизнь в свое удовольствие, развлечения, путешествия, секс.
      — Получение других чувственных удовольствий, — ответил Максим. — Тяжелой работы, лишений, страха, почитания, поддержки, лидерства, радости выстраданной, заслуженной победы.
      — Да знаю, — скривился и заметно сник Концепольский. — Но вы то хоть сами понимаете, что это все игры?
      — Так и мир — иллюзия. Я тридцать лет смотрел в клинике на этих несчастных и убедился, что они без этого действительно не могут. Это очень глубокая программа.
      — Да, это так. Сотни тысяч, возможно миллионы лет даром не проходят даже для духа. Видеть доблесть в преодолении того, что сам же себе и устроил… Сущности Тонкого Мира привыкли, что здесь отхожее место. сюда очередь уже выстроилась на многие тысячелетия вперед, — раздраженно произнес император, вставая. — И никому нет дела, что кто-то не хочет жить в свинарнике, терпя игры шумных и раздражающих соседей, которые к тому же часто заканчиваются массовым выкосом игроков.
      — Но ведь они и в правду страдают, — сказал Максим.
      — Ерунда, — ответил император. — Надо же им как-то выполнить свою жизненную программу.
      — Через страдание?
      — Страдание — это жизнь, получение чувственных переживаний, возможность бороться, напрягать силы, добиваться, побеждать или проигрывать. Они к этому весьма настойчиво стремились, и теперь снова и снова будут реализовывать это несмотря ни на что… — император нервно выдернул из пачки сигарету и жадно закурил. — Мне бы 20 тысяч лет стабильности… Я бы смог все поправить.
      Они опять долго молчали. Даниил Концепольский курил, глядя на закат, а Максим, который не мог терпеть ганджубасовой вони, отворачивал нос, насколько это было возможно.
      — Не делайте вид, будто вам интересно помещение. Я уже закончил портить воздух, — сказал пришедший в благодушное состояние император. И продолжил, имея в виду, о чем они только что говорили. — А вы что, этого не знали?
      — Я много лет облегчал страдания людей. Они искренне были мне благодарны. Я видел, как они страшно мучились. Особенно те, у кого психическая неуравновешенность перешла в соматику, в болезни тела.
      — Не портите себе настроения. Лучше я его вам испорчу. Все те ужасы, которые не поддаются современной медицине и которые были совершенно неведомы в доисторические времена непуганых идиотов — всего лишь средство обрести нечто абсолютное, твердо реальное, независящее от собственного желания и воли. Вы поговорите хотя бы с Ириной. Она наверняка вам расскажет о чудовищной трясине неопределенности, от которого есть одно спасение — играть роль человека.
      — Значит, вы хотите сказать, что слабый разум моих пациентов спасался от лавины сверхчеловеческих возможностей эпилептическими припадками, язвами, соматическими дисфункциями и опухолями?
      — Совершенно верно, Максим Александрович, — удовлетворенно ответил император. — А вы выступали в роли их убийцы, поддерживая эту игру.
      — Почему убийцы? — пораженно спросил Максим.
      — А все очень просто. Игра только тогда имеет остроту и привлекательность, когда ставки непрерывно растут. А что им собственно терять? — усмехнулся джихан. — В нынешнюю эпоху каждый твердо знает, что дух бессмертен.
      — Знаете, господин император, — зло сказал Величко. — Я понимаю, почему Ирина захотела облить вас.
      — А что же вам мешает, Максим Александрович? — иронически поинтересовался Концепольский. — Ну, смелее.
      — Вы наслаждаетесь тем, что чувствуете себя в полной безопасности в окружении своей охраны?
      — Напротив. Тут нам никто не помешает решить это дельце. Валяйте, юноша, — с угрожающими нотками в голосе ответил император.
      — Нет, Ваше Величество, я не так глуп.
      — Ну, тогда давайте пофехтуем, выпустим пары, — предложил император. — В инвентаре, наверняка, есть легкие тренировочные мечи и средства защиты.
      После короткой подготовки к схватке, историк за 20 секунд боя пятнадцать раз получил гибкой фибергласовой палкой по всем частям тела, после чего был сбит и обезоружен. Император, как джентльмен, помог ему подняться.
      — Полегчало? — спросил у Максима Концепольский. — В реальном бою ты был бы изрублен в мелкий винегрет.
      — Сила есть, ума не надо, — пытаясь отдышаться, ответил тот.
      — Я не силой тебя одолел, а умением, — сказал император. — Учись и ты, при дворе это нужно.
      — Первое и наиважнейшее качество власть имущих — творить насилие, — сказал историк с усмешкой.
      — Не буду отрицать. Но ты не совсем прав. Умение постоять за себя, настоять на своем, имеет мало общего со сворачиванием челюстей, отрубанием голов и пытками в застенках.
      — Да ладно, в основе та же угроза причинения страданий, — отрубил Максим.
      — Так правят плохие правители. Как правило, их власть длится недолго и страшно заканчивается. Настоящая власть — это тонкая игра, умение убедить, что именно предложенное отвечает глубинным чаяниям, использование внутренних запретов и знание очерчиваемых человеком для себя границ.
      — Что-то не сильно в это верится, — ответил Максим. — Если вспомнить, как орудуют шлемоголовые.
      — Кстати, сними шлем и фуфайку, — посоветовал император. — Иначе потом изойдешь.
      — Спасибо, — сказал Максим, и поспешно избавился от доспехов.
      — Пойдем, присядем, — предложил император. — Соку хлебнем. Или чаю.
      — Хорошо, — согласился Максим.
      — А с каких это пор тебя стал волновать Корпус Тени? — вдруг спросил император. — С тех пор как сошелся с Ириной?
      Он посмотрел жестко и прямо в глаза историка.
      — Да, — ответил Максим.
      — А отчего? — продолжая просверливать зрачки Величко своим взглядом, спросил джихан.
      — Оттого, — ответил Максим, дотронувшись до идентификационного браслета.
      — Понимаю, юноша. Было все хорошо. Была любимая работа, хороший дом, любимая кошка, удовольствие от жизни.… Пока не появилась она. Так?
      — Не совсем.
      — Понимаю, — сказал император поднимаясь.
      Он дошел до терминала доставки и набрал заказ. Через пару минут с характерным звуком дверцы раскрылись. Концепольский взял поднос и двинулся обратно к столику. Максим, который провел это время в напряженном ожидании, думая, что еще может учудить этот странный, непредсказуемый человек, и вовсе оторопел от изумления.
      — Я бы и сам… — начал он, беря стакан.
      — Ты знаешь коды пищеблока? — перебил его император. — Мы не закончили.
      — В ВИИРе «шлемоголовые» людей не брали, а в лечебнице они страдали так, что право же быстрая и безболезненная смерть за мыслепреступление была бы воспринята как благо. Просто я вдруг стал задумываться, что это не атавизмы, это не болезнь. Это сама система убивает людей.
      — А задавал ли ты себе вопрос — зачем?
      — Да, и много раз. И отвечал: — Засорение пространства разрушительными мыслеформами должно пресекаться.
      — Да, — согласился император. — А зачем?
      — Чтобы не было повторения Большого Голода, — ответил Максим, вдруг почувствовав себя студентом на экзамене.
      — Катастрофа началась, когда людей на Земле перевалило за шесть миллиардов. Теперь во всем Обитаемом Пространстве живет лишь чуть больше шестидесяти миллионов человек. Может все же дело не в этом? — хитро улыбаясь, поинтересовался Концепольский.
      — Если все время лить в бочку, когда-нибудь она все равно наполнится, — ответил историк, чувствуя, что действительно не знает настоящего ответа на вопрос, который был подробнейшим образом расписан и растолкован во всех учебниках: по экономике, социологии, психологии.
      — Это хорошо, что ты понимаешь, — сказал император. — Но если у тебя вызывает живой протест судьба Толи Копылова, то, получается, что самого главного ты и не понял. Попробуем вместе восполнить твой пробел в образовании.
      — Давай, — неожиданно для себя, назвал Максим императора на «ты».
      — На какие группы делятся люди? — спросил император.
      — На четыре основных и шесть имущественных, — озадаченный тем, что джихан спрашивает такие простые вещи, ответил Максим.
      — Хорошо, — ответил император. — А чем же они все же различаются?
      — При равенстве основных средств положенных каждому человеку на жилье, одежду, еду и медицинское обслуживание, имущественные классы отличаются дополнительными суммами кредитования, которые также имеют различные для каждого класса сроки действия, от двухмесячных для низшего, шестого класса, до несгораемых у первого и второго. Психическое разделение на 4 типа, происходит от старинного принципа деления на гуны или как их сейчас принято называть психические полярности.
      — Ну а если обобщить? — император нахмурился, давая понять Максиму, что недоволен его несообразительностью.
      — Ну, что еще остается? — историк пожал плечами. — Есть ориентация на мир или на себя. Раньше это называлось экстраверсия или интроверсия.
      — В яблочко, — сказал император. — Один понимает мир таким, каков он есть, другой изменяет мир под себя. Как правило, люди из первой группы спокойны и рассудительны, их все устраивает. А если что-то не нравится, они ищут причины в себе и добиваются желаемого. Люди из второй — неудовлетворенные действователи. Они верят, что могут изменить мир, только силой своих рук или разума, не изменяясь при этом сами. А поскольку сие невозможно по определению, эти несчастные сублимируют свое раздражение во все новые и новые авантюры.
      Как правило, эти люди стремятся достигнуть уважения других членов группы и через это повысить собственную самооценку. Или добиться чего-то недостижимого, а по большей части и ненужного, чтобы на некоторое время заглушить внутренний голосок, нашептывающий об их собственной никчемности.
      — Даниил Андреевич, ты описываешь пациентов, с которыми я много лет работал. Как будто сам их лечил…
      — И еще? — подсказал император.
      — Толика Копылова, Ирину и им подобных.
      — Да, просто ответил джихан. — Даже Ирину, которая вознамерилась добиться собственной значимости, став любимой богатым и могущественным человеком. Не тешь себя надеждой, что индикатор на браслете снова зеленый. Жизнь длинная. В ней все имеет свойство становиться обыденным. И подтверждения требуются постоянно. Готов ли ты приносить свою жизнь в жертву чужой психической неуравновешенности?
      Максим помотал головой, намереваясь сказать, что все, что нарисовал ему джихан, к Ирине и к нему лично не относится.
      — Не говори ничего сейчас, — посоветовал император. — Просто подумай об этом на досуге. И имей в виду, что чистых типов не бывает, все перемешано.
      — Хорошо, — ответил Максим.
      — А теперь скажи, чем они так опасны? — с хитрой улыбкой поинтересовался император.
      — Рискну предположить, что для размеренной системы, в которой уже второе тысячелетие войн, катаклизмов, опасных катастроф и прочих событий, требующих предельного напряжения сил не случается, субъекты, желающие перемен, опасностей, страданий — серьезная проблема, поскольку они в силу своей природы притягивают это к себе.
      — Браво, психолог, — восхищенно сказал император. — Но ведь это еще не все.
      — А что может быть еще? — удивился Максим.
      — Не буду тебя больше мучить, — сказал Концепольский. — Если бы ты подумал подольше, то, скорее всего, пришел бы к этому. Все просто. В древности говорили: «все мы одно целое». Они даже сами не понимали, насколько были правы. В каждом из нас дремлет желание перевести внутренние битвы и испытания, которыми мы все тут себя развлекаем, в плоскость окружающего мира, да еще и заставить других лить воду на собственную мельницу.
      Эмоционализм заразен. Но и это еще не все. Главный грех эмоционалей состоит в том, что нарушители психического спокойствия ослабляют действие мантры. Оттого-то я и объявил их мыслепреступниками, людьми, посягающими на священный миропорядок. Про мантру я умолчал, чтобы не возникло сомнений в силе ритмических вибраций, дающих вечную жизнь духу и телу.
      — О, — только и смог сказать Максим, поняв, насколько прав император. — Но зачем такое нужно? Даже этим, желающим сильных ощущений.
      — Раньше их называли экстатиками и даже адептами исступленного экстаза. Я их называю эмоционалями, — подсказал джихан. — Дам небольшую наводку. Ты смотрел доисторические фильмы?
      — Да, конечно.
      — Внимательно?
      — Наверное, насколько это возможно при убогом, скучном, притянутом за уши сюжете. Особенно в этих, как их там, боевиках.
      — Не обращал внимания, как часто герои легко теряют положение в обществе, должность, состояние? Их подставляют и загоняют в угол всеми возможными средствами. На худой конец, если все уже исчерпано, сценаристы просто придумывают, что герои потеряли память.
      А все для того, чтобы снова и снова, герой проходил сквозь, милое зрителю тогдашней поры, тупое мочилово. И в конце-концов, получил то, что имел в самом начале. Или взять всякие там романтические комедии. Считалось, что хеппи-энд — это пышная свадьба или просто сцена предложения мужчиной руки и сердца и согласие прекрасной дамы.
      Но в продолжении мы узнавали, что герои снова расстались. И все по — новой: — напряжение сил и очередное красивое признание в любви до гроба.
      — Я понял, — в крайнем волнении сказал Максим. — Им так хочется чего-то, что они готовы это делать, меняя декорации эпох и тела, забывая о прошедшем, чтобы воспоминания не мешали раз за разом повторяться. Этим, как ты их называешь, эмоционалям, не нужна ни долгая жизнь, ни опыт. Лишь возможность вечно наступать на одни и те же грабли.
      — А еще более счастливыми они стали, если бы каждый год из-за обострения маразма их память обнулялась, — усмехнулся джихан. — И нет им числа. И эмоционали давно бы взяли верх, если бы большинству не было по-сердцу то, что я предлагаю.
      Как бы не называли это большинство неудавшиеся любители африканских страстей: стадом свиней, хрюкающим в луже, которым нет дела до высокого, тупыми мещанами, одноклеточными, биомассой, — пока большинство стремится жить сыто, сонно и долго, эмоционалям места в истории нет.
      Пусть люди сетуют, что большинству из них не дают завести детей, но все понимают, что без этого нельзя. В муравейнике свобода стесняется автоматически, только по факту многочисленности. Жизнь бесконечна, и надо думать, как провести ее с пользой для себя. Секс, творчество, научные исследования, вялотекущее философствование и просто удовольствие от разумно устроенной сытой и долгой жизни в проявленном мире — вот, что предлагает система вместо подвигов, горения, испытаний, отречений, тяжелой жизни и ранней смерти.
      — А нарушители, по этой логике, очевидно — вставил историк — потенциальные наполеоны, для которых не нашлось энное количество дураков, чтобы стать марионетками в походных колоннах их армий, финансовые воротилы, у которых была отнята сама возможность эксплуатировать чужой труд, демагоги разнообразных видов, которым для счастья нужно проехать по мозгам миллионов.
      — Женщины, которые не стали жозефинами этих наполеонов, — с усмешкой поддержал император. — Пахари всех мастей, которые ради значимости своего труда готовы устроить тотальный дефицит.
      — А все-таки жаль, что их уму и энергии не нашлось места в нашем мире, — вставил Максим.
      — Чего жаль? — удивился Концепольский. — У нас не будет больших чайников, из которых можно напоить невкусным чаем сразу 100 000 человек пригнанных строем? Или никогда не будет распахана Антарктида и обводнена пустыня Сахара, чтобы несметные толпы ненужных людей смогли запихивать жрачку не только в рот, но и в анальное отверстие?
      Главное — спокойствие и гармония. Стабильность — это правильное решение задачи о втекающей и вытекающей из бассейна воде, а катастрофа — это когда бассейн или пустеет или переполняется.
      Был в древности один китаец, который все это красиво обосновал в короткой книге на 5 тысяч слов. Слава Богу, я уже полторы тысячи лет удерживаю систему от крайностей.
      — А может дать им это, пусть попробуют? — осторожно поинтересовался историк. — Убедятся на собственной шкуре, что они сейчас живут намного лучше.
      — Поверь моему опыту, будет только хуже, — печально сказал император, и вдруг предложил, круто меняя тему разговора: — А не позвать ли нам девочек?
      Он подошел к огороженному краю террасы, поманил за собой Максима. Тот приблизился.
      Внизу, метрах в пятнадцати под ними плескались амазонки. Молодые, привлекательные девушки плавали и брызгались в подсвеченной солнцем воде, напоминающей янтарную патоку. Их крепкие тела были прикрыты лишь условно, оставляя открытыми гладкую кожу, соблазнительные изгибы и округлости, позволяя мужскому глазу домыслить то, что было небрежно скрыто.
      Максим узнал в одной из девушек свою провожатую.
      — Правда, она хороша? — спросил император.
      — Которая из? — уточнил историк.
      — Не прикидывайся, — сказал император, внимательно наблюдая за реакцией Максима. — Та, к которой твои глаза тянутся помимо воли, та, которая чувствует, как ты ласкаешь ее тело глазами.
      Яна подняла голову, словно услышав слова джихана. Максим сделал движение головой, приглашая девушку подняться наверх. Амазонка кивнула в знак согласия.
      — Да, благородная лань поразительно отличается от тощей коровы… — прокомментировал император. — У тебя хороший вкус. Девушка выросла на мантре бессмертия. Она слышала эти 12 слов еще в утробе матери, потом молитву Трехокому владыке много лет транслировали через специальные биоэнергетические генераторы. Изменения наступили даже на генетическом уровне.
      — Зачем? — поразился Максим. Ему стало жаль, что такая красивая, юная девушка была объектом каких-то странных экспериментов.
      — Зачеркивали результат 90000 лет инволюции, который превратил человека в краткоживущее смертное существо. Теперь Яне не нужна мантра.
      — Ох ты, — вырвалось у историка. — Значит, бессмертие было изначально присуще нашему виду?
      — Да, — довольно улыбаясь, сказал император.
      — А причем тут я? — недоверчиво поинтересовался Максим.
      — А вот зачем, — сказал император. — Когда-то она была другой. Только сейчас ничего не помнит о том своем существовании на заре этого мира. Я бы хотел, чтобы ты заставил ее вспомнить и сделал эти воспоминания гармоничной частью теперешней личности.
      — А какой в этом смысл? — осторожно поинтересовался Максим.
      — Она была моей дочерью в прошлой жизни, — поколебавшись, стоит ли говорить, все же ответил император. — И еще меня интересует твоя Ирина. Пожалуй, только она с ее уникальным опытом прошлых воплощений, сможет сделать город, который я строю живым, а не картонной декорацией, ненатуральность которой видна за версту.
      — Вот в чем дело, — с облегчением сказал Максим.
      — А ты что подумал? — не преминул вставить император. — Неужели я похож на дешевого сводника?
      Историк сконфужено промолчал.
      — Что-то не идет Яна, — наконец выдавил он, что бы заполнить паузу.
      В ответ, сзади еле слышно заработал механизм подъемника. По полу зацокали каблучки. Судя по раздающимся звукам, женщин было несколько. Максим повернул голову и обомлел.
      Девчонки явились в мокрых купальниках, которые, намокнув, лишь подчеркивали то, что должны скрывать.
      Императрица и Ирина, явившиеся незваными, так горели желанием высказать императору нечто неприятное, что не оделись в более подходящее для нервного выяснения отношений.
      Они шли решительно, энергично и свободно. Выражение их лиц совершенно не гармонировало с сексуальностью тел, не предвещая ничего хорошего. Вернее, боевой настрой был только у двоих из трех девушек. Яна, двигалась за ними, явно недоумевая, из-за чего началась буча.
      Княгиня Владимирская, жена императора и подруга Максима, бывшая журналистка, из-за общего выражения лиц ставшие похожими друг на друга как сестры, летели, чтобы не остыл кипяток язвительных и обидных слов, приготовленных для джихана.
      — Здравствуй князь ты мой прекрасный, — иронически приветствовала императрица Даниила, растягивая губы в приторно сладкой улыбке и просверливая его насквозь ненавидящим взглядом.
      — Здорово, коли не шутишь, — мгновенно сориентировавшись в настроении своей жены, ответил император.
      — Что ты на этот раз придумываешь мой хороший? — тем же внешне спокойным, но полным убийственной иронии тоном поинтересовалась женщина. — Может быть, ты размышляешь, как на всех твоих подданных одеть энергошлемы или заставить их слушать мантры по 24 часа в сутки?
      — Нет, исключительно о том, как заставить молиться на свое величество как на живого бога, — в той же манере ответил Концепольский. — А еще, как всех заставить жить тяжелым трудом и приносить каждый день в клювике по 1/12 своего заработка в качестве дани за то, что солнце светит.
      — Ты намекаешь, что я именно этого хочу? — вдруг с горькой обидой спросила Рогнеда.
      — Нет, — уже почти нормальным тоном ответил император. — Тебе хочется, чтобы на тебя падал отблеск славы твоего героя, к которому трепещущие обыватели каждый день приползают на коленях и униженно благодарят за то, что еще живы.
      — Вот именно, — с мукой в голосе, сказала девушка. — Славы, а не позора и ненависти.
      — Ты хочешь сказать, что я делаю вещи, за которые меня все ненавидят и презирают? — удивился джихан. — Я думаю, что это не так. Да и время для выяснения отношений ты выбрала не лучшее. Может, избавим посторонних от домашних сцен?
      — Это не домашняя сцена, — упрямо сказала Рогнеда. — Ко мне приходят люди и рассказывают о том, как твои шлемоголовые болванчики хватают и убивают людей, вся вина которых состояла в том, что они имели несчастье думать не так, как предписано великим и ужасным Князем Князей.
      Даже в самые черные дни, самых страшных деспотий, никто не казнил за потаенные мысли и чувства, которые никогда не станут действием. Ты стал чудовищем, Даниил, и я жалею о том, что когда-то помогла тебе.
      — Как трогательно, — иронически сказал император. — Какая прелесть. Жить в построенном на крови дворце. Есть с добытого кровью золота, купаться в крови. Пользоваться добытыми ценой смерти невинных благами. А после этого еще и не отказывать себе в маленьком удовольствии — ткнуть все это в нос тому, кто все это дал. Воистину благословен жребий, выпавший тебе, Ганя.
      — Мне ничего этого не надо, — решительно сказала девушка. — Я вернусь к себе во Владимир и установлю в княжестве справедливые, человеческие порядки.
      — Вот как? — Концепольский резко поднялся и пошел навстречу Рогнеде. — Ты уже лет пятьсот об этом вспоминаешь, когда мы ссоримся.
      — На этот раз я говорю серьезно, — упрямо сказала императрица. — Тебе не удастся меня отговорить на этот раз. Это просто бесполезно. Всему есть предел.
      — Хорошо, — с усмешкой сказал Князь Князей. — Если хочешь, устрою я для тебя и таких, как ты, резервацию. Обнесу колючей проволокой, заградительное поле поставлю, чтобы и не воняло от вас, отключу энергию, транспортные магистрали, заблокирую терминалы распределительной сети.
      — Давай, давай, — зло сказала императрица. — Это будет лучше для всех. Наконец-то нормальные люди, которых ты вынуждаешь жить сонными мухами, почувствуют то, зачем появились на свет. Никто не будет давить, вычеркивать, унижать, запрещать. Обойдемся.
      — Тогда ты откажешься еще от кое-чего, — зловеще усмехнулся Концепольский, подойдя к жене вплотную. — Ты откажешься от своего бессмертия, раз это дар злобного, кровавого тирана.
      Император протянул руку к золотому медальону на груди девушки. Рогнеда инстинктивно закрыла драгоценность ладонью.
      — Нет, отдай, — настойчиво сказал Концепольский. — Это ведь неправильно — жить вечно. Неправильно с точки зрения тех, кого ты защищаешь. Ведь это их главное правило: короткая, полная лишений жизнь и безвременная смерть. Все ради того, чтобы немного развлечься сильными страстями.
      Император захватил цепочку и потянул к себе. Рогнеда схватила его руку, не давая сорвать медальон.
      — Ну что же ты? — хриплым от напряжения голосом, спросил Концепольский. — Будешь читать мантру каждый день часа три подряд или стареть, как обычные люди. Представляешь, каково это, куколка. Что ты там говорила про болванчика без мыслей и желаний, после чтения мантры бессмертия?….. А какая роскошная альтернатива… Секущиеся тусклые волосы, седина, морщины, тонкая пергаментная кожа с пигментными пятнами, отсутствие желаний, немощь, смерть без надежды вспомнить себя в следующей жизни. Ты этого хочешь?
      — Нет, — крикнула девушка, вырываясь из рук Даниила. — Не дам…
      — Как знаешь, — пожал плечами Даниил, потом, помолчав, поинтересовался: — Поорала, — отошло?
      Рогнеда ничего не ответила, повернулась и убежала.
      Концепольский проводил глазами ее ладную фигурку, вздохнул и предложил:
      — Максим, а не треснуть ли нам винца?
      — Не возражаю, — ответил тот.
      — А кто нас обратно домой повезет? — поинтересовалась Ирина, подпустив в голос скандальных интонаций.
      — Мы вас прямо у дома высадим, — пообещал джихан.
      — Ну, вы пейте, а я пойду, если позволите, — сказала бывшая журналистка.
      — Ирина, ну чего ты, останься, — предложил Концепольский. — Максим тут пока побудет, Ганю ты не найдешь, а сидеть одной в каюте скучно. Ты ведь со мной не ссорилась.
      — Как вам будет угодно, Ваше Величество, — ответила Ирина.
      — Яна, будь другом, сообрази, что в таких случаях полается, — попросил амазонку император. — А я пока с Ириной побеседую. И Максима, если он не против, возьми себе в помощь.
      Он бросил девушке связку ключей. Она легко их поймала.
      — Пойдем, — Яна легонько потянула историка за собой.
      Максим не стал ерепениться, хотя мог бы. Прохладные пальцы девушки лишили его речи. Он с удовольствием последовал за амазонкой. Они молча прошагали весь путь до подъемника. Историк, перед тем, как механизм привел в движение платформу, бросил взгляд на свою подругу, которая, изогнувшись всем телом, с наряженным вниманием слушала императора, не отрывая от него, подчеркнуто восторженных глаз.
      — Не беспокойся, — заметила Яна. — Это самый наихудший из возможных вариантов завлечения императора.
      — Я и не беспокоюсь, — с досадой, которую ему так и не удалось скрыть, ответил Максим.
      — Не переживай, — посоветовала ему Яна. — Скоро Ганя вернется. И будет цвести, словно майская роза, дарить милому улыбки и знаки восхищения так, как этой бывшей журналистке и не снилось.
      Платформа плавно остановилась. Максим в последний раз посмотрел наверх. С этого ракурса галерея для наблюдения Луны казалась исполинской тарелкой, нахлобученной на особо толстую трубу внутрикорабельных коммуникаций, проходящих под потолком бассейна. Яна повела его дальше, мимо практически раздетых амазонок, загорелые тела которых в свете закатного Солнца казались сделанными из красного дерева. Воительницы с подозрением смотрели на незнакомого мужчину, вторгшегося в их личное пространство, но, увидев, что его ведет одна из них, не говоря ни слова, просто провожали оценивающими взглядами.
      — А ты привлек внимание наших барышень. Теперь будут задавать вопросы, и строить всяческие домыслы… Макс, подержи ключи и отвернись, — попросила девушка, протягивая связку.
      Величко повернулся лицом к закату, чувствуя, что в этом, длящемся уже вторые сутки схождении Солнца с небосвода есть что-то неправильное, противоестественное. Он слышал и чувствовал, как девушка стянула с себя тряпочки купальника и стала натягивать комбинезон прямо на голое тело. Больше всего Максиму хотелось резко повернуться, чтобы увидеть амазонку совсем без одежды. Но он героически преодолел искушение. Когда, как ему показалось, Яна закончила переодевание, он спросил:
      — Можно уже повернуться?
      — Пожалуйста, — ответила амазонка, задергивая до самого верха молнию на комбинезоне. — Пойдем. Она выхватила у историка связку с ключами и убрала в карман.
      Девушка опять потянула его за руку.
      Вскоре они покинули бассейн и оказались на общедоступной территории. Закат здесь был почти не виден за притемненными иллюминаторами. Горели лампы. Максим вдруг почувствовал, что соскучился по нормальному, незатейливому освещению.
      — Камень с души? — с улыбкой поинтересовалась девушка.
      — Да, — улыбкой признался историк. — Я не успел пробыть на барке и часа, а зрелище неподвижного Солнца достало вконец.
      — Ты не понимаешь, — ответила амазонка. — Вечный закат, — это символ нирваны, состояния безмятежной божественной благодати.
      — Нирвана для меня — это взгляд прекрасной незнакомки, запах ее духов, ласкающая глаз пластика ее походки, шелест платья.
      — Или комбинезона, — иронически вставила Яна. — Макс, ты просто поэт.
      — Стараемся, — тем же тоном, ответил ей Максим. — А иначе в это вертепе нельзя.
      Действительно, обстановка вокруг была соответствующей. Зал был стилизован под старину: красное дерево, бронза, тяжелый красный бархат портьер, настоящие свечи на столах и люстрах.
      Играла тихая музыка. Прохладный ветерок раскачивал язычки пламени, создавая трепетный полумрак. Декольтированные дамы и их мужественные кавалеры, разгоряченные шампанским и гашишем, напропалую флиртовали и кокетничали друг с другом, сплетались в танце, потом снова пили и очаровывали друг друга, медленно подогревая свою страсть.
      — А чем им еще заниматься? — снисходительно сказала Яна. — Пускай будут счастливы и свободны, пусть у них будет изысканная еда и привлекательные спутники. Этажом выше танцевальные залы и игровой клуб с рулеткой, лотереями и карточными столами.
      Потом идут библиотеки и хранилища электронных копий редких документов. Еще выше прозрачная прогулочная палуба и бассейн для гостей.
      Тут каждый находит для себя занятие. Не знаю, как Даня добился, но даже в наш пресыщенный век, все устройство этих приемов вызывает эйфорию у приглашенных. Эти сорок восемь часов счастья накрепко врезаются в память, люди очень дорожат такой честью — провести выходные на «Вороне».
      — Я думал, что все гости сидят в томительной скуке, внимая усыпляющему бормотанию лектора на трибуне, — усмехнувшись, сказал Максим. — Честно говоря, я колебался, стоит ли сюда ехать.
      — Какой ужас, — иронически сказала девушка. — Это из-за профессии?
      — В смысле? — поинтересовался историк.
      — Ощутимо чувствуется нафталин. Нынче все по-другому. Хоть джихан и любит представления в историческом духе, взгляды его совершенно современные. В том числе и на светские мероприятия.
      — А на отношения с женой? — поинтересовался Максим.
      — О, увы, тут полная архаика. Даня и Ганя живут вместе почти 2000 лет, не удивительно, что им периодически требуются встряски для остроты ощущений.
      — И куда смотрят на станциях прослушивания? — адресуя пустоте, поинтересовался Максим.
      — Что положено Юпитеру, то не положено быку, — ответила Яна. В мягкости и отстраненности ее слов прозвучало железное требование остановиться.
      Историк не стал развивать дальше эту тему.
      Девушка открыла дверь служебной лестницы. Прошагав пару лестничных маршей, амазонка и еe гость оказались на первом уровне, где помещались энергетические, хозяйственные, сервисные службы корабля. Все это было автоматизировано, скрыто за переборками и не требовало вмешательства человека. Там же, поближе к главным коммуникациям распределительной сети помещались кладовые и кухни. Яна и Максим двигались по узким коридорам. За тонкими стенами, временами угадывалось присутствие мощных агрегатов.
      Но вскоре стало тихо, начались кладовые.
      Наконец, девушка нашла нужное хранилище.
      В помещении было прохладно. Вначале Максим подумал, что попал в библиотеку, но, приглядевшись, понял, что тут держат бутылки.
      — Ну и как тебе? — поинтересовалась амазонка. — Винный погребок Его Императорского Величества.
      — Я впервые вижу, как хранят вино, — с улыбкой ответил историк.
      — А ты думал, что для императора его тоже делают из синтетики?
      — Большинство того, что пьют, едят, одевают на себя обычные люди, производят на расположенных где-то под землей универсальных автоматизированных модулях сразу после поступления заказа, — сказал историк.
      — Хочешь попробовать то, что употребляет, сам джихангир Цареградский, Князь Князей, император, владыка? — предложила девушка.
      Тон этих слов был самым невинным, но Максим явно почувствовал скрытый подвох.
      — Давай, — осторожно согласился он. — Если можно.
      — Мы по глоточку, он и не заметит…
      Девушка зажала в станке бутылку, вкрутила штопор в мякоть пробки, потом нажала на рычаги и бутылка чпокнув, открылась.
      Максим остолбенело глядел, как это делается. Раньше о таком он только читал.
      — Я бы сам, — сказал он. — Это ведь мужское дело.
      — Когда научишься — пожалуйста, — с улыбкой ответила амазонка.
      Она достала из зажимов бутыль, пошарила на полке и достала пару стопок.
      — Разливай, — сказала она, показав, сколько можно отлить.
      Максим серьезно, с осторожностью, чтобы ни капли не пролилось, налил вино в посуду.
      — Ну, давай, — серьезно сказала девушка.
      — За знакомство, — предложил Максим и отпил темно-красную жидкость.
      Вино оказалось поразительно невкусным, похожим на уксус. Историк, сделав над собой усилие, проглотил пойло, почувствовав, как пошло оно по пищеводу к желудку. В голове пронеслось: «Как бы не обоср*ться».
      — Ну, как? — с преувеличенным волнением, поинтересовалась девушка.
      — Своеобразно, — сделав над собой усилие.
      Амазонка рассмеялась.
      — Не надо быть таким дипломатичным, — сказала она. — Ведь, правда, жуткая дрянь.
      — Действительно, крайне невкусно, — согласился историк. — Ты решила надо мной подшутить?
      Он испытующе посмотрел на нее, напряженно размышляя, как ему ко всему этому относиться.
      — Попался, — девушка снова засмеялась.
      Максим вдруг неожиданно для себя схватил девушку за запястья и прижал к стене, подняв ее руки над головой. Яна, смеясь, пыталась вырваться, и Максим чувствовал, что делает это она для проформы, тщательно дозируя усилия, давая историку справиться с ней.
