Они были поросшими невысокой растительностью и сходились к плоской платформе. Почти всю ее поверхность занимали стоящие тесным полукругом строения, словно бы многоэтажный павильон или барак. Стены его упирались в склоны, а точнее — уходили в них, прикрытые землей и лесом. Диаметр всей котловины не превышал двухсот метров. Я бы мог проходить поверху изо дня в день, сопровождаемый целым отрядом автоматов, и не шестьдесят, а хоть все шестьсот лет — и ничего бы не заметил.

Я сохранял спокойствие. Но так ничего и не понимал. Правда, блаженство понимания всегда происходит в последнюю очередь.

На миниатюрном дворике, окруженном с трех сторон домом, находились люди. Один, два, три… то есть, трое. Поскольку были еще женщины.

Шесть человек. Не считая тех, которые находились внутри павильона. Шестеро человек, которые не имели права существовать. Ни тут, ни где-либо за пределами центрального гибернатора.

Мне было запрещено устанавливать контакт с соседними «сторожками». Считалось, что опасность взаимопонимания двоих оставленных на дежурство пилотов превышает допустимые границы. И не важно, чем они руководствовались. Но вот были ли они правы?

Шесть человек. Требуется как следует подумать, прежде чем предпринять что-либо. Не из-за того, что требуется определенный срок, чтобы оставить полную запись моему сменщику. Время теперь будет отсчитываться не в годах. Они уже знают. Не научили Гумми песенке, известной каждому, кто хоть раз видел инопланетную базу с расстояния более близкого, чем триста тысяч километров. Не говоря уже о корабле дальнего радиуса действия. Не позаботились о том, чтобы убедить меня, что тот говорит правду. Они в этом не нуждались. Все, что от меня требовалось — пригласить их на базу. Раз. Второй. Теперь он найдет ее и сам. Не сам. Вместе с ними.

Меня не касается, кто эти люди и чего хотят. Их наличие наверняка означает большее, чем нарушение плана реконструкции биосферы. Несколько специалистов в разных областях могли бы написать на эту тему диссертацию. Например, историки. Но им придется подождать с этим. Лет сорок, если все пройдет как следует. Значительно дольше, если я окажусь хуже этой шестерки. Или недостаточно быстрым.

Я встал. Поправил ремень, поддерживающий излучатель, и начал отступать. Я двигался на цыпочках, внимательно обследуя поверхность перед каждым следующим шагом. Проделал таким образом метров пятнадцать, когда снизу донесся шорох. Я замер. Переждал какое-то время, потом осторожно перегнулся через край помоста и посмотрел вниз.

Абсолютная тьма. Ствол дерева, скрывающийся в ней полуметром ниже. Ветка, о форме которой я мог только догадываться. Я скользил взглядом вдоль ствола и через какое-то время разглядел нечто, показавшееся мне сперва более высоким, чем остальные, кустом. Я опустился на одно колено, и только тогда передо мной проступили в темноте очертания головы оленя. Он стоял неподвижно. Но я напрасно уговаривал себя, что это всего лишь тень. Ответвления его рогов достигали почти высоты помоста.

Я положил палец на курок. Призадумался. Я был прав, что счет пошел не на годы. Но и не на часы. Они знают, где меня искать. Даже если и хотели еще подождать с этим, то теперь им придется изменить свои намерения. И минуты не пройдет, ха, нескольких секунд, как удостоверятся, что я тоже в состоянии отыскать их.

Я двинулся дальше, не торопясь, все так же на цыпочках. Я должен был убедиться. И убедился.

Подо мной что-то ожило. Это было бы трудно назвать шелестом. Огромный, тяжелый зверь, продирающийся сквозь заросли. Зверь, который не боится охотника. И ничего не боится. Хочет только как можно скорее оказаться на открытом пространстве.

Вопрос «кто окажется быстрее?» приобрел теперь другое значение, чем минутой назад. Теперь все решали доли секунды.

