7.

— Чем бы я ни занимался, работал, летал, выслушивал шуточки в клубе, даже… — он запнулся, но только на мгновение, — когда был с девушкой, я всегда ожидал чего-то, что еще не только должно произойти. Словно кто-то подключил мою нервную систему к лазерному вибратору. Тебе это знакомо? Делаешь, что и все, что-то говоришь, а в тебе все напряжено как струна. Рождаются какие-то предположения, мысли, ты их теряешь, находишь снова, но уже бесформенные, смутные, лишенные перспективы. Мечтаешь о минуте покоя, чтобы восстановить мир с самим собой, а когда такое наступает, у тебя лишь одно желание: отправиться спать. Только вот заснуть не можешь. А значит, снова где-то болтаешься, болтаешь, руками размахиваешь. И таким образом избавляешься от остатка ответственности перед своими же собственными недодуманными мыслями и можешь начинать все сначала.

Он разволновался. Несколько раз приподнимался в кресле, словно сидение на одном месте стало для него мучительным. Выпаливал слова со скоростью мельницы. Обрывал себя, жадно дышал и говорил дальше высоким, напряженным голосом. И только глаза его все время оставались неподвижными и словно незрячими.

Да, это тишина. Он наслушался колоколов, утратил ощущение времени, ему начало казаться, что они звучали уже тогда, когда его и близко не было от этого холма. Но не только это. Мне уже несколько раз казалось, что я улавливаю момент, когда тот переступает границы собственной действительности. И каждый раз мне не хватало какой-то мелочи, чтобы сообразить, в какую же игру он играет. Я должен был быть уверен. И потому пока не мог ничего сказать. Пока что не мог. Оставалось одно. Делать вид, что все им сказанное я воспринимаю за чистую монету.

Он замолчал и застыл. Только его ладони, лежащие на коленях, ритмично приподнимались и опускались, словно двигаясь в ритм дыханию. Сами же кончики пальцев жили своей собственной жизнью. Подрагивали.

— Ты занимался историей? — спросил я наконец.

Он медленно повернул голову в мою сторону. Но и теперь смотрел куда-то мимо.

— Историей? — переспросил он бесцветным тоном. — А почему ей?

Я пожал плечами.

— Все это — побасенка о человеке, который ни жить не может, ни умереть, то есть история не умеющего приспосабливаться. Мы сумели с этим справиться добрые два века назад. А та — нет, верно? Ты по уши погряз в кризисе цивилизации времен двадцать первого века. Словно твои предки слыхом не слыхивали о генной инженерии, а сам ты — о гомеостатической стимуляции. Пусть так. А раз уж так, то значит, все в порядке. Но вот каким чудом ты попал в Центр? Меня это, конечно, не касается. Скажем, у тебя на то свои причины. Но как, например, можно сидеть где-нибудь возле Трансплутона и быть, черт побери, уверенным, что следовало бы заняться чем-то совершенно иным?

Он не ответил. Я выждал немножко и настойчиво повторил:

— Я ведь спросил кое о чем. Что ты делал в Централи?

Он вздрогнул. Глаза расширились. Он уставился на мои ладони, словно опасаясь, что я любую минуту сделаю что-то такое, от чего ему придется защищаться.

— В Централи? — пробормотал он. — Я?

Я ждал.

Неожиданно он опомнился. Сорвался с кресла и подскочил ко мне. Остановился на расстоянии вытянутой руки и посмотрел мне прямо в глаза. Уголки рта поползли вверх. Губы у него были потрескавшиеся, покрытые клочьями отмершей кожи.

Его закачало. Он ударился о поручень кресла, отшатнулся. Даже не заметил этого.

— Минуты тишины, — прохрипел он. — В этом была моя жизнь, понимаешь?

В голосе его зазвучали одновременно и гордость, и жалоба. Он инстинктивно сделал шаг назад. Оперся о стену и сложил руки на груди.

— Я уезжал из города без всякой цели и шел туда, где росло хоть несколько деревьев, — продолжал он. — Ложился на землю, затыкал уши ватой и представлял, что трава вокруг меня тянется на километры. Что там, за деревьями, нет тропок, тропинок, дорог, городов, нет вообще ничего. Толпы, неизбежной на любом сантиметре земной поверхности. Поскольку мы уже разделили ее на эти сантиметры.

Он замолчал. Его дыхание сделалось свистящим. На лице выступил пот. Глаза его все еще были подернуты туманом, но из под него пробивалось пламя. Словно таящийся в нем огонь наконец-то начал пробиваться наружу.