      Ему было приятно ощущать крепкое, свежее тело амазонки, упругую тяжелую грудь, чуть выпуклый живот, сильные бедра и волнующую ложбинку между ног.
      Яна перестала сопротивляться. Максим потянулся своими губами к губам девушки, но тут острое ощущение того, что это неправильно, заставило отпустить ее.
      — Побаловались — и хватит, — сказала девушка. — Вот уж не думала, что вино на тебя так подействует. Пойдем, отнесем бутылку к терминалу.
      — Это? — удивился Максим. — Император будет пить эту отраву?
      — Конечно, — спокойно сказала амазонка. — Натуральное вино. Двадцать пять лет выдержки.
      Она заткнула бутылку пробкой, положила в корзинку с деревянными стружками и вручила ее Максиму.
      — Макс, работай.
      — С удовольствием, — ответил историк. — А корзинка зачем?
      — Бутылка из силикатного стекла, хрупкая — объяснила Яна.
      — Удивительно, — сказал Максим. — Силикатное — это если я не ошибаюсь то, которое научились делать еще в первобытное время.
      — Да, — сказала девушка. — А знаешь чего, давай возьмем еще одну…
      — И выпьем? — поинтересовался Максим.
      Помимо воли, его лицо исказила гримаса.
      — Нет, конечно, — не удержалась от смешка амазонка, посмотрев, на кислую физиономию историка. — Чтобы во второй раз не бегать.
      — А я подумал для нас, — с облегчением сказал Максим.
      — Мы, если хочешь, можем посидеть в кафе на прогулочной палубе со стандартным меню. Для тех, кто не пил ничего кроме искусственно ферментированных смесей, сделанным Бог знает из чего, императорский погребок не самое желанное место…
      — Как тебе наш Даня? — спросила амазонка, когда они затолкнули корзину в окно приемника транспортного терминала. — Он тебя не слишком отделал?
      — В каком смысле? — поинтересовался историк.
      — Вы ведь фехтовали.
      — Да, император показал мне пару приемов, — признался Максим.
      — В смысле, разделал под орех, — лукаво улыбнувшись, спросила Яна.
      — Не без этого.
      — Связался бы он с кем-то своего роста, — вздохнула амазонка, нахмурясь. — Если вспомнить длительность его практики боя на мечах, то выходит, что он поразительно бестолковый ученик.
      Максим удивленно посмотрел на амазонку.
      — Не слишком почтительно ты отзываешься об императоре, — сказал он.
      — Но ведь правда, он такой неуклюжий, когда дело доходит до ближнего боя. И его «оловянные», такие же. Герои стрельбы по бумажным мишеням.
      — Ты имеешь в виду имперский корпус Тени?
      — Оттого то он и держит батальон «диких кошек», потому, что знает, — когда дело дойдет до рукопашной, его лучшими ангелами — хранителями станут озверелые бабы с мечами, — глядя куда-то далеко, за линию горизонта задумчиво произнесла амазонка.
      — Тебе виднее, — дипломатично ответил Максим.
      — Будь, по-твоему. То, зачем он нас послал, мы сделали. Теперь мы свободны. Даня, когда выпьет и не вспомнит, что были еще какие-то люди. К тому же императрица наверняка уже вернулась.
      — После того, как убежала в слезах?
      — Женские слезы, как легкий грибной дождик, — сказала амазонка. — Приходят ниоткуда и также уходят в никуда.
      — Серьезно? — несколько преувеличено удивился Максим. — Вот уж не думал, что кто- нибудь из женщин в этом сознается.
      — А я не женщина, я амазонка, — засмеялась Яна. — Мне все можно.
      — А что еще тебе можно, чего другим нельзя? — поинтересовался историк.
      — Когда-нибудь ты об этом узнаешь, — с загадочной улыбкой ответила девушка. — Макс, мне бы не хотелось пугать гостей формой. Поднимайся наверх или, если хочешь, пойдем со мной.
      — Пойдем, конечно, — с готовностью отозвался Максим.
      — Ты думаешь, что твое присутствие заставит меня быстрее собираться? — с иронией спросила амазонка.
      — Нет, — ответил Максим. — Просто хочу побывать в носовой части.
      — Моя каюта в 40 метрах от передней кромки бассейна. Немного ты увидишь…
      За этим разговором они приблизились к двери сейфового типа, с серьезными замками, за которой коридор стал особенной узким — 2 метра, не больше. Пройдя совсем немного, девушка показала глазами наверх:
      — Сидят, голубчики, — произнесла она. — Как бы за третьей посудиной идти не пришлось.
      — Кто сидит? — не понял Максим.
      — Шведская семья — здоровая ячейка общества, — совершенно серьезно сказала Яна.
      Максим приложил усилие, чтобы не расхохотаться.
      — Хорошо, — заметил он. — Это всегда лучше, чем чемпионат по выдиранию волос.
      Историк и амазонка вышли по сторону «фонаря». Проход приобрел нормальные размеры, из окон в световых залах снова заструился красно-оранжевый свет закатного Солнца.
      — Подожди меня тут, — попросила девушка. — Я скоро.
      Величко с огорчением подумал, что Яна могла пригласить его к себе. Но тогда…
      Максим представил, как амазонка слегка наклонив к плечу и откинув назад голову, глубоким, прозрачным взглядом смотрит на него, а он, не слишком понимая, что делает, протягивает к ней руки… Кладет ладони на тонкую талию, страстно целует девушку в губы, жадно хватает ее за грудь, которой Яна дразнила его весь вечер, касается зада, нетерпеливо подталкивает амазонку к кровати…
      Максим вздохнул, подумав при этом: — «Нельзя… Нельзя сразу так все запутывать».
      В некотором смысле он был благодарен девушке за то, что она не заставила делать его мучительный выбор между тем, что хочется и тем, что должно.
      Вдруг неплотно прикрытая дверь тихонько скрипнула и подалась вовнутрь. В открывшемся проеме стала видна часть девичьей комнаты, с разбросанными по синему ковролину пола мягкими игрушками, белыми жалюзи, закрывающими окно во всю стену и трюмо в котором отражалась сама хозяйка.
      Яна была без одежды. Она посмотрела на себя, разглядывая внимательным и оценивающим взглядом с головы до ног, затем провела руками по груди, словно анализируя, приятно ли это ей. Потом быстро повернулась корпусом влево и вправо, заставив свои тугие груди упруго колыхнуться. Девушка, по-видимому, осталась довольна увиденным.
      Она надела маленькие прозрачные трусики, легкомысленный, блестящий как змеиная чешуя короткий топик на бретелях, после чего повернула голову и встретилась глазами с Максимом, который не успел сделать вид, что смотрит совсем в другую сторону.
      Амазонка покачала головой, сделала руками жест, точно бросала слепленный из воздуха мячик. Дверь пришла в движение и мягко захлопнулась. Максим успел увидеть, что девушка довольно улыбалась, радуясь, какое впечатление произвела ее нагота на мужчину.
      Историка вдруг пронзило сладкое предчувствие того, что однажды все то, о чем он мечтал здесь перед закрытой дверью, когда-нибудь сбудется.
      Амазонка не заставила себя долго ждать. К короткому, облегающему тело как вторая кожа топику, девушка выбрала низко сидящие на бедрах штаны защитного цвета из плотной материи и короткие сапожки с маленьким каблучком.
      Амазонке этот наряд был к лицу, выигрышно подчеркивая ее белую кожу, крепкие, прекрасной формы руки, тугую, полную грудь, тонкую талию и круглую, упругую попку. Максиму подумалось, что так девушка выглядит еще более возбуждающе, чем без одежды.
      Если Яна сделала все, чтобы подчеркнуть красоту своего тела, то по странному капризу с прической не стала заморачиваться, заплетя две совершенно детские косички, которые превратили девушку в рано развившуюся школьницу.
      — Ну и как я тебе? — спросила она.
      — Супер, — сказал Максим, пытаясь не слишком пялиться на сильно открытую грудь.
      — А на голове? — поинтересовалась она.
      — С хвостом было лучше, — честно признался историк.
      — А вот так? — спросила Яна, нахлобучив на нос круглые черные очки.
      — Ужас, — действительно ошарашенный ее превращением из положительного и благожелательного офицера охраны в девчонку — хулиганку.
      — Даньке особенно не нравится, когда я делаю такую прическу, — довольно сказал девушка. — Пойдем, примем для храбрости и порадуем пресветлого князя-императора.
      — Не слишком ты его любишь, — заметил Максим, когда они поднялись на второй прогулочный уровень, состоящий из 2 остекленных проходов около занимающей весь центр этажа емкости бассейна.
      Это место популярностью не пользовалось. Люди предпочитали находиться тремя метрами выше, где располагались публичное купальни с настоящим песком, вышками для ныряния, открытыми кафешками, кабинками для переодевания и прочих интимных дел.
      Там кипела жизнь, а тут было тихо и безлюдно. Широкая галерея пустовала. Шаги раздавались неестественно громко, эхо заставляло приглушать голос.
      — Было бы за что, — заметила Яна. — С моими желаниями он не считается. Я сначала думала, что он в меня влюблен, даже подумывала предложить ему себя, чтобы он успокоился. Но, увы, все оказалось гораздо хуже… Добрый дядя Даня, видимо, не хочет заниматься этим ни с кем, кроме своей жены. Однако он заботливо подсовывает мне кавалеров, в надежде осеменить, и посмотреть, какую неведомую зверушку вырожу.
      — Странно это… — сказал историк, прилагая все усилия, чтобы не сболтнуть лишнего.
      — А он тебе разве не говорил? — невинным тоном поинтересовалась девушка. Она остановила его, взяла за руки.
      — Нет, — несколько рассеяно ответил Максим.
      — Врешь ведь, Макс.
      Амазонка прижалась к нему грудью, с улыбкой заглядывая мужчине в глаза.
      — Правда, не знаю, о чем ты.
      — Молодец, — сказала девушка. — Это у тебя что — профессиональное?
      — Ей Богу, не понимаю.
      — Ладно, — сказала Яна. — Если тебя выгонят из ВИИРа, перебирайся к нам, будешь помогать мне, за зверями ухаживать и мантру им читать.
      — Спасибо, я подумаю, — ответил Максим.
      — Соглашайся, — уже почти серьезно предложила ему девушка. — Мы с тобой чем-то похожи. Оба мы ненормальные, не от мира сего, и только у нас, получается, читать эту абракадабру так, чтобы она действовала на животных.
      — Неужели? — искренне удивился Максим.
      — Увы.
      — Хочешь, я по вечерам буду приезжать? — сам того от себя не ожидая, спросил Максим.
      — Приезжай. Но только читать мантру, — серьезно сказал девушка. — А к тому, о чем ты подумал, мы вернемся через год — полтора.
      И еще… Хочу, чтобы ты об этом знал. Я просто маленький эксперимент императора, еще одна надежда загнивающей империи. Так что ты, немного подождешь, успеется выполнить общественно полезное дело…
      — Зачем ты так об этом говоришь? — удивленно-обижено поинтересовался Максим.
      Он отвернулся от девушки, глядя на пылающий горизонт.
      — Я не умею любить, — сказала амазонка. — Я не чувствую привязанности ни к кому, кроме больших, пушистых полосатых зверей живущих при дворе. Император сделал меня такой, когда дал мне то, что я имею.
      Теперь он ждет, какой практический результат будет из этого. Бессмертные существа, неспособные в случае необходимости размножаться, — это нонсенс. А больше всего, доброго Даню интересует, передается ли способность к вечной жизни по наследству.
      Наш император имеет так мало настоящих сторонников, что с удовольствием завел бы расу, преданную на генетическом уровне его джиханскому величеству.
      Так что мне вменено в обязанность, найти подходящего кавалера, позволить поставить себе маленькую противную клизму. А затем дать мерзкому червячку внутри меня превратиться в противную, беспомощную, орущую обезьяну, — самую большую обузу из тех, что может взвалить на себя женщина.
      Яна стала рядом, глядя на колдовской, вечный закат.
      — Я никогда раньше не слышал, чтобы женщина такое говорила, — качая головой, словно пытаясь не дать словам амазонки войти себе в уши, сказал Максим.
      Помимо своей воли он почувствовал, какая обида и боль исходят от девушки.
      — Я ценю, что в свои 455 лет без всяких усилий выгляжу шестнадцатилетней девочкой. Ценю, что могу делать то, что ты, мой миленький даже представить себе не в состоянии. Я радуюсь тому, что чем дальше, — тем совершенней я становлюсь.
      Но, черт возьми, временами я чувствую себя жестоко, подло обокраденной. В такие моменты особенно… Когда понимаешь, что даже все мое кокетство и непосредственность — идущая от головы, хорошо отрепетированная постановка.
      — Зачем ты мне об этом сказала? — чувствуя, как обрушивается что-то внутри, спросил историк.
      — Ты сумел задеть что-то внутри, а значит, сделал больно. Но не расстраивайся, это ненадолго. Извини, что вообще заговорила об этом. Не тешь себя напрасно надеждой. Но ты, пожалуй, лучший из всех, кого предложил мне император.
      Девушка легонько дотронулась своими губами до щеки историка, потом замерла, положив голову ему на плечо.
      Максиму пришлось вспомнить, что он был профессиональным психологом и не должен обижаться на больных.
      — Пойдем уже куда-нибудь, — предложил он, и девушка с готовностью подчинилась.
      Они, не говоря ни слова, бесцельно побрели по коридору к подъемнику, чтобы забраться на этаж выше.
      Максим периодически чувствовал на себе виноватое внимание Яны.
      — Знаешь, давай не будем тусоваться среди гостей, — вдруг предложила амазонка. — Лучше вернемся в верхний коридор и послушаем, как император развлекает своих подружек.
      — Давай, — согласился Максим.
      Ему подумалось, что брести в виде памятника мировой скорби мимо празднующего праздник жизни народа выглядело бы нелепой просьбой о помощи, обращенной к тем, кому принципиально нет до него никакого дела.
      Они опять полезли в трубу тоннеля. На этот раз у Максима уже не кружилась голова от прикосновения к телу девушки.
      Яна, казалось, была огорчена переменой к ней своего нового знакомого. Она выглядела задумчивой и печальной. Величко вдруг ощутил, что все его навыки профессионального психолога в этом случае просто непригодны — красивая, сексуально привлекательная девушка, по — сути, не была человеком, всего лишь плодом генетических и психоволновых манипуляций с рожденным женщиной существом.
      Какое-то время эта мысли преследовали историка, ставя заборы вокруг очевидной привлекательности амазонки, пока Максим не сообразил, что дело здесь совсем не в Яне.
      Пока в историке кипела жестокая внутренняя битва с раздражением и досадой, девушка тихонько открыла дверь и уселась на узенькой площадке без перил, беззаботно свесив ноги над двадцатиметровой бездной.
      Амазонка знаком пригласила Максима присаживаться. Историк, совершенно забыв, как он боится высоты, устроился рядом.
      Величко было все равно. Его разум активно боролся со злобой, гася поднимающийся от глубин существа негатив. Эта война закончилась тем, что историк вынужден был признать, что ничего умного в его построениях, уличающих и обвиняющих «джиханскую сучку», нет — тут все дело в умело уязвленном чувстве собственной значимости.
      Уязвленном в той сфере, где каждый, даже самый плюгавенький мужичонка втайне считает себя первым, лучшим, достойнейшим.
      Поразмышляв еще немного, Максим понял, что со стороны девушки это была просто демонстрация какого-то беспросветного отчаяния, совершенная не с целью обидеть его лично, а получить сочувствие и понимание.
      Пока эти мысли пробились в замутненный эмоциями мозг бывшего психолога, он как автомат уселся рядом с Яной на жердочке над бездной, механически взял у девушки из пачки сигарету, затянулся пару раз.
      Понимание того, что он не курит, тем более не курит марихуану или что там, у ненормальной амазонки было набито в сигареты вместо ганджубаса, как опасно он сидит, и что сейчас ему будет плохо, пришли вместе с раздирающим кашлем, который стал его колотить.
      Эти звуки привлекли внимание сидящих внизу, где джихан неторопливо, под шашлычок из молодого барашка и красное вино из личного погребка, беседовал с Ириной и Рогнедой. Императрица успела переодеться в какую-то растянутую, линялую майку и шорты до колена, а Ирина оставалась в своем минимальном одеянии.
      Бывшая журналистка сидела, эффектно положив ногу на ногу. Временами она поднимала руки к голове, поправляя волосы, демонстрируя почти голую грудь и слепя мужчину своими бездонными зелеными глазами.
      Император с улыбкой, скрывающей неподдельный интерес, разглядывал прелести своей гостьи.
      Услышав сдавленные звуки, Концепольский поднял голову и сделал приглашающий жест. Уже по одному движению руки было видно, что император изрядно пьян. Его собеседницы тоже были навеселе: лица раскраснелись, глаза блестели, голоса были резкими, с характерными нетрезвыми интонациями.
      — Яна, ты куда смотришь, — прокричал император, оценив ситуацию. — Не видишь разве, что он сейчас упадет.
      — Пьяный придурок, — тихо сказала девушка.
      Она взяла Максима за руку. Опора ушла из-под пятой точки историка. Сначала Максиму показалось, что это плод отравленного наркотиком восприятия, но потом, по изменению перспективы, историк понял, да, точно, он медленно планирует вниз.
      Вернее, планирует девушка, а он придерживается такой траектории лишь потому, что Яна держит его руку. Но не оттого, что амазонка неимоверно сильна. Просто из руки девушки исходит та же сила, кто не дает упасть ей самой. От страха Максим даже перестал кашлять.
      Амазонка плавно опустила его на твердую поверхность. Историк на остатках моторных рефлексов сделал несколько шагов к ближайшему креслу, тяжело плюхнулся, запрокинув голову назад и закрывая глаза. Но даже с закрытыми глазами Максим чувствовал, как мир вращается вокруг него.
      — Готовченко, — произнес император.
      — Что с ним? — встревожилась Ирина.
      По голосу чувствовалось, что она обеспокоена, но не настолько, чтобы встать и заниматься своим обкурившимся приятелем на глазах у джихана, которому она строила глазки на протяжении всей беседы, и которого считала почти завоеванным.
      — Давайте уложим его, чтобы он не задохнулся, — предложил Даниил. — Рыся, давай.
      Максиму не пришлось долго ломать голову, кого джихан называет «Рысей». Яна подхватила его с одной стороны, император с другой. Они отволокли Максима к куче барахла, и положили его на пляжный лежак.
      — Живой? — тормоша потерявшего форму историка, спросил Концепольский.
      — Да, — еле слышно, не открывая глаз, ответил Максим.
      — Хорошо, — сказал император. — Полежи, подыши глубоко. Минут через пятнадцать оклемаешься.
      Максим лишь кивнул в ответ.
      Он провалился в тяжелое забытье, балансируя оцепенелым сознанием на грани сна, красочной, бликующей неземными цветами галлюцинации, продолжая держаться сильно разогнанным, отравленным наркотиком мозгом за реальность.
      — Ты что, обалдела? — вполголоса спросил император девушку. — Хочешь отравить мужика?
      — Я как-то не подумала, — растеряно сказала девушка. — Он так уверено взял сигарету.
      — Не забывай, Яна, что те убойные психоделики, которые ты заряжаешь в свои самокрутки, слона с ног собьют.
      — Кто виноват, что на меня ничего другое не действует, — еле слышно произнесла девушка и добавила: — Хорошо, я буду осторожней.
      — Надеюсь, — сказал Концепольский.
      За этим разговором они вернулись на место.
      — Нет, ты видела? — обратился император к Ирине, довольный тем, что у него есть слушатель, новичок, для которого чудеса Дома Вечности в диковинку. — Аки птица. И воде, как посуху. А я так не умею. Все, что у меня получается — это вот…
      Даниил издал кряхтящий звук, точно поднимал тяжесть, причем совершенно точно угадывалось, что он просто дурачится, и повис в воздухе, подогнув под себя ноги.
      Ирина удивленно-восторженно взвизгнула.
      — Как ты это делаешь, Даниил Андреевич? — старательно выпевая свои сильным, глубоким голосом, каждую нотку в партии безудержного восхищения, спросила бывшая подруга Толика.
      — Это еще что, — сказал джихан. — Рыся, однажды спрыгнула с башни, прямо в толпу нападающих. Ты не поверишь…
      — И что из этого получилось? — сладко пропела Ирина.
      — А вот как раньше показывали взрыв бомбы, так и здесь, — весьма довольный успехами своей любимицы, ответил император. — Всех разметало, только отрубленные руки и головы полетели.
      — Подумать только, — ненатурально восхитилась Ирина.
      — Даня, ты еще скажи, что все мясо мы потом собрали и пустили на шашлыки, — сказала Яна.
      — И сейчас человечинкой балуемся, — вставила императрица.
      — А… — растеряно пролепетала Ирина.
      Ее лицо исказилось и она, борясь с рвотными позывами, побежала к подъемнику, отчаянно стуча каблуками.
      — Не забудь, выход по карточке, — напутствовала ее Яна, что скорее прозвучало как: «Пошла вон, дура».
      Снизу раздались звуки, сопровождающие опорожнение желудка через верх. Потом неритмичные, цокающие звуки шпилек на босоножках помойной тетки затихли в отдалении.
      Император переглянулся со своими женщинами и расхохотался. Его веселье передалось Гане и Яне. Троица смеялась долго, временами останавливаясь и снова закатываясь, смеялись до боли в животе, исходя слезами.
      — Ну, все, ну все, хватит, — произнес джихан, уговаривая скорее самого себя, чем, предлагая это сделать своим спутницам.
      — Да уж, — сказала императрица. — Давно я так не веселилась.
      — Хреново жить человеку без чувства юмора, — подвел итог Концепольский. — Яночка, а ты не могла бы еще раз сходить в подвальчик за бутылочкой?
      — Хорошо, — без тени неудовольствия согласилась девушка.
      Она встала и спокойно прыгнула вниз.
      — Нет, это просто невозможно, — раздраженно сказал император. — Для чего подъемник нужен?
      — Не придирайся, — осадила его Рогнеда. — Не нравится, — так сходил бы сам.
      — Что это с ней сегодня? — спросил джихан. — Она ведь никогда раньше не пыталась убить кандидата в кавалеры.
      — Ты думаешь, она пыталась убить? — возразила ему императрица. — Скорее просто попытка отбить память. Что-то она ему не то сказала…
      — Вот бы узнать что…
      — Не трогай пока бедную девочку, — попросила Рогнеда. — Я вообще поражаюсь, как ты мог уговорить Анну проделать такое со своим нерожденным ребенком. Мне временами так жалко ее. Это же надо было додуматься…
      — Зато она по-настоящему бессмертна, — возразил император. — Ты, моя милая, была бы такой же, если бы читала мантру по физиологической потребности для полного восстановления тела.
      — В каком смысле? — поинтересовалась Ганя.
      — Кой-какие рецепторы в мозгу бы заблокировались… Которые на эстрогены реагируют.
      — Тогда, милый мой, ты бы со мной только здоровался, — пожав плечами, ответила императрица.
      — Для того ты и носишь эту штуку, — Даниил дотронулся до медальона на груди жены.
      Его руки пошли дальше.
      — Не надо, Даня, — попросила Рогнеда. — Нас слышат.
      — Хорошо, подождем. Но берегись, девчонка… — тоном театрального злодея пообещал Концепольский.
      — Не раньше, чем зайдет Солнце, — в тон ему ответила императрица.
      — Сейчас сделаем, — отреагировал император.
      Он пошарил в кармане, нашел пульт автопилота и нажал несколько кнопок.
      — Правильно, — согласись Рогнеда. — Гости просто обалдели от нескончаемого заката.
      — А ты? — уже серьезно спросил император.
      — О чем ты? — попыталась увернуться Ганя.
      — О том… Слишком много в последнее время мы ссоримся. Ты слишком много времени проводишь со своими прилипалами. Ну, там, своими амазонками из ультра… Подумать только: — «Назад, к природе». И этими гнусными демагогами — Андреем — Пастушонком, Мишей и им подобными. Вот уж кто действительно нуждается в визите спецкоманды Теневого Корпуса.
      — Они мои друзья, — возразила императрица. — С ними я отдыхаю от того фашизма, который ты устроил.
      — Фашизма? — искренне удивился джихан.
      — Даня… То государство, которое ты создал…
      — Нет никакого государства, — перебил ее император. — Под землей автоматы клепают товары и продукты, которые народ достает из люков распределительной сети. Народ — это куча людей, которые ничего не умеют, кроме как заказывать блага цивилизации по Интернету. Оплачивается все это реально несуществующими кредитами, которые большинство получают за то, что с 11 до 15 в будние дни бездельничает на рабочем месте.
      Есть несколько человек, которые следят за установленным порядком распределения. Есть наполовину роботизированная армия, которая готова дать отпор тем, кто готов оспорить такой способ дележа полностью халявного продукта.
      В последнее время, возможность существования таковых все больше и больше кажется скорее гипотетической, чем реальной. Пахать — это им не мечты о том, как джихана укокошить. Пахать — уметь надо.
      Есть подчиненный лично мне Корпус Тени, который состоит из накачанных энергией мантры до полной потери всяких желаний существ, вычисляющий при помощи мыслепрослушивания тайных врагов и просто портящих ноосферу своими эмоциями людей. Нет никакого государства.
      — И все равно это государство, — возразила императрица.
      — Ну, Бог с тобой, государство, — согласился джихан. — Только если раньше правителям от народа что-то надо, то сейчас все наоборот. Даже низший имущественный класс снабжается так, что из горла лезет.
      — Хороший правитель ослабляет волю и укрепляет кости, — процитировала Ганя. — Я тоже читала. Вот именно это и нужно тебе от людей. Чтобы жили тихо и умерли, не оставив роду — племени.
      — Нет, чтобы все имели возможность понять себя и развить свои способности, — возразил император. — Тебя не удивляет хотя бы тот факт, за последнюю тысячу лет скорость восприятия повысилась, по меньшей мере, в 5 раз?
      — Кто стал счастливее от приобретенных сверхспособностей и понимания иллюзорности всего, что окружает? — горько сказала Ганя. — Ты знаешь, отбросив всю идущую от лукавого мишуру, можно сказать, что просто боишься сыграть в ящик, чтобы не лишиться такой комфортной иллюзии, которой ты окружил себя.
      — Упрощенно и грубо, — ответил император. — Ты ведь не думаешь так сама.
      — Зато так считают многие.
      — Какое мне дело до того, что обо мне думают, — досадливо отмахнулся император.
      — А до Анны, Вероники, Татьяны, Николь и многих других, которые умерли, защищая твое величество от заговорщиков, которых не удержали хваленые системы безопасности Дома Вечности?
      — Ты меня и этим попрекнешь? — зло спросил император.
      — Нет, — ответила девушка. — Это было их судьбой. Но ты лишил предначертанных им судеб десятки поколений людей. Для них осталось выразить свое предназначение лишь самым позорным способом — через бесплодные метания, больничную койку или скорую и безвременную смерть от пустоглазых зомби со шлемами на головах.
      — Кто им мешал заниматься любимым делом, наукой, собой, наконец? — поинтересовался джихан.
      — Во все времена в обществе были те, кто вел за собой других…
      — Нет никакого общества, — возразил джихан. — Есть кучка практически невзаимодействующих людей, не имеющих никакой общей цели, ничего, что бы объединяло, кроме умения вынимать из приемных бункеров шмотки и жрачку. А значит, не нужны и те, кто действует от имени сверхчеловеческой общности, сиречь общества.
      — Но это же ужасно. Тысячи поколений людей учились жить вместе, учитывать желания и интересы друг друга, невообразимо долгое время умение подчинять других, использовать убеждения и желания было залогом успеха.
      Напряженно работал интеллект, свободно текли эмоции, люди жили, страдая и радуясь, получая то, за чем пришли на грешную землю. Общество выработало этические, моральные нормы, законы, дипломатию, ораторское искусство, да много чего, — императрица с досадой покачала головой. — А теперь что, отбросить?
      — Да, — просто согласился джихан. — И не потому, что я такой садист, устроивший преисподнюю для энергичных, страстных носителей устремлений прошлой эпохи и рай для неприспособленных дурачков всех мастей, бывших тихих пьяниц и городских сумасшедших. Просто мантра такая капризная штука. Она в обуреваемой страстями толпе не работает…
      — Ты боишься умереть? — поинтересовалась Ганя.
      — Нет, просто я сделал то, к чему стремились сотни поколений людей.
      — Верится с трудом, — ответила Ганя.
      — Во все времена, мечтали о царствии небесном. Вот я и сделал так, что царствие небесное пришло в каждый дом.
      Мир светлых, легких снов и простой, ничем не замутненной жизни, похожей на сон.
      Мир запредельной мудрости и исполнения желаний. Хотели — получите.
      А меня, мягко говоря, за это не любят.
      Одни отдают должное за то, как все организовано и не видят во мне никакого толка, будто бы все и вправду происходит само собой.
      Другие просто ненавидят из-за того, что я смог внушить всем бессмысленность и позорность страстей, связанных с удовлетворением потребностей низкой психики в плотном мире. И подкрепить весьма занятной приспособой…
      Император с усмешкой поднял руки к голове, изображая шлем.
      — Милый, — ну скажи мне, пожалуйста, попросила императрица с максимальной убедительностью, на которую была способна. — Отчего нельзя, таким как Толик, дать хоть какое- нибудь занятие? Как мне жалко их всех, желающих послужить, быть нужными, а в оплату желающих получать всего лишь небольшое подтверждение своей значимости. Они пошли бы в огонь и в воду за тебя, император.
      — Ей Богу, это тот случай, когда лучше с умным потерять, чем с дураком найти, — сказал Концепольский.
      — Ты не ответил мне Данька.
      — Вода снесет всю плотину, найдя самую тоненькую щелочку. Не может быть стабильного промежутка между полярными состояниями.
      — Но есть искусство балансировки, — возразила императрица.
      — Результат не гарантирован, всегда можно потерять равновесие и сломать себе шею. Я, признаться, несколько смухлевал, когда закладывал фундамент нашего государства, максимально облегчив себе задачу.
      Экономики нет, политики нет, идеологии и демагогии нет, психологии нет. Есть мантра — путь и награда.
      Есть читающие ее, всем довольные, спокойные и радостные существа.
      И есть широкая дорога духовного совершенствования, приобретения запредельных способностей и небесной мудрости.
      — Скажи, что ты просто боишься даже тени неудачи.
      — Нет. Больше всего я боюсь потерять тебя, девочка моя, — ответил джихан, глядя на диск Солнца, который, наконец, коснулся линии горизонта. — Помнишь, о чем мы мечтали перед рассветом в холодном лесу, наполненном разыскивающими нас ратниками суздальского князя?
      Мы сидели спина к спине, потому, что опасность могла прийти с любой стороны, и вглядывались в молочно-белый туман.
      Наши автоматы, готовые в любое мгновение огрызнуться огнем, лежали у нас на коленях, а мысли были далеко, в чистом мире без горя и слез.
      Ганя подошла к Концепольскому, положила ему руки на плечи. Девушка долго смотрела ему в глаза, пытаясь понять, издевается или говорит серьезно этот человек.
      — Знаешь, оказывается, есть еще один способ быть бессмертным, — наконец, сказала она, мягким задушевным тоном, будто пытаясь утешить или уговаривая. — Я сама об этом недавно узнала. Он позволяет примирить желающих все новых и новых ощущений эмоционалей и твое стремление видеть, как растут и уходят в песок города, потребность нести в своей голове тысячелетнюю мудрость, сочетая ее с удовольствиями смертной жизни.
      — Продолжай, — взволновано попросил Ганю джихан.
      — Не нужна никакая мантра. Если взять избыток жизненной силы пассионарного эмоционаля…
      — Но это же грязь, — удивился император. — Жрать, совокупляться, давить — вот что захочется от такого угощения.
      — Это легко преобразуется в силу и мудрость, — так же мягко ответила девушка. — Нам не нужно будет стоять на пути потока, перегораживая реку жизни, чтобы можно бы существовать, опираясь на хрупкую конструкцию из 12 слов. Миллиарды существ дадут нам вечную жизнь, в обмен на позволение получать то, к чему они так стремятся.
      — Иными словами кучка мудрых бессмертных и море погрязших в сансаре примитивных существ? — удивленно спросил император.
      — Если хочешь, да — ответила императрица.
      — Ну и кто из нас фашист? — откровенно веселясь, спросил джихан.
      Он сбросил ее руки с плеч, остро просверливая Рогнеду насквозь своими зрачками.
      — Даня… — горько сказала девушка. — А я поверила тебе… Быстро ты пробежал эту дорожку… От «Белого Тигра» до «Серебряного Ворона».
      … Федор от удивления выпустил книгу, и она упала ему на колени. Перед глазами стали быстро проноситься страшные картинки бесконечной эпохи войн:
      толчея сражений, тяжелые корабли упорно бомбардирующие друг друга на параллельных курсах, вспышки попаданий и ослепительные взрывы полного распада;
      абордажные команды на броне чужих звездолетов, косимые очередями пушек;
      штурмовики и транспорты с десантом над горящими городами;
      экипажи скаутов, дорого продающие свои жизни в отчаянных, неравных схватках с тяжелыми крейсерами;
      молодые девочки-медсестры, раздающие таблетки для эвтаназии;
      раскромсанные трупы на палубах санитарных кораблей.
      Как кульминация перед глазами возникли вечные льды Амальгамы и взрыв «Эстреко» над Гало, завалы из горелых трупов и страшное, похожее на чудовищную пытку существование уцелевших.
      «Вот откуда ноги растут», — подумал Федор. — «Вот где истоки этой бесконечной кровавой корриды. А за все это расплачиваются такие же простые люди как он, участники и жертвы чудовищно алогичного процесса».
      Мысль о том, что его смерть нужна кому-то, чтобы не только вкусно жрать, сладко спать, но и просто, чтобы жить его смертью показалась просто невыносимой для пакадура.
      Федор почувствовал, насколько ему стали ненавистны гладкая, ладная, благостная княжна Александра и ее подельники из клана бессмертных.
      Конечников вдруг понял и простил свою смерть и гибель любимой женщины в прошлом одинокому, ненавидимому всеми человеку, заклейменному неблагодарными современниками позорной кличкой «Проклятый», единственному, который сдерживал весь ужас последующих эпох, жесткими, но такими необходимыми мерами, казавшимися в спокойные, почти райские времена, верхом жестокости.
      Конец 16 главы.
 