Я побежал. Помост отозвался глухим топотом. Издалека донеслось эхо. Словно вихрь обрушился неожиданно на лес и теперь сокрушал деревья одно за другим. Я бежал. Сосредоточив все внимание, чтобы держаться середины деревянной конструкции.

Последний участок, напоминающий пристань на берегу озера. Я покатился вперед. Отчаянным движением рук сохранил равновесие. На долю секунды остановился. Этого оказалось достаточно, чтобы заметить выступающий из тьмы контур головы. Почти не целясь, я выстрелил.

Он был близко. Меня поразила ослепительная яркость. Казалось, фотонная игла трепетала у меня под веками. Полыхнуло пламя, которое первыми языками опалило мне лицо. И погасло.

Я не мог ждать, пока вокруг опять установится ночь. И погаснут мельтешащие перед глазами искры. Я бросился наугад, левый локтем прикрывая голову и излучатель от удара о деревья. Я смог выдержать направление. Более-менее. Это было все, что я мог от себя потребовать.

Мне везло. Я лишь три-четыре раза наткнулся на неожиданно возникающие в темноте стволы и выскочил на округлую полянку. На этот раз я не стал искать защиты под покровом зарослей. Я мчался напрямик, и уже достиг леса на противоположной ее стороне, когда позади меня послышались невнятные голоса. Я оглянулся, но поляна оставалась пустой. Я побежал еще быстрее. Споткнулся и рухнул всем телом, проехавшись лицом по хвойной подстилке. Боли не почувствовал. Вскочил и бросился дальше, ближе к черной преграде кустов, чтобы не пропустить поворота на просеку.

Отыскал ее дальше, чем рассчитывал. Значительно дальше. Теперь позади меня слышались уже не только крики, но и топот бегущих людей. Район они знали лучше, чем я. На это у них было больше времени. И они не расходовали его, нежась внутри фальшивой скалы на вершине холма. Их базой был лес. Их домом. Но лес лучше всего узнается во время охоты. Хотя бы и была это охота самая странная, из всех возможных. С оленями. На людей.

Я уже како-то время мчался под гору. Сердце подкатывало к горлу, перехватывало дыхание. Несколько раз я опускал руку, чтобы взять излучатель в другую. Капюшон сбился с головы, наверно во время того падения в лесу, но легче мне от этого не стало. Я последними усилиями загонял в легкие граммы воздуха. Ночь передо мной сделалась красной, я уже ничего не слышал, кроме шума крови в висках.

Я налетел на стену зарослей, отшатнулся, отлетел в противоположную сторону, на мгновение подумал, что все, вот и конец, последним усилием сделал еще два шага вперед и наткнулся ногой на что-то твердое. Корень. Словно я прикоснулся к порогу родного дома. Я помнил его. Один-единственный корень, оставленный автоматами. Затем, чтобы теперь он дал мне знать, что до базы осталось не больше сотни метров. Я вышел на нее как по ниточке. Если бы не просека, то не имел бы на это ни одного шанса. Худшее теперь было позади. Достаточно вызвать автоматы — и можно поджидать тех.

Да. Именно так я тогда подумал.

Кто-то светил мне прямо в глаза. Они были закрыты, но слепящий луч пробирался под веки, пронзал череп. Я невольно нахмурился и попытался отвернуть голову. Тело пронзила парализующая боль. Я замер.

Ветер. Я слышу его в ветвях деревьев. Но не здесь. Далеко, на краю поляны. Он несет запах цветов. Только почему не шелестят листья?

Хотя… Сейчас зима. В таком случае — это земля. Свежая, влажная земля. Поторопился я с этими цветочками.

Я снаружи базы. Сижу на земле. И кто-то светит мне в глаза.

Минуточку. Подумаем спокойно. Земля? Если так, то почему мне жарко? Потею. Чувствую влажность на шее. Ее не охлаждает даже ветер. Я сижу на земле. Но не касаюсь ее. Словно у меня нет ног. Светом займемся позднее. А пока я должен выяснить, что же на самом деле с моими ногами.