— Земля, — продолжил он чуть погодя. — Земля. Кусочек луга, пригорок, немножко воды. Понимаешь? Нигде и ничего такого. За всю жизнь. Силовые поля, стимуляция, свист тахострады, грохот ближайшего города, голоса людей. Не людей, людские. В этом разница. Монотонные, неразборчивые, присутствующие всегда и везде, как эти… колокола.

Он замолчал. Помотал головой. Взглянул на меня чуточку более осмысленно.

— Понимаешь, о чем говорю? — подозрительно спросил он.

Я спокойно кивнул. Бросил:

— Понимаю. О тишине.

Я подошел к климатизатору. Становилось душно. Словно вокруг базы снова полыхал лес. Неожиданно для самого себя я развернулся и сделал несколько шагов к нему.

Бросил:

— Это был ты?! Просил о помощи? Предупреждал?

Его глаза заблестел. Он выпрямился, поднял голову.

— Я… просил?.. — выдохнул он.

Я пожал плечами.

— Может, не ты, — проворчал в ответ. — В таком случае выслеживал того, кто рассчитывал на мою помощь. Кто с тем и пришел ко мне. Об этом тоже ничего не знаешь?

— У тебя кто-то был?! — выкрикнул он. Я не ошибся. В его голосе прозвучало нечто большее, чем просто любопытство.

Я опомнился.

— Ладно, — махнул рукой. — Времени у нас хватит. На всякий случай, — добавил, буду задерживаться возле каждого кустика. Может сам выбирать. Если уж предпочитаешь такой способ общения. А я пока…

— Погоди, — перебил он, — о чем ты? Ведь здесь, — уточнил, — здесь же никого нет…

Никого. А раз так — говорить не о чем. Допустим, он искренен. На худой конец этому можно поверить. Что он ничего не знает. И не хочет согласиться с этим. Слишком уж сильно на него это подействовало, он даже не смог говорить дальше.

— Ладно, — произнес я сквозь зубы. — Никого здесь нет. Только лес, горы, зверушки. Тишина. Порой начинает что-то мерещиться. Но все это — сказочки. Которыми мне захотелось тебя позабавить.

Его лицо потемнело.

— Говори, — прошипел он. Наклонился в мою сторону, руки напряглись.

— Не о чем, — возразил я. — Это только тишина.

— Тишина! — выдавил он.

Я ждал. Он стоял напряженный, не сводя с меня глаз, потом голова его поникла. Прошла минута. Может быть, больше.

— Тишина… — повторил он наконец изменившимся голосом. — Мысли соразмеримые со временем. И не только мысли. Все, что ты делаешь. Я всю жизнь мечтал о тишине.

— Теперь ее у тебя предостаточно, — отрезал я.

Он вздрогнул. Глаза расширились. В них не осталось ни следа дымки. Одно лишь пламя. Отчего глаза стали чуть ли не белыми.

— Верно! — выкрикнул он. — И я не никому не позволю отобрать ее!

Его голос звучал торжествующе. Он выпрямился, воздел руки жестом древнего пророка.

С меня этого было предостаточно. Теперь я посмотрел на него несколько иначе. И дольше, чем следовало бы. Он оглянулся. Глаза потухли. Он опустил руки и стал озираться словно бы в растерянности.

— Мне пора, — сказал он так тихо, что я едва его расслышал.

— Тебя ждут? — поинтересовался я.

Он замер. Невероятно медленно поднял голову. Прошептал:

— Кто?

— Не знаю, — я улыбался. — Может, вы переговариваетесь во сне? Я о чем-то таком слыхал.

— Да? — хмыкнул он. — Кто-то тебе об этом рассказывал? Или ты сам хочешь, чтобы так было?

Он снова стал собой. Как тогда, на холме, когда преградил мне дорогу. Над этим стоило поразмыслить. В его случае колокола действовали, видать, выборочно. С перерывами. На улаживание дел, которые — с его точки зрения — были неотложными.

Так или иначе, но я до сих пор ничего не знал.

И — что хуже — выходил из игры. Меня раздражал его голос. Его присутствие. Я затосковал по тишине, о которой он столько говорил. Нет, не о той. По моей тишине.

С того момента, как он переступил порог базы, я знал, что отсюда он не выйдет. Что я вынужден так поступить, поскольку именно этого ожидали от меня люди, которые меня здесь оставили. Неожиданно я отказался от своих намерений. Люди всегда рассчитывают на нечто большее. На то, например, чтобы все выяснить. Заперев его теперь в гибернаторе, я лишался бы такой возможности. Если не навсегда, то на полвека. Достаточный срок, чтобы призадуматься.