Комментарий 11. Летучие сожаления.

      21 Апреля 10564 по н.с. 19 ч.13 мин. Единого времени. Искусственная реальность «Мир небесных грез».

      По мере того, как разворачивались события в книге Колывана, Управители погружались в давно забытую атмосферу прошедшей поры. Девушка смягчилась, разогнала туман и выпустила солнце, которое согрело мокрую чащу.
      Живой Бог потерял большую часть своей вальяжной, напыщенной уверенности, возвратясь к основательно позабытой роли веселого и компанейского парня.
      Рогнеда, казалось, стала прежней, женой великого мужа, хозяина Обитаемого Пространства, строптивой фрондеркой, первой после величайшего из величайших, сияющей, как луна светом отраженного величия, исходящей от Самого Почитаемого и Проклинаемого.
      Богатый сильный голос машины создавал иллюзию того, что реальность переместилась в иной временной пласт существования.
      Словно и не было долгих эпох взаимной грызни за власть, разборок и интриг. Весь груз сожалений, ошибок и обид скрылся в Непроявленное грядущее, создав иллюзию того, что все могло бы быть иначе.
      Прохладительные напитки стояли нетронутыми, мороженное растеклось в вазочках. Управители сидели молча, захваченные своими воспоминаниями. Колдовской оранжевый свет, который так любил Проклятый, разливался в помещении.
      Рогнеда увлеклась повествованием так, что почти не замечала, как по ходу чтения непроизвольно создает иллюзорные интерьеры дома Вечности, лица и тела людей тех времен.
      Но когда, прозвучали слова, «конец 16 главы», Управители опомнились.
      Андрей со вздохом выключил чтеца.
      — Все Колыван обосрет. — довольно грубо заметил Управитель.
      — Узнаваемый, фирменный стиль, — усмехнулась Рогнеда.
      — Ну его к черту… — подытожил Живой Бог. И мечтательно добавил. — Были времена…
      — Да, — с грустной улыбкой, согласилась девушка. — Мы не ценили того, насколько комфортным и спокойным было наше существование в тени Князя Князей, под его защитой, в стерильном мире, где возможно было выполнение любых желаний.
      — Ты ли это говоришь? — с усмешкой поинтересовался Пастушонок.
      — Да, мы хотели самостоятельности, страсти, значительности, а, получив, не смогли воспользоваться ими так, как нам мечталось, — печально заметила девушка. — Думалось, что все будет также здорово, но просто немножко лучше. Острее, более живо, более насыщенно.
      — Но ведь именно ты… — начал Управитель. — Ты пришла однажды и предложила сделать с ним это. Лишить его старой формы и снова возродить уже безо всех ужасных заморочек видевшего смерть мира человека.
      — Да, — согласилась Рогнеда. — Ее губы стали подергиваться от сдерживаемых рыданий. — Ты как раз кстати напомнил мне об этом. Это было сразу после этого разговора с Данькой.
      — А может все же зря? — продолжил Живой Бог. — Очень скоро мы подвели мир к предколлапсному состоянию, и так усилили взаимную ненависть противоборствующих сторон, что они готовы были взрывать планеты противника и выпускать кишки всем, кто говорит на непохожем языке.
      Наступил черед Живой Богини с подозрением вглядываться в лицо собеседника.
      — Так было надо, — твердо сказала Управительница, немного подумав.
      Ее слезы высохли, не успев пролиться.
      — Не понимаю.
      — Наш мир, всего лишь один из многих миров в цепочке восхождения духа. Он и должен быть таким, иначе его существование теряет всякий смысл. Всплеск страстей был закономерен. Но потом уже мы сами их поддерживали и усиливали, добывая себе пропитание. Знаешь, отчего джихана стали называть Проклятым?
      — За шлемоголовых, наверное, — ответил, пожимая плечами, Андрей.
      — Нет, — просто люди чувствовали, что наш мир утратил свое предназначение, стал таким же, как и Дом Вечности Князя Князей, изолированным куском реальности, окруженным несокрушимой прозрачной стеной композита и защитного поля лишенным всякой возможности перемен.
      — А может — древний герой имел право на место, в котором все было бы, так как он хотел? Как любил, как привык. В конце-концов, это многих такое выхолощенное существование устраивало.
      А все остальные нашли бы новую лужайку для игр, где можно ломать ветки и топтать траву, играя в войнушку.
      — Мы действительно мало знаем об истинном устройстве Вселенной, — сказала Живая Богиня, покачивая в раздумье головой. А тогда знали еще меньше и считали, что по факту неисполнения кармической задачи, небо непременно рухнет на землю и наступит конец света. Мы были горячими, искренно заблужающимися людьми, а не теми корыстными жирными свиньями, которыми стали за последующие тысячелетия.
      По мерзости мы превзошли существ Первой Эпохи, которые впервые поставили «общее благо» выше блага каждого.
      — Первая Эпоха? — удивился Живой Бог.
      — Не знаешь, Пастушонок… — с удовольствием отметила девушка. — Кроме ВИИРа, был ВИИР -2, для которого «шарага джихана» была всего лишь прикрытием.
      Успехи в настоящем институте исторической реконструкции были куда более значительными. В своих опытах со считыванием информации о прошлом, ученые Князя Князей дошли до начала времен. Колыван об этом не пишет, хотя он читал об этом в книге, которую цитирует.
      — Не знаю, — согласился Андрей. — Кто в состоянии одолеть, все, что написали за бездну времени? Так же как и ты не знала про неоконченную рукопись Колывана.
      — С моронскими болотами много чего пропустишь, — покривившись, ответила девушка. — Самая первая раса живущих в альфа-реальности была цивилизацией тонкоматериальных существ. Этакие разумные энергетические вихри, остатки которых до сих пор воспринимаются нами как галактики и звезды. Основной задачей они поставили отделение нашего мира от Непроявленности. Для этого им пришлось придумать иерархию, угнетение, принудительный труд и самопожертвование. Куда там матросовым, камикадзе и исламским террористам — смертникам доисторических эпох.
      Они даже пожертвовали своим бессмертием ради этой идеи — фикс.
      До сих пор в глухих уголках Космоса можно натолкнуться на заплатки из их эманаций и даже куски их собственных тел, которыми Первые завалили порталы, связывающие наш мир с Непроявленным.
      Кстати, наша, людская цивилизация собиралась повторить судьбу Первых. Такое впечатление, что везде, где появляется организация, государство, живые существа, высосанные сверх-индивидуальной структурой, мельчают как в плане телесных размеров и возможностей, так и сроков жизни.
      Если бы не планетарная катастрофа из-за отказа механизмов очистки земной энергетики, мы бы благополучно превратились в тварей размером с кошку, с таким же коротким сроком воплощенного существования и интеллектом, недотягивающим до интеллекта семилетнего ребенка времен последнего века доисторической эры.
      Хоть Князя Князей и называли исчадием ада и тираном, Данькин «имперский клоповник», который он устроил, служил противоположной цели.
      — А ты бы хотела вернуть его обратно с той стороны? — пытливо поглядев Рогнеде в глаза, спросил Управитель.
      — Там нет опоры живому телу. Там ужасающие демоны, пропасти огня и льда. Там нет времени. Если ад и есть, то он там, — убежденно ответила Управительница.
      — А может там вечное «сейчас» и свет небесной гармонии в лучах Абсолюта? А наши миры, — просто мыльные пузыри, где мы с тупым упорством поддерживаем ублюдочные условия жизни. Условия, принятые в начале времен, еще не слишком понимающими, что они творят душами?
      И твой герой лишь поблагодарит за миг вечного блаженства, отдых от условностей не слишком удачного пространственно-временного континуума.
      — Мне странно слышать это от тебя, — нахмурясь, настороженно ответила Живая Богиня.
      — Ладно, давай еще почитаем, — предложил Управитель.

      — Осенний сад всегда печален. Там, где бурлила неугомонная, кипучая жизнь остается лишь ее бледное подобие, скелеты деревьев и опадающие мертвые листья. Их цвет сравнивают с золотом, но это настоящий цвет траура. Люди обычно по недомыслию относят к трауру только черный или белый. Но это не траур, — это цвет смерти, — размеренного, устойчивого, безжизненного состояния. Печаль бывает там, где есть еще, кому плакать. Великолепный, насыщенный, яркий цвет листьев — это зримый знак скорби, плач земли по уходящему лету.
      Сказав это, Конечников удивился сам себе.
      «Все равно, ни хрена не поймет. Зачем?» — подумал он.
      — Так грустно, Федя, — ответила Виктория. — Скоро уже начнутся дожди, слякоть, выматывающие перемены со снега на дождь и с дождя на снег.
      — Да ладно, у вас тут еще мягкая зима, — возразил Конечников.
      — Это-то и плохо, — сплошная, нудная, нескончаемая осень.
      — Зато — прекрасное длинное лето. Всего через 3 месяца, природа снова соберется с духом.
      — Уже без тебя, мой милый, — грустно сказала медсестра. — Тебя уже здесь не будет.
      — Да, — согласился Федор.
      — Будешь ли ты меня вспоминать? — спросила девушка, делая усилия, чтобы не заплакать.
      — Да, — ответил Конечников. — Ты вернула мне желание жить. Я всегда буду вспоминать тебя с любовью и благодарностью.
      — Возьми меня с собой, — давя растущий крик отчаяния, попросила медсестра.
      — Ты знаешь, что это невозможно, — строго сказал Федор.
      Виктория тихо, беззвучно заплакала. Конечникову стало стыдно за свою черствость. Он прижал девушку к груди, стал гладить по волосам, шепча, что-то ласковое и успокоительное.
      Со стороны, наверное, это выглядело очень красиво — высокий молодой офицер и юная светловолосая медсестра, чьи волосы соперничают с золотом листвы, а открытые колени слепят как полуденное летнее Солнце.
      Федор подумал, что совсем ничего не чувствует к этой девушке. Вспомнились ночи, ласковая, настойчивая решимость Виктории доставить удовольствие своему господину. Он просто пользовался ей, как пользуются бритвой или полотенцем.
      «Как же можно так жить», — подумал он. — «Как нужно было все вывернуть наизнанку, чтобы красивые девушки, которые могли дать счастье любому нормальному мужчине, помимо своей воли служили самодвижущимся мастурбатором и спермоприемником для зажравшихся хозяев жизни?»
      Федор вспомнил, что таков порядок, установленный в православном Отечестве. Все, было основано на этом. «До какой степени нужно было поглупеть людям, чтобы позволить другим так легко забирать плоды их труда и саму жизнь?»
      — Тебе хорошо было со мной? — спросила Виктория.
      — Надеюсь тебе тоже, — ответил Федор.
      — Что ты такое говоришь Федечка? — тревожно спросила девушка.
      — Я ни в чем тебя не обвиняю, — мягко ответил Федор. — У каждого своя работа.
      — Я так и знала, что этим все кончится, — с отчаянием заглядывая в глаза мужчины, произнесла Виктория. — Но неужели ты думаешь, что я не могла полюбить по настоящему?
      — Могла, — согласился Федор. — Но я знаю, что тебе на самом деле надо. Знаю, отчего ты так хочешь уехать со мной. Ты надеешься на то, что…
      — Да, — не отрываясь от него, произнесла девушка. — Ты дерево, на котором каждый год вырастают листья, а я лист трепещущий, который весной свеж, к середине лета пылен и тверд, как кора, а осенью валится на землю и гниет в куче себе подобных, пока его не сожгут.
      — Ты очень хочешь быть деревом? Зачем тебе это? — удивился Конечников.
      Девушка подняла голову, и в заплаканных глазах появилось твердое, непреклонное выражение.
      — Хорошо рассуждать бессмертному, — горько сказала Виктория. — Я служила тебе, как могла, в надежде, что твое сердце дрогнет. Я и сейчас готова… Назови цену.
      — Какая цена того, что ты и через 300, и через 500, и через 1000 лет останешься сияющей и свежей, как майская роза? Какая цена того, что ты проживешь столько, сколько захочешь, оставаясь молодой и полной сил? А что ты сама можешь предложить взамен? Да и для чего тебе это? Каково будет пережить всех, кого любишь?
      — Дай мне эти 12 слов, Федор. Я сделаю все, что ты захочешь. А на все остальное мне наплевать.
      — Кто для тебя Борис Николаевич? — поинтересовался Федор.
      — В смысле? — удивилась девушка.
      — Слышал я, — усмехнулся Федор. — Никогда не говори о таких вещах рядом с объектом. Не услышит, так догадается. Люди не дураки.
      — Что ты придумал, Федя, — досадливо сказала девушка. — Полковник зашел, чтобы справиться о твоем здоровье.
      — «Но у меня к тебе будет просьба…Я закрою на все глаза, на нарушении инструкций, нарушения лечебного режима, нарушения режима секретности… Окажу любую помощь с моей стороны. Только с одним условием. Ты скажешь эти 12 слов и мне», — с усмешкой повторил по памяти Федор. — Ах, какая была сцена. А если учесть, как мило ты его не стесняешься…
      — Так ты ревнуешь, Федечка? — попыталась отшутиться девушка, но в глазах стал расти смертный ужас от понимания того, что она так глупо прокололась.
      — Если ты врешь по мелочам, то, как я могу тебе доверять в серьезном деле?
      — Борис трахает весь наш отдел. Ему можно — это его вотчина, гарем за государственный счет, — слегка поморщившись, объяснила девушка. — Он полагает, что сам ничуть не хуже, чем наши высокопоставленные клиенты. Оттого то не проходило дня, чтобы он не покормил какую-нибудь из подчиненных своим вонючим отростком. Полномочия у него широкие. При случае может и в печку отправить. А так… Дает копеечку «на трусы». Его любимое выражение. Он выбрал меня, рассказал, кто ты такой, намекнул, что надо. Он такой ловкий, запутывать и уговаривать.
      — А как ты думаешь, долго ты проживешь, если дашь ему настоящую, работающую мантру бессмертия? Ведь тогда между ним и бессмертием будешь только ты. А жить в страхе, что девчонка проговорится, наш господин вряд-ли захочет. Его бессмертие станет твоей безвременной и тайной смертью. Кто всерьез станет искать пропавшую медсестру?
      — Если я не дам, то тоже долго не проживу, — со вздохом сказала девушка. — Сначала переведут санитаркой в общее отделение, слушать, что говорят раненые. Сорок рублей жалования и по рублю за рапорт. Потом вообще выгонят из госпиталя…
      — Ты и про меня писала? — поинтересовался Федор.
      — Конечно, — горько сказала девушка, отступая от Конечникова.
      — И где они? — осторожно поинтересовался Федор.
      — Бог их знает, — ответила медсестра. — Из соображений секретности, о работе Бориса ничего не известно толком даже капитану Застенкеру, его заместителю. Ничего кроме официальных дел, связанных с оформлением документов, а также написанием циркуляров, инструкций, рапортов и всякого рода отписок.
      — А саморегистрирующимися удостоверениями тоже Застенкер занимается? — поинтересовался Крок.
      — Нет, что ты, — удивленно ответила Виктория. — Разве Борис отдаст свою кормушку?
      — Ну-ну, — с усмешкой сказал Федор. — Интересно, как он их списывает. — Вика, ты знаешь, что это такое?
      Пакадур достал из удостоверения клочок бумаги и показал девушке. Она сразу догадалась и сделала попытку взять текст мантры.
      — Не так быстро, девочка, — с усмешкой сказал Федор, убирая обратно неказистый на вид ключик к бессмертию.
      — Федя, дай, — почти простонала Виктория, повисая на руке мужчины.
      Конечников оттолкнул ее, и она упала на ковер из желтых и багряных листьев. Поняв, что с почти здоровым мужчиной ей не совладать, медсестра расплакалась от обиды и разочарования. Она плакала долго.
      — Что я тебе плохого сделала? Зачем ты надо мной издеваешься? — обратив к нему заплаканное лицо с дорожками от растекшейся туши с ресниц, наконец, спросила она.
      — Назови хоть одну причину, по которой я должен дать тебе это? Чтобы ты сдала меня? Ведь первая покажешь пальцем. А кстати, ты знаешь, что делают с теми, которые всеми правдами и неправдами добились вечной жизни?
      — Нет, — ответила девушка, но плакать на всякий случай перестала.
      — Убивают, — коротко ответил Конечников. — Без суда и следствия. Сначала, конечно, помучают всласть, выведают все, что нужно. Тебя устраивает такая перспектива?
      — Пусть поймают сначала, — упрямо ответила девушка.
      — Все твои близкие умрут. Все то, что тебе дорого, станет смешным анахронизмом, так же, как и ты, осколком давно прошедших дней, в лучшем случае вызывающим легкую усмешку.
      — Но ты ведь с этим справился, значит, и я смогу, — сказала Виктория с надеждой.
      — А кто сказал, что у тебя будет такая возможность? — оборвал ее Конечников.
      Виктория снова заплакала.
      — У тебя есть повод быть благодарной своему начальнику? — поинтересовался Федор.
      — За минеты в наручниках? — зло спросила девушка. — За жирных, старых боровов, к которым он меня подкладывал?
      Федор долго изучал лицо медсестры. Он подошел к Виктории, вытащил платок, вытер ей слезы.
      — Скажи, только честно, а меня ты любила? — спросил Федор.
      — Нет, Федя. Но я так привязалась к тебе… Ты жалел меня, хоть и не любил. Ты добрый…
      — Ладно, — сказал Крок. — Будем считать, что проверку на вшивость ты прошла.
      — Что я должна сделать? — спросила она.
      — Я тебе дам мантру. Ты ее передашь полковнику. И упаси тебя Бог читать или переписывать ее. У меня найдется способ проверить, как все было на самом деле. Сделаешь?
      — А как же я? — удивленно и обиженно спросил медсестра.
      — Я вроде все сказал, — отрезал Федор.
      — Я согласна, — со вздохом ответила медсестра.
      Говоря, что у него есть способы проконтролировать честность, Конечников не лукавил. То, что он сначала называл чтением по губам, оказалось просто способностью слышать чужие мысли.
      Стоило бывшему пакадуру узнать о симптомах этого «заболевания», как все сразу стало на свои места, и Федор приобрел возможность мысленно следить за действиями и внутренним диалогом выбранного субъекта.
      Когда девушка ушла, Конечников вернулся к креслу, — далеких прогулок он еще не выдерживал. Смахнул с сиденья и спинки желтые осенние листья, устроился поудобней и включил антигравитаторы, поднимая тележку в воздух.
      Федор чувствовал себя паршиво от того, как он заставил просить и унижаться девушку, которая заботилась о нем и ублажала в меру сил, сообразно своим представлениям о том, что нужно мужчине от женщины…
      Конечников подумал, зачем он так поступает с полковником, который хоть и был сволочью, но ему лично ничего плохого не сделал. Эти мысли долго не давали ему покоя, пока он со скоростью пешехода пробирался над верхушками деревьев парка.
      Федор выбрал беседку, чтобы иметь защиту на случай дождя, и принялся читать. Это была очередная книга из спецхрана, судя по-всему последняя, которую самозваный Управитель прочтет здесь.
      С той поры, как он узнал печальную историю цареградского правителя, Конечников читал до самозабвения о давно прошедших годах золотого века, когда люди были спокойны и невозмутимы, не испытывали проблем с жильем, едой и сексом.
      Краткая экскурсия Конечникова в давнопрошедшие времена, совершенная им однажды, подтверждала, что все написанное — правда.
      Федор забыл, что хотел подробней узнать про то, что случилось на Амальгаме. Он, как наркоман без дозы, уже не мог жить без рассказов об эпохе джихана, светлом пятне на фоне темных будней, наполненных погоней смертных «человеков» за иллюзорными победами и материальными благами.
      Снова и снова оказываясь в сияющем мире Князя Князей, пакадур испытывал сожаление об эре, в которой слова «смерть» было лишь пустым звуком, а столь желанное в предшествующие и последующие времена стремление достигать, добиваться, переживать и наслаждаться — младенческим лепетом незрелого разума.
      Всякий раз, Федор испытывал что-то вроде смутного сожаления о своем тогдашнем решении уйти из этого чистого, удобно устроенного мира и громадных сроках между инкарнациями, которые не дали ему возможность вернуться в ту эпоху.
      Сегодня Конечникову попался запрещенный еще в те времена роман, где автор от первого лица расписывал страдания человека, вынужденного оставаться молодым на протяжении сотен лет.
      При этом, по собственным понятиям, герой отнюдь не желал себе ничего плохого. В ту далекую эпоху, считалось, что границы между жизнью и смертью были призрачны, зыбки. Описывалось, как живые пировали вместе с призраками, занимались любовью и просто жили рядом с ними, воспринимая их как нормальных полноценных существ.
      Призраки могли вновь обрести тело, пройдя реинкарнацию, сохранив при этом свою прежнюю личность.
      Поэтому герой и досадовал, что ему приходится придерживаться обязательного для всех рационалистического подхода с его иссушающим самоанализом и техниками контроля эмоций, чтобы поддерживать в порядке данную духу форму, бренное тело, которое во все времена являлось всего лишь дешевым, легко сменяемым орудием для получения чувственных наслаждений.
      Федор вспомнил, как только что у него в ногах валялась красивая девушка, умоляя дать то, от чего отказывались пресыщенные идиоты тех времен, и чуть не разорвал антикварный бумажный раритет с досады.
      «Подумать только, от чего страдал придурок», — пронеслось в голове Крока. — «Много таких было. Они страдали, отказывались, старались забыть, чтобы потешить свою значимость. Решили, наконец, проблему, дебилы… А теперь их потомки их проклинают и мечтают снова вернуть то, от чего отказались эти зажравшиеся уроды-эмоционали».
      Древние книги, прочитанные обычным артиллерийским капитаном, учившим историю по краткому курсу для кадетов военных училищ, дали ему совершенно новый, неожиданный для забитой, чинопочитающей эпохи, взгляд на правильное, позволительное и полезное.
      Бывшего жителя Амальгамы в самое сердце поразила сама идея независимой от остальных жизни, в которой изобилие было нормой, а лень законодательно предписана гражданам Обитаемого Пространства.
      Федор размышлял о том, сколько времени он мог бы потратить на себя, сколько книг прочесть, в скольких проблемах разобраться… Но принятый в государствах Семицарствия порядок обязывал большую часть дня проводить за служением государству. И не просто проводить время — отдавать силы машине угнетения. Делать работу, от которой общество «тирана» было избавлено самим фактом правильной организации. Добровольно ограничивать себя в понимании жизни, чтобы не выскочить за пределы дозволенной нормы.
      «И ведь как протестовали», — с досадой подумал Конечников. — «Заваливали землю своими и чужими трупами, но всеже добились гибельной для системы разбалансировки».
      Конечникову вспомнились организованные для таких извращенцев (тут он полностью соглашался с точкой зрения тогдашнего официоза), лагеря в пустынных областях удаленных планет — последняя отчаянная попытка системы спасти от психического заражения нормальных людей.
      Это было началом конца, плацдармом для желающих потешить свои чувства и пожить тяжелой, полной лишений жизнью.
      После, уже никакие меры не смогли остановить победное шествие любителей смолы и скрежета зубовного, особенно после того, как Даниила I поджарили заговорщики.
      Император немного не успел… В одной из книг Конечников прочитал, что Проклятый практически закончил на окраине Галактики, у одной из звезд созвездия Золотой Рыбы, строительство Колокола Смерти, устройства призванного уничтожать на расстояниях в десятки парсек эмоционалей, не трогая милых сердцу джихана созерцателей, лентяев и философов.
      Конечникову стало ясно, зачем на ныне разрушенной орбитальной крепости над Солейной было такое мощное вооружение…
      Распад империи был лавинообразным. Система имущественных отношений деградировала вместе с людьми. По мере того, как все больше и больше тон в обществе задавали «живые и чувствующие», все хуже работали подземные заводы и средства распределения.
      В практику вошли товарно-денежные отношения между людьми, породив все прелести этого образа жизни от эксплуатации человека человеком до разрушения среды обитания. Все это происходило на фоне взрывообразного роста численности населения на планетах.
      Двуногая саранча с энтузиазмом принялась плодиться, жрать, заваливать отходами и вытаптывать миры Галактики. Вскоре людям пришлось напрягать все силы для того, чтобы просто поддерживать свое существование. Ожесточенная конкуренция, постоянные битвы за лучшее место, имущество, партнера, кусок хлеба стали смыслом существования.
      Когда народ спохватился, оказалось, что большинству стало жить хуже, если не сказать просто хреново. Вновь сформировавшаяся элита уже приняла все меры, что падение по спирали продолжалось до самого дна.
      Новый порядок насаждался силой оружия и подлым, изматывающим психотеррором, рассчитанным на то, чтобы люди просто добровольно забыли о своих правах и свободах, которыми пользовались в прежнее времена, в надежде, что их оставят в покое.
      Уже после двухсот лет правления «живых и чувствующих», в освобожденном от «диктатуры» Обитаемом Пространстве вновь были расконсервированы станции прослушивания мыслей, но отлавливали они уже тех, кто не горел желанием «страдать и наслаждаться».
      Дальше стало еще хуже. Федор, вспомнил, зафиксированные в текстах свидетельства того, как восторги эмоционалей по поводу возможности безудержно предаваться страстям, сменились ужасом. И было от чего прийти в отчаяние. Продолжительность жизни резко упала. Человеки стали изнашивать свои тела за 100–120 лет, но не это было самым страшным.
      Вновь реинкарнированные все тяжелее и тяжелее вспоминали свои прошлые жизни, пока в один прекрасный день вечность кончилась — накопленные знания и опыт, за исключением краткого резюме в виде предсмертных желаний, определяющих новую сущность, перестали быть доступными ныне живущей личности.
      После краткого периода паники проблема была решена крайне просто — реинкарнация была объявлена научной теорией, а потом и просто вымыслом, мифом, сказкой невежественных древних. Хотя невеждами по-праву можно было называть новых двуногих, запертых в границах между рождением и смертью, непохожих на человека прошедшей эпохи, владеющего богатством знаний и опыта, накопленного за десятки прежних воплощений.
      Даже реформированная православная церковь отказалась от концепции череды воплощений, заменив исканием царствия небесного за одну земную жизнь, как альтернативы адскому пламени, которое непременно ожидает изначально грешных потомков Адама и Лилит.
      Теперь уже в закрытых хранилищах оказывались работы, в которых авторы сравнивали интеллектуальные, психические и сверхпсихические возможности новой и старой ветвей Хомо Сапиенс.
      На общество обрушилась лавина проблем, связанных с формированием личности новорожденных, их обучения, отягощенной быстрой сменой поколений и необходимостью за короткие сроки забивать в голову огромные объемы информации.
      Особо сложной стала борьба за физическое здоровье, больше не поддерживаемое практически уснувшим разумом. Планеты стала захлестывать эпидемии давно забытых заболеваний, лекарства от которых были давно утрачены за ненадобностью.
      Наследники божественно мудрых, бессмертных и могущественных существ стали обычными говорящими безволосыми обезьянами, не слишком отличаясь от них по примитивной неразвитости психики и опустившегося до зачаточного уровня интеллекта.
      Этому способствовали войны, начавшиеся почти сразу после распада империи джихана, в огне которых горели и архивы, и тонкая душевная организация людей, заставляющая искать ответ на вопросы экзистенции.
      Федор оторвал глаза от книги, и долго бессмысленно глядел перед собой на облетающие березки.
      Потом встряхнулся и строго сказал себе, давя нехорошее, мерзкое чувство вины, что это был его первый поступок в духе Управителей Жизни, для которых смертные были легко сменяемым, дешевым материалом в достижении собственных целей.
      Когда он вернулся в корпус, его уже встречал капитан Застенкер. Капитан, несмотря на свою страшную фамилию, был приятным в общении, тихим, усталым молодым человеком. Особист деликатно постучался в палату к Федору.
      — Позвольте войти, Федор Андреевич, — робко спросил он.
      — Пожалуйста, — равнодушно пожав плечами, ответил Федор и сражу же, резко пошел в атаку. — Чем обязан? Где полковник Терских?
      — Осмелюсь доложить, с Борисом Николаевичем случилась беда, — мягко и деликатно произнес Застенкер.
      — Что с ним еще такое… — недовольно произнес Федор.
      — Он умер, — максимально печальным голосом произнес капитан.
      — А почему не пришел? — поинтересовался Конечников, продолжая свои игры.
      — Простите? — не понял Застенкер.
      — О Боже… Не сразу дошло. Он казался таким здоровым и крепким, — сыграл в виноватое удивление Федор. — Я хотел спросить, отчего?
      — Кровоизлияние в мозг, Федор Андреевич. Прямо в рабочем кабинете.
      — Я могу взглянуть на него? — спросил Конечников.
      — Разумеется, Федор Андреевич, — ответил особист.
      Неистребимый запах мертвецкой витал в воздухе пустой, холодной «смотровой», комнаты с тускло блестящими металлическими стенами, — помещения морга, куда выкатили тело. Эта вонь пробивалась, несмотря на фильтры- поглотители в кондиционерах и маскирующие запахи дезодоранта.
      Терских лежал на тележке. Федор сразу понял, что это он, узнав свешивающуюся волосатую руку с золотыми командирскими «Сентако».
      Крок, откинув край простыни, взглянул в сине-багровое лицо мертвого полковника. Сомнений не было, это был Борис… Начальник первого отдела: хлопотун, соглядатай, сводник и палач.
      В лице особиста вместе с мукой застыло бесконечное изумление, будто он так и не смог понять — за что.
      — Похороните достойно, — сказал Конечников Застенкеру. — У него есть жена, дети?
      — Да, — ответил капитан.
      — Я позабочусь, чтобы вдова получила хорошую пенсию, а Борису Николаевичу дадут орден посмертно за заслуги перед отечеством.
      Особист кивнул головой.
      Конечников отвратительно чувствовал себя. Сколько бы он не убеждал себя, что это просто необходимо, что каста эсбешников никогда с людьми не церемонилась, сколько он не вспоминал про халявных девок и бани, как нечто само собой разумеющееся доступные этим хозяйским холуям, все равно злодейство оставалось злодейством.
      Однако такого случая он упустить не мог. Мантра требовала проверки, да Федору для жизни в новом качестве нужны были деньги и документы.
      Все сложилось как по-писаному. Сексотный фонд службы безопасности и личные накопления нечистого на руку сотрудника, добытые торговлей фальшивыми удостоверениями, а главное — два добровольца, желающие вечности…
      Если бы полковник остался жив, то дело бы, конечно, несколько осложнилось. Но и в этом случае, чипкарты удостоверений личности и изрядный кусок денежных средств лже — Управителю все равно был бы гарантирован.
      Конечников вернулся в палату. Виктория стояла у окна, бледная, несчастная, раздавленная увиденным.
      — Грустно, — сказала она.
      — Что, — неестественно бодрым тоном спросил Крок.
      — Федя, ведь он даже не понял, — также глядя вдаль, сказала девушка. — Борис обрадовался, переписал слоги мантры. На радостях дал мне тысячу рублей. Потом мы долго говорили о том, как будем жить до конца времен, строили планы на века вперед. Потом начал бубнить по бумажке. С третьего раза у него получилось. Тут будто что-то хлопнуло. Боря упал, хрипя и задыхаясь. Пару минут он сучил ногами и пытался что-то сказать, потом…
      — Мне это не слишком интересно. Где мантра? — спросил Федор.
      Девушка молча протянула ему бумагу.
      — Ведь Борис умер из-за нее? — спросила она.
      — Конечно.
      — Бланки, — приказал Конечников.
      Девушка нервно вытряхнула из кармана пачку чистых чипкарт удостоверений личности и записывающий аппарат, маленькую блестящую коробочку размером с портсигар.
      — Возьми себе, пригодится, — Федор отодвинул три пластмассовых прямоугольника.
      — Зачем? — спросила девушка. — Мне не надо.
      — А когда тебе стукнет 50, а ты останешься двадцатилетней, как ты это объяснишь? Будешь лепетать про здоровую наследственность или системы дыхательных упражнений?
      Виктория убрала бланки документов в карман.
      — Теперь самое главное, — сказал Федор.
      — А именно? — хмуро поинтересовалась Виктория.
      — Ключ- карту от секретного счета, разумеется, — с усмешкой ответил Федор.
      — Зачем она тебе без пароля? — удивилась девушка.
      — Я знаю пароль, — отрезал Конечников. — Занятная комбинация из 32 символов. Мне сообщили его перед началом операции.
      На самом деле все было гораздо проще. Мнительный «особист» имел глупость часто повторять про себя известный только ему код доступа. Это было вполне объяснимо из-за огромной ответственности, которая лежала на покойном полковнике СБ за подконтрольные ему немалые денежные средства.
      Способ хранения денег был, мягко говоря, экстремальным — после неверного ввода, ключ просто превращался в мертвый хлам. — Пользуйся, — бесцветным голосом сказала Виктория.
      — Это еще не все, — с усмешкой продолжил Федор. — Денежки давай, киса.
      — Какие деньги? — попыталась отпереться медсестра.
      Виктория взглянула в неумолимо твердые глаза своего любовника, заплакала и пошла на медпост. Она принесла сумку, из которой вынула объемистый сверток и швырнула его на кровать.
      — Подавись, — сказала девушка.
      Сверток порвался, и тугие пачки кредитных билетов высшего достоинства рассыпались по одеялу. Федор никогда в жизни не видел столько денег. При его лейтенантском жаловании, взносах в кассу взаимопомощи, перечислениям в банк, наличности на руках оставалось до обидного мало.
      Да и, пожалуй, он за всю службу не заработал столько, при семирублевом довольствии в бытность курсантом и жаловании первого лейтенанта, составляющего невозможную сумму в 93 рубля 57 копеек в месяц.
      — Не надо грубить, — сказал он, — накажу. Никто не имеет права торговать казенными удостоверениями. Мы должны были прекратить этот разбойных промысел. Но при этом, я полагаю, мы имеем право на маленькое вознаграждение. Вот твоя доля, вот моя.
      Федор честно разложил деньги на 2 равных стопки, отметив, что в его половине все равно больше, чем он получил за всю службу.
      — А карта? — попыталась вставить Виктория.
      — А с какой стати мы будем делить казенные деньги? — ответил ей Федор.
      — Но мы ведь тоже их украли, — сказала девушка.
      — Вот их-то мы не крали, — возразил Федор. — Деньги были перечислены для меня. Зачастую человек и не догадывается, что является лишь временным хозяином.
      Конечников собрал свою долю и убрал в тумбочку.
      — Никакой ты не Управитель, — не слишком правда, веря в то, что она говорит, ответила ему Виктория.
      — Очень смешно. Ха-ха-ха, — произнес Федор, глядя в заоконные сумерки. — Там на столе лежит листок бумаги. Читай скорее, и займемся в последний раз любовью.
      Федор очень не хотел видеть, как станет умирать Виктория, да и просто боялся, что его жадный интерес к происходящему выдаст его.
      — Ты от меня избавиться хочешь? Как от Бориса? — спросила девушка.
      — Читай, — страшно сказал Федор. — Хотел бы я тебя убить, давно бы уже сделал. И ничего бы мне за это не было.
      Девушка дрожащим от волнения голосом несколько раз прочла заковыристый, непривычный текст. Постепенно ей это стало нравиться, и она уже с охотой повторяла странные сочетания звуков.
      — Ну, хватит на первый раз, — остановил ее Федор.
      Он обернулся и посмотрел на девушку. Радикальных, волшебных перемен с ней не случилось, но глаза медсестры стали глубже, губы краснее, от кожи, казалось, исходило свечение, так она стала свежа.
      — Ну, как? — спросил Конечников.
      Он почувствовал почти физическое облегчение оттого, что его любовница жива. Уже потом, Федор понял, что означает для него. Мантра бессмертия прошла испытание.
 

Комментарий 12. Некоторое время спустя.

      21 Апреля 10564 по н.с. 20 ч.25 мин. Единого времени. Искусственная реальность «Мир небесных грез».