Я подтянул ноги. На миллиметр. И снова резкий приступ боли. Но мне удалось установить ее очаг. Голова. Все-таки голова.

Неожиданно я начал понимать, что жар, от которого обессилело все мое тело, распространяется от головы. Что это с ней что-то не в порядке. Решил убедиться в этом. Предвидел, что это может обойтись в немалые трудности. Осторожно шевельнул рукой. Тело прошила боль, но плечо не дрогнуло.

Голос мой прозвучал так, словно я говорил одними губами, покрытыми толстым слоем подсохшего клея.

— С рукой, — прохрипел я, — тоже не все, как надо…

— Лежи спокойно, — услышал сразу же возле уха.

Я оцепенел. Я уже раньше начал догадываться, что это не ветер. Что это шаги. Кто-то стоит надо мной. Гумми?

Неожиданно, в долю секунды, я пришел в себя. Отыскались и руки. И ноги. Они были привязаны к дереву, под которым я сидел.

Я превозмог себя и приподнял веки. Немногое у меня из этого получилось. Мои глаза задержались на чем-то белом. Свет сделался мягче.

Повязка. Я в ней не нуждался. По крайней мере, что касается лица. Кому то требовалось, чтобы я мог видеть перед собой лишь узенькую полосу земли. В промежутке между бинтами и скулами.

И никто не светил мне в глаза. Я сидел лицом к солнцу. Уже день.

— Как ты себя чувствуешь? — зазвучало надо мной. Тот же самый голос, что и раньше. Высокий и напряженный, как аварийный трос. Он принадлежал не Гумми. Также, как и ноги в огромных кожаных туфлях, которые показались в поле зрения. Я мог разглядеть разлохматившиеся края брюк. Но выше шли одни бинты.

Я сглотнул слюну. В горле застрял комок сухой, как папирус, ваты. Я пошевелил губами, но не смог выдавить ни звука.

Услышал шелест. Ноги исчезли. Что-то зазвенело. Я почувствовал тепло на подбородке. В ноздри ударил резкий, похожий на звериный запах. Прикосновение холодного металла к губам я воспринял как удар. Невольно отшатнулся назад. Под черепной коробкой заломило. В глазах потемнело. Я съежился и ждал.

— Пей, — проворчал мужчина. Что-то жесткое вновь коснулось моих губ. Потекло по подбородку. Мне пришлось разомкнуть губы. Сделал один, потом второй глоток. Рука, держащая стакан, отстранилась.

— Еще, — сказал я. Голос звучал как мой собственный. Вата в голосе сползла немного ниже. И уже не оказывала такого сопротивления, как раньше.

Я пил, пока последние капли не стекли у меня по уголкам губ. Потом долго и жадно дышал.

— Итак, — сказал я. — Как я себя чувствую? Или это уже не имеет значения?

Тот не ответил. Отошел на несколько шагов. Какое-то время я опять видел его брюки. Потом услышал его движения позади себя. С минуту он что-то делал возле ствола, в который я упирался плечами. Наверно, проверил, следует ли принимать меры, раз я чувствую себя лучше.

— Где Гумми? — спросил я. — Или как вы там его называете. Спит еще? А почему бы и нет. Теперь, когда свою роль он сыграл…

Шаги приближались. Он остановился.

Я ждал. Шли секунды. Еще немного — и я начал бы отсчитывать их вслух.

— Должно быть, ты запрограммировал автоматы на пароль? — раздалось наконец. Голос доносился сверху. Он стоял возле меня. И наклонился.

Я какое-то время молчал. Попытался подтянуть ноги в коленях. Безрезультатно. Но череп мой запротестовал немного менее мучительно. Это было уже что-то.

— Ты один? — спросил я. — Связали меня? Потому я и не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой? Должно быть, ты начитался книжек про индейцев. В свое время, разумеется. И, если только я не ослышался, ты что-то намекал насчет моих автоматов? Тебе не кажется, что это историйка из другой эпохи?

— Какой пароль? — настаивал он.