Он направился к выходу. Не спешил. Большой, сытый зверь, разгуливающий по клетке. Такими были его движения. Такого можно безнаказанно рассматривать. Если не приближаться к решетке.

Я следил за ним глазами. Он вошел в тамбур, даже не обернувшись, чтобы кивнуть на прощание. Я выждал некоторое время и двинулся следом. Остановился в дверях, опершись о косяк. Поинтересовался:

— Придешь?

— Угу…

— Один?

Он остановился. Какое-то время нашаривал замок, словно впервые имел дело с магнитными защелками, применяемыми на всех объектах Централи. Нашел наконец. Сноп света ударил в лес.

— Да, — произнес он твердо.

Только когда он исчез из поля моего зрения, я шагнул на порог. Всмотрелся в то место, где еще можно было угадать его силуэт. Теперь он показался мне неестественно высоким.

— Погоди, — крикнул я.

Шаги стихли. Он остановился.

— Когда придешь, — твердо произнес я, — то остановись возле первого же автомата и крикни. Не двигайся, пока я не выйду. Понял?

Из тьмы донесся неразборчивый звук.

Я простоял еще какое-то время, после чего вернулся в кабину. Проверил показания датчиков, скользнул глазами по экранам, принял душ. Поднес к губам тюбик с концентратом. Моя рука остановилась на полпути.

Вот они. Появились в меняющейся последовательности. Доля секунды, один-единственный тон, отдельная струна скрипки. Потом доносится следующие, и воздух наполняется звучанием инструментов. Какое-то время они играют с одинаковой силой, потом незаметно начинают пульсировать. Это уже колокола.

Ночь снаружи. Мне казалось, что ночь эта началась давным-давно. И с того мгновения, как она началась, ничего не происходило. Мои замеры, блуждания, встреча на заросшей просеке — все это происходило лишь в сфере звуков. Не звуков. Тишина. В том, что вынуждает меня слышать ее.

Никакой встречи не было. Если несколько минут назад кто-то и сидел в этом кресле, то им мог быть только я сам. Ни одной живой души в радиусе тысячи километров. Кроме тех, кому предстоит в свое время ожить. Не говоря уже о сошедшем со страниц книжек двадцатого века «неприспособленном» пилоте из Централи. Все это чепуха.

Чепуха?

Я набил рот концентратом. Ел спокойно, ритмично двигая челюстями. Проглотил, улыбнулся. Я не увидел этой улыбки, но мог о ней догадываться, мог не одно сказать. Например, что мое лицо отреагировало на нее с удивлением. А это было для меня чем-то поразительно новым.

— Нет, — громко произнес я. — Никакая это не чепуха. Не на этот раз.

Голос был моим. Хотя и прозвучал именно таким. Мне приходилось уже слышать его несколько раз в жизни. В тех случаях, когда готовил себя к тому, что происходило потом. Потому я и мог летать к звездам.

Я уже не мог вспомнить лица человека, который остался в одиночестве дольше, чем ему следовало бы. И не пытался вообразить, как он пробирается теперь через лес. Он еще не мог далеко уйти. Пробирается сейчас через заросли, как я сегодня днем. Сможет он отыскать дорогу в ночи? Должен знать проход. Нет. Другого пути нет. Разве что он воспользуется проделанной мной тропинкой. Но, вопреки этому, я ничего не слышу. Даже когда зажмуриваю глаза и пытаюсь представить себе его худую, высокую фигуру. Он идет, покачивая плечами, ставя сперва одну ногу, потом другую…

Ничего. Одни колокола…

Я не позволю тишине обмануть себя. Он на самом деле был здесь. И сказал несколько слов, которые стоит запомнить. Будто явится утром с букетиком гвоздик и бутылкой шампанского.

В ту ночь я выслал наружу все автоматы. Лег спать в комбинезоне, лишь слегка расстегнув его. Излучатель положил под рукой.

Сразу же перед тем, как я заснул, передо мной появилось лицо профессора Марто. Впрочем, может, это уже начинался сон.

Наутро я впервые заметил изменения в изображении, передаваемом из пространства. Два корабля нарушили программу полета. Данные в оконках, прилегающих к ленточным экранам, сместились на невообразимо малую величину, но учитывая расстояние — одно это было революцией.

Нарушалась детально разработанная программа экспедиции. Два экипажа направлялись к новой цели. Мало того — траектории их курсов начали сближаться.

Надо рассчитать точку встречи. Загрузить работой анализаторы и вычислители. Потом взяться за компьютер. Но мне хватало и собственных забот. Изображение на контрольном экране оставалось чистым. В нем не было ничего, что вынуждало бы к поспешности.