      — Хватит на сегодня, — предложил Управитель.
      — Да, пожалуй, — согласилась девушка.
      — Но каков молодец, — усмехнулся Андрей. — Вполне достойный Управителя поступок.
      — Все равно прокололся, — покривилась девушка. — Если бы он подошел без сантиментов, то, пожалуй, мы бы и не знали, что он что-то раскопал.
      — Скажи, какого черта тебе понадобилось пускать его в нашу святая святых? — поинтересовался Живой Бог.
      — Ну, надо же было как-то решать проблему. Если бы не развоплощенная, то все прошло бы гладко. Он прочел бы мантру, и это его положили в холодильную камеру морга.
      — А если бы он не искал мантру? — с подозрением спросил Управитель. — А, например, поинтересовался документами по Амальгаме?
      — Я, собственно говоря, на это и рассчитывала, — с усмешкой ответила девушка. — Тогда он оказался бы в холодильнике с дыркой в голове от собственного выстрела.
      — Да врешь ты все, — с сожалением заметил Живой Бог. — Ты просто играла с ним, давая возможность выкрутиться и перейти в новый тур игры.
      — А что в том плохого, даже если и так?
      — Плохо то, как все сложилось.
      — Я не знала про его подругу.
      — Но зачем?
      — Так… Было интересно. Маленький эксперимент, — ответила Управительница, честными глазами глядя на Андрея.
      — Он, что, напомнил тебе Князя Князей? — поинтересовался Живой Бог. — Это было мотивом? Воспитать себе постельного мальчика?
      — Дурак, — беззаботно рассмеялась девушка.
      — Тогда зачем?
      — Нам всем нужен был тогда разработчик новых правил боя. Для того, чтобы заставить дрессированных по идиотической Конвенции дуболомов летать так, как это было нужно для борьбы с берсерками.
      — Чушь, — не слишком уверенно возразил Управитель. — В нашем распоряжении были целые штабы военных специалистов.
      — И все они рассуждали как старый полковник Томасон. И еще долго бы цеплялись за правила «рыцарской» эпохи. Я хотела сохранить новое, перспективное течение в тактике.
      — Но зачем ты его пыталась сделать бессмертным? Дать ему почувствовать, как сладко быть пусть маленьким, но богом. Что, мало развели всяческих Управителей?
      — Стимул, мой милый, — с усмешкой сказала девушка. — Стимул — это великая вещь. Только по доброй воле человек может сделать то, чего не добьешься от него ни угрозами, ни пытками.
      — Ты просто ходячая энциклопедия по манипулированию, — ответил Андрей. — Но, пожалуй, это слишком для какого-то смертного дикаря. Ты сильно рисковала. Совет бы этого не одобрил.
      — Ставки были высоки, — не смутилась Управительница. — На тот момент это был реальный шанс. Если бы дело получилось, то мы бы не проиграли первых кампаний и не потеряли триллионы жизней. Подумай, сколько нужно было ждать, когда течение жизни сформирует подобное сочетание: подходящий ум и страстное желание отомстить?
      — Но зачем ему бессмертие?
      — А кто бы придумывал маневры лет через 30–40? Хороший хозяин содержит в порядке нужные и полезные ему вещи.
      — Алексей Конечников… — отрезал Живой Бог.
      — Алексей… Этот мальчик был просто нежданным подарком судьбы, возникшим, спустя много лет после известных событий, когда я уже отчаялась, — призналась Живая Богиня. — Вообще, я благодарна этой семье. Они научили меня, как формировать желаемые явления и события, используя минимум собственных усилий.
      — Оттого они все так плохо кончили? — поинтересовался Пастушонок. — Понятное дело, кроме Федора, который вовремя исчез из нашего поля зрения.
      — Так было надо, — без тени смущения ответила Живая Богиня.
      — Ладно, — согласился Управитель. — Не будем ворошить больше эту тему. Я двинусь по делам.
      — Хорошо, — усмехнулась девушка. — Пока.
      Через пять минут тяжелая масса звездного корабля вспорола воздух, на полной скорости уходя в космос.
      Рогнеда отправилась в свой дом на Деметре, размышляя о том, что ей, возможно, удалось изменить намерения Живого Бога просто расправиться с ней при помощи Совета, используя раскопанные им компрометирующие материалы, и заставить попытаться своего старинного протеже использовать бывшую благодетельницу в собственной игре.
 

Продолжение.

 
      — Ты не представляешь, какое это блаженство, — ответила Виктория. — Я чувствую так, будто стала 13-ти летней девочкой.
      — Ну, вот и прекрасно, — отреагировал Федор. — Иди на пост.
      — Я думала, что мы займемся любовью напоследок, — обиженно сказал Виктория.
      — Наверное, не стоит, — возразил Конечников. — Пока мы делали вид, что все происходило само собой, было интересно.
      — Да, ты прав, — горько сказала девушка. — Но я думала ты меня хоть немного любишь. Или хотя бы просто привык ко мне.
      — Там куда я еду, с этим большие сложности.
      — Скажи, — спросила девушка. — А ты вернешься?
      — Не знаю, — ответил Конечников. — На твоем месте я бы тихо смылся и боялся бы встреч со мной как смерти. Девушка посмотрела на него полными слез глазами и вышла. Конечников больше никогда не видел ее живой.
      Выпроводив свою бывшую любовницу, Конечников наведался к терминалу и несколько раз перевел казенные деньги со счета на счет, открыв их при помощи саморегистрирующихся чипкарт.
      После этих операций, найти средства службы стало весьма затруднительно.
      Утром Федор попрощался с профессором Огородниковым, с врачом и медсестрами, получил выписку медкомиссии, в которой капитану Конечникову Федору Андреевичу был рекомендован лечебный отпуск сроком на один год, собрал свои нехитрые пожитки и навсегда покинул Центральный эвакогоспиталь ВКС.
      Для того, чтобы отвезти важного гостя, капитан Застенкер, на правах исполняющего обязанности, вживаясь в должность своего покойного начальника, приказал задействовать приписанный к эвакогоспиталю звездолет, транспортную модификацию С-29.
      Конечникова с превеликим почетом усадили в кресло второго пилота, подключили обзорные системы и даже мануальное управление. Федор был этому совсем не рад, он начал испытывать беспричинный страх и неприятные ощущения в теле, едва оказался в кабине аппарата, желая забиться куда-нибудь в темный уголок, чтобы не позориться на людях.
      Корабль пришел в движение. Федор вдруг почувствовал, что железная коробка уже не опирается на твердую поверхность, мягко, пружинисто раскачиваясь на увлекающих от земли поплавках антигравитаторов.
      В экранах мелькнули корпуса госпиталя, парки, сады. Крок узнал неприметное здание библиотеки, место, где стискивающая его реальность, на мгновение расступилась, обнажая иные миры, отдаленные океаном времени от берегов нищей, конкретной, убого-мелочной реальности. Конечников со стыдом подумал о том, какую роль ему приходилось играть, за возможность побывать на другой стороне…
      Когда транспортник вышел из гиперпространства на высокой орбите родной Амальгамы, сбылись самые худшие опасения Федора.
      Кораблик мотало и колотило с чудовищным ускорением, а Конечников, замотанный в поля гашения антиускорительной системы без конца опорожнял свой желудок, уделывая его содержимым скафандр первого класса защиты.
      Пилот среагировал, увидев, что Федор открывает стекло, но просьба привести защитный костюм в рабочее положение не прозвучала, сменясь брезгливо-иронической усмешкой при виде корчащегося от рвотных позывов человека, являющимся по документам боевым офицером.
      Все 300 мегаметров до планеты Конечников, как сопливый новичок боролся со своим желудком, зеленея и белея, испытывая мучительные позывы вывернуть наизнанку внутренности. Временами на него наваливался липкий, удушливый страх, он с ужасом прислушивался к потрескиванию едва сросшихся костей.
      Пилоты, которым надоело слушать неаппетитные звуки уже в открытую прохаживались по блевунам со слабым вестибулярным аппаратом.
      На низкой орбите экипаж связался с комендантом космопорта, сообщив, что везут тяжелобольного пассажира, которому нужен транспорт до поселка Хованка.
      Комендант в ответ пролаял, что единственный глайдер был отправлен 2 часа назад со специальным поручением, а другого транспорта у него нет.
      Пилот заметил, что его это волнует мало. Они выгрузят носилки с больным, а дальше не их забота. Если тот помрет, то виноват будет комендант.
      Зампотех навел камеры на Конечникова и дал послушать те звуки, которые издавал не оправившийся от контузии капитан.
      Корабль снижался в сплошной облачности. Блистеры заливало дождем, который временами переходил в снег. На экране в трехмерной проекции плыли контуры сложнопересеченной местности в окрестностях космодрома, красными огнями горели сигнальные радиомаяки, включенные ради нежданного гостя. Транспортник приземлился.
      Федора аккуратно, боясь испачкаться, переложили на носилки. Скафандр снимать не стали, не нашлось желающих. Где-то далеко заурчал и залязгал механизм трапа, пахнуло мокрой землей, лесом, промозглой сыростью, которой был пропитан воздух.
      Техкоманда спустила Федора по гремящему трапу и оставила на летном поле под реденьким холодном дождиком середины амальгамской зимы.
      В защитном костюме было тепло. Конечников сделал попытку встать, но голова кружилась, а тело было ватным от слабости.
      — Очухивается вроде, — сказал один техник другому.
      — Встать сможешь? — крикнул второй в самое ухо Конечникову.
      Тот помотал головой.
      «Бл*ль» — вполголоса произнес техник короткое, емкое слово.
      — Может носилки оставим? — просил один другого. — Потом сактируем.
      — Нет, ты что, охренел? Ладно, эта тряпка на нем все равно списана, но вот носилки… Да командир из тебя самого носилки сделает, — возразил тот.
      — Вот и стой, карауль блевуна…
      На счастье техников с края поля раздался скрип телеги и лосиное фырканье.
      — Тпру, Гектор, — крикнул возница. — Этот пассажир, что-ли?
      — Этот, этот. Забирай.
      — А на кой он мне, помрет еще. Оно мне надо, отвечать. Да и куда я его дену.
      — А нас это не волнует, — одновременно ответили техники, синхронно хватая Конечникова за руки и за ноги, спешно, но аккуратно забросили его в телегу. Туда же полетели 3 чемодана с Кроковским барахлом.
      Потом они подхватили освободившиеся носилки, моментально вбежали по трапу наверх. Заработал подъемник, убирая лестницу.
      — Стойте, ироды окаянные! — в отчаянии прокричал мужик.
      Люк захлопнулся, транспорт взмыл на антигравах и скрылся в пелене облаков.
      — Отвезу я тебя коменданту, — сказал возница. — Пусть куда хочет, туда и девает. На кой ты мне такой обморочный.
      Федор слушал, а в голове крутилась мысль, где же он мог раньше слышать этот голос.
      Он с трудом повернул голову и стал разглядывать этого неопределенного возраста человека в мокром, заношенном полушубке с нахлобученным на макушку рваным треухом.
      Возница, по привычке воровато оглянувшись, достал из-за пазухи мятую папироску и темную от времени зажигалку, покрытую местами белым налетом. Вспыхнул огонек, и Конечников узнал своего сверстника, Славу Опанаскина, по кличке Гунька.
      — Гунек, ты не причитай, а вези меня к Конечниковым.
      — Не поеду я, — визгливо возразил тот. — Мне комендант только до поселка велел ехать, а не на хутора. Как ты меня назвал? — вдруг пошло до него.
      — Гунькой был, Гунькой и остался, — подытожил Федор.
      — А вы откуда меня знаете? — осторожно поинтересовался Опанаскин.
      — Федор я. Внук Арсения Конечникова. Синоптик-младший…
      — Синоптик? — Гунек щелкнул зажигалкой и поднес крохотный огонек к лицу Конечникова.
      — Что, так сильно изменился? — Крок поднял стекло шлема.
      — Федька, — потрясенно сказал возница. — Какой же ты молодой.
      — Ноги только не носят, а так ничего, — усмехнулся Конечников.
      Откуда-то издалека по раскисшей грязи поля космодрома зачавкали шаги. Раздалась приглушенная ругань. Гремя намокшей брезентовой плащ-накидкой, к телеге приблизился военный.
      — Кого нам Бог принес, Гунек? — спросил подошедший.
      — Конечникова Федора, внука Арсения Конечникова с хутора Выселки.
      — Не болтай, стали бы из-за него транспортник гонять, — сказал офицер и вполголоса, забористо выругался в усы.
      — Капитан Конечников Федор Андреевич. Последнее место службы База ВКС «Солейна», — представился Федор. Должность — командир малого гиперпространственного разведчика. Нахожусь в лечебном отпуске.
      — Здравия желаю, господин капитан. Прапорщик Топорков, комендант объекта. Разрешите осведомиться о состоянии здоровья.
      — Спасибо, терпимо, — ответил Федор, с трудом приподнимаясь на локтях и забрасывая ноги в телегу.
      — Вот и хорошо, — сказал комендант. — Медицина тут никакая, один фельдшер на планету. Помереть недолго.
      — А как же Планетная Охрана? Раньше тут целый полк размещался.
      — О… — покачал головой прапорщик. — Когда это было, вспомнили. Уж лет семь как нет. Кому мы нахрен нужны.
      — Как я понимаю, обратно выбраться будет трудновато.
      — Так точно, господин капитан. Дыра, захолустье… Случись что… — многозначительно сказал комендант. — Может вернуть корабль?
      — Ключи здесь молодильные есть. Найду — не помру.
      Федор подумал, что это, пожалуй, было бы лучшим выходом, но вряд — ли ребята с транспортника стали бы возвращаться. Тем более за каким-то странным типом, прикидывавшимся боевым офицером, но изгадившим всю кабину как последний шпак.
      — Удачи. Я слышал — сказки все это.
      — Увидим. Честь имею.
      — Выздоравливайте, господин капитан.
      — Но, трогай, — грозно крикнул возница, щелкнув вожжами.
      Копыта ездового лося зачавкали по грязи, телега, покачиваясь, поплыла под редким дождиком.
      Они въехали на проселок, оставив позади десяток гектаров раскорчеванного пространства, окаймленного едва видимыми в тумане белыми фонарями, которое называлось летным полем.
      Стало темно. Остатки света короткого зимнего дня позволяли с грехом пополам видеть темную колею дороги между черных, почти вплотную стоящих друг к другу деревьев. Дорога пошла в горку, грязь сменилась светлым песком, а где-то за облаками мелькнул угловатый, неправильный силуэт Крионы.
      — Луна взошла, — довольно сказал Гунек. — Теперь ехать веселей будет. Ты-то поди в темноте видеть разучился, с вашими лампами, фонарями, прожекторами.
      — Если бы, — усмехнулся Федор. — Сколько лет наши предки в горе сидели. Думаю, что это уже навсегда.
      — А что ты там делал, Крок? — Гунек показал рукой на небо. — Как же можно там 20 годков то прожить было. В тесноте, да с воздухом спертым. Кругом железо, а за стенкой пустота.
      — Жил вот, воевал. Награды имею. Кораблем командовал.
      — А чем ты лучше меня? — вдруг вывел Опанаскин. — Я всю жизнь землю пахал, пшеницу сеял, огородом занимался. А у меня и куры, и утки, и дом справный. И лося четыре ездовых, и 2 лосицы дойные.
      — Гунь, а чего это ты вдруг? — поинтересовался Федор. — Сожаления по поводу, что жизнь не удалась?
      — Ты вот хоть лодырь и калека, но тебя называть героем будут, в пример другим ставить. Когда гикнешься, глядишь, памятник поставят. Ну, на худой конец, доску на дом прикрутят, типа «здесь родился герой».
      — Не понял, Гуня, ты что, обидеть меня хочешь?
      — Да такие, как ты, нам, честным труженикам, в душу плюют. Болтаются там по космосу, деньги народные на ветер пускают, баб трахают и водку хлещут. Так бы и дал в морду, — Опанаскин сделал попытку замахнуться.
      Федор ударил его открытой ладонью в нос, и Гунек, охнув, вывалился из телеги.
      Лось остановился. Гуня долго валялся на земле, тонко, по-бабьи завывая: «Синоптик, сволочь, гад. Ты мне нос сломал».
      — Я тебе шею сломать могу даже сейчас. И ничего мне за это не будет…
      — Сука позорная, — плача сказал Гунька. — Теперь ни одна баба за меня не пойдет.
      — Ты и раньше Гунек не был красавцем, — издевательски сказал Конечников. — Да и жена тебе ни к чему, раз лосицы есть.
      — Убью, гад, — Гунек сделал попытку достать Федора ножом.
      Конечников треснул Опанаскина тростью по уху, отчего тот плюхнулся на пятую точку, выронил тесак и тихо заныл, схватившись за больное место.
      — Ты, чмо болотное, — крикнул Федор, бросая добротное, тяжелое, деревянное ведро — дощан в голову Гунька. Ведро гулко ударилось о лоб мужика. — Быстро принес воды из речки. И сам умойся, морда. Будешь гундеть — пристрелю.
      Славка Опанаскин поспешно исчез в лесу. Посыпались камни, Гуня в быстром темпе съехал по склону к едва слышной отсюда Гремячке.
      Конечников с трудом, опираясь на палку, встал. Злость придала ему сил. Огляделся, настраивая глаза на кромешную тьму. Пристально вглядываясь в пространство, заставил различить себя различить в сплошной стене деревьев белые стволы берез, высокие сосны, мрачные лапы елей.
      Способность видеть в темноте возвращалась. Песчаная дорога стала совсем светлой, темная полоска между ее колеями стала светло-серой, резко обозначились серые, сухие былинки мертвой травы, замершей до следующей весны.
      Федор отметил, что дождик прекратился и ветер стих. Наступила неправдоподобная тишина, какой никогда не бывает на заполненном гудящими механизмами скауте. Лишь где-то внизу едва слышно несла воды Гремячка, да пыхтел, поднимаясь по склону, прибитый Федором возница.
      Залитая кровью морда Гунька после умывания приняла почти человеческий вид, лишь нос стал в два раза толще, да на лбу появилась пара солидный шишек.
      — Полей, — приказал Конечников.
      Он с удовольствием смыл с себя кислую блевотину, включил обогрев защитного костюма на половинную мощность, чтобы испарить влагу с поверхности скафандра. Потом Федор залез в телегу, и протянул Опанаскина по спине тростью, когда тот ненавидяще зыркнул на него.
      Конечников на службе научился обращаться с такими шакалами как Гунек.
      Остаток пути они молчали: Гунька — опасаясь побоев, Федор — разглядывая полузабытые родные места.
      Конечников поражался, как все поменялось, оставив лишь призрачное сходство с тем, как это ему запомнилось. Прошлое лишь угадывалось в произошедших в окрестностях поселка переменах.
      Приметные деревья, овражки, горки, канавки или сгинули, или изменилась до неузнаваемости. Никто не ждал окончания его службы, жизнь шла своим чередом.
      Заметно изменился и сам поселок. Памятные Конечникову домишки покривились, сели в землю.
      Между старых зданий красовался новодел — веселые поселковые бабы исправно рожали детей, увеличивая население Хованки, изрядно уменьшенное много лет назад огневицей.
      Телега долго ехала по заполненным непролазной грязью узким улочкам. Конечников рассматривал уродливые изгороди, за которыми прятались участки, и располагалось жилье, слушал злой, заливистый лай собак.
      По тому, насколько подступил поселок к выселкам, можно было судить, что население Хованки изрядно выросло.
      Возница, делая боязливые попытки повернуться к Конечникову и что-то сказать, но, не решаясь этого сделать, молча остановил телегу.
      Федор жадно разглядывал родное подворье, отгороженное мокрым забором из разнокалиберных деревяшек. Старый дом, в котором прошло его детство, показался ему маленькой невзрачной халупой. Поодаль, на месте старой бани, был поставлен большой, новый дом, крытый светлой черепицей. По местным меркам это были почти хоромы: подклеть, крытая лестница, терраса, широкие, застекленные окошки, в которых колыхался неяркий, но кажущийся ослепительным после почти полной темноты позднего вечера свет от печи с открытыми дверцами.
      Раздался лай. Крупный пес местной породы заметался на цепи, перекрывая подходы к дому.
      — Чего сидишь? — поинтересовался Федор. — Чемоданы взял, и вперед.
      — Не пойду, — втягивая голову в плечи в ожидании удара, сказал Гунек. — Собака у Виктора — зверь. Порвет.
      Конечников сунул 2 пальца в рот и оглушительно свистнул. Потом еще раз.
      — Кто там? — раздался грубоватый, сильный, однако узнаваемый по характерным интонациям голос.
      — Отзовись, — приказал Федор Опанаскину.
      — Витька, это я, Гунек, — крикнул тот. — Дело есть.
      Виктор невнятно выругался, но зашагал в их сторону.
      — Если ты, Гуня с пустяками по ночам шляешься, ей-богу, Крайта спущу.
      — Грозный какой. Не было б нужды, не приперся бы на ночь глядя.
      — Про Федора опять чего-то пришло?
      — Да ты топай, топай, нетерпеливый.
      Виктор распахнул скрипучую калитку. Брат заматерел, задубел кожей, покрылся морщинками, зарос густой бородой, лицо его было усталым, глаза потухшими.
      — Выкладывай, Гуня, — хмуро бросил он. Тут Виктор увидел, что Опанаскин не один. — Кого еще привел? На постой не возьму.
      Конечников — младший оглядел Федора с головы до ног. Его глаза остались такими же неприветливыми.
      Федор подумал, что в легком армейском скафандре, который наземные части использовали в качестве термокостюма, узнать его сложно.
      — Ну, давай теперь братьев не узнавать, — произнес Федор, откидывая шлем.
      — Федька, ты?! — Виктор сделал шаг, пристально вглядываясь в лицо пришельца. — Живой, чертяка!
      Виктор обнял пакадура так, что у Федора затрещали кости.
      — Силен, черт! — вырвалось у Федора — Здорово, брат! Тише, я нынче весь из кусочков.
      Виктор отпустил его, сделал шаг назад и только сейчас разглядел палку в руках брата.
      — Нормально, не рассыплюсь. — Федор перевел глаза на Славу Опанаскина. — Гунек, чемоданы в дом.
      Возница, бурча что-то невнятное, полез за багажом. Виктор хотел было помощь, но, поглядев на лицо Гунька, лишь усмехнулся, и пошел во двор к собаке, сделать привязь пса короче.
      Гунек добросовестно перетаскал все Кроковское добро, даже поднял его по лестнице и остался стоять, вопросительно глядя на братьев.
      — Чего тебе? — поинтересовался Федор.
      — Дык это… Возил, носил… Как бы надо того…
      — Тебе мало? — не предвещающим ничего хорошего тоном спросил Федор. — Могу добавить, если понравилось.
      — Премного благодарен вашбродь, обойдусь.
      — Знаешь, Гунек, — сказал Виктор, беря возницу за локоть и подталкивая к воротам. — Смотрю я на тебя и думаю — не женился ли ты часом.
      — А чего? — поинтересовался Опанаскин.
      — Да вот вижу — рога уже растут.
      И действительно, шишки основательно созрели, напоминая пробивающиеся молодые рога у сохатого. Возница молчал, топая по дорожке, ведомый хозяином дома. У калитки он тихо, чтобы не услышал Федор, сказал:
      — Да уж, отблагодарил твой братец. Уезжал — еще был на человека похож, вернулся держимордой.
      — Ладно, топай, герой, будешь еще выступать. Спасибо скажи, что не убил, — брезгливо сказал Виктор, выталкивая Гунька.
      Пес продолжать без особого энтузиазма дежурно залаять в сторону террасы, где невидимый для него стоял Федор.
      Виктор, проходя мимо собаки, нагнулся, и погладив пса, сказал:
      — Свои, Крайтушка, свои.
      Брат Федора по-молодецки, одним махом взлетел по лестнице на террасу.
      — Федя, чего в дом не заходишь? — спросил он.
      — Тебя жду.
      — Не стесняйся, это и твой дом.
      Конечников толкнул массивную деревянную дверь, укрепленную грубо скованными металлическими уголками и полосами. Петли пропели душераздирающую мелодию, пропуская Конечникова в сени.
      — Кого там носит, Витя? — раздался незнакомый голос.
      На пороге, шлепая голыми ногами по доскам пола, показалась еще молодая, но явно не следящая за собой женщина в несвежей нижней рубашке. Увидев Федора, она пронзительно взвизгнула и опрометью бросилась в дом.
      Виктор, услышав крик, влетел следом.
      — Вот баба, вот дура, — с досадой крикнул он вослед тетке. — Кого ты испугалась? Это же Федька, брательник мой вернулся.
      — Ты располагайся, сейчас чай будем пить, — предложил Виктор. — А я пока Тому успокою. Она тут после случая одного всех боится.
      Конечников поставил чемодан, прошелся по темной горнице, вдыхая запахи дерева, цветущей на подоконнике герани свежего хлеба и горящей печи.
      По местным меркам остановка была богатой, хоть и явно запущенной. Чувствовалось, что у хозяйки дома был хороший вкус: на полочках стояли композиции из сухих цветов и трав, лежали красивые камешки, на стенах висели картинки, на окнах висели ажурные занавески, на столе и подоконниках салфетки и скатерти.
      Но стекла картинок засидели мухи. Изящные, искусно связанные крючком занавески и скатерти захватаны руками. Домотканые половички с причудливыми узорами были истерты и грязны, точно в один прекрасный день хозяйке надоело наводить порядок, и она предпочла безучастно наблюдать, как все ветшает, грязнится и портится.
      Из соседней комнаты доносился разговор брата с женой.
      — Ну Федька, это, Федька. Видала ведь и не раз. Чего ты боишься, не укусит ведь, — увещевал супругу Виктор.
      — Не он это. Погиб твой брат, — возражала, задыхаясь от страха, женщина. — Гони его. Опять худо будет.
      — Здрасте, — возмутился Витька. — Никуда я своего брательника гнать не буду…
      — Оборотень это, из тех, что деда Арсения стрелили.
      — Витька, — вмешался в их разговор Федор. — Что с дедом случилось?
      — Да живой он, — ответил его брат. — Подожди, вот жену уговорю…
      — Может мне термокостюм снять? — предложил Федор.
      — Снимай, мабуть она без этой дьявольской одежи бояться тебя перестанет.
      Конечников с треском оторвал липучки гермошва, дернул молнию и быстро выскочил из скафандра, оставшись в комбинезоне униформы. От резких движений головой, мир опять пошел кругом, к горлу поступила тошнота. Федор вынужден был взяться за палку, чтобы удержать равновесие.
      — Ну, чего там? — поинтересовался Виктор.
      — Вылез, — ответил Федор. — Пол у тебя холодный.
      — Потерпи, сейчас пимки домашние дам, — ответил брат. И, обращаясь к жене, приказал — Выгляни. Огонь — то тебе зачем?
      — Отстань, — огрызнулась женщина.
      Из-за занавески выплыла свеча в тонкой руке, а потом показалась бледная маска лица, на которой бусинками блестели глаза.
      — Иди, — приказал Виктор.
      Трепеща крупным телом, оглядываясь на непреклонного мужа, стоящего позади, Тамара сделала пару шагов. По мере того, как он приближалась к Федору, ее свеча все явственней освещала лицо гостя. Женщина продолжала двигаться мелкими шажками, подслеповато щурясь и вытягивая вперед свободную руку, точно боясь наткнуться на невидимую преграду…
      Вдруг страх на ее лице сменился радостью узнавания.
      — Федя Конечников, — удивленно сказала женщина.
      — Это я, — подтвердил Федор. — А ты кто?
      — Не узнал, — покачала головой женщина. — Я Томка Девяткина из поселка.
      — А, это мы тебя с Витькой на солнцеворот в Гремячке искупали. В тот год, когда я в армию ушел.
      — С Алены своей, небось, пылинки сдували, — обиженно сказала Тамара.
      Вдруг она заплакала, развернулась и убежала, оттолкнув мужа.
      — Томка, ты чегой? — поразился Виктор. — Том, я, правда, не понял… Что о нас Федька подумат?
      — Отстать, не мешай, — донесся сдавленный голос.
      — Я зараз, — сказал брат и пошел за женой.
      «Ты чегой, обалдела?» — уловил Федор шепот за стеной. — «Нашла время красоту наводить. Стол накрывай, чай заваривай, етить твою мать. Он, поди, с дороги вечерять хочет, а ты у зеркала выкручиваешься».
      «А ты и рад меня пугалом выставить», — тихо, но злобно, ответила Виктору Тамара. — «Пока не соберусь, не выйду».
      — Ну вот, что ты тут поделаешь? — сказал Виктор, выныривая из-за занавески. — Братан, ты голодный?
      — Нет, — ответил Федор. — Дай после перелета отойти…
      — А это? — Виктор щелкнул себя по тому месту, где челюсть переходит в шею.
      — Может завтра? — спросил Федор. — Время позднее.
      — Да брось, — возразил Виктор. — Девять вечера, а завтра воскресенье. Бог простит, что проспали заутреню.
      — Тогда деда буди, — сказал Федор.
      — Не он, наверное, не будет, — подумав, ответил брат. — Да вечером он к нам и не ходит.
      — Как это? — удивился Конечников.
      — Живет он в своей халупке. Кушает с нами, за детьми приглядывает, по хозяйству помогает, что может. А ночевать — к себе в нору. И весь изведется, если не отведешь. Мычать будет, шамкать, даже плакать. Чем ему этот дом плох? Пригляду больше. Мы ему комнату выделили. Теплую. А там, того и гляди, спалит старый дом, и сам еще сгорит дурень старый, не дай Бог.
      — Я к нему, — сказал Федор.
      — Без меня не ходи, — предупредил Виктор. — Крайт тебя не знает. На двор выйдешь — налетит. Подожди, лучше я деда приведу, мыслю, он по такому случаю не откажется.
      Виктор ловко нырнул в сапоги, накинул полушубок, прихватил лампу и был таков. Конечников поднялся. Он прошелся по горнице, прикоснулся к свежим, еще не потемневшим деревянным стенам из добротного бруса, нашел на стене старинные, знакомые еще с детства картинки с кораблями и зданиями. От времени они сильно поблекли, изображение скорее угадывалось, чем было различимо.
      Были и относительно свежие карандашные рисунки окружающих пейзажей, детей, младенцев, Виктора и деда.
      Обнаружил он и свой портрет, нарисованный по-памяти, оттого не слишком похожий.
      Набросок был обрамлен в темную рамку с траурной лентой в правом нижнем углу. Чьим-то нетвердым почерком было выведено: «Раб Божий Федор, воин». Крок почувствовал тревогу. В реальном мире все было совсем не так, как он увидел однажды в своем сне. Занавеска отодвинулась. Появилась Тамара.
      Она была некрасива даже сильно напудренной, с намазанными свекольным соком губами и подведенными сажей бровями. На ее треугольном, скуластом лице с опухшими веками застыло выражение привычной тупости, слегка разбавленное явным, легко читаемым желанием понравиться шурину.
      То, что Тома была в этом, роскошном по местным меркам доме лишней, было видно с первого взгляда. Мужчина строит такое жилище для женщины, которую любит до безумия и которая способна оценить это.
      Глядя на Тому, Федор явственно представлял обычные для этого типа теток протекающую крышу халупы, треснутые чугунки, неметеные полы и битые стекла на окнах.
      Женщина принялась хозяйствовать, стараясь, однако, не измазать парадный, явно с чужого плеча сарафан, в котором она выглядела как чучело из этнографического музея. Конечников помнил, как смеялась Алена над этой формой одежды «поселковых дур». Федору стало неприятно, обидно за Алену и брата, который выбрал себе в спутницы такую чурку.
      Тома отставила в сторону печную заслонку и стала греметь чугунками в печи, доставая ужин для гостя. На лице тетки читалось сожаление по поводу непредвиденной траты продуктов.
      — Спасибо, не хочется, — вежливо отказался Конечников. — Пока добрался, думал, помру. Пусть душа на место встанет.
      — А как же ты там, между звезд летал? — жалостливо удивилась женщина.
      — И мы когда-то были рысаками, — усмехнулся Федор. — Попью воду с истоков Гремячки — оклемаюсь.
      — А было-то чего? — спросила Тамара. — В прошлом годе в поселке почту открыли, сразу кипа писем от тебя за много лет и похоронка. Мы уж не думали тебя живым увидеть.
      — Бой был, ранило меня. Поторопились наши ребята чуть-чуть, — пожав плечами, ответил Федор, не став вдаваться в подробности.
      — А кем ты был там? — женщина показала глазами вверх.
      — Командиром корабля, — ответил Федор…
      — О… — произнесла женщина и уважительно покачала головой. — Большой человек. Деньгов, наверное, много получал.
      Дверь распахнулась. На пороге, опираясь на плечо младшего внука и на палку, появился дед Арсений, весь высохший, сгорбленный, с безумным блеском в слезящихся, красных глазах, немощно тряся головой и механически загребая палкой.
      — Давай, деда, давай, — мягко уговаривал его Виктор. — Пойдем, недолго осталось.
      Старик с помощью внука одолел пару шагов до лавки и сел, продолжая трясти головой, и беззвучно шамкая что-то, одному ему ведомое.
      — Дедушка, Федор к нам вернулся, — громко и внятно произнес Виктор.
      — Какой Федор? — продолжая трясти головой и глядеть перед собой мутными, бессмысленными глазами, спросил старик.
      — Я, деда, — сказал Федор, подходя к нему. — Приехал, вот, на побывку.
      — Мой Федя постарше будет, — сказал старик, махая рукой, точно пытаясь разогнать перед собой морок. — Так ты говоришь, тебя тоже Федором звать?
      — Я — Федор, — с изумлением и ужасом глядя на старика, которого помнил еще здоровым и крепким, сказал Крок.
      — Федор, Федор, — согласился старик. — А моего Федьку там не видал? Говорят, сгинул он, только я не сильно верю. Еще тот озорник был, все время бежал куда-то. А тут, видишь ли, бумажка пришла, — умер, дескать, геройски. Только враки все это.
      — Видал, — согласился Федор. — В госпитале он, раненый.
      — А что с ним? — живо поинтересовался старик. — Женилку — то чай не оттяпали? Как же он детей делать будет? Очень я хочу правнучат от его, непутевого дождаться.
      — На месте у него женилка. За медсестрами бегал, хоть и на костылях, — уверил старика Федор.
      — Ой, скорей бы приехал, етить его мать, — старик заплакал.
      — Приедет. Скоро приедет. Меня вот, вперед послал.
      — Мил человек, ты располагайся, чувствуй себя, как дома, — проявил заботу дед, пытаясь вытереть слезы. — Аленушка нам кашки с сальцем даст повечерять.
      — Я не Алена, я Тамара, — с огорчением и раздражением поправила его женщина.
      — Витька, а деду можно? — спросил Федор, показывая на пальцах вечный знак, обозначающий бутылку.
      — Да наливаем ему стопочку… — ответил Виктор. — Дед у нас геройский, сидит, цедит весь вечер по глоточку.
      — У меня коньяк есть. Настоящий.
      — Ну, давай свой каньяк, — согласился Виктор.
      Очень скоро на столе было все, что надо. В чугунке исходило паром настоящее вареное просо, рядом на глиняной тарелке лежали нарезанное мелкими ломтиками сало и домашняя колбаса. В глиняной плошке, распространяя совершенно невозможный, давно забытый запах, похожий одновременно на аромат парного молока и влажную свежесть свежевыпавшего снега, лежали малосольные огурцы. Духовито, вкусно пахло свежевыпеченным хлебом.
      В центре Конечников — младший, явно гордясь собой, поставил лампу местной работы из расписной керамики, изображающую непонятного зверя тянитолкайский породы. Виктор залез лучинкой в печь, вытащил на ее кончике потрескивающий огонек и зажег свет.
      Горела двухфитильная масляная коптилка слишком слабо, чтобы разогнать мрак горницы и слишком ярко, чтобы можно было нормально видеть ночным зрением.
      — Может не надо? — спросил Федор. — Видеть в темноте я еще не разучился.
      — Деда не видит ночью без лампы, — вполголоса, глядя куда-то в сторону, — произнес Виктор.
      Он выудил древние, потемневшие от времени стопки с много численными сколами и мелкими, едва заметными глазу трещинками.
      Конечников — младший взял выставленную Федором на стол бутылку, в котором плескалась жидкость цвета темного янтаря, с уважением посмотрел на красную с золотом этикетку, на непонятные буквы. Марочный эланский коньяк в окружении убогой посуды на простом деревянном столе выглядел пришельцем из другого мира, артефактом, само существование которого невозможно в этом Богом забытом хуторе в четыре дома, посреди мрачного елового леса.
      — М-да, — сказал, наконец, Виктор, справившись с пробкой. — А дальше- то, как?
      Он показал на пластиковую шайбу, которая не давала выливаться жидкости сразу, а выпускала ее тонкой струйкой.
      — Как? Наливай и пей, — ответил Федор.
      — Вот ведь придумают, — с удивлением и восторгом, протянул Виктор, когда у него получилось наполнить стопки.
      — Ну, деда, давай с нами выпьем, — предложил Виктор. — За Федьку нашего, за то, что живой вернулся.
      Два брата чокнулись друг с другом, с женщиной и стариком, который с детской радостью поднял трясущейся рукой склянку и пригубил огненный напиток, перестав шамкать беззубым ртом.
      За первой последовала вторая, потом третья стопки. Дед Арсений тихо уснул, свесив голову на грудь и пуская слюни.
      За стеной заплакал ребенок, и Тома с облегчением поспешила к нему.
      В разговоре наступила неловкая пауза. В окна лился синеватый свет Крионы. Стояла неправдоподобная, мертвая тишина.
      Федор погасил совершенно ненужную лампу. Ночное зрение позволяло до мелочей рассмотреть комнату, оценить стены и потолок.
      — Как тебе хата? — поинтересовался, наконец, Виктор.
      — Супер, — ответил Федор. — Хоромы.
      — Хоромы, — вздохнул Виктор. — Эх, жизня. Ты то как, брат?
      — Нормально.
      — Не женился?
      — Куда там, — только махнул рукой Федор. — Без своего угла, мотаюсь по крепостям и гарнизонам.
      — А как оно на небе? — поинтересовался Виктор. — Узнал, какие звезды с обратной стороны?
      — Узнал, — сказал Федор. — С избытком.
      — Федя, а, сколько лет тебя дома не было? Пятнадцать, двадцать?
      — Двадцать почти, — ответил Федор.
      — А на вид, будто годов пять прожил в свое удовольствие на ентом, как его там, курорте.
      — От этого Гуня взбесился? — спросил Федор. — Кричал: «бездельник, бабник, пьяница».
      — А ты его… — брат усмехнулся, изобразив движение кулаком.
      — Пришлось поучить хорошим манерам. Ты мне лучше про деда расскажи.
      — А чего про него рассказыват, — зубы Виктора скрипнули. — Вернулся я раз с охоты… Пришел рано, с доброй добычей. Гуся на дальних лугах подстрелил…
      А тут… Дети ревмя ревут, Алена, посреди двора лежит, без головы. Кровищи лужа уже натекла. Деда нет… Он потом к ночи приполз. Избитый, стреленный.
      — И кто это сделал? — чувствуя, как его захлестывает бешеная злоба, поинтересовался Конечников.
      — Дед сказал, что прилетали космонауты на овальной штуке с башенками…
      — Сколько орудий было на башенках? — резко спросил Федор.
      — А я видел? — отстраненно отозвался Виктор, весь погруженный в воспоминания о том страшном дне. — Дед не сразу на голову поплохел. Он сказывал, что били его, допытывались про летопись. Даже накарябал, что не по нашему было на боку этой диавольской лодки прописано.
      — Осталась запись?
      — Осталась, куды ей деваться, — сказал Виктор поднимаясь. Он слегка, покачиваясь, подошел к киоту и вытащил клочок бумаги, вернулся к столу и протянул записку Федору. — На вот, читай, коли можешь.
      — ST boato de skoto № 2. Apartenajo de EKS “Praido Elano”, — прочитал Федор. — Так… «Прайдо Элано».
      — Что ты там бормоташ, нихрена не понятно, — возмутился брат. — И писано не по человечески, и что читаш ты, тоже не поймешь. Гул один.
      — Тут написано: «Посадочная шлюпка скаута номер 2. Собственность эланского космического корабля «Прайдо Элано». Ты с этой бумажкой к коменданту ходил?
      — Тож умный отыскался, — зло выкрикнул Виктор, непроизвольно стискивая кулаки. — Алену нужно было по-человечески схоронить, за дедом приглядеть, бо очень плох был, да дитев кормить.
      И тихо добавил, сникая точно сдувающийся воздушный шарик: «Ходил, конечно»…
      — Ну и что дальше?
      — А чего сделают оне? — глядя в пространство, сказал брат. — Алену не воскресят, деда не поднимут. Посочувствовали, аптечку дали с лекарствами.
      — Да… Выпьем, — предложил Федор. — За Алену, царствие ей Небесное.
      Братья не чокаясь, выпили.
      Потом они долго молчали.
      — Значит, Аленка за тебя пошла? — поинтересовался Федор.
      — Она лет пять ждала… Если ты об ентом… — глухо сказал Виктор.
      — Нет, не об этом. Это она все сделала? — Конечников обвел рукой по сторонам.
      — Да, — ответил Виктор. — Редкостного таланта баба. А каки картины рисовала… Я прибрал, чтобы не попортились. Только портреты оставил.
      — Видал. Дед, ну просто вылитый.
      — Да, — печально улыбнулся Виктор. — Аленка — она такая.
      Братья снова выпили.
      — Чем ты там, в космосе своем занимался? — спросил Виктор.
      — Да так, — ответил Федор… — Воевал. Знаешь, я этому «Прайдо Элано» две ракеты в цитадель закатал.
      — Ну и? — живо поинтересовался Виктор.
      — Две ракеты ему мало, — ответил Конечников. — Но по флагману второй эскадры «бессмертных» отметились все корабли нашей группы. Ему хватило…
      — Чего ему хватило? — не понял Виктор.
      — В дым, — ответил Федор.
      — А что ж они? — спросил брат. — К нам прибежали те, кто с его спасся?
      — Никто с него не спасся… Ни адмирал, ни даже пилоты десантных лодей. Всех пожгли. Это в прошлом году было, перед самым моим ранением.
      — Сквитался, значит, — грустно сказал Виктор. — Жаль, поздно. Давай еще жахнем.
      Они налили еще по одной и снова, не чокаясь, выпили.
      — За всех наших, кто жил, несмотря на огонь и холод, ветер и потьма подземные, — произнес Виктор.
      — И за деда, — добавил Федор.
      Конец 17 главы.