Не терял времени. Его голос прозвучал тоном выше. К тому же, казалось, он не обратил никакого внимания на то, что я говорю. Как и на свои брюки. Они снова показались в промежутке между бинтами. Манжеты их выглядели как флаги, водруженные на недоступной горной вершине. Двадцать лет назад.

Я попытался оценить свое положение. Нет. Слишком рано. Мои мысли напоминали жука, пытающегося выбраться из стакана. Тот преодолевал какой-то отрезок дороги, потом падает и довольно долго перебирает лапками, прежде чем примет положение, пригодное для новой попытки. Столь же безрезультатной. И во всем виновата голова. Впрочем, трудно сказать: виновата.

Верно. И все же она должна предупредить меня, что лучше всего охотиться из засады. Что те, кто бежал за мной, были не столько быстрыми, сколько шумными. Для того, чтобы один из них успел пробраться по старой просеке и подкараулить меня на подходе к базе. Да, такое от своей головы я имел право потребовать.

— Да, — произнес я вслух. — Во всем виновата голова. Что это было? Веревка поперек просеки? Или просто лопатой по черепу? Вам что, свежатины захотелось?

— Я спрашивал про пароль, — повторил он с нажимом. Был спокоен. Может, чуточку излишне спокоен. В голосе его прозвучала какая-то фальшивая нотка, которая заставила меня насторожиться. Словно он сам не очень хорошо знал, кто я такой. И как со мной поступить.

Как раз в этот момент зашумело у меня в висках. На затылке разгорелось что-то огнем и начало пульсировать. Ощущения понемногу возвратились. И вместе с ними — понимание ситуации.

Не стоит скрывать, что она могла бы быть лучше. Промолчим то, что я вышел прямо под удар, как умело загнанный зверь. Что лежу теперь с повязкой на глазах, привязанный к дереву, и изображаю из себя вождя апачей, у которого в решающий момент подвернулась нога. Я не атлет, я всего лишь пилот. Моя специальность — тишина. Больше. Моя профессия. А теперь я вынужден начинать заново. Исправлять ошибки. Если, разумеется, еще можно что-то исправить.

У меня промелькнула определенная мысль. Я решил, что она хитрая. И даже коварная.

— Пароль? — произнес я тоном заговорщика. — Из этого ничего не выйдет. Автоматы реагируют на звучание моего голоса. Все дело в модуляциях. Этому я никого обучить не смогу. А ошибка дорого обойдется. Так что до конца жизни не расплатишься. Даже если и продлится она чуть дольше нескольких секунд.

— Хорошо. Так каков он?

Я замолчал. Но только на мгновение. И я ничего не утратил в своей хитрости.

— Думаешь, я тебе скажу? — поинтересовался я ласково. — Вот так, сразу? Послушай. Ты принадлежишь к людям, которых не существует. Меня оставили дома, чтобы я присматривал за ним. По крайней мере, эти двадцать лет. Пока биосфера не восстановит свое равновесие, а со звезд не придут первые сообщения. Однако, сперва появляется некто с побасенкой о девушке, занявшей гибернатор. Потом я убеждаюсь, что он не один такой. После чего вы разбиваете мне голову, а теперь хотите, чтобы я и базу вам отдал. Тебе не кажется, что с вашей стороны мне кое-что полагается? Развяжи эти идиотские веревки. Поглядим друг на друга. Расскажешь, с чего весь этот балаган. А потом посмотрим.

Он не спешил с ответом. Может, в конце концов, что-то и сказал, но я не расслышал. Не знаю. У меня в ушах звучали мои же собственные слова. Все совпадает. То, что я говорил так небрежно, никого не обманет. А уж меня-то самого и подавно. Я не руководствуюсь никакими намерениями. Голос у меня такой потому, что голова разбита. И я просто-напросто тяну время.

В долю секунды, как под ударом тока из стимулятора, пришло отрезвление. Жук расправил крылья и вылетел из банки. Может, для него было бы и лучше, если бы он в ней остался. Но важные дела ожидали его. И он мог уладить их только на свободе.