Через два-три дня ситуация прояснится. Пеленг идет каналом параллельным с телеметрией. Но только параллельным. На таких расстояниях достаточно отклонения, практически не улавливаемого нашей аппаратурой. Случалось, что после последнего, оборвавшегося посередине слова пилота, у которого взорвались емкости криоэнергетической аппаратуры, пеленг несуществующего корабля поступал на базу в течение еще нескольких минут. Теперь же счет шел не на минуты, на сутки. Ситуация изменилась. Контрольный сигнал опережает прочие.

Мне эти несколько дней пригодятся. На выяснение своих собственных дел тут. А если мне не удастся…

— Тогда, — сказал я и потянулся, — мне не придется беспокоиться о том, что сообщат компьютеры. Как, впрочем, и ни о чем другом тоже.

Я отошел от экранов. Оделся, загерметизировал швы вакуум-скафандра и направился на склад за шлемом. Какое-то время прислушивался, прижавшись ухом к гладкой поверхности двери, потом коснулся замка. Словно и в самом деле перестал доверять установленной снаружи аппаратуре. Еще раз проверил показания автоматов и вышел.

Весна. Достаточно было одной теплой ночи, чтобы лес ожил. Ветви напружинились, некоторые деревья даже покрылись мозаикой крохотных листочков. Пахло росой.

Проход на просеку преграждали неподвижные тела автоматов. Два из них разместились как раз напротив входа. С вершины купола я рассмотрел остальные. Они окружали базу плотной цепью. Слишком плотной для родимой планеты.

Воздух был полон движения. Теплые потоки ветра накатывали волнами, сразу же над поверхностью. Выше ветер холодил оболочку скафандра. Я узнал об этом из показаний миниатюрных датчиков климатизатора.

Автоматы. Тяжелые, темные, якобы окаменевшие глыбы со щупальцами манипуляторов. Я знал, что достаточно одного сигнала — и они оживут. Даже не сигнала — элементарной информации о приближении человека, зверя, предмета.

Все видимое пространство дышало спокойствием. Ничего не происходило. Даже небо было безоблачным.

Я довольно долго разглядывал вершину соседнего холма. Старая просека оставалось невидимой, даже если я знал, где ее искать. Переплетающиеся кроны деревьев образовывали монолитный, слегка волнистый покров. Если там и шел кто-то, я смог бы увидеть его только на краю поляны, в десятке метров.

Я простоял так две, может, три минуты, потом инстинктивным движением откинул шлем. Глубоко вдохнул, раз, еще раз. Даже если тишина эта мнимая, она принадлежит мне. В конце концов, я у себя дома. Пусть беспокоится тот, кто придет следом. Или те, кто придут.

Я подумал о сегодняшнем вечере. О человеке, который займет место в моем кресле и начнет говорить. Какая разница — о чем. Все дело в его голосе. Высоком, полном фальшивых, причудливых интонаций. Порой твердеющем до состояния бетона.

Я должен буду заставить его замолчать. Каждый день отдаляет меня от моего поколения. Я отстаю во времени. Между прочим, того ради, чтобы защищать пространство, окружающее спящих, от такого рода голосов.

Не знаю, с чего я вообразил, что он придет вечером. Я встретил его посреди дня. Мне в глаза светило солнце, так что поначалу я даже не смог разобрать черты его лица. И все же он ассоциировался у меня с сумерками. Я оставался в уверенности, что раньше заката не услышу его голоса.

Около пяти вечера я кончил обычные процедуры. Проверил посты. Вложил новую катушку с лентой в опустошенный блок регистрирующей аппаратуры. Я не спешил. Ничего не делал кое-как. То, что завершил всю работу двумя часами раньше, ни о чем не свидетельствовало. С тем же успехом я мог бы протянуть время до полуночи. И даже дольше. Так уже не раз было. Но не сегодня.

В пять минут шестого я занял место в кресле перед экранами и принялся просматривать испещренные микроскопическими значками ленты, словно те и в самом деле могли сообщить мне о земных экипажах нечто большее, а не только то — что они еще существуют. В полшестого я поднялся, прогулялся по кабине, съел тюбик концентрата. Снова уселся, вытянул ноги, откинул голову на спинку. Прикрыл глаза, и тут тишина обрушилась с такой силой, что кресло подо мной задрожало. Желудок подкатил к горлу. Я вскочил и несколько секунд изо всех сил сопротивлялся всеобъемлющей слабости. При малейшем движении головой била колоколов ударялись непосредственно мне в виски. Словно это именно они издавали такие металлические, вибрирующие от голоса далеких колоколов звуки.