      С неба падал редкий моросящий дождик. Колеса телеги заунывно скрипели, копыта лося мягко шлепали об утоптанную землю дороги. В такт с движениями ног большого сильного зверя, телега шла рывками, раскачивая седоков.
      Федор, страдая от тяжелого похмелья, смотрел ничего не выражающими глазами перед собой. Говорить, думать и сидеть не хотелось. Но лежа было еще хуже, — начинало укачивать. Кроку было более-менее комфортно только при пешем ходе.
      Однако, много ходить Федор не мог, не позволяли перебитые ноги. Вот и приходилось сидеть, тоскливо просверливая взглядом придорожную траву и прихлебывать рассольчик из крынки, когда становилось особенно хреново.
      Рядом дремал дед, Конечников — самый старший, по своему обыкновению свесив голову на грудь и улыбаясь чему-то во сне.
      Виктор с утра успел похмелиться, оттого выглядел молодцом. Он мурлыкал что-то про себя и изо всех сил делал попытки растормошить брата.
      — Федь, выпей, полегчат, — предложил он. — Рассолом горю не поможешь.
      — Спасибо, — ответил Федор.
      — Ну Федька, чегой ты кислый… — произнес Виктор, протягивая бутылку. — Вот она радость жизни.
      — Витька, ты соображаешь? — вяло попытался отбиться Федор. — Приезжает мужик в местном треухе и заношенном, грязном «гондоне», который в самых зачуханых гарнизонах последний шамотник не оденет. При этом он заявляет, что он капитан ВКС и требует, чтобы фельдшер занялся обморочным, впавшим в детство стариком из местных. В довершение, от него тащит сивухой домашней выделки, чесноком, луком и хреном. Смесь ядреная, духовитая, нафиг с ног валящая непривычного человека.
      — Тише, ты это самое, не выражайся, — покосившись на сына, сказал Виктор.
      Младший Конечников, хитрый малец 8 лет от роду, делал вид, что его здесь нет, ковыряясь в носу и с нарочитым вниманием глядя в серое небо над верхушками деревьев.
      Однако, уши Алешки, как локаторы отслеживали каждое слово взрослых. Старший сын Виктора проникся к дяде и везде ходил за ним хвостом, после того, как Федор подарил племяннику подзорную трубу, пистолет, стреляющий пластиковыми шариками и маленький ножик. Но главным было не это.
      Федор показал родичам свои армейские снимки, иллюстрированные туристические справочники по разным планетам империи, прокрутил через внешний проектор компа пару фильмов.
      Качество изображения из-за сверхмаксимального увеличения было посредственным, но большой мир, находящийся где-то там, у обратной стороны звезд, поразил мальца в самое сердце.
      Теперь, Алешка всеми правдами и неправдами напросился в поселок, и сидел тихо, как мышка, лишь бы быть рядом со своим обожаемым дядей, который в глазах ребенка был олицетворением возможности пробить облака, уйти в чудный, яркий, волшебный мир громадных звездолетов, жестоких битв и неведомых, волнующих кровь опасностей.
      Говорить Конечникову было мучительно. Он вручил племяннику свой компьютер, потом, страдая от необходимости объяснять, в двух словах рассказал, как пользоваться имитатором. На удивление, мальчик на лету понял краткие пояснения дяди, и пробовал управляться с ракетами в учебной программе.
      Получалось неплохо.
      Пакадур знал, что его машинка совершенно неубиваема, оттого и не беспокоился, что ребенок сможет испортить компьютер. Зато он мог посидеть в относительном покое. Лишь резкие сигналы, оповещающие о попадании или промахе, иногда заставляли его морщится.
      — А, ладно, — махнул рукой Федор. — После антисептического раствора у медицины тоже трубы будут гореть. Веселые мужики, пышущие перегаром, наведут его на правильные мысли. Ты огурцы взял?
      — Взял, а то как же, — ответил Виктор, протягивая крынку.
      — Вот и молодец, — похвалил его Федор, бесцеремонно залезая грязными пальцами в рассол. — Давай.
      Брат дал ему бутылку и Конечников сделала пару глотков, чувствуя, как домашний, вонючий самогон проникает в каждую клеточку прибитого похмельем тела. Потом Федор закусил огурчиком и замер, чувствуя, как возвращается способность видеть и понимать мир без стеклянного звона в голове и боли в патологически расширенных сосудах мозга.
      Это было кстати после навевающей смертную тоску мокрой просеки и мыслей о деде Арсении, убитой Алене, а главное, странной нестыковке его давних снов и настоящей действительности.
      Под действием самодельной отравы, мир вокруг стал удивительно реальным, ощущаемым каждой клеточкой тела. Занавешенная дождиком и туманом даль, будто по волшебству обрела четкие очертания.
      Недовольство, раздражение и скука отошли куда-то далеко, вглубь сознания, впустив другого Федора, самоуверенного, веселого, контактного, но при этом примитивного и заурядного, плоского, как рыба с глазами на спине из морей Старой Земли.
      Но Виктору, похоже, с таким Федором было проще, слишком много недосказанного стояло между ними.
      — Ну, — спросил брат. — Чего замер?
      — Хорошо пошло, — сказал Федор, возвращая самогонку.
      — Ну вот, а ты не хотел. Давай закурим, что-ль братуха. Доставай свои блатные.
      Конечников вынул пачку дорогих, сигарет представительского класса, черных с золотом, длинных и тонких, с добавкой гашика, рассчитанных на долгие, расслабленные разговоры ни о чем.
      Этот дорогой ширпотреб показался совершенно невозможным осколком иного мира на осклизлой лесной грунтовке в окружении мокрых деревьев.
      — Ишь, ты, суки, — с удивлением, перемешанным со злостью, произнес Виктор, разглядывая пачку с чужими, непонятными ему буквами. — Каку красоту умеют сотворить.
      — Не стесняйся, мы в поселке еще купим, — подбодрил его Федор.
      — А откуда у нас в поселке такое курево? — недоверчиво спросил брат. — Там же наши космонауты.
      — Все просто. Есть нейтральная сторона, которая закупает на Глюкранде и продает в Нововладе. И наоборот. Чем больше мы собачимся, чем выгодней посредникам.
      — Суки, — через некоторое время зло сказал брат, высадив до фильтра эланскую сигарету, выматерился, бросил «бычок» на дорогу и поинтересовался. — Федя, а ты откуда знаш?
      — Был я у «торгашей» в Аделаиде, Скайтауне 1. Меня в комиссию назначили по их кораблям. Тогда решался вопрос о закупке. Были экскурсии по торговым центрам, заводам, офисам, крупным клиникам. Выставка достижений великого предпринимательского духа звездной нации. Витрина… Пропаганда и агитация того, как можно заработать на враждующих лохах.
      Перед Конечниковым вдруг явственно пролетели дни, которыми он тогда тяготился, и которые сейчас стали казаться ему просто раем…
      Время, когда еще адмирал Убахо не пришел убивать тех, кто сжег родную планету эланского флотоводца и 500 миллиметровые пушки главного калибра второй эскадры «бессмертных» еще не пристреливались по сияющему острову орбитальной крепости.
      — Во как, — уважительно сказал Виктор. — Как они там живут — то?
      — А по-всякому. Медицина у них на высоте, но народ все равно больной и хлипкий. Всю жизнь среди стен и коридоров. Воздух мертвый, регенерированный, гравитация ненастоящая, за блистерами окон — черный, пустой космос.
      Конечников опять мысленно улетел за парсеки от места, где мокрый лось волок скрипучую, примитивную повозку.
      — Это же сдохнуть можно… — протянул Виктор. — Страшны, небось, все, как смертный грех.
      — Нет. Они же наполовину искусственные, все с имплантами.
      — Ох, и ниху… — поразился Виктор. И тут же оборвал свою фразу, покосившись на Алешку, который все также делал вид, что ничего не слышит, хитро поблескивая глазенками из-под рваной, засаленной шапки. — А импланы — это что?
      — Импланты. Это то, что вживили вместо настоящего. Например, зубы. К 25 годам, у жителей Союза Небесных Городов, как правило, все зубы заменяются вживленными протезами.
      — Это чего, у них ни одного своего зуба? — поразился Виктор.
      — Да, — ответил Федор. — У них и органы есть замененные, или механические, или искусственно выращенные. С их лицами работают хирурги, мышцы поддерживают в тонусе приборы. Постоянные инъекции энзимов и гормонов. Зато выглядят до старости как огурец.
      — Тебя там случаем импланами не нашпиговали? Выглядишь больно молодо, — пошутил брат.
      Про энзимы и гормоны он просто не понял.
      — Не. У нас этим строго было. Даже зубной был свой собственный. И лечил зубы по-старинному, лазером и бормашиной.
      — А зачем? — удивился Виктор.
      — У этих пендосов все дорого, без штанов останешься от лечения, — пояснил Федор. — Да и что поставят — неизвестно. Вдруг «жучок»…
      — Какой такой жучок? — не понял брат. — Нафиг надо, еще жуков каких-то в кишки зашивать.
      — Жучок — это устройство, которое подслушивает и отсылает запись разговоров на приемник. Или шарит в наших компьютерах.
      — Ох, и твари, — зло сказал Виктор. — Не могут без подковырки. А могут такого жучка поставить, чтобы человеком править изнутрех, мысли ему нашептывать, ходить заставлять, яриться, на стенку от боли лезть?
      — Могут, Витька, — ответил Федор.
      — Суки, — ответил Виктор, покачав головой.
      За этим разговором телега выехала из леса и, переваливаясь на некруглостях колес, подползла к поселковому КПП, — будке при деревянных, явно сколоченных из местных материалов воротах.
      Справа и слева от них, отделяя луг от серых заплаток распаханной земли, шло заграждение из завитой в спираль колючей проволоки, подпертой слегка обтесанными дрынками из леса, которые успели посереть от зимних вьюг, дождей и жалящего летнего солнца.
      Проволока была явно привозная, заботливо доставленная в одноразовых грузовых контейнерах с остальным необходимым для хозяйства поселка грузом. Гальваническое покрытие колючки потускнело, но ржавчина еще не коснулась металла.
      Федор отметил про себя, что заграждение поставлено сравнительно недавно, не больше пяти лет назад.
      Пакадур взял у племянника машинку и произвел необходимые приготовления.
      — Эй, стой! — раздалось из будки. — Куда прешь, дубина!? Ярмарка по воскресеньям. Разворачивай оглобли!
      — Мы к фельдшеру, — вежливо ответил Федор. — Пропустите нас, постовой.
      — Ишь, чего захотел. Езжай отсюда, лапотник.
      — Постовой, ко мне, — скомандовал Федор. — И язык свой попридержи, когда с капитаном разговариваешь.
      Конечников вылез из телеги и, опираясь на палку, двинулся к будке.
      — Ах ты мать твою, — уже на тон ниже буркнул охранник. — Молись, если обманываешь.
      Рядовой караульной службы направился к Федору, кутаясь в плащ-накидку.
      Конечников протянул ему удостоверение.
      — Еще вопросы есть? — спросил он.
      — Виноват ваше благородие, — утратившим важность голосом сказал солдат, отдавая честь.
      — Открывай, — приказал Федор.
      — Никак нет, не имею права, — оправдывающимся тоном, ответил постовой, снова поднося руку к каске.
      — Начальника караула сюда и коменданта поселка прапорщика Топоркова, — приказал Конечников.
      — Сей момент, — угодливо ответил солдат.
      Он вытащил служебную рацию и нажал клавишу вызова. Сканер в компьютере Федора, приготовленный для перехвата, отозвался жужжанием. Блок настройки нашел параметры служебной частоты.
      — Господин прапорщик, — доложил охранник. — Человек с документами капитана ВКС, на имя Конечникова Федора Андреевича, требует, чтобы его пропустили в поселок.
      — Капитан Конечников? — отозвался голос из динамика. — Есть такой. На прошлой неделе прибыл в отпуск. Спроси, зачем ему в факторию надо?
      — Дай сюда, — приказал Федор, отнимая у солдата рацию. — Здорово, прапорщик.
      — Здравия желаю, — ответил комендант. — Чем обязаны?
      — К фельдшеру хочу наведаться. Самому медицине показаться и деда своего показать.
      — Показаться — то можно, будет ли толк, — ответил Топорков. — Петрович наш сегодня на голову занемог.
      — Птичья болезнь? Перепил? — спросил Федор. — Так я его на ноги поставлю.
      — Вам видней ваш бродь, только будет ли польза от такого лекаря.
      — А выбор у меня небольшой.
      — Воля ваша. На площади дом справа. Амбулатория. Там он.
      — Спасибо, прапорщик.
      — Открывай, — распорядился Конечников.
      — Ну, ты лихо с ентим, — восхищенно сказал брат, кивая головой назад в сторону КПП. — Вот уж помыслить не мог, что ты наших космонаутов обломаш.
      — А, ладно, — ответил Федор. — Скажи, чего это поселок огородился? Воевали, что-ли?
      — Не, — ответил брат. — Тут как-то поселковые учудили, завели себе зверей диковинных. Коров называется. Не знаю, видел ли. Большой зверь, тяжелый, едва ходит. Жрет и срет целый день. Этих коровов завели, а коров он не лось, отбиваться от серых не умеет. Вот и изодрали волки половину стада.
      Так космонауты гребаные, мало того, что свой поселок тут всадили, так еще и никого не спросив, пастбище для коровов сраных отрезали, колючкой огородили.
      И еще какие-то грядки накопали. Такая, доложу тебе, братуха дрянь растет, глаза на лоб лезут, как хватанешь.
      Виктор кивнул на бурые плети ботвы, сваленные в кучи на неровном, перекопанном поле.
      — А ты чего пробовал? — поинтересовался Федор.
      — Ягодки, — ответил Виктор.
      — Так их же не едят. Из земли клубни копают. Их варят и жарят. Вкусно.
      — А, — ответил — Виктор. — Понятно теперь, чего они в земле роются, как кроты.
      — Коровы молоко дают и мясо.
      — Ученый, — усмехнулся Виктор. — Пантелей купил себе корова, бешеные деньжищи отдал. 10 лосиц купить можно. Хвалит, сказывает, что стоит того.
      — Хочешь, купим и тебе корову? — спросил Федор. — Детей молоком поить будешь.
      — На кой он мне? — возразил брат. — Стереги весь день, чтобы волки не утащили.
      — Так она одна лосиц пять заменит. Ведро молока в день.
      — Во как, — поразился Виктор. — Дельно.
      — Федя, — сказал Виктор. — Мне тут после похоронки твои деньги пришли.
      Было видно, что он не слишком хотел говорить на эту тему, но как человек порядочный, решил расставить все точки, чтобы между ними не было недоговоренностей.
      — Хорошо, — ответил Федор. — Это я распорядился перед последним боем. Оставь их себе. Хозяйство подправишь, деда будешь кормить, детям образование дашь. Да и я еще погощу пару месяцев.
      — Три тыщи пятьсот двадцать пять рублев и восемьдесят три копейки, — возразил брат.
      — Зачем мне в армии деньги? — равнодушно ответил Конечников. — Будем живы — потом сочтемся.
      — Ну, а как же… — попытался снова возразить Виктор.
      — Лет через пятнадцать, снова об этом поговорим…
      — Ладно, — сказал Виктор. — Нам тут каки-то карточки дали, так на них и одежу дают, и припасы. Отдам я свою, возьмем коньяка твоего, цигарок золоченых, жрачки…Погуляем. Я угощаю.
      — Какие такие карточки? — удивился Федор.
      — А вот, — Виктор с готовностью достал из «сидора» кусок пластика и потянул брату. — Цена ей грош, а если поторговаться можно ружо взять с пулями и ящик консервов.
      Федор долго вертел в руках именную кредитку, поднес ее к считывателю сигнального браслета. На экранчике высветилась сумма в десять тысяч.
      — Нифига себе, — удивился Федор. — Откуда это у тебя?
      — А это в тот год, позапрошлый всем давали. И старым и малым. Имя спрашивали, заставляли крестик на бумаге ставить. Я вместо крестика свою подпись изобразил, так барин удивлялся, откуда я грамоте обучен.
      — А не сказали, для чего это? — поинтересовался Федор.
      — Сказали, как не сказать. Дескать, за все наши мучения от князя-амператора помоща. Спасибо яму, энтому князю — амператору. Многие уже поменяли, довольны. Материев, ниток, ружа, ножи, струмент получили. Кто побойчей, рублев на пятьдесят. Я потом посмотрел, сколько все это в лавке стоит. За какую-то карточку. Добрый, наверное, человек энтот князь-амператор.
      — Карточку свою спрячь, — сказал Федор, протягивая кредитку обратно. — Нет ее у тебя. И бабу свою попроси разузнать, кто уже сменял. Список составим.
      — А зачем? — поинтересовался брат.
      — Потом объясню.
      — Дык с нас и можно начинать. Отдал я дедову карточку. Сменял на промысловку. Ружо в тот день, у деда пропало, а моя лупилка энто дробовик. На большого зверя не сходишь, да и в лесу боязно.
      — А мой пистолет? — спросил Федор.
      — Батарейка в нем сдохла, а новой такой не найти.
      — А адаптер?
      — Колечко-то? Оно поплавилось и перекорежилось. Замкнуло, наверное. От ружа батарейку вставлял, чуть не испортил. Нагрелась так, что руки жгла.
      — Ладно, купим. Не проблема, — ответил Федор. — Скажи лучше, Вить, а не слышал, построили уже телепорт?
      — Ась? — не понял брат.
      — Ну, это чтобы раз, — и в другом месте оказаться.
      — А, для кораблев… — сообразил брат. — Не, говорят только строют.
      — А как все это завозят? В смысле провиант и припасы.
      — Бог их знат. Слыхал только, что ловять они каки-то кантенеры. Один раз упустили, так за припасом чуть ли не Христа ради приходили.
      Деньгов давали, товар, даже специальны коротки ружжа давали, из армейского запасу. Кой-кто соблазнился, правда пожалел потом. Утку вклочья. Хорошо на крупного зверя. Пулька хоть и медленно летить, глазом видно, но большая, отого дыры это ружо бьет — кулак входит. Волка, лося, ведмедя наповал, но мясо, однако, сильно портит. Если пулькой глиняной зарядить, как мы в детстве делали, замучаешься зубами скрипеть. Ешь и плюешься глиняными осколками. Може быть эланцев сподручно бить, а для охоты так…
      Да и шарики самодельные через раз выстреливает, надо в лавке заряды брать. По мне старое дедово ружьецо было — самое милое дело. Хошь мелким камешком снаряди вместо дроба, хошь пулькой глиняной, — и точно, и убойно, и надежно.
      — Странно, — подивился Федор. — Я знаю, что «полтинка» может стрелять чем угодно, хоть гвоздями. И скорость у нее — дай Боже, вместо пушки можно пользоваться. Дома покажешь. Может и в правду, какие-то испорченные ружья вам подсунули.
      За разговором телега взобралась на пригорок.
      Поселок «космонаутов» лежал перед ними. Он сильно разросся. Первые блокгаузы, которые помнил Федор, потерялись в череде уродливых строений.
      Стандартные модули были дополнены кривыми пристройками из серых досок и блестящих кусков обшивки одноразовых транспортных контейнеров, в которые на Амальгаму доставляли блага цивилизации. Со стороны поселок выглядел сляпанным из подручного материала бомжовским куренем на свалке.
      Сквозь кажущийся хаос просматривалась стандартная имперская планировка с центральной площадью и исходящей с нее главной улицей, по местным меркам достаточно широкой, а главное, почти на всем своем протяжении замощенной теми же порезанными на кособокие куски ребристыми остатками контейнерной обшивки.
      — С бодуна чекрыжили? — с усмешкой поинтересовался Федор, показывая на серебристые листы со следами термических разводов по краям, криво порезанные лазерным лучом.
      — Да, могет быть — ответил брат. — Они тута не просыхают.
      — А «горючку» где берут?
      — Да хрен их знат. Привозят.
      — Не ходили ваши «космонавты» в поселок за самогонкой?
      — Не… С энтим строго. — Мужики их как встретят, так по сусалам.
      — А они?
      — Ну, и они, — пожал плечами Виктор, открыв рот, отодвинул пальцем губу, показывая отсутствие 2 верхних коренных зубов слева.
      — А как же вы на ярмарку ездите?
      — На ярманке вроде замирения у нас. Они не трогают, мы не трогаем.
      — Хорошо…
 

Комментарий 13. Неслышные шаги Вечности.

      22 Апреля 10564 по н.с. 15 ч.23 мин. Единого времени. Искусственная реальность «Мир небесных грез».

      Рогнеда успела прочесть изрядный кусок текста, прежде чем Живой Бог составил ей компанию. Его появление было эффектным и пугающим. Он возник позади девушки и разразился гулким хохотом привидения из детской визии.
      Рогнеда подскочила от неожиданности. Пастушонок довольно рассмеялся.
      — Что за идиотские шуточки? — недовольно спросила Живая Богиня.
      — Ладно, не обижайся, — предложил Управитель, продолжая тихонько хихикать.
      — Ты однажды получишь, — пообещала ему девушка.
      — Ну-ну… Попробуй, — на всякий случай пригрозил ей Управитель.
      — И давно ты здесь? — поинтересовалась Рогнеда.
      — Почти с начала присутствую, — ответил Андрей. — А ты не читала вечером, вопреки обыкновению.
      — Тернавь кончилась, — с усмешкой сказала Живая Богиня.
      — Да, без курева нельзя, — в тон ей ответил Пастушонок. — Особенно если читаешь о простой пейзанской жизни.
      — Глупый ты, Андрей, — заметила девушка. — Ничего не видишь.
      — А что я должен был видеть? — поинтересовался Управитель. — Скучная, примитивная жизнь.
      — А движения Вечности ты не заметил? — поинтересовалась Живая Богиня.
      — Нет, я вот, все думал, как бы не уснуть, — пошутил Андрей. — Но боялся, что храпеть стану. Что ты там нашла от Вечности?
      — Пьяный пакадур рассказывает о далеких мирах, напряжении битв и дает свой комп поиграть маленькому мальчику. Просто так, чтобы не доставал. Вроде бы банальное, незначительное в масштабах Вечности событие. Но за ним горящие звездные крепости берсерков и наши победа в войне с нечеловечески сильным противником…
      Прекрасное движение жизни, утверждение принципа преемственности и последовательного развития.
      — Так вот оно что… — поразился Управитель. — Никогда бы не подумал.
      — Оттого ты просто куклодел, — заметила Живая Богиня, — что не видишь глубины происходящих событий и не обращаешь внимания на мелочи.
      — Зато я могу заставить видеть это тебя, — серьезно сказал Управитель. — А это, пожалуй, главнее.
      — Ну, будь по- твоему, — устало сказала Рогнеда. — Продолжим чтение.
      — Как скажешь, — с усмешкой ответил Живой Бог.
 

Продолжение.