— Я жду, — бросил я. — До тех пор, пока вы намерены держать меня под этим деревом, а не произнесу ни слова.

Он рассмеялся. По мне прокатилась дрожь. Неожиданно я понял, что в его голосе не давало мне покоя. Оказалось, было достаточно услышать его смех.

Эта тишина. Он не смог ей противостоять. Хотя и не был один. А может, именно потому? Если слишком часто говорил о ней? И слушал людей, страдающих тех же самой болезнью?

Профессор Марто. Онеска. Тарроусен. Все они нагнали достаточно страхов. Но ни одному из них такой смех даже не приснился бы. Но времени на подготовку у них было предостаточно. Рассчитали вероятность активизации атавизмов, которые знали только из истории процессов приспособления. Оказалось, что те несколько сотен лет, отделяющих нас от того периода, когда массы обитателей Земли едва могли противостоять экспанции собственной цивилизации, когда отдельные отрасли науки, вырываясь неожиданно и нескоординированно далеко за рамки своей эпохи, обрушивали на ослепленных, теряющих почву под ногами людей все новые страхи и неврозы — это дьявольски мало. Инстинкт самосохранения подсказывал нашим предкам искать спасение в паническом бегстве от любых крупных центров. Единственными доступными для многих средствами стали псевдопервобытная природа и тишина. Зелень. Такая, из-за какой донесся недавно ко мне зов о помощи. Кому? Или — против кого? И кто выступил тогда в роли тюремщика? Мужчина, который был сейчас рядом? Гумми?

Нет. Я уже понимал достаточно, чтобы быть в этом уверенным. Оставались детали. Мелочишки. Суть игры, которая велась в этом парке не первое десятилетие, мне была уже ясна. Пешки рвались в ферзи. Вот именно, пешки.

Как тогда сказал Гумми? «Минуты тишины. Это было моей жизнью…»

Уж тогда что-то насторожило меня в тоне его голоса. Отчаянно скрываемая от самого же себя фальшь. Когда он пел и кричал во время нашего безрассудного спектакля, то был естественен. Он убегал. Убегал от тишины. Парадокс? Ничего подобного. Обыкновенное заблуждение. Творцов проекта «реконструкции биосферы», которые не учли ававизмов, порожденных периодом кризиса цивилизации. Не приняли во внимание, что и среди нас, летающих к звездам, избавившихся от кошмаров братоутийственных воен, социальных или расовых комплексов, живут люди, которые утратили контакт с передовой, прогрессивной частью населения. И ошибка этих последних, мнимо неприспособленных, или, по крайней мере, той их группы, представитель которой в драных брюках стоял теперь возле меня. Ошибка, по меньшей мере, столь же знаменательная, что и первая.

Гумми был искренен, избегая тишины. Той тишины, о которой говорил с обожанием столь же безграничным, сколь и фальшивым.

Это дало мне шанс. Разумеется, если я верно оцениваю ситуацию. Я тоже допустил ошибку. Поскольку ничего не следовало откладывать «на потом». Я не был историком, но читал несколько книг о Святой Инквизиции. А также о прочих инструкциях, действующих при помощи слепо послушных функционеров, не понимающих, что раздувшаяся до гротескных размеров идея, которая некогда объединяла их, давно уже утратила свои положительные общественные функции и сохранялась лишь как выражение личных амбиций ее предводителей.

Фанатизм нуждается в лидерах. Тот в потрепанных брюках принадлежал к ним. Или был единственным. Это тоже давало мне шанс. Если только мне удастся устроить контакт с другими. И мне снова на ум пришел Гумми.

Оставим это пока. Достаточно того, что я пришел в себя. Пройдет еще несколько минут, прежде чем я смогу сказать, что знаю, чего хочу. А точнее, каким образом хочу этого достигнуть.

Лес стоял неподвижно. Со стороны построек не доносилось даже самых слабых звуков. Мужчина молчал.