 
      На площади началось какое-то движение. Из казарм стали выползать люди, одетые в серебристые костюмы. Издалека они казались карикатурно толстыми. Федор сообразил, что, скорее всего, это партия монтажников одетая в рабочие скафандры 2 класса защиты.
      — Не вовремя, — заметил Федор. — 7 часов. На построение попали.
      — Могет обождем? — предложил Виктор.
      — Нет, — ответил Конечников, вытаскивая из карманов погоны с капитанскими звездами и крепя их на плечах.
      Федор достал форменную кепку с длинным козырьком, застегнул на талии ремень с кобурой.
      — Ишь ты, — прямо как космонаут, подивился Виктор, когда брат закончил преображение.
      Копыта лося затопали по импровизированной мостовой. Федор всеже надеялся, что развод закончится раньше, чем они подъедут к площади.
      По мере приближения издалека стал раздаваться хриплый начальственный рык, в котором очень скоро стали угадываться оскорбления и обещания всех чертей своим подопечным. Соло командира временами прерывалось анонимными выкриками из строя, еще больше распаляющими офицера.
      Конечникову очень захотелось увидеть все это действо.
      — Думаешь, успеем? — спросил он брата.
      — Силен, бродяга, — ответил Виктор, прислушиваясь ко всем этим «грязным шакалам», «поганым свиньям», «выродкам», «тупорылым ублюдкам», вперемешку с матом и редкими вкраплениями нормальных слов, в основном технических терминов, характеризующих проведение работ.
      — Да, уж, — ответил Федор. — Интересно, в каком чине…
      Командир оказался уже не молодым вторым лейтенантом строительных войск, одетым в термокостюм, еще более грязный и заношенный чем у Конечникова. Изящно выражающегося, пламенного оратора можно было бы назвать стройным, если бы не карикатурное кругленькое брюшко непонятным образом приделанное к худощавому и широкоплечему корпусу.
      Было просто удивительно, откуда брался его неимоверно силы голос. Бедняга, багровея от натуги, обещал всем солдатам оставить их без порционов, увольнительных и заработка, если монтаж секций не будет выполнен через 2 месяца.
      Телега уже почти въехала на площадь, как вдруг оба брата, привлеченные тихим, шелестящим звуком с неба подняли головы. Из низкого тумана опускалась черная размытая туша летательного аппарата. Виктор натянул вожжи, останавливая лося. Федор слез, держась за борт повозки.
      Через несколько мгновений нечеткий силуэт превратился в громадную чечевицу транспортной лодьи, которая зажгла посадочные прожектора, превратившие хмурое утро в ярчайший полдень. Лодья погудела сигнальными сиренами и тяжело приземлилась на площади.
      — И че стоим, мать вашу, — заорал командир. — Старшина Семенов! Организовать погрузку личного состава. Кто увижу на площади через 2 минуты — лично зубы вышибу.
      Толпа ринулась по узкому трапу в нутро космолета. Не обошлось без происшествий. Оказалось, пока офицер распинался, кто-то из скучающих «шамотников» сцепил карабины многочисленных ремней и фалов соседей. Получилась свалка.
      Напрасно второй лейтенант ругался, а командиры подразделений расцепляли неуклюжих увальней в тяжелых и толстых скафандрах. Куча мала выглядела комично, солдаты с удовольствием падали мягкими тюфяками друг на друга и делали вид, что совершенно беспомощны. Кутерьма закончилась только минут через десять.
      От ругани второй лейтенант охрип и выкрикивал угрозы задушенным петушиным дискантом, чем еще сильней веселил подчиненных. Когда транспорт исчез в моросящем мареве, офицер погрозил напоследок кулаком и с облегчением схватился за сердце.
      Почувствовав взгляд, он повернулся к Федору. Сначала, увидев телегу, он хотел было сказать что-то резкое, но, разглядев человека, в погонах направился к нему.
      — Здравия желаю, — приветствовал он Федора, отдавая честь.
      Нормальный голос местного начальника оказался на удивление высоким, монотонным, скучным, словно звук ручной пилы по металлу. Хрипота лишь подчеркивала эту его особенность.
      — Здравия желаю, — отреагировал Конечников, поднося руку к голове.
      Ему в глаза бросилось, что лицо офицера со слегка выпуклыми, воспаленными, печальными глазами до жути похожее на морду старой больной обезьяны. «Мечтатель из заштатного гарнизона» — решил про себя Конечников.
      — Рановато прибыли, летуны, — с места в карьер начал строитель. — Не готов для вас объект.
      — В смысле? — не понял Конечников.
      — Ну не в поселке же вам жить. Участок не расчистили, колючку не натянули, ангары не поставили.
      Конечников помотал головой.
      — Я здесь в лечебном отпуске.
      — Проблемой меньше, — офицер усмехнулся. — Кстати, вы уверены, что наш фельдшер светило медицины?
      — Климат здесь подходящий, — ответил Федор.
      — Вот уж сказанул, — опять оскалился второй лейтенант. — Только ревматизм наживать — очень хорошо подходит.
      — Да, наверное, — согласился Конечников. — Извините, мне некогда.
      Конечников быстро козырнул, отвернулся, вытащил палку и тяжело зашагал к зданию с надписью «Амбулатория».
      Через некоторое время Федор появился на крыльце и махнул рукой брату, чтобы двигал к крыльцу. Сзади мелькнул белый халат медика, заталкивающего что-то глубже в карман.
      Телега подъехала. Вместе с братом они подняли деда, который вяло отбивался, ругаясь на своих внуков: — «Оставьте меня, ироды эланские», очевидно приняв их за тех, кто не так давно едва не убил его.
      Поняв, что из железных рук не вырваться, дед тонко завыл. Из безумных глаз потекли старческие слезы.
      — Лешка, останься, — приказал сыну Виктор. — Лося постереги и телегу. Да наверх поглядывай, летают тут всякие.
      — Хорошо батя, — обижено зыркнув глазами ответил мальчик.
      — Э, так не пойдет, — попытался остановить их фельдшер. — Так мы не договаривались.
      — Молчи, медицина, — рявкнул на него Федор, — распаленный борьбой со строптивым стариком. Я же сказал — деда первого.
      Деда Виктора ввели в приемную. Увидев блеск инструментов и мигание огоньков аппаратуры, старик затих и дал себя усадить.
      В тесной комнате было тепло, жестким дурнотным теплом, стекающим с раскаленных пластин обогревателя. В спертом, душном воздухе, пахло лекарствами, мужским потом и каким-то неописуемым неуютом, который бывает в таких вот хлипких, казенных времянках с тонкими стенами.
      Дед, воспользовавшись тем, что его отпустили, треснул фельдшера клюкой. Прапорщик медицинской службы ойкнул, согнулся, потом заорал благим матом — «Вон! И уберите своего психа придурошного! Сами его лечите!». Он ринулся к старику, чтобы выкинуть его из приемной амбулатории.
      Федор загородил деда, раскинув руки, стал оттеснять медика.
      — Успокойся, Павел Петрович, успокойся. С меня причитается.
      Конечников сунул еще одну купюру в карман халата.
      — Хрен с вами, — устало согласился прапорщик. — Пейте с Павла Петровича кровь за его доброту… Раздевайте пациента.
      Виктор, преодолевая сопротивления сжавшегося деда, снял с него кожушок и рубаху. Старик снова тонко заныл, размазывая слезы по морщинистым щекам.
      Федор, увидев деда, без одежды едва сам не заплакал от жалости. На худом теле с выпирающими костями виднелись две гноящиеся незарастающие раны, одна на животе и вторая чуть пониже ключицы.
      — *б вашу мать, — поразился фельдшер. — До чего старика довели.
      Он решительно уложил деда. Небрежными движениями коснулся ран, сыпля медицинскими терминами пополам с матом. Руки его тряслись, а в глазах стояло тоскливое выражение. Мысли прапорщика тяжело поворачивались вокруг бутыли оранжевого стекла с антисептическим раствором, которая стояла на верхней полке прозрачного шкафчика.
      — Бля, ты куда смотрел? — с досадой спросил он Виктора. — Это ведь вылечить — два пальца об***ать. Когда ты приходил?
      — В утом годе, — сконфуженно ответил Виктор.
      — Ну и чего сопли жевал, сказать не мог?
      — Вы ж мне аптечку дали. Таблетки давал, мазями мазал, йодом прижигал, повязки прикладывал.
      — Аптечку… — медик снова выругался. — Хрена ли тут с аптечкой сделаешь.
      С ловкостью фокусника Петрович извлек иньектор и ткнул деда Виктора в предплечье. Старик дернулся и снова заплакал. Потом обмяк, и стал заваливаться назад.
      — Э, ты че сделал — то, — недоуменно- угрожающим тоном спросил Виктор.
      — Нормально, — ответил Федор. — Деда держи, укладывай.
      — Сейчас мы старичка подлатаем, как новый будет, — успокаивая братьев, сказал фельдшер. Медик небрежно кинул датчики возле вонючих, гноящихся свищей. Потом уронил несущие дуги с блоками регенерации, приблизительно, на глазок отрегулировав их положение, щелкнул тумблерами на пульте, небрежно надел на запястья пациента широкие прозрачные браслеты затянул их ремешками и убедился, что на пульте загорелся оранжевый огонек.
      Потом медик отвернулся, с жадностью извлек бутыль оранжевого стекла, плеснул остро пахнущую жидкость в мензурку, разбавил дистиллятом. Поднес трясущимися руками к губам и жадно всосал в себя крепкое пойло.
      — Витька, бегом в телегу, — скомандовал Федор. — Харч тащи.
      Когда Виктор вернулся, автомат закончил сканирование и приступил к лечению. Гудящие коробки нашли правильное положение и опустились на телескопических штангах к телу, выставив вращающиеся блестящие щупальца.
      Автоматические иглы, мягко подрабатывая сервоприводами вонзилась в вены старика. Кровь потекла по прозрачным трубкам.
      — А че это вы делаете? — с подозрением поинтересовался Виктор. — Зачем это его обескровливаете?
      — Это мы ему кровь чистим от токсинов. Должна же грязь из ран куда-то уйти, — пояснил медик.
      — Нормально, Витя, нормально, — успокоил его Федор.
      — Нифига себе нормально, — сказал брат, с подозрением подходя к телу. — Кровь берете… В унутрех ковыряетесь. Прям как-то не по-людски.
      Виктор присел, стараясь разглядеть блестящие, светящиеся штуки, которые вращались внутри раны.
      — А как было — по-людски? — окрысился фельдшер.
      — Через час дед будет как новый. Я много раз видел, как это делается, — сказал Конечников и предложил прапорщику. — Это дело следует спрыснуть. Но сначала… Пробовал местный продукт?
      С этими словами Федор протянул кринку медику. Тот с подозрением понюхал, потом залез пальцами, выловил огурец и, не удержавшись, с удовольствием сожрал, энергично чавкая.
      — Вкусно, блин.
      — Витька, налей ему нашей, — приказал Федор.
      Виктор аккуратно, чтобы не раздавить взял мензурку и набулькал туда самогонки. Фельдшер взял, и, предложив жестом обождать, вытащил из шкафа с посудой еще парочку емкостей. Тем временем брат Федора нарезал крепко просоленного сала и копченого мяса.
      Мужики звякнули мензурками и выпили.
      — За здоровье, — провозгласил медик. Потом добавил. — Крепкая зараза.
      — Заешь, — предложил Федор, показывая на ломтики сала.
      Павел Петрович недоверчиво понюхал остро пахнущее угощение. Потом долго жевал, прислушиваясь к своим ощущениям. Потом снова вытащил огурец и жадно сгрыз духовитый малосольный овощ.
      — Смак, — сказал медик.
      — А то, — ответил Федор. — Все натуральное, свежее.
      — И чего ваши бабы так мало этого добра на рынке продают? И «горючку»… Хоть и пахнет сивухой, но и пьется легче, и не так болеешь после.
      В дверь постучали. В приемной появился офицер — строитель.
      — День добрый, Петрович. День добрый, уважаемые, — приветствовал он компанию покосившись на стол, где стояла выпивка и закуска. — Петрович, сердчишко разболелось, дай таблеточку.
      — Возьми там на столике… Сам знаешь — какую. Недосуг мне, не видишь занят.
      — Спасибо за заботу отец родной, — ответил строитель, причем нельзя было понять, издевается он или на самом деле благодарит.
      — И много не бери, они у меня посчитаны, потом проверю.
      Офицер проигнорировал его высказывание, лишь дернулся и покраснел от досады. Убрав лекарства в коробульку и запрятав глубоко в карман, второй лейтенант продолжил:
      — А чего это вы дитенка на холоде под дождем держите? Вон он весь замерз, одни глазенки сверкают. Непорядок.
      — А тебе чего Иван Федорович? — недружелюбно поинтересовался фельдшер.
      — Лося он караулит, — пояснил Виктор. — Мой ребенок, что хочу, то и поручу.
      — Ты таблетки взял? Еще что-то надо? — совсем уже невежливо спросил медик.
      — Жалко мальца, — ответил офицер. — Я солдата вызову. Пусть мальчишка в тепле посидит.
      И не дожидаясь ответа, скомандовал в рацию: — «Галкин, дневального свободной смены с оружием бегом сюда». «А куда прислать-то?» — спросил голос из коробки.
      — «Мать твою» — выругался второй лейтенант. — «К амбулатории, конечно».
      — «Что я мысли читать научился», — невнятно прохрипел динамик, будто собеседник офицера не вовремя отжал кнопку передачи.
      — «Поговори у меня», — механически пригрозил строитель.
      Через три минуты по металлокерамическим листам импровизированной мостовой вдавленной в холодную мокреть земли гулко простучали солдатские сапоги.
      Второй лейтенант высунулся на звук, проорал что-то в своей обычной манере про зубы и кичу до конца службы, потом позвал:
      — Пацан иди сюда, погрейся.
      Алешка, судя по всему, не сдвинулся с места, поскольку, второй лейтенант уже с другой, более жесткой интонацией крикнул:
      — Эй, ты что, оглох?
      — А ты чего тут у меня командуешь? — поинтересовался медик.
      — А то, что я тут всем начальник, не забывайся «кусок». Если я у тебя таблетки беру, это ничего не значит. Проживу я без твоих таблеток, но ты говнюк будешь по струнке ходить, — офицер подошел к столу и с вызовом уперся взглядом в глаза медика. Тот, хоть и неуверенно, но стал подниматься.
      — Ша, Павел Петрович, — скомандовал Федор, вставая сам и кладя руку на плечо фельдшера, побуждая его сесть. — Ты сначала деда вылечи, а потом делай что хочешь.
      Потом Конечников, нетрезвой походкой, опираясь на палку, выбрался к дверям, высунул голову на промозглую сырость и поманил мальчика к себе.
      — Иду, дядя Федя, — отозвался племянник.
      — Дядя Федя, — поразился строитель. — Так ты местный, капитан?
      — А что? — поинтересовался Федор.
      — А фамилия твоя Конечников?
      — Да.
      Второй лейтенант схватил его руку и долго тряс, улыбаясь, заглядывая подобострастно в глаза.
      — Ну, как же, — наслышаны, произнес он тем же скрипучим голосом, в который вплелись нотки искреннего восхищения. — Мы хоть и в медвежьем углу, но «Имперский вестник» читаем.
      — И что пишут про меня в «Имперском вестнике»? — поинтересовался Федор, сажая рядом ребенка.
      — Замерз? — спросил Федор.
      Мальчик кивнул.
      — А ты что, не читал? — удивился второй лейтенант. — Во даешь… В прошлом году, в мае статья была.
      — Я весь май в отключке пролежал на Алой в госпитале, — ответил, Федор, старательно отрезая для ребенка кусок хлеба и укладывая сверху ломтик мяса.
      — Нам бы чайку, если можно, — попросил он медика.
      — Хорошо, — ответил тот, поднимаясь.
      Он протопал в глубину своей каморки и щелкнул клавишей автоматического кипятильника. Строитель с раздражением взглянул на хозяина амбулатории.
      Потом снова обратил на Конечникова свои глаза больной обезьяны, в которых все сильнее разгорался огонек обожания и какой-то непонятной, странной веры.
      — У нас этот «Вестник» в лавке пачками лежит. Хочешь купи, хочешь — так дадут, — помолчав, офицер добавил — Такие суки эланцы, однако.
      — Иван Федорович, ты это, типа, выпить хочешь? Присаживайся, наливай, — недовольно выдал прапорщик и добавил. — «Вестник» он читает…
      — Чтоб ты понимал, клистирная душа, — в предвкушении выпивки, не стал усугублять второй лейтенант. — Это понимать надо. Как же. Ведь героизм настоящий. Два эланских тяжелых крейсера одним ударом…
      — Человек едва оклемался — таким же ворчливым тоном, маскирующим издевку, вставил хозяин амбулатории. — А ты ему напоминаешь. Не ровен час дурно станет… Ума палата.
      Было видно, что медику, также как и офицеру — строителю до Федора Конечникова и его племянника не было никакого дела, они сводили какие-то свои давние счеты.
      Даже если бы приезжий капитан упал в обморок, стал биться в припадке или мальчишка насмерть замерз на улице — это стало бы лишь козырем в их пикировке.
      — Господа, вы пить будете или продолжите лаяться? — поинтересовался Федор. — Витька, наливай.
      После второго «залпа», офицер — строитель пришел в благодушное расположение духа и по своему обыкновению грубо и оскорбительно приказал дежурному в казармах, чтобы послал свободного дневального в лавку за журналом.
      Получив желаемое, он проглотил из заветной коробочки пару пилюлек, залил все самогонкой и начал вслух читать, поглядывая временами на Федора, словно не веря, что сидит рядом с героем, человеком о котором пишут в главном издании вооруженных сил империи:
      «Пушечные линкоры эланцев, которые во время боя держались тени, теперь, зная, что никто не сможет им противостоять, вышли на арену сражения. Мощнейшие планетарные пушки, подлое оружие, запрещенное Конвенцией Семи держав, стали расстреливать орбитальную станцию. Их высокоскоростные снаряды легко пробивали поля и броню обреченной космокрепости.
      Последние защитники деметрианского форпоста доверили жизнь и свободу своих жен, детей, тяжелораненых товарищей и самой наследницы престола командиру лучшего гиперпространственного крейсера — разведчика капитану Федору Андреевичу Конечникову, уроженцу планеты Амальгама в далекой окраинной системе Ярисс.
      Капитан Конечников повел сквозь рои обломков и обстрел неприятеля в безопасные сектора санитарный транспорт с ранеными и гражданскими.
      Но эланцы приготовили еще одну смертельную ловушку. Когда казалось, что все уже позади, показались два свежих вражеских «Тондро».
      Тяжелые крейсера противника прижали маленькие кораблики к самому краю смертоносных астероидных полей Альбигора и потребовали сдаться на милость победителя.
      Один из эланских монстров дал предупредительный выстрел, повредив санитарный корабль. Казалось, что уже ничего не спасет оставшихся один на один с подлыми и вероломными врагами.
      Команды обеих кораблей приготовились к последнему бою, выбрав с честью погибнуть, но не сдаться. Тогда храбрый капитан Конечников применил новую, неопробованную еще тактику, разработанную лучшими стратегами флота его величества князя-императора, противопоставив огонь и маневр тупой мощи ощетинившихся жерлами пушек бронированных эланских громад.
      Он выпустил ракеты в один из крейсеров, превратив его крошево пылающих обломков, и таранил второй корабль, добавив к силе удара энергию маршевых двигателей звездолета. Луч поляризованного вакуума, даваемый тяговыми эмиттерами двигателей, как бритвой рассек тяжелый крейсер врага.
      Эланского разбойника не спасли ни защитные поля, ни броня, ни крупнокалиберные, плюющиеся огнем скорострельные орудия,
      Наш крейсер-разведчик тоже был поврежден, многие члены команды были ранены. Но храбрые космолетчики спасли от позорной мучительной смерти в лапах эланских палачей своих беспомощных товарищей, женщин, детей и наследницу престола княжну Александру»…
      Второй лейтенант замолк, взглянув на окружающих, словно проверяя их реакцию.
      Собравшиеся молчали. Конечников хотел было сказать, что большей чуши он никогда не слышал, но его остановил взгляд ребенка, полный немого обожания и гордости за своего героического дядю. Виктор, который лучше всех знал своего брата, нахмурился, видя выражение лица Федора.
      Авдеев, каким-то шестым чувством угадав, мысли заезжего капитана, предложил готовому продолжить чтение строителю:
      — Иван Федорович, ты таблетки самогонкой не запивай. От них и так крышу сносит.
      — Что бы ты понимал крыса амбулаторная — в сердцах ответил тот. — Была бы моя воля, таких, как ты, к стенке бы ставил. Там наши геройски гибнут, а ты тварь окопался. Торгуешь освобождениями от работ и наркоту толкаешь.
      — На себя посмотри, — парировал медик.
      — Да что с тобой говорить. Есть благородные, храбрые, преданные Отчизне люди. Спасибо, капитан, — обратился он Федору. — Благодаря таким как ты, я знаю, что есть настоящая жизнь, полная подлинного героизма… А тут гниешь в захолустье. Изо дня в день монотонная рутина, тупые солдаты и такие вот, как эта падаль, сволочи.
      Второй лейтенант перегнулся через стол и влепил пощечину фельдшеру.
      — Прапорщик Авдеев — вы подлец. Можете выбирать оружие. Я полагаю, капитан Конечников согласится быть моим секундантом.
      Офицер попытался вытащить из кобуры пистолет, но вдруг рухнул на пол, а через мгновение провалился в забытье.
      — Передоз, как бы не окочурился, — сказал медик, со смущением и злостью потирая ударенную щеку. — Проспится, ничего помнить не будет. Мартышка вонючая, сучонок. Ишь развалился.
      Авдеев со злостью пару раз пнул второго лейтенанта по ребрам, затем, поглядев на своих гостей, сказал:
      — Ну и хрена ли уставились. Витек, подсоби. Давай его на вторую койку. Надо ему кровь прочистить. Гикнется, скандал будет.
      С помощью Виктора, Павел Петрович пристроил своего обидчика ко второму медавтомату.
      Налепил автоматические инъекторы ему на руки, плюнул в лицо второго лейтенанта, вернулся и тяжело опустился за стол.
      — Налей, приятель, — попросил он брата Федора. — Сердце зашлось из-за говнюка.
      Прапорщик поднял мензурку, и торопливо бросив — «ваше здоровье», влил в себя дозу крепчайшей самогонки.
      Повисло тягостное молчание. Медик нервно закурил, поглядывая на индикатор хода работ на мониторе. Сквозь тонкую стену времянки было слышно, как пофыркивает лось, и топает подкованными сапогами постовой, переминаясь с ноги на ногу.
      Федор от нечего делать взял журнал и стал читать статью о героической гибели четвертой эскадры и базы «Солейна». Он морщился, кривился, усмехался, пока не дошел до страниц, где под заголовком «Вечная память погибшим за Родину», окруженного траурными лентами в виде стилизованных императорских штандартов, шли имена тех, кого перемололо в жестокой мясорубке у звезды Карина.
      Взгляд Конечникова скользил по знакомым фамилиям и редким фото, выдернутым из личных дел, пока, наконец, не дошел до записи «капитан Авраам Исаак Смит, старший интендант». С крохотной фотографии, на него улыбаясь, смотрел Абрашка, еще молодой, сразу после выпуска.
      — Гуталин, дурак, дурак черномазый, — помимо воли вырвалось у Федора. — Что же ты не нашел меня, когда была возможность спастись?! Все со своими принципами носился…
      Конечников вдруг со всего размаху треснул кулаком по столу и отвернулся, стирая с глаз непрошенные слезы.
      Люди молчали, стараясь не смотреть друг на друга, и лишь один Алешка тихо, как тень передвигался от прибора к прибору, изучая мигающие индикаторы на панелях.
      Динамики медавтомата негромко пискнули.
      — Нате, получите, — сказал фельдшер, открывая замки опорных дуг. — Столько лекарств на вашего старика угробил, вы представить себе не можете. На одного — целых 2 баллона регенератора ушло.
      — Добавить? — спросил Федор.
      — Нет, — ответил прапорщик. — И деньги, которые дал, тоже забери. Военнослужащим и членам их семей обслуживание бесплатно.
      Медик сунул Конечникову купюры.
      — Забрать, так забрать, — пожал плечами Федор. — У нас там еще кое-чего из харча осталось. Возьми. Обратно вести примета плохая. Алешка, будь добр…
      Федор указал глазами племяннику в сторону двери. Мальчик с готовностью кинулся выполнять просьбу Конечникова.
      — Спасибо, — поблагодарил Авдеев.
      Фельдшер помог донести носилки со стариком до телеги. Они с предосторожностями уложили спящего деда, накрыли дерюжкой.
      — Он теперь пару дней проспит, — проинструктировал прапорщик. — Дырок на нем больше не будет, а вот вернется ли к нему рассудок — один Бог ведает. Будет буянить, колите успокаивающее. Не стесняйся, звони в любое время. Теперь давай ты.
      — Нет, не сегодня, — подумав, отказался пакадур. — За стариком присмотр нужен.
      — Ну, как хочешь.
      Медик положил в телегу пакет с ампулами и иньектор, написал код персонального вызова.
      Федор кивнул.
      — Давайте прощаться, — предложил медик.
      — Ну, бывай, Павел Петрович. Еще раз спасибо.
      Федор пожал Авдееву руку.
      Фельдшер попрощался с Виктором и Алешкой. Телега захромала на своих кривых колесах по импровизированной мостовой.
      Прапорщик медицинской службы Авдеев вздохнул и вернулся в свое полутемное царство, догоняться презентованной ему местной самогонкой.
      Ярисс скрылся за деревьями. Потянулись долгие, кристально прозрачные сумерки. В чистом небе у горизонта задержались серо-золотистые облака.
      Словно и не было хмурого утра с моросящим дождиком и дня, насквозь продутого холодным, налетающим сразу со всех сторон ветром. Погода налаживалась, несмотря на предстоящую холодную ночь и череду предстоящих дней возвратившихся морозов.
      — Гляди, брат, — сказал Виктор. — Завтрева будет ясно.
      — Только холодно.
      — То лучше, — помолчав, ответил Виктор. — Так уж эта мокрятина достала. Помнишь, каки стояли в енто время морозы годов двадцать попрежь. Снег скатеркой белой лежал, мы маленькие на снегоступках хаживали, в снежки грались.
      — Климат меняется, — сказал Федор. — У деда в летописи сказано, что в год моего рождения холода доходили до 30 градусов. А век назад было все 60.
      — Да ладно, нашел чегой вспоминать. Ты Федька в деда пошел знать, такой же синоптик-летописец. Помнишь, небось, как тебя Синоптиком задразнивали?
      — А тебя Зюзей.
      — Ну, енто когда малой был, — не стал обижаться брат. — Вот гляжу я на тебя Федька, и не верю, что ты там побывал.
      Виктор указал в сторону заката.
      — Побывал, брат, — нахмурился Федор.
      — До сей поры не верю, что тама по-правде что-то есть, — признался Виктор.
      — А как же, — усмехнулся Федор. — Если подняться километров на тридцать, это примерно столько, сколько до старых выработок, небо станет темно-фиолетовым.
      Криона, которую, мы еще не видим, покажется среди других звезд. Если подняться еще выше, то сможем увидеть, как на дальней орбите, над радиационными поясами висит гигантская подкова недостроенного телепортатора, иначе говоря, кольца нуль-транспортировки. Вокруг него летает куча сборочных платформ. Немного в стороне движется временная База, куча сваренных между собой жилых космических модулей и транспортных контейнеров. Потом Криона, спутник Амальгамы, маленький, захваченный ею астероид.
      Если мы продолжили бы двигаться то следующее, что нам бы встретилось, это первый астероидный пояс перед Ахроном.
      — О, — поразился Виктор. — А сколько ж тогда до солнышка будет?
      — Сто тысяч мегаметров
      — Погодь, брат, мега ентот твой, сколько-то будет?
      — Тысяча километров.
      — Во блин… Дох*я получается
      — Много, Витя. Свет от Арисса до Амальгамы доходит минут за шесть — семь. А от звезды Яр, солнца Деметры, центральной планеты, свет идет 7 тысяч лет.
      — Как же ты там летал? — поразился Виктор.
      — Через телепорт. Раз и там.
      — Как енто? — Виктор был совсем сбит с толку.
      — Как тебе объяснить… — задумался Федор. — На самом деле все близко. Есть единая субстанция, сила, которая проявляется в виде гравитации, света, электричества, сгущаясь, образует планеты и звезды. Она наполняет все вокруг, вернее образует и связывает. Чем слабее связь, тем слабее притяжение, слабее доходящий свет, тем с меньшей предельной скоростью может двигаться тело в пространстве между ними. Кольцо нуль-транспортировки на мгновение устанавливает сильное, прочное сцепление с точкой, куда нужно попасть. И корабль оказывается там, где надо, буквально за один шажок.
      — А… — сказал Виктор. — По тону чувствовалось, что он ничего не понял. — Я не про то гуторю. Как же так? Чего ж така несправедлива жизня.
      — В смысле?
      — Если сейчас вы исхитрились-таки чудеса творить. Наловчились как в сказках, перепрыгивать от звезды к звезде, лечить от всех хвороб треклятых.
      А отчего ничего не изделали, чтобы не было войнов, чтобы люди не гибли люто?
      Выходит все без толку, все как попрежь. Как при царе Горохе брань вели мечами и луками, так и продолжаете, только уже на звездных лодьях. Жжете, увечите и измышляете, как лучше жечь и увечить. Даже как лечить, я мыслю, выдумали, чтобы было кого жечь и убивать.
      Виктор отвернулся и полез за сигаретой.
      — А почему «вы»? Разве не мечтали мы с тобой в детстве свалить «рогатую камбалу»? Разве не говорил об этом наш дед? Разве не думали все наши пра-прадеды? Вся летопись проклятиями эланцам исписана.
      — Так то ж мы думали, а они иделают, — не нашел ничего лучшего ответа Виктор. — Прочел я енту книжицу, котору подневольный космонаут в халупу медицинску старшому начальнику принес.
      — А, «Имперский сплетник», журнал. Знал бы ты, как все на самом деле бывает… — с досадой сказал Федор.
      — Шо, брешут писаки? — с надеждой спросил брат.
      — Врут. Но на самом деле, все гораздо хуже.
      — А зачем? Кому енто надоть?
      — Кому? — Федор усмехнулся. — Тому, кто нашу смерть ест и пьет, кому наша смерть — как сладкая коврижка. Правителям нашим. Если бы не это, они давно бы уже ответили за все свои «добрые» дела. А так они громоздят ложь на ложь и заставляют других признать это правдой.
      — Но зачем? — поразился и испугался брат.
      — Власть, деньги, сила.
      — Но зачем?
      — Наверное, чтобы жить так, как и хочется и иметь то, что хочется. И все за счет таких, как мы лопоухих увальней.
      — Разве ж так можно? Разве нельзя по-другому?
      — Можно, — поколебавшись, ответил Федор. — Давным-давно людей было немного. Все, что им нужно делали спрятанные под землей машины. Люди жили долго, очень долго, переходя из тела в тело, в полном сознании, сохраняя свою память.
      Но за это они платили тем, что были лишены возможности проявлять свои чувства и рожать детей, как требовала их природа. И они променяли это все на короткую жизнь полную болезней, лишений и опасностей, в мире который снова стал враждебным и мало пригодным для комфортного существования.
      — Федя, ты стал дедовы сказки пересказыш, — усмехнулся Виктор. — Так не быват.
      — А если представить, только допустить, что это правда?
      — От ты ж… Не знаю, что б я исделал, — Виктор почесал в затылке. — Взглянуть не пристально, если, то — лепота. Ничего делать не надоть, пахати не надоть, сеять не надоть, в лес за зверем ходить не надоть. Руку протянул — харч, другую потянул — самогонка. Отросток взлетел — только подумал, и готово дело, девка теляшом. Лепота… Скучно только. Не протянул бы долго. Тоже не по-людски, не по совести.
      — Эта эпоха продлилась больше двух десятков веков.
      — Был дед Арсений — летописец, стал Федор — летописец, — со вздохом ответил Виктор. — Было, прошло, однако. К лучшему, по разумению моему. Зачем голову забивать.
      — Может ты и прав.
      — Скажи, Федя, раз ты все знаш, — зачем вы космонауты к нам пристали? Чей-то вам надо, что вам там в своем далеке не сидится? Там бы и космонаутством своим промышляли.
      Конечников не стал заострять внимание, что Виктор отнес и его к «космонаутам».
      — Витька, погляди на те холмы, — показал Федор за Гремячку, где виднелись остатки старых гор. Вот за ними лежит в земле руда, без которой ни компрессита, ни бальдурита не сделать.
      — Каку бальдуру изделать? — не понял Виктор.
      — Помнишь, у деда нож был? Тяжелый, прочный. Наждак его не брал, в огне закалки не терял, даже камешки прозрачные с Гремячки, алмазы которые, царапал.
      — Как же не помнить, знатный нож.
      — Так он из компрессита, это материал так называется. Из него броню делают для кораблей. А если еще к нему генератор подключить, то материал такой крепости делается, что листок в папиросную бумажку толщиной становится прочней железной плиты в три пальца.
      — Еб*ческа сила… — вырвалось от удивления у Виктора. — А как енто так можно?
      — Он ячейки, как у сетки рыболовной образует. Так эти ячейки у себя внутри энергию от генератора накапливают.
      — А без него обойтись можно? — с надеждой поинтересовался Виктор.
      — Нет, — ответил Федор. — Этого материала даже в астероидах очень мало. Нужно сто тонн перелопатить, чтобы грамм получить.
      — О, как, — размышляя произнес Виктор. — А скажи, брат, много там ентой руды лежит?
      — Километров на пять вглубь и Бог знает на сколько вширь. Концентрат. Можно прямо в плавильник.
      — Этак от нас до скончания времен космонауты не отстанут, — с вздохом подвел итог Виктор. — Для них енто цельно богачество. А нам шиш на постном масле. Разроют все тута, Гремячку загадят, дыма, пыли, шума понаделают. Зверье уйдет, просо расти не будет. Спасибо, что сказал, брат, надо отсюда подаваться туда, где ентого добра отродясь не бывало. Эх, жизня… А я дом построил, думал сам буду жить, детки мои, внучата.
      — А может и пронесет, — сказал Федор. Может они с того конца копать начнут. Может, придумают, как без него обходиться.
      — Хрена с два, — в сердцах сказал Виктор. — Пойду деда проверю.
      Дверь тихонько скрипнула. Виктор молниеносно кинулся к ней, распахнул ее тяжелое полотно и обнаружил Алешку, который, судя по всему, подслушивал их разговор.
      — А ты, чего здеся делаш? — грозно спросил Виктор у сына.
      — А я по нужде, — ответил мальчик.
      — Мал ты еще, таки разговоры слушать, пацан, — строго сказал Виктор. — Узнаю, что сказывал кому, выдеру по первое число и неоднократно.
      Алешка кинулся вниз, гремя безразмерными валенками, надетыми на босу ногу.
      Во дворе звякнула цепь, это из будки вылез Крайт, проверяя, кого несет, на ночь глядя.
      Федор, вздохнул и вернулся в дом. Он чувствовал легкую досаду. В тайне Федор надеялся, что Виктор иначе воспримет рассказ о давно прошедшем времени Князя Князей.
      «Что можно ожидать от закостенелого мужика» — подумал Конечников, ныряя под холодное одеяло и перед тем, как нырнуть в темную глубину сна. — «Завтра нужно будет начать чтение мантры для деда».
      Конец 18 главы.

      ОМ ТРАЙАМБАКАМ ЙАДЖААМАХЭ…
      Конечников произнес эти слова в очередной раз, чувствуя, как тело отзывается на эти странные звуки старинной алхимии бессмертия, пришедшие из незапамятной древности. Прохладный жидкий огонь, одновременно свежий и обжигающий стал светом перед закрытыми глазами.
 

Комментарий 14. Вечер нереального мира.

      22 Апреля 10564 по н.с. 20 ч.34 мин. Единого времени. Искусственная реальность «Мир небесных грез».

      — Закончим на сегодня? — предложил Управитель.
      — А ты устал? — поинтересовалась Живая Богиня.
      — У меня дела, — сказал Пастушонок. — Не одна ты у меня.
      — Что, целый гарем? — поинтересовалась девушка.
      — Типа того, — с усмешкой ответил Андрей.
      — Ну и катись, — сказала Рогнеда.
      Живой Бог прошелся взад и вперед. Остановился, глядя на девушку.
      — Забавно Колыван излагает, доходчиво. Чувствуется рука мастера. Жаль, что был он не с нами.
      — Да уж, доставил хлопот мужичок.
      — Таких, как он, лучше иметь в друзьях, — и, подумав, добавил: — А уж мантру таким давать — хуже, чем автомат дикарю.
      — Это верно, — сказала Рогнеда.
      — Ты говоришь об этом так спокойно? — поразился Управитель. — Ты ведь в этом виновата.
      — Тебе лишь бы кого-то сделать виновным, — зло ответила девушка. — Кто мог знать? Я выполнила все стандартные процедуры.
      — И что, на Совете тоже будешь про процедуры рассказывать? — спросил Пастушонок.
      — А что тебе за радость — выносить это на Совет? Охота выслужиться перед Большим Боссом?
      — Нет, — ответил Управитель. — Но знай, что в любой момент мне может этого захотеться.
      — Это ты уж сам решай, — философски заметила девушка.
      — Ладно, пока. Мне уже и вправду некогда.
      Управитель двинулся своему кораблю темневшему неподалеку. Вдруг равнина стала бездонным морем без конца и края, наполненным пронзительно-голубой водой. Управитель сделал шаг и провалился с головой.
      Он вынырнул на поверхность и был накрыт водяным валом, поднятым его крейсером, который как утюг пошел ко дну.
      Звездолет Живого Бога стремительно уходил в пучину с открытыми люками, оставляя вырывающиеся на поверхность гирлянды крупных, блестящих бриллиантовым блеском воздушных пузырей. Андрей выматерился и дал мысленную команду кораблю.
      «Дракон» всплыл, подняв на свою черную, лоснящуюся спину хозяина.
      Живой Бог огляделся. Рогнеды нигде не было видно.
      Платформа падала в глубину. Свет давно сменился чернильным мраком, а девушка продолжала сидеть неподвижно, глядя в одну точку перед собой. Купол энергощита тихонько потрескивал, сдерживая громадное давление водяного столба над ним.
      Управительница не обращала внимания на это. Судя по скорости погружения, ее спасательная капсула, создающая приемлемые для тела условия во время безумных экспериментов Живой Богини, ушла уже не на один десяток километров в глубину.
      А бездна и не думала кончаться. Через некоторое время вода стала вязкой как сироп. Скорость погружения замедлилась.
      В сжатой чудовищным давлением жидкости плавали распотрошенные тела, с привязанными к ногам камнями. Тысячи, десятки тысяч, сброшенные болотной шаманкой топкую бездну за время проведенное на Мороне, вперемешку со всеми лишенными жизни по вине Управительницы.
      В темной, похожей на желчь жидкости кишмя кишели огромные многометровые черви, питаясь парящими в водной толще мертвецами. Капсула миновала слой объеденных трупов и безглазых, зубастых падальщиков. Видимость в черной воде становилась все хуже и хуже даже для Живой Богини, которая видела во многих диапазонах, включая ультрафиолетовые и инфракрасные лучи, мягкий рентген и продольные волны среднечастотного диапазона.
      В вечной ночи, придавленной страшным гнетом сотнями километров водной толщи, сновали какие-то громадные, размером с космический корабль, смутно угадываемые твари. Ниже была только темнота.
      Генераторы защитного поля уже просто выли от нагрузки. Капсула решительно воспротивилась дальнейшему погружению, и остановилась, сигналя индикаторами о достижении предельной глубины. Рогнеда продолжала неподвижно сидеть, ожидая неизвестно чего.
      Вдруг глубоко внизу возникла искорка света. Через бесконечно долгий промежуток времени она стала силуэтом до боли знакомого корабля. Девушке показалось, что под куполом атмосферного барка она видит едва различимую, крошечную фигурку, которая махала ей рукой.
      Корабль — призрак созданный ее памятью растаял в темноте.
      Живая Богиня вздохнула, и дала команду на всплытие. Когда капсула прошла слой мертвецов, Рогнеда изменила реальность, снова оказавшись на равнине под вечно безоблачным небом. Девушка вернулась в свой дом на Деметре и наскоро перекусив, отправилась спать.
 