Неожиданно меня ударило его голосом. В нем не оставалось ни следа смеха. Он сделался более бесцветным. Более тихим. Напоминал шипение на грани взрыва. В нем звучала одна только ненависть. Концентрированная и конденсированная, как ракетное топливо. Столь же чистая и столь же нечеловеческая.

— Ожидать, что ты что-либо поймешь! Информационные структуры, протезы, стимуляторы, поля и токи. Вот твой мир. И ты хочешь посмотреть мне в глаза?! Знаешь, что ты такое? Машина. Ты способен только выполнять приказы. Как любой из автоматов. Это я представляю здесь Землю. Ее подлинные ценности. Тишину. Тишину, ясно тебе?

— Это все я уже слышал, — ответил я спокойно. — Не знаю, правда, на что столько шума, поскольку на всем континенте кроме вас и меня нет ни одной живой души. Города молчат, земля поросла лесом. Но это уже твое дело. Понимаю, вы не отправились спать с остальными, чтобы пожить в тишине. Вы ее получили. Так что вам еще надо.

— Твою базу.

— И только то?

— Мы вновь стали людьми. И не откажемся от этого. Никто из нас не переживет возвращения в город. Но дело не только в жизни. Дело в гораздо более важном. Во времени и пространстве для созревания. Твое общество — зеленое и кислое. Как едва выросшие помидоры, ползущие по ленте транспортера в цех переработки. Вы не в состоянии подождать, пока что-то созреет. Лес, поле, животные. Жажда или голод. Мысли людские и сам человек.

— И потому, — перебил я, — такой мир ты намерен уничтожить? И тоже на полпути? Тоже зеленый и кислый, как ты сам выражаешься?

— Я не собираюсь ничего уничтожать, — в его голосе послышалось словно бы удивление. — Наоборот.

Я взял себя в руки. Был рад, что он не может видеть выражение моего лица.

— Понятно, — сказал я. — Землю ты уничтожать не намерен. Только тех людей, что не умеют ждать. Начнешь с начала. Создашь новую человеческую породу. И ты в самом деле думаешь, что она будет лучше? Что история пойдет по другому пути?

Он ответил не сразу. Я услышал шорох. Он отошел. Когда же заговорил, то голос его прозвучал как бы из-за деревянной стены. И более глухо.

— Ты ничего не понимаешь. Я не собираюсь ничего уничтожать. Ни Землю, ни ем более людей. Нас тут семеро. И никто не хочет возвращаться в твой мир. Мы не позволим лишить себя тишины. Ни теперь, ни через шестьдесят лет. Ни через восемьдесят. До тез пор, пока мы живы. А потом делайте, что хотите.

Я шевельнул головой. Тело как током пронзило. Я зашипел и замер.

И тут же услышал:

— Только от тебя зависит, как долго тебе придется так сидеть. Ты знаешь, чего мы от тебя хотим.

Я глубоко вздохнул. Боль понемногу проходила. Я мог говорить.

— Базу, — я скривился. — Знаю. Хотя и не понимаю, зачем. Долинка эта вам надоела? Тут же тише, чем там, наверху. Если вы о том тревожитесь.

— Это уже не твоя забота, — голос мужчины окреп от нового прилива ярости. — Мы не намерены играть с тобой в кошки-мышки. Или заниматься уговорами. Ты должен дать нам пароль к автоматам. Не бойся. После себя мы приберем. Ты вернешься к своим концентраторам-стимуляторам, словно туда никто никогда не заглядывал.

Значит, мне предстоит вернуться. Ничто не было в состоянии удивить меня. За исключением единственного этого.

— Ты хочешь только пароль? — бросил я.

— Да.

— Я скажу тебе, как он звучит: «Тишина».

Он довольно долго молчал. Я слышал, как он набирает побольше воздуха.

— Врешь! — взорвался он наконец. — Гляди. Эта забава может тебе дорого обойтись. Пойдешь с нами.

— С удовольствием, — ответил я. — Как только окажусь вблизи базы и назову настоящий пароль, автоматы сделают все, что я им прикажу. Тут вам и конец.

Он прыгнул. Я услышал, как он подскочил ко мне. Почувствовал на губах его дыхание.

— Ты… — прошипел он. — Ты мне руки целовать будешь, если живым останешься!

Я ждал. Потом, растягивая слоги, произнес:

— Я должен знать, почему вам так не терпится, чтобы попасть на базу.

Он долгое время висел надо мной, низко наклонившись. Я кожей чувствовал бьющее от него тепло. И запах загнанного животного. Наконец он выпрямился. Я услышал хруст его костей. Он тяжело дышал.

— Я скажу, — заговорил он хриплым шепотом. — Нет ни малейшего значения, будешь ты знать или нет… — он замолчал и перевел дыхание. Успокоился. Его голос вновь обрел высокое, монотонное звучание.

— Мы внесем небольшую поправку в программу, которая приготовлена для гибернатора. Не восемьдесят лет, а сто двадцать. Вот и все.

Да. На этот раз и в самом деле все. По крайней мере, что касается его. Рассчитывает, что выиграет еще эти девяносто-сто лет. Он и шестеро остальных. Были детьми, когда началось все это. И хотят сохранить покой, все то время, пока живут. А потом пусть творится что угодно.

Они и в самом деле этого хотят?

— Недоработочка, — уверенно заявил я. — При помощи аппаратуры, установленной на базе, сделать такое не удастся. Я могу подать сигнал аварийного пробуждения. Но ничего больше. Любая попытка изменения программы может окончиться только пробуждением миллионов людей. Или же их гибелью. В случае одновременного отключения источников энергии. А к нужной централи управления, вблизи гибернатора, ты не подойдешь ближе трех шагов. Силовое поле. Преграда намного более надежная, чем мои автоматы.

Я вновь услышал его смех. Ко всем предшествующим в нем добавилось нотка триумфа.

— Не придуривайся, — заявил он. — Мы были в Централи. Я видел схемы. И можешь быть уверен, с твоей аппаратурой я справлюсь.

Это он был в кабинете Тарроусена. Я оказался прав. Только удовольствия от этого никакого.

— Нет, — твердо заявил я. — Не справишься. В лучшем случае, убьешь их всех. Но, допустим на мгновение, тебе удастся. Этот гибернатор ты перепрограммируешь. Приостановишь еще на сорок лет жизни на одном континенте. А остальные? Материки? Острова? Ты знаешь, сколько их?

— Знаю, — хмыкнул он. — Я видел планы. Да и не твои это заботы. Шестидесяти лет достаточно, чтобы довести дело до конца. Любое дело. Или ты не согласен?

Я закрыл глаза. Почувствовал, что теряю сознание. Собрался со всеми силами и заставил себя очнуться. В моем распоряжении не так много времени. Совсем немного, если прикинуть. В отличие от него. От всех них. На этот раз он сказал правду.

— Я могу согласиться, что вы наберетесь опыта, — я пытался говорить безразличным тоном, хотя каждое отдельное слово просверливало мне череп и отзывалось болезненным эхом по всему телу. — Меня только одно настораживает, — продолжал я. — Почему вы не используете автоматы? Ведь они в городе только того и ждут, что вы придете. От роботов-поваров до самоходных саперных установок. На таких вы можете проехаться в мою базу и обратно. К чему тогда вся эта комедия?

Я немного рисковал. Догадывался, что он мне ответит. И не ошибся.

— Это для тебя комедия. А для меня и моих людей — вопрос жизни. Ты же калека. Слепец. У тебя ни глаз нет, ни носа, ни губ, ни рта, ни коры мозга, ни протеза. Преобразователи и датчики информационной аппаратуры. Единственное, на что твои пальцы способны — это нажимать на клавиши, да командовать автоматами. Ты не ощущаешь, где кончается твоя кожа и где начинается оболочка скафандра. От рассвета до заката ты существуешь в непрестанном реве толпы, среди шума машин, среди отупляющего грохота разрываемой атмосферы. Ничего ты не знаешь. Ничего.

— Да, — спокойно согласился я. — Ничего не знаю.