Утро.

      22 Апреля 10564 по н.с. 13 ч.01 мин. Единого времени. Альфа-реальность. Деметра. Дом князей Громовых.

      Яр, солнце Деметры неспешно двигался по небу. Его сияющие лучи силились пробить плотные шторы спальни княжны Рогнеды Громовой.
      В это время деметрианского года их силу ничто не сдерживало. В разреженной атмосфере практически отсутствовали пыль и влага. Тропическая иллюминация сочеталась со стратосферным морозом, который осадил на поверхность всю воду из воздуха. Искрящиеся снега планеты лишь усиливали непереносимо яркий свет звезды.
      Управитель появился тихо. Он бесшумно возник в углу спальни и застыл, ощупывая глазами сонный полумрак комнаты. Девушка спала, разбросав рыжие волосы по подушке, чему-то улыбаясь во сне, трогательно беззащитная, притягательная, вызывающая желание.
      Ее сон был крепок. Она не услышала, как Пастушонок подошел к ней, вглядываясь в лицо, потом окликнул по имени.
      Мужчина аккуратно прикоснулся к плечу, легонько потащил одеяло вниз, открывая свежую, упругую грудь Живой Богини.
      Девушка улыбнулась, сказала: — «Данька перестань», отпихнула его руки, накрылась и отвернулась от Управителя, продолжая сон.
      Андрей подошел к окну и раздвинул шторы на ширину ладони. Расчет оказался точным. Луч света попал на лицо Рогнеды. Веки девушки задрожали и она проснулась.
      Некоторое время Управительница была во власти сна, потом ее улыбка сменилась гримасой скуки:
      — Ты опять врываешься ко мне, — безо всякого выражения сказала она. — Пошел вон. И не смей больше приходить так.
      — Извини, я беспокоился, — ответил Живой Бог. — Проводишь над собой эксперименты с суицидальным уклоном, не просыпаешься во время. Я уж думал, что ты овладела техникой перевода сознания в прошлое и оставила здесь лишь мертвое тело.
      — Все это ерунда, — заметила Живая Богиня. — Если бы это было можно, я бы давно вернулась во время, когда все вы были мальчиками на побегушках при Князе Князей… А сейчас — сгинь, не хочу при тебе одеваться. Приходи через 2 часа.
      Живой Бог поспешно исчез.
      Управительница точно знала, что Андрей никуда не уйдет и останется подглядывать. Это входило в планы бессмертной ведьмы. Молодое, красивое тело — прекрасный аргумент в играх с мужчинами. Сейчас, когда Пастушонок все еще колебался, подстраховаться было кстати.
      Рогнеда поднялась, подошла к зеркалу, разглядывая свое отражение. Подняла руки к волосам, любуясь линией груди, придирчиво оглядела ноги и руки. Улыбнулась девушке в зеркале. Та ответила ей сияющей юной улыбкой. Довольная результатом, Живая Богиня накинула халат и отправилась завтракать. Это Андрею было уже неинтересно и он отправился по своим делам.
      Управитель проявился несколько раньше, чем она ему приказала.
      За мгновение до его прихода, Ганя почувствовала знакомый гнилостный запах болот Морона.
      Этот запах наверно теперь ассоциировался у нее с Пастушонком, после того, как по его милости она попала на Богом забытую, дикую планету и провела там целые эпохи.
      Но сейчас одолеть своего врага бывшая императрица не могла. Оттого ей оставалось ждать, терпеть и привлекать в жизнь мало-мальски нужное для продвижения в необходимом направлении.
      Именно это качество позволило ей стать лучшим преобразователем Реальностей. Виртуозное владение этим ремеслом, позволяло ей выживать среди людей, которые с удовольствием отправили бы ее коротким путем в нирвану, но терпели за редкостный дар и пользовались услугами Живой Богини.
      Рогнеда улыбнулась Управителю, когда тот вошел малую гостиную.
      — Кофе будешь? — спросила она.
      — Не откажусь, — ответил он, протягивая букет темно-красных роз. — Это тебе.
      Мужчина протянул Рогнеде цветы.
      — Какая прелесть, — сказала девушка. — Спасибо.
      Она подошла к Управителю, взяла розы и поцеловала его. По ее команде в комнату влетел робот — андроид и занялся подарком. Живая Богиня стала хлопотать возле мужчины. Набежала целая команда механических слуг с подносами, на которых стояли чайники всех размеров, кофейные турки, спиртовки, сахарницы, вазочки с печеньем.
      Девушка сварила Управителю чашку кофе и уселась напротив, допивать свой остывший напиток. Мужчина долго, с преувеличенным выражением блаженства на лице, хлебал ароматный напиток из крошечной чашечки.
      — Спасибо, Принцесса, — сказал он. — Кофе великолепен.
      — Да ладно тебе, — с улыбкой, показывая, что ей нравится похвала, ответила девушка.
      — Я порой думаю о том, что хотел бы каждое утро пить кофе, приготовленный тобой.
      — Ты меня в экономки или в жены зовешь? — спросила Управительница.
      — В жены, — немного помолчав, собравшись с духом, ответил Андрей.
      — Печальная перспектива, — иронически заметила девушка.
      — Отчего? — искренне удивился Живой Бог.
      — В этом качестве я немного стою, — отозвалась Рогнеда. — Я капризная, взбаламошная, ленивая. Меня содержать и развлекать надо.
      — Это того стоит, — заверил ее Управитель.
      — Праздник вечной любви быстро заканчивается. А крючья в зале Совета — будут всегда, — печально ответила девушка. — Счастливый Живой Бог не боец.
      — Кстати о крючьях, — нахмурясь, заметил Управитель. — Еще неизвестно, кто будет командовать руками, которые их держат.
      — Это угроза? — неласково спросила девушка.
      — Нет, Принцесса, — это скорее мечта.
      — Тогда точно я тебе не по карману, — заметила Рогнеда.
      — А ЕМУ ты тоже так говорила? — жестко спросил Управитель.
      — Он — другое дело, — с улыбкой заметила Живая Богиня.
      — Жаль, что ты так считаешь, — сказал Пастушонок. — Пойдем, продолжим наши исторические изыскания. Может тогда ты поймешь, сколько тебе осталось до осуждения в зале Совета.
      — А что, там дальше Колыван нарисовал мой смертный приговор? — поинтересовалась Управительница.
      — Может быть, — заметил Андрей.
      — Ну, пойдем, — со вздохом согласилась Живая Богиня. — Вечно ты меня пугаешь. А потом оказывается, что все не так страшно, как тебе представлялось.
      — Не на этот раз, — отрезал, поднимаясь, мужчина.
      Вскоре Управители сидели в павильоне для чтения и на экране бежали строчки текста.
 

Продолжение.