Я чувствовал, что через минуту, через долю секунды потеряю сознание. С меня этого и в самом деле было предостаточно.

Молодые люди, обремененные дефектами адаптационных процессов предшествующих поколений. В конце концов они добрались до своего куска пирога. Сколько таких, как они, уцелело в мире? Сто экземпляров? Пятьдесят?

И откуда они взялись? Может быть, их родители никогда не сталкивались с генной инженерией. Или они сами пережили в детстве шок, который прошел, не замеченный опекунами. Случаю было угодно, чтобы они собрались вместе. Может, в каком-нибудь заповеднике, с рюкзаками за спиной и водицей в флягах. Им было хорошо в тишине. Они вбирали ветер полной грудью, глаза устремлялись к зеленой линии горизонта, им казалось, что они глубже проникают в смысл собственного существования, что живут наконец-то полной жизнью. И когда подвернулась возможность провести в тишине то время, что отпущено человеку на дела его, они не колебались ни секунды. Бедняги. Ни одному из них не пришло в голову, что, как бы плохо не выносили они современную цивилизацию, она — одна-единственная свойственная для них среда обитания. Что любая другая окажется в сто, в тысячу раз более скверной. Хотя бы ими и оказались их собственная планета, их родной город, только лишенные движения и акустического фона. Их предки, молодежь времен кризиса цивилизации, курили марихуану. Времена изменились. Адаптация — процесс столь же упорядоченный и управляемый, как и воспитание. А недобитки неприспособленных, юноши и девушки с генетическими отклонениями, наркотизируют себя тишиной. Эти вот сделали из нее нечто наподобие божества или религии, которая вырвалась у них из-под контроля. Точно так же поступали и их предки. Хотя бы, сталкиваясь с силами природы. Творили идолов.

Да. Это лишь тишина.

Я попробовал еще одно.

— А олени? — спросил я чуть ли не шепотом. — Старательно запрограммированные автоматы, обтянутые шкурой? Куда ты их поместишь? Как-то я не заметил, чтобы вы дергали их за веревочки. Не говоря уже об изготовлении. Значит, те же самые клавиши.

— Они — из лома, — проворчал он. — А сделали мы их сами, тут. Всего восемь экземпляров. Ты же замаскировал базу.

— Я?

Да, база была замаскирована. Ее следовало выследить. Первые экземпляры они апробировали на моем предшественнике. Но не учли его впечатлительности. Уничтожил две-три штуки. Осталось ровно столько, чтобы справиться со мной. Они не транжирили свои возможности.

— А почему именно олени? — полюбопытствовал я.

И подумал:

Это голова. С ней обошлись не вполне ласково. Иначе с чего бы я стал задавать такие детские вопросы.

Это должен был быть зверь. Достаточно крупный, чтобы напугать меня, когда тот устраивал видимость атаки. Такой, чтобы обратить в бегство. Куда? На базу. На глазах у любопытствующих, которые не знали, где же ее искать. Какая-либо конструкция или человек с самого начала предупреждают, что я не один. Следствие: я начинаю действовать. Более успешно, чем после визита Гумми. Впрочем, потом им стало не до этих тонкостей. Нужда в них отпала. Наоборот. Решили заманить меня. И так, чтобы я пришел без автоматов.

— Должен признаться, — прошептал я. — Что все довольно стройно укладывается. По крайней мере, до определенного момента.

— Именно, — бросил он. И захохотал. В его голосе опять зазвучали торжествующие ноты. — До того момента, когда мы заменим программу гибернаторов. Так как же звучит пароль?

Я какое-то время шевелил губами. Попытался стиснуть кулаки, но руки потеряли чувствительность. Я почувствовал, что падаю. Земля начала вертеться вокруг меня.

— А вот этого, — выдавил я, — я не скажу тебе никогда…

Ствол у меня за спиной исчез. Я оказался в воздухе. Прорезь между слоями бинта потемнела. Это не было падением, это был полет. Достаточно длительный, чтобы возвращаться было не к чему.