 
      — Дядя Федя, ужинать пора, — прервал его занятия племянник. — Мама Тома сказала, чтобы ты к столу шел.
      — Спасибо, Алешка, — ответил Конечников. — Через минуту буду.
      Федор еще немного посидел, наполняя избытком энергии клетки тела, уравнивая потенциал и размешивая небесную энергию с энергией жизни внутри себя.
      Кроку вспомнилось, сколько копий было сломано вокруг чтения им мантры. Пока дед не сильно понимал, зачем бубнит внук мудреные слова, все было хорошо. Но только старик Арсений узнал — зачем, в ход были пущены все средства из арсенала капризного больного.
      Дед ругался и кряхтел, лез с разговорами, жаловался на кошмары, лишь бы внук не читал над ним древнее заклинание бессмертия. При этом он не отпускал золотой медальон ни на секунду, прижимая его обеими руками к груди.
      Однажды Федор сказал ему, что представляет собой эта украшенная драгоценными камнями золотая линза.
      Старик устроил истерику, обвиняя Конечникова во всех смертных грехах, потом, отойдя, согласился, что выздоравливает он поразительно быстро, но приписал все чистому амальгамскому воздуху и радости от возвращения домой «непутевого внука».
      Федор оценил хитрый ход, и стал читать мантру в сарае. Тома с тех пор диву давалась, как захиревшая от забот криворукой хозяйки скотина стала выздоравливать и поправляться.
      Старик прекрасно знал, чем занимается Конечников, но не показывал вида. Когда дед Арсений поправился настолько, что стал ходить, он на целый день уходил в большой дом возиться с правнуками, оставляя пятистенку в распоряжение Федора.
      Под эти воспоминания Крок поднялся, накинул тулупчик и отправился обедать.
      Федор вышел из дедовского дома на двор. К нему, дружелюбно махая хвостом, подбежал Крайт, ткнулся в ладонь холодным носом. Конечников с удовольствием погладил собаку, сказав: — «Привет Крайтушка. Вот, кушать иду. А ты уже ел, хороший мой?»
      Пес наклонил голову набок, заглядывая в глаза Федору. Тот достал из кармана заранее приготовленный сухарик из космофлотского рациона и Крайт с жадностью сгрыз угощение. Конечников пошел дальше, а собака, получив желаемое, снова вернулась в будку.
      На улице стояла та же погода, что и в день приезда Федора, только сейчас по всем приметам было видно скорое наступление весны. Деревья уж не выглядели безжизненными чурками. Чувствовалось, что в мокрых и холодных древесных стволах пришли в движение живые соки.
      Конечников поднялся на крыльцо, вошел в дом. Прошел через темные сени, наполненные устоявшейся стылой прохладой, и протопал в горницу к теплу печи, вкусным запахам домашнего хлеба и щей.
      Тамара хлопотала у печки, племянники сидели за столом в ожидании ужина. Старшая дочь Виктора, Дуня на правах младшей хозяйки осаживала разыгравшихся пацанов, которые не на шутку разошлись, выясняя, кто может сегодня сидеть рядом с дядей.
      Самый младший сын Виктора, Коля, точная копия отца в детстве, пытался отстоять свое право слезами и хныканьем.
      — Дядя Федя, — заканючил он. — Скажи Лешке…
      — Это мое место, я его занял, когда дядю пошел звать, — отрезал Алексей.
      — Ничего ты не занял, — готовясь пустить в ход главное свое оружие — рев, заканючил четырехлетний Коля.
      — Кто плачет, того в космонавты не возьмут, — как бы между прочим сказал Федор.
      — Ты понял, хныкалка? — торжествующе закончил Алексей, выпихивая младшего брата.
      — Дуня, а вот Лешка дерется, — младший побежал к сестре, подвывая на ходу, и готовясь разрыдаться в голос.
      — Лексей, оболтус, — подражая мачехе, отреагировала Дуня, девочка 13 лет, по местным меркам уже почти невеста, — пошто ребенка бьешь?
      — Если вы все не успокоитесь, ничего рассказывать сегодня не буду, — пригрозил Федор. — И завтра на ярмарку не возьму.
      Дети мгновенно затихли.
      — Что за шум? — спросил Виктор, выходя из-за занавески. — Кто подзатыльник хочет?
      — Уже разобрались, — ответил за мальчиков Федор.
      — Ну и ладноть, — сказал Виктор. — А то, что про вас дедушка подумает.
      Из-за занавески раздались тяжелые, шаркающие шаги. В проеме показался дед. Он шел медленно, тяжело, но без палки.
      — Деда, зачем встал? — спросила Тамара. — Мы бы тебе принесли.
      — Спасибо Тома. Лежать надоело.
      — Подожди, Витька, наш дед еще за девками бегать будет, — пообещал Федор.
      — Да ладно тебе Федечка, — с улыбкой ответил дед. — Это ваше дело молодое.
      Он сел, нашарил что-то под рубахой, подержал, отпустил, обвел глазами собравшихся за столом, призывая к тишине. Потом прочел «Отче наш», перекрестился и полез черпаком в миску с супом.
      После ужина и обычной Федоровской были на ночь, то есть истории из «космонаутской» жизни, дети были отправлены из-за стола.
      — Ну, мужики, не тяпнуть ли нам? — предложил Виктор, потирая руки.
      — Вам бы все пить, окаянным, — в сердцах сказала Тамара.
      — Не бузи, жана, — нагибаясь и легонько шлепая Тамару по заднице, сказал Виктор. — Дай нам сальца для закуси, первача, да сама садись. Думать будем.
      — А чего-й думать, — произнесла женщина, гремя чугунками в печи.
      — Ты чей-то злая сегодня? — подивился Виктор. — Гляди, жизнь налаживается. Деда вон, на поправку пошел. Рождество скоро. Как молодая травка выйдет, корова купим дойного. Молока будет море.
      — Что коров, что лосицы, — недовольно сказала Тамара. — Все одно, мне заниматься. Не подойду я к этой страсти. Была я у Пантелея. И как только евоная жана с ним управляется. Ужасть. А кричит — то как, прямо уши закладат. Как заореть свое: «Му-ууу», так хоть беги.
      — Мы книжку сначала купим, как коров разводить и содержать, — успокоил ее Федор.
      — Ладноть. Могет хоть енто Витьку мово вразумит. А то уперся — «Коров, коров».
      Тамара пошла в погреб. Вернулась оттуда с куском сала, кругом копченой колбасы и наполовину пустым шкаликом самогонки.
      — Чей так мало, жана? — поинтересовался Виктор.
      — А что завтра ты на ярманку повезешь? — окрысилась Тамара.
      — Там же у тебя 3 двухведерных бутыли заготовлено, — поразился Виктор.
      — Неча самогоновку хлестать, — отбрила женщина, — здоровье свое пропивать.
      — Ладно, Витька, нам хватит, — сказал Федор.
      — Откуда ты знаш. Вон можа и деда с нами выпьет.
      — Не откажусь, — сказал старик, ловко распиливая колбасу.
      — А вот тебе бы не надо, — возразил Федор. — Только-только ведь оклемался.
      — А я чуть, чтобы вкус вспомнить.
      — Ну, будем здоровы, — сказал Виктор, разлив пойло.
      Он сначала чокнулся с дедом, потом с братом, потом с женой, соблюдая известный ритуал, и с жадностью потянул стакан ко рту. Остальные, чтобы успеть, впопыхах столкнули стаканы, и выпили вместе с ним.
      — Хорошо пошла, зараза, — довольно сказал Виктор. — Спасибо Томочка. Знатная у тебя самогоновка выходит. Стряпня, конечно, так себе, но вот самогоновка…
      — А ты сам готовь, — ничуть не обидевшись, посоветовала женщина. — А я буду только самогоновку гнать. Бабы Дуни дом под нее пустим. Бражки много надо будет, чтобы первачу накапать, сколько космонауты просять.
      — Эт мы еще подумаем, — оборвал ее Виктор. — Давай лучша все тут прикинем, что будем к Рождеству куплять.
      — Дуньке кожушок надоть, — сказала Тамара. — Девка уж большая, а ходит в рванье.
      — Так енто Иван Соломонов делат, то не на ярманке.
      — Яму надоть харч давать, — скис Виктор.
      — А вы ему денег дайте, — посоветовал Федор. — Рублей пять — семь.
      — Ишь ты, прям как космонауту, — подивилась Тамара. — Перебьется. Таки деньжищи…
      — Я прикинул, — продуктами дороже выйдет, — сказал Федор.
      — А возьметь? — спросил брат.
      — Куда он денется… — отозвался Федор.
      — И не хлопнуть ли нам еще? — предложил Виктор, плеская прозрачный как слеза первач в новые стеклянные стопки.
      — Давай, Витюня, — предложил дед, — выпьем за твоих деток замечательных, моих правнучат.
      Снова звякнула посуда.
      — Спасибо Томочка, — поблагодарил жену Виктор. — Усладу сердца гонишь.
      — А как жа. У меня с детства к ентому таланыт, — довольно ответила раскрасневшаяся от выпивки женщина.
      Очень скоро все изрядно набрались.
      Тамара отправилась спать. Даже выпив, она осталась туповатой, совершенно неженственной бабой — лошадью для работы, которая мужика и к себе допускает лишь для того, чтобы тот мог выпустить пар и не ходил налево.
      — Расскажи Федя, вы энтого, как его там, тьфу, «Праду», поймали? — попросил Виктор, когда они остались в мужской компании.
      — «Прайдо Элано», — поправил его Федор. — Сколько можно рассказывать…
      — Так ведь деда не слышал.
      — Расскажи, внучок, — попросил дед Арсений.
      — Ладно, — нахмурился Федор. — Они убивать нас пришли. Перепрыгнули, в систему звезды Карина, спрятались, тихо в поясе астероидов поставили на каменные глыбы двигатели, и двинулись, уже не таясь. Сколько они там отсидивались — один Бог знает.
      — А ты вроде не так рассказывал? — встревожился Виктор.
      — Это вся история с самого начала. 14 февраля прошлого, 7119 года с космокрепости, на перехват С Базы вышла наша 4 эскадра. Трое суток спустя, наша эскадра была поймана в ловушку и взорвана безо всяких потерь со стороны эланцев.
      — Вот суки, — покачал головой брат. — А что в ентой книжице писали… Какой бой описывали… Срамота.
      — Как это взорвали? — не понял дед. — Неужто так можно?
      — Бах, и нет, — дернув щекой, ответил Федор. — Наши дуболомы не заподозрили подвоха, тем более что эланские «Тондро» на их глазах расстреляли одного нашего разведчика и пустились в погоню за вторым. Эскадра ринулась спасать скаут сквозь астероидные поля, — и напоролись. Взрыв был мощнейший. Все линейные рейдеры и крейсера сгорели, не сделав ни единого выстрела по врагу.
      — Разве ж это по-людски?
      — Война, деда.
      — А дальше чего было? — спросил старик.
      — Скаут 2801, за которым гнались, успел передать про гибель эскадры. А потом его тоже добили. Если бы не он, на Базе бы ничего не узнали до того момента, когда по космокрепости ударили бы снаряды.
      На скауте был геройский экипаж, хоть командир был гадский. Хотя о мертвых только хорошее… Вот уж не подумал бы никогда, что буду обязан жизнью Никитке Симонову. Ладно… — продолжил Федор встряхнул головой. — Уничтожив корабли эскадры, эланцы уже почти не сомневались в победе. Как показали дальнейшие события, у них было еще много подлых сюрпризов.
      Из мобильных сил на Базе остались только плохо отремонтированный броненосец и 12 крейсеров-разведчиков.
      Мы с горя напились, устроили по себе поминки заранее. Нас накрыли, думал — расстреляют, но Бог миловал. Никого не наказали. Мне даже очередное звание присвоили.
      — О, это по нашему, — засмеялся Виктор. — Давайте и мы жахнем.
      Мужчины выпили.
      — А чего дальше было? — поинтересовался дед.
      — На предельной для орудийной дуэли дистанции, космокрепость открыла огонь по эланской эскадре. Они ответили. Но их орудия главного калибра были слабоваты против планетарных пушек «Солейны».
      — Что у вас тож были запрещенны пушки?
      — А как же, — усмехнулся Федор. — Понятно, что «Имперский сплетник «об этом обстоятельстве стыдливо умолчал. Как потом я узнал, канониры батареи сверхкрупного калибра сожгли тяжелый крейсер и серьезно повредили пару линкоров. Но ребята на второй эскадре «бессмертных» оказались не лыком шиты.
      Они снова разыграли астероидную карту. Эланцы не стали нарываться на кинжальный встречный огонь и просто шарахнули пару астероидов в планету, над которой вращалась станция. Им удалось ударить по касательной и взметнуть фонтаны камней и газа до орбиты.
      Обломки градом хлестанули по наружной броне, плазма сожгла локаторы и уничтожила эмиттеры защитного поля. На космокрепости со стороны удара в иных местах конструкции были снесены на несколько уровней.
      Станция горела, рвались накопители, вспыхивали реакторы. Под эту дуду им удалось подойти очень близко, ведя в поводу все те же управляемые астероиды.
      «Прайдо Элано», флагман эскадры стал отбивать сообщение, предлагающее сдаться в плен и отдать великую княжну. На кораблях начались волнения, люди не хотели умирать за дочку Тупилы.
      Федор не стал рассказывать все правды про «Омегу».
      — А как вам удалось спастись? — поразился Виктор. — Ты мне про это не рассказывал. Полтора месяца живешь, каждый день байки травишь, а про главное молчишь.
      — Эх, Витька, — сказал дед. — То же тебе не сказки в журнальчике.
      — Когда эланцы пришли к «Солейне», — продолжил Федор, чувствуя болезненное удовольствие от возможности поделиться, тем, что долго носил в себе — мы ответили им тем же, расстреляв их же бомбы — астероиды. Оказалось, что они вели их в боевых порядках. Глупость с их стороны…
      Поджарили почти всех. А флагман, этот «Прайдо Элано», поскольку был парламентером, вместе с адмиралом раньше всех попал под разделку. Я по нему первый ракету пустил.
      — Слышал деда? Это тот самый «Прайдо Элайно», который у нас тут побывал и дел натворил. Сквитался Федор с ним за все, что он, сволочь тут изделал.
      — Так вишь, — они сами в переплет попали, — вставил дед.
      — Дык и я не знал, — ответил Виктор. — Федор, он хитрый, рассказывал про то, как «Прайду» замолотили ракетами, но молчал как рыба, что они сами погибали. Я думал — лихо налетели, как в «Вестнике» пишут, притерли, и — привет рогатым…
      — Эх, если бы… — ответил Федор.
      — Так выходит, вы в парламентера стреляли, — подивился дед.
      — Стреляли, — с досадой ответил Федор. — Не до сантиментов. Они первые Конвенцию нарушили, они наших раненых живьем на части резали… Они вот чего сделали с 4 эскадрой… А нам, что утереться и сделать вид, что все в порядке?
      — Страсть какая, — вздохнул дед. — До какого озлобления и ненависти человек дойти может…
      — А дальше чего было? — спросил Виктор, с удивлением и глядя на брата.
      — Пара тяжелых крейсеров убежала от нас, и потом мне пришлось встретиться с ними один на один. У эланцев был сюрприз, козырь в рукаве… «Сучки», пушечные линкоры, с теми же запрещенными планетарными пушками. Эти корабли называют «убийцами планет».
      На каждом по пять пушек, зато они метают вольфрамовую картечь или бальдуритовые снаряды по шести метров в диаметре со скоростью 1200 километров в секунду. После попадания остается двадцатикилометровый кратер, плюющийся магмой из мантии на сто километров вверх.
      — Нихрена себе, — поразился Виктор, силясь представить себе это.
      Но было видно, что в голове планетного жителя все это никак не укладывалось. Дед переменился в лице и незаметно осенил себя крестным знамением.
      — Они расстреляли крепость, наш последний линкор и крейсера разведчики. Но, если верить радиоперехвату и сами погибли. Одну «сучку» долбанул «Князь Иван», другую, судя по всему, затрепали скауты. Но Бог его знает. Мой «2803» повел санитарный корабль с ранеными к кольцу нуль-транспортировки. Связные сообщения с космокрепости уже просто не приходили. Мат, крики, призывы о помощи. Потом все стихло.
      — О, как… — потрясенно сказал Виктор. — Значит, пришли, убили всех и сами погибли?
      — Типа того. Но наши злоключения на этом не кончились. У Альбигора наш конвой ждали два тяжелых крейсера, припаленных в свалке у орбитальной станции. Они спаслись лишь потому, что последний уцелевший линкор пожертвовал собой и таранил наш транспортник с ракетами.
      — О, как? — поразился Виктор. — Люди ли вы, космонауты? Зачем так?
      — Я теперь и сам не знаю, — ответил Федор.
      — Ну, сказывай дальше, — нетерпеливо сказал Виктор.
      — А дальше очень мало чего было, — сказал Федор. — Был бой, меня ранило.
      — А что, все было как «Вестнике» прописано?
      — Почти, — невесело усмехнулся Федор. — Будут теперь наши кормой вперед на таран ходить и гибнуть на за хрен собачий.
      — А чего, наврали? — поинтересовался брат.
      — Наврали, — ответил Конечников. — И антенну я сбил, чтобы думали, будто готов транспортник сжечь, лишь бы он врагам не достался.
      — Мудрено как — то все выходит, — подал голос дед. — Что-й, они бешеные?
      — Не знаю, — ответил Конечников. — Есть версия, что мстили за Гало. Это такая эланская планета. А еще на станции великая княжна была.
      Он решил не говорить всей правды даже деду. Зачем лесным жителям знать про лучевой аннигилятор.
      — А что княжна? — удивился дед. — Неужто из-за девки? Сам — то веришь?
      — Слабо, — ответил Федор.
      — А что с Гало? — продолжил спрашивать старик.
      — Скауты нашей эскадры при атаке верфей на ее орбите уронили на поверхность 4 эланских линкора. Короче, получилось так, как когда-то и нашей Амальгамой. Ядерная зима, 500 миллионов зажаренных или замороженных эланцев. Не специально, просто так вышло.
      — Дед, ты понял? Страшно конечно, — потрясенно произнес Виктор. — Но ведь есть, есть на свете правда. Наши деды и прадеды верили, что придет этот день, день расплаты. Ты, я надеюсь, в этом поучаствовал?
      Эти слова Виктор произнес с гневным торжеством и надеждой.
      — Да, — ответил Федор. — У меня скауте оставалась одна ракета, на которой не работал двигатель. Так эту дуру я исхитрился в трюм «Эстреко» загнать и самому целым остаться.
      Дед еле слышно вздохнул и печально опустил голову.
      — Как бы я хотел бы быть на твоем месте, — произнес Виктор.
      — Меняюсь, — с усмешкой сказал Федор, бросив взгляд на ноги.
      — Заживет, — хлопнул его по плечу Виктор.
      — А зачем вы на Гало пошли? — тихо спросил дед.
      — Они наши верфи на Тэте спалили. У нас другого выбора не было. Они и так нас теснят, а без новых кораблей деметрианскому флоту конец и империи конец.
      Старик совсем сник.
      — Как же так можно, — с досадой сказал он. — Колотите друг друга, а люди страдают.
      — Дед, ты чего? — поразился Виктор. — Есть на свете справедливость. Сколько лет мы в пещерах Хованских прятались? Поделом, тварям!
      — Так то оно так, — вздохнул старик. — Но ведь люди же. Бабы, ребятишки, живность разная. Чем же они виноваты?
      — А чем виноваты были люди на Амальгаме? Разве не мечтали наши прадеды, коптящиеся в горе, чтобы отомстить? И не ты ли сам нас учил, что нет человека гаже гаже эланца?
      Разве не оне убили Аленушку и тебя, старого дурня, чуть не кокнули? Что же ты меньжуешься, старый!? — распалился Виктор.
      — Внуки мои милые, — грустно сказал дед. В его глазах заблестели слезы. Он опустил голову и продолжил глухо: — Мальцы мои… Много я с той поры думал. Не знаю, что и сказать теперь…
      Да говорил я, да писал и мой дед и прадед, про то, что придет однажды день и найдется человек на Амальгаме, который заставит заплатить эланцев за то, что они тогда сотворили. Но теперь не знаю…
      — Дед, по моентому разумению, ты перепил малость, — сказал Виктор. — Укладайся-ка ты в постель, завтра вставать рано, на ярманку.
      — Нет, не перепил, — ответил дед Арсений. — Придут снова эланцы. И не просто придут. На этот раз явятся, чтобы жестоко мстить за своих. И нет конца этому. Как детей растить? Или сразу в гору прятаться?
      — Ладно, деда, пойдем мы тебя спать положим, — предложил Виктор, поднимаясь.
      Проволив старика, братья остановились покурить на крыльце.
      — Ты знаешь, по-моему деда просто спужался, — сказал Виктор.
      — Испугаешься тут, когда такие страсти ужасы рассказывают, — в раздумье произнес Федор. — Я вдруг подумал, как нормальные люди отнесутся к таким рассказам. Я военный человек, таким как я, положено воевать и погибать. Нам есть чем защититься и на чем при случае убежать… А вот каково быть таким как мой дед? Как они глядеть на небо и молиться Богу, чтобы на этот раз пронесло, и вон та самая звездочка не оказалась очередной «рогатой камбалой»?
      — Оне Алену убили, душу мою сничтожили, — с железной убежденностью, горько произнес Виктор. — А без Алены мне ни дом, ни дети, одна только самогоновка.
      Терять мне неча. Пусть оне тоже плачут. Мне плохо, а им еще хуже. Вот за то я тебя братуха и уважаю, что выписал им приговор с процентиями.
      — Помалкивай о том, что слышал, — попросил Федор. — Вот уж не знаешь как лучше. Красивое вранье про героизм или голая, страшная правда.
      — А за коим хреном ты про эти дела деду стал сказывать?
      — Не знаю, — честно ответил Федор.
      — А потому, что и ты шатаешься, не знаешь, правильно ли. Ты такой же как деда. Одно слово — Синоптики.
      — Это правда, брат. Много у меня было времени подумать, когда на койке больничной лежал.
      — А ты не думай, — усмехнулся Виктор. — А думать припреть, наливай и пей.
      — Не только это меня гложет, — помолчав, сказал Федор.
      — А что еще твою душу космонаутскую тревожит? — поинтересовался брат.
      Крок достал сигарету и затягивая ответ сначала размял длинную, черную гильзу, начиненную отборным, эланским табаком.
      — Говори, коли собралси, — теряя терпение, сказал Виктор.
      — Помнишь, ты мне про карточку рассказывал? Та, за которую давали какую-нибудь дребедень?
      — Не, не дребедень… — возразил брат. — Цельно ружо можно было выменять.
      — А какая цена у того ружья?
      — Рублев 30. А еще к нему материю, давали, струмент, нитки. В хозяйстве все сгодится. Всего на полсотни будет.
      — А что бы ты сказал, если узнал, что цена это карточке десять тысяч? — поинтересовался
      — Брешешь, — с ужасом отшатнулся брат.
      — Вот те крест, — произнес Конечников, как бывало раньше, осеняя себя крестным знамением.
      — Братуха, обожди, — сказал Виктор. — Схожу, проверю, цела ли.
      — А заодно и принеси, — напутствовал его Конечников, щелкая зажигалкой. — Покажу, что в ней ценного.
      Виктор вернулся быстрее, чем мог себе представить Федор. Из дома донесся плач разбуженного Николеньки и сердитая воркотня Томы, про оглашенных мужиков.
      — Вот оне, — произнес Виктор, крепко и бережно сжимая в лапах кусочки пластика.
      — А ну дай одну, — попросил Федор.
      — А зачем? — опасливо поинтересовался брат. — Не испортишь?
      — Дурак ты Витька. Стал бы я тебе тогда про десять тысяч говорить?
      — И верно… Чего это я…… — недоумевая самому себе, произнес брат, с трудом разжимая пальцы.
      — Давай, не сс*, — усмехнулся Федор. — Фокус из серии — невероятно, но факт.
      — Ты чего, шутишь, что-ли? — разочарованно сказал брат. — А я то поверил, купился. И в правду, че в ней такого ценного. Разве что пластмасс.
      — Да, она мало чего стоит… — ответил Федор. — Здесь. А вот здесь… Смотри внимательно.
      Конечников поднес карточку к считывателю идентификационного браслета. Раздался сигнал. Загорелся дисплей, больно ударив привыкшие к темноте глаза.
      — Пресвятая Богородица, — произнес Виктор и забористо выругался. — По глазам… Ты ведь знал.
      — Знал. Потерпишь. На экран смотри.
      — Креди… кредит… А — «кредитная» — наклонясь к светящемуся окошку, прочитал Виктор, от натуги непроизвольно хватая себя за голову и проглатывая от волнения окончания слов. — Кредитная карта цен… централь… резер… банка. Какая еще банка?
      — Короче, это кредитная карточка. По ней можно деньги получить. Сумму видишь?
      — Ебить твою налево, — от неожиданности вырвалось у Виктора. — Десять тыщ рублев. Десять тыщ рублев, братуха. Мы богатые, Федька.
      — Подожди, — оборвал его Конечников. — Все ли карты у тебя?
      — А вон ты про что… — потух брат. — Обвели меня вы космонауты вокруг пальца, как недоумка малого. Не, я пойду ее обратно требовать. Я ему морду набью, ироду.
      Виктор рванулся было к калитке, но видя, что брат не пытается его остановить, встал. Крайт, выскочив из конуры забренчал цепью и глухо, басовито залаял, поддерживая хозяина.
      — Далеко собрался? — поинтересовался Федор.
      — А ты, умнай, — сказал Виктор и снова тихонько выматерился, отвернув голову. — Тебе и горя мало. Все вы ироды такие. Нет, чтобы брату помочь.
      — А что ты сделаешь. Сейчас, ночью, один. Да тебя даже в поселок не пустят.
      — А ты на что? — поинтересовался брат.
      — Я? Тут криком ничего не добьешься — усмехнулся Федор. — Ты это, не ори. Весь хутор перебудишь. Утро вечера мудренее.
      Виктор, хмурясь вернулся. Взял сигарету, закурил.
      — Кулаками пойдешь махать, загремишь в цугундер. А там тебя быстро угробят, чтобы молчал. Списки видел? Сложи теперь деньги. Вот и прикинь теперь хрен к носу. То видать не просто местный интендант решил на кусок хлеба с маслом заработать. Там начальство повыше замешано.
      — Я мужикам скажу, так они порвут космонаутов. — со злой убежденностью ответил брат. — Прикинь, кто все свои карточки профукал.
      — Да кто им даст, — в раздумье сказал Федор. — Поселок им штурмом не взять.
      — Можа и не взять, но к нам в лес оне больше не сунутся. А как сунутся, так и вперед ногами выйдуть.
      — По нынешним временам партизанствовать обходится себе дороже. Пригонят настоящих абордажных десантников и привет. Они когда тернави курнут, быстрее крыс бегают и силы делаются неимоверной. Только мелькнет, и ты уже с выпущенными кишками лежишь. Стреляют влет без промаха и бьются пока живы.
      — О как… — призадумался Виктор. — А тернав это что?
      — Тернава — травка такая, пакостная, хуже ганджубаса. Ее еще дрянком называют, — Федор, присел на крыльцо, закурил, сосредоточенно вдыхая дым и выпуская его вверх. — А по моему разумению, на то и было рассчитано. Мужики узнают, придут биться.
      Начнется стрельба. Вам для этого и ружья продали, чтобы кого-нибудь из космонавтов подстрелили. А после этого с чистой совестью можно прислать две роты обкуренной десантуры и зачистить поселок под ноль. А тем нашим, кто выживет, веры не будет никакой. К ним типа с добром, а они жечь и убивать.
      — Так и что делать то? — приуныл брат.
      — Скажи, Вить, хватит пороху у мужиков недельку другую в округе подежурить?
      — А зачем? Чай лутче не станеть…
      — Есть у меня одна задумка. Помнишь про великую княжну?
      — А как же. А не брехня?
      — Нет. Может она подсобит.
      — Можа и пособит, коли не забыла.
      — Да не должна, — в раздумье сказал Федор. — Есть у нее мысль относительно меня. Но это все равно, что просить помощи против черта у дьявола.
      — Не опасно?
      — Не опаснее чем сейчас, — отрезал Федор. — Выбора нет.
      — Как знаешь. Тебе решать, как со своими бабами разбираться. — Виктор помолчал, потом спросил. — А мужики-то зачем? Коли не выйдет, что будет? Звали тебя Синоптиком, а прозовут Пустобрехом.
      — Не выйдет, так недолго будут обзываться. Не беда… Главное то, что, если мы начнем жаловаться, нам бошки снимать придут. А в нашем гарнизоне бойцов всего четверо: два калеки, пацан, да ты, лапотник.
      — Ох, *бит твою мать, Федька. Голова. Обо всем подумал.
      — Короче, как хочешь… Деньги обещай, самогонку, жратву, но главного не говори, чтобы не пошли они на факторию с дубьем и ружьями.
      — Троих человек хватит? — спросил Виктор. — Генку Строева, Пашу Колядкина, толстого Мишку — Колбасыра.
      — Ишь ты… Маленькие — орлами были. А сейчас как?
      — Нормально. Справные мужики. Не богатеи, но и не бедуют.
      — Витька, а может ну эту затею к лешему? — спросил Федор. — Подстрелят кого из детей…
      Виктор помолчал, поглядел с крыльца вниз, по сторонам.
      — Нет, братан. Даже если мы откажемся, оне то все равно свою задумку выполнять. Можа раньше, можа позжей, — тяжело сказал он. — А вот тебя точно отседова не выпустят живым. Нахрена им головная боль.
      — Ладно, — вздохнул Федор, признавая справедливость его слов. пора.
      — Я с утречка с ними договорюсь, — сказал Виктор. — Ты не ходи, а то заломять втридорога.
      Конечников вошел в маленькую, закопченную горницу старого дома. По глазам резанул огонек свечи.
      — Кто там? — спросил дед. И сам же ответил. — А, это ты, Федечка.
      — Я, деда. Ты не спишь еще?
      — Нет, внучек. Уснешь тут.
      — А что так?
      — Я вот думаю, что не оттого эланцы назинанку выворачивались, что хотели поймать одну девку, пусть даже наследницу императора. Там еще что-то было.
      — Умный ты дед, — помолчав, сказал Федор. — В корень смотришь. За эту штучку из лаборатории космокрепости эланцы целую эскадру положили. Они до последнего боролись, за ее обладание этой машинкой. Они даже готовы меня были отпустить, лишь бы я отдал.
      — А что это было? — поинтересовался дед.
      — Скажу лишь, что оружие. А больше не спрашивай. Это секрет из раздела сильно портящих жизнь.
      — У наших оно осталось? — с надеждой спросил старик.
      — Да.
      — Ну, слава Богу. Ложись спать Федечка. Завтра вставать рано.
      — А ты?
      — Я еще посижу.
      — Ладно. О чем слышал, не пиши, тайна это, — предупредил Федор, понимая, что дед его все равно не послушает.
      Ночью Федору приснилась Лара. К утру он уже не помнил всего, но ощущение ого, что все будет хорошо осталось.
      Конечников проснулся бодрым и здоровым, точно не пил вчера. Нынешняя жена Виктора точно была знатной самогонщицей. Ее умению делать горячительное, позавидовал бы даже Васька Стрельников.
      Стояло хмурое утро. С неба опять падала какая-то гнусная морось… Туман закрывал верхушки деревьев. Федор почистил зубы, умылся и ежась от холода обтерся холодной водой.
      Не зажигая огня, в зыбком свете, льющемся из окошек в горнице, мужчины наскоро позавтракали. Зевающая Тома, молча подала на стол и отправилась в спальню, досматривать сны.
      Виктор с сыном пошли запрягать сохатого, а Федор, пользуясь минуткой, забежал в старый дом. Быстро натянул термокостюм, нацепил погоны, вставил в салазки держателей орденские планки, подпоясался портупеей с кобурой и накинул сверху пахучий полушубок местного дубления. Дед собирался, складывая котомку провиант на дорогу. Он был так сосредоточен на процессе, что даже и не заглядывал в открытую дверь комнаты старшего внука.
      — Деда, — спросил Федор, когда собрался. — А где твои старые железки?
      — Надо то чего, Федечка? — поинтересовался старик.
      — У нас накопитель был.
      — Какой такой накопитель? — не понял дед.
      — Та железяка, которой лежала в ящике с барахлом. Мы им дверь раньше припирали, чтобы не закрывалась, когда печка дымила.
      — А эта то… — сказал дед. — Пойдем, внучок, покажу. Тут лежит.
      Дед Арсений вывел Федора в сени и указал на старый ящик, который спрятался за кадушками с квашенной капустой, пустыми, трухлявыми ульями и прелой мешковиной.
      — Выкинуть жалко, — сказал дед. — Иногда для чего сгодится.
      Накопитель информации, похожий на уменьшенный корабельный «черный ящик», лежал посреди обрезков труб, проржавевших дверных скоб, гнутых и ломаных гвоздей, треснутых подков, обкатанных водой округлых голышей с речки и другой ненужной дребедени. Накопитель, как и в сонной грезе, был завернут в ветхий пластиковый лист древней газеты.
      Прямо на Федора, с фото смотрел одетый в старую эланскую униформу полковник Томский. Подпись под снимком гласила, что это адмирал Антонио Гито, начальник штаба регул-императора.
      — Чего нашел-то? — полюбопытствовал дед. Увидев фото, он покачал головой. — Личность у него знакомая. Не вспомню только…
      «Ты же сам мне сказал», — пронеслось в голове Федора.
      Старик виновато посмотрел в глаза внука, вздохнул и пошел прочь.
      — Федька, чего копаешься? — донесся с улицы голос брата.
      Конечников покрутил в руках блок накопителя, отметив, что корпус цел, разъемы тоже, значит, есть шанс, что на платах памяти устройства цела и информация. Нужно только найти переходник, который бы связал его компьютер и этот старинный агрегат.
      Федор помнил, как еще во времена курсантской юности, эти устройства выбрасывались на помойку во время наведения порядка в кандейках и «гадюшниках» запасливых интендантов.
      — Дядя Федечка, — сказал Алешка, распахивая дверь, — ехать пора.
      — Идем, — отозвался Федор.
      Он аккуратно положил раритет обратно в кучу и пошел за племянником.
      Дорога шла тянулась удивительно долго. Алешка сначала восторгался по поводу поездки, но чувствуя настроение взрослых, Умолк. Дед дремал, Виктор сосредоточенно курил сигарету за сигаретой, пытаясь успокоить стискивающий желудок страх, а Федор размышлял о том, как пути Управителей Жизни пересеклись с его семьей, и что нужно сделать, чтобы им всем выйти живыми из этой передряги.
      Ярмаркой назывался истоптанный сотнями ног грязный пустырь неподалеку от летного поля. До центральной площади по прямой было метров 200. Телега Конечниковых свернула в проулок, не доезжая торжища, и прямиком покатила к амбулатории фельдшера Авдеева.
      — И виду не подавай, — на всякий случай в пол-голоса предупредил Крок. — Всех спалишь…
      — Петрович, — осторожно поскребся в дверь Виктор.
      — А, Витька… Заходи, — пригласил хмурый медик. И увидев Федора, приветствовал его. — О, какие люди. Здравия желаю, Федор Андреевич.
      — Благодарствую, — произнес Виктор, протискиваясь в дверь.
      Федор пролез следом. Прапорщик удивленно посмотрел на зипун, в который был обряжен капитан Конечников, но решил, что так тому удобней и вопросов задавать не стал. После второй серии приветствий и рукопожатий фельдшер перешел к делу.
      — Привезли?
      — А как же, — ответил Виктор. — Как условились.
      — Хорошо, — сказал медик. — Я вот тоже приготовил. По рублю за литр.
      — А о чем мы договорились, помнишь? — поинтересовался Федор.
      — Однако, — вздохнул медик. — Это будет стоить дорого.
      — Сколько, Петрович? — спросил Федор.
      — По сто рублей за аппарат.
      — Это недорого, — заметил Конечников. — А про мою особую просьбу не забыл?
      — Федор Андреевич, ну без ножа режешь, — начал прапорщик.
      — А вот не далее как в прошлом году, вы сами оружие продавали за гроши. Вы тогда, говорят, целый контейнер со «стволами» налево пустили.
      — Так тож были «полтины» бестолковые. А ты чего просишь?
      — То и прошу. Мне «полтинки» не нужны. Для чего ручная пушка, к которой зарядов не найдешь? Мне нужна десантная «десятка». Маленькая, компактная, мощная. Три, — поправился Конечников. И кивнув головой в сторону телеги, добавил. — А то ведь сам все выпью.
      — И где ты, твое благородие, этому научился? — вздохнул Авдеев..
      — Сам то за них, сколько хочешь? — осторожно спросил Федор.
      — По 500 целковых за каждый.
      — 200 хватит, — отрезал Федор.
      — А зачем тебе боевое оружие? — вдруг опомнился медик.
      — Тома винокурню открыть хочет, — пояснил Конечников. — Любителей халявы вокруг много будет. На всякий случай, чтобы обороняться
      — Ну, если для этого… За тысячу 3 ствола отдам. И боезапас…
      — По рукам.
      Фельдшер сходил в кладовку, гордо именовавшуюся медицинским складом и выволок оттуда 3 грязных мешка стандартной армейской расцветки.
      — В этом — указал прапорщик, — дистилляторы. В этом «стволы», в этом заряды. Будут спрашивать откуда взял — меня не впутывай. Откажусь от всего.
      — «Машинки» новые? — поинтересовался Конечников.
      — Муха не сидела, — с гордостью ответил прапорщик.
      Конечников внимательно осмотрел подаватель, магазины, реактор и блок привода, каждого автомата, не вынимая оружия из мешка.
      Конечников извлек стопку толстую денег и отсчитал запрошенную сумму.
      — Много даешь, — заметил фельдшер.
      — За самогонку с Виктором сам расплатишься, — ответил Федор. — У меня своя торговля, у него своя.
      — Ну, как скажешь, — ответил медик.
      — Тому порадуешь, — ответил на недоумевающий взгляд брата Федор, когда они простились с крайне довольным медиком. — Давай, трогай.
      Телега отъехала от амбулатории, направляясь проулками обратно к ярмарочной площади. Федор внимательно проследил, не наблюдает ли фельдшер за ними и даже проверился по эфиру, не было ли передачи со служебного переговорника. Все было чисто.
      — Самое время навестить почту, — с усмешкой сказал Федор. — А перед тем в лавке кой-чего купить. Останови.
      — Нашел время запасаться, — буркнул Виктор.
      — Федь, а что за страсть вы таку в телегу положили? — поинтересовался дед. — Тяжеленная.
      — После скажу, — ответил ему Конечников. — То очень хорошая будет штука.
      — А коли нас с ней прихватят? — мрачно поинтересовался Виктор, — пока ты будешь шляться. Что я скажу? Что на дороге нашел?
      — Ну, тогда сразу объезжай проулками площадь и становись с той стороны у почтового отделения.
      Выражение лица Федора изменилось, став непреклонно-волевым, спокойным, слегка усталым.
      Алешка, с испугом посмотрев на дядю, непроизвольно отодвинулся. Конечников скинул треух, пригладил волосы.
      — Приехали, — сказал Виктор. — Ну, давай, братуха.
      Федор распахнул тулуп и энергичной походкой уверенного в себе человека отправился к почтовой конторе. Он вошел в здание пункта связи, помещавшееся в типовом блок-модуле, таком же как и амбулатория и с порога крикнул:
      — Дежурный! — Срочный межпланетный по военной связи. Бегом!
      Ефрейтор, который поднял голову на шум, увидел орденскую планку и кобуру с пистолетом под расстегнутым тулупчиком местного производства. Погонов не было видно, а лицо связисту не запомнилось из-за низко надвинутой на глаза форменной кепи. Стандартное выражение наглого превосходства, столь характерное для обращения офицеров с нижними чинами отбило всякое разбираться с личностью требующего переговоров. Человек, не дожидаясь ответа, прошел в кабинку для переговоров и оттуда крикнул:
      — Чего копаешься?!
      Ефрейтор рассудил, что с посетителем лучше не связываться, благо без пароля тот не сможет выйти на автоматический коммутатор Сети. А офицер явно его знал, раз говорил и действовал так уверенно.
      — Сей момент ваш бродь, — ответил он, включая аппаратуру.
      Федор закрыл дверь и достал заранее приготовленную визитную карточку великой княжны. Нажал на кнопку вызова.
      На экране высветилась заставка с просьбой ввести пароль. На долю секунды все замерло. Сердце Конечникова перестало биться… Но через мгновение, на медальоне Управителей вспыхнул маленький красный огонек, и на мониторе терминала выскочило сообщение, что связь установлена.
      Сердце, словно компенсируя краткую остановку заколотилось так что Федор почувствовал, как дурнотный комок поднялся к горлу. Он тяжелыми, непослушными пальцами набрал номер.
      Долю секунды устанавливалось соединение, потом еще минуту по берггласу голографического экрана плыли строчки: «Вызываю абонента». По истечении минуты загорелась другая надпись: «Вызов переадресован». Экран мигнул, и всю его плоскость заняло лицо Александры.
      Изображение было немного искажено короткофокусной оптикой браслета связи. Сначала Федору показалось, что наследница раздета.
      Конечников, не отрываясь, глядел на матовый глянец свежей, поразительно гладкой, словно полированной кожи девушки, ее плечи, точеную шею, копну слегка вьющихся волос цвета красной меди, освобожденных от сложной и строгой придворной прически.
      Лицо девушки было освещено красно-оранжевым, закатным светом, играющим на завитках густых, блестящих волос, изгибах влажных, сочных губ и в глубоких, изумрудных омутах глаз.
      За головой Александры виднелась сплошная масса темной, тропической листвы зимнего сада. Слышалось журчание воды и пение птиц. На лице Александры было спокойное, благостное выражение, в уголках губ пряталась улыбка.
      На краткий миг, Крок забыл обо всем, кроме чудесной красоты девушки. Ему остро захотелось оказаться рядом с ней, в этом далеком саду, где под легким ветерком колышутся листья неведомых деревьев.
      Увидев непонятного, странно одетого человека, княжна нахмурилась.
      — Кто это? — недоуменно спросила она.
      — Это я, Ваше Высочество. Капитан Федор Конечников. База Солейна. Группа конвойного сопровождения при 4 эскадре Его Величества князя — императора.
      — А, Федор, — узнала его девушка. — Ну зачем ты так официально… Боже мой, что на тебе надето. Прямо пейзанин.
      Александра рассмеялась своим чудесным серебристым смехом.
      — Местная форма одежды, — сказал он наклоняя голову и усмехаясь, чтобы скрыть досаду и смущение.
      — Подожди, — сказала она, ненадолго выскользнув из видимости. На экране мелькнули пойманные объективом кроны деревьев, облака в вечернем небе. Изображение мигнуло, и ракурс изменился. Пакадур понял, что Александра переключилась на камеру летающего робота.
      Стало видно, что девушка сидит в плетеном кресле за легким столиком в саду. Наследница престола было одета в серебристое, явно очень дорогое платье, открывающее плечи и грудь, на шее сверкало алмазное колье. Помимо воли, Конечникову стало неловко оттого, девушка такая чистая, красивая и умиротворенная, а он пристает к ней со своими ничтожными, мелкими проблемами.
      От сознания того, что он одет в грязный, засаленный комбинезон с чужого плеча и издающий потрясающее зловоние сыромятный тулуп, Федору захотелось провалиться сквозь землю. О том, кто такая княжна на самом деле, Фeдор старался не думать, чтобы не выдать себя.
      — Ты откуда? — спросила она. — А впрочем, не говори. И так ясно. Амальгама.
      — Так точно.
      — Федор, это же я, — сказала княжна, и в ее словах проскользнули оттенки интонаций незабываемого, сводящего с ума голоса Дарьи Дреминой. — Как ты? Уже выздоровел?
      — Почти, — ответил Конечников.
      — А почему раньше не звонил?
      — Неудобно было беспокоить.
      — Федечка, ты просто невозможен, — ласково улыбнулась девушка. — А я вспоминала тебя, беспокоилась.
      — Да вот, — вздохнул Федор. — Болван. Каюсь.
      — А давай ко мне, — предложила княжна, поглядев на палку. — У меня медики тебя быстро на ноги поставят.
      — Да я то в порядке, — вздохнул Конечников. — Деда болеет.
      — Это который «академик» лесных наук? — улыбнулась девушка.
      — Да… — помолчав, ответил Федор.
      Ему ужасно не хотелось говорить заранее приготовленный текст.
      — Не стесняйся, — сказала княжна, становясь серьезной и скучной. В голосе прорезались горькие нотки. — Наверное, за этим-то и вспомнил обо мне.
      — Вы проницательны Ваше Высочество. У меня к Вам дело, перед которым все личное отходит на второй план.
      Девушка поморщилась, но не стала его останавливать.
      — Говори.
      — Чуть больше 2 лет тому назад, эланский разведчик свободно приземлился на нашей планете. «Виркоко» убили жену моего брата и искалечили деда. Он впал в маразм и лишь недавно пришел в себя.
      — Так бери всех, — улыбнулась княжна, — если в этом дело.
      — Не только.
      Выражение лица Александры снова стало серьезным.
      — Что еще? — поинтересовалась она.
      — За аптечку с бинтами, йодом и аспирином мой брат отдал кредитную карточку в десять тысяч рублей.
      — Он что, тоже заболел? — поразилась наследница престола. — Такой дорогой медицины нет даже во дворце моего отца.
      — Им никто не объяснил, что это такое. Карты меняли на ружья, топоры, гвозди, миски, нитки, консервы и куски гнилого брезента. В среднем на одну кредитную карту отпускали товара на 40–50 рублей.
      Я составил списки местных, кто уже совершил такой обмен. Их больше 200 человек.
      В глазах великой княжны вспыхнул огонь.
      — Они пожалеют об этом, — почти выкрикнула Александра. — Для чего мы заботимся о людях? Чтобы на чужой беде наживались какие-то подонки?!
      — Это еще не самое плохое, — продолжил Конечников. — Как ты думаешь, для чего аборигенам продали армейские ружья?
      — Наверное, на медведей ходить или на волков? — беспомощно ответила девушка.
      — Хуже, — мрачно ответил Федор. — Представь, — он как-то незаметно для себя снова перешел на ты, — простые, ничего не смыслящие в тонкостях улаживания конфликтов в цивилизованном мире мужики узнают, что их так надули. Что они сделают?
      — Пойдут требовать карточки обратно… — недоуменно сказала девушка.
      — А если их пошлют? — спросил Федор.
      — Ну, наверное, драться будут, — неуверенно сказала княжна.
      — А что такое драка в военном гарнизоне? Это для лесовиков продавец из лавки военторга — просто Коля или Вася, который их одурачил. А для роты охраны он — маркитант. И нападение на него, — это нападение на военнослужащего. А если на лавку, но и на военный объект. Что будут делать мужики, если их угостят дубинками, а то и стрельнут кого?
      — Боже мой, — произнесла Александра. — Армейские ружья… Озлобленная толпа, вооруженная боевым оружием. Бунт по всем признакам. Когда начнется перестрелка, никто уже разбираться не будет.
      — Это, конечно, крайний случай, — произнес Федор.
      — Нет, так и будет… — сникая, сказала девушка. — А потом, они постараются, чтобы никто из ограбленных ими не выжил. Как мы дошли до такого…
      — Куш в 2–3 миллиона рублей стоит маленького поселка лесных дикарей.
      — Хорошо, что ты мне позвонил, — решительно сказала наследница престола, обретая знакомое Федору непреклонно-твердое выражение. — Завтра же у тебя будет мой поверенный и два, нет три взвода имперских гвардейцев. Я прошу тебя любой ценой предотвратить бойню. У поверенного будут особые полномочия… Они пожалеют, что решились на такое…
      «Дежурный! Не спать!», — бросил Федор, выходя из почты.
      Дойдя до середины двора, Конечников резко обернулся. В окне белело лицо лицо связиста-ефрейтора. Конечников показал кулак. Дежурный исчез.
      — Поехали, — бросил Федор, падая в телегу. Его ноги отказывались идти.
      — Все путем? — надеждой спросил Виктор.
      — Если она не обманула, то да, — ответил Конечников.
      — А кто? — спросил Алешка.
      — Много будешь знать, скоро состаришься, — сказал мальчику его отец, хлопая вожжам по крупу сохатого.
      Пацан счел за лучшее воздержаться от дальнейших расспросов.
      Мужчины долгое время ехали молча. Виктор опять курил сигарету за сигаретой, Алешка дулся, дед, видя состояние взрослых внуков, давил в себе любопытство. Телега рывками, в такт шагам лося, двигалась лесной дорогой, покачиваясь на неровностях.
      — Что это за ярмарка такая? — ворчливо сказал дед. — Приехали-уехали. Ничего не купили, только скотину зря мучили.
      — Купили, деда, купили, — успокоил его Федор. — Что надо — купили. Сейчас остановимся, попробуем обновки.
      — Правда? — загорелся маленький Алешка.
      — Цыц, малой, — остудил его пыл Виктор. — Твой нумер шашнадцатый.
      — Ладно тебе, ребенка тиранить, — отреагировал дед.
      — Молчи, деда от греха, — предупредил его Виктор. — Придет время, и табе откроем.
      — Где ты говору поселкового набрался, — парировал дед. — Ведь умел правильно говорить.
      — А у поселке все так говорят, — сказал Виктор. — Мне надо же с людями общатца и с Томой.
      — Вот именно, что с Томой. Как спутался с ней, так и совсем омужичился — раздраженно сказал дед.
      — А ты деда Алену мне оживи… — горько произнес Виктор. — Или не болтай зря.
      — Хорош между собой лаяться. Проблем выше крыши, — оборвал брата Конечников. — Съезжай с дороги.
      Виктор послушно повернул телегу в лес. Кривая таратайка захромала по кочкам. Мужчины, чтобы помочь лосю спрыгнули. Это сделал даже Федор, но тут же пожалел об этом. Ноги тут же дали знать о себе болью, к которой Конечников стал уже понемногу привыкать.
      Федор побрел за дедом и племянником, которые резво зашагали по колдобинам, перешагивая через кусты и потоптанный лосем бурьян. Виктор правил, широко шагая рядом с телегой, оглядываясь назад и тут же поворачиваясь к сохатому, чтобы не получить невзначай копытом.
      Отъехав метров сто, он остановился, глядя, как Фeдор ковыляет, тяжело опираясь на палку.
      — Добрел? — поинтересовался Виктор. — А заболять ходилки, чего делать будем? Кто тебя просил? Ерой, голова с дырой.
      — Эй, Федечка, — покачал головой дед. — А ведь еще совсем молодой.
      — Ничего, все образуется, — отмахнулся Федор. — Живы будем — не помрем.
      — Ничего местечко? — спросил Виктор.
      — Нормально, народ на ярмарке. А те, кто услышит, вряд-ли чего поймут. Только зверя привяжи покрепче. А то пешком домой пойдем.
      Место действительно было подходящим. Впереди, метрах в 30–40 расположилось лесное озеро с темной, как стекло водой. Подходы к озеру были окружены топью, поросшей серой, неживой осокой. В полосе разлива, стояли мертвые, выбеленные дождями и снегом остовы деревьев, с которых ветра посрывали хрупкую кору.
      Федор решительно извлек из мешка автомат.
      — Ну что мужики, начнем… — предложил он, беря элегантную железяку в руки. — Краткий курс обращения с современным оружием.
      Итак, скорострельное штурмовое ружье Горелова М-21/10, называемая также по старинной традиции автоматом.
      Калибр 10 мм, стреляет круглыми пулями или короткими стрелками, которые помещаются в магазине-контейнере. Стрелок в магазин входит до 200, пуль до 1000. Огонь ведется одиночными, очередями по 3, 5, 10, 15, 20, 50 выстрелов и непрерывно.
      Скорострельность устанавливается от 300 выстрелов в минуту до 3000. Скорость полета пуль регулируется от 500 до 7500 метров в секунду.
      Штурмовое ружье наводится на цель по открытому секторному прицелу, как у обычного ружья, лазерному целеуказателю или прицельному монитору. Монитор работает в 4 диапазонах: ультрафиолетовом, видимом, инфракрасном и субмиллиметровом. Есть режим захвата цели, наведение подстраивается в пределах поля экрана монитора, поправка на ветер, атмосферное давление и другие воздействия внешней среды выставляется автоматически. Дальность поражения цели зависит от комплекса факторов, и выводится на дисплей.
      Компьютер штурмового ружья может автоматически изменять параметры обзора и стрельбы для наилучшего наблюдения и поражения цели. Отдача, как и в любом другом массометном оружии на нереактивной тяге отсутствует. Говоря по-простому — промахнуться невозможно и стрелять может даже ребенок.
      Виктор ошалело посмотрел на деда. Половины из того, что сказал брат, он попросту не понял. Зато Алешка загорелся при виде новой игрушки.
      — Ну чего? — спросил Конечников. — Кто храбрый?
      — Я! — подался вперед племянник. — Дай мне стрельнуть, дядя Федя.
      — Мал еще, — осадил сына Виктор.
      — Да ладно, пусть попробует, — предложил Федор. — Справится. Это просто.
      — Ну ладно, — согласился Виктор.
      — А сам чего? — поинтересовался Федор. — Так и будешь стоять, глазами хлопать?
      — Мудрено как-то… — Виктор поскреб затылок в задумчивости.
      — Н у чего? — возразил Конечников. — Привыкай. Бери, он не кусается.
      Виктор со вздохом вытащил второй автомат.
      — А ты дед чего стоишь? — поинтересовался Федор. — Давай тоже бери оружие.
      — Нет Федечка… — тяжело вздохнув, сказал дед. — Не знаю, зачем ты эту страсть прикупил, но я к ней не прикоснусь.
      — А затем, дед, что ночью нас могут убивать прийтить, — отвернувшись в сторону, бросил Виктор. — Тут космонауты каверзу выдумали, как всех нас погубить и денежки наши забрать.
      — Какие денежки? — не понял дед.
      — А те карточки, которы нам дали, оказывается десять тыщ рублев стоять.
      — Это за что же нам всем такое богатство? — поразился дед Арсений. — Эти карточки всем раздали. И женкам и деткам и старикам вроде меня. За что нам такая милость?
      — Это за то, что деды наши в Хованке гнили, — с твердой уверенностью в голосе ответил Виктор. — Чтобы дети наши в школе могли учиться и в люди выбиться. Чтобы мы дома построили, чтобы у нас достаток в семьях был. А энти гады решили разжиться за наш счет.
      — Верно, говорили про это, когда давали. Дескать, на хозяйство, — подивился дед. — Все так и поняли, рублей по 30–50… Но чтобы столько… Добрый человек князь-император должно быть… Как же нам теперь то быть? До Бога высоко, до князя-императора далеко.
      — Сегодня Федька ходил жалобу подавать, — в голосе Виктора прорезались тонки удивления и искреннего уважения к брату. — Самой дочке князя — амператора.
      — Вот как, — поразился дед. — А мы «Федька», «Федька». Большим человеком стал мой внук, Федор Андреевич.
      — А чтобы не свернули нам головы, надо немного продержаться, — продолжил Виктор.
      — Эх, — с горечью сказал дед. — Обидно. Тати эланские нас жгли и стреляли — это понятно, враги. Но чтобы свои… Ждали мы освободителей, а пришли разбойники черные. Сначала прикладами на работу гнали, когда нужно было им блокгаузы строить, глумились, за людей не считали. А теперь оказывается, что ограбили нас. Всем расскажу про обиду, которую нам учинили.
      По морщинистой, дряблой щеке деда Арсения пробежала мутная старческая слеза.
      — А вот этого и не надо бы. Пока…, — отозвался Федор. — Мужики поднимутся… Тут их и перестреляют, разбираться не станут. Вам и ружья продали, чтобы было с чем в факторию прийти… И денег не вернете, и сами ни за хрен погибнете.
      — Верно говоришь, Федечка, — ответил дед, посмотрел на Алешку и отвернулся, стирая слезы с глаз. — Только когда княжеская дочка соберется помочь? Нас к тому времени и в живых то уже не будет.
      — Экий ты право же деда стал слезливый. Мальца пугаешь, — сказал Федор. — К утру обещала подмогу прислать и поверенного, чтобы разобрался по справедливости.
      — Правда? — обрадовался старик. — Тогда — доживем.
      — Все будет путем, — ответил Федор. — Ночью поселковые, глядишь, и не сунутся. Но подстраховаться не мешает.
      Виктор с надеждой взглянул на брата, без слов спрашивая, верно ли то, что он говорит. Федор, поймав его взгляд, кивнул.
      — Бери автомат, деда, — сказал Виктор. — Учиться оно никогда не поздно.
      — Да сложно это для меня, — сказал старик. — Я лучше дробовичком. Им сподручнее.
      — Не дрефь, — ободряюще сказал пакадур. — Не боги горшки обжигают.
      Конечников изрядно помучился, прежде чем дед и брат научились готовить к бою автоматы, снаряжать магазины и пользоваться прицельным монитором.
      Зато маленький племянник Федора с острым, живым умом, незамутненным готовыми схемами, буквально с первого раза понял, какие манипуляции нужно производить с оружием, подсмотрев их из под руки Конечникова.
      Стрельба по неподвижной мишени тоже получилась у Алешки неплохо. Устойчиво держать тяжелый автомат с полным магазином у ребенка не хватало силенок, но с упора оружие в руках мальчишки уверенно срезало несколько мертвых, гнилых стволов, торчащих из воды.
      Оставшуюся часть пути ехали молча, лишь изредка перекидываясь короткими фразами.
      Хитрый Алешка держал руку в мешке, не в силах оторваться от металла оружия.
      Он, было, попытался выразить восторг по поводу мишеней, разлетающихся в сотне метров от него под ударами пуль, но Виктор так зыркнул на него, что мальчик счел за лучшее оставить свои впечатления для более благодарных слушателей.
      Федор молчал по другой причине. В голове у него крутились мысли по поводу того, как расставить свои силы для отражения атаки.
      В голове возникали картинки. Тяжелая боевая машина, кренясь на виражах, приближается к хутору. Вот глайдер с нападающими выходит из расщелины просеки… «Или они предпочтут лететь выше деревьев — заметнее, но гораздо безопасней?» — продолжил размышления пакадур. Картинка изменилась — бронированный аппарат стал делать круги над темными домами, ощупывая местность инфракрасными прожекторами и настороженно рассматривая в оружейные прицелы…
      То, что в нем сидят полные валенки дела не меняет.
      «Что дальше?» — мучительно размышлял Конечников. — «Как они поступят дальше? Вдруг эти лохи просто издалека рассобачат весь хутор пушками и ракетами?»
      — У поселковых космонавтов, какие глайдеры? — спросил Федор. — «Ашки» или «Вешки».
      — Ась? — не понял брат. — Маленькие лодейки?
      — Да. Атмосферные или для вакуума? — продолжил уточнять Конечников. — Одна дверь сзади или две по бокам?
      — По бокам, пожалуй, будеть, — почесав затылок, ответил брат. — Уверх понимаются, как крылушки у птахи.
      — Ясно, — ответил Федор.
      Картинка прояснилась. Атмосферный глайдер, парит над лугом. Из распахнутых дверных проемов торчат стволы ружей, готовые открыть огонь. На носу аппарата хищно рыскает короткий, толстый, словно бревно, ствол скорострельной пушки. У контейнеров с управляемыми ракетами открыты люки. Тупоносые реактивные снаряды решительно и злобно смотрят на на белый свет из коротких труб пусковых установок, готовые сорваться в первый и последний полет к незнакомой, но заранее ненавидимой цели.
      «Нет, пожалуй, они не станут тупо обстреливать постройки. Шумно это. Да и они не полные отморозки, чтобы использовать скорострельную пушку, трассы которой видны за десятки километров» — решил пакадур. — «Но где они высадятся?» — задумался Конечников.
      Федор представил себе дорогу, дугой проходящую через плешь в сплошном лесном массиве и ответвление от нее к горным кряжам с торчащим конусом потухшего вулкана — горе Хованка.
      В метрах ста от развилки, дорога на гору проходит через их хутор, огибая конечниковские огороды. Первым на ее пути был дом давно умершей бабы Дуни, потом древнего деда, которого Федор почти не помнил, лишь после этого приближаясь ко двору Конечниковых. Потом дорога становилась едва намеченной, заросшей травой и мелким кустарником, уходя в лес.
      «Как бы я сам атаковал при такой диспозиции?» — подумал Конечников. — «Главное — не дать уйти в лес. В глайдере 9 мест, включая пилота, а значит, пеших нападающих не будет больше 7 человек. Нужно отсечь пути отхода, поэтому я бы спустил на веревке по стрелку с каждой стороны, а остальной группой вошел бы на двор и под каким-нибудь предлогом выманил жертву из дому. Глайдер оставил бы кружить над хутором, обеспечивая прикрытие с воздуха. Или чтобы не поднимать тревогу раньше времени, посадил бы его на лосиный выгон перед дорогой, благо там уже стоят скирды сена, среди которых можно затеряться».
      Федор вдруг почувствовал раздражение. Вдруг налетчики просто расстреляют подворье из пушки или пустят пару ракет, как только убедятся, что хозяева дома.
      — Витька сколько ты говорил, будет наших? — спросил Конечников.
      — Трое, — ответил брат.
      Конечников чуть не выругался с досады.
      «И это против семерых, поддерживаемых с воздуха», — подумал он. — «Вооруженная до зубов пташка способна перемолоть не один десяток пеших противников, если только те не призовут на помощь темноту ночи, родной лес, мужицкую смекалку и хитрость прирожденных охотников».
      — Стрелять умеют?
      — Спрашиваешь, — усмехнулся Виктор. — Всех положим. Пусть только покажутся.
      — Вот этого бы не надо… Чем меньше постреляем, тем проще будет потом…… Ладно, — наконец решился Федор. — Действовать будем так…
      Конец 19 главы.